Веселый добряк, мудрец из народа поэт Ганс Сакс.


</p> <p>Веселый добряк, мудрец из народа поэт Ганс Сакс.</p> <p>

Ганс Сакс – великий немецкий поэт родился в славном великом городе Нюрнберге. Город этот имел отличное месторасположение, а именно: вознесся он на перекрестке торговых путей, связывающий Средиземное море и мусульманский Восток со странами Западной Европы. Посему Нюрнберг слыл и был процветающим имперским городом, патрицианской бюргерской республикой, находившаяся под покровительством императора, которому горожане платили немалые налоги и оказывали пышные встречи с народными празднествами и турнирами.

Этот город окружали могучие, укрепленные стены, которые надежно защищали несметные богатства от нападения воинствующих феодалов, желавших перенести эти богатства в свои закрома. За крепостными стенами высились дворцы, готические соборы, в архитектурном решении своем стремящиеся в небесную высь; прелестные скульптуры и величественные памятники украшали Нюрнберг, в городе хранились имперские драгоценности – корона Карла Великого, его меч, держава и скипетр, а так же высоко ценившиеся реликвии – гвоздь от креста Христова, священное копье и даже кусок ребра сына божия. Также в Нюрнберге процветали ремесла и искусства. Не был чужд он и литературе.

Отец Ганса слыл приличным портным и любил, занимаясь своим портняжным делом, напевать себе под нос народную песенку о храбром портняжке, не убоявшемся даже самого сатаны с его свитой черномазых чертей.


Под утро в понедельник портняжка вышел в сад.
Навстречу – черт: «Бездельник, пойдем со мною в ад!
Теперь мы спасены! Сошьешь ты нам штаны,
Сошьешь нам одежонку, во славу сатаны!»
И со своим аршином портняжка прибыл в ад.
Давай лупить по спинам чертей и чертенят.
И черти смущены: «Мы просим сшить штаны,
Но только без примерке во славу сатаны!»
Портной аршин оставил и ножницы достал.
И вот, согласно правил, хвосты пооткромсал.
«Нам ножницы странны! Изволь-ка шить штаны.
Оставь хвосты в покое во славу сатаны!»
С чертями трудно сладить. Портной согрел утюг
И стал проворно гладить зады заместо брюк.
«Ай-ай, ужель должны нас доконать штаны?
Не надо нас утюжить во славу сатаны!»
Затем он вынул нитку, чертей за шкуру – хвать!
И пуговицы начал им к брюху пришивать.
И визг и плачь слышны: «Проклятые штаны!
Он спятил! Он рехнулся во славу сатаны!»
Портной достал иголку и, не жалея сил,
Своим клиентам ноздри как следует зашил.
«Мы гибнем без вины! Кто выдумал штаны?
За что такая пытка во славу сатаны?»
Тут сатана явился. «Ты, парень, кто таков?
Как ты чертей решился оставить без хвостов?
Коль так – нам не нужны злосчастные штаны.
Проваливай из ада во славу сатаны!»
«Ходите с голым задом!» – сказал чертям портной
И, распрощавшись с адом, отправился домой.
Дожив до седины, он людям шьет штаны,
Живет и не боится чертей и сатаны.

Отец, напевая, кроит для людей штаны и камзолы, а маленький Ганс слушает песенку и мотает себе, как говорится на ус, шедевры народного творчества.

Надо сказать, дела у отца шли хорошо, он был достаточно зажиточным и мог позволить себе отправить сына в превосходную по тем временам латинскую школу, где обучали греческому и латинскому языкам, грамматике, риторике, логике, музыке, арифметике, астрономии, философии и естествознанию. По окончании этой школы отец будущего поэта, пораскинув своим практичным умом, отдал Ганса на два года в учение к сапожному мастеру, а затем, по обычаю того времени молодой подмастерье отправился странствовать по Германии, чтобы не только усовершенствоваться в своем мастерстве, но и мир повидать, и себя показать.

Ганс совершал свое путешествие пешком. Нехитрый скарб он увязал в узелок, повесил его на длинную палку, которая, порой, спасала его от разбойников на большой дороге, и шагал себе, отмеряя своими длинными ногами версту за верстой.

Юноша останавливался в избах, которые чудно и образно описал фон-Гриммельсгаузен в своем романе: «То был дворец, такой чудесный, что подобного ему нет ни у одного царя. Вместо неплодородного аспида, свинца или красной меди он был покрыт соломой, на которой растет благородный хлеб. Чтобы выказать во всем блеске свое высокоценимое и от Адама восходящее богатство, стены дворца были построены не из кирпича и не из негодных каменьев, а из дубового леса. Покои закопчены дымом совершенно дочерна, так как черный цвет есть самый прочный цвет в мире. Ковры заменены нежнейшей тканью, какая только существует на земном шаре, ибо ткань эту ткал тот, кто некогда осмелился состязаться в искусстве прясть с самой Минервой – а именно паук. Окна были посвящены святому Бесстекольнику».

Шагая по дорогам родины, повсюду Ганс присматривался к людям и обычаям, расспрашивал их о житье-бытье, а потом, услышанное им, плавно перетекало в его стихотворения. Вот пожалуйте познакомиться со занимательной историйкой о находчивой женщине и не менее находчивом ее муже:


В Италии один купец
Поехал покупать овец
И воротился, наконец,
На третий год
С добычею немалой.
Вернулся в дом к жене скорей,
И вот он видит: вместе с ней
Какой-то мальчик из сеней
К нему идет.
«А это что за малый?»
«Послушай, — говорит жена, —
Какое было дело:
Сосульку ночью из окна
Достала я и съела.
Как удивилась я, когда,
Наевшись льда,
Я вскоре потолстела.
Сосулька странная была,
И вот я сына родила».
Подумал муж: «Ну и дела!
Смотри-смекай,
Тут лед иного рода!»
Однако промолчал в ответ.
Когда ж прошло двенадцать лет,
Сказал он: «Женушка, мой свет,
В далекий край
Я еду на три года.
Отправлюсь шерстью торговать
С мальчишкой на чужбину».
Понятно всякому, что мать
Тревожится о сыне.
И обещал жене купец,
Что как отец
Он будет с ним отныне.
Однако туркам за дублон
Мальчишку в рабство продал он
И, возвратившись, страшный стон
Услышал вдруг:
«Куда ты дел ребенка?»
«От зноя твой сынок, когда
Мы были на пути туда,
Растаял, как кусочек льда, —
Сказал супруг, —
Ну, что ответишь, женка?»
Несчастная стерпела весть
Про бедного мальчишку.
Ах, эту весть пришлось ей съесть,
Как пес глотает пышку.
Коль едешь в дальние края,
Жена твоя
Не съела бы ледышку.

А вот эту историю Гансу рассказала о себе одна молодушка, с которой они скоротали вечерок у камелька за кружкой пенистого пивка. А Ганс пересказал ее нам.


Жил в Шваце много лет назад
Старик, который был богат.
Ему на копях повезло.
Другим они разор и зло.
У богача наследник был,
Которого он оженил
На девице на городской,
Была богата, нравом кроткой
Да круглою, к тому ж, сироткой.
Сыграли свадьбу шибко пышно,
А там, глядишь, и стало слышно,
Что молодая понесла.
Вот радость-то родне была!
Когда ж у молодушки в срок
Дочь родилась, а не сынок,
Муж разворчался так, что страсть!
И ну жену хулить и клясть.
Ему милей бы, дескать, сын,
Чтоб имя знатное и чин
Отцов в удел ему достался
И чтобы род им продолжался.
Вот отчего был рассержен
На дочь и мать молодожен.
Ведь был богаче он именьем,
Чем нравом или разуменьем.
И четверть года не прошла,
Как женка снова понесла.
А как и муж о том дознался,
Так страшной клятвой он поклялся:
Коль дочь она родить опять,
Так и в живых ей не бывать.
Жена не в шутку затужила,
Уж больно боязно ей было!
Она и мужнин норов знала
И как бесился он, бывало.
Пошла ко свекру за советом,
На мужа сетуя при этом.
Умом же свекор знатен был,
Да и невестку-то любил:
Она послушливой была
И с честью женский долг блюла.
Ей молвил: «Сношенька! Не сетуй!
Управимся с бедою этой,
И будет все ему едино,
Дочурку ли родишь иль сына.
В тревоге прок-то невелик!»
Затем ушел к себе старик
И в ларчик малый наложил
Песку да гальки и закрыл
Его на крепкий на замок,
Позвав: «Поди сюда, сынок!
Тебе во всем я доверяю,
А посему и поручаю
Со златом ларчик сохранять,
Но чтоб его не открывать!
Чтоб в целости был этот клад,
Когда потребую назад!»
Сын ларчик принял и ушел.
Когда же срок жене пришел,
Понатерпелась роженица,
Как прежде; все же разрешиться
С господней помощью смогла
И снова дочку родила.
Перепугалась, затужила…
Уж так тошнехонько ей было
От страшных мужниных угроз!
А мужу кто-то весть принес,
Что снова дочка родилась.
Балбес рассвирепел тотчас,
И поднял он такой содом,
Что в доме все пошло вверх дном.
Дверьми он хлопал и ругался,
Без передышки чертыхался.
Отец к нему стопы направил,
С наследником его поздравил.
Сын молвил: «Нет, жена грешна!
Дочь принесла опять она,
А ведь наказывал я ей,
Чтоб не рожала дочерей!»
Теперь, как и грозился я,
Вовек не будет ей житья,
Коли рожает не по чину».
Отец тогда и молвил сыну:
«Отдай-ка мне казну, сынок!
Мне надо уплатить должок».
И сын тотчас принес ларец.
Когда ж его открыл отец,
То денег там и не бывало,
А вдоволь камушков лежало.
Отец сказал: «Как это сталось?
Куда же золото девалось,
Что приберечь тебе я дал?»
«Ах, батюшка! – сын отвечал, —
Чисты и совесть и душа:
Я не истратил и гроша.
Что дал, то получи назад!
Коль был в ларце положен клад,
То он бы и на месте был.
А раз ты гальки наложил,
Ну и бери обратно то же».
А старец молвил: «Это гоже.
Вот так-то и с твоей женой,
Сыночек, согласись со мной!
Ты нечто ей давал, понятно,
Ну и бери свое обратно!
Коль дал бы ты жене мальчишку,
И принесла б она сынишку.
А раз ты сам же дал ей дочь,
Свои и получи точь-в-точь.
А посему тебе вины
Не след и взыскивать с жены.
Она скромна, чиста, приятна.
Что дал ей, то бери обратно!
Уж, видно, тут твоя вина!
Хоть дочек и родит жена,
Люби их, словно сыновей,
Да обходись по чести с ней,
Тебе и верной и покорной,
Не досаждай ей речью вздорной!»
Муж! Басни смысл уразумей!
Пусть бог пошлет тебе детей,
А дочка будет или сын,
То ведает господь один.
Ведь дар господень – наши чада.
Благодарить тут бога надо,
Да и растить в долготерпенье,
Во страхе божьем и смиренье,
Во добронравье чад своих,
Под старость радуясь на них.

