Старая Англия и рождение Соединенных Штатов Америки. Джон Вашингтон. (1732—1799 г.г.)


</p> <p>Старая Англия и рождение Соединенных Штатов Америки. Джон Вашингтон. (1732—1799 г.г.)</p> <p>

Старая добрая Англия, долгое время пребывававшая на краю Европы, сделались, благодаря Великим географическим открытиям, не только отправной точкой плаваний к новым мирам, но и владелицей части этих миров.

Когда на ее престол в 1714 году вступил король Георг 1, первым и главным его заявлением стало следующее краткое и четкое: «Я не собираюсь управлять государством. Это дело министров».

«И действительно, на протяжении 45 лет Англией управлял не король, а министры, которым Георг доверял и симпатизировал. Во главе кабинета этих министров стоял умный и твердый политик Роберт Уолполь. Премьер-министр стремился проводить внешнюю политику таким образом, чтобы избегать войн. Он говорил: „Нет ничего более вредного для Англии, чем война. Пока она длится, мы только несем потери, а когда она кончается, мы ничего не выигрываем“». При Уолполе промышленность и торговля расцвели, Англию по-прежнему называли «мастерской мира», увеличилось богатство страны, достигнутое в немалой степени в результате грабежа колоний. Ведь Англия к тому времени захватила обширные владения в Индии, Северной Америки, Австралии, а так же ряд больших островов.

Положение изменилось с приходом в 1760 году к власти короля Георга Ш. Больше всего в своих подданных он ценил покорность и послушание, чего требовал и от парламента, и от своих министров, которых он сумел подчинить с помощью подкупов, наград и наказаний. Неумелая политика короля привела к войне с английскими колонистами Америки. Война закончилась поражением для англичан. Североамериканские колонии объявили себя независимыми и стали именоваться Соединенными Штатами Америки. С тех пор Англия по многим показателям начала уступать другим странам». (Д.Э.Т.&nbsp;Лабутина)

А Соединенные Штаты Америки всего лишь через полтора века превратились в величайшую страну мира. Не чудо ли? Ведь это государство взрастало на земле, где еще существовал первобытно-общинный строй, о котором остальные цивилизованные страны и думать забыли. Но вот пришли люди, покорили земли, на юге завоевали сельву, одолели болота, москитов, лихорадку, ящериц, змей, черта самого, чтобы эти прекрасные земли пошли под плантации. Без таких людей тут ничего бы и не было.

Но вернемся в старую Англию. Представим себе вот такую картину: вечер, за окном уютной залы с полыхающими в камине дровами зимний ветер пытается разогнать лондонский туман. К хозяину дома – некоему эксвайру приезжает в гости некий плантатор с просторов Новой Англии. Они сидят в удобных креслах, закутанные в теплые пушистые пледы, затягиваются дымком дорогих сигар, пьют сладкий тягучий ликер, и гость рассказывает хозяину дома вот такую невероятно экзотическую историю:

«Я попал в руки индейцев и считал себя уже погибшим, как вдруг ко мне пришел вождь племени и сказал: „В наших прериях появился большой белый конь, которого никто не может поймать и привести ко мне. Я много слышал о твоей ловкости, и вот я хочу предложить тебе поймать этого коня. Если ты сумеешь сделать это, я не только пощажу твою жизнь, но и дам тебе в жены мою дочь Яллу, которая считается самой красивой девушкой Дикого Запада. Если же тебе не удастся поймать коня, то я прикажу привязать тебя к столбу пыток, и твой скальп украсит мой меч.

Я принял это предложение, хотя мне не особенно улыбалось стать мужем молодой индеанки. На другой же день я выехал в необозримую долину прерий в поисках знаменитого коня. Несколько недель блуждал там. За мной следили дикари, и убежать было невозможно. Не раз я натыкался на табуны диких степных мустангов – все было безрезультатно — но вот я увидел ясно выделявшееся среди других великолепное сильное животное с белой как снег шерстью, сверкавшей на солнце серебром. Я попытался поймать коня, но это оказалось мне не под силу.

Но снова я подобрался к табуну, схватился за лассо и к своему изумлению увидел, что белая лошадь осталась стоять у большого дерева, словно привязанная к нему канатом. Подойдя поближе я неожиданно оказался лицом к лицу со зрелищем, которого никогда не забуду: великолепный белый мустанг был словно прикован к стволу дерева черной петлей, захлестнувшей его могучее тело. Это была гигантская змея. Я рванулся в бой с пресмыкающимся душителем, вооруженный ножом. Змея не хотела упускать свою добычу. Она обернулась ко мне, яростно шипя и грозя обвить свободной верхней частью своего гибкого туловища и меня. Но страшная рана, нанесенная мной в шею ниже ее головы заставила змею распустить свои могучие кольца.

Чудовище леса было побеждено. Во время этой борьбы белый конь смотрел на меня умоляющими глазами, ржал, словно просил избавить его от живой петли, даже пытался лизнуть меня языком. Признаюсь, когда змея была убита, у меня не хватило духу наложить руку на вольного мустанга прерий. Но освободившийся конь сам не тронулся с места. Он стоял возле меня, тихо и ласково ржал, клал свою благородную голову мне на плечо, тянулся ко мне, ласкаясь. Он стал моим другом, но не пленником, не рабом.

В этот день мы впервые вместе носились по бесконечному простору прерий. Боже, что за скачка! Казалось, белоснежный конь плывет могучими скачками по воздуху, не касаясь земли ногами. Взор не успевал улавливать очертания предметов, мимо которых мы проносились. Холмы и долины, ручьи и болотца, леса и перелески – все это мелькало мимо, мимо. А мы неслись, неслись.

С наступлением ночи степь притихла, а потом запела и стала рассказывать сказки индейцев миллионами голосов, скрывающихся в густой траве насекомых, а время от времени издали доносился жалобный вой кайота, выбравшегося в сумерках из своей норы на поиски добычи.

Потом нам пришлось вернуться в племя. Его вождь сказал мне: «Маниту покровительствует тебе, и твоя жизнь будет отныне священной для каждого воина моего племени. И он отдал мне в жены свою дочь Яллу. Нет, она не была индейской ведьмой, грязной, косматой, краснокожей бабой с жесткими, как у лошади волосами и скуластым лицом, словно высеченным топором из камня. Ялла была красавицей.

Я видел, как она, вся в оперениях, с раскрашенным лицом, высокомерно улыбаясь, смотрела на очередного пытаемого пленника и говорила: «Какое наслаждение иметь врага в своих руках и тешиться его муками, и смеяться, когда он молит о конце мучения и зовет к себе смерть избавительницу. Я хочу снять с этой головы эти прекрасные волосы и украсить ими свои макасины. Я хочу выколоть глаза, отрезать нос, вырвать губы, вырвать ногти, язык, сердце, перепилить тупым ножом горло, чтобы продлить мученья».

