«Хвала богу всеславному и всемогущему, покорность ему приближает нас к нему», — так начинается книга «Гулистан» персидский поэта Шейха Абу Абдаллаха Муслихаддина Саади аш-Ширази из Шираза. Семь веков назад вошла она в золотой фонд всемирной литературы.
Дальше Саади пишет:
«Всех окропляет дождь его милости бессчетной; скатерть беспредельной щедрости он всюду расстилает охотно; он не срывает со своих рабов завесу чести за их смертные грехи, за недостойные поступки, он не лишает их насущного хлеба.
Он повелел фаррашу – восточному ветру – расстелить изумрудный ковер, а кормилице – весенней туче – напитать малые ростки, лежащие в земной колыбели; деревья он надел в наряд Навруза – в плащ из зеленых листьев – и возложил на голову их детей – древесных ветвей – шапочки из цветов, празднуя весны приход; тростниковый сок по его велению превращается в прекрасный мед, а финиковая косточка становится высокой пальмой».
«Гулистан» – «Розовый сад». Другая книга Саади называется «Бустан» — «Плодовый сад». Два благоухающих сада словно бы сплелись ветвями своих дерев, словно бы разбегающиеся садовые дорожки переплелись между собой, словно бы сочные плоды, насыщенные пряным ароматом Востока, оказались сложенными в одну корзину.
В поэтических и прозаических строках этих книг, в коротких рассказах и ярких афоризмах звучат поучительные истории, рассказанные отнюдь не в занудно-назидательном тоне. Это рассказы человека — мудрого и доброго, — которому пришлось многое повидать в жизни.
Однажды Саади со своим другом провел ночь в прекрасном саду. Загадочный холодноватый свет огромной луны преобразил все вокруг. Казалось, цветущий сад плавно плавает в сиреневом тумане и вскоре, вот-вот, сейчас вознесется к загадочной луне. Ибо его место в подлунном мире рядом со Всемогущим, Всесильным и Всемилостивым. Но в последнее мгновение этот рай на земле, весь будто бы перевитый любовью к людям, доброжелательный и прекрасный, соглашается не покидать свою милую родину. Он остается украшать ее.
А в саду сидят два друга. Им есть о чем поговорить. Они говорят о боге.
Вот бог сменил картину земли. Огромный алый шар солнца загнал луну в другой угол неба. Она поблекла. Видать устала. Ушла. Весь сад налился розовым светом. Саади незаметно для себя прикорнул. Устал вместе с луной. Его друг тихонько встал и пошел побродить по саду. Когда он вернулся, поэт уже открыл глаза и увидел: друг принес в полах своего платья охапку пышных свежих роз в изумрудных каплях росы.
— Как жаль, — сказал Саади, — ах, как жаль, что это чудо, что сорвал ты, скоро увянет. Оно недолговечно. Со временем увядает все… — и с грустью продолжил. — Пятьдесят лет прожил я, и кто знает, быть может, осталось лишь пять последних дней, которые встревожат меня. И все пройдет… И прах останется лишь один. Справедливо ли это?
— Нет, не справедливо, — ответил друг. И замолчал.
Им не нужно было многих слов. Они понимали друг друга без них. Саади надолго задумался. Казалось, он был уже где-то не здесь. Быть может, он отправился вслед за луной?.. И вдруг неожиданно резко сказал:
— Я напишу книгу, «листов которой не достигнет жестокая рука осеннего ветра и радостную весну которой не обратит круговорот времени в унылую осень». Я напишу книгу про благоухающий сад, я в этом роскошном саду возведу восемь врат, как в мусульманском раю. Эти врата будут главами моей книги. В этих главах я напишу о том, что наш мир роскошный сад, но в то же время он наполнен жестокостью и несправедливостью, однако он наш и в нем надо как-то жить. Я постараюсь научить людей, как надо жить в этом мире.
— Научи, — согласился друг.
Перенесемся же, мой дорогой читатель, на пятьдесят лет назад в восьмидесятые годы ХП века в город Шираз. В этом поэтическом городе родился персидский поэт Саади. Про этот город русский поэт Сергей Есенин сказал:
Саади был из Шираза. Но слагать пока еще не начал. Каким он был мальчишкой? Быть может, озорным, не знающим особых невзгод, кроме разве что подзатыльников, тычков, а то и увесистой палки отца, полученной за дело? Ведь он писал о себе:
А быть может, слишком уж он был не по возрасту рассудительным и богобоязненным? «Я помню, — пишет Саади, — что в дни детства, видя в благочестии спасительное средство, я был очень набожен, много ночей не смыкал очей, молился и предавался подвигам аскетизма и отшельничества. Однажды ночью я сидел с отцом, да помилует его бог, и всю ночь, не засыпая ни на мгновение, держал в объятиях святой Коран, а вокруг нас храпела целая орава людей.
