На ниве Просвещения в Италии среди остальных деятелей трудились драматурги Карло Гольдони и Карло Гоцци. «Однако, строго говоря, никакой Италии в ХУШ веке еще и не существовало: на длинном и узком сапоге Апеннинского полуострова размещались три королевства, три республики, три герцогства, огромная область, принадлежащая Папе Римскому, а также множество мелких земель. Контроль над этой территорией оспаривали друг у друга Австралия и Франция – им принадлежала значительная часть страны. Как мы видим, феодальная раздробленность цвела более чем пышным цветом.
К середине столетия прекратились терзавшие страну долголетние войны и в наступившем затишье начала расцветать культура. Италия, как и другие европейские страны прошла через эпоху Просвещения, которая имела здесь свою особенность, главным содержанием которой стало стремление к национальному единству, хотя здесь не было даже единого языка: в разных концах растерзанной Италии говорили на своем диалекте. Литературным итальянским – языком Боккаччо, Данте, Петрарки – владели только образованные люди, которые его специально учили так же как и латынь.
Оба драматурга жили в Венеции, в городе, о котором говорили: «Только здесь возделывают море вместо того, чтобы возделывать землю». Под напором турок и австрийцев Италия растеряла значительную часть своих владений, а открытие Америки подорвало и ее экономическую мощь. Но Венеция по-прежнему оставалась второй – после Парижа – культурной столицей Европы, куда съезжались литературные и светские знаменитости, прославленные красавицы, авантюристы, путешественники, ученые и любители искусства.
«Зрелище этого города всегда удивительно, издалека кажется, что он наполовину погружен в воду. Однако по мере приближения замечаешь — из воды вырастают зачарованные дворцы, и ты уже не перестаешь восхищаться великолепием его построек и причудливыми изгибами его каналов, служивших улицами, отчего вся Венеция становится единым водным причудливым лабиринтом». (Л. Вантеле)
И видеть,
В городе существовало семь театров. В многочисленных кафе велись литературные беседы и обсуждались последние новости. Здесь были четыре музыкальные школы – консерватории. Жизнь города казалась вечным праздником, непрерывным театральным представлением, тем более что больше половины года венецианцы ходили в карнавальных масках, костюмах – их носили и мужчины, и женщины, и дворяне, и простолюдины.
На площадях города люди позволяли себе играть в какие угодно игры. Вот несколько человек распиливают некую «старушку», сделанную из пакли и гипса и разнаряженную в пух и прах. Из каждой «старушкиной» половинки фонтаном сыплются сухие фрукты, изюм, каштаны, печенье и другие разнообразнейшие вкуснейшие сладости. Ребятишки и взрослые визжат от восторга. Кроме того, это был еще и один из способов высмеять престарелых красоток, чрезмерно озабоченных поисками очередного возлюбленного.
Во время карнавала шутовские игры устраивались повсюду: надо было незаметно украсть сидящую на цепи собаку и умудриться при этом не получить от не ранения; влезть по смазанному салом шесту и достать сверху кусок колбасы или фляжку с вином; зубами поймать угря в кадушке с окрашенной в черный цвет водой; обрив голову наголо и не одевая шляпы, вступить в поединок с кошкой и задушить ее; свернуть шею щипающему вас гусю.
«В задорной развеселой атмосфере исчезало любое деление на сословия, и служанка могла запросто обратиться к дожу, а торговец – к патрицианке. Неудивительно, что в этом карнавальном мире огромное внимание уделялось театру. У каждой труппы и у каждого знаменитого автора были свои почитатели и даже болельщики, нередко между ними завязывались оживленные споры. Итак, театр был повсюду – и на сцене и в жизни. Его коловращение втягивало в свой водоворот всех и вся. Маски носили актеры и зрители. Прислушивались ли те и другие к мудрому совету великого Гете, что чтобы создать нацию, надо прежде всего создать театр»? Кто скажет? Но они следовали этому совету и довольно часто вносили в театральное действо воспитательное значение, хотя в большинстве своем площадные театры изобиловали плоскими непотребными шутками, пинками и тычками.
Однако, театр создавал саму суть «итальянского народа», которого тогда еще и не было как такового. Первым в период эпохи итальянского Просвещения начал писать достойные драматические произведения Карло Гольдони. И были это сначала вполне традиционные комедии дель арте с участием Арлекина, Панталоне, Пьеро, простоватых хорошеньких служанок, несчастных влюбленных. Потом произошли перемены. Одно из важнейших нововведений Гольдони: на смену импровизированным комедиям пришли литературные пьесы, где каждая роль определялась от начала до конца, со всеми репликами и трюками.
