«То, словно мачеха день, а другой раз — как мать человеку». (Гесиод)


</p> <p>«То, словно мачеха день, а другой раз — как мать человеку». (Гесиод)</p> <p>

Олимп, окутанный прозрачной дымкой облаков, возвышается над остальными горами Эллады. А, надо сказать, что горы там повсюду, склоны их сбегают и поднимаются во все стороны, порой очень круто. Древние проложили по ним прямые тропинки, никогда не прибегая к обходным дорогам: они поднимаются напрямик, высекая ступени в скале в самых крутых местах.

Поднявшись на любую вершину, одним взглядом можно окинуть всю страну. У подножия склонов или в долинах раскинулись несколько деревень. Селения побольше, выстроенные на акрополе, становятся административными центрами. В случае неприятельского вторжения эта крепость служит убежищем для жителей окрестных деревень. В редкие периоды мира между полисами там расположен рынок.

Кругом десятки таких же полисов в точно таком же обрамлении. Эти многочисленные города соперничают между собой и на политических, и на экономических поприщах, и приводит это всегда к войне.


А там, где землю напоила кровь,
Росток отмщенья всходит неизбежно. (Эсхил)

Греческие полисы никогда не заключают мира, а только договариваются о перемирии. Сроки их кратки — пять, десять лет, самое большее — тридцать». (Боннар) И потом снова и снова


Бедствия царей кругами в мире
Расходятся широко, и кого
Кого при этом не задевают. (Еврипид)

А в периоды мирных передышек соперничают между собой простые работящие крестьяне, торопясь с посадками, с севом, с уборкой урожая и обустройством дома. Здесь «сосед соревнует соседа, который к богатству всем сердцем стремится». (Гесиод) И, не покладая рук, обогащаясь сам, обогащает и свою солнечную родину. Лишь в пору полудня, в пору властвования раскаленного яростного светила может позволить себе крестьянин хоть немного расслабиться. В это время


на дереве сидя,
Быстро, размеренно льет из под крыльев трескучих цикада
Звонкую песню свою средь томящего летнего зноя, —
Козы бывают жирнее всего, а вино всего лучше,
Жены всего похотливей, всего слабосильней мужчины,
Сириус сушит колени и головы им беспощадно,
Зноем тела опаляя. Теперь для себя отыщи ты
Место в тени под скалой и вином запасися библинским.
Сдобного хлеба к нему, молока от козы некормящей,
Мяса кусок от телушки, вскормленной лесною травою,
Иль первородных козлят. И винцо попивай беззаботно,
Сидя в прохладной тени и насытивши сердце едою,
Свежему ветру Зефиру навстречу лицо повернувши,
Глядя в прозрачный источник с бегущею вечно водою. (Гесиод)

В недолгие минуты отдыха поднимает крестьянин глаза свои от заботливо возделываемой им земли греческой и видит раскинувшиеся повсюду сельские угодья, а где-то вдали, за завесой жаркого воздуха колеблются в неясных очертаниях — словно то нереальный мираж, — каменные стены домов далекого города. Там у горожан иные заботы, иные дела. Они занимаются ремеслами, торговлей, ратное дело часто вторгается в их жизнь и диктует ей свои законы.

Управляют жизнью представители родовой знати, которая постепенно начинает приобретать черты классового общества, строящего рабовладельческий строй в городах-государствах. Громко сказано: — города-государства. На самом деле это небольшие города, каждый из которых считал себя отдельным государством. И действительно был таким со своей системой управления, законами, войском и другими атрибутами суверенитета.

Идет время. Приходит в жизнь Древней Греции период, получивший в истории название – архаический и длится он с середины УШ века до конца У1 века до нашей эры.

В этот период жизнь и быт эллинов чрезвычайно прост. Роскошь не проявлялась ни в жилищах, ни в еде, ни в одежде. Даже дворцы в демократическом городе отсутствовали — были только глиняные дома и каменные белые храмы, стоящие на фоне голубого неба и зеленых рощ, небольшие по величине, но величественные по содержанию. Они высились над небольшими домишками, беспорядочно ютившимися вокруг них на кривых улочках. Эти улочки были настолько узки, что, выходя со двора, нужно было сначала предусмотрительно стукнуть в дверь, чтобы, распахнув ее, не зашибить нечаянно незадачливого прохожего. Строились дома из необожженного кирпича: их легко было сломать, но легко и восстановить. Такие стены даже не взламывались, а прокапывались, что весьма оказалось на руку прозорливым ворам. Поэтому-то воры-взломщики и носили соответствующее имя — «стенокопы».

Узкие кривые улочки напоминали собой сплошные коридоры, потому что окон у домов практически не было, лишь под крышами виднелись узкие форточки для освещения комнат. Но когда человек попадал из узкого темного коридора-улицы во двор, он оказывался в уютном солнечном дворике, обнесенном колоннадой, в центре которого стоял маленький алтарь, посвященный Зевсу Домашнему. В этом-то дворике и была сосредоточена вся дневная жизнь греческого семейства, если этому способствовала хорошая погода. В плохую погоду семья собиралась у очага, находящегося на мужской половине. Здесь же и обедали. В женской половине стояли прялки и ткацкие станки. Здесь работали. Маленькие коморки служили для кухни, бани, чуланов, кладовок; низенький второй этаж, похожий на чердак под черепичной крышей занимали спальни. Здесь любили или ненавидели. Как говорится, кому что судьба уготовила.

Мебель не загромождала комнат дома и была удивительно мала. У каждого имелся отдельный столик, за которым пищу принимали лежа на деревянных скамьях с изголовьями, покрытых толстыми шерстяными покрывалами. Шкафов не было — вместо них для одежды и утвари были сундуки, а для съестных припасов в кладовой — глиняные кадки. Стены в доме голые, оштукатуренные; когда их начали расписывать узорами, это казалось отчаянной роскошью, и такой дом уже считался зажиточным.

Одежда была так проста, что Греция, по существу, не нуждалась портных: все делалось дома женскими руками. И мужская и женская одежда состояла только из двух предметов — рубахи и плаща: хитона у мужчин и пеплоса у женщин. Рукавов не было. Хитон на плечах сшивался и немного присборивался, а на талии подпоясывался. В дорогу надевали широкополую шляпу, спасающую от солнца, и подвязывали тонкими сыромятными ремешками подошвы — сандалии, дабы не поранить ноги об острые камни. Ведь эллины больше любили проводить свою шумную жизнь под открытым небом, нежели под крышами домов или храмов.

Так идет время…


Исполнит один год
Все свои двенадцать месяцев,
Сбросит бремя трудных подвигов. (Софокл)

Наступит следующий… Не останавливается время… Оно работает на эллинов. Эллины работают на него.

Часть своих трудов они перекладывали на плечи рабов, при этом милостиво не доводили последних до смертельного изнеможения. Благодаря дешевой рабочей силе древние имущие греки испытывали ни с чем не сравнимое блаженное чувство свободы от надоедливых, повседневных, несносных хлопот.

У многих богатых греков были свои собственные «пара-ситы», то есть имеются ввиду отнюдь не мелкие кровососущие твари, а несамолюбивые бедняки, которые стремились прожить за счет обеспеченного человека, пристроившись к нему прихлебателем. «Пара-ситы» состояли у него на побегушках, забавлялись его шуткам, даже если те были топорны и не отличались остротой, а в награду за это кормились за его столом и имели ту же самую возможность, что и хозяин, не утруждать себя теми же самыми каждодневными повседневными хлопотами. Таким образом одни были сыты, другие удовлетворены в своих не всегда обоснованных амбициях. Короче, и те и другие умудрялись упорядочить свою жизнь и сделать ее приятной.

Чего уж никак нельзя сказать о жизни тиранов. Вот один поучительный рассказ об этом.