Я сказал отцу:
— Ни один из них не поднимет головы, чтобы сотворить двойную молитву. Так крепко погрузились они в сон беспечности, как будто умерли!
— Дорогой мой, — ответил отец, — лучше бы ты спал, чем перемалывать людям косточки.
Видимо, Саади был разным, и его характер вмещал в себя самые противоречивые черты.
Когда мальчишке исполнилось двенадцать лет, пороть его оказалось некому. Отца не стало. Он был проповедником ислама и сына готовил к той же деятельности. Он рассказывал людям о боге, сотворившем землю, но у него не было своего надела земли, который мог бы прокормить осиротевшую семью.
Тут-то мальчишка Саади познал настоящие тяготы жизни, а, став поэтом, написал:
О сироте позаботился правитель области Фарс, в которую входил древний богатейший город Шираз. Он отправил мальчика в столицу халифата город Багдад, где Саади смог продолжить свое обучение в знаменитой на весь мусульманский Восток школе Низамийе. Это было огромное четырехугольное здание, отражавшееся в мутных водах великой реки Тигр. Обширнейшая библиотека школы вмещала в себя более семидесяти тысяч томов. Внутренний двор здания никогда не утопал в грязи, потому как весь был выстлан мраморными плитами. Посередине расположился бассейн с голубой водой. От него исходила прохлада.
На четырех крытых террасах ученики, водрузившие на головы черные чалмы, познавали основы ислама и наук того времени. Преподавание обильно снабжалось палочными ударами, сыпавшимися на головы и чалмы нерадивых учеников. Саади был радивым учеником, но слишком непоседливым, так что свою увесистую долю тумаков он получал постоянно и сполна.
Когда нежный шелковистый пушок появился над верхней губой юноши Саади, любовная страсть так
Не иначе, я заболел любовной одержимостью. Ведь
Говорил он прекрасной девушке.
А она даже не взглянула не него. Что ей какая-то тень?..
Ах, надо бы залить этот невыносимый пожар в груди.
Но не заливает вино пожара. Видно пришло время израненной душе пролиться чистым потоком поэзии.
Позабыта учеба, Саади всей душой устремился к поэзии. Из под его калама потекли все новые и новые сладкозвучные газели:
В середине двадцатых годов ХШ века Иран с ужасом познал монгольское нашествие. По пышно украшенным его городам и благоухающим садам огнем и мечем пронесся ураган варварских орд. Вот как описал страшную картину этого нашествия очевидец событий историк Ибн ал-Асир: «Ведь даже антихрист щадит тех, кто следует за ним, хотя и губит того, кто оказывает ему сопротивление, — татары же никого не щадили: убивали и женщин, и мужчин, и детей, вспарывали животы беременным и резали еще не родившихся.
Ни одного города татары не щадили: уходя, разрушали, все, возле чего они проходили, грабили. Что им было не нужно, они сжигали. Навалят они, например, груды шелку — и поджигают; так поступают и с разными другими товарами.
Они овладели большей и лучшей частью вселенной, наиболее цветущими и густозаселенными странами, с населением высокообразованным, — овладели всего в течение какого-нибудь года. Никто не спал в стране, на которую татары еще не напали, — всякий со страхом и трепетом ожидал их нашествия».
Сгибались народы перед владычеством монголов, мир от ужаса «встал дыбом, словно волосы негров». Сгибался многие люди. После долгой разлуки Саади встретил своего давнего друга, и ужаснулся, и спросил его:
Родной город Саади сладкозвучный песенный Шираз, был, пожалуй, единственным в Средней Азии, сумевшим уцелеть от разгрома. И это произошло не благодаря милости монголов, а благодаря разумной политике правителей области Фарса. Они дважды платили монголам невиданных размеров выкуп, чтобы сохранить жизнь и благополучие своих подданных, справедливо решив:
Благодаря столь разумной политике в Шираз стекались со всех концов мусульманского Востока ученые и поэты, и благодаря их присутствию этот большой город стал культурным центром всего мусульманского Востока. Саади, уже начавший писать лирический стихотворения, с успехом мог бы создать подобающую оду, преподнести ее султану и преспокойно прибывать в царском дворце. Он этого не сделал. Неукротимая жажда странствий тревожила его душу, а порой вскипала в ней столь бурным желанием, что загасить его было уже невозможно. И, кроме того, не по годам мудрый поэт, прекрасно осознавал все возможные перипетии, случающиеся с подданными, которые возникают у подножия шахского трона.
Об этом он создал притчу:
«Раз у рыси спросили:
— Почему ты избрала общество льва?
— Потому, ответила рысь, — что я питаюсь остатками его добычи и могу жить спокойно до старости, не боясь злобы врагов, под покровительством его ярости.
Тогда ей задали еще один вопрос:
— Если ты ходишь под сенью его покровительства и благодарна ему за его благодеяния, то почему тебе не подойти бы к нему поближе, чтобы он ввел тебя в число своих близких, в свиту его преданных рабов?
