Одна тысяча и один ночной аромат.


</p> <p>Одна тысяча и один ночной аромат.</p> <p>

«Дошло до меня, о, великий царь, — сказала Шахразада»…

…И полилась история.

Найдется ли где-нибудь в цивилизованном свете хоть один человек, которому не знакомо начало этих удивительных арабских сказок «Тысячи и одной ночи». Найдется ли на свете человек, которого подстерег бы сон рядом с этими сказками? В детстве мы зачитывались приключениями Синдбада Морехода и Аладдине с его сорока разбойниками. Эти сказки созданы для детей. Но они лишь малая частица великолепного собрания-сокровища. В основном обширнейший текст сборника сказок предназначен для взрослых ушей. Он написан простым, доступным, образным языком, в нем живет и счастливо процветает сочный национальный колорит. Примеры высокой, недоступной простому читателю ученой словесности не появляются на страницах этих книг, а напротив, в народной прозе проскальзывают грубоватые, а порой и вовсе непристойные выражения.

Так разговаривал арабский народ.

Благодаря необъятным просторам новоявленного арабского мира сказки проникали в сборник со всех концов света: Индии, Месопотамии, Ирана, Египта и других стран Востока. Завершился этот процесс чуть ли не в ХУП веке. По-турецки «тысяча и один» означает «несметное множество». Впоследствии это число стали понимать буквально и уже чисто механически доводили до тысячи и одной сказки в сборнике.

На первых порах удивительные истории передавались из уст в уста. Репертуар их состоял из героических эпосов, сказок о чудесах, плутовских рассказов, анекдотов. Многокрасочные восточные рынки и душные закусочные стали ареной для целой армии рассказчиков, бродивших из одного конца исламского света в другой. Случалось, им за это давали еду и крышу над головой на одну ночь, случалось, цари, визири, купцы, халифы, эмиры, если рассказчик нравился им, могли одарить его землями и драгоценностями. Однако, таких счастливчиков было не много. Остальным же, учитывая свой собственный опыт, приходилось слагать вот такие стихи:


Не ведаю, где отдохну, прилягу
И где найду я отдых и приют,
И у меня все больше бед и тягот,
И дивные заботы все растут.
Иной счастлив, волнения не зная,
Судьба и та не терпит то, что я.
Иному все подносит жизнь земная –
Богатство, сладость, пищи и питья.
А между тем одно и то же семя
Меня и их взрастило. Но оно
Таит различье между мной и всеми.
Мне горький уксус, а другим вино.
Не клевещу, не сетую на бога –
По справедливости он судит строго.

До глубокой старости странствовали многие сказители.


Вот старец по земле повсюду бродит,
И вплоть до колен его борода доходит.
Спросил я его: «Зачем ты так согнулся?»
И молвил он, ко мне направив руки:
«Я юность потерял свою во прахе
И вот согнулся, и ищу я юность».

Включение поэтических строк в прозу сказок в значительной мере связано с культом поэтического красноречия, которое, восходя к доисламской вере в несравненную магию слова, процветало на арабском Востоке на протяжении всего средневековья. «Удивительные истории и диковинные дела, написаны здесь иглами в уголках глаз, и они служат назиданием для поучающихся».

Многие строки посвящены силе судьбы, которая верховодит во всем. Загадочная восточная мудрость предупреждает: «Для всего есть хитрость, кроме смерти, — все можно исправить кроме испорченной сущности, и все можно отразить, кроме судьбы».

Знай, смертный:


На лбу у судьбы есть строка – коль ты б на нее взглянул,
Заплакал бы кровью ты от смысла ее тотчас.
Всегда коль приветствует судьба рукой правою,
То левою заставляет пить чашу гибели.

«И кто не думает о последствиях свершенного, тому судьба не друг и не в безопасности он от гибели», — предупреждает мудрость этих сказок. «Ежели же ты стремишься к высокой цели, хорошо бы иметь силу, чтобы достичь ее».

Другая восточная мудрость предупреждает: «Не братайся с лжецом: если ты проявишь хорошее, он это скроет, а если проявишь злое – разгласит».

Нашлись в текстах сказок слова и о прощении: «Поистине, пояс небосвода прощения не тесен для того, чтобы охватить нас и покрыть великие наши злодейства, и вывести нас к сведу прямого пути из мрака заблуждения».

Есть в сказках и советы плутовского характера. Вот история одного нелепого человека, который поспорил, что выиграет в карточной игре — и проспорил. Спорил же он на то, что выпьет море или же выложит все деньги. Как выкрутиться? Ему дают совет: «Попроси своего обидчика взять горлышко моря в руки и подать его, а там уж и выпить не проблема».

Но, конечно же, больше всего места в сборнике сказок уделяется любви, любви к великолепным восточным красавицам. Вот описание несравненной красоты восточной женщины: «Глаза ее напоминали глаза газели, а нос был с горбинкой, щеки как розы, и уста были подобны кораллам, а зубы – жемчуг, нанизанный в ожерельях самородного золота. Ее шея, подобная свитку серебра, возвышалась над станом, похожим на ветвь ивы, и животом со складками и уголками, при виде которых дуреет влюбленный, взволнованный и пупком, вмещающим унцию мускуса наилучшего качества, и бедрами – толстыми и жирными, подобными мраморным столбам или двум подушкам, набитым перьями страусов, а между ними была вещь, точно самый большой холм или заяц с обрубленными ушами, и были у нее крыши и углы. И эта девушка превосходила красотой и стройностью ветвь ивы и трость камыша».

И любили ее самозабвенно. А она… ах, как часто она оставалась неприступной. Вот слова отчаявшегося юноши, встретившего такую красавицу:


Спросил я: «Как звать тебя?» Сказала она: «Я та,
Что сердце влюбленного как будто огнем прожгла».
И стал я ей сетовать на то, что терпел в любви,
И молвила: «Ты скале, не ведая, сетовал».
И молвил я: «Если сердце было твое скалой,
Заставил ведь течь Аллах из камня воды поток».

Но не смог юноша добиться любви красавицы, и «проспал эту ночь одинокую и все последующие с сердцем, не свободным от нашептываний заботы».

«Поистине, эти сказания о первых поколениях стали назиданием для последующих, чтобы видел человек, какие события произошли с другими, и поучился, и чтобы, вникая в придания о минувших народах и о том, что случилось с ними, воздержался он от греха и от глупости, а творил добрые дела, ибо


Кто добрых дел на свете не гнушается,
Аллахом и людьми вознаграждается.

Хвала же тому, кто сделал сказания о древних уроком для народов последующих».

Начались сказочные истории вот с какого события:

«Два брата Шахрияр и Шахземан царствовали в разных царствах. Оба они пребывали в своих землях, и каждый у себя в царстве был справедливым судьей своих подданных. И вот однажды Шахземан приехал в гости к своему брату Шахрияру. Пригласил Шахрияр брата на охоту, но Шахземан отказался от этого.

В царском дворце были окна, выходившие в сад, Шахземан посмотрел и вдруг видит: двери дворца открываются, и оттуда выходят двадцать невольниц и двадцать рабов, а жена его брата идет среди них, выделяясь редкостной красотой и прелестью. Женщины подошли к фонтану и сняли одежды, и сели вместе с рабами, и вдруг жена царя крикнула: «Масуд! И черный раб подошел к ней и обнял ее, и она его также. Он лег с нею, и другие рабы сделали то же, и они целовались и обнимались, ласкались и забавлялись, пока день не повернул на закат.

А когда Шахрияр вернулся с охоты, и они с Шахземаном приветствовали друг друга, Шахземан рассказал ему обо всем, что видел. Шахрияр вошел во дворец и отрубил голову своей жене, и рабам, и невольницам. И с тех пор царь Шахрияр еженощно стал брать невинную девушку и овладевал ею, а потом убивал ее, и так продолжалось в течение трех лет.

И люди возопили его и бежали со своими дочерьми, и в городе не осталось ни одной девушки, пригодной для брачной жизни.

И однажды царь приказал своему визирю привести ему, по обычаю, девушку, и визирь вышел и стал искать, но не нашел девушки и отправился в свое жилище, угнетенный и подавленный, боясь для себя зла от царя. А у царского визиря было две дочери: старшая – по имени Шахразада, и младшая – по имени Дуньязада. Старшая читала книги, летописи и жития древних царей и предания о минувших народах, и она, говорят, собрала тысячу летописных книг. И сказала она отцу: «Отчего это ты, я вижу, грустен и подавлен и обременен заботой и печалями? Ведь сказал же кто-то об этом:


Кто заботами подавлен,
Тем скажи: «Не вечно горе!
Как кончается веселье,
Так проходят и заботы».

И, услышав от своей дочери такие слова, визирь рассказал ей от начала до конца, что случилось у него с царем. И Шахразада воскликнула: «Заклинаю тебя Аллахом, о, батюшка, выдай меня за этого царя, и тогда я либо останусь жить, либо буду выкупом за дочерей мусульман и спасу их от царя». – «Заклинаю тебя Аллахом!» – воскликнул визирь. – Не подвергай себя такой опасности!» Но Шахразада сказала: «Это неизбежно должно быть!»

Шахразада подучила свою младшую сестру и сказала ей: «Когда я приду к царю, я пошлю за тобой, а ты, когда придешь и увидишь, что царь удовлетворил свою нужду во мне, скажи: „О, сестрица, поговори с нами и расскажи нам что-нибудь, чтобы сократить бессонную ночь“, — и я расскажу тебе что-то, в чем будет, с соизволения Аллаха, наше освобождение».

И вот визирь отвел Шахразаду во дворец, и была она прекрасна.


Восходит с лица ее сияющий солнца лик,
И так же со щек ее румянец зари блестит.
Когда же появятся улыбки ее лучи,
Свет утра блеснет, и мрака тучи рассеет он.
Луне она в долг дала частицу красот своих,
Хотело с ней сходным солнце быть – не могло оно.
Откуда взять солнцу мягкость нежных боков ее?