Однажды Домокл поведал тирану Дионисию свою сокровенную мечту:

— Очень мне хочется хоть немного пожить так, как живут тираны.

— За чем дело стало, — ответил Дионисий, — изволь!

И хлопнул в ладоши. Тут набежало множество слуг, Домокла роскошно одели, умастили душистыми маслами, посадили за пышный стол. Все вокруг суетились, исполняя каждое его желание. И вот среди роскошнейшего из пиров Домокл вдруг заметил, что над его головой с потолка свисает меч, держащийся лишь на одном тонком конском волосе. — Кусок застрял у Домокла в горле. Он спросил:

— Что это значит?

Дионисий ответил:

— Это значит, что мы, тираны, всегда живем вот так, на волоске от гибели.

И продолжал ублажать Домокла. Когда же его стали бранить за то, что он чтит и одаряет негодяя, а Домокл относился именно к этой категории людей, Дионисий ответил:

— Я хочу, чтобы хоть одного человека в Сиракузах ненавидели больше, чем меня.

Хотя этот рассказ повествует о сиракузском тиране, но доля их, тиранов, в какой бы стороне света они не находились и в какие бы времена ни жили, всегда одинакова – их ненавидят и посему домоклов меч всегда рядом, над головой. Спать спокойно никогда не приходится.

Кроме того


Гордыней поражен тиран.
Она, безумно всем пресытясь,
Чужда и пользы и добра.
Вершины счастия достигнув,
В бездну бедствий вдруг падет,
Где нельзя утвердить стопы,
И злая участь постигает
Спесь злосчастную его! (Софокл)

Но никакие, даже самые убедительные доводы и жизненные примеры не остановят того, кого сжирает страсть властолюбия и стяжательства.


О деньги! Власть! О мощное орудье
Сильней всех прочих в жизненной борьбе!
О, сколько же заманчивости в вас. (Софокл)

И сколько пропастей бездонных…

Одна из них – бессонница, сменяющаяся беспокойным сном, кишащем кровавыми кошмарами. Вся несравненная сладость беззаботного сна была тиранам неведома. Любой мог бы тысячу раз позавидовать глубокому, крепкому сну труженика.

Но каков бы не был сон у тех и у других, и те и другие урывали у него блаженные часы любви. Потому-то население Греции увеличивалось столь стремительно, что ей пришлось усиленно расширять свои границы. Потоки переселенцев-колонистов широкой волной хлынули со своих земель и островов за пределы Эгейского моря и образовали многочисленные греческие колонии по всей береговой линии Средиземного и Черного морей — от нынешнего Марселя на юге Франции до современного Сухуми. Так же не остались без внимания и были колонизированы Южная Италия и остров Сицилия. Стремительно развивались контакты со странами Ближнего Востока. Все эти действия весьма благоприятно сказывались как на экономическом так и на культурном развитии как самой Эллады, так и сопредельных с нею государств.

На рубеже 1Х и УШ веков до нашей эры был создан греческий алфавит, состоящий всего лишь из 24 гласных и согласных букв, который практически представлял собой самостоятельную оригинальную систему, отличавшуюся от алфавитов других древних государств, насчитывающих в своем реестре огромное количество знаков, что влекло за собой невероятную трудность в постижении грамоты.

Имея под своим покровительством грамотный народ, один раз в год афинские власти обращались к нему и спрашивали: не кажется ли ему, народу, что кто-то стал слишком уж влиятелен и благодаря этому может сделаться тираном? Если народ разделял сомнение властей, то устраивали голосование. Каждый писал на глиняном черепке, который по-гречески назывался «острагон», имя того, кто казался ему опасен для свободы. Получивший больше всего голосов вынужден был удалиться в изгнание на десять лет. Однако он не считался преступником, потому как изгнание было почетным, подчеркивающим его влиятельность. Но, как правило, подвергнутому остракизму, жизнь на чужбине сладкой не казалась.

Законы, однажды установленные, старались не изменять, чтобы не вносить путаницы и не поощрять столь распространенное и в наши дни движение лоббистов. Если у кого-либо возникало непреодолимое желание внести поправку, он должен был прийти на собрание с петлей на шее, дабы, при непринятии поправки, последнего могли бы повесить без лишних хлопот. Как правило, при такой постановке вопроса законы были незыблемы и нерушимы. Одним из самых нерушимых законов стал закон, позволявший оскорбленному мужу самому, без суда, на месте совершить правосудие над провинившейся женой. Единственное условие такого действа: необходимость присутствия свидетеля.

Просить защиты у закона мог любой житель Эллады, кроме раба. Последний, порой, был настолько беззащитен, что даже


Завидовал черепах броне!
О, трижды счастливы под панцирем ее бока!
Предусмотрительно природа ей дала
Покрышку на спину: удар не страшен ей. (Аристофан)

Рабы были крайне необходимы бурно развивающейся хозяйственной деятельности, так как представляли собой, с одной стороны, эффективную рабочую силу, а с другой — труд их был чрезвычайно дешев. Греки относились к рабам не как к людям, но и не как к скотам. Они относились к ним как к одушевленным предметам. Высоко ценились сильные, молодые пленники и пленницы. Но не меньший, а случалось, и больший доход приносили изнеженные представители знати, за которыми из разных концов разоренных земель приезжали их богатые родственники и выкупали за бешеные деньги. Что и говорить, заложники во все времена ценились на вес золота.

Но самым дорогим товаром на невольничьем рынке были образованные и умелые люди. Им доверяли ответственные задания и старались беречь как зеницу ока, ибо они нужны были для разрешения многочисленных проблем и нужд: в ремесленническом деле, в строительстве, архитектуре, вазовой росписи, скульптуре. Греки с уважением относились к талантливым рабам и не гнушались приходить к ним учиться, подбирая тем самым крупицы знаний со всего мира. Ведь рабы, добытые в многочисленных войнах и беспрецедентно наглом пиратстве согнаны были из разных уголков земли.

Увы, мой дорогой читатель, но надо признать, что сам бог войны помогал грекам в их завоевательных походах. «Сердце свирепого Ареса радуют только жестокие битвы. Неистовый, носится он среди грохота оружия, криков и стонов битвы, между сражающимися, в сверкающем вооружении, с громадным мечом. Следом за ним несутся его сыновья, Деймос и Фобос — ужас и страх, а рядом с ними богиня раздора Эрида и сеющая убийство богиня Энюо. Кипит, грохочет битва; ликует Арес; со стоном падают воины. Торжествует Арес, когда сразит своим ужасным мечом воина и хлынет на землю горячая кровь. Без разбора разит он направо и налево; груда тел вокруг жестокого бога». (Кун)

Оставшихся в живых угоняли в рабство. «Доморожденных», собственно греческих рабов было не много. Эллинам как-то удавалось выкупать свои долги, дабы не быть проданными за них. Кроме того, греки предпочитали иметь иноземных невольников, разговаривающих на разных языках и наречиях, благодаря чему те не имели возможности сговориться и сплотиться для совместных выступлений против ненавистных им хозяев. Для созидательного же труда взаимоотношения налаживались довольно быстро и эффект разрушенной Вавилонской башни на греческой земле не нашел своего отражения. Напротив, в труде, в творчестве общий язык находился куда как быстро.

Часто рабов-ремесленников и рабынь-танцовщиц рабовладельцы отпускали на заработки. «Живущие вне дома» они периодически выплачивали своему хозяину определенную сумму денег — своеобразный оброк. В земледелии труд подневольных использовался в меньшей степени, особенно на полях, где выращивались виноград, оливки, фруктовые деревья. Здесь работали сами владельцы и многочисленные члены их семей, в страдную же пору предпочитали нанимать батраков. В рудниках, где добывали серебро и свинец, напротив, труд рабов использовался более чем интенсивно, потому как он был настолько невыносим, что никто бы из вольных людей ни за какие деньги не согласился бы трудиться в полулежащем положении, задыхаясь от жары, духоты и пыли.