Вот сколь мудро умел рассуждать юный поэт.

Странствуя по родной стране, набрел Ганс на свою первую любовь. Крепкой была та любовь, да неверной. Неверной со стороны девицы. Пошалила она с поэтом, поиграла да и бросила. Горько было юноше, но не озлобился он, не проклял женский род, а, поразмыслив над судьбой его, написал вот такой стихотворный спор между мужчиной и женщиной. Мужчина говорит:


«Всякий знает –
Жена хозяйством заправляет;
Но я напомню господам,
Ведь первым создан был Адам,
И сделал бог его единым
Над женщиною господином.
Все подтвердят мои слова:
Мужчина в доме – голова!»
Тут одна женщина сказала:
«Мы знаем все, что бог сначала
Адама создал. Но рассказ
О том лишь выгоден для нас:
Ведь создал бог его из глины!
Недаром так грубы мужчины,
Нет спору, то не их вина;
Их голос груб, рука грузна,
Они громоздки, неуклюжи
И непонятливы к тому же.
Для Евы же всевышний бог
Ребро Адама приберег;
Мы род ведем от кости белой,
И белоснежно наше тело,
Наш голос нежен, мы стройны,
Красивы, ладно сложены,
Быстры в труде, легки в походке,
Со всеми ласковы и кротки
И, хоть мужчина – господин,
Мы превосходим вас, мужчин!
Недаром нам хвалы за это
Поют известные поэты;
Их песни испокон веков
Возносят нас до облаков!»
Другой ответил ей лукаво:
«Да, в этом вы, пожалуй, правы.
И в самом деле женский пол
Начало от ребра повел;
Вот потому-то нам на диво
Вы так шумливы и болтливы.
И хоть язык ваш без костей,
А словно кость стучит, ей-ей,
Не отдыхая ни минутки!»
Все гости рассмеялись шутке.
Тут молвил третий: «Ну а я
Хочу вам возразить, друзья.
О том, как Ева появилась
Совсем иное говорилось.
Вот что мне рассказал один
В талмуде сведущий раввин:
Когда господь взял в руки глину,
Впервые вылепил мужчину,
Сказал он: «А теперь начну
Я делать для него жену».
В Адама нож вонзил глубоко
И вытащив ребро из бока,
Заделал он дыру землей.
Ребро же положил с собой
Пока что рядом, наготове.
Но вдруг случайно брызги крови
Увидев на руках своих,
Господь надумал вымыть их.
Чтоб не запачкать кровью Еву…
И тут случись, к господню гневу,
Так, что бежавший мимо пес
Ребро Адамово унес!
Бог, о творении радея,
Пустился догонять злодея,
И только он его настиг, —
Был хвост отрублен в тот же миг!
Так повелись, коль то не враки,
Короткохвостые собаки,
А из хвоста сотворена
Была Адамова жена.
Теперь, пожалуй, станет ясно,
Для всех, откуда пол прекрасный.
Имея ум и красоту,
Черты, собачьему хвосту
Присущие, имеет тоже.
Все жены на собак похожи:
Когда от мужа ждет жена
Подарка ценного, она
Его умасливает всяко.
Так пред хозяином собака,
Чуть он ей мясо посулит,
Хвостом виляет и юлит.
Коль встретит вас жена умильно,
Накормит вкусно и обильно
И ласково поговорит,
То знайте: женин добрый вид
Вам дорогонько обойдется.
А нет – такой подымет лай,
Что хоть из дому убегай.
Начнет на вас рычать, бросаться,
Ну, только-только не кусаться…
И, наконец, скажу я так:
Роднит и женщин и собак
То, чем они одни страдают:
Их вечно блохи заедают.
Добавить будет здесь уместно,
Что нам, мужчинам, только лестно
То, что мы все произошли
От нашей матери земли.
Земля щедра: она от века
Поит и кормит человека;
Вот так и мы, своим трудом
Кормя семью, содержим дом.
Мы нашу землю защищаем
И государством управляем!»
Другая дама подала
Тут голос: «Знаем их дела!
Одно бахвальство да зазнайство.
А женщина – веди хозяйство!
Ведь поглядеть, так без жены
На что вы были бы годны?
Мы создаем во всем порядок,
Стараемся, чтоб стол был сладок,
Дом чист, одежда хороша,
Мы зря не выбросим гроша,
Мы вам наследников рожаем,
Вас вкусной пищей ублажаем.
Вам помогаем в трудный час!
Ну что б вы делали без нас?!
Хоть вам и докучают блохи,
А все же мы не так уж плохи!
И если создана жена
Так, чтоб она была верна
Ей богом данному супругу,
Так и супруг свою подругу
Любить обязан и беречь!
На этом я закончу речь».
Тут все воскликнули: «Вы правы!
Вы рассудили очень здраво!»
И тут же каждая жена
Была вином угощена.
А чтоб покончить с этим спором,
Все гости объявили хором,
Что он был шуткой, что обид
Никто в душе не затаит,
И что с женою каждый дружен.
На этом был закончен ужин,
И все веселою толпой,
Довольные, пошли домой.

Господи, хорошо-то как слушать такие светлые стихи. Поэт дает нам передохнуть от мрака действительной жизни. Вот так позабавил и поучил он своего читателя.

Ганса Сакса привлекло искусство мейстерзингеров – средневековой корпорации ремесленников-поэтов, пришедшей на смену искусству миннезанга – рыцарской лирики. Во время своих блужданий по разным городам он познакомился с разными местными поэтическими школами, сам с огромным удовольствием читал в них свои стихи и, наконец, полностью осознал свое призвание к поэзии. Это его решение подкрепил и сон, в котором он увидел, что к нему, задремавшему в саду среди цветов у фонтана, слетелись все девять муз и щедро одарили его своими чудными дарами.

В 1516 году Ганс решает прекратить свой страннический стиль жизни и вернуться в Нюрнберг. Здесь первоочередная задача, вставшая перед ним, обозначилась следующим образом: крайне необходимо как можно быстрее жениться. Отчего бы это? Да потому, что холостяку не разрешалось стать мастером. Кроме того нужно было сдать экзамен, стать равноправным членом цеха и обзавестись собственным домом. Хлопот, как говорится, полон рот. Посему в эти годы Ганс мало пишет, но исправно посещает собрания мейстерзингеров и становится его душой и почетным членом.

Чем же отличалась поэзия мейстерзанга от поэзии миннезанга? То была поэзия, рассказывающая о простых людях, их жизни, радостях и проблемах. Часто рассказ этот имел нравственный посыл и веселое изложение. Рыцарская же лирика интересовались исключительно идеальной поэтической стороной жизни и с пренебрежением относилась к низменной прозе существования обычных людей. Окружающая действительность ее тоже мало интересовала – события в рыцарских романах обычно происходило в волшебных неведомых краях, а подвиги героев превосходили реальные человеческие возможности.

«Мейстерзингерские песни не следует смешивать с народной песней, с фольклором. Во-первых, это было творчество индивидуальных поэтов, во-вторых, широким народным массам такие песни были недоступны. Это были песни не для увеселения. Это были ученые песни-стихи, которые запрещалось распевать в присутствии непосвященного народа.

Творчество кружка поэтов было чрезвычайно востребовано. В Нюрнберге обосновалось много типографий, они работали вовсю и требовали все больше и больше новых литературных произведений, ибо люди стремились читать, потому поэты и писатели писали вовсю и их книжки, словно горячие пирожки, тут же «выпекались» типографиями.

Вступление в кружок поэтов для новичка было столь же затруднено, как и вступление в цех. Оно сопровождалось сложными испытаниями. Во время испытания будущий мейстерзингер исполнял с кафедры свою песню, а четверо укрытых за особой загородкой «отметчиков» подсчитывали его ошибки. Если нарушений было слишком много, провалившемуся хором кричали: «Пропал и провалился».