За свою жизнь драматург написал более 150 комедий, 18 трагедий и трагикомедий и еще около ста оперных либретто. Но если как следует приглядеться, то окажется, что несмотря на немыслимое разнообразие ситуаций действующие лица соответствуют нескольким излюбленным типажам, каждый из которых произошел от, казалось бы, отвергнутой комедии дель арте». (Д.Э.О. Гринкруг)
Работа драматурга была адская, «и это при том, что работать ему приходилось не для своей труппы, как Мольеру, а для хищных импресарио, для падкой на новинки капризной, венецианской публики, для ссорящихся друг с другом конкурирующих театров, да еще под улюлюканье недоброжелательной критики. Работал Глольдони в крайней спешке. Многие свои вещи отдавал с письменного стола прямо в театр, не успевая отшливовать их, однако у него хватало времени, чтобы при исполнении пьесы у актеров потребовать простоты и естественности от их игры. Иногда автор возвращался к своим пьесам снова, уже спустя много лет, отделывая их для печати. Только благодаря такой напряженной работе, ему удалось стать реформатором итальянского театра». (И. Томашевский)
Из всего необъятнейшего обилия произведений, вышедших из-под пера Гольдони две пьесы не сходят с подмостков сцен театров всего мира и постоянно экранизируются кинематографистами. Это «Слуга двух господ» и «Хозяйка гостиницы».
«Слуга двух господ» — комедия с переодеваниями и массой недоразумений. Труффальдино из Бергамо – прислуживает сразу двум господам в надежде пообедать хотя бы у одного. Он плут. Он рассуждает: «Не могу же я служить двоим сразу. Нет? А почему? Разве не славно было бы служить обоим, раз подвернулась такая оказия, получать два жалованья и иметь двойные харчи? Славно, очень славно, если только не заметят. А если заметят, тогда что? Не беда! Один прогонит, останусь при другом. Честное слово, надо попробовать. Хоть денек, да попробую. Ловкая в конце концов будет шутка. Ну, смелее!» Однако долго не удается пообедать хитроумному Труффальдино ни у первого своего хозяина, ни у второго. Но все перипетии, случившиеся с героями пьесы заканчиваются превосходно: все любовные переживания хозяев и слуг приводят их к заключению счастливого брака.
Хозяйка гостиницы милая Мирандолина сама присматривает за столь огромным и хлопотным хозяйством, с шутками и прибаутками справляется с поставленной перед ней задачей, при этом, прелестница, успевает обворожить своих высокопоставленных гостей, которые, не взирая на высокие титулы, предлагают ей руку, сердце и кошелек. Но Мирандолина не такова. Она самостоятельная женщина и сумеет устроить свою судьбу, не отказываясь от личного счастья, то есть от настоящей любви. Хотя и от подарков тоже не отказывается, но подходит к этому деликатному делу весьма ловко. Подношения Мирандолине нравятся — «Подарки желудка не портят». Принимая их, она говорила: «Я люблю, чтобы жильцы мои были со мною в дружбе. Чтобы не обижать вас, я возьму подарок». Плутовка. А дальше ни-ни.
Она знает: «Если бы постоялец захотел на мне жениться, вышло бы маленькое затруднение. Не захотела бы я. Мне нравится жаркое, но дыму не нужно. Если бы мне приходилось выходить за всякого, кто уверял, что женится на мне, то у меня была бы пропасть мужей! Сколько их ни останавливается в гостинице, все до одного влюбляются, все начинают волочиться и все готовы идти к венцу».
Надо заметить, что ни в одной из знатных дам красота и любезность не соединялись так счастливо, как в Мирандолине. С другой стороны она всякий раз заводила вздыхающих по ней гостей гостиницы, ведь ссорящиеся между собой влюбленные — это постоянно поступающий к ней денежный поток. Мирандолина знает: где двое гневаются – третьему барыш.
Когда же в ее гостинице появляется заносчивый постоялец-женоненавистник и не обращает никакого внимания на хозяйку, та, осердясь, говорит: «Этот несносный медведь, синьор кавалер смеет обращаться грубо со мной! Он первый постоялец, кому мое общество не доставляет никакого удовольствия. Я не говорю, что все с места в карьер должны в меня влюбляться, но так обидно, когда пренебрегают мною. Вся желчь кипит во мне! Он враг женщин? Не может их видеть? Несчастный дурень! Просто не попадался еще в настоящие руки. Попадется! Вот такому-то приятно будет утереть нос. Те, что бегают за мной, скоро надоедают. Над этими чучелами-вздыхателями, падающими в обморок, мне нравится поиздеваться. Все мое удовольствие в том, чтобы мне угождали, чтобы за мной ухаживали, чтобы меня обожали. Это моя слабость, да это слабость и всех женщин. И я уж пущу в ход все свое искусство, чтобы победить, раздавить, сокрушить гордецов с каменными сердцами, которые нас ненавидят, — нас, то лучшее, что произвела на свет прекрасная мать-природа».
Слуга Фабрицио хорошо знает свою хозяйку. Думает себе: «Ловок будет тот, кто поймает ее. Она не вертушка, а делает все по-своему. Нравится она мне, люблю я ее, на всю жизнь готов связать себя с нею». Но куда же слуге до хозяйки?..
А Мирандолина обрабатывает непреклонного гостя. Она своими собственными ручками заправляет постель сурового постояльца, готовит ему отменные блюда и занимает беседами, так не похожими на разговоры иных дам. Она говорит, и искорки озорства сверкают в ее глазках:
« — Я мучаю своих вздыхателей, потому что это в моих интересах, да и то без большой охоты. Видеть не могу мужчин, распускающих слюни. Зато не терплю и женщин, бегающих за мужчинами. Видите ли, я не девочка; накопила годочков, а все-таки замуж не пошла, потому что выше всего ставлю свою свободу.
