Глава31


<p>Глава 31</p> <p>

Айседора испытывала полное опустошение. Вопросы без ответов плотной стеной оградили ее от всего мира. «Где взять силы и средства, чтобы начать все с нуля? Да и нужно ли это делать? Но, с другой стороны, возможно ли жить в бездействии? Куда пропали друзья, возлюбленные, поклонники, мечты? Как могло так случиться, что мир отвернулся от меня? За что? За какие грехи беды валятся как из рога изобилия?.. Да мало ли их, грехов-то? Одно то, что я в своей жизни не раз успела «оскорбить любовь любовью новой», никогда не простится мне. Но ведь я любила, искренне любила всех своих возлюбленных. И не моя вина в том, что всему приходит конец… А может быть, моя, и только моя? И теперь все, что со мной происходит, — это расплата за слишком самостоятельную и независимую жизнь в обществе, созданном исключительно для свободных мужчин. И хотя я одна из немногих женщин, которая добилась свободы, — но какой ценой, боже, какой ценой!..»

Навязчивая мысль терзала ее всякий раз, как только она подходила в своей меблированной комнате к платяному шкафу, чтобы взять оттуда что-либо из одежды. Ей казалось, что шкаф упрекал ее: «Эх, Айседора, Айседора, что же ты сделала, совсем обездолила меня! Одни твои жалкие одежды висят на моих вешалках. А где же детские платьишки, штанишки, ленточки? Да и мужских костюмов я что-то не вижу. До тебя я хранил в себе массу стареньких перештопанных вещей, которые, как правило, совались в меня в полном беспорядке. Это была одежда всех размеров, принадлежавшая мужчине, женщине и целой куче их ребятишек. Нам было очень тесно, но весело в этом стихийном беспорядке. А сейчас я умираю от тоски. Твои наряды одиноко свисают с моих плечиков. Уезжай-ка ты отсюда! Твоя тоска меня угнетает. Я буду ждать веселых жильцов».

— Господи, куда же я уйду? — оправдывалась Айседора перед платяным шкафом. — Что толку менять одно жалкое жилище на другое? И если я вновь стану жить в шикарном доме, разве его стены спасут меня от самого страшного горя, которое выпало на мою долю? Ты упрекаешь меня, что нет в тебе детской одежды, а мне что делать? Казнить себя? Упрекать Бога? Мое горе самое непереносимое. И даже скорбное рубаи Омара Хайяма не сможет утешить меня.


Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь… А пешки? — Мы с тобой.
Подвигают, притиснут — и побили,
И в темный ящик сунут на покой.

Даже смерть навряд ли избавит меня от тоски. Померкли краски жизни, и я выпала из веселой игры. Вот так-то… И не упрекай меня больше, не надо…

Но платяной шкаф не слушал ее и всякий раз навязчиво затевал свой нудный монолог.

«Пускай же случится что-нибудь, хоть что-нибудь, — молила Айседора. — Что-нибудь чудесное, удивительное, непредсказуемое, что вытолкнет меня на поверхность».

И спасение пришло. Однажды вечером оно появилось в образе давней подруги Мэри Дести, решившейся приехать из Америки в послевоенную Европу.

— Айседора, бедная моя Айседора, как ты осунулась! Смотри-ка, как много серебра появилось в твоих волосах.

Они обнялись и вместе проплакали до глубокой ночи, вспоминая свою юность.

— Послушай, я же совсем забыла. Я привезла тебе подарок!

Мэри открыла свой чемодан и легким взмахом волшебника извлекла оттуда что-то красочное и удивительное. Это была шаль. Мэри широким жестом раскинула ее на полу. Она заняла почти все пространство. Большая желтая птица на алом фоне парила, расправив крылья, вокруг нее распустились синие астры, а черные иероглифы хранили в себе нечто таинственное и мистическое. Айседора ахнула:

— Боже, какая прелесть! Это чудо… чудо… чудо… Откуда, Мэри, этот кусочек рая, откуда, скажи?..