Быть может, на этом испытании Ганс Сакс прочел стихотворение о вкусах непростой человеческой жизни?


Я точно утверждать берусь,
Что сладкий вкус – есть самый смачный:
Чете он ведом новобрачной…
Объятья, ласки – все им мало,
Хотя и свадьба миновала,
Все так же сладость чувств нова,
Звучат шутливые слова,
И так сердца влюбленно сладки,
Что всласть им даже неполадки.
Медовый месяц… Смех и радость…
Недолго длится эта сладость
Легко переходя порой
В отменно терпкий вкус второй.
То ревность тихо в дом вошла, —
Раздор с собою принесла.
Где был покой до этих пор –
Теперь слышны и брань и спор.
Их разговор стал ежедневно
Звучать сварливо, бурно, гневно:
Так друг на друга нападают,
Пока рога не обломают…
Но вот супруги присмирели
И снова мир и лад узрели,
Склонили головы друг к другу,
И вновь их жизнь пошла по кругу:
Вкус терпкий уксуса, бывает
Сердца к согласью призывает…
Но нету вечного на свете,
И горький вкус приходит, третий.
Жена небрежно дом ведет,
А муж с утра в кабак идет,
И стала жизнь невесела:
Вконец запущены дела,
Расходы каждый день растут –
И впрямь задумаешься тут!
Меж тем, в семье пошли ребята,
А поднимать их трудновато:
Всех накормить, обуть, одеть –
Да, тут не будешь песни петь!
Всему своя есть череда –
Настала горькая нужда,
Четвертый – кислый – вкус пришел:
Забудь про всякий разносол,
А если трудно хлеб жевать –
Водицей будешь запивать.
Обноски для тебя – не срам,
Ложись поздней по вечерам,
Теперь за труд любой берись
И целый день с нуждой борись!
Да извернись еще к тому же,
Чтоб быть других людей не хуже:
Ведь должен честный человек
Из кожи лезь весь долгий век,
Кладя заплаты на заплаты…
С годами вкус приходит пятый:
Он едкий вкус различных бед,
Обилен ими белый свет.
Ох, нелегко бывает в жизни
При тяжбах, при дороговизне,
Долгах, пожарах, кражах, войнах
Да при соседях беспокойных…
Жди встреч со сплетнею пустой,
С коварством, злобой, клеветой,
Здесь обесславят, там обманут,
То оболгут, то в ссору втянут,
Жди злых обид и нареканий,
Вреда, стыда, недомоганий.
Беда не кончилась одна –
Стоит другая у окна…
Но вот покончил ты с нуждой:
Тогда приходит вкус шестой.
То жирный вкус: его дадут
Лишь возраст и упорный труд –
Житейский опыт дружит с нами:
Приходит счастье с сединами.
И если в доме нет богатства,
То есть достаток: вина, яства,
Ну, словом, всяческая снедь…
Приятно в тихий час сидеть
И думать: вот он – отдых мой…
Тогда приходит вкус седьмой:
Вкус вяжущий. Свести знакомство
С ним можно – лишь подняв потомство.
Так повелось уже на свете –
Под старость нас печалят дети;
Бывают их дела постыдны,
Отцу и матери обидны,
Когда они выходят в свет,
Презрев родительский совет,
И, выбор сделав кое-как,
Вступают в нежеланный брак,
Гневя родителей сердца, —
Здесь новым страхам нет конца:
Ведь боль от неудач детей
Родителям еще лютей…
Приходит вкус восьмой на смену:
То затхлый вкус – преддверье к тлену.
Вконец состарилась чета:
Их мощь годами отнята,
Нет сил, что были до сих пор,
Притуплен слух и гаснет взор,
Слабеет ум, гнетет недуг
И память исчезает вдруг.
Круженье в мыслях, дрожь в руках,
Терзает кашель, мучит страх.
Все хуже каждый год – и вот
Девятый вкус конец несет…
Весьма соленый вкус, поверьте:
Спешит болезнь, предвестник смерти.
Чем больше трудятся врачи,
Тем дольше свой недуг влачи…
Вот так и мучится больной,
Пока не кончит путь земной,
И смерть к нему не прилетит
И все страданья прекратит…
Тогда оставшийся супруг
Всю боль тоски познает вдруг,
Как в мире стал он одинок,
Для всех чужой, от всех далек:
Ведь на земле нет ничего,
Что утешало бы его:
Лишь на наследство метят дети…
Так доживать ему на свете,
Пока, и дряхлый и больной,
Он не отбудет в мир иной,
Где гущи райские нас ждут:
Ему вкусить блаженства тут
В покое вечном и тиши
Ганс Сакс желает от души.

Ни один из слушающих стихотворение в кружке поэтов не крикнул Гансу: «Пропал и провалился».

Надо сказать, что до Ганса Сакса мейстерзингеры пересказывали в своих песнях освещенные авторитетом религии эпизоды из Ветхого и Нового заветов или из античной мифологии, такие как например:


Ты, о Феб, певец звонкострунной лиры,
К нам теперь явись, не отвергни нашей
Песни призывной.
Так же, Феб, и к нам, как во время оно
Ты пришел, припожалуй ныне.
Грубый пусть язык, темнота людская
Сгинут бесследно! (К. Цельтис)

Новый же поэт и певец Ганс Сакс предложил литературному кружку искренние, добродушные стихи о простых людях и простых житейских историях, восходящих к великим мудростям, кроме того, он считал возможным предлагать и произведения языческих античных писателей, о которых, кстати сказать, знал не понаслышке. Замкнутое сословное искусство поэт насыщал сочными соками жизни. А веселый жизнерадостный нрав Ганса, дружественное отношение к своим соратникам без тени зависти, позволили ему получить право участия не только в собраниях, но и в трапезах и поэтических состязаниях». (А. Левинтон)

В своем творчестве Сакс уделил большое место таким несносным представителям человеческого общества, как пруты, пройдохи, проходимцы, жулики, пытаясь тем самым хоть как-то предостеречь людей от этого коварного роду-племени.

Вот что рассказал Ганс о том, что случилось однажды в Саксонии —


земле богатой –
Жил как-то мельник простоватый.
В пустынном месте над ручьем
Держал о мельницу. Вдвоем
С женой он тут же с ней ютился,
Усердно день-деньской трудился
И, как соседи говорят,
Скопил порядочно деньжат.
Об этих деньгах разузнала
Орава жуликов – нимало
В земле Саксонской их живет.
Все главным образом за счет
Игры нечистой, дутых сделок,
Да тех отчаянных проделок
Которыми во все века
Мошенник ловит простака.
Они пронюхали в округе,
Что нет у мельника прислуги,
Что батрака не взял он в дом,
А деньги держит под замком.
И вот, чтоб мельника опутав,
Разбогатеть, тринадцать плутов
Собрались вместе, а из них
Четыре самых продувных
Ночной порой путем знакомым
Пришли на мельницу; за домом
Был погреб – пуст не первый год,
А в нем ни двери, ни ворот.
Они в тот погреб бочку живо
Вкуснейшего вкатили пива.
Затем в полузаглохший пруд
Они на мельницу несут
Десяток карпов здоровенных
И много прочих рыб отменных.
Покончив с этим, в ту же ночь
Мошенники убрались прочь.
А утром вместе в путь пустились.
Двенадцать плутов обрядились
В хитоны длинные до пят
И шли, потупя скромно взгляд.
Босыми шаркая ногами,
И с непокрытыми главами,
Надумавши изображать
Апостолов Христовых рать.
Тринадцатый, в красивом платье,
Руководил всей этой братьей
И, долговязый, как верста,
Собой изображал Христа.
В таком обличии священном
Они последовали к стенам
Той мельницы, где жил простак,
И тут главарь их начал так:
«Да будет мир в сем доме вечно!
О, мельник! Я господь предвечный,
В кругу своих учеников
Под твой явился нынче кров.
Твою хлеб-соль готов отведать;
Неси-ка нам скорей обедать.
И, мной вознагражден стократ,
Ты станешь счастлив и богат».
У мельника мороз по коже,
Едва промолвил он: «О боже,
Где взять достойную еду?»
В ответ он слышит: «Вы в пруду
С апостолом Петром могли бы
Вон тем сачком поймать нам рыбы».
Но мельник вскрикнул: «Боже мой,
Ведь пруд-то там совсем пустой,
В нем рыбы нету и в помине,
Да там одни лягушки в тине».
А бог свое: «Иди вперед,
О Петр, и мельник пусть пойдет,
Коль он словам не доверяет».
Вот мельник медленно шагает
К пруду с Петром и видит вдруг:
Сачком апостол карпов двух,
Да и другую рыбу тащит,
Наш мельник лишь глаза таращит.
На рыб, дивясь, он посмотрел,
Жене сготовить их велел,
Накрыл на стол и сам приносит
И хлеб, и все, что гости просят.
«А ну-ка, мельник, — бог изрек, —
Сходи за пивом в погребок».
Но мельник усмехнулся криво:
«Я вкус забыл вина и пива,
А погреб – вот уж сорок лет,
Как в нем ни капли пива нет.
Давным-давно там бочки пусты,
Коль не считать моей капусты».
Но бог сказал: «Ты веришь лишь
Тому, что самолично зришь!
Иди же в погреб! Божьей волей
Нацедишь пива нам поболе
И принесешь на стол сюда».
Хозяин выбежал тогда,
Спешит с кувшином к погребочку
И там находит пива бочку.
Лишь тут поверил он всерьез,
Что гость его и впрямь Христос.
Кувшин он быстро наполняет,
По кружкам пиво разливает
И с мельничихою своей
Усердно потчует гостей,
За блюдом подставляя блюдо.
Не всякий день такое чудо!
И рада до смерти чета
Кормить апостолов Христа.
Но вот – чтоб не тянуть нам дале –
Обед закончен, гости встали,
Молитва «Отче наш» прошла,
И снята скатерть со стола.
Тут бог сказал: «Теперь ко мне ты
Неси на стол свои монеты!
За то, что ты нас угостил,
Чтоб ты меня и впредь любил,
Сейчас мое благословенье
Утроит их в одно мгновенье».
Тут мельник быстро приволок
Тяжелый кожаный мешок,
Который был червонцев полон,
И перед господом на стол он
Три сотни гульденов кладет
И превращенья денег ждет
С тупою радостью на роже.
Спросил бог мельничиху тоже,
Не хочет ли она свои
Умножить деньги раза в три?
Старушка в радости великой
Сказала богу: «Погоди-ка!»
И, выскочивши из дверей,
Она за мельницу живей
Торопится, бежит вприпрыжку
И, наконец, несет кубышку.
Те деньги собраны с трудом
От мужа старого тайком.
Старушкин клад на стол принес им
Златых монет десятков восемь.
Бог сразу встал из-за стола,
И тут вся братия сочла,
Что время – в путь. Благословенье
Над деньгами одно мгновенье
Господь прочесть было хотел,
Но Петр вдруг нагло подлетел,
Свой плащ раскинул воровато,
И бог туда смахнул деньжата.
Затем пустились все бежать –
И бог и вся святая рать.
В светлице, разом опустевшей,
Остался мельник помертвевший,
Как музыкант, что пляски круг
Своей игрой расстроил вдруг.
Тут он с женою закричали:
«Куда ж вы деньги наши взяли?»
Но бог в ответ ему: «Не трусь,
Постой, пока я возвращусь!
Я денежки твои утрою!»
И вот стоят в смятенье двое,
Не зная, что им предпринять…
Уж плуты скрылись, не догнать,
А все еще стоят в испуге
Оторопевшие супруги.
Над этою четой потом
Трунили долго всем селом:
Что мельник и жена считали,
Что бога в доме принимали,
А это бес их обошел.
Кто эту басенку прочел,
Пускай тот рот не разевает,
Пусть незнакомца проверяет
И верит лишь своим глазам,
Иначе нищим станет сам.
Давненько в мире так ведется:
Кто прост, тот к гибели несется!
А кто не прост – пускай скорей
Погонит от своих дверей
Тех, чья душа черна, как вакса,
Учтя советы Ганса Сакса.

