Рафаэль.


</p> <p>Рафаэль.</p> <p>

Доброжелательнейший историк искусств Джорджо Вазари пишет о Рафаэле приветливые слова: «Сколь велики милость и щедрость, проявленные небом, когда оно сосредотачивает иной раз в одном лице бесконечные богатства своих сокровищ и все те благодеяния и ценнейшие дары, которые оно обычно в течение долгого времени распределяет между многими людьми, ясно видно на примере Рафаэля Санти из Урбино, чьи выдающиеся достижения ни в чем не уступали его личному обаянию. Он был от природы одарен той скромностью и добротой, которые нередко обнаруживаются в тех, у кого некая благородная человечность их натуры, больше, чем у других, блистает в прекраснейшей оправе ласковой приветливости, одинаково приятной и отрадной для любого человека и при любых обстоятельствах.

Природа именно его и принесла в дар миру в то время, когда побежденная искусством Микеланджело, она в лице Рафаэля пожелала быть побежденной не только искусством, но и добронравием. И в самом деле, поскольку большая часть художников, жившая до него, были наделены природой своего рода безумием или неистовством, и она создавала из них не только людей одержимых и отрешенных от жизни, но и сплошь да рядом в них больше проявлялись теневые и мрачные черты пороков, чем сияние и блеск тех добродетелей, которые делают людей причастными бессмертию, поскольку, наоборот, справедливость требовала, чтобы по велению той же природы в Рафаэле воссияли во всем своем блеске столь великого обаяния, усердия, красоты, скромности и высшего добронравия все те наиболее ценные душевные добродетели, которые в полной мере могли бы искупить любой, даже самый безобразный порок и смыть любое, даже самое темное пятно.

Вот почему можно с уверенностью утверждать, что люди, являющиеся обладателями столь же ценных даров, какие обнаружились в Рафаэле, — не просто люди, но, если только дозволено так выражаться, — смертные Боги, и что все те, кто на этом свете своими творениями вписал свое имя в скрижалях славы, могут в той же мере питать надежду на получение в будущей жизни достойной награды за свои труды и заслуги».

Посмотрите, как Рафаэль Санти тихо и мирно улыбается со своего «Автопортрета» своему жестокому веку. Он, оставшийся непонятым Микеланджело, словно бы осуществляет его призыв: «Искать добро во зле всегда и всюду». И находит.

В предыдущих главах мы уже немного познакомились с последним титаном эпохи Возрождения, и знакомство это предстало нам в несколько негативных тонах. Но другого и быть не могло, ведь отношения между титанами никак нельзя было бы назвать дружелюбными, а эти отношения высказывалось от лица Леонардо и Микеланджело. Однако в памяти о Рафаэле и Микеланджело осталась вот такая легенда.

«Рафаэль взялся за пятьсот экю написать несколько фресок для богача, но на половине работы вдруг объявил:

— Труд мой слишком разросся и пятьсот экю за него слишком мало. Я требую удвоить плату.

— Да ведь это безумный каприз! – возмутился заказчик. Ведь вы же сами, маэстро, назначили цену, а теперь…

Рафаэль поднял голову и перебил, не дав ему договорить:

— Позовите знатока дела, и вы увидите, насколько умеренны мои требования.

Лицо заказчика неожиданно приняло лукавое выражение. «Ладно, — решил он про себя, посмотрим! Ты хочешь знатока? Давай, я приведу тебя к Буонарроти, — знаю, как вы любите друг друга».

Микеланджело явился на зов, как всегда мрачный и молчаливый. Долго рассматривал он фрески, а Рафаэль и заказчик с нетерпением ждали его суда. Обернувшись в ним, Микеланджело, наконец, спокойным, ровным голосом сказал:

— Одна эта голова стоит сто экю, а остальные – не хуже.

И по его подсчету заказчику пришлось уплатить Рафаэлю много больше, чем требовал сам художник». (А. Алтаев)

А другая легенда рассказывает о том, как Рафаэль относился к представителям церкви. Говорят, он был остроумен и никого не миловал. Как-то два кардинала присутствовали при его работе. Художник заканчивал картину «Апостолы Петр и Павел», начатую еще художником Бартоломео по заказу папы, но не законченную в связи со смертью живописца. Кардиналам пришло на ум сделать замечания относительно цвета лиц апостолов, которые они находили слишком красными.

— Что же здесь странного? – спросил Рафаэль. – Святые апостолы, очевидно, краснеют от стыда на том свете, видя, что основанную ими церковью правят такие, как вы!

Согласитесь, такие слова мог произнести только очень смелый человек.