Жизнь в племени доставляла ей много таких «радостей». Вот к столбу пыток привязали лорда, и вокруг собралось с полдюжины старых, неимоверно безобразных и облаченных в пестрые грязные тряпки индианок, при одном взгляде на которых становились понятными средневековые легенды о ведьмах. Они были вооружены факелами из смолистых ветвей, и с криком размахивали ими, разбрасывая жгучие искры вокруг. Крики их словно бы служили сигналом для сбора полусотни воинов, которые образовав вокруг столба пыток широкий круг, приготовились плясать танец смерти. Четверо музыкантов, снабженных тамбуринами, принялись терзать их. Воины и ведьмы отплясывали с таким усердием, что почва под ногами дрожала и гудела, кое-кто позванивал своеобразными кастаньетами, колокольчиками, бубенчиками и оглашали воздух монотонными криками без перерыв.

На сцене появилось шесть воинов, вооруженных луками и тонкими стрелами. Эти звери в образе людей, давно уже изменившие луку – неприменимому оружию их предков, в пользу мушкетов, собрались сегодня вспомнить старое искусство и показать, что они умеют пускать стрелы в цель. Дикари не собирались убивать англичанина, поэтому предусмотрительно заменили стальные наконечники колючками какого-то кустарника. Такие стрелы наносили лишь глубокие уколы, но отнюдь не смертельные раны.

Вот послышался характерный свист летящей стрелы, и следом за тем яростный вопль англичанина: стрела угодила ему в грудь, почти в самый центр начертанных на ней кругов, и впилась, нанеся не опасную, но болезненную рану.

— Негодяи! Звери! Янки правы, истребляя вас как гадюк, — кричал лорд, содрогаясь всем телом.

Снова свист стрел, снова яростный вопль боли, и вот еще одна новая стрела впивается в тело несчастного. И снова, и снова…

— Ты думаешь, что уже подвергся пытке? – съязвила Ялла. Это твоя грубая ошибка. На самом деле это только цветочки. А ягодки будут впереди. Скоро под твои ногти загонят острые щепки. Вытерпишь это – обвяжут тебе каждый палец в отдельности серным трутом и потом подожгут. Кончится это, тебя разложат на земле и на груди твоей разведут костер. Твою прическу приведут в полный порядок – с головы снимут скальп и украсят им макасины. Что делать? Каждый развлекается, как умеет…»

Странный и нелепый танец сменился нагим индейцем, который принялся выделывать прямо-таки фантастические пируэты, потом закрутился волчком и, испустив пронзительный крик, растянулся во весь рост на земле, словно пораженный громом. Эта фигура изображала смерть человека, телом которого овладел злой дух.

Лорд, не вынеся пыток, умер.

Что и говорить, голос крови разделял нас с Яллой. Она была чистокровной индеанкой, истинной дочерью своего дикого народа, неукротимого, кровожадного, беспощадного племени. Весь ее внутренний мир стоял в непримиримом противоречии с моим внутренним миром. Право, по временам мне казалось, что моей женой стала не женщина – дитя земли, а мстительное существо, какое-то исчадие ада. Между нами разверзлась пропасть взаимного непонимания. Но Ялла предъявляла свои права на меня. В ней вспыхнула роковая страсть, дикая, неукротимая, ничем не питавшаяся ревность ко мне, сжигавшая ее душу. У меня не найдется слов описать сцены, разыгрывающиеся между нами. Кончилось все тем, что я выбрал бурную темную ночь, оседлал моего коня – белого мустанга прерий и покинул дикое племя.

С тех пор прошло много лет, у меня появилась семья, дети, но Ялла до сих пор преследует меня. Моя жизнь – это сплошная пытка. Я дрожу за жизнь моих детей и жены. Трижды неведомо откуда налетавшие отряды пытались поджечь мою факторию. И вот индейцы вновь вырыли топор войны и вступили на тропу сражений. Слава богу, подоспели колониальные войска и спасли нас». (Э. Сальгари)

На этом гость с американского континента закончил свой рассказ. Выслушав невероятную для цивилизованного англичанина историю, эксвайр изумился. Но жизнь была именно такова. Ничего не придумано.

Однако молодая страна европейского толка не смогла жить без своих мистических историй. Люди тотчас поселили вокруг себя нереальных таинственных существ. «Кумушки, живущие в округе деревеньки Манхеттен, рассказывали, что неподалеку, в каких-нибудь двух-трех милях, находится небольшая долина, или, вернее, лощина, окруженная цепью высоких холмов и являющаяся одним из самых безмятежных и мирных уголков на всем свете. По ее дну скользит ручеек, баюкающий и навевающий дрему, по временам раздается свист перепела да „тук-тук“» дятла – вот единственные звуки, нарушающие ее неизменную тишину.

Благодаря своей безмятежности и тишине, а так же некоторым особенностям в характере ее обитателей, кстати сказать, потомков первых голландских переселенцев, этот уединенный дол стал именоваться «Сонной лощиной». Кажется, будто на таинственной земле витают какие-то клонящие ко сну, дремотные чары, которыми насыщен весь воздух. Иные толкуют, что долина была околдована в первые дни переселения одним высоко ученым немецким доктором, когда как другие настаивают, что еще до открытия этого края мастером Хендриком Гудзоном здесь устраивал шабаши индейский вождь, прорицатель и колдун здешнего племени.

Несомненно, однако, что это место продолжает пребывать под каким-то заклятием, завораживающим умы его обитателей, живущих по этой причине в мире непрерывных грез наяву. Они обожают всяческие поверья, перед ними витают всяческие виденья и необычные призраки, они слышат какую-то музыку и голоса. Над лощиной чаще, чем где-либо, полыхают огненные метеоры и падающие звезды, водится здесь, кажется, и Ночной Кошмар со всем своим мерзким отродьем.

Главный дух из числа посещающих этот зачарованный уголок – он же, по-видимому, и главнокомандующий всего сонма воздушных сил – некий Всадник без головы. Говорят, будто это – тень одного кавалериста, которому в какой-то безымянной битве пушечное ядро оторвало голову и который время от времени словно на крыльях ветра, проносится в ночном мраке перед старожилами лощины. Утверждают, что тело кавалериста погребено внутри церковной ограды, а дух его рыщет ночами по полю сражений в поисках оторванной головы, так что быстрота, с которой он, подобно порыву ночного вихря, мчится вдоль Сонной лощины, вызвана необходимостью возвратиться в церковную ограду до первого просвета на темном небосклоне.

Как-то обитатели деревушки Матхеттен были не на шутку встревожены страшной грозой с громом и молнией, разразившихся знойным, душным днем в период летнего солнцестояния. Дождь лил как из ведра; падая на землю, он рассыпался мелкими брызгами и стелился над нею густой пеленой. Гром громыхал и прокатывался, казалось, над самыми крышами; видно было, как у церкви святого Николая метались зигзагами молнии; трижды, но тщетно, метили они поразить ее флюгер.

Великий ужас охватил почетных обитателей Манхеттена. Они скликали своих детей и искали убежища в погребах, предварительно подвесив подкову на железный стержень, поддерживающий полог каждой кровати, дабы он, избави боже, не притянул какой-нибудь молнии.