Вот такая история произошла с мельником и его женой. Вот уж воистину бес их попутал. Но не бес ли вмешался и в святые дела христианской церкви? Вот какая история приключилась в одной из деревень, где монах по имени Цвейфель предложил крестьянам


Нести Антонию святому
Колбас, вина, муки из дому,
И охранит стада свиней
Заступник в доброте своей.
Еще сказал духовный муж,
Что есть для утешенья душ
Одна целительная сила –
Перо святого Гавриила.
Пусть на вечерню все придут,
Святыню вправду узрят тут.
Про смысл монашеских затей
Смекнуло двое из парней.
Пока у прихожан в гостях
Засел за сытный стол монах,
На постоялый парни шасть,
Решив реликвию украсть.
В его суме ларец нашли,
А в нем, зеленым отливая,
Перо лежало попугая.
Углями подменив перо,
Плуты ушли, смеясь хитро:
Ну, что теперь об этой скверне
Расскажет брат, придя к вечерне,
Как перед паствой, изумлен,
Лишь черный уголь вынет он?!
Вот и к вечерне уж звонят,
На проповедь собрался брат,
Не осмотрев, схватил ларец
И с ним пошел в собор, хитрец.
Во храме же людей – без счета!
Всем на перо взглянуть охота.
И о реликвии нетленной
Брат начал проповедь степенно,
И вил, как вервие, рассказ,
А речь его о том велась,
Как сам архангел Гавриил
Перо однажды обронил,
Когда явился в Назарет,
Неся божественный привет.
«Зажгите свечи! Ниц падите!
О прегрешеньях говорите!»
Тут ларчик женам и мужьям –
Не зная, что обманут сам –
Открыл он и за уголь хвать,
Когда хотел перо достать.
Брат Цвейфель так перепугался,
Что у него язык отнялся.
Но вскорости пришел в себя,
Горе вздел руки, вопия:
«О, зрите, чудо свершено!
Я мнил, что здесь храню одно
Перо, святое, но, ей-ей,
Недоглядев, я взял углей
Из тех, на коих, право слово,
Сожгли блаженного святого
Лаврентия во граде Риме.
Молитесь пред углями сими.
Один святой в святой стране –
В Иерусалиме дал их мне,
И принял дар я, раб покорный.
Угль полон силы чудотворной:
Кого помажем углем сим –
Год будет от огня храним.
Придите ж, им коснусь я чёл,
Дабы пожар вас обошел!»
И со свечами весь народ
К монаху двинулся вперед.
Свой грешик всяк отдать был рад.
И метил мздолюбивых брат
Благоговейным угольком
Платки и лбы большим крестом.
За угли брал да клал в карман
Гроши усердных прихожан.
И все-то, что он ни соврет,
Им – правда, а ему доход.

Э, да куда там плутам деревенским против плута в монашеской рясе! Силы-то не равны. Да и с отпущением грехов вопрос остается открытым.


Известно всем нам изреченье:
Кто ищет в Риме отпущенья,
Приходит без гроша домой
С такой же черствою душой.

А вот плутовство совершенно иного рода. Это рассказ о сапожнике холостяке, который хотел прослыть великим волокитой.


Он приходил домой, когда уж брезжил свет,
Чтоб люди думали: «Ночует у девицы!»
Другой сапожник как-то раз
Задумал выследить его в полночный час
И поглядеть, как он проводит ночку.
Хвастун в чужой забрался двор,
Там огляделся он и, крадучись как вор,
Залез в пустую ломаную бочку.
Подумал парень: «Ну и ну!
Он всех надул, однако!»
Подполз он к бочке, а бахвал,
Свернувшись калачом, уже как мертвый спал.
И тот сказал: «Ах, врун, — возьми тебя чертяка!»
Пихнул он бочку сапогом,
И покатилась та под горку кувырком…
Сбежалась с криком городская стража…
Из бочки выбив дно, бахвал
Едва от стражников разгневанных удрал,
Весь в синяках, кровоподтеках, саже.
Наутро похвалялся он:
«Сегодня ночью дама
Меня впустила, но ее супруг…»
А парень крикнул: «Да, по бочке стукнул вдруг!»
Хвастун из города стремглав бежал от срама.

Надо честно признать, что сей плут был безопасен, он лишь хотел себя поддержать да парней подзадорить. А вот глупость – порок пострашнее будет.


Однажды в рощу у реки
Пришли гурьбою мужики
За желудями для свиней.
Они бродили долго в ней,
И с трехсаженными жердями
Охотились за желудями,
Ауканьем пугая лес.
Один из них на дуб залез,
И надо же случиться вдруг,
Что треснул, обломался сук…
Бедняга не свалился вниз,
Но на другом суку повис,
Невидим за густой листвой,
Он зацепился головой.
Потом башка оторвалась,
И он упал в болото, в грязь.
Осталась голова в листве,
А туловище – на траве.
К полудню, с полною сумой,
Крестьяне собрались домой,
И видят, посреди травы
Лежит мужик без головы.
К нему подходят всей гурьбой
И говорят наперебой:
«Да это Линдель! Вот так так!
Куда же дел он свой чердак?
А кто заметил, мужики,
С башкою или без башки
Отправился он с нами в лес?»
Гейц Тупп сказал: «Пожалуй, без!
Я шел с ним рядом всю дорогу,
Но толком не видал, ей богу,
Не посмотрел я на дружка,
С собой ли у него башка.
Не сомневаюсь, что должна
Про это знать его жена,
С башкой пошел он или нет».
Жена сказала им в ответ:
«Его я мыла в понедельник,
Был с кумполом тогда бездельник.
Но видит бог, не помню – в среду
С башкой ли он пришел к обеду».

Можно сказать, что поэт лишь доброжелательно подшутил над тупоголовостью крестьян. А вот к лентяям – юнцам, получившим наследство, у него совершенно иное отношение. Ведь наследство


для них могло быть верным средством
Жить честной жизнью с юных лет.
При этом вовсе им не след
И ремеслом пренебрегать.
Ведь надо жизнь соизмерять
С своим сословьем и достатком.
Когда ж они в безделье сладком
Бесстыдно лени отдаются,
Когда распутству предаются,
Винищу да игре, причем
Знать меру не хотят ни в чем,
Им не видать успеха в деле.
Дома таких всегда пустели,
И все, что в доме было, им
Одно спуская за другим,
За полцены и как попало
Случалось продавать, бывало,
То, что всегда бы их кормило,
Когда б в них лени меньше было.
Лентяй взаймы берет у всей
Родни, знакомых и друзей,
Вводя в убыток их, тем паче,
Что в долг берет он без отдачи.
И так он причиняет зло
Тем, кто радел ему зело.
Ему никто не доверяет,
Он имя доброе теряет.
Торговля не идет на лад,
И в мастерской дела стоят.
Старуха нищета потом
Распахивает двери в дом.
На полку зубы там кладут,
Оттуда слуги прочь бегут, —
Житье теперь для них плохое,
Коль нет ни хлеба, ни покоя.
Такой уготовал конец
Себе ленивый молодец.
Вся жизнь его полна невзгод,
О чем Ганс Сакс и речь ведет.