Шахрияр захотел взять Шахразаду. И обнажил царь Шахразаду от одежды своей рукой. И он положил руки ей на бок и ввел жилу сладости в ворота разрыва и толкнул и достиг врат завесы, а он вошел через врата победы, а потом он пошел на рынок второго дня и недели, и третьего дня, и четвертого, и пятого дня, и увидел, что ковер пришелся как раз по портику, и ларец искал себе крышку, пока не нашел ее.

А потом они стали беседовать; и Шахразада заплакала; и тогда царь спросил ее: «Что с тобой?» Шахразада сказала: «О, царь, у меня есть маленькая сестра, и я хочу с ней проститься». И царь послал за Дуньязадой, и она пришла к сестре, обняла ее и села на полу возле ложа. И младшая сестра сказала Шахразаде: «Заклинаю тебя Аллахом, сестрица, расскажи нам что-нибудь, чтобы сократить бессонные часы ночи».

«С любовью и охотой, если разрешит мне безупречный царь», — ответила Шахразада.

И, услышав эти слова, царь, мучившийся бессонницей, обрадовался, что послушает рассказ, и позволил.

Шахразада начала рассказ, но закончить не успела, как застало их утро, и она прекратила дозволенные речи.

И сестра ее воскликнула: «О, сестрица, как твой рассказ прекрасен, хорош, и приятен, и сладок!»

Но Шахразада сказала: «Куда этому до того, о чем я расскажу вам в следующую ночь, если буду жить и царь пощадит меня!»

Царь тогда про себя подумал: «Клянусь Аллахом, я не убью ее, пока не услышу окончание ее рассказа!»

Поистине, стал счастлив этот царь, его ошеломила земная жизнь своими усладами.

Потекли дни за днями. Влюбленные проводили свои ночи до утра обнявшись. Потом царь отправился вершить суд, а визирь пришел к нему с саваном под мышкой. И после этого царь судил, назначал и отставлял до конца дня и ничего не приказывал визирю, и визирь до крайности изумился. А затем присутствие кончилось, и царь Шахрияр удалился в свои покои.

Когда же наступила вторая ночь, Дуньязада сказала своей сестре Шахразаде: «О, сестрица, докончи свой рассказ».

И Шахразада ответила: «С любовью и удовольствием, если мне позволит царь!»

И Царь молвил: «Рассказывай!» И Шахразада закончила историю, рассказанную прошлой ночью. А потом начала новую. Она сказала: «Отдай мне свой слух и взор, и слушай историю трех братьев.

Рассказывают, что в древние времена и минувшие века умер отец трех братьев и оставил им три тысячи динаров. Младший брат открыл лавку, чтобы торговать. Остальные два брата продали все, что у них было и, накупив товаров и всякого добра, уехали путешествовать. Они отсутствовали целый год, и вдруг, когда младший брат был в лавке, подле него остановились двое нищих. Брат сказал им: «Аллах поможет!» Но нищие воскликнули, плача: «Ты уже не узнаешь нас!» – и тогда младший брат всмотрелся в них, и вдруг видит – это его братья!

Он поднялся и приветствовал их и, отведя их в лавку, спросил, что с ними. Но они ответили: «Не спрашивай! Деньги ушли, и счастье изменило». И тогда младший брат свел их в баню, и одел в платья из своей одежды, а потом подсчитал оборот лавки, и оказалось, что нажил он две тысячи дукатов, и разделил эти деньги с братьями и сказал им: «Считайте, что вы не путешествовали и не уезжали на чужбину». Братья взяли деньги радостные, и открыли свои лавки.

А через некоторое время братья подступили к младшему брату, желая, чтобы он поехал с ними, но он не сделал этого и сказал: «Что вы такое нажили в путешествии, что бы и я мог нажить?» И братья остались дома.

Прошло шесть лет. И тогда младший брат позволил им поехать и сказал: «О, братья, я тоже отправляюсь с вами, но давайте посмотрим, сколько у вас денег?» – но не нашел у них ничего; напротив, они все спустили, предаваясь обжорству, пьянству и наслаждениям. Младший брат не стал их укорять. У него было шесть тысяч динаров, и он сказал братьям: «Вот три тысячи динаров для мня и для вас, и на них мы будем торговать». А другие три тысячи динаров он закопал, полагая, что с ним может случиться то же, что с братьями, и когда он приедет, то у него останется три тысячи динаров, на которые они снова откроют свои лавки.

Братья закупили необходимые товары и отправились в путь. На каждый динар они нажили десять и хотели уезжать, как увидели на берегу моря девушку, одетую в рваные лохмотья, которая поцеловала младшему брату руку и сказала: «О господин мой, способен ли ты на милость и благодеяние, за которые я тебя отблагодарю?» – «Да, — ответил ей младший брат, — я люблю благодеяния и милости и помогу тебе, даже если ты не отблагодаришь меня».

И тогда девушка сказала: «О, господин, женись на мне и возьми меня в свои земли. Я достойна благодеяния, и я отблагодарю тебя. И да не введет тебя в обман мое положение». И когда младший брат услышал слова девушки, его сердце устремилось к ней, по воле Аллаха, великого, славного, и он взял девушку, и одел ее, и приготовил ей покои на корабле, и заботился о ней, и почитал ее. И в его сердце родилась большая любовь к девушке, и он не расставался с ней ни днем, ни ночью.

Он пренебрег из-за нее своими братьями, и они приревновали его, и позавидовали его богатству и изобилию товаров, и глаза их не знали сна, жадные до его денег. И братья заговорили о том, как бы убить младшего брата и взять его деньги. И дьявол украсил это дело в их мыслях. И они ночью подняли брата вместе с женою с их ложа и бросили в море; и тут жена пробудилась, встряхнулась и стала ифриткой и понесла младшего брата – вынесла на остров. Потом она ненадолго скрылась и, вернувшись под утро, сказала: «Знай, я джинния, и когда я тебя увидела, мое сердце полюбило тебя ради Аллаха – а я верю в Аллаха. И я пришла к тебе такою, какой ты видел меня, и ты взял меня в жены, — и вот я спасла тебя от потопления. Но я разгневалась на твоих братьев, и мне непременно надо убить их».

Услышав ее слова, младший брат изумился, и поблагодарил ее за поступок, и сказал ей: «Что же касается убийства моих братьев, то нет! Ведь говорит изречение: „О благодетельствующий злому, достаточно со злодея и того, что он сделал. Как бы то ни было, они мои братья“».

И тогда дала ифритка своему мужу пять наставлений: «Первое из них: не знайся ни с кем – и спасешься от зла, ибо спасение в уединении. Не посещй никого, не веди ни с кем дел. Второе: не обижай никого, не то судьба тебя обидит. Судьба один день за тебя, один день против тебя, и земная жизнь – это заем с возвратом. Третье наставление: блюди молчание, пусть твои пороки заставят тебя забыть о пороках других. Сказано: кто молчит – спасется. Четвертое: не пей вина. Вино – начало всякой смуты, вино губит умы. Берегись, берегись, не пей вина. Пятое наставление: береги деньги, и они сберегут тебя; храни деньги – они сохранят тебя. Не трать без меры – будешь нуждаться в ничтожнейшем из людей. Береги дирхемы – это целительная мазь».

А, дав советы мужу, ифритка позаботилась о его братьях: на десять лет она превратила их, наглых и неблагодарных в цепных псов.

А вот Шахразада рассказала сказку о рыбаке.

«Был один рыбак, глубокий старец, и была у него жена и трое детей, и жили они в бедности. И вот однажды пришел он на берег моря и закинул сеть. И когда почувствовал, что сеть отяжелела, подошел к сети, и нашел в ней мертвого осла. Увидев это, рыбак опечалился и воскликнул: „Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Поистине, это удивительное пропитание! – сказал он и произнес:


О вверивший себя ночным суровым расстояньям!
Зря не трудись – насущный хлеб не раздобыть стараньем!

Рыбак выбросил осла из сети и снова забросил сеть. Она отяжелела, и рыбак подумал, что это рыба, он трудился над нею, пока не поднял ее на сушу, но нашел в ней большой кувшин, полный песку и ила. И увидев это, рыбак опечалился и произнес:


Судьба! Довольно ты меня палила.
Повремени! Не насылай беды!
Ты доброй воли мне не отделила
И не вознаградила за труды.

Снова рыбак произнес имя Аллаха и снова закинул сеть в море, и, подождав, пока она установится, потянул ее, но не мог вытянуть, и оказалось, она запуталась на дне.

И он разделся, и нырнул за сетью, и трудился над ней, пока не поднял на сушу, и он нашел кувшин в ней из желтой меди, чем-то наполненный, и горлышко его было запечатано свинцом. И сказал рыбак себе: «Взгляну-ка, что в этом кувшине!» И он сорвал свинец.

Из кувшина пошел дым, который поднялся до облаков небесных и пополз по лицу земли, и когда дым вышел целиком, то собрался, и сжался, и затрепетал, и сделался ифритом с головой в облаках и ногами на земле. И голова его была как купол, руки как вилы, ноги как мачты, рот словно пещера, зубы точно камни, ноздри как трубы, и глаза как два светильника, и был он мрачный, мерзкий.

И когда рыбак увидел этого ифрита, у него задрожали поджилки, и застучали зубы, и высохла слюна, и он не видел перед собой дороги. А ифрит задумал убить своего спасителя.

Рыбак воскликнул: «О, пророк Аллаха, не убивай меня! Воистину, мы живем в последние времена перед концом мира. Я не буду противиться твоему слову и не ослушаюсь твоего веления! Скажи, какова твоя история, и что с тобой случилось, и почему ты вошел в этот кувшин?»