Когда буря, наконец, стала стихать; грозовые раскаты сменились едва слышным глухим ворчанием далекого грома; лучи, садившегося за тучами солнца, прорываясь сквозь их бахрому, превращали широкое лоно залива в ослепительно сверкающее море жидкого золота, из форта сообщили, что в заливе показался корабль. Это известие перелетало из уст в уста, с улицы на улицу и вскоре всполошило всю крошечную столицу Нью-Йорк. Прибытие корабля в те далекие дни было для колонистов событием величайшей важности. Он приносил вести из старого мира – страны, в которой они родились и были отрезаны от нее бескрайними просторами океана.

Прибывая только раз в год, корабль привозил изделия роскоши, наряды и даже предметы первой необходимости. Почтенная колонистка — голландская фру не могла сшить себе ни чепца, ни нового платья до прибытия корабля; художник ожидал его, чтобы приобрести принадлежности своего ремесла; школьник, чтобы купить волчок и шарики для игры; земледелец – чтобы обзавестись кирпичом, необходимым для постройки нового дома. Одним словом, все – богатый и бедный, старый и малый – с нетерпением дожидались прибытия корабля. Это было поистине величайшим событием, и в течение целого года во всех разговорах только и слышалось – «корабль», «корабль», «корабль».

Новости из форта заставили все население города высыпать на берег, дабы собственными глазами насладиться столь радостным и желанным зрелищем. Корабля, правда, в это время еще не ждали, и сие обстоятельство породило немало толков. Между тем он приближался. Это было крепкое пузатой судно голландской постройки. Вечернее солнце золотило вздувшиеся паруса, корабль стремительно несся вперед по изборожденному волнами морю. Часовой, первый сообщивший о его приближении, заявил, что увидел его лишь тогда, когда он оказался уже посередине залива, и что судно предстало перед его глазами внезапно, точно вышло из черной грозовой тучи.

Столь неожиданно возникший корабль несколько раз окликнули с берега, но на борту никто не отозвался. Люди порядком забеспокоились. Притащили пушку и выпалили из нее. Ядро, казалось, пробило корабль насквозь и запрыгало по воде с противоположного борта, но, не смотря на все это, он, по-видимому, не получил никаких повреждений. Странно было и то, что двигался корабль против ветра, но тем ни менее поднимался вверх по реке на всех парусах. Вслед ему капитан форта отправил большую лодку. Ей несколько раз удалось подойти к кораблю достаточно близко, но тот внезапно вырывался вперед и оставлял ее далеко позади себя.

Иные наблюдатели находили объяснение этому в том, что гребцы на лодке были все люди тучные, страдающие одышкой – они то и дело бросали весла, чтобы перевести дыхание и поплевать на руки. Когда им все же удавалось подойти близко к загадочному кораблю, зрители увидели на его борту команду, одетую на староголландский лад. Но там царила мертвая тишина, люди были неподвижны, как статуи; казалось, корабль несся вперед, предоставленный себе самому. Он по-прежнему продолжал подниматься вверх по Гудзону и в последних лучах заходящего солнца становился все меньше и меньше, пока наконец не исчез из виду, как белое облачко, растаявшее в просторах летнего неба.

С тех пор время от времени этот корабль появлялся на глаза людям. Случалось, что во время грозы его видели совсем близко, так что казалось, что он вот-вот наскочит на встречавшиеся на его пути суда, и тогда там начинались суета и тревога, но при следующей вспышке молнии обнаруживалось, что корабль уже далеко и летит на всех парусах, как всегда, против ветра. Порою и в тихие лунные ночи его замечали, корпус его скрывала в таких случаях черная тень, и только стеньги светились в лунных лучах, но когда путешественники добирались до того места, где только что видели корабль, его уже не было; проплыв несколько дальше и оглянувшись назад, они снова видели за собою его залитые лунным сиянием стеньги.

Несомненно, то был Летучий Голландец.


В бездне бурной
Вы парус видите пурпурный
И черный флаг.
То призрачный корабль стремится
Туда, где вспыхнула зарница, —
Его маяк.
Дрожите! Это вестник горя;
Вокруг него ярится море,
И шторм жесток.
Так лес встает стеной враждебной,
Когда трубит стрелок волшебный
В свой черный рог.
Сулит несчастье эта встреча:
Корабль-мертвец – беды предтеча,
Он – знак конца.
Звон похоронный слыша, плачьте:
То колокол звонит на мачте
У мертвеца.
То – судна адского посланца,
То – бриг Летучего Голландца,
Корабль-фантом.
Летит он, бесприютен, вечен,
Отвержен богом и отмечен
Его перстом.
Так с полюса на полюс мчится
Корабль – могила и темница –
В кромешной тьме.
Там на носу скелетов груды,
Тень Каина и тень Иуды
Там на корме.
И где он волны рассекает –
Во мраке молния сверкает,
Грохочет гром.
Он за собой волочит шквалы:
Так каторжник гремит устало
Своим ядром.
Испытанные мореходы, —
Не им страшиться непогоды, —
Дрожат в тот миг,
Когда вдали встает громада:
Извергнутый из пасти ада
Пиратский бриг.
Стрелой несется приведенье,
И призрачное льет свеченье
Его скелет.
Вздымаются в испуге волны,
Когда по ним летит безмолвный,
Злой силуэт.
Утесы, сквозь громов раскаты,
Кричат ему: «Уйди, проклятый!
Прочь, демон, прочь!»
И, внемля, скрежету и вою,
Все думают: за Сатаною
Псы мчатся в ночь. (В. Гюго)

Таково содержание суеверных легенд, послуживших основой для множества таинственных историй, распространенных в царстве теней. Примечательно, что склонность к сверхъестественному была свойственна не только уроженцам долины, она непременным образом захватывала всякого, кто проживал в ней известное время. Как бы трезв и рассудителен ни был человек, можно не сомневаться, что в скором времени он тоже подпадет влиянию чар, носящихся в воздухе, и станет великим мечтателем – будет подвержен видениям и грезам». (В. Ирвинг)

Интересно, среди немыслимо высоких небоскребов, на залитом потоками нескончаемых огней улицах современного Нью-Йорка, проносится ли порой Всадник без головы, проплывает ли Летучий Голландец?

И вот эта-то экзотическая страна через какие-то полтора столетия стала одной из ведущих стран цивилизованного мира. Подумать только!

Ее первый президент Джордж Вашингтон был обыкновенным плантатором. Он сыграл огромную роль в судьбе своей родины. «К тому времени, когда Джордж появился на свет, англичане вот уже сто двадцать пять лет устраивали свои колонии на континенте Северной Америки. Предки Джорджа были англичанами и попали в Новый свет не по большой охоте, а гонимые бурей Английской революции.

В середине ХУП века преподобный священник отец Лоуренс Вашингтон славил бога и свой любимый крепкий эль. Пуритане, приступившие под предводительством Оливера Кромвеля к развернутому строительству града господнего на земле, не могли допустить и мысли, чтобы завсегдатай таверны, скандальный мерзостный священник служил богу, и во имя чистоты идеалов изгнали распутника из прихода. Лоуренс лишился средств к существованию, и его обедневшие сыновья решили поискать счастье за океаном в Америке. Одна из про бабок будущего президента обвинялась в содержании дома терпимости, а прадеды не только хитроумными юридическими маневрами отнимали земли у индейцев, но и принимали участие в хладнокровном их убийстве, на что индейцы отвечали в свою очередь немыслимой жестокостью.