— Но я сама, — молвила рысь, — опасаюсь ярости льва.
Служба у царей имеет две стороны: здесь и надежда на хлеб и страх за жизнь: несовместимо с рассудком благоразумных людей ради этой надежды переносить такой страх».
Итак, Саади отказался от сытой, но несвободной придворной жизни, полагая, что жизнь дервиша значительно лучше жизни придворного или царя. Об этом у него была притча:
«Некий царь с презрением смотрел на собрание дервишей. Один уразумел в чем дело и сказал:
— О царь, в этом мире мы живем спокойнее, чем ты, меньше волнений в груди тая, и наша жизнь блаженнее, чем твоя, после смерти мы равны, а в день воскресения мы лучше тебя.
Дервиши отличаются от царей тем, что десять дервишей могут спать на одном коврике, а двум царям тесно в одной стране.
Обязанности дервишей – молитвы и славословия богу, услужение и повиновение ему, принесение в жертву себя и довольство малым, исповедание единобожия и упования на бога, смирение и терпение. Кто обладает этими свойствами, тот поистине дервиш. Не бродяга, не творящий молитвы, живущий у похоти и вожделений во власти, проводящий дни в оковах страсти, а ночами пребывающий во сне беспечности, пожирающий все, что попало, и болтающий все, что приходит на язык, — он все равно беспутный гуляка, если даже он облачен в рубище.
Саади стал дервишем. Но видимо, временами, случалось бывать ему и достаточно обеспеченным человеком. Однажды на базаре поэт
Итак, Саади стал дервишем – мусульманским монахом, который не приписан ни к одной мечети. Его дело – ходить из города в город, из селения в селение и читать людям проповеди. Проповеди Саади были доходчивыми по смыслу и пестрыми по содержанию.
Вряд ли особы царского рода сбегались послушать покрытого пылью множества дорог бедного дервиша, однако, он, ни сколь не смущенный этим обидным обстоятельством, многие свои рассказы посвятил именно им, пытаясь вложить в их умы и души высокие нравственные идеалы. Поэт справедливо считал, что «цари больше нуждаются в обществе мудрецов, чем мудрецы в близости царей».
Помни всегда о том, что
Вот, мой дорогой читатель, представляю тебе некоторые из поучительных рассказов Саади, предназначенные для царских ушей.
Рассказ первый.
«Некий царь приказал убить невинного человека.
Тот сказал ему:
— О царь, не ввергай себя в бедствие из-за той злобы, которую ты сейчас питаешь против моей ничтожной особы. Ведь казнь надо мной совершится в одно мгновение, а грех вечно останется на тебе.
Знай, цари существуют для того, чтобы охранять подданных, а не подданные для того, чтобы повиноваться царям.
Рассказ второй.
«Одному царевичу в наследство от отца досталось огромное богатство. Он раскрыл руку великодушия и показал пример щедрости – раздал войску и подданным обильные дары.
Один из приближенных царя, не отличавшихся разумом, стал советовать ему:
— Это богатство собрано прежними царями с превеликими трудами и оставлено на тот случай, если понадобится. Откажись от своих действий, ибо трудности еще перед тобой, а враги твои за спиной. В тяжкую минуту ты не должен оставаться беспомощным перед лицом врагов.
Царь нахмурился, услышав эти слова, ибо они пришлись ему не по душе, велел наказать советника и молвил:
— Всевышний господь сделал меня владыкой страны, чтобы я сам пищу вкушал и других угощал; я не сторож, который должен просто охранять богатство. Если царь жалеет денег для народа, то невозможно жертвовать ради него жизнью».
Рассказ третий.
Рассказ четвертый.
«Какой-то царь страдал болезнью ужасной, о которой предпочтительно не упоминать напрасно. Несколько греческих врачей решили, что от этой болезни нет иного лекарства, чем желчь человека, обладающего определенными качествами. Царь приказал такого человека разыскать. После долгих беспокойств нашли дихканского сына, обладателя указанных свойств. Царь призвал к себе отца и мать того юноши, наградил их бесчисленными дарами, а судья вынес решение, что кровь одного из подданных пролить позволительно, если это будет для жизни падишаха спасительно.
Вот уже палач приготовился отсечь юноше голову. Меж тем тот поднял ее к небу и улыбнулся.
Царь спросил его:
— Что же тебя рассмешило, когда ты находишься в таком положении?
Юноша сказал:
— Родители должны заботиться о детях своих; к судье идут за разрешением тяжб любых; у государя ищут защиты от притеснения злых. А теперь родители мои ради бренных мирских благ согласились, чтобы пролита была моя кровь, судья вынес приговор, чтобы меня казнили, а султан ищет в моей смерти исцеления. Я не вижу опоры ни у кого кроме господа всевышнего и всеславного.
От этих слов у султана сжалось сердце, из глаз потекли слезы, и он промолвил:
— Лучше я умру, чем пролью невинную кровь!