— Тебе понравилось? Я знала, что угожу тебе. Как я рада! Представь себе, эту шаль я расписала сама, тебе в подарок.

— Удивительно, в тебе проснулся истинный художник! Шаль просто завораживает меня. А о чем говорят эти таинственные иероглифы? Истинно, они содержат в себе чудесную тайну. Ты знаешь, Мэри, я только сейчас поняла, что, видимо, в одно из предыдущих своих рождений жила на Востоке. Это совершенно верное предположение, потому что я ощущаю родство с этим великолепным рисунком. Несомненно, что и ты, создательница этого шедевра, тоже раньше жила там.

Они подхватили шаль, обернулись в нее и закружились по комнате, импровизируя восточный мотив.

— Ах, чудная моя Мэри, ты принесла мне в своих ладошках живую воду! Но было бы еще прекрасней, если бы в твоем чемодане оказалась и бутылка шампанского. Представь себе, вот уже довольно долго я не могу позволить себе обычный ежедневный бокал этого напитка.

— Как славно, что твои привычки не изменились! Если бы ты попросила коньяк или водку, то их бы у меня не оказалось, а шампанское я, конечно, прихватила с собой. Солнце засияло в глазах Айседоры.

На следующий день Мэри рано ушла из дома, но вскоре вернулась с большими свертками. Среди всяческой снеди оказался пакетик с краской для волос. Несколько часов было отдано священным манипуляциям над внешностью Айседоры. А вечером они отправились в одну из веселых шумных компаний художников и поэтов. Айседора гордо несла на своей голове пышный сноп бронзовых волос, а несколько постаревшее черное крепдешиновое платье она украсила новой шалью.

Вечеринка удалась на славу. Все ее участники обладали замечательным качеством не влачить за собой шлейф своих переживаний и несчастий, который у каждого, конечно же, был весьма приличной длины, а искренне отдаваться малейшей возможности повеселиться. Айседора буквально расцвела. Она снова могла танцевать. Желтая птица на ее шали без устали взмывала и взмывала вверх.

Но вечером, вернувшись в свою комнатушку, она вновь начала грустить. Увидев вопросительный взгляд Мэри, Айседора постаралась объяснить своей подруге, в чем дело.

-Понимаешь, — сказала она, — когда проходит хмель, я вынуждена вдвойне расплачиваться за веселье. Мне трудно объяснить тебе, но это свойство удивительно точно подметил Жан-Жак Руссо в своей книге «Эмиль», которая всегда со мной. Она одна осталась у меня. Ты ведь, наверное, догадываешься, что вся моя библиотека находится в Нейльи, а туда я добраться не могу, так как имение заложено и перезаложено. Но мой верный «Эмиль» всегда со мной. Постой-ка, я найду это место и прочту тебе. Вот оно. Как верно я помню именно эту страницу! Слушай же: «Веселый человек — это часто лишь несчастливец, которому хочется ввести в обман других и забыться самому. Эти столь веселые, столь открытые и сияющие в обществе люди у себя в доме все бывают унылыми и ворчливыми, и на их домашних горько отзывается развлечение, которое они вносят в общество». Айседора на время оторвалась от книги.

— Хорошенько это запомни, дорогая; тебе придется чаще видеть меня в домашних условиях, а это может оказаться невыносимым. Прости, что я прервалась. Слушай дальше: «Настоящее довольство не бывает веселым и шаловливым; дорожа своим сладким чувством, мы, испытывая его, думаем о нем, вкушаем с наслаждением, боимся, чтобы оно не испортилось. Человек истинно счастливый мало говорит и мало смеется; он сжимает, так сказать, свое счастье у своего сердца. Шумные игры, бурная веселость скрывают под собою досаду и скуку. Задумчивость же — подруга наслаждения; умилением и слезами сопровождаются самые сладкие радости, а чрезмерная радость сама навлекает скорее слезы, чем смех. Если обилие и разнообразие утех и кажется на первый взгляд содействующим счастью, если однообразие ровной жизни и кажется с первого взгляда скучным, то, всматриваясь ближе, мы, напротив, находим, что самая приятная привычка состоит в умеренности наслаждений, дающей мало простора и вожделениям, и пресыщению». Вот так. Лучше не скажешь. Айседора отложила в сторону книгу и неожиданно сказала: — Давай-ка ложиться спать.