Родился Рафаэль в страстную пятницу 1483 года. Надо сказать, что его отец для всего человечества остался художником малозначительным, однако мессер Джованни Санти в своем родном городке имел внушительный вес. При герцогском дворе он состоял кем-то вроде министра искусств и развлечений. Его обязанности оказались веселы по своей сути: празднества, торжества, карнавалы, всевозможные представления были в его ведомстве и власти. Справлялся он с ними настолько хорошо, что слава о них гремела не только по всей Италии, но и пересекала границы этой земли.

Маленький Рафаэль всегда присутствовал на всех праздниках и радовался этому несказанно. «Вот и сегодня перед выходом в свет служанка, пришивая пуговку к парадному камзолу малыша, подняла свои старые, подслеповатые глаза на синьору Маджа – мать Рафаэля, которая расправляла смятую парадную шапочку мальчика. В такие часы служанка и госпожа часто вели задушевные беседы о прошлом, потому как между ними установились за годы совместной жизни простые, дружеские отношения.

— Да, — говорила синьора Маджа своим мягким, мелодичным голосом, примеряя Рафаэлю шапочку, — вот и меня когда-то венчали в этом же соборе, куда мы сегодня отправился, с мессэром Джованни…

Служанка, пришив пуговку и перекусив нить, сказала:

— Ох, как я увидела вас под венцом, красотку этакую, настоящего ангела, я и сказала: «Вот у кого бы мне жить!»… Пуговки все на месте, сеньора.

По миловидному лицу Маджи пробежала задумчивая улыбка. Маленький Рафаэль прижался к матери. Он очень любил эти часы, когда мать вспоминала прошлую жизнь.

— Знаешь, Идония, эти годы после свадьбы у меня прошли как один день. Мне очень хорошо живется с моим Джованни, хоть он намного старше меня. Он очень заботливый и добрый.

— А почему он не позволил взять для нашего Рафаэлло кормилицу, синьора?

— Ах, Идония, ты все думаешь, что он пожалел денег, хотя и не принято в нашем сословии самим кормить детей! Это произошло только из-за любви к бамбино. Рафаэлло родился похожим на ангела, вот мы и назвали его именем архангела Рафаила. И Джованни сказал: «Знаешь, родная, не годится отдавать это дитя на попечение чужой женщине, пускать в непривычную нам жизнь. Вскорми его своей грудью. Ведь ты у меня здорова, и молока для мальчика хватит». Я только засмеялась и ответила: «Как умно ты рассудил, мой Джованни!»

— Ну а что сказали дедушка с бабушкой?

Они удивились, но вскоре увидели, что и я, и их внук ничуть не похудели». (А. Алтаев)

Рафаэлло звонко засмеялся, уткнулся мордашкой в колени матери, а она потрепала его нежной легкой рукой по мягким шелковистым волосам. Это было его любимое воспоминание. Скоро свои милые черты мать тихо унесла в могилу. У мальчика осталась от нее на память ласковая колыбельная песенка:


Спи, мой сынок, усни, мой дружок,
Мой сладкий, мой мальчик,
Глазки, мой нежный, закрой,
Личико, нежный мой, спрячь.
Легкий повей ветерок!
Прилети, приласкай мне сыночка!
Чу, не листва ли шумит?
Легкий летит ветерок!
Спи мой сынок, усни, мой дружок,
Мой сладкий, мой мальчик,
Ветер овеет тебя, мама согреет тебя. (Д. Понтано)

Одиннадцати лет Рафаэль остался круглым сиротой. За матерью ушел отец. Это было непереносимое, непоправимое горе. Но мальчик в детстве уже научился учиться у радости. Она его и спасла. Радостным он и остался на всю жизнь.

Радостным прожил 37 лет. И умер… Поневоле задумаешься: как странно – жизнерадостные гении – Пушкин, Моцарт – ушли из жизни, которую вовсе не почитали земной юдолью, в 37 лет. Отчего?.. Не правда ли, просматривается некая мистика в магии этой даты.

Микеланджело говорил, что к тому, кто призывает смерть, она не спешит прийти. Быть может, к тому, кто о ней не задумывается, она приходит до срока, обиженная на невнимание в себе? Ну да этого никто не знает. Не стоит и говорить о столь неведомых вещах. Это было лишь отвлеченное размышление. Не более того…

Однако, вернемся к Рафаэлю, еще пребывавшему на земле.

Рафаэль радостно жил, добросердечно и восторженно работал. Из-под его кисти вышло такое множество великолепных полотен, что и представить себе невозможно. Когда же он успел создать столь обширную галерею? Ведь надо учесть еще и то обстоятельство, что жизнь сей живописец вел отнюдь не затворническую, а напротив — бурную, веселую, любвеобильную. Женщины были от него без ума, он от многих из них – тоже. Но к натурщицам оказался более чем придирчив. Говорил: «Для того, чтобы написать красавицу, мне надо видеть многих красавиц. Однако ввиду недостатка красивых женщин, я пользуюсь еще и некоторой идеей».