И ифрит воскликнул: «Нет бога, кроме Аллаха! Радуйся, о рыбак!» – «Чем же ты меня порадуешь?» – спросил рыбак. И ифрит ответил: «Тем, что убью тебя сию же минуту злейшей смертью». – «О проклятый, зачем ты убиваешь меня и зачем нужна тебе моя жизнь, когда я освободил тебя из кувшина, и спас со дна моря, и поднял на сушу?»

«Послушай мою историю, о, рыбак. Знай, что я один из джиннов, и мы ослушались Сулеймана. И Сулейман заточил меня в этот кувшин, и бросил меня посреди моря. И провел я в море сто лет, и сказал в своем сердце: всякого, кто освободит меня, я обогащу навеки, но прошло еще сто лет, и никто меня не освободил. И прошла другая сотня, и я сказал: всякому, кто освободит меня, я открою сокровища земли. И никто не освободил меня. И прошло еще четыреста лет, и тогда я разгневался сильным гневом и сказал в душе своей: всякого, кто освободит меня сейчас, я убью!»

И рыбак подумал: «Это джинн, а я человек, и Аллах мне даровал совершенный ум. Вот я придумаю, как погубить джинна хитростью и умом, пока он измышляет, как погубить меня коварством и мерзостью. Ведь верно сказано:


На свете только тот судьбою одарен,
Кто осторожным и разумным сотворен.
Кто не пойдет сухой, ни скользкою дорогой,
Не осветив умом, не ощутив ногой».

И потом он сказал ифриту: «Ты был в этом кувшине, а кувшин не вместит даже твоей руки или ноги. Так как же он вместил тебя всего?» – «Так ты не веришь, что я был в нем?» – воскликнул ифрит.

И ифрит встряхнулся, и стал дымом над морем, и собрался, и мало-помалу стал входить в кувшин, пока весь дым не оказался в кувшине. И рыбак поспешно схватил свинцовую пробку и закрыл кувшин, и закричал на ифрита: «Клянусь Аллахом! Я брошу тебя в море и построю себе здесь дом, и всякому, кто придет сюда, я не дам ловить рыбу и скажу: „Тут ифрит, и все, кто его вытащит, будут убиты! И нет никакой надежды, что тебя когда-нибудь оттуда извлекут. Я тебя просил и умолял, но ты хотел только моей смерти без вины, заслуживающей этого, хотя я тебе не сделал зла, — я оказал тебе только благодеяние, освободив из тюрьмы. Поэтому ты останешься в этом море навсегда, пока не погибнешь“».

«Отпусти меня, — сказал ифрит. – Теперь время быть великодушным, и я обещаю тебе, что никогда ни в чем тебя не ослушаюсь и дам тебе то, что тебя обогатит».

И тогда рыбак взял с ифрита обещание, что он не станет ему вредить, а сделает ему добро, и, заставив его поклясться величайшим именем Аллаха, открыл кувшин. И дым пошел вверх, и вышел целиком, и стал ифритом в его подлинном облике. И ифрит привел рыбака к пруду, и приказал рыбаку закинуть сеть и ловить рыбу. И рыбак посмотрел в пруд и увидел там рыб разного цвета: белых, красных, голубых и желтых – и удивился этому. Он забросил сеть, и вытащил ее, и нашел в ней четырех рыб, и все они были разноцветные.

Ифрит сказал ему: «Пойди с ними к султану и поднеси их ему, он даст тебе довольно, чтобы тебя обогатить. И ради Аллаха, прими мое извинение». И ифрит простился с рыбаком.

Когда рыбак пришел к царю и предложил ему рыбу, царь до крайности удивился рыбе, так как в жизни не видел подобной по образцу и виду. С рыбаком расплатились, он спрятал деньги в полу халата и бегом побежал домой, падая и спотыкаясь, и он думал, что это сон. И затем он купил для своего семейства все нужное и пошел к жене, веселый и радостный.

А во дворце девушке дали поджарить рыбу. И лишь только рыба подрумянилась с одной стороны, стена кухни раздвинулась и из нее вышла молодая женщина с прекрасным станом, овальными щеками, совершенными чертами и насурьмленными глазами, и в руке она держала бамбуковую трость. И женщина ткнула тростью в сковородку и сказала: «О, рыбы, соблюдаете ли вы договор?». Рыбы подняли головы со сковородки и сказали ясным языком: «Да, да!» И после этого четыре рыбы сгорели и стали как черный уголь.

И девушка-стряпуха упала на землю без памяти. И когда она была в таком состоянии, вдруг вошел визирь, и он увидел, что девушка, точно старуха, выжившая из ума, не отличает четверга от субботы. Он толкнул ее ногой, и она очнулась и заплакала, и сообщила визирю о происшедшем, и о том, что случилось; и визирь удивился и сказал: «Это, поистине, удивительное дело!»

После этого визирь послал за рыбаком, и когда он явился, царь спросил его: «Горе тебе, откуда эти рыбы?» И рыбак все рассказал. И царь велел свите выступать и идти к пруду, и воинам сейчас же садиться на коней, и рыбаку идти впереди всех, и рыбак шел впереди всех, проклиная ифрита.

И все поднялись на гору, и спустились в такую обширную равнину, которой не видели всю жизнь, и султан и войска изумились. Они увидели равнину и посреди ее пруд между четырех гор, и в пруду рыб четырех цветов. И сказал царь визирю: «Мне хочется что-то сделать, и я расскажу тебе об этом. Я задумал уйти сегодня ночью один и узнать, что это за пруд со странными рыбами». И вышел он ночью.

И увидел царь дворец, выстроенный из черного камня и выложенный железом, и одна створка ворот была открыта. И постучал царь у ворот легким стуком, но не услышал ответа. «Дворец наверное пуст», – сказал тогда царь. И тогда он укрепил свое сердце мужеством и вошел. Там был сад.


Аллах, напоил тот сад, где кисти свисают вниз,
И ветки, упившись сильно, с ними склоняются.
Когда же заплясать заставит ветки рука ветров,
Украсит их дождь с небес жемчужными точками.
Здесь гранаты с тончайшей кожей;
Сходны с грудями девы, выступят столь округло.
Когда очистишь их, они покажут
Нам яхонты, смущающие рассудок.

Царь шел и прошел по саду, и вошел в середину дворца, но не нашел никого, хотя дворец был украшен шелком и звездчатыми коврами, и занавесками, которые были спущены. А посреди двора были каменные скамьи и фонтан с водоемом, над которым были четыре льва из червонного золота, извергавшие из пасти воду, подобную жемчугам и яхонтам, а вокруг дворца летали птицы, и над дворцом была золотая сетка, мешавшая им подняться в небо.

И царь не увидел никого и изумился и опечалился, так как никого не нашел, у кого бы спросить об этом дворце и об этих рыбах. Затем он сел у дверей, размышляя, и вдруг услышал стон, исходивший из печального сердца. И царь увидел юношу, сидевшего на ложе, и этот юноша прекрасный, с изящным станом и красноречивым языком, сияющим лбом и румяными щеками, и на престоле его щеки была родинка, словно кружок амбры. И царь обрадовался, увидев юношу. И он спросил: «Что заставляет тебя печалиться и плакать, о, юноша?» А юноша стал стонать, и плакать, и охать, и сетовать, и проливать слезы.

Потом он ответил: «Как же мне не плакать, когда я в таком состоянии?» И протянув руку к подолу, он поднял его; и вдруг оказывается: нижняя половина его каменная, а от пупка до волос на голове он – человек. И увидев юношу в таком состоянии, царь опечалился великой печалью, и огорчился, и завздыхал, и воскликнул: «О, юноша, ты прибавил заботы к моей заботе! Поспеши рассказать мне свою историю».

И юноша рассказал: «Когда мой отец скончался, я стал султаном после него. И я взял в жены дочь моего дяди, — хвала создателю ее дивного лица, которое по красоте – искушение. Своей стройностью она унизила копье, прямое и смуглое, а красотой своей она превзошла красавиц всех стран и блеском лица затмила сияющую луну, достигнув в красоте пределов желаний. Она пленила ветви нежностью и гибкостью и пронзила сердца своими прекрасными свойствами. Посмотрел на нее взглядом, и осталось в нем тысячу вздохов. Погрузился в море влюбленности и стал блуждать по путям любви.

И она полюбила меня великой любовью. И привлек я ее к себе и обнял ее и велел ей охватить себя ногами, а потом забил снаряд, и пушка выстрелила и разрушила башню, и увидел я, что она несверленая жемчужина и не объезженная другими кобылица. И она полюбила меня так, что когда я отлучался от нее, она не ела, не пила, пока не увидит меня подле себя.

Она прожила со мной пять лет, и однажды в какой-то день, она пошла в баню, и тогда я велел повару поскорее приготовить нам что-нибудь поесть на ужин; а потом я вошел в этот покой и лег, где мы спали, приказав двум девушкам сесть около меня; одной в головах, другой в ногах. Я расстроился из-за отсутствия жены, и сон не брал меня, — хотя глаза у меня были закрыты, душа моя бодрствовала.

И я услышал, как девушка, сидящая в головах, сказала той, что была в ногах: «О Масуда, бедный наш господин, бедная его молодость! Горе ему с нашей госпожой, этой проклятой шлюхой!» – «Да, — отвечала другая, — прокляни, Аллах, обманщиц и развратниц! Такой молодой, как наш господин, не годится для такой шлюхи, что каждую ночь ночует вне дома». А та, что была в головах, сказала: «Наш господин глупец, он опоен и не спрашивает о ней! Она делает что-то с кубком питья, который он выпивает каждый вечер перед сном, потом надевает свои одежды, умащается и уходит от него и пропадает до зари. А затем приходит и курит что-то под носом у нашего господина и он пробуждается от сна».

И когда я услышал слова девушек, у меня потемнело в глазах. И моя жена вернулась из бани, и мы разложили скатерть и поели и посидели, как обычно, некоторое время за беседой, а потом она потребовала питье, которое я пил перед сном, и протянула мне кубок, и я прикинулся, будто пью его, как всегда, но вылил питье за пазуху и в ту же минуту лег и стал храпеть, как будто я сплю, потому что пришла пора ночи, и она опустила мрачные полы сна.