Кинем же свой испытующий взгляд на то время, когда еще легенды о Джордже Вашингтоне — богатом рафинированном южанине-джентльмене не родились, и жизнь избранного общества Верджинии – земле, ставшей родиной Вашингтона – была проще и скромнее, чем со временем стали изображать ее романисты. Плантаторы, конечно же, пребывали в сытости, но их быт не был перегружен большими излишествами, чем у английского дворянина средней руки. Они любили плотно поесть, как следует выпить, тщеславно гордились заморским платьем и мебелью. Но дома их были на удивление маленькими, а небоскребы никто и представить себе не мог. Особой необходимости в книгах и знании новые американцы не ощущали. Рабство на плантациях было само собой разумеющееся, а за скальпы индейцев белые люди тоже получали вознаграждение.

Излюбленная тема бесед плантаторов — земля – источник их существования и богатства. Постоянная забота — где и как приумножить ее для себя, для своих детей и внуков? Грандиозные планы приобретения или захвата земель порождались не столько испорченностью человеческой натуры, сколько коренились в суровой повседневности их жизни. Табак – один из главных источников дохода был не только капризной культурой, но и быстро истощал почву. Когда участок переставал приносить доход, плантатор бросал его и принимался за следующий. А получить его можно было только путем завоеваний. Однако к середине ХУШ столетия становилось все труднее и труднее изыскивать новые земли. Следовательно, выход был один – вперед на Запад.

Вот в такой-то земле и в такое-то время и родился Джордж Вашингтон. Семьи здесь были очень большие, ранние смерти и многократные браки до предела запутывали родословные отношения, поэтому каждый из жителей приходился кому-то дальним родственником.

Когда Джорджу исполнилось одиннадцать лет, разразилась беда – умер отец. Мальчик – старший из пяти детей, остался лицом к лицу с матерью. Она была всегда суровой женщиной. Все, что дошло до нас о ней, неопровержимо свидетельствует: эта женщина повергала в панический ужас всех знавших ее. Трагедия матери заключалась вот в чем: высоко ценя свою деспотическую родительскую любовь, она полагала, что дети перед ней в неоплатном долгу, и пыталась властно все с них взыскать. Джордж вырвался из цепких материнских объятий и жил у своих сводных братьев, других же детей мать сломала.

Со временем отношение ее со своим взрослым сыном, ставшим генералом, приобрели столь скандальный характер, что современники стыдливо умалчивали о ее существовании. После смерти Вашингтона бойкие биографы попытались изобразить эту странную женщину в духе матерей древней Спарты – она-де много ожидала от своего сына и поэтому не удовлетворялась его достижениями.

Известно, что мать Вашингтона никогда не бывала в доме своего сына после его брака. Прославленный генерал предупреждал ее: его дом напоминает многолюдную таверну, вследствие этого, «если тебе придется быть в нем, то перед тобой стает выбор: или всегда быть одетой, чтобы появляться в обществе, неприбранной же придется стать узником и сидеть в спальне. Первое не понравится тебе, второе не понравится мне…»

Джордж был еще шестнадцатилетним юношей, когда его друг Фэрфакс женился и заполучил в жены лучшее, что было в Верджинии – Салли. Джордж, увидев восемнадцатилетнюю жену друга, был поражен живым умом юной женщины, ее образованностью. Салли жила в прекрасном мире, недоступном Джорджу, который был малообразован вследствие того, что не так уж часто посещал школу. Он — мастер преодолевать препятствия на природе, решил проникнуть в манящий его мир, но, так и не проломив стену, оказался у ног кокетливой насмешницы.

Можно не сомневаться, что Салли, подвергнув основательному осмотру умственный багаж юноши, осталась недовольной им. Но что требовать от большого мальчика с серьезными глазами, практически бывшего лишь пажом Фэрфаксов? Однако любовь к Салли дала Вашингтону возможность осуществить во всем объеме свою самую большую страсть — поставить под контроль эмоции, подчинить их, а не быть послушной игрушкой желаний. И впоследствии он с гордостью мог сказать: «За себя я отвечаю, мое телосложение позволяет вынести самые тяжелые испытания, и я льщу себя надеждой, что способен сделать все, что в человеческих силах».

Семья Фэрфаксов принадлежала к тому поколению помещиков средней руки, которые проповедовали принципы христианской морали, но черпали вдохновение у Марка Аврелия, Плутарха и философов-стоиков. Наилучший идеал считали они дали стоики – благородная простота жизни и спокойное принятие ее, долг перед родиной, щедрость к соотечественникам, неизменное мужество и непоколебимая честность. Стоик не бежит от жизни, он встречает ее лицом к лицу, не избегает ответственности, а берет ее на себя.

Всю свою жизнь Джордж Вашингтон терпеть не мог душевный нудизм, но в конце ее ощутил непреодолимое желание излить то, что накопилось за долгие годы. Перед смертью он написал письмо в Англию своей Салли: «Многоуважаемая мадам. За истекшее время произошло так много важных событий, так сильно изменились люди и вещи, что в письме совершенно невозможно сколько-нибудь обстоятельно сказать об этом. Ни одно событие, однако, и все они в совокупности не смогли изгладить в моей памяти воспоминания о счастливых моментах, самых счастливых за всю мою жизнь, которые я пережил в Вашем обществе.

Глубокая печаль овладевает мной, когда я бросаю взор в направлении Вашего бывшего дома, что я часто делаю, и горестно размышляю о прежних обитателей сего места, с которыми я жил в таком согласии и дружбе. Больше их здесь нет, только руины дома напоминают давно канувшие в прошлое радости». Так писал человек, у которого разжались тиски долга перед лицом вечности, взвешивающей, что истинно, а что суетно в прожитой жизни. Чаша весов, на которые он бросил свои чувства к женщине, на склоне лет перевесила в его понимании все, что сделал Отец Страны, творец американского института президентов Америки». (Н. Яковлев)

А Америка необычайнейшиим образом запечатлела его образ. В южной Дакоте есть огромная гранитная скала, в которой скульптор Борглум высек четыре двадцатиметровых бюста людей, внесших наибольший вклад в становление и развитие американской демократии. Открывает этот ряд бюст Джорджа Вашингтона. Его имя носит столица государства.

Стремительная карьера Вашингтона началась с того, что он встал на путь войны за свои земли. «Борьба за эти земли шла главным образом между Англией и Францией, кроме того активно вмешивались в нее и местные индейцы, которые использовались французами для нападения на местных колонистов. Джорджа Вашингтона назначили майором ополчения. В течение шести лет, принимая активное участие в борьбе с французами и индейцами, совершавшими постоянные набеги на границы английских колоний, он дослужился до звания главнокомандующего всеми войсками Вирджинии.