Надо сказать, Рафаэль знал не одни лишь легкомысленные любовные утехи. «Однажды он влюбился в некую женщину так, что не был в состоянии работать с должным усердием. И тогда с большим трудом его друзьям удалось добиться того, чтобы красавица эта постоянно находилась при художнике, там, где он работал, и только благодаря этому фреска была доведена до конца. Однако в других случаях Рафаэль втихомолку продолжал заниматься своими любовными делами, превыше всякой меры предаваясь этим утехам». (Д. Вазари)

Но я, мой дорогой читатель, кажется, слишком увлеклась рассказом о женщинах Рафаэля и забыла, что речь-то шла о творчестве. Хотя в этом отвлечении нет ничего странного. Ведь это Рафаэль.

Итак, одно из объяснений бурной и качественной творческой работы – это ученики художника, которые помогали ему писать картины. Талантливые ученики. Бесталанных Рафаэль не любил, а потому не держал. С ними было скучно. В любой работе «он сам проверял каждую мелочь. И со временем Рафаэль стал человеком такого размаха, что содержал рисовальщиков по всей Италии, и даже в Греции, и не находил себе покоя, пока не соберет все то хорошее, что могло бы пойти на пользу искусству. Начиная какую-нибудь работу совместно с Рафаэлем, ученики и иные живописцы тотчас же совершенно естественно объединялись и пребывали в согласии, а при одном виде мастера рассеивалось всякое дурное настроение и любая подлая или злобная мысль вылетала из головы вон.

Поэтому можно было видеть, как Рафаэль, отправляясь ко двору, никогда не выходил из дома иначе как имея при себе до пятидесяти живописцев, отменных и превосходных, как на подбор, сопровождавших его, чтобы оказать ему свое почтение. Вообще говоря, жил он отнюдь не как живописец, а истинно по-княжески.

Блаженным можно называть всякого, кто, находясь на службе, работал под его руководством, кроме того, любой из его последователей достиг в жизни почетного пристанища. Поэтому-то все те, кто будет подражать его трудолюбию в искусстве, удостоятся почестей мирских, а те, кто уподобится ему святостью своих нравов – награды небесной». (Д. Вазари)

Случалось, Рафаэля обвиняли в том, что он многое отдает на откуп своим ученикам, но это мнение категорически опровергают его картины – самые достоверные свидетели порядочности мастера. Вот письмо одному из заказчиков, сохранившееся с тех далеких пор: «Прошу Вас, будьте ко мне снисходительны и простите задержку и промедление с вашим портретом; вследствие непрерывной занятости неотложными делами я до сих пор еще не могу закончить его собственноручно; послать же Вам портрет, сделанный каким-либо из моих учеников и подправленный мною – не годится».

Порядочность в деле была одной из составляющих таланта Рафаэля. Еще одна составляющая – сказочная идиллия на полотнах, но не сладко-пряная, а светло-мечтательная. Он мечтал и создавал совершенного, прекрасного человека. «Великий закон, которым руководствовался Рафаэль, оплодотворив им искусство, был вот этот: пользоваться реальным, чтобы создать идеальное». (Мюссе)

Во фреске «Афинская школа» художник сплотил славных представителей античного язычества со священнослужителями христианства. «Едва прибывший в Рим и уже обласканный папой Юлием П, он приступил в покое, где подписывались папские указы, к созданию истории с изображением христианских богословов, согласующих богословие с античной философией и астрологией.

На ней представлены мудрецы всего мира, спорящие друг с другом на все лады. В стороне стоят несколько астрологов, начертавший на особых табличках геометрические фигуры и письмена по всем правилам геометрии и астрологии, и пересылающих эти таблички через посредство очень красивых ангелов евангелистам, которые заняты истолкованием начертанных на них знаков.

Среди мудрецов есть Диоген со своей миской – фигура очень обдуманная в своей отрешенности. Есть там также Аристотель и Платон, идущие навстречу зрителю, а вокруг них собралась целая школа философов. Тут же фигура со спины, держащая в руках небесную сферу, это – портрет Зороастра. И тут же сам Рафаэль, изобразивший себя самого в зеркале. Это голова юноши в черной шапочке, в обличии которого скромность сочетается с обаянием ласковой доброты.

Создавая полотно «Положение во гроб», Рафаэль представлял себе все горе, испытанное самыми близкими и любящими при погребении самого дорогого для них человека. Лик Христа исполнен того милосердия и той жалости, какие только могут быть явлены смертным в образе божественного средствами живописи. Воистину, художник обладал от природы даром и умел придавать лицам выражение величайшей нежности и величайшей благостности». (Д. Вазари)

Есть в этой картине образ мужчины с благородными чертами задумчивого лица, обрамленного светлыми курчавыми волосами. Смотришь на него и кажется – то Рафаэль в будущем, если бы оно у него была на земной стезе.