Кавалер отвечает ей:
— О да! Свобода – великое сокровище!
— А сколько людей так глупо ее теряют. Если бы я взяла в руку одного из мышиных жеребчиков, каждый подумал бы, что я без ума от него. И потерял бы голову. С ними бы я не позволила себе самой даже самой маленькой вольности за все золото мира. Они не умеют жить. Какая чудесная вещь – свободный разговор! Без наскоков, без хитростей, без разных там дурачеств!
И вот сдающийся под обаянием Мирандолины кавалер спрашивает:
— Я нравлюсь вам?
— Ну да. Нравитесь, потому что не распускаете слюни, как все, потому что вы не из тех, кто влюбляется. – А в сторонку плутовка шепчет: пусть у меня отвалится нос, если завтра он уже не будет влюблен в меня по уши.
Кавалер же уже не знает, что ему и делать. Думает: «Бабы! К черту! Вот эта еще могла бы поймать меня. Такая откровенность, такая непринужденность разговора – вещь не совсем обыкновенная. Да, в ней есть что-то необыкновенное. Но больше всего я ценю в ней искренность. Очень хорошее свойство! Почему я не люблю женщин? Потому что они притворщицы, обманщицы, всегда льстят. А эта искренна… Но влюбиться? Нет! Я бы остановился на ней скорее, чем на какой-нибудь другой, но чтобы лишь слегка поразвлечься. Но втюриться? Потерять свободу?.. Дудки! Дураки те, что влюбляются в бабью юбку.
Мирандолина же вбила себе в голову: она заставит в себя влюбиться этого кавалера и не откажется от этого удовольствия даже за горсть бриллиантов, она применит всегдашнюю уловку тех времен – упадет в обморок. И падает.
Кавалер в метании:
— Плутовка! Хочет покорить меня. Чертовка, повергнуть к ногам. Но она делает это с такой грацией! Так вкрадчиво добивается своего!
И добилась. Ведь у нее в запасе имелись такие ухваточки, что не сдобровать даже каменному мужчине. Мирандолина в восторге: «Ну вот, все вышло великолепно. Сердце его вспыхнуло, запылало, испепелилось! Теперь ты будешь служить мне и спрячешь в карман все свои обиды. Смешно, как все мужчины танцуют под мою дудку. И этот милейший синьор кавалер. Прежде ненавидел всех женщин, а теперь – если я захочу, то любую глупость заставлю его выкинуть. Готов голубчик! Совсем готов, готовехонек! Я хочу, чтобы он признал, как сильна женщина и впредь не осмеливался бы говорить, что мы корыстны или продажны».
И вот уже бывший суровый кавалер утверждает, что уважает таких женщин как Мирандолина и умоляет о сострадании, любви и жалости.
Но Мирандолина бросает в ответ:
— Околевай! Издыхай!
И смело предлагает свою руку и сердце своему доброму слуге Фабрицио. А он с радостью принимает и то и другое.
Кавалер в бешенстве:
— Ты заслуживаешь, чтобы я кинжалом ответил за твои уловки, чтобы я вырвал твое сердце и выставил его напоказ всем лгуньям, всем обманщицам. Но это значило бы унизить себя вдвое больше прежнего. Я бегу от твоих глаз, проклинаю твои вкрадчивые слова, твои слезы, твое притворство! Ты показала мне, какую пагубную власть имеют над нами женщины. Я узнал теперь на собственной шкуре, что недостаточно презирать женщин, — нужно бежать от них, и только этим путем можно спастись».
Надо отдать Гольдони должное и поблагодарить его за то, что он в век всяческих унижений женщин, превозносил их. Вот какие слова вложил драматург в уста одной своей героини: «Скажу пословицей: мужчины поделили мир поровну – нам скорлупки, им ядрышки. Про женщин разнесли славу, будто они изменницы; а мужчины только и делают, что изменяют на каждом шагу. О женщинах болтают без умолку, а о мужчинах ни гу-гу. Нас ругают, а им все сходит с рук. А знаете, почему все это? Потому что законы пишут мужчины; вот если бы взялись за это женщины, так было бы все наоборот. Дали бы власть мне, например, я приказала бы неверным мужчинам ходить с веткой в руке, – и сразу же все города превратились в цветущие леса».
Гольдони считали очень естественным автором. «Он правдив, потому что он ничего не выдумывал, а только наблюдал и, не мудрствуя, переносил свои наблюдения на сцену. Это фотографически точное воспроизведение итальянской действительности». (Б. Реизов)
«Внимательный наблюдатель природы и обычаев, Гольдони выставляет на сцене все истины, которые попадались ему под руку, дословно копируя действительность», – говорил другой драматург Карло Гоцци — упорнейший противник Гольдони.
В наше время их противостояние закончилось, а пьесы обоих, случается, идут в одних и тех же театрах.