Его жизнь неоднократно подвергалась опасностям, но благодаря мужественности и находчивости главнокомандующий с честью выходил из критических ситуаций. Случалось, он бесстрашно бросался между сражающимися, требуя прекратить огонь и приводя своих солдат, крайне недисциплинированных, в чувство, ударами шпаги по мушкетам и головам. Жестокость никогда не была свойственна натуре Вашингтона, но обстоятельства не позволяли действовать иначе». (Н. Яковлев)

Однако и он порой терял самообладание. «Я не владею достаточно изобразительными средствами языка, — признавался Джордж, — чтобы попытаться описать разлившееся море горя, хотя наделен великодушием, чувством распознавать зло и желанием оказывать благодеяния. Что я могу поделать? Жалобный плач женщин повергал меня в такую глубокую печаль, что, зная себя, торжественно клянусь: я готов принести себя в жертву кровожадному врагу, если это принесет облегчение народу. Если нужен я, истекающий кровью, умирающий, чтобы удовлетворить ненасытную месть врагов, я готов отдаться ярости дикарей, и пусть меня изрежут на куски ради народа! Я вижу его положение, знаю, каким опасностям он подвергается, разделяю его горести, однако не в состоянии оказать большей помощи, чем раздавать мутные обещания».

На американском континенте величина жестокости была возведена в квадрат. Ведь там рядом с немилосердно страдавшими коренными жителями этой земли — индейцами, которых насильно сгоняли с их испокон родных мест, были еще и рабы-негры. Жестокость процветала чудовищная — око за око, зуб за зуб, скальп за скальп. Индейцы вели охоту за скальпами американцев, американцы – за скальпами индейцев. Так и жили.

«Опасна была жизнь, но в итоге всех своих размышлений Вашингтон пришел к мудрой мысли: „Лучше проделать бурный жизненный путь не плача, а смеясь“».

Пришло время, и он встретил свою будущую жену. Марта была вдова двадцати шести лет от роду, у нее двое маленьких детей, а также колоссальное по тем временам состояние. Она оказалась хлебосольной хозяйкой и славилась в округе тактом и рассудительностью. Крошечная, спокойная женщина со склонностью к полноте, Марта, смеясь, отзывалась о себе, как о хорошенькой здоровой девушке. Она, конечно, была далека от того, чтобы поощрять безумную любовь; такие чувства, если бы они обнаружились, наверняка повергли бы в смятение состоятельную вдовушку, ибо всей душой она стремилась к спокойствию и приличию.

Где-то летом 1758 года Джордж и Марта решили вступить в брак. На свадьбе собралось множество гостей, представляющих сливки местного общества. Радостные поздравления слышались вокруг и утирались слезы умиления – дети вдовы приобрели отца. А невеста вся в бриллиантах смотрела снизу вверх сияющими глазами на великолепного жениха. Что же дальше? Даже точнейшим образом настроенные исторические сейсмографы не зарегистрировали вулканических страстей в связи с бракосочетанием Вашингтона. Однако брак с Мартой дал ему не только громадное состояние. Маленькая женщина сумела создать Джорджу семью, которой он в сущности никогда не имел.

Он к своему великому удовлетворению оставил армию, стал плантатором и занял свое место в ассамблее Вирджинии. Джордж был удовлетворен, благостно констатировал: «Я навсегда осел с приятнейшими удобствами для жизни и надеюсь в отставке обрести больше счастья, чем испытал в бурном море войны». Обставляя свою новую жизнь, он заказал в Англии бюсты Александра Македонского, Юлия Цезаря, Карла ХП, Фридриха П, принца Евгения Савойского и герцога Мальборо. Торговец не смог подобрать комплект означенных полководцев, предложив компенсировать нехватку бюстами поэтов и философов. Вашингтон отказался наотрез. Он не хотел видеть перед собой штатских в мраморе.

Итак, Джорджу еще не минуло и тридцати лет, а он уже стал патриархом, неограниченным правителем крошечной империи, на вершине которой находилась его семья, и вел образ жизни подобающий сложившемуся положению. В этом отношении Вашингтон старался быть джентльменом до последней пуговицы на всегда наимоднейшей одежде. Иной он не признавал.

Большую часть дня Джордж проводил в работе – с четырех утра. Очень скоро он уяснил, что в управлении плантацией можно полагаться только на самого себя. Рабский труд был мало производителен, для него оказались крайне необходимы энергичные надсмотрщики, которые, в свою очередь, требовали зорких глаз хозяина. Надо сказать, что рабство не пробуждало в Вашингтоне – богатом плантаторе – каких-либо высоких соображений морального порядка. Он относился к этому институту как к одобренной всеми системе ведения хозяйства. Если у него умирал негр, Вашингтон аккуратно помечал денежный убыток в деловых книгах и больше никаких эмоций. По всей вероятности на его плантациях едва ли были случаи крайней жестокости, но плеть в счет не шла, считалось, что это универсальное, абсолютно необходимое средство воспитания и поддерживания дисциплины. В религии прежде всего Вашингтон ценил ее практическое значение – цивилизирующее влияние на колониальное общество». (Н. Яковлев)

«Джордж Вашингтон не только воевал и работал, но умел и хорошо повеселиться. С женой они вели веселую светскую жизнь. Подсчитали, что за семь лет их имение посетили более двух тысяч гостей, большинство из которых оставались и ночевать. Самые разнообразные развлечения входили в круг интересов будущего президента. С детских лет он выделялся физической силой: мускулистый, широкоплечий, с длинными руками и ногами, ростом почти 190 сантиметров и весом около 100 килограмм. Был всегда лучшим в соревнованиях по борьбе. Охота, рыбная ловля, театр, кукольные представления, цирк, петушиные бои и выставки животных увлекали его. В плохую погоду он мог весь день провести дома, играя в карты или бильярд, часто в азарте заигрываясь до утра. Но самой большой страстью, которая прошла через всю его жизнь, были танцы. Джордж часто посещал балы, на которых пользовался большим успехом у женщин.

Так бы, наверное, и провел бы свою жизнь Вашингтон, в заботах и развлечениях, если бы во второй половине ХУШ века не пришли в резкие противоречия экономические интересы североамериканских колоний и Англии». (Д.Э.Н.&nbsp;Иванов)

«Вашингтон в своей хозяйственной деятельности не мог ничего понять. Приданое Марты просачивалось сквозь пальцы, упорная работа не приносила ожидаемых доходов. „Деньги таяли как снег под лучами жаркого солнца, и невозможно понять, куда они утекают“», — недоумевал плантатор. Джордж ощутил весьма чувствительный удар по карману. Жизнь вошла в полосу мучительных раздумий. Пока же он не мог ничего придумать, кроме сокращения закупок в Англии и введения экономии в собственном хозяйстве. Плантатор винил себя, следовало же винить колониальную политику монополии. Вскоре Вашингтон почувствовал, что обобран до нитки. Не философские соображения касательно прелестей свободы, а голая экономическая заинтересованность сурово привела богатейшего плантатора в ряды противников метрополии.

В чем же дело? Англия была заинтересована в том, чтобы колонии поставляли в монополию сырье, а взамен получали английские товары. Поэтому она всячески мешала развитию промышленности в своих колониях и посылала туда ненужные ей самой товары. Вашингтон доказал, что многое можно производить на месте, и оно будут дешевле, чем стоило бы, ввозимым из Англии. Это утверждение шло в разрез с политикой метрополии, и она вводила всевозможные запреты на развитии в колонии промышленности и ремесел.

