Поздние загадочные этруски и ранние воинствующие римляне. Римский пантеон.


</p> <p>Поздние загадочные этруски и ранние воинствующие римляне. Римский пантеон.</p> <p>

На исторической арене планеты Земля в УШ веке до нашей эры появился народ, носящий немного странное и немного грустное имя — этруски. В нем словно бы слышится чуть различимый перезвон неведомых в те времена миру хрустальных подвесок – этруски,

этруски,

этруски…

Неведомые подвески позванивают под порывами ветра в сумрачно-призрачных залах давно отошедших в вечность веков истории. Быть может, не только скудные сведения об этом народе позволили историкам присвоить ему эпитет «загадочный»? Ведь и о многих иных древних народах можно было бы сказать то же самое. Так, быть может, этот эпитет «загадочный» навеяло само звучание слова – этруски – и родилось новое понятие – «загадочные этруски». Не правда ли, мой дорогой читатель, в нем словно бы звучит некое заклинание, тревожащее воображение.

Трудно, а порой бывает и тщетно пытаться отыскать следы славных племен. Печать забвения на устах Времени остается незыблемой. И все же редкие «следы блестящего держав существования» просачиваются к нам. И тогда


Племен неверная история расскажет
Страницы темные потерянных веков
И любопытному сомнительно покажет
Бывалые дела исчезнувших жильцов. (Е. Зайцевский)

Таинственный для нынешнего поколения людей народ Этрурии свободно расположился и бурно развивался в северно-западной части Италии между реками Тибр и Арно на Апеннинском полуострове, врезавшимся длинным голенищем своего узконосого сапога с остро отточенным высоким каблуком в просторы Средиземного моря.

Несмотря на свое нежно звучащее имя — этруски – люди эти были могущественным народом, которому удавалось весьма успешно противостоять и натиску греческих колонистов, и частым притязаниям первобытных племен, окружавших страну, успевшую к этому времени обогнать отстающих и вступить в следующую стадию развития человечества – рабовладельческий строй. Свое право жить среди враждебных сил этруски отстаивали с оружием в руках.

Но до весны 1828 года человечество ровным счетом ничего не знало — не ведало о славной стране Этрурии. Его Величество Случай приоткрыл завесу времени. А произошло следующее: крестьянин из Тосканской местности отправился вспахивать свое поле, и тут совершенно неожиданно его верный помощник – бык буквально на ровном месте провалился в землю по самые рога. Перепуганное до смерти животное огласило окрестности трубным мычанием, крестьянин ринулся в огромную яму освобождать своего верного друга и увидел, что она уходит далеко не только вглубь, но и вширь. Каких трудов стоило освободить животину, одному богу известно, но неимоверные усилия были вознаграждены по-царски: массивные золотые кольца, браслеты, серьги попали в заскорузлые крестьянские руки, перепачканные землей. Яма посреди пахотного поля оказалась древним захоронением, в котором сохранилось совершенно нетронутыми сокровища знатного усопшего этруска.

О чудесной находке тут же узнал владелец этой земли князь Канино, небезызвестный Люсьен Бонапарт, родной брат великого корсиканца. Видно уж на роду Бонапартов было написано заниматься археологией. Наполеон Бонапарт открыл для человечества Египет, Люсьен вместе со своим крестьянином и его быком – Этрурию.

Люсьен самолично возглавил поиски драгоценных сокровищ в своих обширных владениях, в которые входила чуть ли не половина Тосканы. Кладоискатели вскоре увидели собственными глазами, что склепы ушедшей в небытие аристократии похожи на дивные дворцы. За два сезона взятые на службу археологи разыскали около двух тысяч древнегреческих и этрусских ваз, бесчисленное множество золотых украшений, статуэток, сосудов, кубков и другой самой разнообразной утвари.

Княгиня Канино не упустила возможности воспользоваться этрусскими драгоценностями. Однажды, украшенная ими, она появилась на балу – и тут у всей Европы просто перехватило дыхание. Европа увидела чудо!

Первая и вторая мировые войны прервали поиски сокровищ, но в 1956 году археологические раскопки возобновились. Однажды крестьяне ХХ века увидели над болотистой равниной Тосканы разведывательные самолеты. На их борту были фотографы, которые снимали рельеф местности с разной высоты и при разном освещении. Они искали контуры стертой с лица земли страны, ведь Этрурия, дворцы и храмы которой были сделаны из необожженного кирпича, давно разрушились и растворились. Страна сохранилась лишь в некрополях – «городах мертвых». Нудная кропотливая работа воздушных разведчиков долго не приносила никаких результатов. На проявленной пленке можно было увидеть лишь современную местность. И вот, в конце концов, удача! Наконец-то проступили контуры каналов, среди которых можно было уже вполне уверенно искать останки домов и склепов.