И вдруг моя жена говорит: «Спи всю ночь, не вставай совсем! Клянусь Аллахом, ты мне противен, и мне ненавистен твой вид, и душе моей наскучило общение с тобой, и я не знаю, когда Аллах заберет твою душу».

Она поднялась и вышла, и я поднялся и последовал за нею, она достигла городских ворот, и тогда произнесла непонятные слова, и замки попадали, и ворота распахнулись. И моя жена дошла до свалок, она подошла к плетню, за которым была хижина. И моя жена вошла в нее, а я влез на крышу хижины и стал смотреть сверху – и вдруг вижу: дочь моего дяди подошла к черному рабу, у которого одна губа была как одеяло, другая – как башмак, и губы эти подбирали песок на камнях. И он был болен проказой и лежал на обрезках тростника, одетый в дырявые лохмотья и рваные тряпки. И моя жена поцеловала перед ним землю, и раб поднял голову и сказал: «Горе тебе, чего ты до сих пор не шла? У нас были родные – черные – и пили вино, и каждый ушел со своей женщиной, а я не согласился пить из-за тебя».

«О господин мой, возлюбленный, о прохлада моих глаз, — сказала она, — разве ты не знаешь, что я замужем. Если бы я не боялась за тебя, я не дала бы взойти солнцу, и его город лежал бы в развалинах, где кричат совы и вороны и ютятся лисицы и волки». – «Ты лжешь, проклятая! Если ты еще раз засидишься дома, я с того дня перестану дружить с тобой и не накрою твоего тела своим телом. О проклятая, ты играешь со мной шутки себе в удовольствие, о вонючая, о сука, о подлейшая из белых!»

И когда я услышал его слова, мир покрылся передо мною мраком, а сердце скакало по ристалищу мерзости, и я не знал, где я нахожусь. А дочь моего дяди стояла и плакала перед рабом и унижалась перед ним и просила поесть. И раб сказал: «Открой чашку, в ней вареные мышиные кости, — съешь их». Она поела, и вымыла руки и рот, и, обнажившись, забралась под тряпки и лохмотья. И когда я увидел, что делает дочь моего дяди, я перестал сознавать себя, и, спустившись с крыши хижины, вошел и взял меч, и обнажил его, намереваясь убить их обоих. И я ударил раба по шее и подумал, что порешил его. И я повернулся назад, пошел в город и, войдя во дворец, пролежал в постели до утра.

И дочь моего дяди пришла и разбудила меня, и вдруг я вижу – она обрезала волосы и надела одежды печали. И она провела печалясь и причитая целый год, от начала до конца, а через год сказала мне: «Я хочу построить в твоем дворце гробницу вроде купола и уединиться там с моими печалями». – «Делай, как тебе вздумается», — ответил я. И она выстроила гробницу и перенесла туда раба, и поселила его там, а он не приносил ей никакой пользы и только пил вино. И с того дня, как я его ранил, он не говорил, но был жив, так как срок его жизни еще не кончился. И она стала каждый день ходить к нему, а я был терпелив с нею и не обращал на нее внимания. А она плакала над рабом, говоря: «Почему ты скрываешься от моего взора, о услада моего сердца! И она произнесла такие слова:


Что значит – я еще жива, когда разлучена с тобой?
Ведь сердце любит лишь тебя, моя душа полна тобой.
Ты тело мертвое мое возьми, возлюбленный, с собой
И там его похорони, куда заброшен ты судьбой.
И если назовешь меня хотя бы два раза подряд,
Сухие косточки мои из-под земли заговорят.

И она провела в печали, плаче и причитаниях еще год, а на третий год я стал гневен и воскликнул: «Ах, доколе продлится эта печаль!» И когда дочь моего дяди услышала эти слова, она закричала: «Горе тебе, собака! Это ты сделал со мной такое дело, и ранил возлюбленного моего сердца, и причинил боль мне и его юности. Вот уже три года, как он ни мертв — ни жив!» – «О грязнейшая из шлюх и сквернейшая из развратниц, любовниц подкупленных рабов, да, это сделал я!» – отвечал я, и, взяв меч в руку, я обнажил его и направил на мою жену, чтобы убить ее. Она засмеялась и закричала: «Аллах отдал мне в руки того, кто со мной это сделал и из-за кого в моем сердце был неугасимый огонь и неукротимое пламя!» И она поднялась на ноги и произнесла слова: «Я могла бы срезать твой след с лица земли. Но стань по моему колдовству наполовину камнем, наполовину человеком!» И я тотчас же стал таким.

Она заколдовала город и все его рынки и сады. А жители нашего города были четырех родов: мусульмане, христиане, иудеи и маги, и она превратила их в рыб. А, кроме того, она меня бьет, и пытает, и наносит мне по сто ударов бичом так что течет моя кровь и растерзаны мои плечи. И я плачу и кричу, но не могу сделать движения, чтобы оттолкнуть ее от себя. А после она одевает мне на верхнюю половину тела волосяную одежду. И я понял, что испытывал к ней страсть, которая на вкус точно сладость, таящая яд».

И царь обратился к юноше и сказал ему: «О, ты прибавил заботы к моей заботе. Клянусь Аллахом, о, юноша, я не премину сделать тебе доброе дело, за которое меня будут поминать, и его запишут, и оно станет известным до конца времен!»

И царь пошел и убил черного раба. Смерть нечестивого стала отдыхом людям и очищением земли. С помощью хитрости царь заставил колдунью расколдовать юношу. И затем они жили в приятнейшей и сладчайшей жизни, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, ниспровергающая дворцы и воздвигающая могилы».

А вот Шахразада рассказала сказку о невольнице и молоке.

У одного купца остановились в доме гости, и хозяин послал невольницу купить для них на рынке молока в кувшине, и невольница взяла молока в кувшине и отправилась обратно к дому своего господина. И когда шла она по дороге, пролетел над ней ястреб, несущий в когтях змею, которую он сдавил, и со змеи упала в кувшин капля, а невольница не знала этого. И когда она пришла в дом, ее господин взял у нее молоко и стал его пить вместе со своими гостями, и не успело молоко утвердиться у них в желудках, как они все умерли.

И к царю обратились с вопросом: «Посмотри же, о царь, на ком был грех в этом случае?» И один из присутствующих сказал: «Грех на людях, которые пили», — а другой сказал: «Грех на невольнице, которая оставила кувшин открытым, без покрывала». И спросили у мальчика: «А ты что скажешь, дитя?» — «Я скажу, что эти люди ошибаются: нет греха ни на невольнице, ни на собравшихся гостях, но только срок этих людей окончился вместе с их наделом, и была определена им смерть по причине этого пришествия».

А вот Шахразада рассказала сказки о приключениях Синдбада-Морехода.

Синдбад-Мореход сказал: «Знайте, о господа, что моя история удивительна. Я расскажу обо всем, что со мной было и случилось, прежде чем я пришел к счастью и стал сидеть в этом месте, где вы меня видите. Я достиг такого счастья и подобного места только после сильного утомления, великих трудов и многих ужасов. Я совершил семь путешествий, и про каждое путешествие есть удивительный рассказ, который приводит в смущение умы. Все это случилось по предопределенной судьбе, — а от того, что написано некуда убежать и негде найти убежище.

О благородные люди, мой отец был купцом, был он из людей и купцов знатных, и имел большие деньги и обильные богатства, и умер, когда я был маленьким мальчиком, оставив мне деньги, и земли и деревни.

А, выросши, я наложил на все это руку и стал есть прекрасную пищу и пить прекрасные напитки. Я склонился со своими друзьями к разврату и отвернулся от прямого пути. И стал пить вино кубками и ходить к красавицам и утром и вечером, и говорил про себя: «Отец собрал для меня эти деньги, и если я не буду их тратить, то кому же я их оставлю? Клянусь Аллахом, я буду делать лишь так, как сказал поэт:


Коли будешь ты проводить весь век,
Копя богатства, собирая их,
То когда же тем, что собрать успел
И скопил себе, насладишься ты.

А когда я очнулся от своей беспечности, и вернулся к разуму, и увидел, что деньги мои ушли, и положение среди друзей изменилось, и исчезло все, что у меня было. И, придя в себя, я растерялся, и испугался, и пришло мне на мысль отправиться в чужие страны, и вспомнил я слова какого-то из поэтов, который сказал:


Величье достигается трудом –
Бессонница в ночи, работа днем.
За жемчугом ныряй на дно морское,
И ты довольство обретешь мирское.
А без труда величья не добыть,
Бесплодно жизнь погубишь, может быть.

И тогда я решился и накупил себе товаров и вещей, и всяких принадлежностей, и кое-что из того, что нужно для путешествия, и душа моя согласилась на путешествие по морю. И я сел на корабль и поплыл. И вот подплыли мы к острову и вышли на него.

Вдруг хозяин корабля закричал во весь голос: «Оставьте ваши вещи и бегите, спасая душу. Убегайте, пока вы целы и не погибли. Остров, на котором вы находитесь, не остров, — это большая рыба, которая погрузилась в море, и нанесло на нее песку, и стала она как остров, и деревья растут на ней с древних времен. А когда вы зажгли на ней огонь, она почувствовала жар и зашевелилась, и она опустится сейчас с вами в море, и вы все потоните. Спасайтесь же, не то погибните, бросайте все!»