Мэри поняла, что подруге не хочется продолжать этот разговор, ибо в итоге он привел бы к очень неутешительным выводам относительно ее жизни.

И они легли спать. Это была жалкая попытка хотя бы на пару часов отодвинуть ворох насущных проблем и необходимость совершать какие-то поступки, чтобы иметь возможность продолжать жить.

И вдруг пришло невероятное, неожиданное известие, которое ответило на все поставленные жизнью вопросы, правда не преминув при этом обозначить новые и еще более сложные. Айседора получила приглашение советского правительства приехать в Россию и организовать там школу для детей рабочих.

Из книги «Моя исповедь»:


У меня бывают дни, когда, вспоминая свою жизнь, я чувствую в себе лишь отвращение и полную опустошенность. Прошлое кажется мне рядом катастроф, будущее — тяжелой повинностью, а моя школа — галлюцинацией, порожденной мозгом безумного. Но также бывают и иные дни, когда мне кажется, что моя жизнь является дивной, украшенной сверкающими драгоценностями легендой, цветущим полем, лучезарным утром, увенчивающим каждый час любовью и счастьем, когда я не нахожу слов, чтобы выразить радость жизни, и когда идея моей школы кажется мне гениальной. После приглашения в Россию у меня было чувство, словно душа, отделившись после смерти, совершает свой путь в новый мир. Мне казалось, что я навсегда покину все формы европейской жизни. Разочаровавшись в попытках достигнуть чего-либо в Европе, я была готова вступить в государство коммунизма. Я не взяла с собой никаких платьев. Я представляла себе, что провожу остаток своей жизни в прекрасной фланелевой блузе среди товарищей, одетых с такой же простотой и исполненных братской любовью. Отныне я буду лишь товарищем среди товарищей. Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира, сделавшие мою школу несбыточной. Вот он, новый мир, который уже создан!


Айседора была в восторге от полученного приглашения и начала бурные сборы в Россию. Время опустошающей бездеятельности закончилось в мгновение ока. Первым делом она позвала к себе своих старших учениц, пригласила отправиться с ней и участвовать в создании школы. Но те под самыми различными предлогами отказались. Ехать в разрушенную Россию они не хотели. Согласилась поехать лишь одна Ирма. У нее не было ни родителей, ни возлюбленного, который умолял бы ее остаться с ним, но было желание отправиться с Айседорой и жажда приключений. Ирма стала приемной дочерью танцовщицы и получила гордую фамилию — Дункан.

Айседора несколько раз уговаривала Мэри отправиться вместе с ней. «Ты не представляешь, — говорила она, — какой сказочный золотисто-белоснежный город Москва, какие там дивные, душевные люди!» Но Мэри всякий раз отвечала категоричным отказом и просила Айседору немедленно оставить эту безумную затею, — что можно искать в варварской разоренной стране?

Вскоре Айседору посетил бывший русский посол, который буквально умолял ее остаться в Париже, потому что он и гроша ломаного не поставит на карту за жизнь несчастных женщин, как только они пересекут границу взбесившейся России. «Первым делом вы будете изнасилованы красноармейским отрядом, начиная с комиссара и кончая конюхом, — уверял он. — Если же вам все же удастся добраться до Москвы, то там вас накормят жиденькой похлебкой, в которой будут плавать человеческие ногти. Жить предложат в гнусном бараке, кишащем клопами, тараканами и крысами. Вы ведь не имеете ни малейшего представления, что означает слово «барак», мадам Дункан; уверяю вас, вы рискуете своей честью и самой жизнью».