Ганс Сакс ведет речь и о пагубности пьянства:


Да, тот, кто брюхо наполняет
Вином, — сказал я, — без руля
Несется, вроде корабля,
Лишившегося управленья,
Теряет вовсе разуменье,
Слепою силою влеком,
Себя пред всеми дураком
Выказывает, и друг другу
Все кажут пальцем на пьянчугу.
Уж тут не честь, а стыд и срам!
Им говорили: «Пьете зря!
Коль нерачительными быть,
Хозяйство можно загубить.
Коли и дальше так пойдет,
То кот у вас сойдет за скот.
Творит недобрые дела –
Вино всегда источник зла:
Ведь пьяница на то решится,
Что трезвому и не приснится.
Побойся бога, милый друг,
Беги от общества пьянчуг!

И беги от общества любопытных сплетников.


Не зря говаривали деды:
Не суй свой нос в дела соседа!
Что пользы любопытным быть?
Так нос недолго прищемить.
Ведь муж с женою вновь поладят
И тут же сплетника отвадят.
Он сплетней враз всех разобидит,
И всяк его возненавидит.
Коль ты болтлив, умерь свой пыл. –
Ганс Сакс тебя предупредил.

И еще Ганс Сакс предупреждает: стоит сначала в собственном глазу разглядеть бревна прежде, чем обратишь внимание на сучок в глазу другого.


Тогда б ты смог
В глазу у ближнего сучок
Заметить, и чтоб зло пресечь,
Помог бы и сучок извлечь.
Не столь уж хороши мы сами,
Чтоб укорять других грехами.
Без низкой злобы, право слово,
Нам надобно учить другого,
И лучше тот сумеет стать,
Что и хотел Ганс Сакс сказать.

А вот какие строки написал поэт о пустопорожнем мечтателе:


Прочел я в древней книге ныне:
Один отшельник не в пустыне
Жил, как обычно, а в лесах,
Всегда в молитвах и постах.
Повадился он с давних пор
Ходить на королевский двор
Как раз к обеденным часам…
Его кормили сытно там;
То калача с собой давали,
То мед в стаканчик наливали.
Вот этак с пышною сумой
Отшельник шествовал домой.
И в благодарность он премного
Хвалил и короля и бога,
Но мед свой очень скупо ел
Среди благочестивых дел.
Сей мед в кувшин он выливал,
Над ложем тот кувшин стоял
И полон меду был всегда.
Вот так спокойно шли года…
Вдруг выдался тяжелый год:
То дождь с грозой, то град сечет,
Неурожай для многих сел,
Погибло в ульях много пчел,
Глядишь, и меду нет в стране,
И сразу вырос он в цене.
Отшельник как-то раз лежал,
Кувшин над ложем созерцал
Довольно тупо и уныло,
Но вдруг его как осенило:
«В кувшине-то до края мед,
Продам его в голодный год,
И мне дадут червонцев пять,
Овечек стану покупать
Да наберу до десяти,
Так стану их в лесу пасти,
А год пройдет – я вновь богат:
Ведь овцы принесут ягнят.
Уже их будет не десяток,
А двадцать ярок и ягняток.
Еще годок – их станет сорок,
А жир бараний очень дорог…
Лет через десять, наконец,
Здесь будет тысяча овец.
Потом овечек я налажу
Из той отары на продажу,
Куплю коровушек, коней,
Найду я девок и парней,
Потом куплю себе землицу
Под рожь, гречиху и пшеницу,
А овцы мне дадут легко
И шерсть, и сыр, и молоко.
И птицею обзаведусь я:
Индюшки, утки, куры, гуси…
Да стоит только захотеть,
Труд не велик – разбогатеть!
Пройдет еще семь-восемь лет,
И вот – меня богаче нет!
Отменный дом себе построю
И в платье модного покроя
Защеголяю, а жена
Для грешной жизни мне нужна,
Да чтоб была красивой, славной
И знатною, и благонравной.
С ней буду жить я мирно, дружно,
А дальше и сынка бы нужно…
Ах, боже, радость-то какая!
Его я строго воспитаю:
Еще в младенческих летах
Внушу мораль и к богу страх,
Искусство преподам, науки,
Чтоб вырос мастер на все руки
И настоящий человек!
И этот сын на целый век
Продлит в потомстве весь мой род,
И наше имя процветет!
Он будет на меня похож,
Весьма приятен и пригож,
И будет за его дела
И после смерти мне хвала!
Все это так,
А если он не будет слушаться с пелен,
В мои уроки не вникая
И назиданьям не внимая,
А дальше в юности шальной
Впадет в разврат и в блуд сплошной.
От добродетели далек…
Ну что ж, тогда я буду строг
И заведу с ним разговор,
Как стыд, бесчестье и позор
Доводят грешного юнца
Порой до страшного конца.
Примеры на глазах у нас:
Как божий гнев в зловещий час
Разит распутников, как гром…
А ежели с таким сынком
По-прежнему не будет сладу
И он, минуя все преграды,
Презрит мои нравоученья,
Окажет неповиновенье
И будет жить в разврате скверном,
В бесстыдстве и грехе безмерном,
Тогда расправы он дождется:
Мой посох по нему пройдется!»
Тут посох свой схватил он в руку,
Решив примериться слегка,
Как станет он лупить сынка…
И ярость затаив и злобу,
Хотел на ложе сделать пробу,
Как сыну он прочешет спину…
Да двинул с маху по кувшину!
И вот кувшин разбит в куски,
Летят на землю черепки,
Струя янтарная бежит,
И липким медом он облит.
С трудом соскреб он мед с постели
И сам отмылся еле-еле…
Так потерпел он полный крах
В своих надеждах и мечтах!
Мудрец оставил в назиданье
Нам это древнее сказанье,
Чтоб были трезвы наши мненья,
Чтоб разум, чувства, настроенье
Мы от земли не отвлекали
И в горных высях не витали.
Все вещи суетные эти
Мы часто видим в ложном свете…
Надежды наши и стремленья –
Порою только ослепленье!
И нас ведет мечты полет
Не к цели, а наоборот.
И вместо денег – нищета,
А вместо чести – клевета,
И вместо радости – печаль…
Вот тут себя и станет жаль.
Все человеческие планы
Без бога зыбкие туманы,
Когда помочь не хочет бог,
Любой наш план, бесспорно, плох.
Нас учит мудрый Соломон:
Слаб человек, и верит он
В надежную опору – бога,
И благо – мало или много –
Из божьих рук он получает,
Сам бога он не созидает.
Мы будем на земле кружиться,
Покуда жизнь земная длится.
Дух ввысь влечет нас от земли,
А плоть томит в земной пыли,
Пока в могиле не истлела…
Сначала умирает тело,
Затем от смерти вновь очнется
И вместе с духом вознесется,
Чтоб в жизни вечной воссиять…
Вот что Ганс Сакс хотел сказать!

Размышляя о грехах и проблемах человеческой жизни, поэт обращается к Иисусу через посредство Петра:


Когда Христос меж смертных жил,
Повсюду с ним и Петр ходил.
В село Христос однажды шел,
А Петр такую речь завел:
«Ах, господи, владыка мой,
Дивит меня нрав кроткий твой.
Ты вседержитель, а грехам
Ты попустительствуешь сам,
И злу все не выходит срок,
Как древле Аввакум изрек.
Везде безбожник зло творит,
Везде насилие царит,
Везде гоненье, поношенье
Слуг правой веры и смиренья.
Ты, боже, распустил людей!
Как рыбы хищные морей,
Друг друга все они глотают,
И злые всюду побеждают;
Всем людям тяжко – видишь сам:
И богачам, и беднякам.
А ты молчишь, тебя, наверно,
Не возмущает эта скверна!
Не след тебе спокойным быть.
Ты мог бы зло искоренить,
Когда б мудрее миром правил.
Эх, кабы ты меня поставил
Быть богом хоть один годок
И властью полною облек,
Уж я бы властвовал толково:
Всех рассудил бы я сурово.
Лихву, войну, обман, разбой
Вот это самою рукой
Я б на земле искоренил!»
«Скажи мне, Петр, – господь спросил, —
Ты, значит, сможешь лучше править,
Сумеешь всех и вся исправить,
Убогих сможешь защитить,
А злых смирить и проучить?»
Ответствовал апостол сразу:
«Да, зла проклятую заразу
И непорядок извести
Давно пора, чтоб мир спасти.
Уж я-то правил бы построже!»
Господь сказал ему: «Ну что же!
Аминь! Бери-ка от меня
Власть божию с сего же дня
И правь людьми, как знаешь сам:
Будь добр и кроток, строг и прям;
Благословляя, проклиная,
Грозу и ведра насылая,
Суди, казни и награждай,
Щади, гони и защищай.
Бери же с нынешнего дня
Бразды правленья от меня!»
Так произнес господь благой,
Петру вручая посох свой.
Понятно, Петр доволен был
И мудро властвовать решил.
Тут подошла к нему, хромая,
Крестьянка тощая, больная,
В лохмотьях грязных, босяком;
Она гнала козу прутом.
Сказала женщина, вздыхая:
«Иди, коза моя родная!
Господь храни и защити
Тебя в лесу и на пути
И от волков и от ненастья!
Не отведу сама напасть я:
Мне на поденщину идти,
Чтобы детишкам принести
Поесть сегодня, ну а ты
Иди, пасись до темноты!
Храни тебя творца десница!»
Затем отправилась вдовица
В село, коза – своим путем,
А бог заговорил с Петром:
«Ты внял ли, Петр, словам убогой,
Просившей помощи у бога?
А как ты сам сегодня бог,
Так ты бы сей вдове помог.
Она ведь об одном просила,
Чтоб сберегла господня сила
Ее козу от бед и зла:
Чтоб в лес далеко не ушла,
Чтоб вору в руки не попалась,
Медведю, волку не досталась
И мирно вечером домой
Пришла дорогою прямой.
Внемли молению убогой
И будь сегодня ей подмогой!»
Внял божьей речи Петр, и вот
Козу он бережно пасет.
На луг ее не выгоняет,
Но незадача ожидает
Петра: коза упряма, зла,
Носиться глупая пошла,
То вскочит вдруг на холмик ловко,
То прыгнет с холмика плутовка,
То к лесу ринется густому,
Ну и досталось же святому!
Пришлось и бегать и кричать,
А солнце стало припекать.
Апостол потом обливался,
Едва дышал, а все гонялся
До самой ночи за козой,
Пока привел ее домой.
Святой уж выбился из сил,
А бог, смеясь, его спросил:
«Что, Петр, и доле хочешь ты
Держать правителя бразды?»
А Петр ответил: «Боже мой!
Бери обратно посох свой!
В твои дела теперь соваться
Зарекся я; готов сознаться,
Что, проработав день-деньской,
Едва управился с козой.
А как устал! Невзвидел свету!
Прости мне, боже, дурость эту!
Судить дела твои, поверь,
Вовек не стану я теперь!»
Господь ответил: «Ну так вот,
Живи-ка лучше без забот,
Спокойно, мирно, в тишине,
А власть оставь навеки мне!»

А вот история о том, как весьма своеобразно решает Иисус судьбу двух повстречавшихся ему людей.


Чудесный слушайте рассказ:
Господь тогда еще средь нас
Ходил с апостолом Петром…
Вот как-то раз брели вдвоем
И вдруг увидели они:
Под грушею лежит в тени
Лентяй-батрак, разинув рот,
Зевает да баклуши бьет!
Дороги далее не зная,
Господь тогда спросил лентяя:
«Как нам пройти в Иерихон?»
Не встал батрак, лишь поднял он
Одну из ног, и то с трудом,
И ею указал на дом,
Едва видневшийся вдали…
И путники туда пошли.
Лентяй же снова развалился,
Зеленой веткою прикрылся
И захрапел, как мерин сивый…
Батрак был страсть какой ленивый!
Они же вскоре убедились,
Что дальше снова заблудились.
Вдруг на лугу перед селом,
Глядят, крестьяночка серпом
Так жала резво и умело,
Что все в руках у ней горело,
Пот в три ручья с лица стекал…
Господь приветливо сказал:
«Дитя, по этому пути
К Иерихону как пройти?»
А девушка в ответ тогда:
«Да вы попали не туда!»
Свой серп на землю положила
И за собою поманила,
Пошла вперед, да понемногу
И вывела их на дорогу.
Затем вернулась – и за дело!
И вновь работа закипела.
А Петр сказал: «Владыка мой!
Молю о милости такой:
Девицу ревностную ту
Вознагради за доброту
Супругом дельным, работящим,
Ну, словом, мужем настоящим!»
Господь Петру и говорит:
«Тот олух, что под грушей спит
И с места сдвинуться ленится,
Мной предназначен той девице,
Пусть коротает век, любя!»
«Да боже упаси тебя! –
Воскликнул Петр. – Не поспешай!
Ей за добро добром воздай,
Хорошего ей мужа надо!»
А господа взяла досада:
«Молчи-ка лучше, куманек!
Тебе все это невдомек.
Она должна кормить лентяя,
Его ко благу приобщая,
Иначе быть ему в петле
За прегрешенья на земле.
А мужем праведным девица,
Пожалуй может возгордится.
Вот ей лентяй и дан в мужья:
Творю обоим благо я!»
Из этой басни вывод главный:
Бог часто брак творит неравный.
Пусть облегчают крест нести
Друг другу муж с женой в пути.
Вдвоем свершая жизни труд,
Пусть оба счастливо живут.
Ведь старики-то говорят:
Бывает брак на разный лад,
Но, будь хорош он или плох,
Все к лучшему свершает бог.
Пусть воля божья зиждет брак!
Ганс Сакс об этом мыслит так.

Стихи Сакса, столь доступные простому народу, прытью разбежались-разнеслись по всей стране. Поэт жил в самой гуще народа, он был множеством осязаемых нитей связан со своими читателями, вместе с ними страдал от заносчивости дворянства, от феодальных войн и от происков католической церкви. Вместе с героями своего стихотворения «Жалобы лесных зверей на порочный мир», он, разочарованный, стремится удалиться с этими зверьми из мира злорадства, клеветы и взаимной ненависти в первобытный лес, чтобы ожидать там исправления мира.

Но вот прогремели лозунги Мартина Лютера, тут и там возникли стихийные диспуты. И в это время поэт, оказавшийся не лыком шитый простой сапожник, выпустил листовку в стихах «О виттенбергском соловье», которая мгновенно распространилась в народе. Вот смелый текст этой яркой листовки:


Я вам скажу, кто назван мной
Тут соловьем: не кто иной
Как Мартин Лютер, доктор славный,
Тот августинец своенравный,
Что в Виттенберге песнь завел
И нас от гнета тяжких зол,
Из мрака, выведя, избавил,
Что пробудится нас заставил
От неестественного сна,
В который ввергла нас луна.
Свет лунный – ложное ученье,
Софистов злостных измышленье:
«Нет, вера новая плоха!
Рассказывает Лютер басни,
И ничего их нет опасней.
Его – уж слишком он остер —
Отправить надо на костер!»
Вот вопли тех, в ком жажда мести
Сильней рассудка. Среди них
Немало стариков глухих,
Старух, монашенок лохматых
И разных прочих бесноватых.
Клянут епископы, князья,
Огнем и пытками грозя,
Алкая христианской крови,
Того, кто нам о божьем слове
Поведал, и свирепы, злы,
Заковывают в кандалы
Приверженцев его ученья;
И домогаясь отреченья
От веры, тщатся их унять.
Не значит ли то – загонять
Овец Христовых в загородки?
Суд у властителей короткий:
Казнить иль заключить в тюрьму!
Уж кто попался им, тому
Несдобровать – тот головою
Платись, а разлучить с семьею,
Изгнать они готовы вмиг
За чтенье Лютеровых книг.
И книги жгут они в испуге…
Как есть антихристовы слуги!

«За один год эта листовка была переиздана шесть раз. О ней говорили друзья и враги. Один читатель сообщал ее содержание другому, и, вчера еще не всем известное имя, имя Ганса Сакса, вдруг получило необычную популярность.

Особенной резкостью отличается вышедшая в 1527 году листовка Сакса «Чудесные пророчества о папстве», она произвела настолько сильное впечатление на читателей, что трусливый нюренбергский магистрат, не желавший обострять отношения с еще очень сильной католической партией, изъял брошюру со смелыми гравюрами из обращения, а Саксу запретил печататься и предложил тачать сапоги, а не лезть в литературную полемику. Дело дошло до того, что на ярмарках скупались продававшиеся там экземпляры, разошедшейся по всей стране брошюры.

Ганс Сакс осознавал свое бессилие. Настойчиво повторяющийся мотив бегства от мира слишком уж противоречил его обычно деятельному и практическому сознанию. Он хорошо понимал — бежать ему из мира некуда. Нужно остаться среди людей и разъяснять им, как плохо они живут. Нужно научить людей добродетели. Это поучительное и одновременно доброжелательно-веселое содержание в стихах стало основным стержнем всего его творчества и засвидетельствовало глубокую веру поэта в силу искусства.

Однако для того, чтобы исправлять людей, нужно прежде вернуть себе право печататься, а для этого следовало доказать свою бюргерскую лояльность. В 1530 году Сакс пишет такое стихотворение, которое должно было вернуть ему расположение магистрата. И он создал «Похвальное слово городу Нюрнбергу».

Поэт вовсе не кривил душой, когда с восхищением перечислял его красоты и достижения. Он совершенно искренне прославлял свой родной город. Не забыл так же упомянуть и о том, как мудро управляется город своим просвещенным и дальновидным магистратом. Это стихотворение понравилось городскому начальству. Оно имело большой успех у читателей, и ее автору была вновь открыта дорого в печать. Вот вам яркий пример того, что не следует порой плевать против ветра, а куда практичнее погладить по шерстке.