И путники заторопились. И некоторые из них достигли корабля, а некоторые не достигли, и остров зашевелился и опустился на дно моря со всем, что на нем было, и сомкнулось над ним ревущее море, где бились волны. А я был среди тех, кто погрузился в море. Но Аллах великий спас меня, и сохранил от потопления, и послал мне большое деревянное корыто из тех, в которых люди стирали. И я схватился за то корыто и сел на него верхом, ради сохранения жизни, которая дорога всем, и оттолкнулся ногами, как веслами, и волны играли со мной, бросая меня направо и налево. И прошла ночь, и ветер и волны помогли мне, и корыто пристало к высокому острову. А потом к нему подошел корабль, и взял меня, и на корабле этом оказались спасенными мои тюки и вещи и товары, и я отправился в город Багдад, обитель мира, и пришел к себе домой, и явились мои родные, и товарищи, и друзья.

Жил я счастливейшей жизнью и испытывал безоблачную радость, пока не пришло мне однажды на ум поехать в чужие страны и захотелось мне поторговать, и поглядеть на земли и острова, и заработать, на что жить.

И вместе с другими купцами я отправился в путешествие, переезжая из моря в море, от острова к острову. И я вышел на остров со всеми теми, кто вышел, и присел у ручья с чистой водой среди деревьев. А со мной была кое-какая еда, и я в этом месте стал есть то, что уделил мне Аллах великий; и ветерок в этом месте был приятен, и время казалось мне безоблачным. И меня взяла дремота, и я погрузился в сон, а затем я поднялся, но не увидел на острове ни человека, ни джинна: корабль ушел с путниками, и не вспомнил обо мне из них никто. И я испугался и устрашился, и овладело мною сильная грусть, больше которой не бывает, и у меня чуть не лопнул желчный пузырь от великой заботы, печалей и тягот.

И затем стал я плакать и рыдать, жалея о самом себе, и стал я упрекать себя за то, что я сделал и за то, что начал это тягостное путешествие после того как сидел и отдыхал в своем доме и своей стране. И стал я как бы одним из бесноватых. И стал я ходить по острову направо и налево, и вдруг передо мной блеснуло что-то белое и большое. И вдруг оказалось, что это большой белый купол, уходящий ввысь и огромный в окружности. И я подошел к этому куполу, но не нашел в нем дверей, и не ощутил в себе силы и проворства, чтобы подняться на него, так как он был очень гладкий и скользкий.

И вдруг солнце скрылось и воздух потемнел, и все померкло. Я поднял голову и увидел большую птицу с огромным телом и широкими крыльями, — и она покрыла око солнца. И я вспомнил, что на неких островах есть птица, называемая рухх, и принялся удивляться тому, что сотворил Аллах великий. И в это время птица вдруг опустилась на этот купол. Я развязал свой тюрбан и свил его, пока он не сделался подобен веревке, а потом я повязался им и, обвязав его вокруг пояса, привязал себя к ногам этой птицы, говоря себе: «Может быть, эта птица принесет меня в страны с городами и населением. Это будет лучше, чем сидеть здесь, на этом острове».

И птица подняла меня в воздух, и стала спускаться, и опустила меня на другой остров. Я поднялся, бодрясь, и стал ходить по безжизненной равнине, на краю которой стояла огромная гора, уходящая ввысь, и увидел, что земля в ней из камня алмаза, которым сверлят металлы и драгоценные камни и просверливают фарфор и оникс. И вся эта долина была полна змей и гадюк, каждая из которых была как пальма, и они были так велики, что если бы пришел к ним слон, они бы, наверное, проглотили его.

И вдруг упал передо мной большой кусок мяса. Но я не видел никого и удивился этому до крайности, и вспомнил одну историю, которую слышал в давние времена от купцов, путешественников и странников. Они говорили, что в горах алмазного камня есть великие ужасы, и никто не может подойти к этому камню; но купцы применяют хитрость: они бросают мясо с горы в долину, и прилипают к нему эти камни. И спускаются к мясу птицы, и хватают его в когти, и поднимаются на вершину горы. И тогда купцы кричат на них, и птицы улетают от мяса, а купцы отдирают от него прилипшие камни. И никто не может подойти к алмазным горам иначе как с такой хитростью.

Я собрал много камней, засовывая себе их за пазуху, за пояс, в тюрбан и одежду, и лег на спину, положив мясо себе на грудь и крепко схватив его. Тут подлетел орел, схватил мясо вместе со мной и понес нас на гору. Купец отогнал орла и увидел меня, сначала испугался, а потом удивился тому, что я претерпел. Так я спасся и вернулся домой. А ведь думал, что уже никогда не наполню моих глаз его видом.

И прошло время, и снова захотелось мне путешествовать и прогуляться, и стосковалась моя душа по торговле, наживе и прибыли, — душа ведь часто побуждает ко злу.

И поехали мы из моря в море, и от острова к острову, и в каждом месте, где мы проезжали, мы гуляли, и продавали, и покупали, и испытывали мы крайнюю радость и веселье.

И в один из дней мы ехали посреди ревущего моря, где бились волны. Вдруг капитан, стоящий на палубе и смотревший на море, стал бить себя по лицу, свернул паруса корабля, бросил якоря, стал рвать на себе бороду, и разодрал на себе одежду, и закричал великим криком: «Знайте, мирные путники, что ветер осилил нас и согнал с пути посреди моря, и судьба бросила нас, из-за нашей злой доли, к горе мохнатых. А это люди, подобны обезьянам, и никто из достигших этого места не спасся. И мое сердце чует, что мы все погибли».

И не закончил еще капитан своих слов, как пришли к нам обезьяны и окружили корабль со всех сторон, и были они многочисленны, словно саранча, и распространились на корабле и на суше. Они захватили корабль и ушли с ним своей дорогой, оставив нас на острове. Здесь увидели мы высокий дворец, возвышенный и неприступный, до которого не поднимаются птицы и не пролетает над ним воздух, смущенный его высотой.

И здесь был большой двор, по которому разбросано было много костей. Вдруг земля под нами задрожала, и мы услышали в воздухе гул, и вышло к нам из дворца огромное существо, и походило оно на громадную пальму. Его глаза были подобны двум горящим головням, и у него были клыки, точно клыки кабана, и огромный рот, точно отверстие колодца, и губы, как губы верблюда, которые свешивались ему на грудь, и два уха, точно громадные камни, спускавшиеся ему на плечи, а когти на его руках были точно когти льва.

И, увидев существо такого вида, мы лишились чувств, и усилился наш страх, и увеличился наш испуг, и стали мы точно мертвые от нашего страха, горя и ужаса. Это чудовище схватило меня за руку и начало щупать и переворачивать, и я был у него в руке, точно маленький кусочек. И человек ощупал меня, как мясник ощупывает убойную овцу, и увидел, что я слаб от великой грусти, и похудел из-за утомления в пути, и на мне совсем нет мяса, и выпустил меня из рук, и взял другого из моих товарищей, и он не переставал нас щупать, пока не дошел до капитана.

А он был человек жирный, толстый, широкоплечий, и он понравился людоеду. Людоед принес длинный вертел, вставил его капитану в зад, так что вертел вышел у него из маковки, и зажег огонь, и подвесил над ним этот вертел, и до тех пор ворочал его на углях, пока мясо не поспело. И он разнял его, как человек разнимает цыпленка, и стал рвать это мясо когтями и есть, пока не обглодал костей. А потом он свалился и заснул, и стал храпеть, как храпит баран или прирезанная скотина.

А мы поднялись, и взяли два железных вертела, и положили их на сильный огонь, так они покраснели и стали как уголья, и мы приложили вертела к глазам людоеда, налегли на них все вместе с силой и решительностью, и воткнули их ему в глаза, пока он спал. И глаза его ушли внутрь, и он закричал великим криком, так что наши сердца устрашились. Но мы побежали к берегу, отвязали судно, которое сделали тайком, и, сев в него, толкнули его в море. Людоед выскочил на берег, взял огромный кусок скалы и бросил в нас, и большинство нас умерло от удара, и остались только три человека: я и еще двое.

И на судне прошла наша ночь, и вдруг дракон огромных размеров с большим телом настиг нас, схватил одного из нас, проглотил до плеч, а затем проглотил остатки его, и мы услышали, как ребра несчастного ломаются у дракона в животе. Я был подобен мертвому от сильного страха и испуга, и хотел броситься в море и избавиться от земной жизни, но жизнь моя не показалась мне ничтожной, так как жизнь для нас дорога. И я привязал к себе куски дерева, которые окружили меня со всех сторон, точно комната. И когда наступила ночь, снова пришел дракон, и посмотрел на меня, и направился ко мне, но не мог меня проглотить, так как я был в таком положении, окруженный со всех сторон кусками дерева. И он ходил вокруг меня от заката солнца, пока не взошла заря, и не появился свет, и не засияло солнце, и тогда он ушел своей дорогой в крайнем гневе и раздражении.

Потом я увидел вдали корабль и он взял меня к себе. И на этом корабле оказались мои товары, которые я раньше потерял. Я забыл обо всем, что со мной было из-за великой прибыли, и погрузился в игры, забавы и беседы с любимыми друзьями, и жил я сладостнейшей жизнью.

Но мой неугомонный нрав побудил меня снова отправиться путешествовать в чужие страны, и захотелось мне свести дружбу с разными людьми, и продавать, и наживать деньги. И я отправился в путь, и вот высадились мы на острове. Вдруг вышла к нам из ворот города толпа голых людей, и они не стали с нами разговаривать, а схватили нас и отвели к своему царю. И тот стал угощать нас кушаньями, и когда мои товарищи начали есть эти кушанья, их разум пошатнулся, и они стали есть точно одержимые, и их внешний вид изменился.

И оказалось, что эти голые люди – маги, и они заставляют есть моих товарищей еще больше, чтобы они разжирели и потолстели, и потом их стали резать и кормить ими царя. И, увидев подобное дело, я почувствовал великую скорбь о самом себе и о моих товарищах. Я же тайком не ел эту пищу, и однажды я ухитрился и вышел из этого места. И дошел я до другого города. Царь его полюбил меня и женил на прекрасной женщине. И я полюбил жену, и она полюбила меня великой любовью, и между нами наступило согласие. Но потом моя жена заболела и, прожив немного дней, умерла. А в этом городе был обычай: если умирает женщина, ее мужа хоронят с нею заживо, а если умирает мужчина, с ним хоронят заживо его жену, чтобы ни один из них не наслаждался жизнью после своего супруга.