Гоцци не только писал пьесы, но и работал с актерами, как и Гольдони. Он требовал: «Вместо того, чтобы выходить на сцену и рассказывать зрителям, — как это делали все комики импровизированной комедии, — где они были и куда собираются дальше, актер обязан выступить с текстом, способным разбудить самые сокровенные сердечные чувства, помочь зрителю осознать собственный характер. Комедии нельзя сочинять без длительного изучения, постоянной практики и пристального наблюдения сцены, обычаев и народной психологии. Пора покончить с грязными выражениями, непристойными намеками, двусмысленными разговорами, неприличными жестами, сладострастными сценками, подающими дурной пример. Актеры должны произносить сценический текст с той же естественностью, с какой говорят в жизни.
Если центральный персонаж порочен, то он либо должен исправиться, либо сама комедия дурна. Коли хочешь вывести персонаж порочным, то сделай его эпизодическим, дабы оттенить характер добродетельный и тем пуще восхвалить добродетель и посрамить порок. Критическое жало комедии должно быть направлено на порок, а не на носителя порока. Критика не должна превращаться в сатиру. Публика не должна плевать с балконов в партер, не должна шуметь и свистеть».
«Однажды в книжной лавке, расположенной на узкой венецианской улочке повстречались несколько литераторов. Был среди них и Карло Гольдони, находившийся тогда в зените славы. Он немедленно завел речь о своей театральной реформе и о том, какой беспримерной любовью пользуются его пьесы у публики. Неожиданно раздался голос графа Карло Гоцци, предложившего на спор создать пьесу на самый незатейливый, самый пустячный сюжет и достигнуть при этом гораздо большего успеха.
Так гласит легенда.
Но как бы то ни было вскоре в венецианском театре состоялась премьера спектакля «Любовь к трем апельсинам» — первой и самой прославленной пьесы Карло Гоцци. Уже сам сюжет, казалось, бросал вызов прочим драматургам. Это была переделка сказки, которую в те времена няньки во всех домах рассказывали детишкам на ночь». (Д.Э.О. Гринкруг)
Спектакль имел оглушительный успех Гольдони был повержен и бежал в Париж. Там он закончил свое существование в полнейшей бедности. Жаль. Ведь он вырвал отечество из рук Арлекинов. «Гольдони! Какой комический талант! Мольер заставляет смеяться, но иногда и ненавидеть своих персонажей: Гольдони заставляет улыбаться и любить их». (Мандзони)
Непримиримый Карло Гоцци, быть может, писал эти строки и о Гольдони:
В поисках трагикомического сказочного стиля Карло Гоцци создал десять произведений с определенной долей азарта. Как он сам признавался: «Недоверчивые усмешки и колкости только разжигали мое упрямство и заставили меня приняться за это своеобразное испытание».
Пьеса «Любвь к трем апельсинам» необычна. В сущности это сценарий, сопровождаемый авторскими замечаниями не только в адрес актеров, но обращенный и к зрителям. А еще это камешек в огород так нелюбимого автором пьесы Карло Гольдони.
«Это детская сказка, — говорит Гоцци, — превращенная мною в театральное представление, которым я начал оказывать поддержку группе Саки, — лишь шутовская преувеличенная пародия на произведение синьона Гольдони. Никогда еще не было видно на сцене произведения, совершенно лишенного серьезных ролей и целиком собранного из общего шутовства всех персонажей, как это стало в моем сценическом наброске.
Когда моя пьеса была поставлена, разъяренные приверженцы Гольдони сделали все возможное, чтобы обеспечить ее провал, но любезная публика поддерживала пьесу целых семь представлений в течение карнавала. А это не мало.
В начале представления Мальчик-вестник обращается к зрителям:
Итак: зритель, вообрази, что у камин ты с бабушкой сидишь и она рассказывает тебе сказку о короле Треф, у которого единственный наследный принц Тартальи болен неизлечимой болезнью под названием ипохондрия. Врач Панталоне, фантазируя о происхождении болезни, спрашивал короля по секрету, чтобы его не услышала окружающая монарха стража, не приобрел ли его величество в молодости какой-нибудь болезни, которая, перейдя в кровь наследного принца, привела его к этому несчастью, и не поможет ли в данном случае ртуть. Король же со всей серьезностью уверял, что всегда был верен королеве.
Шло время, и врачи определили: если принц не засмеется, то в скором времени окажется в гробу, ибо только смех может быть очевидным знаком его исцеления. Панталоне уверял короля: необходимо объявить празднества, а первый министр валет Треф по имени Леандро предлагал держать двор в печали, полагая для себя, что это еще больше повредит больному и будет на руку ему. Племянница короля принцесса Клариче уговорилась с Леандро выйти за него замуж и возвести его на престол, если она останется наследницей королевства в случае смерти ее двоюродного брата Тартальи.
Покровительница Леандро фея Моргана была врагом короля Треф, так как потеряла много денег, поставив на портрет этого короля, и, напротив, была другом валета Треф, ибо несколько отыгралась на его изображении. Она вручила ему несколько грамот в мартеллианских стихах, чтобы он преподнес их принцу запеченными в хлебе, это должно привести его к медленной смерти от последствий ипохондрии. Так говорилось для того, чтобы осудить произведения синьора Гольдони, которые, написаны будучи мартеллианскими стихами, утомляли однообразием рифмы.