«Сикстинская мадонна» – вершина. Идея. У Рафаэля она сходил с небес, держа в руках младенца Христа. Но по библейскому сказанию Дева Мария вознесется на небо еще не скоро. Здесь она — символ. Символ небесного подарка земным людям.

Она идет. «Видение, чудо, сон, который, казалось, сейчас рассеется. Между раздвинутыми занавесями – просвет неба. Все оно наполнено херувимами, трепещущими крыльями и тающими в эфире. И между ними спускается с облаков на землю божественная мать, покорная решению принести свое дитя в жертву для спасания мира. На ее юное прекрасное лицо легла тень страдания, затаившаяся в углах дрожащих губ, страдание, которое она должна преодолеть ради великой цели. Ее образ человечен и трагичен. Она величественна и проста. Мадонна идет к людям босоногая, как простая крестьянка. И все в ней дышит необыкновенной гармонией и светлой печалью». (А. Алтаев)

«Она парит, обратив к нам взгляд теплящихся, как две кроткие лампады, не ведающие лукавства и гнева очей. Течет среди облаков. Без движения. И откуда взяться движению? Ведь она – мечта о добре, видение, плывущее в воздухе, застывшее в нереальном, почти иконописном пространстве, и ветер райских кущ надувает ее покрывало, словно парус корабля, спускающегося с небес.

И остается в небесах – родная и недосягаемая – творение гения». (Д. Горбов)

Пройдут века и в залах музея окажется великий сказочник Ганс Христиан Андерсен. Он скажет: «Я стремился увидеть „Мадонну“» Рафаэля. Остановился перед ней – и не был поражен. На меня глядело милое, но нисколько не выдающееся женское лицо. Таких, казалось мне, я много видел и раньше. «Так это и есть та самая знаменитая картина?» — думал и тщетно пытался найти в ней что-то особенное. Но тут с моих глаз спала завеса: раньше передо мною были только нарисованные человеческие лица, тогда как здесь я видел живое, божественное. Да, эта картина не поражает, не ослепляет с первого взгляда, но чем дольше всматриваешься в Мадонну и в ее младенца Иисуса, тем они кажутся божественнее. Такого неземного, невинного детского лица нет ни у одной женщины и вместе с тем лицо Мадонны как будто срисовано с натуры. Вглядываясь в ее взор, не возгораешься к ней пламенной любовью, но проникаешься желанием преклонить перед ней колени. А эти маленькие херувимчики внизу! Вот истинное изображение земной невинности!»

Так сказал добрейший человек на свете.

“Гении во времена эпохи возрождения буквально теснили друг друга. Но история расставила всех на свои места. Она и на этот раз оказалась непревзойденным режиссером, распорядилась по-своему. Сперва выпустила на сцену Леонардо, возложив на него обязанность сказать миру: вначале было Слово, то есть мысль. Новый человек найдет свое совершенство в познании. Познание спасет мир.

Потом на сцену истории неистовым оппонентом выступил Микеланджело: нет, сказал он, вначале было Дело. В действии – вот в чем новый человек найдет совершенство. Деятельность спасет мир. И это был огромный шаг вперед в развитии исторической драмы: мысль и деятельность, познание в сочетании с действием, это было уже много -–на пути к человеку нового времени. Все ли? Нет, не все.

Надо было сохранить еще одну ценность, ценность, внесенную в мир христианством: умиление, то есть способность «благоговеть перед святыней красоты». И вот последним пришел Рафаэль со своим словом: вначале была Красота, то есть Добро, — сказал он. Новый человек найдет свое совершенство в прекрасном. Красота спасет мир». (Д. Горбов)

Рафаэль ушел. Вопрос же о Красоте, которая спасет мир, остался пока неразрешенным. Дело здесь у землян продвигается не споро, прямо скажем, плохо…

Рафаэль умер. «А Рим, опаленный зноем, катившемся волнами по иссохшим, выжженным улицам, мертвенно синел под стеклянным небом, изливавшим пламя. Камни города становились мягкими и рассыхались, дома покрывались чешуями лысин и щербин, воздух стоял свинцовый, неподвижный, сероватый, как собачья свалявшаяся шерсть. С потрескавшейся глины улиц вздымались вихри пыли, жгучей, словно падающий пепел, от которого резало легкие и глаза. Жгло перепекшиеся губы. Вода в Тибре издавала запах гнили и тины. Огромное кладбище памятников, статуй, терм, арок, седых башен и укреплений выдыхало свою вековую затхлость. Небесные знамения предвещали, что такое страшное парево сулит Риму раннее появление лихорадок, болезней и громадной смертности». (К. Шульц)

Умрет еще много, очень много людей. Уйдет в Вечность и эпоха Возрождения. У Красоты, увы, останется еще несчетное количество врагов… Она в вечной борьбе с Безобразным.