И меня тоже схоронили вместе с моей женой. Они схватили меня, и насильно связали, и привязали со мной семь хлебных лепешек и кувшин пресной воды, как полагалось по обычаю, и спустили меня в колодец, куда спускали всех умерших, и вдруг оказалось, что это огромная пещера. И я увидел в этой пещере много мертвых, издававших зловонный и противный запах, и я стал упрекать себя, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, я заслужил всего того, что со мной случилось и что мне выпадает!» И я перестал отличать ночь ото дня, и стал питаться немногим, начиная есть только тогда, когда голод едва не раздирал меня, и не пил раньше, чем жажда становилась очень сильной, боясь, что у меня кончится пища и вода. И я жил таким образом, пока голод не сжег моего сердца и меня не спалила жажда. И я восклицал: «Клянусь Аллахом, такая смерть – смерть плохая! О, если бы я потонул в море или умер в горах – это было бы лучше такой скверной смерти!»

И я спал на костях мертвецов, взывая о помощи к Аллаху и желая себе смерти, но не находя ее, так мне было тяжело. И вдруг я увидел, что ко мне в пещеру опускают мертвого мужчину и живую женщину, которая плачет и оплакивает себя, и с нею опускают много пищи и воды. И я встал, и взял в руки берцовую кость мертвого мужчины, подошел к женщине и ударил ее костью в темя, и она упала на землю без памяти, и я ее ударил во второй раз и третий, и она умерла. И я взял ее пищу и воду, и увидел, что на ней много украшений, одежд и ожерелий из драгоценных камней и металлов.

И я остался в этой пещере некоторое время, и всякий раз, как кого-нибудь хоронили, я убивал того, кого хоронили с ним заживо, и брал его пищу, питье и питался этим. Но однажды дикий зверь пробрался в пещеру, и я увидел, что проник он в нее через пролом. И я пошел к пролому, и когда я увидел свет в проломе, мой дух успокоился, тревога моей души улеглась, и сердце отдохнуло, и я уверился, что буду жить после смерти, и чувствовал себя, как во сне.

Я взял много драгоценностей из пещеры и протиснулся в проем с большим трудом и вышел из пещеры: и я увидел себя на берегу солнечного моря. И меня подобрал корабль, когда же я захотел расплатиться с капитаном, он сказал: «Мы ни от кого ничего не берем. Когда мы видим потерпевшего кораблекрушение на берегу моря, мы берем его к себе и кормим и поим, и, если он нагой, одеваем его, а когда мы приходим в безопасную гавань, мы даем ему что-нибудь от себя в подарок и оказываем ему милость и благодеяние ради лика Аллаха великого».

И было у меня еще много приключений и путешествий, и долго подвергал я себя опасностям, и терпел я в путешествиях то, от чего седыми становятся малые дети. Но потом страсть моя пересеклась и я возблагодарил за это Аллаха.


Стремясь к добру, добра я не жалел
И скряжливость судьбы преодолел.
Кто справедливым был – добра вкушает мед,
Кто был несправедлив, того судьба доймет!
Не упрекай судьбу! Она не виноватит,
А только часть за часть, за меру мерой платит.

А вот Шахразада рассказала сказку о вещих снах.

Один человек в Багдаде обладал обильными благами и большими деньгами, и изменилось его положение, и не стал он иметь ничего, и добывал себе пищу лишь с большими стараниями. И однажды ночью он спал подавленный и расстроенный, и увидел во сне говорящего, который сказал ему: «Твой достаток в Каире, ищи же его и отправляйся к нему».

И этот человек приехал в Каир, и когда он прибыл туда, его застиг вечер и он уснул в мечети. И вали спросил его: «А какова твоя нужда, из-за которой ты пришел в Каир?» И человек рассказал ему о своей нужде. И вали рассмеялся так, что стали видны его клыки, и сказал: «О малоумный! Я три раза видел во сне говорящего, который говорил мне: „В Багдаде, в таком-то квартале, есть дом такого-то вида, и во дворе его садик, и там водоем, а под ним деньги в большом количестве; отправляйся к ним и возьми их, — и я не поехал, а ты по своему малоумию ездил из города в город из-за сновидения, которое тебе привиделось, из-за этих спутанных грез“».

И человек вернулся в Багдад. А дом, который описывал вали, был домом этого человека и, прибыв в свое жилище, он стал копать под водоемом и увидел большие деньги, и Аллах расширил его достаток, и это удивительное совпадение.

А вот Шахразада рассказала сказку о хитрой и безжалостной девушке и доверчивом расслабленном юноше.

Однажды Бакбаку – расслабленному случилось в один из дней идти по своим делам, и вдруг встречает его старуха и говорит ему: «О человек, постой немного! Я предложу тебе одно дело, и если оно тебе понравится, сделай его для меня и спроси совета у Аллаха». – «Подавай свой рассказ!» – ответил Бакбак. И старуха спросила: «Что ты скажешь о красивом доме и благоухающем саде, где бежит вода, и о плодах, вине и лице прекрасной, которую ты будешь обнимать от вечера до утра? Если ты сделаешь так, как я тебе указываю, то увидишь добро».

И затем старуха повернулась и расслабленный последовал за нею, желая того, что она ему описала. И они вошли в просторный дом со множеством слуг. А спустя немного он услышал большой шум, и вдруг подошли невольницы, и среди них девушка, подобная луне в ночь полнолуния.


Явилась она, как полный месяц в ночь радости,
И члены нежны ее, и строен и гибок стан.
Зрачками прелестными пленяет людей она,
И алость уст розовых напоминает о яхонте.
И темные волосы на бедра спускаются, —
Смотри, берегись же змей волос ее вьющихся!
И нежны бока ее. Душа же ее жестка
С возлюбленным тверже скал она твердокаменных.
И стрелы очей она пускает из-под ресниц,
И бьет безошибочно, хоть издали бьет она.
О, право, краса ее превыше всех прелестей,
И ей среди всех людей не будет соперницы.

А девушка эта не могла успокоиться от смеха, и когда Бакбак смотрел на нее, она оборачивалась к своим невольницам, как будто смеялась над ним. И она шутила с ним, а Бакбак осел, ничего не понимал, и от сильной страсти, одолевшей его, он думал, что девушка его любит и даст ему достигнуть желаемого. И девушка велела ему сесть, и он сел и сидел, ничего не говоря, и она стала бить его по затылку, но ей было этого недостаточно, и она приказала своим невольницам бить его, а сама говорила старухе: «Я ничего не видела лучше этого!»

И невольницы били расслабленного, пока он не лишился сознания, а потом он попросился за нуждою, и старуха догнала его и сказала: «Потерпи немножко: ты достигнешь того, чего хочешь». – «До каких пор мне терпеть? Я уже обеспамятел от подзатыльников». И старуха ответила: «Когда она захмелеет, ты достигнешь желаемого». И Бакбак вернулся к своему месту и сел.

И девушка сказала: «Знай, что Аллах внушил мне любовь к веселью, и тот, кто мне повинуется, получит что хочет». Невольница взяла расслабленного. И он спросил старуху: «Скажи мне, что хочет сделать эта любовница?» И старуха сказала: «Тут нет ничего, кроме добра. Она хочет выкрасить тебе брови и выдрать усы и бороду!» – «Краска на бровях сойдет от мытья, а вот выдрать усы и бороду – это уж больно. Да и что мне делать с позором перед людьми?» И все-таки расслабленный вытерпел и подчинился невольнице.

А она и ласкает его, шутя, и говорит ему, сердясь в изнеженности своей:


Не можешь когда сойтись со мной, как муж с женой,
Тогда не брани меня, коль станешь рогатым.
И кажется мне твой айр по мягкости восковым,
И как я ни тру его рукою, он гнется.

А старуха говорит ему свое: «Теперь ты достиг желаемого. Знай, что тебе не будет больше побоев, и осталось еще только одно, а именно: у нее в обычае, когда она опьянеет, никому не давать над собою власти раньше, чем она снимет платье и шальвары и останется голой, обнаженной. А потом она велит тебе снять одежду и бегать, и сама побежит впереди тебя, как будто она от тебя убегает, а ты следуй за ней с места на место, пока у тебя не поднимется зебб, и тогда она тебе даст власть над собою».

И Бакбак снял с себя платье и остался нагим, а мир исчез для него. И девушка побежала впереди него, и он последовал за нею, и она вбегала в одно помещение за другим, и расслабленный за ней, и страсть одолела его, и зебб вел себя, точно бесноватый. И вот он наступил на тонкое место, и пол проломился под ним, и не успел Бакбак опомниться, как оказался посреди улицы на рынке. И увидели его в таком виде – нагого, с поднявшимся зеббом, с бритой бородой, без усов, с красным лицом, торговцы закричали на него и захлопали в ладоши, и стали бить его, так что он лишился чувств, и стали говорить ему:


Ждать от судьбы добра – лишь слабость, поистине,
Так жди же дурного ты и бойся судьбы своей.

А вот Шахразада рассказала сказку о пресыщенном повелителе.

Повелитель правоверных Харун ар-Рашид как-то ночью беспокоился, и ему трудно было заснуть, и он все время ворочался с боку на бок от сильного беспокойства. И когда это его обессилило, он позвал Масрура и сказал ему: «О Масрур, придумай, кто развлечет меня в эту бессонницу». И Масрур ответил: «О владыка, не хочешь ли пойти в сад, который при доме, и поглядеть, какие там цветы, и поглядеть на звезды, как они хорошо расставлены, и на луну, светящую над водой?» – «О Масрур, моя душа не стремится ни к чему такому», — ответил халиф.