Тут прибыл ко двору неизвестно кем посланный, некто Труффальдино – забавная личность. Клариче пришла в сильное беспокойство: если принц засмеется, то он выздоровеет, а при одном взгляде на Труффальдино нельзя было не рассмеяться. И грамоты в мартеллианских стихах, даже отпечатанные самым жирным шрифтом, будут бесполезны.
Гонец валета узнал, что Труффальдино прислан ко двору неким магом Челио, врагом феи Морганы и покровителем короля Треф. Известие об этом привело Клариче и Леандро в большое смущение. Они обсуждали разные способы погубить Труффальдино. Фея Моргана пообещала, что придет на празднества и противопоставит здоровому смеху, который может появится у принца, проклятие, которое сведет-таки его в могилу.
А в это время больной принц сидел в кресле в своей комнате, возле него находился столик, сплошь заставленный склянками, мазями, плевательницами и другими предметами, соотвествующими его расслабленному состоянию. Слабым голосом Тартальи жаловался на свою несчастную судьбу и странные симптомы своей неизлечимой болезни. Пресмешной Труффальдино делал попытку развеселить больного, принц благосклонно смотрел на все его проделки, но не смеялся. Он говорил о болезни, а Труффальдино нюхал его дыхание и слышал запах от непереваренных мателлианских стихов, подставлял ему чашку, принц плевал в нее. В плевне находились гнилые и вонючие рифмы.
Эта сцена продолжалась около двадцати минут при непрерывном смехе зрителей. Слышались звуки инструментов, которые давали сигнал к началу веселых зрелищ. Труффальдино хотел повести принца туда, тут он восклицал, что это невозможно. Труффальдино в ярости выбрасывал в окно склянки и плевательницы, принц кричал и плакал, как ребенок. Наконец Труффальдино выносил принца на двор насильственно, а тот выл так, как если бы ему выпускали кишки. На веселом празднестве принц плакал, жалуясь, что воздух его беспокоит, а шум вызывает головную боль, и просился в теплую постель.
Фея Моргана в виде старушонки с кувшином вышла к фонтану, который источал вино и у которого толпился народ, делая себе запасы. Фея хотела того же. Тут Труффальдино осыпал старушонку градом оскорблений. Она упала, высоко задрав ноги. Все это пошлости, сопровождавшие представления обыкновенной сказки. При виде падения старушонки принц разразился долгим и звонким смехом и разом излечился от всех недугов.
Весь двор радовался происшедшему, только Леандро и Клариче были грустны. Разъяренная Моргана с жаром бросила в лицо принцу ужасное проклятие:
И принц воодушевляется любовью к трем Апельсинам.
Так кончается первый акт сказки при громких аплодисментах всей публики.
Панталоне в отчаянии и вне себя рассказывает о тяжелом состоянии Тартальи, которым овладело бешенство вследствие произнесенного над ним проклятия. Успокоить его было немыслимо. Принц требовал пару подбитых железом башмаков, чтобы отправиться бродить по свету до тех пор, пока не найдет роковые Апельсины – предмет своей любви. Панталоне получил приказ под страхом немилости просить у короля эти башмаки. Положение становилось очень серьезным. Принц получил свои доспехи и приказал Труффальдино вооружиться, так как хотел иметь его своим оруженосцем. Затем следовала шутовская сцена между этими всегда забавными персонажами. Они надевали кольчуги и шлемы и брали большие длинные мечи: все это делали с величайшей карикатурностью.
И вот принц и Труффальдино покинули дворец. Король отдал приказ всему двору облачиться в траурные одежды, сам же ушел, чтобы запереться в кабинете и там закончить свои дни под бременем скорби. Панталоне клялся разделить печаль короля, смешать в одном носовом платке их общие слезы и дать современным поэтам сюжет для нескончаемых эпизодов в мартеллианских стихах.
В пути перед Тартальей и Труффальдино открылась пустыня. Здесь маг Челио чертил круги и вызывал дьявола Фарфарелло. Дьявол вопросил:
— В чем дело? Кто зовет меня из преисподней щели?
Труффальдино ответил, что фея Моргана сгубила все старания рассмешить принца, и продолжил:
Дьявол указал дорогу путникам в замок, сам же следовал за ними с мехами, которыми поддувал им в спину, заставляя двигаться с необычайной быстротой. В этом-то замке и хранились три роковых Апельсина.
Когда путники дошли до замка феи Креонты, маг Челио стал их стращать, вытаращив глаза, и говорил страшным голосом. Опасности заключались в железных Воротах, покрытых ржавчиной от времени, в голодном Псе, в Веревке в сыром колодце, полусгнившей от сырости, в Пекарке, которая не имела метлы и подметала печь собственными грудями.
Принц, нисколько не устрашенный этими ужасными предметами, стремился войти в замок. Видя его решимость, маг Челио дал ему волшебную мазь, чтобы смазать засов на Воротах, кусок хлеба, чтобы бросить голодному Псу, пучок вереска для Пекарки, подметающей печь собственными грудями. Он вспомнил и о том, чтобы они вытащили Веревку из сырости и высушили ее на солнце. И прибавил: если по счастливой случайности им удастся похитить три охраняемых Апельсина, их нельзя разрезать иначе, как возле какого-нибудь источника.