Он поцеловал юношу в голову и в глаза, обнял его, бесчисленными благами наградил и освободил. Говорят, что на той же неделе царь исцелился».
Рассказ пятый.
Рассказ шестой.
«Один из арабских царей заболел. Когда он уже был совсем без сил, и недуг всякой надежды его лишил, в дверях опочивальни появился вестник, сообщивший ему радостную новость:
— Благодаря счастью царя мы захватили такую-то крепость, врагов взяли в плен, а подданные края, на силу твою взирая, покорились твоей воле.
Царь, горько вздохнув, произнес:
Столь благородных царей, о которых поведал нам поэт, в действительности было совсем не много. И Саади справедливо полагал, что его увещевания и нравственные посылы отнюдь не у каждого шейха найдут должный отклик. Поэтому он припас для самых сильных мира сего страшное предзнаменование:
«Оков бедствий» у странствующего дервиша было предостаточно. Но он знал, на что шел, и был уверен в себе, не в пример одному из своих героев.
Пошел он жаловаться своему отцу и попросил у него разрешения:
— Я решил отправиться в путешествие, быть может, удастся мне силой руки завладеть полою счастья.
Отец ответил:
— О сынок, выкинь из головы безрассудные мысли и подбери ноги воздержания под полу спокойствия, ибо мудрецы говорят: «Счастье дается не по труду. Не нужно мощных мышц – владей лишь рукой счастливой!». Потому лучше причинять себе меньше волнений.
— О отец, — возразил юноша, — выгоды путешествия велики: путешествуя, радуешь сердце, извлекаешь выгоды, видишь всякие диковины, слышишь о чудесах, осматриваешь города, беседуешь с друзьями, расширяешь образование и познания, умножаешь богатство и состояние, знакомишься с людьми и испытываешь судьбу. Как говорят путники, идущие по божьей дороге:
— О сынок, — молвил отец, — выгоды путешествия, как ты сказал, велики, но дело в том, что оно доступно лишь пяти родам людей. Во-первых, купцам, живущим сладко и, кроме богатства и достатка, имеющим прелестных рабов, невольниц и расторопных конюхов. Они наслаждаются мирскими благами каждый день в новом городе, каждую ночь в новой обители, каждую минуту в новом отрадном уголке.
Во-вторых, ученому, которого благодаря его сладким беседам, его красноречия победам и достоинствам ума, куда бы он ни явился, окружают почестями и оказывают ему всяческие услуги.
В-третьих, красавцу, к общению с которым склоняются сердца всех людей, наделенных сердцем: как говорят мудрецы, — небольшая красота лучше большого богатства. Уверяют, что красота лица – бальзам, исцеляющий утомленные сердца, и ключ, отпирающий замкнутые двери. Естественно, общество его всюду считают желанным, а услужение ему воспринимается как приятная обязанность.
В-четвертых, певцу, который голосом Давида останавливает течение воды и птицу в полете. При помощи этого дара он пленяет сердца влюбленных; мудрые люди стремятся к общению с ним и всячески ухаживают, как за другом дорогим.
И, наконец, ремесленнику, который трудом своих рук добывает средства к жизни, так что ему не приходится унижать свое достоинство ради хлеба насущного.
— О сынок, эти свойства, описанные мной, людям дают душевный покой и всякое благоденствие во время путешествия: а человек, лишенный этих свойств, пустится в мир с тщетными надеждами, никто не услышит его имени, и ничего о нем не будет известно.
— О отец, воскликнул сын, — как же можно возражать мудрецам, которые говорили: хотя хлеб насущный и распределен небом, но все же нужно каким-то способом добывать его; хотя бедствия предопределены судьбою, но все же нужно держаться подальше от дверей, в которые они входят. У меня теперь столько сил, что я могу биться с разъяренным слоном и схватиться со свирепым львом. Итак, отец, мне будет всего благоразумнее отправиться в путешествие, ибо я не могу терпеть лишения на каждом шагу.
Сказав это, юноша с отцом простился и в путь пустился. Про себя он приговаривал:
И вот борец добрался до берега реки, которая в ярости влекла по дну камни, ударяя их друг о друга.
Он увидел, что несколько человек, заплатив, сидят на пароме и собираются отплыть. Так как у юноши рука щедрости была пуста, то он отверз с мольбой уста; но, сколько он ни умолял, ему не оказали никакого содействия.
Бессовестный паромщик со смехом отвернулся от него и сказал:
У юноши сжалось сердце, когда он услышал издевательские слова паромщика, и он решил отомстить; но ладья уже отходила.
Тогда юноша закричал:
— Если тебя удовлетворит одежда, одетая на меня, я ее не пожалею.
Паромщик, бросив на его одеяние взгляд, соблазнился и повернул ладью назад.