И Масрур сказал: «О владыка, у тебя во дворце триста наложниц и у каждой наложницы комната. Прикажи им всем уединиться в своих комнатах, а сам ходи и смотри на них, когда они не будут знать». – «О Масрур, — сказал халиф, — дворец – мой дворец, и невольницы – мое достояние, но только душа моя не стремится ни к чему такому».

И Масрур сказал: «О владыка, вели ученым, мудрецам и стихотворцам явиться к тебе, и пусть они обсуждают вопросы и говорят стих и рассказывают сказки и предания». Но халиф ответил: «Душа моя не стремится ни к чему такому».

«О владыка, — сказал Масрур, — прикажи слугам, сотрапезникам и остроумцам явиться к тебе, и пусть они тебя развлекают удивительными шутками». Но халиф отвечал: «О Масрур, моя душа не стремится ни к чему такому».

И тут Масрур воскликнул: «О владыка, отруби тогда мне голову – может быть это прогонит твою бессонницу и прекратит беспокойство, которое ты испытываешь». И ар-Рашид засмеялся его словам.

А вот Шахразада рассказала сказку о продавце стекла.

Досталась доля наследства Мустафе, растерялся он и не знал, что с ней делать; и когда он так раздумывал, вдруг пришло ему на ум купить на эти деньги всякого рода стеклянной посуды и извлечь из нее пользу. И он купил на сто дирхемов стекла, поставил его на небольшой поднос и сел в одном месте продавать его.

И он думал: «Моих основных денег в этом стекле – сто дирхемов, а я продам за двести дирхемов и затем куплю на двести дирхемов стекла и продам его за четыреста дирхемов, и не перестану продавать и покупать, пока у меня не окажется много денег. И я куплю на них всяких товаров, драгоценностей и благовоний и получу большую прибыль, а после этого я куплю красивый дом, и куплю невольников, и коней, и стану есть и пить, и не оставлю в городе ни одного певца или певицы, которых бы я не привел к себе…

И все это он прикидывал в уме, а поднос со стеклом стоял перед ним. И он думал дальше: «А когда денег станет сто тысяч дирхемов, я пошлю посредниц, чтобы посвататься к дочерям царей. И если подойдет ко мне женщина и скажет: „О, господин мой, моя дочь, красивая девушка, которая еще не видела мужчины, и когда она увидит в тебе такую сдержанность, ее сердце разобьется. Склонись же к ней и поговори с нею“».

И она поднимется и поднесет мне кубок с вином, и ее дочь возьмет кубок, и когда она подойдет ко мне, я оставлю ее стоять перед собой, а сам облокочусь на вышитую подушку, не глядя на нее, — из-за величия своей души, — пока она мне не скажет, что я султан, высокий саном, и не попросит меня: «О господин мой, заклинаю тебя Аллахом, не отвергай кубка из рук твоей служанки, ибо я твоя невольница». Но я ничего ей не отвечу; и она будет ко мне приставать и скажет: «Его обязательно надо выпить». – и поднесет кубок к моему рту; и я махну рукой ей в лицо, и отпихну ногой, сделаю вот так!» и Мустафа взмахнул ногой, и поднос со стеклом упал и свалился на землю, и все, что было на нем, разбилось.

И Мустафа закричал и сказал: «Все это от высокомерия моего!» И тогда он стал бить себя по лицу, и разорвал свою одежду, и начал плакать; и некоторые люди смотрели на него, а другие о нем не думали».

А вот Шахразада рассказала сказку о двух визирях и Анис аль-Джалис.

Был в Басре царь из царей, который любил бедняков и нищих, и звали его Мухаммед ибн Сулейман аз-Зейни, и у него было два визиря, один из которых прозывался аль-Муин ибн Сави, а другого звали аль-Фадл ибн Хакан. Аль-Фадл ибн Хакан был великодушный человек своего времени и вел хорошую жизнь, так что сердца соединялись в любви к нему, и люди единодушно советовались с ним, и все молились о его долгой жизни – ибо в нем было чистое добро и он уничтожил зло и вред.

А визирь аль-Муин ибн Сави ненавидел людей и не любил добра, и в нем было одно зло. И люди, насколько они любили аль-Фадла ибн Хакана, настолько ненавидели аль-Муина ибн Сави.

И властью всемогущего случилось так, что царь однажды сидел на престоле своего царства, окруженный вельможами правления, и позвал своего визиря аль-Фадла ибн Хакана, и сказал ему: «Я хочу невольницу, которой не было бы лучше в ее время, и чтобы она была совершенна по красоте, и превосходила бы других стройностью, и обладала похвальными качествами».

И пошел визирь на рынок. И привел визирю на рынке посредник девушку стройную станом, с высокой грудью, насурьмленным оком и овальным лицом, с худощавым телом и тяжелыми бедрами, в лучшей одежде, какая есть из одежд, и со слюной слаще патоки, и ее стан был стройнее гибких веток и речи нежнее ветерка на заре.

И когда визирь увидел ее, он был ей восхищен до пределов восхищения. И затем он обратился к посреднику и спросил его: «Сколько стоит эта невольница?» И тот ответил: «Цена за нее остановилась на десяти тысячах динаров, и ее владелец клянется, что эти десять тысяч динаров не покроют стоимость цыплят, которых она съела, и напитков, и одежд, которыми она наградила своих учителей, так как она изучала чистописание, и грамматику, и язык, и толкование Корана, и основы законоведения, и религии, и врачевание, и времяисчисление, и игру на увеселяющих инструментах».

И визирь, довольный девушкой, пожелал встретиться с работорговцем. Им оказался человек из персиян, который прожил, сколько прожил, и судьба потрепала его, но пощадила.

И работорговец сказал визирю: «По моему мнению, лучше тебе не приводить этой девушки к султану в сегодняшний день; она прибыла из путешествия, и воздух над нею сменился, и путешествие поистерло ее. Но оставь ее у себя во дворце на десять дней, пока она не придет в обычное состояние, а потом своди ее в баню, одень в наилучшие одежды и отведи ее к султану – тебе будет при этом полнейшее счастье». И визирь обдумал слова работорговца и нашел их правильными.

А у визиря аль-Фадла ибн Хакана был сын, подобный луне, когда она появляется, с лицом как месяц и румяными щеками, с родинкой, словно точка амбры. Его взгляд оставлял после себя тысячу вздохов. И о нем можно было сказать:


Ты все прелести мира в себе воплощаешь,
Ты украл у вселенной немало красот.
Сколько девичьих душ обжигаешь ты страстью,
Девы глаз не смыкают всю ночь напролет.

И визирь научил девушку: «О дочь моя, знай, что я купил тебя только как наложницу для царя Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни, а у меня есть сын, который не оставался на улице один с девушкой без того, чтобы не иметь с нею дело. Будь же с ним настороже и берегись показывать ему твое лицо и дать ему услышать твои речи». И девушка ответила ему: «Слушаюсь и повинуюсь!»

Но невольница Анис аль-Джалис решила все же посмотреть, что за юноша, о котором визирь говорил. И она подошла к двери комнаты и посмотрела на Нур ад-Дина Али. И взгляд этот оставил после себя тысячу вздохов, и юноша бросил взгляд и взглянул на нее взором, оставившим после себя тысячу вздохов, и каждый из них попал в сети любви к другому.

И вот юноша подошел к двери комнаты, открыл ее и вошел к девушке, и сказал ей: «Тебя мой отец купил для меня?» И она ответила: «Да!» – и тогда юноша подошел к ней, и взял ее ноги, и положил их себе вокруг пояса, а она сплела руки на его шее и встретила его поцелуями, вскрикиваниями и заигрываниями, и он стал сосать ей язык, и она сосала ему язык, и он уничтожил ее девственность.

И когда невольницы увидели, что их молодой господин вошел к девушке Анис аль-Джалис, они закричали и завопили, а юноша уже удовлетворил нужду и вышел, убегая и ища спасения, и бежал, боясь последствий того дела, которое он сделал.

Узнал обо всем визирь, и сказал жене своей: «Горе мне, я боюсь, что пропадет моя душа и мое имущество. Что я скажу султану? И разве ты не знаешь, что за нами следит враг, которого зовут аль-Муин ибн Сави? Когда он услышит об этом деле, он пойдет к султану и скажет ему: „Твой визирь, который, как ты говоришь, тебя любит, взял у тебя десять тысяч динаров и купил на них девушку, равной которой никто не видел, и когда она ему понравилась, он сказал своему сыну: «Возьми ее, у тебя на нее больше прав, чем у султана».

И сказала жена визиря: «О, господин, погубим ли мы девушку и погубим ли мы сына? Если так будет продолжаться, то он уйдет от нас. Отдай ему девушку – она любит его, и он любит ее, а я дам тебе ее цену».

Визирь подождал до ночи и, когда пришел его сын, он схватил его и хотел его зарезать. И тогда сын спросил своего отца: «Разве я для тебя ничтожен?» И глаза визиря наполнились слезами, и он воскликнул: «О дитя мое, как могло быть для тебя ничтожно, что пропадут мои деньги и моя душа?» И юноша отвечал: «Послушай, о батюшка, что сказал поэт:


Пусть я грешник, но мудрые грешных прощали,
Ведь имели они снисхождение к греху.
Как враги твои могут избегнуть печали,
Если все они в бездне, а ты наверху?..

И тогда визирь поднялся с груди своего сына и сказал: «Дитя мое, я простил тебя!»

А потом визирь отдал деньги жены султану.

Что же касается аль-Муина ибн Сави, то до него дошла весть об этом, но он не мог говорить из-за положения визиря при султане.

Прошел год. Визирь аль-Фадл ибн Хакан отправился в баню и вышел оттуда вспотевший, и его ударило ветром, так что он слег на подушки, и бессонница его продлилась, и слабость растеклась по нему.

И тогда он позвал своего сына Нур ад- Дина Али и сказал ему: «О, сын мой, знай, что удел распределен и срок установлен, и всякое дыхание должно испить чашу смерти». И затем визирь был приписан к числу людей блаженства.