Далее сцена открылась во дворе замка феи Креонты. Здесь путники смазали засовы волшебной мазью, после чего Ворота распахнулись. Вот так диво! Пес с лаем набрасывался на них. Они кидали ему хлеб, он успокаивался. Вот так чудо! В то время, как Труффальдино, полный страхов, раскладывал Веревку на солнце и давал Пекарке веник, принц входил в замок и затем радостно выходил из него, похитив три огромных Апельсина.
Но вот раздался ужасный крик феи Креонты, который в точном соответствии с текстом детской сказки кричал следующим образом:
Пекарка, точно следуя тексту, отвечала:
Креонта кричит:
— Веревка, удави ты их!
А Веревка отвечает ей по тексту:
Креонта продолжает придерживаться текста сказки:
— Мой Пес, мой сторож преданный, куси, хватай презренных!
Пес, верный страж текста, отвечал:
Креонта кричала сообразно тексту:
— Закройтесь, раздавите их, железные Ворота!
Ворота отвечали по тексту:
«Зрители были чрезвычайно довольны этой чудесной ребяческой новинкой, — признавался автор, — и, признаюсь, я смеялся и сам, чувствуя, как душа принуждена радоваться детским образом, возвращая меня во времена моего младенчества».
Путники вырываются из замка, а Креонта с жестами отчаяния произносит:
И пала молния, которая испепелила фею Креонту. А дьявол поддувал беглецам в пути. Однако принц упал вследствие стремительного бега, а Труффальдино очутился далеко впереди. Испытывая угрызения совести, мучимый невероятным голодом, он решился принести великую жертву: съесть один из трех Апельсинов. Разрезал его… И о, чудо! Из Апельсина вышла девушка, одетая в белое, и сказала:
Она упала на землю, охваченная смертельным томлением. Труффальдино не увидел вблизи источника, и ему пришел в голову только один выход: разрезать другой Апельсин, чтобы его соком утолить жажду умирающей девушки. Он тотчас же приступил к этому жестокому поступку, разрезал второй Апельсин, и вот из него появилась другая прекрасная девушка. Она упала, как и первая. Обе девушки вскоре испустили дух. Труффальдино вне себя от отчаяния. Он готов был уже разрезать и третий Апельсин, как появился принц Тарталья.
Тут они заметили вблизи озеро, следовательно, согласно указаниям Челио, это было подходящее место. Они разрезали третий Апельсин и из него вышла высокая красивая девушка, которая воскликнула:
Принц был в затруднении, так как у него не оказалось ничего, чем он мог бы зачерпнуть воды. Тогда он снял один из железных башмаков, наполнил его водой и, принося извинения за несоответствующий сосуд, дал подкрепиться девушке. Несчастная выпила воду и рассказала, что она дочь короля Антиподов, и что она и две ее сестры были заколдованы злой феей Креонтой, и должны были пребывать в кожуре Апельсинов. Принц поклялся, что женится на принцессе королевства Антиподов. И женился.
Так сказка кончилась обычным финалом, который знает наизусть каждый ребенок: свадьбой, тертым табаком в компоте, бритыми крысами и ободранными котами. Вся эта смесь чудесного и забавного, все ребячество представленных сцен заставили зрителей, которые с детских лет знали от нянек и бабушек содержание этой сказки, следить с большим вниманием за всеми перипетиями ее сюжета».
Следующая сказка из трех, представленных здесь, называется «Король-Олень».
«Площадной рассказчик Чиголотти произносит:
« — На этот раз, уважаемые синьоры, я расскажу вам необыкновенные вещи. Ровно пять лет тому назад пришел волшебник, который владел тайнами магии черной, белой, красной, зеленой и даже, кажется, синей. Звали его великий Дурандарте. Как только Дерамо, король города, узнал, кто посетил его, он пригласил волшебника к себе. Было бы слишком долго расписывать, с какой роскошью приняли Дурандарте. Достаточно сказать, что в благодарность он оставил его величеству два больших знака своего расположения. Это были две великие магические тайны, два чуда, две удивительные вещи – первая и вторая… Но не могу вам их открыть, потому что иначе у вас пропадет весь интерес и удовольствие, которое, бог даст, вы будите иметь, увидев их воочию.
Много лет тому назад я служил волшебнику, и он велел мне отнести его, превратившегося в Попугая, в Рончислапский лес. Там он велел его оставить и сказал, что с его помощью будет наказано предательство, вызванное самой страшной из двух тайн.
А в это время король Дерамо переговорив в тайной комнате с двумя тысячами семистами сорока восемью принцессами, дабы выбрать себе жену, а то его народ уже стал страшно волноваться о наследнике престола, так никого и не нашел. И тогда повелел прийти к нему простым девушкам.
Клариче – дочь первого министра Тартальи, влюбленная в Леандро – сына второго министра Пантолоне, должна была первой идти на встречу с королем. Тарталья убеждал ее:
— Дочь моя, ты видишь, как улыбнулось нам счастье. Настала пора решиться на великий шаг, и если ты меня послушаешься, то уже сегодня будешь королевой.
— Дорогой отец, избавьте меня от этого испытания, умоляю вас!