Ганс Сакс пишет стихотворение о фантастической стране лентяев, где награждают за безделье и изгоняют за старательную работу, где вишня, подобно чернике, растет на земле, чтобы не пришлось лезть за ней на дерево, где свиньи бегают уже зажаренными и даже с ножом в спине, чтобы удобнее было отрезать от них ломоть, где за вонь и за отрыжку платят, где глупцы и вруны в почете, а правдолюбцев и умников все презирают, где графами и князьями делают самых глупых и самых порочных шалопаев, что, впрочем, не было исключено и в реальной Германии. Все это выглядит реальной басней о «рае для дураков», написанной в назидание отлынивающим от работы недорослям. Та необычайная страна названа Шлаураффия и лежит она


от нас к Востоку,
От рождества неподалеку.
Желающий туда попасть
Вовсю пускай разинет пасть,
Большую раздобудет ложку
И постепенно, понемножку,
Бесстрашно двинется вперед,
В горе пшена проест проход.
Не так вкусна гора пшена,
Зато Шлаураффия вкусна.
Дома там просто бесподобны –
Они поджаристы и сдобны,
А возле дома на порог
Кладут рассыпчатый пирог;
Окошки там из рафинада,
Булыжники из мармелада,
Плетень, сплетенный из колбас,
Щекочет нос, ласкает глаз.
Вино сухое из колодца
Бродяге прямо в глотку льется,
Как будто он – великий князь;
Мечтает жареный карась,
Сидя в лесу на ветке ели,
Чтоб все его скорее съели;
На соснах там висят не шишки,
А соблазнительные пышки;
Там на столбах не фонари,
А сливочные сухари;
Не черепица там, ни дранки
Лежат на крышах, а баранки;
Там среди города река
Струит потоки молока,
В которые валятся с неба
Душистые краюхи хлеба.
Там рыбки плавают в пруду,
Забравшись на сковороду,
Шипят и, жарясь от огня
Пищат: «Рыбак, поймай меня!»
Там среди красочной натуры
Летают жареные куры,
А жареные каплуны
На вкус особенно нежны:
Лентяям в рот они влетают
И, неразжеванные, тают.
Петух, крича: «Кукареку!»,
Там носится с ножом в боку
На случай, если кто захочет
Отрезать от него кусочек.
Там суд и ложь в законном браке,
Награды платят там за враки;
За ложь поменьше платят грош,
И плапперт – за большую ложь.
За рассудительное слово
Людей карают там сурово.
Шлаураффия – страна, в которой
В любое время место есть
Для тех, кто любит спать и есть.
Трудитесь! Мир не будет раем
Для тех, кто хочет жить лентяем.

Подлинный смысл стихотворения глубок. Это не просто «рай для дураков», но и подлинный рай, тот самый, из которого изгнан был Адам, вынужденный, по суровости божьей, в поте лица добывать свой хлеб.

И в то же время поэт размышляет вот над таким вопросом: не отягощает ли золото? Послушайте рассказ о том:


Жил бюргер в Любике когда-то –
Купец скупой и пребогатый,
С людей кругом три шкуры драл.
Под ним, в подвале, проживал
Башмачник, старый человек,
В нужде проведший весь свой век.
Но хоть детишек полон дом,
Он, всех кормя своим трудом,
И дни и ночи напролет,
Бывало, весело поет
Так беззаботно, будто он
Имеет целый миллион.
Дивится богатей – и вот
Он в гости бедняка завет,
За стол сажает – ешь да пей! –
И просит рассказать скорей,
Как может веселиться тот,
Коль нищета его гнетет,
Когда он, день-деньской в труде,
Поет, не помня о нужде.
Бедняк в ответ: «Почто тужить?
Бог дал работу – можно жить!
Кормлю себя со всей семьей,
Хоть и трудненька жизнь порой.
По вкусу нам похлебка с кашей,
Коль поработаешь ты с наше,
Тут и печаль нейдет к тебе,
И благодарен ты судьбе.
А я всегда бывал доволен
Тем, что господь послать мне волен;
Ему хвалу я воздаю
И песню весело пою!»
Богатого смутил ответ:
Любовью к ближнему согрет,
Велит он от щедрот своих
Дать старцу сотню золотых,
Чтоб жизнь тому была легка –
Вот счастье-то для бедняка!
Благодарят за деньги эти,
Радехоньки жена и дети!
Но тут башмачник стал тужить,
Куда мне деньги приложить,
Чтоб мимо рук они не шли
И чтоб доходы принесли.
Всю ночку до восхода солнца
Спать не дают ему червонцы:
Несет богатство старику
Одну заботу и тоску,
И песни не идут на ум.
Прошло дней семь. Устал от дум,
Кладет червонцы он в мешок,
Да и к соседу на порог.
«Возьми их, — говорит, назад:
Им что-то я не больно рад!
Без них мне было веселей
При горькой бедности моей.
Богатство, видно, тяжело –
Одно мученье принесло.
Работать я еще горазд –
Жив буду тем, что бог подаст,
Зато спокойней будет мне!»
Ганс Сакс согласен с ним вполне.

Но не отрицает и необходимости зарабатывать большие деньги.


На белом свете так бывает:
Кто хлеб свой честно добывает –
Мужик он, бюргер иль купец, —
Тот богатеет наконец:
Не только дом его прекрасен,
И добродетелью он красен,
Ему от всех соседей честь.
Но и лентяев много есть.
Бездельник сам ни жнет, ни сеет,
Он лишь завидовать умеет,
И чуть соседу повезло,
Так на него косится зло;
А если бедным сам бывает,
Пусть на себя же и пеняет.
Ленивец он и потому
Питает ненависть к тому,
Кто не зевает, спину гнет
И умножает свой доход.
Вредит, мешает там и тут
И роет яму этот плут
Соседу честному упрямо,
Но сам же попадает в яму.
Ведь так и говорит народ:
Плута своя же плутня бьет, —
И погибает он потом,
Как рассказал Ганс Сакс о нем.

Увы, большинство людей — бесчисленных героев стихов Сакса – мечтают о том, чтобы, не затрачивая труда, приобретать и накапливать богатства. Разве не готов такой герой ради этого на любую низость и преступление?

В вымышленной стране лентяев, сытая жизнь обеспечена без всяких усилий. Правда, это скотская, животная жизнь, здесь нет ни высоких гражданских идеалов, ни творчества, ни мысли, ничего, кроме обжорства и безделья. Автор издевается над этой мечтой. Однако само возникновение такой иронической утопии характерно для тех переломных лет, когда рухнули великие надежды революционной эпохи и наступила длительная полоса застойного убожества». (А. Левинтон) Трудно отыскать в нем светлый лучик надежды. Вот и ринулся в этот мир некий представитель нечистой силы, желая поживиться в нем.


Явился в замок сатана,
А в замке жизнь черным-черна:
Убийства, пьянство, гонор, спесь
Разврат и шепот лести.
Решил он: «Этот двор хорош;
Святым тут мало проку!»
И видит: несколько вельмож
Противятся пороку
И зло стремятся превозмочь.
Тут сатана убрался прочь, —
Не мог он там остаться, где
Ошибся так жестоко.
К епископу помчался он;
Безбожный там царит закон,
Аббаты принимают шлюх
И не страшатся бога;
Там золоту почет велик,
Там богатеет ростовщик,
Но черт, одобрив это вслух,
Расстроился немного:
Навстречу черту, глядь, несут
Священное распятье!
Черт сплюнут, и умчался в суд,
Он изрыгал проклятья.
В суде — коварство и грабеж,
И лжесвидетельства, и ложь,
И позабыли там давно
О том, что люди – братья.
И все-таки один там был,
Который правильно судил.
Черт посмотрел и деру дал,
Как от креста Христова.
Глядит он – пляшет молодежь.
Он подошел – коварство, ложь,
Измены, ревность увидал
И ободрился снова.
Там бабы, девки – просто срам! –
Клевещут друг на друга.
Сор из избы выносит там
Ревнивая супруга.
Повсюду ненависть одна,
Обрадовался сатана
И там остался, посреди
Танцующего круга.

Вот так-то вот, увы – увы и увы, нашлось место черту среди молодежи, в самом центре грядущего незавидного будущего. И что же прикажите делать поэту при таком грустном и гнусном положении вещей? Повесить нос, опустить руки? Да нет уж! Веселый сапожник не для того родился. У Ганса Сакса на все достанет времени. Вот его уже можно увидеть среди уличных артистов. Он ставит спектакль в славном городе Нюрнберге, ставшем колыбелью народного театра. Сегодня разыгрывается сценка, в которой участвуют Смерть и бог любви Купидон.

Вот она.


На постоялый двор
Однажды ночью Смерть пришла,
Повесила на крюк свой лук и стрелы,
Которые до этих пор
Разили старцев без числа
И слали их в надзвездные пределы.
Уснула Смерть и видит пятый сон,
Когда явился Купидон
И в ту же спальню был препровожден.
Повесил он на гвоздь
Колчан со стрелами и лук,
Которые юнцам наносят раны.
А утром юный гость
Колчан, повешенный на крюк,
Случайно снял и в путь пустился рано.
И Смерть чужие стрелы забрала,
Она дорогой дальней побрела,
Верша свои зловещие дела.
Переменился рок:
Отныне если в старика
Стреляет Смерть, он поражен любовью.
А если юный бог
Поранит юношу слегка
Своей стрелой, он истекает кровью.
Недаром утверждают мудрецы:
Бывает, что влюбляются отцы,
И умирают от любви юнцы.