Как только борода и ворот паромщика оказались в руках юноши, он стащил его с парома и безжалостно ударил озимь. Сошел с парома товарищ паромщика, желавший оказать ему помощь, но, увидев такого великана, обратился в бегство. Ничего не поделаешь – они помирились с бойцом, не стали с него брать деньги за то, что пустили его на паром. А юноша поучает:
Паромщики стали просить извинение за случившееся, припали к ногам юноши, несколько раз притворно поцеловали в лоб и глаза, а затем позволили ему на паром шагнуть и пустились в путь. Наконец они доплыли до колонны, оставшейся в воде от греческих построек. Паромщик воскликнул:
— Ладья дала течь. Тот из вас, кто сильнее всех, должен взобраться на колонну и держать канат ладьи, чтобы мы могли заделать щель.
Юноша, обольщенный своей смелостью, не заподозрил дурных намерений оскорбленного врага и пренебрег указаниями мудрецов, которые говорят: «Если ты однажды огорчил чье-либо сердце, то, хотя бы ты доставил вслед за тем этому человеку сотню удовольствий, берегись его возмездия за ту одну обиду, ибо стрела, вынимается из раны, но обида остается в сердце».
Как только юноша намотал на руку канат ладьи и взобрался на колонну, паромщик вырвал канат из его руки прочь и погнал ладью во всю мочь. Бедный юноша был поражен и ничего не мог сделать. Два дня он терпел бедствия и мучения, тяжелые лишения, а на третий день сон схватил его за шиворот и сбросил в реку; через сутки течение выбросило его на берег.
В нем еще тлели последние искорки жизни. Он начал есть древесные листья и корни трав; набравшись немного сил, направился в пустыню. Долго шел, пока не добрался, изнуренный, изнемогая от жажды, до колодца. Вокруг колодца собрались люди, за один башиз им давали одну чашку воды. У юноши не было ни одного башиза; он начал просить и умолять, чтобы ему дали попить, как и другим, но никто не сжалился над ним. Он хотел взять воду силой, но это ему не удалось. Тогда что же ему было делать – он свалил наземь несколько человек, но люди его одолели, безжалостно избили и изранили.
Ничего больше не оставалось делать – пристал юноша к каравану и пошел с ним рядом. Ночью добрались они до какого-то ночлега, опасного по причине водившихся неподалеку разбойников. Заметил боец, что караванщиков охватила дрожь, а в душе их царит страх перед гибелью.
— Не страшитесь, — воскликнул боец, — с вами нахожусь я, а я один смогу справиться с пятидесятью мужчинами, да и другие юноши мне помогут.
Услыхав эти слова юноши, путники, шедшие с караваном, воспряли духом, довольные его заступничеством нежданным. Они сочли нужным поддержать его силы пищей и водой. У юноши в желудке бушевал огонь; повода терпения выскользнули из его рук. Он с жадностью проглотил несколько кусков еды, а вслед за тем выпил несколько глотков воды. Успокоив дэвов своего желудка, он заснул.
Шел с караваном один старец, повидавший мир.
— Друзья, — воскликнул он, — я не столько опасаюсь разбойников, сколько этого нашего телохранителя. Рассказывают, что у одного араба была малая толика дирхемов; по ночам он никак не мог заснуть один в доме от страха перед ворами. Привел он к себе друга, чтобы тот рассеял своим обществом ужас его одиночества. Несколько дней провел друг в его обществе и, как только узнал о местонахождении дирхемов, украл их и убежал. Утром увидели араба голым и плачущим. «Что же случилось, спросили его, — не украл ли вор твои дирхемы?» «Нет, клянусь Аллахом, — ответил он, рыдая, — их украл сторож!»
Откуда вы знаете, может этот юноша из числа разбойников, а к нам в караван коварно проник, чтобы известить своих друзей в подходящий миг? Я советую оставить его спящим, а самим уехать!
Опасения, высказанные стариком, овладели всеми, они заподозрили бойца и, навьючив свои пожитки, ушли, оставив его спящим.
Юноша же пришел в себя только тогда, когда солнце начало печь и плечи ему жечь. Он поднял голову и видит, что караван ушел. Долго блуждал бедняга, но так никуда и не добрался. Томимый жаждой и голодный, приник он лицом к земле и, приготовившись душой к гибели, сказал:
В то время, как несчастный произносил эти слова, у его изголовья стоял царевич, во время охоты далеко ушедший от своей свиты. Царевич посмотрел на его печальный вид. Внешний облик юноши показался ему благородным, а его состояние – плачевным.
Царевич спросил юношу:
— Откуда ты и как ты попал в эту местность?
Юноша кратко рассказал про свои злоключения. Царевич сжалился над его плачевным положением, дал ему одежду и денег. Потом он отправил его со скороходом, и так борец добрался, наконец, до своего города. Отец обрадовался встрече с сыном и возблагодарил бога за то, что тот вернулся благополучно. Вечером борец рассказал отцу обо всем.
Отец молвил:
— О сынок, разве не говорил я тебе, когда ты собирался уходить, что у бедняков десница храбрости связана, а длань смелости сломлена?