— Что? Как? Дрянная девчонка! Ступай сейчас же и держись как следует при допросе или… Дура, как ты смеешь меня не слушаться? Или у тебя есть какой-нибудь тайный недостаток?
— Нет у меня ничего, но я предчувствую, что не сумею вести себя как следует, не буду искренна и буду отвергнута.
— Я оборву тебе уши, — волнуясь, стал сильно заикаться Тарталья. – Я отрежу тебе нос. Ступай и держись как следует.
— Дорогой отец, я сознаюсь, что до смерти влюблена в Леандро и никогда не сделаю зла своей подруге Анжеле, которая безнадежно любит короля.
— Анжела, дочь Панталоне, любит короля, — удивился Тарталья. И про себя подумал: «Анджела, сердце мое, радость моя, я хотел еще сегодня любовью или силой заставить ее сделаться моей женой! А она любит короля!»
В это время Панталоне разговаривает дома со своей дочерью Анжлелой:
— Необходимо идти к королю. Ничего неизвестно, дорогая дочка, ничего неизвестно. Я конечно не скажу, что король поступает сумасбродно, потому что вот уже сколько времени, как я ему служу, и убедился, он мудрый и милостивый правитель, обладающий всеми качествами, необходимыми монарху, но в этом деле, наверное, кроется какая-то чертовщина.
— Дорогой отец, почему вы не защитите меня от этого позора? Ведь если он меня отвергнет, что наверно и случиться, я погибну от горя. Я дрожу перед этим шагом, сознавая, что недостойна такого величия. Впрочем, если король ищет в своих допросах искренности, преданности, если он ищет любви…
— Вот тебе и раз! Ты что же, влюблена в него что ли, ветреница?
— Да, сознаюсь вам, как любящему отцу. Дорогой отец, у меня хватило смелости безнадежно влюбиться в моего короля. Бедной девушке должно быть чуждо такого рода домогательство. И я увижу себя отвергнутой, презренной тем, кто мне всего дороже, в ком вся моя жизнь, — и это будет причиной моей гибели.
— Что делать, дочка, надо идти. Даст бог, все обернется, все образуется…
И вот тот самый таинственный кабинет Дерамо. Он в ожидании девушек рассуждает, обращаясь к каменной статуе:
Встреча короля с Клариче показала ему, что девушка вынуждена была быть неискренна с ним и что сердце ее отдано другому юноше. Статуя во время их разговора улыбалась. Король сказал:
Но вот вошла Анжела. Король предлагает ей быть откровенной. Анджела следует его просьбе:
Дерамо смотрит тайком на статую, а она и не думает улыбаться. Король отвечает девушке:
Дерамо смотрит на статую и видит, что над девушкой не смеется изваянье. Король восклицает:
И тут влюбленные кинулись друг другу в объятья.
Найдя пример редачайшей искренности женской, король объявил своим министрам, что наконец-то он женится. Тарталья был в ужасе. «Проклятый миг, я чувствую, что гибну. Я теряю Анджелу, а моя дочь теряет трон. Я издыхаю от ярости, зависти, честолюбия, любви, ревности. Это язвы, которые грызут меня, пожирают. Человек моих достоинств! Я не могу скрыть того потрясения, которое испытываю в своем теле. О ужас! Я готов разложить себя на части, как судака, как угря!.. Теперь король, вероятно, разговаривает с Анджелой. Ах, я готов биться головой о стену… Какая ревность!.. Какая ненависть!.. Пойду помешаю ему, скажу, что начинается охота».
На охоте коварному Тарталье удается выманить у короля его второй секрет.
Коварный Тарталья понимает, что наивное признание короля открывает ему путь к мести, и он идет по этому пути. Тут на поляну выбегают два оленя и охотники убивают их. Тарталья спрашивает у короля:
— А нельзя ли сделать опыт с заклинанием и, перевоплотиться в оленя? Только на минутку, только на одну минутку. Сказать по правде, это чудо кажется мне невозможным.
Дерамо отвечает:
Тарталья смущенно отвечает:
— Хе-хе… Ха-ха… Ваше величество, мне немножко страшно, хе-хе… ха-ха…
Король говорит:
— Ну что ж, я буду первым.
Тут Дерамо произносит заклинание и падает на землю мертвым. Олень же воскресает и скрывается в лесной чаще. Траталья в восторге.
— О чудо! Я вне себя! Наступил миг, когда я отомщен и счастлив. Я превращусь в короля, завладею царством и моей Анджелой.
Тарталья произносит заклинание, принимает образ короля и отправляется вслед за оленем, в которого превратился король, чтобы убить его. По дороге встречается согбенный старик, у которого Тарталья спрашивает, куда скрылся олень с белой отметиной.
— Я его не видел, — ответил старик.
— Ах, ты его не видел! Бесполезный старик, ты мне заплатишь за все и перестанешь служить обузой для этого мира.
И вот первый министр убивает старика. В глазах же всех придворных и охотников старика убивает король. Они все в страшном недоумении: «Что ж это такое? Уж не пьян ли он? Как это на него не похоже!»
А в это время Дерамо в образе оленя уходит от погони. Он восклицает:
Король-олень произносит заклинание, олень падает, старик оживает.