Поэт — автор стихов, он же руководит актерами – режиссирует, он же сам и играет в спектакле и он же антрепренер. Право заниматься всеми этими делами Ганс Сакс получил от самого магистрата. А когда веселая суматоха заканчивается, под стук молотка, прибивающего каблук, слагается новое стихотворение:


Астипул говорит, что встарь
Жил в Свейских землях государь,
Король Халдан, суровых правил,
И государством мудро правил.
Он воевал всегда счастливо,
Супругой обладал красивой,
Но, хоть весьма того хотел,
Он долго сына не имел.
Все ж королева понесла
И мужу сына родила,
Чему король был очень рад, —
Тут веселился стар и млад.
Король велел костры палить,
Чтобы наследника почтить.
Однако эту новость вскоре
Внезапно омрачило горе:
Придворный звездочет узнал
Из вычислений и зеркал
И предсказал отцу, что сразу
Ослепнет сын на оба глаза,
Коль до двунадесяти лет
Увидит солнца полный свет.
Король был очень удручен,
Но по совету мудрых он
Решился горю пособить:
В пещеру сына поместить
И воспитать во тьме ночей
При свете восковых свечей.
Под наблюденьем мудрецов,
Двух седовласых стариков,
В пещере рос да рос ребенок,
Когда он вышел из пеленок,
С ним те же двое старцев были,
И королевича учили
Они и чтенью и письму
В тиши, и незнаком ему
Был целый мир до этих пор
И королевский пышный двор.
Он ездить не умел верхом,
Он острым не владел мечом,
Он не охотился в лесах,
Не пировал он на пирах,
На звонкой лютне не играл
И отродясь не танцевал.
Вдали от света отрок рос,
Но все же задавал вопрос
Своим учителям не раз:
«Да есть ли люди кроме нас?
Еще-то где-нибудь живут?
Да как мы появились тут?
Ужель гора нас родила?»
А старцев оторопь брала,
И мудрецы дивились диву,
Сколь у мальца-то ум пытливый,
Но взаперти его томили
И долго от него таили
Всю истину про белый свет.
Но вот прошло двенадцать лет.
Король велел без долгих слов
За сыном отправлять послов
И привести его с музыкой,
С весельем, с почестью великой
Из тьмы пещеры в край привольный,
В свой Копенгаген, город стольный.
Повел он сына в тронный зал
И горделиво показал
Ему бессчетное добро –
Казну, и злато, и сребро.
Дивился отрок потому,
Что внове было все ему, —
Он странным многое почел.
Затем король его повел
Полюбоваться скакунами,
Своими добрыми конями,
А там и в замок за собою,
Чтобы увидел все покои,
Все королевские палаты,
Что разукрашены богато,
Резьбу по стенам, и на них
Вещей немало дорогих, —
Щиты, рога, гербы, картины.
Дошло до женской половины.
Там было много дев прекрасных
В нарядах шелковых, атласных,
И, показав на них перстом,
Внезапно сын спросил потом:
Родителя: «А что такое
Теперь мы видим пред собою?»
Король ответил: «Сын мой, это
То, что глаза лишает света,
Что все мужчины проклинают,
Нечистой силой называют».
Повел он сына в арсенал,
Там ружья, пушки показал,
Все погреба пороховые
И все запасы боевые,
Потребные, чтоб воевать,
Страну и крепость защищать.
Спросил у сына наконец:
«Мой сын, из всех богатств державы
Что более тебе по нраву?»
И сын покорно отвечал:
«Ах, батюшка, я все узнал,
Но мне всего милее было
Нечистую увидеть силу!»
Смех обуял придворных тут.
Из этой басни все поймут:
Гони природу, — все равно
Войдет не в двери, так в окно!
Сию природу в нашу плоть
С рожденья вкоренил господь:
До гроба к женам от того
Влечет мужское естество.
Не стало бы без вожделения
Земному животу продленья!
Так пусть же род людской живет,
О чем Ганс Сакс и речь ведет.

Стучит молоток сапожника, прибивается новая подошва, сочиняется еще одно новое стихотворение:


Когда у Евы множество детей
Родилось, к ней
Решил прийти господь во благости своей.
Тогда красивых собрала,
Умыла их и, причесав, подобрала
Одежду попышней
Своим любимцам мать.
А кто уродлив и чумаз, —
Так тех тотчас
Упрятала она подальше с глаз.
Одних заткнула в дымоход,
Других свела в сарай,
Дабы, когда придет
Всевышний в рай
Их напоказ
Творцу не выставлять.
Когда ж явился бог в слепящем свете,
Его очам предстали только эти
Божественные дети,
И стали чада, как могли,
Владыку неба и земли
Согласно восхвалять.
Бог одному сказал: «Будь королем!»
Другим потом
Промолвил: «Князем будь, бароном, богачом,
Будь рыцарем, отцом святым,
Ты – дворянином, ты – помещиком большим,
Ты – будь вождем,
А ты – торговцем будь».
Услышав, сколь великодушен бог
Мать со всех ног
Помчалась тех искать,
Кто в тайниках залег.
Вот из сарая, из трубы
Господни выволочены рабы,
Черны, что твой сапог
Ведь этакая жуть!
Страшны, грязны, чумазы, как цыгане…
И тотчас были созданы крестьяне,
Простые горожане,
Ткачи, тележники, швецы,
Сапожники и кузнецы
Не смела мать вздохнуть…
Но все-таки сказала наконец:
«О наш отец,
Неравно ты своих благословил овец!
Ведь эти же других не хуже, —
Они мои, как те, и от того же мужа!
А ты, творец,
Ты этих обделил!»
Бог молвил на ее слова:
«Ты не права,
И, чем творца корить, должна понять сперва:
Ведь люди для всего нужны,
Все люди – братья, все передо мной равны.
Суть такова:
Мне каждый равно мил».
Теперь поймите, братцы, что негоже
Судить о том, что господу дороже,
Поскольку разум божий
Велик и неисповедим,
И мы недаром говорим:
Всевышний так сказал.

Тут сапожник-поэт решил подсмотреть, как его друг-портняжка совершает путешествие в небесные выси к трону Всевышнего.


Предстал портняжка пред вратами рая
И постучался, замерзая,
Петр спрашивает: «Кто такой?»
Он отвечает: «Я портной!»
А Петр сказал ему сурово:
«Здесь нет ни одного портного,
Им уготован только ад,
Где и сапожники горят».
«Ах, сжалься над судьбой моею,
Иначе я обледенею,
Меня мороз одолевает,
И зуб на зуб не попадает,
Впусти меня! Куда мне деться!
Дай мне в раю хоть отогреться!
За печкой посижу у бога
И пропотею хоть немного,
Не помешаю никому».
И Петр врата открыл ему.
Святой его стенаньям внял,
Портному он согреться дал.
Тот поспешил на печку влезть.
Потом решил он с печки слезть.
Слез с печки, разглядеть желая,
На небе жизнь идет какая.
Пробравшись на господен трон,
На землю взгляд бросает он
И видит через облака,
Где жизнь трудна и где легка.
Все то, что на земле творилось
Мгновенно перед ним открылось.
Тотчас же разглядел портной
И бедность женщины одной,
Она детишек и свое
В заплатах вешала белье.
Портному сверху видно стало,
Как тряпку у нее украла
Богатая и скрылась было.
Портного это рассердило.
Он взял скамеечку ножную
И в эту женщину дурную
Ее швырнул что было сил,
И прямо в цель он угодил.
Воровка так была помята,
Что стала навсегда горбата.
Когда всевышний воротился,
Портной за печкою укрылся,
Но, сев на трон, заметил бог,
Что нет скамеечки для ног.
Спросил он крючаря святого,
И тот поведал про портного,
Который был виной всему,
И прочь велел идти ему.
Портной пред господом предстал
И вновь трястись от страха стал.
Он рассказал, как было дело:
«Богачка у вдовы хотела
Украсть тряпицу из белья.
Тогда и рассердился я,
В нее скамеечкой пустил
И тем за кражу отомстил.
Не мог сдержать я возмущенья,
За что теперь прошу прощенья».
Бог молвил: «Эх, портной, портной!
Скажи, а если бы с тобой,
Когда тащил ты у людей,
Я обходился б, как ты с ней?
В твоем бы доме сохраниться
Не довелось и черепице,
Не уцелело б кирпича,
Когда бы мстил я сгоряча.
Горбатым был бы ты, убогим,
Калекой был бы кривоногим,
На костылях бы ковылял, —
Немало ты наворовал.
Она же менее повинна,
За что ж ты так ее, дубина?»

Ганс Сакс прожил целых восемьдесят лет и создал за это время 34 рукописных тома человеческой комедии. И еще он стачал много башмаков и сапог, и еще он оставил людям, которых очень любил, свой незамысловатый наказ:


Кто по лукавости своей
Горазд надуть простых людей,
Над ними и глумись потом,
Ему ж и будет поделом,
Ему же в дурнях и остаться.
Раз любишь, говорят, кататься,
Люби и саночки возить!
Так повелось, и, стало быть,
Не запретил бы и сам бог
Платить подвохом за подвох.
А коль по дружбе подкузьмят
И только пошутить хотят,
Серчать не надобно и злиться
На шутки в баснях не годится.
Пусть басня позабавит вас!
Таков вам Ганса Сакса сказ.

Таков сказ мудрого и лукавого старика с грустными и в то же время смеющимися глазами.