И тогда дворец перевернулся от воплей. И сын стенал и плакал, и пребывал в глубокой печали об отце долгое время. И вот однажды вошел один из друзей его отца и сказал: «О, господин, успокой свою душу и оставь печаль!»

И тогда Нур ад-Дин перешел в покои, предназначенные для свидания с гостями, и у него собрались друзья, и он взял туда свою невольницу. И они принялись есть кушанья и пить напитки, и обновляли трапезу за трапезой, и стал сын одарять гостей и проявлять щедрость.

И тогда пришел к нему его поверенный и сказал: «О, господин мой, разве не слышал ты слов кого-то: „Кто тратит не считая – обеднеет не зная“. О, господин мой, эти значительные траты и богатые подарки уничтожают деньги».

Нур ад-Дин Али, услышав от своего поверенного эти слова, посмотрел на него и ответил: «Из всего, что ты сказал, я не буду слушать ни слова! Я слышал, как поэт говорил:


Если я скопидом и богатствам слуга,
Пусть отсохнет рука, охромеет нога!
Разве кто-то от щедрости умер в позоре?
Разве слава скупца хоть кому дорога?

Знай, о поверенный, — прибавил он, — я хочу, чтобы, если у тебя осталось достаточно мне на обед, ты не отягощал меня заботой об ужине».

И поверенный ушел от него своей дорогой, а Нур ад-Дин Али предался наслаждениям, ведя приятнейшую жизнь, как и прежде, и всякому из своих сотрапезников, кто ему говорил: «Эта вещь прекрасна!» он отвечал: «Она твоя как подарок!»

Но когда кончились деньги, ни один из сотрапезников не открыл своих дверей перед Нур ад-Дин Али. И он остался один.

И тогда он призвал свою невольницу и сказал ей: «О, Анис аль-Джалис, не видишь ты, что меня постигло?» А она отвечала: «О, господин, уже много ночей назад намеревалась я сказать тебе об этих обстоятельствах, но услышала, что ты произнес такие стихи:


Коль мир этот щедро дарит мне множество благ,
Будь щедрым с другими, покуда не канешь во мрак.
Покуда живешь ты, добра не погубят щедроты,
Коль жизнь завершилась, ее не продлишь ты никак.

И когда я услышала, что ты произносишь эти стихи, я промолчала и не обратила к тебе речи».

«О, Анис аль-Джалис, — сказал ей Нур ад-Дин Али, — ты знаешь, что я раздарил свои деньги только друзьям, а они оставили меня ни с чем, но я думаю, что они не покинут меня без помощи». – «Клянусь Аллахом, — отвечала Анис аль-Джалис, — тебе не будет от них никакой пользы».

И он снова обошел всех друзей, но никто из них не открыл ему двери, и не показался ему, и не разломил перед ним лепешки, и тогда Нур ад-Дин Али произнес:


Удачей отмеченный, ты привлекаешь людей,
Как дерево в пору, когда созревают плоды.
Плоды оборвут, и вблизи никого не найдешь,
А дерево чахнет, страдает в жару без воды.

И спросил он свою наложницу: «Что же будем делать теперь? – „О, господин, — отвечала она, — мое мнение, что тебе следует сейчас же встать, и пойти со мной на рынок, и продать меня. Быть может, Аллах пошлет тебе цену близкую той, за какую купил меня твой отец, а когда Аллах предопределит нам быть вместе, мы будем вместе“».

«О, Анис аль-Джалис, — отвечал Нур ад-Дин Али, — клянусь Аллахом мне нелегко расстаться с тобой на одну минуту». И она сказала ему: «Клянусь Аллахом, о, господин мой, и мне тоже, но у необходимости свои законы, как сказал поэт:


Нас порою идти заставляет нужда
По стезе, где иные умрут от стыда.

И они пришли на рынок. Здесь были невольницы всех народов: из турчанок, франкских девушек, черкешенок, абиссинок, нубиянок, гречанок, татарок, грузинок и других. И тут визирь аль-Муин ибн Сави прошел по рынку и увидел Нур ад-Дин Али с наложницей, которая раньше предназначалась султану.

«О, как она освежает мое сердце!» – подумал он и позвал зазывателя, и тот подошел к нему и поцеловал перед ним землю, а визирь сказал: «Я хочу ту невольницу, которую ты предлагаешь. Сколько тебе давали за эту невольницу?» – «Четыре тысячи динаров, чтобы открыть торги, — ответил купец. И аль-Муин крикнул: „Подать мне четыре тысячи динаров!“»

И остальные купцы не стали торговаться, они отошли, так как знали несправедливость визиря. Визирь этот был гнусного вида, скверный и порочный, скупой и завистливый, сотворенный из одной зависти.

И купец подошел к Нур ад-Дин Али и сказал: «О, господин, пропала твоя невольница ни за что! Я знаю, визирь по своей несправедливости напишет бумажку с переводом на какого-нибудь из своих управителей. И всякий раз, как ты пойдешь взимать свои деньги, он станет говорить тебе: „Сейчас мы тебе отладим“», — и будут поступать с тобой таким образом один день за другим, а у тебя гордая душа. Когда же им наскучат твои требования, они скажут: «Покажи нам бумажку», — и возьмут от тебя бумажку, и порвут ее, и деньги за невольницу у тебя пропадут».

Разозлился Нур ад-Дин Али, подошел к визирю и стащил визиря с седла, и бросил его на землю. А тут была месилка для глины, и визирь упал в нее, и Нур ад-Дин Али стал бить его, и колотить кулаками, и один из ударов пришелся по зубам, так что борода визиря окрасилась его кровью.

А с визирем было десять невольников, и когда они увидели, что с их господином делают такие дела, они схватились руками за рукоятки своих мечей и хотели обнажить их и броситься на Нур ад-Дин Али, чтобы разрубить его, но тут люди сказали невольникам: «Этот – визирь, а тот – сын визиря. Может быть, они в другое время помирятся, а вы будете ненавистны и тому и другому; а, может быть, аль-Муину достанется ваш удар, и вы умрете самой гадкой смертью. Рассудительней будет вам не вставать между ними».

И когда Нур ад-Дин Али кончил бить визиря, он взял свою невольницу и пошел к себе домой, а что касается визиря, то он тотчас же ушел, и его платье стало трех цветов: черное от глины, красное от крови и пепельное от грязи.

И пожаловался визирь султану. И султан велел убить Нур ад-Дин Али. А у султана был один придворный, и ему нелегко было услышать об этом. Он пошел к Нур ад-Дин Али и сказал ему: «О, господин, теперь не время для приветствий и разговоров; послушай, что сказал поэт:


Спасайся скорее, пока с бедой не знаком,
И пусть о хозяине плачет отеческий дом!
В другой стороне мы другое построим жилище,
А душу другую, увы, никогда не найдем.

Подымайся и спасай свою душу, и душу невольницы. Аль-Муин ибн Сави расставил вам сеть, и когда вы попадете к нему в руки, он убьет вас обоих. Султан уже послал к вам сорок человек, разящих мечами, и, по моему мнению, вам следует бежать, прежде, чем беда вас настигнет».

И пошли преследуемые на берег, и нашли там судно, снаряженное к отплытию. И приплыли они на этом судне в Багдад. И устроились, как нищие, в Саду Увеселения.

Узнал об этом халиф Харун ар-Рашид и решил подсмотреть за юношей и девушкой. И увидел он, как девушка взяла лютню, и настроила ее струны, и ударила по ним, и его сердце устремилось к ней, а она произнесла:


О люди, в чьей власти дать помощь несчастным влюбленным!
Нас пламя страстей иссушило, любовь обожгла.
Мы будем достойны любого из благодеяний
Не надо смеяться, мы просим защиты от зла.
Нас горе постигло, мы в прахе теперь, в униженье,
Мы в ваших руках, наша участь, увы, тяжела.
Вы можете нас и убить, но какая вам прибыль?
На душу возьмете все наши дурные дела.

«Клянусь Аллахом! – воскликнул халиф. – Я в жизни не слыхал голоса певицы, подобного этому! Я хочу войти и посидеть с ними, и услышать пение этой девушки передо мной».

И халиф вышел из своего укрытия и сел рядом с юношей и девушкой. И невольница стала петь другую песню:


Страданье, тоска и печальная память былого
Измучили душу, и тело прозрачно, как дым.
Любимый, не надо твердить, что утешусь я скоро,
Не вижу исхода тоске и печалям моим.
Уж если способен в слезах своих кто-нибудь плавать,
По ним поплыву я, как челн по затонам речным.

Халиф не захотел расставаться с Нур ад-Дин Али и его наложницей. Он дал им дворец из дворцов Багдада, и назначил им выдачи, а Нур ад-Дин Али он сделал своим сотрапезником, и тот пребывал у него в приятнейшей жизни, наслаждаясь и радуясь, пока не застигла его Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний».

Тут Шахразада взглянула в окно, увидела полный лик луны, поправила свои волосы и жемчуга, отпила из бокала глоток свежего терпкого вина и принялась рассказывать следующую сказку. Но у нас с тобой, мой дорогой читатель, уже нет больше времени слушать ее. Тихонько, чтобы не спугнуть очарование этой опочивальни, давай-ка мы выйдем из нее.

Не правда ли, ты согласишься с высказыванием Виссариона Григорьевича Белинского, о том что «никакие описания путешественника не дадут такого верного, такого живого изображения нравов и условий жизни мусульманского Востока, как сказки „Тысячи и одной ночи“».

И, надеюсь, поддержишь мнение английского писателя Гилберта Честертона о том, что «Шахразада сумела парализовать тирана. Это произошло сразу, едва только она заманила его в золотой волшебный чертог первой сказки. Никогда еще ни в какой другой книге столь убедительно не утверждалось гордое всемогущество искусства».