В это время ловчий Труффальдино находит в лесу мертвого оленя с белой отметиной во лбу, вспоминает, что за него обещана награда. Между делом он расставляет сети для птиц и играет на своих дудочках, чтобы заманить их туда. Тут-то и замечает Попугая, который есть волшебник Дурандарте. Этот Попугай добровольно идет в сеть, свистит с разными гримасами до полного изнеможения. И вдруг обращается голосом к ловцу птиц:
— Труффальдино!
Труффальдино пугается. Не знает, что и говорить. Осматривается кругом, находит мертвого Тарталью и пугается еще больше.
Попугай говорит ему:
— Не пугайся, Труффальдино! Снеси меня во дворец к королеве. И ты будешь богат, богат, богат!
Ловчий зовет двух крестьян и с их помощью отправляется во дворец с оленем и Попугаем.
А во дворце Анджела не узнает своего возлюбленного короля: у него грубые манеры, он заикается, точно как первый министр и все время ругается. Она отстраняет его. Он говорит:
Анджела отвечает:
Мнимый король возражает:
Оставшись один, Тарталья размышляет:
Тут появляется Труффальдино со своей добычей, среди которой и мертвое тело первого министра. Тарталья приказывает свое же собственное бывшее тело предать сожженью, а милый пепел пересыпать в урну, и урну водрузить в покоях короля. Труффальдино же, Панталоне и Леандро заточить в башню для последующего дознания.
Но вот наконец Деламо в образе старика, измученного и ободранного, входит во дворец.
Дерамо удается встретиться с Анджелой, он ей все рассказывает и она верит ему, его возвышенным чувствам и ничем неукротимому духу. Дерамо восклицает:
— О редкая, великая душа!
И тут же сетует:
Анджела идет на встречу с Тартильей и просит его продемонстрировать силу заклинанья. Тот думает, что об этой тайне рассказал ей король, сначала сопротивляется просьбе, потом решает идти в атаку… Но вот происходит чудо! Попугай преображается в волшебника Дурандарте и сулит королю и Анджеле счастье, а министру-предателю возмездие.
Он провозглашает:
— Помогает небо одним невинным.
И обращается к Тарталье:
Наступает всеобщее ликование. Дерамо предлагает Дурандарте распоряжаться королевством. Но тот отвечает ему:
В следующей пьесе «Турандот» принц Калаф вместе со своим отцом царем Тимуром и матерью скитается по миру среди пустынь и диких скал, лишенный своей родины и своего состояния.
Калаф сетует:
И вот судьба привела Калафа на страшную арену невиданных жестокостей, в Китай, где принцесса Турандот загадывает свои неразрешимые загадки женихам, а потом проигравших казнит, и головы их красуются воздетыми на пиках вокруг ее дворца.
Калаф узнает, что
Узнав это, принц решает: подобные чудовища бывают средь демонов, но вряд ли средь людей, и лучше было бы взглянуть в глаза мерзкой Медузы, чем в глаза принцессы. Но, увидев портрет Турандот, принц становится очарованным ею навеки.
И Калаф приходит во дворец к безжалостной, надменной Турандот, чтобы разгадать ее загадки или погибнуть, ибо
И вот принцесса выходит к Калафу загадывать ему свои загадки, видит его и поражается красоте и благородству юноши. Турагдот говорит ему:
Калаф ответил:
Ну что ж. Турандот начинает загадывать свои загадки.
Калаф отвечает:
Ну что ж. Турандот снова говорит:
Турандот, негодуя, загадывает третью загадку:
Все в восторге! Калаф победил. Закончилась череда безумных казней. Турандот сломлена и теперь выйдет замуж. Но она против – этот человек не станет ей мужем.
Калаф тоже возражает:
Турандот приняла вызов. Она поняла, что должна узнать имя этого юноши и приложила все усилия, чтобы узнать его, но, в глубине души, принцесса совсем не хотела победить юношу, и прекрасно сознавала это. Он родил в ее груди неведомые чувства.
Калаф в ожидании своего последнего утра принимает многих посланцев от Турандот, желающих выведать его имя, и вот им это в конце концов удается. Влюбившаяся в него девушка – плененная принцесса и рабыня Турандот предлагает Калафу бежать с ней, но он отказывается – не хозяин сердца своего – и ждет…
Но Турандот другая. Она говорит:
Победоносно шли пьесы Карло Гоцци на венецианской сцене, но продержались не долго. Всего через пять лет после триумфа он неожиданно прекратил писать, объяснив это так: «Пусть лучше публика тоскует по такого рода представлениям, чем скучает на них».
«Конец своей драматургической деятельности Гоцци связывает с развалом труппы Саки и с полным разрывом с ней. Объяснение верно только частично. Никакие склоки в этой когда-то блистательной труппе, никакой разрыв с ней, понятно, не заставил бы Гоцци отказаться от театра, с которым он был связан с юного возраста в качества актера-любителя, если бы не ощущение творческого тупика, в который завели его компромиссные, по сути, принципы». (И. Томашевский)
И все же… Пусть жизнь была несладка, пусть оба Карло – и Гоцци и Гольдони – враждовали между собой, их зрители от души смеялись на их представлениях, а значит сии творцы делали доброе дело, ибо