В Афинах на страже порядка служило несколько сотен скифов богатырского сложения, специально привезенных с северного побережья Черного моря. Эти неподкупные стражи-полицейские не щадили палок даже для свободнорожденных людей.

Рабам разрешалось создавать семьи, потому как все его дети становились неотъемлемой собственностью господина и пополняли ее. Потомство тоже одевало на себя рабскую узду. И лишь самое невероятное стечение обстоятельств могло перевести раба в иной ранг существования в обществе.

Одним из крупнейших городов-государств были знаменитые Афины. Покровительницей этого города стала прекрасная богиня Афина-Паллада. «Самим Зевсом рождена была Афина-Паллада. Зевс-громовержец знал, что у богини разума Метис будет двое детей: дочь Афина и сын, необычайного ума и силы. Зевс знал тайну, что сын богини Метис свергнет его с престола и отнимет у него власть над миром. Испугался великий Зевс. Чтобы избежать грозной судьбы, он усыпив богиню Метис ласковыми речами, проглотил ее, прежде чем у нее родилась дети. Через некоторое время почувствовал Зевс страшную головную боль. Тогда он призвал своего сына Гефеста и приказал разрубить себе голову, чтобы избавиться от невыносимой боли и шума в голове. Взмахнул Гефест топором, мощным ударом расколол череп Зевса, не повредив ему, и вышла на свет из головы громовержца могучая воительница, богиня Афина-Паллада. И тогда стало понятно — среди богов может случиться и такое, что


Дитя родит отнюдь не та, что матерью
Зовется. Нет, ей лишь выкормить посев дано.
Родит отец. А мать, как дар от гостя, плод
Хранит, когда вреда не причинит ей бог.
И вот вам правоты моей свидетельство.
Отец родит без матери. Пред вами здесь
Паллада-Дева, Зевса — олимпийца дочь.
Она явилась не из чрева темного —
Кто из богинь подобное дитя родит? (Эсхил)

В полном вооружении, в блестящем шлеме, с копьем и щитом предстала она перед изумленными очами богов-олимпийцев. Воинственный клич ее раскатился далеко по небу, до самого основания потрясся светлый Олимп. Прекрасная, величественная, стояла она перед богами. Голубые глаза Афины горели божественной мудростью, вся она сияла дивной, небесной, мощной красотой. Славили боги рожденную из головы отца-Зевса любимую дочь его, защитницу городов, богиню мудрости и знания, непобедимую воительницу Афину-Палладу. Свирепому, неистовому, грозному Аресу часто приходится уступать на поле битвы воинственной дочери Зевса. Побеждает она Ареса мудростью и спокойным сознанием силы. Афина дает людям свои полные мудрости советы и помогает им, непоборимая, во время опасности. Она учит людей искусствам и ремеслам». (Кун)

И, надо сказать, что они усердно учатся у нее и получают благодаря этому превосходные результаты. Город Афины не только крупный центр ремесел, но и чрезвычайно слаженный деловой центр. Торговый флот не уступает военному, а бурлящая активной деятельностью афинская гавань очень скоро стала крупнейшей в области торговли всего античного мира. Ведь сам сын Зевса Гермес покровительствует странствующим купцам. Он «с быстротой мысли переносится с Олимпа на самый дальний край света в своих крылатых сандалиях. Гермес охраняет пути, он покровительствует путникам в путешествии. Гермес — бог торговых сношений и торговли. Он дает в торговле барыш и посылает людям богатство, он изобрел меры, числа и азбуку, он обучил всему этому людей. Он же и бог красноречия, а вместе с тем — изворотливости и обмана. Никто не может превзойти его в ловкости, хитрости и даже в воровстве, так как он необычайно ловкий вор. Это Гермес украл однажды в шутку у Зевса его скипетр, у Посейдона — трезубец, у Аполлона — золотые стрелы и лук, а у Ареса — меч». (Кун)

Что и говорить, мудры были древние греки. И житейская мудрость не обошла их стороной. Они отнюдь не идеализировали торговлю, взвалив на плечи одного бога и присматривание за ней и изворотливость в воровстве. Видно у торгующей братии лозунг: «Не укради» не пользовался успехом, а пользовался совершенно противоположный: «Не обманешь — не продашь». Они без зазрения совести применяли его в этой отрасли деятельности. Некрасиво, конечно, но, по крайней мере, нет противного привкуса подслащенного лицемерия. В данном случае горькая правда лучше, чем сладкая ложь.

Итак, торговля была поставлена на широкую ногу. Из Греции вывозились ремесленные изделия, особенно керамика, а так же вино, оливковое масло. Сюда ввозилось зерно из Северного Причерноморья, Египта и Сицилии, шерсть из Милета, карфагенские и персидские ковры, разного рода пряности, благовонные масла и другие предметы несравненной роскоши из стран Востока, соленая рыба, мед, воск, кожи и скот из Причерноморья, слоновая кость из Африки, льняные ткани для одежды и парусов из Египта, обувь и бронзовые изделия из Этруссии, корабельный лес, смола и пенька из Македонии и Фракии, медь с Кипра и еще несметное множество товаров из разных стран. Но лишь незначительная часть этих товаров оседала на рынках Афин, основная тут же перепродавалась, перегружалась на другие корабли и отправлялась в другие города. Такая посредническая торговая деятельность приносила Афинскому государству большие доходы. Греция, познавшая «школу бедности», начала познавать и великую цену выгоды от торгового предпринимательства.

Обширнейшая связь с другими государствами научила греков познать школу дипломатии. Причем они предпочитали вести эту деятельность ни при помощи сухих терминов, а по понятиям приветливого гостеприимства. Поэтому дипломатическую миссию, случалось, поручали актерам, способным обратить ее в «яркое красноречивое представление, ведь ораторское искусство ценилось в политике на вес золота. Актерское искусство придавало куда большую убедительность речи делегата и возбуждало эмоциональное настроение слушателей, что в свою очередь влияло на положительное решение предложенной задачи. Заключение союзов с другими государствами и подписание договоров было делом почти что магическим. Ведь считалось, что нарушение договора неукоснительно влечет за собой кару Богов. Договорные обязательства скреплялись клятвами, которые произносились в присутствии магистров, участвующих в составлении договоров городов. К таким клятвам присоединялись проклятия, которые непременно должны были упасть на головы их нарушителей». (Д.Э.)

Во всех разнообразных делах радом с людьми всегда жили боги. В своих молитвах человек разговаривал с небожителями, протягивая к нему руки и вслух произнося сначала похвалу ему, потом свою просьбу, потом обещание благодарности за исполнение этой просьбы. Определенного места для молитвы не было. Эллин мог простирать руки и в храме, и к статуе своего бога, и к небу, и к воде, и к земле. Но на колени при этом он никогда не опускался. Ценил свое достоинство.

Для того чтобы улучшить условия жизни и сократить число неисчислимых проблем, эллин не забывает принести жертвы своим многочисленным богам. Когда пили, то перед каждым пиром несколько раз плескали вином наземь. Когда ели, то откладывали для бога специально выпеченное печенье или медовую лепешку. А когда ели редко появляющиеся на столе мясные блюда, то совершали жертвоприношения по строго определенным правилам.

Руководили ритуалом жертвоприношения жрецы, которые избирались здесь волею жребия, ведь именно в этом случае божества сами находили себе служителей, угодных их милости. Сложность ритуала была необычайной, а скрупулезность проведения — непреложной. Ибо всяческий, даже самый незначительный отход от нормы, мог бы повлечь за собой несказанные бедствия. А их старались избегать.