— О отец. – возразил юноша, — так или иначе, пока не приложишь труда, не добудешь богатства, и будет тебя грызть нужда, пока душу опасностями не закалишь, никакого врага не побьешь и, если зерен не посеешь, урожай собрать не сумеешь. Разве ты не видишь, какой небольшой труд я потратил и какой, благодаря ему, приобрел покой, за тот небольшой укол жала сколько меду у меня стало!
— О сынок, — молвил отец, — на этот раз тебе помогло небо, ты был спасен счастливой судьбой – тебя увидел богатый человек, сжалился над тобой и по милости своей вывел тебя из тяжелого положения, но такие случаи бывают очень редко, случайностям нельзя доверять, берегись и не позволяй суетной надежде снова ввести тебя в обман, как прежде.
Так у одного из персидских царей, — продолжал отец, — на пальце был драгоценный перстень. Однажды он с несколькими приближенными для развлечения велел водрузить свой перстень на куполе мечети и сказал:
— Чья стрела пройдет сквозь перстень, тому он и будет принадлежать.
Случайно все четыреста лучников, которые были в его свите, сплоховали. А в это время какой-то мальчик, игравший на крыше постоялого двора, пускал во все стороны игрушечные стрелы. Шальной ветер пронес его стрелу сквозь перстень. Он получил почетное платье и другие дары, и в том числе перстень. Мальчик тут же сжег лук и стрелы.
— Зачем ты это сделал? – спросили его.
— Чтобы моя первая удача не покинула меня! – отвечал он.
Так кончается притча о незадачливом бойце. Саади, не в пример своему герою, обладал необходимыми для длительного путешествия навыками. Он умел в своем дорожном мешке славный груз – знания. И если, случалось, что там не залеживалась и черствая корочка хлеба, груз знаний неизменно рос и рос с каждым новым днем, с каждым новым встреченным человеком. Саади продолжал учиться на ходу и спрашивал обо всем том, чего сам не знал.
Со временем он стал истинным дервишем и объяснил, что истинный дервиш из себя представляет.
«Несколько беспутных гуляк ополчились на одного дервиша, — рассказывает Саади. — Они стали обзывать его непристойными словами, истязали всячески. Он пошел с жалобой к старцу, наставнику дервишей, и рассказал, что случилось.
Старец сказал ему:
— О, сынок, рубище дервишей – платье довольства малым, и если тот, кто в этой одежде, когда представляется случай, не может перенести злополучий, тот лжедервиш, и ему не дозволено носить рубище.
Около тридцати лет странствовал по мусульманскому миру персидский поэт. Он побывал в Сирии, Египте, Месопотамии, Малой Азии, несколько раз совершал паломничество в Мекку. В Египте странствующему персидскому поэту уже не удалось увидеть знаменитые пирамиды в их первозданном виде. Раньше они блистали на солнце, потому как были облицованы гладко отполированными плитами. Но теперь эти плиты пошли на строительство разрушенного крестоносцами Каира.
В пути Саади встречалось множество людей и, по всей вероятности, было среди них немало представителей искусств, которые исповедовали его в самой что ни на есть жалкой форме. Вот пример их жизни:
По некоторым сведениям Саади добрался даже до Индии. Во всяком случае, арабскую газель об индийской красавице и умопомрачительной любви к ней он оставил миру.
Странствующий дервиш вовсе не стремится к монашескому образу жизни в отношении прекрасного пола. Какой же настоящий мужчина пройдет мимо него безучастно? Саади предпочитает оставаться одержимым любовью Меджнуном.
Но вот далеко за горизонтом осталась возлюбленная из чудесной Индии, а впереди уже чудится ожидание встречи, быть может, с прекрасной египтянкой.
И продолжает петь:
По волнам любви и по волнам странствий протекала жизнь поэта. Он шел от одного города к другому, зарабатывая себе на хлеб насущный чтением проповедей и поучительными рассказами. Ареной его выступлений были площади и базары. Собравшимся вокруг него кучкам людей Саади говорил о том, что знал, и что пережил и осмыслил сам. Устроившись поудобней на любезно предоставленной ему подушке, дервиш начал рассказ:
«Некий царь сел на корабль с одним телохранителем. Тот телохранитель моря никогда не видел, морской болезни не испытал. И когда корабль двинулся в путь, он начал плакать, рыдать, всем телом дрожать и путникам надоедать. Как его не успокаивали, он не мог прийти в себя. Из-за этого ухудшилось настроение у царя, но никто ничего не мог поделать.
На том корабле был один мудрец, он сказал царю:
— Если вы прикажите, я найду способ его успокоить.
— Это было бы хорошо и благородно с твоей стороны, — ответил царь
Мудрец велел бросить юношу в море. Когда тот несколько раз окунулся с головой, матросы поймали его за волосы, подтащили к кораблю, и телохранитель поспешно влез на палубу. Потом он сел в уголок и успокоился.