У американцев идея провозглашения независимости от Англии возникла не сразу. Первый Континентальный конгресс 1774 года принял решение о запрещении ввоза промышленных товаров из Англии. Сюда съехались люди в здравом уме и твердой памяти, отлично понимавшие, что затевается нешуточное дело, от которого по английским законам попахивало изменой с неизбежно маячившей вдалеке виселицей. Вашингтон не обращал на нее внимания и активно поддержал решение конгресса. «Я готов, — сказал он, — собрать тысячу человек, вооружить и одеть за свой счет и во главе их идти на Бостон». А ведь впору ему было бы впасть в тяжкие раздумья. В надвигавшейся войне, возможно, пришлось бы пожертвовать всем своим имуществом. Прекрасный вид на Потомак из окон дома напоминал: он в пределах прямого пушечного выстрела с реки. Но это не останавливало будущего президента.

Противоборство колонистов вызвало ужесточение политики со стороны правительства Англии. Получивший боевое крещение Джордж Вашингтон был избран командующим всеми континентальными войсками. Перед ним встала крайне сложная задача. Предстояло вести войну против самой могущественной державы мира. Не вызывает никаких сомнений, что Вашингтон не рвался командовать. Высокая честь ввергала его в глубокое уныние. «День вступления командованием американской армией я датирую как начало моего падения и гибели моей репутации», — с горечью признался он сам себе.

Вот описание одного из боев, принесших ему победу. Пылавшие боевым задором янки, высадившиеся с кораблей на американский берег, толпились на редуте, беспечно посматривая на залитый летним солнцем луг, где под грохот барабанов и визг флейт споро строились англичане – легкая и морская пехота, гренадеры в красных мундирах и медвежьих шапках. Взвинченные обильной выпивкой и патриотическими речами, американцы не сомневались что зададут жару войскам метрополии, при этом не смущаясь, что на один мушкет приходилось всего лишь по пятнадцать снарядов. У многих были самодельные пули, отлитые из свинцовых труб, снятых с органа церкви. Но бостонцы успели притащить и наскоро установить несколько пушечек.

Командующий англичан решил осуществить возмездие по всем правилам европейской тактики – пехота, выстроенная в несколько линий, мерным шагом сближалась с войсками неприятеля. В пятидесяти – ста метрах от врага наступавшие останавливались, разыгрывался смехотворный и мужественный церемониал – офицеры вежливо раскланивались, оспаривая друг у друга честь принять первый залп. Обмен залпами – и в штыки! Выстоять под первым залпом врага почиталось великой привилегией и признаком несравненной воинской доблести.

Итак, три безупречные линии английских солдат двинулись в фронтовую атаку. Они шли в траве по колено, сгибаясь под грузом амуниции – на каждом солдате было навьючено до тридцати килограммов, пот струился из-под их медвежьих шапок и заливал глаза, мокрые пятна расползались на спинах. Тревожный бой барабанов звал на достойную битву.

На редуте колонистов кто как мог приложил оружие, выбирая цель. Один тучный старина с неожиданной легкостью управляясь на лошади, надрывался хриплым басом: «Не стрелять, пока не увидите белки их глаз!» И все же защелкали выстрелы нетерпеливых. По брустверу побежали офицеры, грозя шпагами и ударами поднимая стволы нацеленных мушкетов. С моря загремели орудия — ядра с отвратительным шипением погружались в глину редута, изредка поражая кого-нибудь из защитников. Когда наступающие подошли на полусотню метров, их встретил сокрушающий залп. Прошло несколько мгновений, стрелки, разрядившие мушкеты, отступили, дав место товарищам с заряженными, последовал второй, не менее убийственный залп.

Все заволокло пороховым дымом, а когда он рассеялся, поле было покрыто трупами в красных мундирах, уцелевшие же попятились. С американских позиций по-прежнему трещали выстрелы – остроглазые охотники вопреки всем принятым европейским правилам войны выбивали офицеров. Командующий англичан перестроил войска и бросился во вторую атаку. Опять неудача! Окутанный пороховым дымом, проклятый редут казался неприступным. В бою с колонистами потери англичан оказались ужасающими.

Но то была временная, пирровая победа американцев. Вашингтону предстояло строить регулярную армию, при этом он считал, что «именно дисциплина – душа армии. Она превращает немногочисленное войско в могучую силу, приносит успех слабым и уважение всем. Однако собрать среди колонистов такую армию было почти то же, что попытаться оживить мертвецов».

Кроме того катастрофически не хватало оружия, пороха. И тогда Вашингтон в отчаянии распустил слух, что его некуда девать, а солдатам велел изготовлять пики. Бессонными ночами он прислушивался – не загремят ли барабаны, возвещая неприятельскую атаку, последствия которой страшно даже представить – армии и стране придет конец.

Солдаты поминали добрым и недобрым словом в зависимости от склонностей, своего главнокомандующего за то, что он изгнал из военного лагеря женщин легкого поведения. А какова его отеческая забота о приличии! Узнав, что солдаты купаются у моста голыми на виду у всего населения, Вашингтон страшно возмутился. По армии огласили приказ: «Категорически запрещается всем заниматься этим на мосту или около него. Поступили жалобы, что многие, утратив приличия и стыд, носятся нагими, в то время как по этому мосту следуют прохожие и даже дамы общества. Поступающие таким образом чуть ли не хвастают своим постыдным поведением. Сие требуется немедленно прекратить».

В боях только что сформировавшаяся регулярная американская армия часто терпела поражения, отступала, в пыльном облаке чертом вертелся Вашингтон, поднимая коня на дыбы и пытаясь остановить бегство. Однажды он сорвал с себя шапку и завопил: «И с этими я должен защищать Америку! Великий боже, что за армия!» Один из офицеров вспоминал: «Он ругался так, что листья мелко дрожали на деревьях. Короче, он ругался, как ангел, слетевший с неба!»

Победившие англичане вели себя просто безобразно. Устраивали кровавую баню, гибли сотни мирных жителей. На глазах обезумевших семей мужчин бросали на кучи раскаленных углей и, придерживая вилами, заживо зажаривали, отрезали головы, снимали скальпы. Вся захваченная местность становилась ареной ужасающего кровопролития.

А вот действия армии Вашингтона в землях ирокезов, сотрудничавших с врагами-англичанами, где велено было главнокомандующим полностью разрушить и стереть с лица земли индейские поселения. Уничтожено оказалось огнем и мечом более сорока поселений, а главное, начисто сожжены посевы, вырублены сады и уничтожены запасы продовольствия. Вашингтон лично признал полный успех экспедиции, подготовивший голодную смерть сотням индейских семей грядущей лютой зимой.

Главнокомандующий с плохо сдерживаемым гневом отзывался не только об армии, но и о политиках, ждавших от нее энергичных действий. «Могу заверить этих господ, что значительно легче сочинять упреки в уютной комнате у теплого камина, чем занимать промерзший унылый холм, и спать под снегом на морозе без одежды и одеял. Но, если этих господ, вероятно, не трогает судьба нагого и бедствующего солдата, я всем сердцем с ними, от всей души оплакиваю их ужасное положение, которое не в состоянии исправить».

Один из офицеров писал: «Скверная еда, меня рвет полдня, дым есть глаза, черт возьми, больше не могу. Ну вот дали миску супа, полную горелых листьев и грязи. К дьяволу ее, ребята, я буду жить, как хамелеон, питаясь воздухом».