Кроме меню такого же как у людей, богу предназначалось и особое блюдо в соответствии с его положением на Олимпе. Безусловно, оно должно было совпадало с его вкусовым пристрастиям. Наряду с бескровными жертвами существовали кровавые. Для последних имели значение порода животного, его возраст, окраска, наличие на нем особых знаков. Известен случай, когда в одном из эллинских городов были принесены в жертву 450 быков.

У бога был свой обеденный стол — алтарь — каменная прямоугольная глыба, на которой разводили священный огонь. Жрец брал головню из огня и опускали в сосуд с водой — в этой воде присутствующие омывали руки, чтобы очиститься перед жертвоприношением. К алтарю подводили жертвенное животное, обрызгивали его водой, осыпали жареным ячменем и солью, а потом оглушали ударом дубины и быстро закалывали. Затем начиналось угощение богов. С туши сдирали кожу, вырубали спинную часть, обкладывали жиром и внутренностями и сжигали на алтаре. Жирный дым восходил к небу: небесные боги могли лакомиться жертвою и запивать ее амброзией. Для подземных богов жертву зарывали в землю. Несколько кусков мяса уделялось жрецам и храмовым служителям. Остальное съедалось на пиру. Люди ели мясо, чувствовали себя сотрапезниками богов и несказанно гордились этим.

Если некий человек совершал нечаянное убийство, он должен был принести очистительную жертву. В этом случае ему приходилось уходить на чужбину. Там у него никто не допытывался о произошедшем. Местный жрец молча зажигал огонь на алтаре, закалывал молочного поросенка, обрызгивал его кровью руки пришедшего, а потом омывал их священной водой и вытирал. Это означало, что кровь смыта кровью и человек может возвращаться к сородичам. А очистительного поросенка не сжигали, чтобы не осквернять огня: его закапывали в глухом месте и возвращались оттуда, не оглядываясь. Все содеянное прегрешившим должно было кануть в Лету и никогда больше не упоминаться ни укорами его совести, ни сородичами. Так жрец при непосредственном участии богов разрешил его проблему.

Для эллина, как и для любого другого обитателя Средиземноморья, он сам, его жилище, его поселение или город, горы, низины, ручьи, море, небо, весь космос были наполнены некими знаками, подчас радужными, подчас пугающими. Собственный непроизвольный жест, дрожание века, чихание, писк мыши, полет ласточки, крик совы, падение метеорита, радуга, выскочившая из речной глади рыба, раскаты грома, встреча со случайным прохожим имели глубокое значение. Эти, казалось бы, вполне обычные явления могли заставить эллина отказаться от принятого решения, например от свадьбы или сражения, то есть совершать необъяснимые, на взгляд постороннего поступки.

Между тем человек античной эпохи был уверен, что каждая из подобных случайностей — знак, посланный ему благими богами для предупреждения о грозящей опасности. Он относился к этим знамениям вполне серьезно и пытался вникнуть в их смысл, а если не мог понять сам — обращался к знатокам, сделавшим разъяснение божественных знаков своей профессией.

И конечно же, важнейшим из таких знамений считались сны. Согласно господствующим представлениям, во сне душа освобождается от земных оков и может воспарить в небеса для общения с богами или нисходить в подземный мир для встречи с душами умерших родственников. Из подобных снов, вероятно, и возникает мифология жизни и смерти — быть может самое прекрасное, что создано человечеством.

Наяву люди стремились приобщить божество к проблемам повышения плодородию с помощью Оргиастических культов, «включающих ритуальные половые акты, поскольку отношения человека с Матерью-землей и мыслилось как отношение мужского и женского начал. Пахарь, ведя борозду, как бы вступает с землей в связь. Обнаженный, он обращается к ней в непристойных выражениях, подобных русскому мату. Сами эти выражения облекались не в форму торжественного гекзаметра, а скорее напоминали энергичный ямб. Между прочим, название этого поэтического размера происходит от имени рабыни Ямбе, развеселившей загрустившую богиню плодородия Деметру двусмысленной, но складной шуткой». (Д.Э.)

Эллины любили плодородие во всем. Они приветствовали чувственную любовь, приносящую на землю новое нарождающееся человечество. Люди не отворачивали от нее своего взора, не потупляли лицемерно глаза перед проявлениями ее жизнеутверждающих символов. В честь этой любви они устраивали самые пышные празднества. Быть может, Эти праздненства были такими…

«По левую сторону у входа в главный храм Афродиты-Киприды на подиуме располагался хор юношей, который пел столь торжественно, что мог соперничать с немым мимическим хором послушниц на правом подиуме. Обнаженные, облаченные, однако, в прозрачные хитоны без поясов, с открытой грудью, закинув головы с обручами на благородно открытых лбах, с раскрытыми, как в истошном желании ртами, девушки раскачивались в такт ритму всем телом и движениями животов и бедер, выражали томление, переполненность ожиданием. Они взывали:


О, Киприда златокудрая!
Киприда, рожденная из белой пены
И женской пышности!
О, Киприда, украшающая и насыщающая,
Властительница жизни, любви и рождения!
Сладостная! Явись нам!
Явись нам!
Явись нам!
Явись нам!

Главная жрица храма, громадная черноволосая гетера, столь совершенных и согласных форм, что тело ее и через хитон глядело притягивающим все взоры овалом торса, кругами грудей с коричневыми сосками, длинною в перст, стояла в молении, воздев руки к морю, полузакинув голову с золотым обручем-нимбом, приопустив ресницы, всматривалась в неспокойную морскую даль. Оттуда должна была явиться золотоволосая, нежная, белая, как морская пена, чарующая, как Луна, сама Афродита-Киприда, славная на всю великую и малую Элладу. Каждый год в этот день и час являлась она тысячам жаждущих, выходила из пены прибоя у высокой красной скалы, в бухте, перед которой стоял ее храм.

Жрица-гетера была точной копией Афродиты, и потому на ее смуглое, сквозящее сквозь хитон тело с вожделением взирала толпа мужчин и женщин. И вот она опустила руки. По всему телу гетеры прошла крупная дрожь и замерла в расставленных, как дорические колонны, основаниях ног, стянутых золотистыми ремнями узорных катурн. Черные ресницы сомкнулись. Жрица казалась спящей.

Музыка стихла.

Только одна большая раковина Тритонис — рог морского бога Тритона продолжала пронзительно-призывно гудеть.

— Глядите, глядите! — пронесся крик.

Руки гетеры медленно поднялись до высоты плеч и разошлись в стороны с раскрытыми, как для привета и для объятий, ладонями. Веки открылись, словно крылья бабочки. Исступленный взгляд сапфировых глаз ударил, подобно снопу Электры.

И все устремились взглядами в мглисто-седую и синюю даль моря. Там, далеко, показались черно-зеленые тела дельфинов, морских коней, мчавших волшебную ладью, что возникла вдруг в ореоле клубящихся брызг.

— Дельфины! Дельфины! — пронесся вопль в толпе.

А веселые морские кони стремительно приближались, неся вал вздымающейся пены.

— Я вижу ее! — воскликнула жрица. — Я вижу тебя, о Богиня!

И все уже видели, как стоя меж дельфинов на своей золотой ладье среди пены волн, сияла розово-белым телом богиня, так женственно и лукаво неся свою без меры плотскую суть. Казалось, она несла своим телом одну слепящую всех улыбку. Вот она возвела прекрасные руки, протрубил рог Тритона. И тотчас же ее кони послушно нырнули, скрылись, унося золотую ладью, а Богиня стояла в пене прибоя, нарастающего, кипящего, и, казалось, соединялась с ним, была рождена им, была его отражением. Волны отхлынули, повинуясь ей, и она медленно вышла на берег, невероятная в своей женской красоте. Она шла, неся в руке только скипетр, ее вечный символ — и над нею, слетев с портиков храмов, кружились, восторженно хлопая крыльями, белые голуби.