— В чем суть этой мудрости? – удивленно спросил царь.
— Еще ни разу, — отвечал мудрец, — он не испытывал, насколько мучительно тонуть, и поэтому не знал, как ценна безопасность на корабле. Цену благополучия знает только тот, кто бедствия перенесет».
— Воистину верно сказано, — выйдя из глубокой задумчивости, сказал один из слушателей. – Я где-то слыхал, кажется греки это говорили, что все познается в сравненье и страданием учится человек.
А вот рассказ про нищего и вора, — продолжал Саади:
«Один вор сказал нищему:
— Неужели тебе не стыдно обрекать себя на муку и из-за ничтожного гроша перед каждым подлецом протягивать руку?
Нищий ответил:
А вот рассказ про скрягу:
Наступил вечер. Саади пошел переночевать в дом к пригласившему его новому приятелю. Приятель оказался человеком состоятельным и накрыл для мудрого и талантливого дервиша пышный стол. Саади был счастлив: утроба его получила вожделенные, давно не пробованные вкусные яства, а хозяин оказался человеком смышленым, знающим и не заставил поэта в знак благодарности за званый ужин выслушивать его нудные речи.
В свою очередь Саади, тоже в знак благодарности за гостеприимство не стал заводить разговора о грехе обжорства. Не к пышному столу это было бы говорить. А ведь у дервиша на этот счет было свое мнение: «Если бы не власть желудка, ни одна птица не попала бы в силки охотника, да и сам охотник не ставил бы силков».
И была об обжорстве своя притча.
«Как-то раз спросили арабского мудреца:
— Сколько пищи надо принимать в день?
— Весом в сто дирхемов! – ответил тот.
— А сколько силы получишь от этого?
— Такое количество пищи, отвечал мудрец, — будет носить тебя, а все, что ты добавишь к этому, ты сам будешь носить.
Сегодня Саади был рад этому сладчайшему обстоятельству.
Наутро поэт вышел из города. Здесь уже все, кто хотел услышать его – услышали. Саади пристроился к торговому каравану, где были его друзья, и пошел в Дамаск. Но случилось так, что однажды он заснул, а в это время в темную даль ушел караван.
Несчастный одинокий путник застонал:
Что было делать? «Знойный самум вскипятил мозг в костях. Обиду с сердца смыл он водою слов:
С невероятным трудом добрался Саади до Дамаска. А там горе. Там голод.
Поэт разделил участь голодающих и сказал:
Голодный поэт ходил среди голодных сам голодный и утешал их, и веселил мудрыми, лукавыми житейскими рассказами. Вот рассказ о предосторожности:
А вот рассказ о необходимости смолчать:
«Некий купец потерял тысячу динаров и сказал сыну:
— Ни за что не говори об этом никому!
— О отец! – воскликнул тот, — воля твоя, я ничего не скажу, но только я хотел бы, чтобы ты объяснил мне, какая польза от того запирательства, к чему держать в тайне это обстоятельство?
— Дабы не удвоилась беда и к потере денег не присоединилось злорадство людей.
А вот рассказ о честной красавице:
А вот рассказ о несчастной люби:
А вот еще один рассказ о несчастной любви:
Вот что Саади говорит о хорошей жене:
А вот что о плохой:
И вот, совершенно неожиданно для европейского понимания Саади советует:
А вот самые прекрасные строки о матери:
А вот совет отцу, воспитывающему сына:
А вот рассказ о плохом отце:
А вот рассказ о том, что если смолчишь – за умного сойдешь:
А вот строки о борьбе со страстью:
А вот рассказ о не в меру болтливых друзьях:
А вот рассказ о вечно недовольных злопыхателях:
А вот строки о необходимости хранить тайну:
А вот строки о том, что дуракам, бывает, и везет:
А вот строки о подлом человеке.
А вот строки о непререкаемости судьбы:
А вот строки о достоинстве человека:
А вот строки о милосердии:
А вот строки о богачах и бедняках:
«Распутный богач – это грязи позолоченный комок, а праведный бедняк – красавица, покрытая пылью дорог, ибо жемчуг остается драгоценным, хотя бы он упал в грязь, а пыль – презренна, хотя бы она вознеслась до небес».
А вот строки о том, что все хорошо в меру:
А вот несколько кратких метких выражений великого поэта:
Х
Х
Х
Х
Х
«Кто занимается плутнями, у того при счете руки трясутся».
Х
«Больной умер и обрел здоровье».
Х
«Пускай потоп затопит мир – едва ли повредит он утке».
Х
«Времен круговорот потопит гордых, тонущих спасет».
Х
«Лучше щедрые ладони, чем большой кулак».
Х
«Ярость поборол, и сразу гнева выкипел котел».
Х
«Победа сразу смоет пыль обид».
Х
«Что в сердце проникает, то и глаза привлекает!»