Но никакие доводы не в силах были ни на одно мгновение поколебать решение Айседоры претворить свою мечту в жизнь. Вместе со своей горничной Жанной она приступила к сборам. Тщательно упаковывалась одежда, теплые вещи, постельное белье, консервы. Айседора отправлялась в Россию на длительный, очень длительный срок.

Смелое решение Дункан всколыхнуло новую волну интереса к ее личности. Журналисты атаковали ее, задавая десятки вопросов.

— Не боитесь ли вы, что окажетесь в голодной разоренной Советской России?

— Что значит телесный голод по сравнению с духовным? Духовный голод намного страшнее. Я не в силах жить дальше, не осуществив своей мечты. Я должна создать свою школу, без этого мое дальнейшее существование кажется мне совершенно немыслимым. Я еду в Россию, чтобы иметь собственный театр, собственный оркестр, публику, которой не придется покупать билеты, и учеников, которые не будут платить за обучение. Я чувствую себя на пути к раю, где царят чистая любовь, гармония и творчество, где нет глупых условностей и где каждый человек отдает все лучшее, что в нем есть, на службу человечеству.

— Но ведь в Америке уже существует множество школ, применяющих ваш метод. Не лучше ли поехать туда и совершенствовать начатое?

— Действительно, в Америке созданы такие школы. Но люди, использующие мои методы, не понимают их и обучают учеников всему, что они не должны делать в танце.

— Какой контракт вы подписали с советским правительством?

— Я не подписывала контракта. Контрактами я сыта по горло. Русских не понимают. Им, возможно, нечего есть, но они полны решимости сделать искусство, образование и музыку достоянием каждого человека. Мне не терпится убедиться, что в мире есть место, где не ставят коммерцию выше, чем духовное и физическое развитие детей.

Когда все проблемы были решены, а билеты уже лежали в кармане, Айседора неожиданно для себя решила перед самым отъездом навестить гадалку.

— Уж больно много страхов нагоняют на меня эти журналисты-скандалисты, — иронизировала она. — А что судьба мне пророчит? Мэри, давай зайдем к гадалке! Я знаю, тут неподалеку живет одна.

— Стоит ли тратить время на такую ерунду? — пыталась остановить ее подруга. Честно говоря, она боялась дополнительных, пусть и мистических фактов, которые усилили бы тревогу за Айседору. — Стоит ли испытывать судьбу? — продолжала она. — Давай лучше побродим в последний раз по Парижу. Кто знает, когда нам еще предоставится такая возможность?

— Мэри, я вижу, что ты, как и журналисты, просто нагнетаешь страхи. Это же игра, просто игра. Зайдем! Вот ее дом. Мы ведь уже рядом.

Комната гадалки оказалась темной и неуютной, как и сама ее хозяйка. Посетители, видимо, бывали здесь не часто. Предсказательница как-то исподлобья взглянула на Айседору. Каким-то неведомым чувством она поняла, что гадать будет именно ей. Долго, очень долго раскладывались карты. Казалось, что старуха не смеет произнести вслух то, что увидела в разложенной колоде.

— Ну говорите же, в конце концов, — заторопила ее Айседора. Она уже пожалела, что пришла сюда, и какой-то мистический страх чуть было не поднял ее из-за стола.

— Что ж, слушай, если хочешь услышать, — гадалка тяжело вздохнула. — Предстоит тебе, красавица, длинная и очень долгая дорога. Злоключений, несчастий, неприятностей не оберешься… и еще одно… ты выйдешь скоро замуж…

— Замуж? — возмутилась Айседора. — Чушь, да это просто чушь!

— Пришла узнать судьбу — слушай, — грубо одернула ее цыганка. — Не я говорю, а карты. Плохое будет твое замужество. Тьфу, совсем плохое, никчемное…

Айседора уже никого не слушала. «В Россию… В Россию… В Россию…» — было единственной ее мыслью.

И она уехала, воскликнув: «Прощай, Старый Мир! Привет Новому Миру!»