Афродита пошла к своему храму. Зачарованно следом на ней следили тысячи жадных глаз. Розовый раскрытый хитон вился по ее спине и бедрам, когда она, величественно ступая, поднималась на центральный подиум. И она вошла. И тотчас прогремел гром, а воздух наполнился запахом цветущих жасминов. Афродита повернулась к толпе у подножия храма, подняла руку с золотым венцом, и в этот момент медленно, как с живой статуи, стал сползать и упал на подиум ее хитон. И все видели ее сияющее божественным светом, белое и розовеющее, как ионийская раковина, исполненное мучительного совершенства тело.

Розовыми волнами лежал у ее ног пышный хитон. Цвели груди, будто указывающие удлиненными сосками на высшую сущность жизни. Как купол неба был безмятежен ее живот. Столпами Геи стояли мощные, прекрасные ноги. Как таинство всех тайн, манила взгляды никем из смертных нераздвинутая щель желания и наслаждения, и как обещание вечного счастья, было ее лицо, исполненное всепрощающей женской ласки, внимания, мудрости и терпения, — всего, что ждали, на что надеялись и чего желали собравшиеся на этом священном берегу у главного храма. Она вселяла надежду, она пробуждала любовь, она царила, не пытаясь даже вмешиваться в эту понятную и непонятную ей жизнь.

И на площади началось хаотическое необратимое кипение толпы, хор смешался с ней, послушницы храма-гетеры начали свою праздничную службу. И, повинуясь им, бежали друг к другу с криками счастья и лицами, переполненными желанием, все, кто был тут. Женщины падали на колени, опрокидывались на спины, стягивали пояса и распахивали хитоны. Кое-где из-за них вспыхивала драка, но тут же утихала, потому что женщин было много, много больше, чем мужчин. И женщины доставались всем, отдавались каждому пожелавшему. Крики радости, стоны счастливых наполняли воздух, оглашали берег, где ритмично накатывались и рассыпавшись, отступали бесконечные, неостановимые валы.

На площади у подножия храма в свете факелов и горящих плошек кипела оргия. Лилось в кубки вино. Плясали обнаженные зубастые гетеры. Кифары, лютни и лиры оглашали все окрест непристойными звуками, били барабаны, звенели бубны. И все предавались любви, кто хотел, с кем хотел и как мог. Стоны женщин сменялись счастливыми криками. Сквозь них прорывался порой безумный звериный рык и восторженные рыдания. Лилось в лоно и брызгала в песок животворная мужская сила и сок страстных женщин мускусом ударял в ноздри. Освобожденные и насытившиеся лежали, обняв друг друга. И никто не презирал никого. В этой страсти, отдаче и празднике были все равны — почти еще мальчики и плешивые старики, юные девушки с гордыми лицами аристократок и пожилые женщины. Здесь были потрясенные только что свершившимся девы, и без меры развратные низшие рабыни-послушницы, и гетеры, с ненасытными улыбками ожидающего непреходящего желания. Любили все.

И возле всех как бы витала увиденная ими Афродита. Опьяненные сотворенным созерцали в ожидании нового прилива сил, лучшего и большего. Чудились им в восторгах обладания, в пламенных вожделенных содроганиях райские сады, бесконечное счастье, исполнение всех желаний… Каждый отталкивал подальше жуткую суть — все останется, как было, и придут за этим кратким праздником когтящие душу желания, пустые мечты, несбывшиеся надежды и тягостные болезни». (Н.Никонов «Чаша Афродиты».)

Непристойное для современного человека понятие оргии, древнему эллину виделось делом весьма богоугодным и посему осуждать его за это мы не имеем никакого права. У него на этот счет были свои взгляды, которые органично вписывались в правила игры, предложенные ему неугомонной Матушкой-Природой.

На любвеобильном празднике жизни лишь замшелым старцам не достается ни одного лакомого кусочка от сладкого пирога. Тяжко стенают они от этой вопиющей несправедливости:


Без золотой Афродиты какая нам жизнь или радость?
Я бы хотел умереть, раз перестанут манить
Тайные встречи меня, и объятья, и страстное ложе.
Сладок лишь юности цвет и для мужей и для жен.
После ж того, как наступит тяжелая старость, в которой
Даже прекраснейший муж гадок становится всем,
Дух человека терзать начинают лихие заботы.
Не наслаждается он, глядя на солнца лучи,
Мальчикам он ненавистен и в женах презрение будит,
Ведь столь тяжелую бог старость для нас сотворил!
После ж того, как пленительный этот окончится возраст,
Стоит ли жить? Для чего? Лучше тотчас умереть!
Беды несчетные душу нещадно терзать начинают:
У одного его дом гибнет. Идет нищета,
Страстно другому детей бы хотелось иметь, и однако
Старцем бездетным с земли грустно он сходит в Аид.
Душегубительной третий болезнью страдает. И в мире
Нет человека, кого б Зевс от беды сохранил. (Мимнерм)

Но есть в Элладе обычай, который позволяет старцу утешиться сладостями теплого приюта и чувственной любви в его холодной безысходности. Нужно только, чтобы о том позаботились его дети.


Право, я старику, все, что нужно ему
Предоставлю: ячменный отвар,
Меховую накидку и мяконький плащ,
И девчонку найду для него — растирать
Поясницу и член. (Аристофан)

Для молодых же и страстных сегодня, сейчас ликует вместе со своей матерью Афродитой неугомонный всемогущий бог Эрот – любимец ночи, наполняющий жаждущую землю творениями своих желаний.


Будет он ночь воспевать, что людей родила и бессмертных,
Ночь — начало всего, назовем ее так же Кипридой.
Внемли, блаженная, в звездных лучах, в сиянии синем!
Внемли! Отрадны тебе тишина и сон безмятежный.
Ты, о веселая, добрая, праздники любишь ночные,
Мать сновидений, ты гонишь заботы и отдых приносишь.
Все тебя любят, дарящую сон.
Ныне, блаженная, всем вожделенная ночь, — умоляю,
Внемли с охотой словам к тебе обращенной молитвы,
Мне благосклонно явись, разогнав мои страхи ночные. (Орфический гимн)

Но не всегда они разгоняются и потому «богобоязненный афинянин в день Кружек вымоет руки, окропит себя со всех сторон священной водой и будет ходить целый день с лавровым листом во рту. Перебежит ему путь хорек — он прирастет к месту, пока не пройдет кто-нибудь другой или пока он сам не бросит через дорогу трех камней. Проходя мимо стоящих на перекрестке изваяний богов, он возольет на них масло из своего сосуда и лишь после этого благоговейно удалится. Прогрызет у него мышь добрый мешок, он отправляется к прорицателю с вопросом, как ему быть. Посоветует тот починить мешок, он его послушается, а вернется домой — принесет умилостивительную жертву. Он не сядет на могилу, не приблизится к трупу или роженице. Думает: „Как бы не осквернится“. Привидится ему сон, он побывает у толкователя снов, у предсказателя, у птицегадателя, чтобы получить совет, какому богу или богине вознести молитвы. Если он увидит в толпе человека с чесночным венком, он омоет голову и пригласит жрица произвести очищение морским луком и кровью щенка, приметит сумасшедшего или припадочного — начнет плевать себе на грудь». (Феофраст «Характеры») Вот оказывается сколько дополнительных хлопот встречается в жизни богобоязненного афинянина. Но и этого ему было мало.