Х
Х
Х
Саади многое видел в своей жизни, многое познал и поэтому любил давать советы, справедливо считая, что
Саади предупреждал:
Надо сказать, мой дорогой читатель, что больше всего Саади говорил о боге. Поэт-дервиш был искренним почитателем ислама. Он понимал стремления сына, ушедшего от отца к богу.
И поэт отвечает:
В беспредельном смирении видит Саади главную божью благодать:
Сам Саади тоже старался быть смиренным. Когда вокруг него не собирались слушатели, поэт зарабатывал свой кусок хлеба иными способами: носил воду, подметал дворы, рубил саксаул. Однажды ему пришлось заняться совсем уж непосильным трудом – рытьем окопов. Дело в том, что Саади попал в плен к христианам-крестоносцам. И все же он не роптал, а брал пример со своего лирического героя.
Вызволил Саади из плена один знакомый купец. Вскоре из чувства благодарности ли, из нахлынувшей ли любви, бывший пленник женился на дочери купца и… отчаянно пожалел об этом.
Вот он вспоминает:
«Затрещала однажды жена языком, заворчала и, осуждая меня, сказала: Ты разве не тот человек, которого мой отец избавил за десять динаров из плена? Я ответил: «Да, да я тот человек, которого он избавил за десять динаров из плена и за сотню динаров отдал меня в твои руки».
Плохая жена настолько вымотала нервы поэту, что, забыв о смирении и о благодарности отцу, Саади убежал из их дома, сломя голову.
Убежал, и почувствовал, что дороги, разбегающиеся перед ним, уже не влекут его. И лишь одна все манит и манит… То дорога до родного Шираза.
В 1256 году Саади добрел все-таки до благоухающего розами Шираза. Он дома. Это такая радость!..
Но судьба Саади оказалась слишком уж привередливой. За эту радость она заставила его расплатиться по самому крупному счету: она отняла у него сына. Это ли не самое страшное горе на земле?.. Как с этим горем жить?.. Чем утешить себя?..
Саади утешает себя и всех скорбящих словами любви:
Даром для скорбящего Саади стал его друг, беседовавший с ним в ночном саду. Здесь поэт и задумал создать свой «Гулистан». Здесь он понял, что судьба преподнесла ему две жизни: одну, чтобы набраться опыта на жизненных путях, другую – чтобы им воспользоваться и передать другим. И вот уже по ночам
«Гулистан» оказался создан в предельно сжатые сроки – в течение трех месяцев. Это объясняется тем, что большинство стихов, рассказов и афоризмов было написано в дороге, длинною в тридцать лет.
В конце книги Саади обратился к самому себе:
«Саади! Ты лезвием красноречия землю завоевал. Благодари же создателя, ибо победа твоя – благословение небес. Быстрее течения Тигра протекла по земле молва о твоем стихотворчестве, и не каждый из тех, кто попытался с ним состязаться достиг желаемой цели: счастье дается не ратоборством и тот,
На долгие годы останется людям это низание, это творение после того, как мельчайшие атомы нашего праха развеются по земле. Стремление мое – в творении моем свой чекан уберечь, ведь человек – мимолетен. Может быть, что кто-нибудь, исполненный милосердия и сострадания, и помянет меня, дервиша.
А я буду молиться за всех: «Господь, будь милостив к дурным, а к добрым ты милостив уже тем, что сотворил их добрыми!»
О добром нраве Саади в памяти людей остались причудливые предания:
«Рассказывают, что шейх Саади избрал своим местопребыванием в Ширазе укромный уголок за городом. Он не выходил оттуда и постоянно занимался мыслительным созерцанием. Правители и знатные ширазские горожане посещали его и преподносили ему лакомые яства. Саади частью съедал их, частью раздавал другим, а частью вывешивал в плетеной корзине из окна своего балкона.
Под балконом пролегала дорога, по которой дровосеки везли лес. Проходя мимо, голодные дровосеки поедали хлеб, сладости и жареное. Говорят, что некто, одевшись в платье дровосека, хотел похитить корзинку, но едва протянул он руку, как рука его онемела. Виноватый завопил и призвал на помощь самого шейха. «Если ты дровосек, — сказал шейх, — где же твой ночной труд и мозолистые от труда руки; если же ты грабитель и вор, то где оружие и твоя суровость, ведь ты кричишь без всякой раны».
От его мудрых слов несчастный пришел в себя и покаялся. Саади отпустил его с миром, подарив ему корзинку с яствами».
И еще рассказывают:
«Правитель Фарса прислал Саади пятьсот золотых. Саади построил на эти деньги рабат в Ширазе для ночлега путников и бездомных».
Но вот «ноги бытия Саади погрязли в тине небытия, и его сородичи, полные муки, подняли над ним дым вздохов разлуки».
Он отошел в мир иной в Ширазе, куда и пришел с первым своим криком. А его могила стала местом поэтического паломничества. Появилась она в 1292 году.