Америка сражалась за свою независимость в тяжком пароксизме спекуляции и бесстыдной наживы. Дельцы были просто-таки опьянены оргией наживы. «Нет другой нации под солнцем, которая поклонялась бы деньгам, как эта, — возмущался Вашингтон. – Убийцы нашего дела должны быть преданы примерному наказанию. Молюсь Всевышнему, чтобы каждый штат вздернул самого зловредного из числа спекулянтов на виселицу, которая по крайней мере, была бы в пять раз выше, чем библейская. Для человека, составляющего состояние на гибели родины, по моему мнению, нет достаточного наказания». Да, что и говорить, главнокомандующий уже не был идеалистом и прекрасно понимал: торгаши легко расстаются с честью, если вообще с нею знакомы.

Страшные слова остались словами. Вашингтон не мог переделать высшие классы Америки по своему образу и подобию. Он должен был работать с имевшимся человеческим материалом, будучи реалистом сообразовывать планы с имевшимися возможностями, подрезая крылья своим мечтам.

Среди неописуемых страданий в среде офицеров рождалось братство не только по оружию, но и по развлечениям. Они как могли веселились – молодость брала свое, а в те времена великие по масштабам века люди редко достигали сорокалетнего возраста. Безусые юнцы считали себя зрелыми людьми и многоопытными солдатами. Группа юных офицеров давала званый обед. На него приглашали только тех, кто после тщательного осмотра мог предъявить целые брюки. Из того, что при большом воображении можно было бы назвать ромом, делали пунш, поджигали отвратительную сивуху и пили эту «саламандру» как есть – горящую. Голосами, какими зовут паром с дальнего берега широкой реки, ревели песни и баллады. «Столь веселых оборванцев, — изумлялся французский офицер, – мы никогда в жизни не видели».

Иногда давали любительские театральные представления, и заметно поседевший Вашингтон с невыразимой печалью смотрел, как новое поколение играет роли в той самой драме, в которой прежде участвовал он сам. Ему было почти пятьдесят лет, он был измучен и издерган, потому как тогдашние дантисты скрепили его больные зубы проволокой, и они кое как держались. Можно было бы удалить их, но представить главнокомандующего шамкающим беззубым ртом! Это было слишком для джентльмена, а сделать протезы в военном лагере невозможно.

Но вот, несмотря на все трудности, все же удалось создать неплохо снаряженную, вооруженную и обученную армию. В войне колонистов с родиной их предков потерпела поражение самая могущественная держава того мира. Войну за независимость называют Американской революцией, которая утвердила конституцию и Билль о правах. Она, действительно, была революцией, освободившей американцев из-под власти короля и английской аристократии, установившей республиканский строй, открывшей простор для буржуазного прогресса и частной инициативы. В результате этой революции от Великобритании «откололась» весьма значительная часть с населением в два с половиной миллионов человек.

Победивший крестьянин из Вермонта писал: «Я обосновался в этой богоизбранной свободной земле и с тех пор ни разу не платил за удовольствие жить на белом свете. Да и шапка моя за это время ни разу не ломалась для поклонов перед каким бы то ни было господином». Американцы жили не только свободнее, но и богаче, чем рядовые англичане, так как они не подчинялись тем ограничениям на внешнюю торговлю, какие были установлены в Англии.

Вашингтон постепенно стал разбираться и в политике. Он предостерегал американцев: «Людям очень свойственны крайности. Ненависть к Англии может подтолкнуть иных к безмерному доверию к союзнической Франции, особенно когда принимаются во внимание чувство благодарности. Такие люди не захотят поверить, что Франция способна действовать эгоистически. Однако история человечества дает всеобщий принцип – не следует доверять ни одной нации дальше ее собственных интересов».

Так разумно рассуждал Вашингтон. Его мало кто слушал. Беда заключалась в том, что он был в прямом и фигуральном смысле на голову выше всех окружающих. Природный ум, отточенный в годы военных испытаний, позволил ему быстрее схватывать суть событий, он соображал молниеносно и не скрывал раздражения, когда остальные не успевали усмотреть то, что представлялось ему очевидным». (Н. Яковлев)

Время шло. Страна изменялась. Колония за колонией все чаще стала именоваться штатами, они высказывались за независимость.

Общественный и политический деятель, представитель революционного крыла Просветительства Томас Пейн писал: «В грозные времена души людей проходят испытания. Многие в этот кризис бросят службу стране, но оставшиеся заслужат любовь и благодарность всех. Тиранию, как ад, победить нелегко, но у нас есть утешение – чем тяжелее война, тем величественней триумф. Что достается дешево, то не ценится, ценность всему придает только дороговизна. Небо знает, какую цену назначать за свои товары, и было бы поистине странно, если бы такой предмет небесного происхождения, как свобода, не был бы дорог. Дух свободы бьется в наших сердцах, чтобы мы могли скинуть ярмо рабства. Мы преисполнены решимости порвать все связи с таким дьявольским несправедливым и неестественным государством, как Британия».

Томас Джефферсон создал «Декларацию независимости» со всеми приличествующими великими принципами свободы и равенства пунктами. Он говорил: «Мы считаем самоочевидным следующие истины: все люди созданы равными; они наделены своим Творцом неотчуждаемыми правами; в число этих прав входят жизнь, свобода и возможность добиваться счастья. Забота о человеческой жизни и счастье, а не об их разрушении – это первая и единственная задача хорошего правительства. Все искусство управления состоит в искусстве быть честным. Самая сложная задача правителя – это посадить нужного человека на нужное место. Так как законы пишутся для обыкновенных людей, то они должны основываться на обыкновенных правилах здравого смысла. Вводить же законы, противоречащие законам природы, значит порождать преступления, чтобы потом за них наказывать. Лишь тот народ вправе выбирать себе правительство, который постоянно находится в курсе происходящего».

И еще он сказал об одной страшной, но на практике жизни человечества, увы, непреложной истине вот что: «Древо свободы время от времени орошается кровью патриотов и тиранов. Это его естественное удобрение».

Ну что ж, сия истина оправдалась на полях сражений за свободу Америки.

«Бесспорно, что конечный успех американцев во многом определился личностью их главнокомандующего. Сильный характер, его умение сохранять доверие армии в любых условиях, вселять уверенность в собственные силы удержали американские войска от полного развала в критические периоды войны, хотя Вашингтон и не был великим полководцем, часто терпел поражения, иногда был повинен в серьезных военных ошибках. В одной из битв из за его ошибки из восьми тысяч солдат уцелело всего лишь две.

Создавая регулярную армию Вашингтон столкнулся с огромными трудностями. Еще раз обратим на них наше внимание. Приходилось железной рукой наводить дисциплину в войсках. Сам он не был жестоким человеком, хотя для поддержания порядка разработал систему наказаний. За пьянство, мародерство, азартные игры виноватых нещадно пороли. Однажды была сооружена двенадцатиметровая виселица, на которой он велел написать: «Если необходимо будет поддерживать порядок, я повешу на ней двух-трех человек для примера другим». За дезертирство, действительно, иногда вешали.