Каждые два года жрецы совершали обряд Элевсинских таинств, доступных лишь нескольким посвященным. «Такие праздники назывались мистериями, а люди, допущенные к участию в них — мистами. Они начинались с того, что ночью мисты, возглавляемые жрецами, в масках и с факелами в руках отправлялись к сооружению, сложенному из пригнанных друг к другу каменных плит. Общими усилиями одну из плит отодвигали и из ниши в нижнем камне доставали свиток, содержавший правила проведения мистерий. Эти правила громко зачитывались и вновь клались в каменное хранилище, после чего процессия направлялась в храм, бывший центром культа Деметры и ее дочери Персефоны. Судьба именно этой богини давала участникам мистерии надежду на возвращение к жизни после смерти.

В храме посвященные приобщались к жгучей тайне потустороннего существования. Пока они проходили из одной части святилища в другую, по сторонам временами вспыхивал яркий свет, выхватывающий из мрака тени или фигуры чудовищ подземного мира. Одновременно раздавались собачий лай, скрежет, вопли, стоны и другие «звуки смерти», усиленные специальными приспособлениями. После всех этих ужасов перед мистами открывались помещения, полные света. Здесь под успокаивающие звуки флейт мисты, взявшись за руки, исполняли ритуальный танец ликования и возвращения к жизни. Элевсинский обряд мыслился как подготовка к переходу из одного мира в другой, как наглядный урок преодоления загробных мук и приобщения к бессмертию». (Детская энциклопедия)

В то время как жрецов заботили вопросы бессмертия в таинственных полутемных коридорах храма, молодые, жизнерадостные, здоровые эллины стремились проводить свободное от трудов праведных время под ярким солнцем Эллады, участвуя в организуемых каждые четыре года соревнованиях под названием — олимпийские игры.

О возникновении олимпийских игр существует легенда. Они сначала назывались погребальными, ибо проводились в честь героя Пелопса, похороненного в кургане около города Олимпия, окруженного зеленой дубовой рощей. В этих играх неизменным участником был Геракл, который, конечно же, одерживал победы во всех видах состязаний над всеми остальными участниками. Геракл постепенно сошел с арены состязаний, а игры перестали носить название погребальных и получили новое – Олимпийские, на которых


И песни звучат, и копья стучат,
Ибо здесь
В каждом пылает дух
Ревностью искуситься в состязании.

На период проведения всенародных игр объявлялось священное перемирие и дороги, по которым можно было добраться в Олимпию, считались находящимися под покровительством самого молнеметущего Зевса. Поэтому ни одна из воюющих сторон не смела брать оружие в руки, покуда громовержец не насладится силой и ловкостью своих подопечных смертных, вверенных его заботам.

Олимпийский праздник состоял из священнодействия и последующих разнообразных спортивных состязаний, причем последние, хотя и являлись частью священной церемонии, носили тем ни менее весьма практичный характер и отвечали самым обычным земным надобностям. В первую очередь учитывались проблемы простого пастуха, которому необходимо было, дабы сохранить в целости и неприкосновенности свое стадо, уметь уберечь его от разброда, волков и разбойников. Для этого пастух должен перескочить через широкую расщелину, издали попасть в противника камнем или обычной палкой, вблизи вступить с ним в рукопашную схватку и непременно одолеть своего противника, как бы силен он ни был. Отсюда и проистекает программа ранних олимпийских игр: бег, прыжки, метание диска и копья, борьба. Позднее к ним добавились скачки верхом и на колесницах, в которых отрабатывались навыки, необходимые воину.

В наши дни честные, угодные Матери-Природе, языческие игры превратились во Всемирные Олимпийские, в которых всеми мыслимыми и немыслимыми способами выжимаются из спортсменов доли секунд, миллиграммы веса миллиметры расстояния ради достижения рекордов не только в спорте, но и в весьма увесистом материальном вознаграждении за них. Пастухов, стремящихся повысить свои профессиональные качества, здесь ни при каких прожекторах не отыщешь. Спортсмены, выжимающие свои силы до последней капли, подтачивают свое здоровье так, что в недалеком будущем им не только коров пасти, но и на больничной койке, случается, становится лежать довольно трудно. И никакие баснословные вознаграждения не исцеляют их. Целая огромнейшая индустрия работает на завоевание рекордов, в общем-то никому не нужных. Хотя тут я, мой дорогой читатель, не права. Крупные денежные воротилы наполняют свои карманы с верхом. А степень азарта участников соревнований и их болельщиков нисколько не изменилась со стародавних времен. Так, если смело взглянуть правде в глаза и спросить у нее: «Стоило ли менять правила игры?..» – Она честно ответит: «Не было в этом никакого смысла».

Но пусть столь прагматичный взгляд на веселые игры человечества останется на совести их устроителей. Мне бы хотелось отметить другую особенность языческих праздников, а именно: с языческими богами, живущими бок о бок с древними людьми, можно было играть, устраивать в их честь великолепные праздники, веселящие душу и тело. Не случайно столь многие из них сохранились: всяческие роскошные карнавалы, сабантуи, Масленицы — прощание с холодной зимой, дни Ивана Купала, наполненные безудержной любовью. Современные люди ни в коем случае не хотят расставаться с ними.

Во все времена и во всех концах света они любили и любят веселые азартные игры. Более того, люди стараются внести элемент игры и в каждое дело. Эту особенность подметил и оформил ее в мудрейшую мысль Иммануил Кант, сказавший однажды: «Человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет». Сложная, интригующая, захватывающая всю душу, игра в любой сфере деятельности может произвести на свет великолепное Изделие Рук Человеческих. Работа же, конечно, принесет определенные плоды своего труда, но эти плоды не будут нести на себе печати высочайшего произведения. Быть может, поэтому слово «работа» в корне своем содержит слово «раб».

Если языческие боги любили порезвиться с людьми, то с богами современных мировых религий так не поиграешь. Все мероприятия в честь этих богов связаны с длительным неподвижным пребыванием в различных храмах, медленными шествиями, выслушиванием проповедей и вознесением молитв. Безусловно, и хорошую проповедь послушать полезно, и переговорить с богом во время молитвы крайне необходимо, но… не все же время быть столь серьезным и оторванным от веселых жизненных затей.

Вернемся же к веселым затеям, к героям древних Олимпийских игр. Самым знаменитым атлетом тех времен был Милон Кротский — ученик великого философа и математика Пифагора. Еще будучи мальчиком, он стал тренировать не только ум, но и физическую силу, поднимая каждый день на плечах теленка и обнося его вокруг философской школы. День ото дня рос теленок, но поспевали в росте за ним и силы Милона, когда же теленок превратился в весьма и весьма увесистого быка, Милон по-прежнему, обносил его вокруг родной школы. Он очень любил и другую забаву, которой приводил в трепет зрителей: силач туго обвязывал свою голову веревкой, вздувал до предела жилы на висках и рвал оную на части. Когда Милон предлагал любому самому сильному силачу отвести от его ладони в сторону мизинец, ни один силач не мог справиться с этой задачей. Поэтому не удивительно, что философ-силач одерживал на олимпиадах победу за победой. Однажды в честь него отлили бронзовую статую во весь рост, победитель не погнушался черной работы, сам взвалил свою статую на свои плечи и установил ее на положенной место в предназначенном для нее храме.

Разумное проживание в пространстве «золотой середины» — сочетание интеллектуальной и физической деятельности позволили Милону прожить до старческого возраста. И он продолжал бы жить да жить и дальше, да вот подвела атлета его, увы, уже необоснованная уверенность в своей былой силе. А произошло следующее: увидел Милон в лесу расщепленное молнией дерево и потехи ради решил довершить то, что не закончил Зевс, то есть расщепить дерево надвое. Но то ли состарившиеся силы подвели его, то ли Зевс решил наказать за недостойную гордыню, неизвестно, известно лишь одно — крепко- накрепко защемленная рука осталась в коварном дереве. В это время дикий лев вышел из чащи и без труда овладел легко доставшейся ему добычей.

Атлету Полидаманту довелось встретить иную, истинно героическую смерть. Однажды он со своими товарищами сидел в пещере и вдруг над ними треснул и стал обваливаться ее свод. Товарищи бросились прочь, а Полидамант счел этот побег позорным, подпер своим телом каменную глыбу, но силы природы оказались гораздо сильнее человеческих, и свод придавил героя.

Атлету Феогену удалось одержать 1400 побед, а это значит получить в «награду» и 1400 побежденных соперников, отчаянно завидовавших ему. После смерти Феогена один из завистников приходил, скрежеща зубами в ночи, к статуе героя и хлестал ее бичом. Пришло время, когда статуя не выдержала такого издевательства, упала и придавила насмерть усердно хлеставшего ее. Оставшиеся в живых завистники обвинили статую в убийстве и сбросили ее в море. На следующий год, как того и следовало ожидать, на обидчиков свалились моровые болезни. Дабы спасти последних, оставшихся в живых, прорицатель повелел вернуть статую на место и устроить в честь ее небывалое празднество, дабы беды прекратились и все увенчалось благополучным концом. Так всё и совершили по преднамеченному. И тогда наступили мир и согласие.

Победитель в олимпийских играх считался человеком, отмеченным богом, поэтому он получал венок из священной оливы и пользовался у себя на родине божественными почестями, которые отнюдь не ограничивались лишь моральным удовлетворением, а влекли за собой и немалые материальные преимущества. Случалось, что победителя удостаивали высшей награды, какой только можно почтить человека, оказавшего услугу своей родине: он становился пенсионером полиса — город его не только кормил, но и предоставлял ему шикарное место для проживания в городской ратуше.

Вторыми после Олимпийских игр по известности и великолепию считались игры в Дельфах, у подножия горы Парнас в честь победы над Пифоном — чудовищным змеем, порожденным разъярившейся богиней Геей и убитый мужественным Аполлоном. Отсюда название игр — Пифийские и ориентация их в большей степени в сферу искусства, нежели спорта. Пальмовые и лавровые венки оспаривали музыканты, поэты, ораторы, актеры-мимы. При этом целый оркестр играл и во время гимнастических состязаний. Не случайно именно в Дельфах на стене одного из зданий сохранилась запись музыкального отрывка, сделанная специальными нотными знаками.

«Призовой фонд» Пифийских игр был не столь высок, как Олимпийских. Награды участникам были невелики: их венчали лавровым венком или преподносили корзину винных ягод. Но слава об увенчанных гремела на всю Элладу.

Надо сказать, что каждый полис имел свой праздник: в Спарте устраивали состязания плясунов, в Дельфах состязание певцов, а Афины и некоторые другие города устраивали конкурсы красоты, причем не только среди женщин, но и среди мужчин. И это правильно, ведь мужская красота — это тоже великое достояние Ее Величества Природы, поэтому не стоит его игнорировать. Победы на всех этих конкурсам сулили победителям неисчислимые блага, отчего поток стремящихся участвовать в них никогда не иссякал.

Все эти празднества, жертвоприношения, обряды проходили конечно же в великолепных храмах или подле них. Греческий храм — обитель богов, созданных людьми, был не только культовым сооружением, но и культурным центром. В переводе с греческого слово «храм» означает «корабль». Это не стоящее на неподвижном фундаменте здание, а любящее дальние странствия судно. Видимо храм для эллинов – не застывшее изваяние, а бесконечный путь к богам. И если принять во внимание, что обычно храм эллинов окружала колоннада, то этот странствующий корабль, пронизанный светом солнца и украшенный невесомостью облаков, представляется окрыленным, как бы парящим в воздухе, возносящимся к богам.

Одним из самых великолепных храмов архаического периода был храм Аполлона в Дельфах. Они затерялись среди звенящей тишины, окруженной горами, и были совершенно отрезаны от мира. Рядом с храмом рвались к облакам почти вертикальные пики белоснежного Парнаса, а в середине храма лежал большой белый камень, носивший гордое название — «пуп земли».

По дороге к храму располагался целый ряд сокровищниц. Их посвятили Аполлону общины разных городов. Дары представляли собой целый музей под открытым небом. Здесь были статуи и скульптурные группы, бронзовые треножники и алтари, поставленные в благодарность богу, принесшему в Элладу святой дар Искусства. Всюду расположенные изящные небольшие постройки подчеркивали величие видневшегося за ними храма Аполлона.

В своих залах храм хранил вазы с геометрическим орнаментом в виде непрерывной ломанной линии с завитками, прекрасно известным и в наши дни по многим декоративным вещицам. Наиболее популярными были амфоры — овальные сосуды с двумя ручками, объемные снизу и завершающиеся кверху узким горлышком. Позже орнаменты заменили схематичные, сильно стилизованные росписи с сюжетными сценами, которые отражали как правило две главные темы — оплакивание покойного и вынос тела к месту захоронения.

Со временем менялись, разнообразились и формы, и росписи. Художники, вооружившись кистями и красками, в сочных картинках живописали разнообразные перипетии божественных судеб. На светлом фоне аттических ваз прорисовывались черные лаковые фигуры, как бы создавая негативное изображение. Очень тонко заостренной кисточкой художник наносил краску на еще сырую глину. Потом по особой технологии вазы обжигали, и не по одному разу. Время не сохранило рецепт состава черного лака, отличавшегося великолепным глубоким тоном и ярким блеском. У подражателей лак всегда принимал неприятный буроватый оттенок, терял своеобразную бархатистость непроницаемой черноты.

Одна из ваз сохранила изображение, на котором воины отстаивали у врагов тело своего павшего товарища. Надо сказать, что для эллина было делом чести унести погибшего и его доспехи с поля боя. Это действо приравнивалось к подвигу. Внутренняя поверхность чаши для возлияния представляла иную картину. В сцене «Дионис и разбойники», последние решились на гнусное предприятие — они сговорились продать юношу-бога. Но Дионис не растерялся в предложенных обстоятельствах и, ни секунды не медля, превратился в грозную медведицу. Разбойники, испугавшись такой метаморфозы, попрыгали в воду, предварительно приняв облик дельфинов, дабы чувствовать себя уверенно в водной стихии. В эту чашу наливали вино, и, если ее владелец неумеренно пил, он как бы превращался в разбойника, если соблюдал умеренность, оставался с небожителями и был мил своим богам. Таким образом чаша стала не только произведением искусства, но несла в себе и нравственную задачу.

Скульпторы тоже не сидели сложа руки, «вооружившись резцом, они вырезали из дерева, а затем высекали в твердом известняке и мраморе — лучших пластических материалах на земле — либо отливали в бронзе изображения человеческого тела, того тела несравненной красоты, которое принадлежало и людям, и богам. Этих богов, населявших весь мир, и скрытых суровой тайной, надо было во что бы то ни стало расположить к себе, сделать ручными. Чтобы их очеловечить, не было лучшего способа, как наделить их совершенным и осязаемым телом мужчины или женщины». (Боннар)

Да, трудную задачу поставили перед собой эллины, но не отказались от выполнения ее, не пошли по более легкому пути древних иудеев, постановивших в своих заповедях: «не сотвори себе кумира», не создавай ни в камне, ни в глине, ни в дереве тела бога своего. Эта заповедь запретила на многие века иудейским людям заниматься изобразительным искусством, тем самым не дав возможности стать творцом, подобным богу. И не случайно в древние времена иудеи не оставили после себя памятников искусства. Зато оставили их неутомимые в своем творческом поиске древние греки.