Многие торговцы наживались на поставках в войска, поэтому количество умерших от болезней было не меньше, чем погибших в боях. У солдат не оказалось ни хорошей одежды, чтобы прикрыть свою наготу, ни одеял, чтобы подстелить под себя, ни башмаков, отчего пути всех их походов отмечены кровавыми следами ног. Находясь в таких условиях, армия всегда готова к мятежу. Только благодаря авторитету Вашингтона, его энергии и мужеству удалось избегнуть ее полного развала. Однако решающий перелом в войне наступил после заключения союза с Францией весной 1778 года. Французы поставляли американской армии оружие, одежду. Особенно активно организовывал помощь американцам французский бизнесмен и комедиограф, автор незабвенного Фигаро — Бомарше». (Н. Иванов)

«Итак, победа была одержана, а будущий президент пребывал в угнетенном состоянии духа. Ему исполнилось пятьдесят семь лет и определенно не хотелось ехать в шумный Нью-Йорк, заниматься государственными делами, к которым за годы войны он получил стойкое отвращение. А со всех сторон доказывали, что только он сможет удержать страну от анархии. Вашингтон признавался с непреодолимой горечью: „Я говорю со всей искренностью, хотя мир едва ли поверит, что иду к креслу правителя, обуреваемый чувствами, едва ли отличными от тех, какие испытывает преступник, приближающийся к месту своей казни. Так не хочу я на закате жизни, покидать мирную обитель ради океана хлопот, не умудренный в политических хитростях, не имеющий способностей и склонностей, столь необходимых у кормила власти“».

И его слова не были блефом. Вашингтон не участвовал в предвыборной борьбе, его пришли и позвали соотечественники. 30 апреля 1789 года Джоржд Вашингтон был введен в должность президента – первого президента Америки, первого президента в цивилизованном мире. Он окружил себя блестящими интеллектуальными соратниками и с ними работал не покладая рук.

Но не все дела. Приходилось участвовать и в светских вечерах. Было замечено, что Вашингтон, наскоро выполнив обязанности хозяина дома и быстро переговорив с мужчинами, уединялся в беспечном дамском обществе, представительницы которого сверкали драгоценными камнями и блистали великолепными нарядами. Одна из дам заметила: «Этот старый президент обладает такой счастливой способностью чаровать, что, не будь он одним из самых добронамеренных людей, то мог бы стать опасным искусителем».

Но, за исключением этих вечеров, где собирались избранные, Вашингтоны вели очень замкнутую жизнь. Марта, у которой свои дети умерли, а от Вашингтона она не родила, писала: «Я живу очень скучно и не знаю, что происходит в городе. Я никогда не бываю в общественных местах. В сущности я похожа на заключенного в тюрьме. Для меня установлены определенные границы, которые я не могу переступать».

Над личной и светской жизнью президента и его семьи довлело правило, которому с железной последовательностью Вашингтон следовал и в делах государственных, – помнить, что на заре нового государства создаются прецеденты. Поэтому надо тщательно обдумывать каждый шаг: что делать и чего не делать.

Когда он отправился в поездку по Новой Англии в роли президента страны, то благодушно относился к взволнованным встречам, но везде требовал, чтобы ему оказывали должный прием. Один из губернаторов ожидал, что президент первым нанесет ему визит. Вашингтон требовал обратного. Губернатор сослался на болезнь. Вашингтон продолжал настаивать. Наконец губернатор приехал. Мрачные слуги внесли его в гостиную, несомненно симулирующего недуг. Для пущего впечатления губернатор был забинтован с ног до головы. Подавляя улыбку, президент потчевал его чаем. Так был устранен еще один прецедент. Губернаторы должны первыми посещать президента в своей вотчине.

Посетил Вашингтон и только что основанные фабрики. Побывал на предприятии, производившим паруса. Здесь девушки-работницы трудились в каторжных условиях по десять часов в день. Президент счел это нормальным, член его свиты записал в дневнике: «Его величество развеселился, заметив мастеру, что он собрал самых хорошеньких девушек Бостона».

Вашингтон думал и действовал. Он определил на многие годы вперед курс только что спущенного со стапелей американского государственного судна. «Ни в наш век ни потом никто не сможет полностью понять мои чувства, — признавался он, — я должен сказать, что только глубокое осознание долга заставило меня вступить на арену общественной жизни. Учреждение нашего нового правительства представляется последним великим экспериментом для обеспечения счастья людей путем разумного соглашения в цивилизованном обществе. Это прежде всего в значительной степени правительство как приспособления, так и законов. Многое пришлось делать, проявляя благоразумие, примирение и твердость. Только считанные, не являющиеся философскими наблюдателями, могут понять деликатную и трудную роль, выпадающую на долю человека в моем положении. Все видят, и всех больше всего восхищает блеск высокого поста. Для меня в нем нет никакой привлекательности, кроме возможности способствовать человеческому счастью. В нашем движении к этому я занимаю новое положение и, если могу выразиться так, иду непроторенной дорогой».

По этой же дороге шли и соратники Вашингтона. Среди них был Вениамин Франклин, который участвовал в войне за независимость, как политик защищал политические права колонистов, как физик изобрел громоотвод и как финансист произнес следующие пророческие слова о деньгах: «Помните, деньги обладают способностью размножаться. Деньги могут производить деньги и могут рождать деньги. Чем больше денег, тем больше они производят при каждом обороте».

Много проблем доставляли молодому правительству республиканцы. Они повели наступление. Их расчет представлялся безупречным – потребовать представить отчет о доходах и расходах республики, который физически сделать было невозможно в оставшиеся считанные дни. Вашингтон пришел в отчаяние, республиканцы предвкушали изобличение в воровстве. Министр Гамильтон разочаровал их ожидания. Засев в министерстве с ближайшими сотрудниками, позабыв о своей прекрасной жене, он считал и считал. Бледный от бессонных ночей, явился в Конгресс и представил готовые отсчеты. Они были безупречными. Республиканцам ничего не оставалось делать, как заявить, что они все равно не верят, ибо только коррумпированные люди, втайне вздыхающие по тирании, искушены в окаянной бухгалтерии – хитрой науке, враждебной подлинным друзьям свободы.

Но народ Вашингтону верил, посему его избрали на второй срок. Прошел и он. От третьего президент отказался. Наконец-то все государственные заботы позади. Старик стал тем, кем был двадцать лет назад – плантатором, обдумывающим хозяйственные планы, занятым по горло мелкими делами». (Н. Яковлев) Они и погубили его. Объезжая верхом свои плантации Вашингтон страшно промерз, заболел и 14 декабря 1799 года умер от простуды.

Один из его современников сказал, что Джордж Вашингтон был первым на войне, первым в мире и первым в сердцах своих соотечественников.

И по сей день он, вырубленный в скале, смотрит на своих соотечественников с высоты огромного утеса. Доволен ли, нет ли?… Кто узнает?

Но, быть может, глядя с высокого утеса, он, время от времени видит, как скачет галопом на своем боевом коне, и там, где проскакал, там


Искр блестящих сноп
Взметнулся до небес. На знамя искры пали,
И вот тринадцать звезд над миром засверкали. (В. Гюго)