Первоначально совершенного тела из под резца никак не выходило. Для достижения столь сложного результата требовался кропотливый многовековой труд. Первые монументальные статуи очень напоминали собой столбы, представлявшие фигуры юношей и девушек с тесно прижатыми к телу руками и неподвижным взглядом, устремленным в бесконечное пространство. В скульптурах Полимеда девушки плотно прижимали к груди дорогие для них вещи: зайца, цветок, гранат, яблоко, а их лица с огромными глазами излучали улыбку и огромную жизненную энергию. «Сначала исследователи считали, что улыбка получалась у мастеров случайно. Из-за неумения обрабатывать должным образом фас и профиль лица. Затем стало очевидно: улыбка — выражение радости бытия, отличающее эпоху архаики в целом. Девушки изображены в дорогих нарядных одеяниях. Края одежды украшены богато вышитыми орнаментами. Помимо традиционного хитона и плотного плаща, на них одета модная короткая косая накидка, углом свисающая спереди. Кокетливым жестом девушки придерживают край просвечивающего одеяния, собранного в складки.

В храме Аполлона находился знаменитый оракул — место, где оглашались пророчества. Прорицательница при храме приводила себя в состояние божественного безумия водой из местного источника. При ней состоял жрец-преводчик. За сбывшиеся предсказания о победе в битве фараон Нехо прислал этому оракулу богатые дары. Пользующийся советами дидимской прорицательницы царь Лидии был настолько щедр к оракулу, что его золота оказалось достаточно для постройки милетянами военного флота и начала войны с персами.

Вопросы, над которыми приходилось ломать головы жрецам, интересны для понимания религиозного сознания эллинов, их представлений о возможностях не только оракула, но и божества. Один из вопрошавших доверил свинцовой табличке вопрос, им ли зачат младенец, который вот-вот должен родиться у его жены, или кем-либо еще. Второй желал узнать, кто похитил подушки, которые он, видимо, проветривал на воздухе; третий спрашивал, будет ли для него выгодным разведение овец, а некая женщина интересовалась, окажется ли удачным ее лечение. Многие оракулы специализировались на помощи больным, чаще всего прибегая к священным снам. Другие шли еще дальше, открывая вопрошавшим тайны загробного мира». (Д.Э)

Самый знаменитый случай с пророчеством случился с царем Крезом. Его желание начать войну с могущественной Персией требовало первоначального подкрепления советом оракула. И тогда Крез решил испытать всех знаменитых оракулов мира. Всем посланцам он повелел в один и тот же день спросить у разных оракулов: что делает сейчас великий Крез, царь Лидии?

Дельфийский оракул ответил посланцу так:


В море я капли сочту и на берегу исчислю песчинки,
Знаю, что мыслит немой, и слышу, что молвит безгласный.
Чую вкус черепахи, что варится вместе с ягненком, —
Медь вверху, и медь внизу, а они посредине.

Посланец аккуратно записал предсказание и передал его Крезу. Увидев это предсказание, Крез возликовал, ибо именно этот ответ оказался наиболее точен, потому что царь как раз варил в медном котле одновременно ягненка и черепаху, полагая, что никому и в голову не придет сотворить столь необычное вкусовое сочетание. Дельфийского оракула такая идея, однако, посетила. После этой проверки Крез уже с полной уверенностью стал уточнять именно у дельфийских жрецов, как и когда ему двинуть свои войска на Персию.

В самой высокой части святилища располагался театр. Здесь поэты, рождавшие лирическую, сатирическую и гражданскую лирику, переплетали ее с музыкой и танцами, восхваляя или высмеивая, пленяя или поучая как простых смертных, так и богов.

Поэтические произведения исполнялись в храме под звучание лиры. Они скорее пелись, чем произносились. Поэтому-то греческое слово «лирикос» означает «поющий под лиру». На сцене театра певцы пели и соло, и хором. Хоровые песни посвящались прежде всего богам и во славу богов. Они назывались гимнами. В них чтили, ублажали и радовали небожителей своим несравненным искусством простые смертные.

Зевсу было посвящено много гимнов. А Аполлону и его легкоступающим и мудропоющим спутницам — Музам, быть может, и того больше.


Музы, молю – из толпы многогрешного рода людского
Вечно влеките к священному свету скиталицу-душу!
Пусть тяжелит ее мед ваших сот, укрепляющий разум,
Душу, чья слава в одном – в чарующем ум благоречье!

Но особенно часто во всех уголках Эллады исполнялся гимн в честь бога новобрачных Гименея. Ведь он благословлял жениха и невесту на долгий жизненный путь, перевитый и радостями, и печалями.

— Заходи напутствующий бог на наш свадебный пир, — пел хор:


Эй, потолок поднимайте, —
О Гименей! –
Выше, плотники, выше!
О Гименей!
Входит жених, подобный Арею,
Выше самых высоких мужей. (Сапфо)

Когда же свадьба подходила к концу, новобрачные удалялись за двери своей опочивальни и прикрывали их. Хор уже изрядно подвыпивших гостей пел им другую свадебную песнь, называвшуюся эпиталама. Это была песнь спального покоя. В ней, в несколько игривой, фривольной форме, желали прекрасному жениху и трепетно-смущенной невесте радостного вхождения в мир чувственной любви, а также многочисленного потомства.

Древние греки любили в своих стихах не только возвеличивать, но и подтрунивать, дразнить, бранить своих не совсем богоугодных соотечественников. Это были стихи-ямбы. Их не пели, а читали нараспев.

Самый знаменитый автор таких стихов поэт Архилох, живший после 650 года до нашей эры, благодаря своим язвительным строкам, удостоился легенды, которая повествует о том, как Архилох собрался было жениться, да отец невесты по каким-то причинам воспротивился этому браку, и поэт набросился на несостоявшихся невесту и тестя со столь злобными ямбами, что последним не удалось снести позора и они закончили по собственной воле свой жизненный путь в объятьях туго обхватившей их петли.

И вслед им прозвучали слова, не содержащие в себе и капли горечи:


Кто падет, тому ни славы, ни почета больше нет
От сограждан. Благодарность мы питаем лишь к живым, —
Мы, живые. Доля павших – хуже доли не найти.

Имеет ли это придание в своей основе какое-то действительно произошедшее событие – не известно. Но скорее всего авторам ямбического стиля полагалось быть не только в поэзии, но и в жизни язвительными и колючими как никто другой. Примером тому служит история поэта-ямбиста Гиппонакта, который своими бичующими строками довел до самоубийства двух скульпторов. Дело в том, что ему не по вкусу пришлись их изваяния. Они показалось ему нелицеприятными. И в стихах он отомстил ваятелям. Едва ли эти два случая могли быть простым совпадением. Сложение подобных легенд, видимо, требовал стиль жанра. Ведь не один ямбический поэт Архилох имел подобную легенду.

Но он не только бранился, обвинял и заставлял страдать людей, пускай часто и заслуженно. Собственное страдание ему было не менее знакомо.


От страсти обезжизневший,
Жалкий, лежу я, и волей богов несказанные муки
Насквозь пропитывают кости мои.

Одна из научных гипотез предполагает, что данное поэтическое течение получило свое имя от простой служанки Ямбы, которая смогла немного утешить несчастную Деметру, потерявшую свою дочь Персефону. Шутки Ямбы были не только веселыми, но, вероятно, и непристойными. Потому что в «земледельческом обряде непристойность имеет магический смысл: называя те части тела, органы и функции, которые отвечают за плодородную силу и способность человека, она в самой природе будит эту силу. Именно её и нужно было возродить в Деметре, отвечающей за плодородие всей Греции». (Д.Э.)

Вот из каких благих истоков родилась ненормативная лексика. Оказывается это ни что иное, как народно-божественный фольклор. Подумать только…