Когда местонахождение каменного склепа обнаруживалось, электробуром в его потолке высверлили отверстие, внутрь которого опускался перископ. С его помощью можно было определить, в каком состоянии находится захоронение: не размыто ли оно грунтовыми водами, не ограблено ли кладоискателями, и если его никто не нарушил, можно было начинать работы по вскрытию склепа и последующему извлечению и изучению сокровищ.

Надо сказать, Этрурия на них не поскупилась.

Ее народу, умеющему защищаться и торговать, удалось оставить далеко позади культуру соседних племен, пребывающих еще в первобытном состоянии. Этрусское искусство рассказывает не только об искусности и мастерстве художников, не только о весьма вальяжной и богатой жизни светской части общества, но и о том, что экономический и культурный обмен с Грецией, Финикией, Египтом, Ассирией и другими процветающими странами не прошел для него даром, а многому и многому сумел научить. И, несмотря на то, а скорей всего благодаря тому, что Этрурия расположилась на периферии античного мира, она смогла создать искусство, иногда тяжеловатое и грубоватое в своих пластических формах, но искреннее и по-детски наивное в своей, порой, неуклюжей интерпретации античных произведений. В изображениях диковинных растений и животных сталкиваются грубость дикаря и утонченность эллина. И как раз в этом-то столкновении и рождается самобытность и своеобразие.

Вот перед нами крышка урны с прахом усопшего. Это произведение У века до нашей эры. Здесь изображено плоское лицо с весьма лукавым выражением на нем. Ручки самой урны настойчиво напоминают раскинутые в стороны руки с кокетливо растопыренными пальцами. Умилительная картина сменяется жутковатым изображением. Кошмарная медуза с вытаращенными глазами и далеко высунутым наружу языком, утрированно отвислыми грудями сидит с широко расставленными согнутыми ногами. Интимные места медузы заботливо прикрыты накинутой короткой юбчонкой. Кстати, скульпторы и художники Этрурии, как правило, не проявляли подобной заботы в отношении интимных мест, принадлежащих мужскому полу.

Лик бога Ахелоя очень смахивает на кошачью мордочку с остро торчащими ушками, закрученными тугой спиралью густыми усами и широкой окладистой бородой, заплетенной в многочисленные толстые косы. Благодаря такому неожиданному сочетанию лик бога приобретает одновременно и величественный, и умилительный вид, что, согласитесь, случается в жизни крайне редко.

Так же крайне редко встречается в жизни и мужское лицо с ярко выраженным волевым подбородком, весьма чувственными губами и томно прикрытыми глазами. У этрусков есть такое скульптурное изображение. Наблюдательные художники заметили длинные тени, отбрасываемые человеческой фигурой при низком восходящем или заходящем солнце. Удлиненные статуэтки, имитирующие эти тени, встречаются в захоронениях очень часто. Быть может, они представляют нам души ушедших с земли? Кто знает?

Из 1У века до нашей эры к нам заглянул юноша-воин, профиль которого явно напоминает волевой римский. Но этрусский художник не согласен изображать лишь то, что представляет ему природа. Он отправляется в вольное путешествие по волнам своей фантазии. Вот перед нами ужасающая химера с головой льва и хвостом изогнувшейся змеи, захватившей своей ядовитой пастью изящно изогнутый рог трепетной косули, голова, которой выросла из спины этой самой химеры. Кто еще воплощал в жизни подобное существо? Быть может, современным кинематографистом стоило бы уделить внимание причудливым существам Этрурии, а то их осклизлые чудовища успели порядком поднадоесть.

Мистическим ужасом веет от этих химер. Микеланджело на одном из своих рисунков изобразил человеческую голову, на которую одет волчий скальп. Это ни что иное, как копия одной из этрусских фресок, где изображена сцена из жизни подземного царства. Видимо, те же самые фрески вдохновили и Данте, столь образно описывающего картины ада. Образ Харона у него соответствует этрусскому Хару, а не перевозчику мертвых душ из греческой мифологии:


Недвижим стал шерстистый лик ужасный
У лодочника сумрачной реки.

Ш век до нашей эры представляет нам ларец-цисту, на котором изображены два ангела со сложенными за спиной большими крыльями, очень хорошо знакомыми нам по христианским иконам. Хотя таких христианских икон тогда еще и в помине не было. Иные крылатые существа — крылатые кони – провозвестники поэзии — вольно летят по просторам этрусского искусства.

Погребальные фрески на терракоте – это подлинные картинные галереи. И надо сказать, что этрусская знать украшала их жизнерадостной росписью. Стены склепов представляют нам картины пиров и плясок, их участники разодеты в богатые одежды. Яркие краски – зеленые, синие, красные, лиловые, желтые – веселят глаз. По всему видно, что в планы усопших ни в коем случае не входило унылое существование в потустороннем мире.

Но имелся и иной взгляд на времяпрепровождение в потустороннем мире. Гробница «Кампана» была высечена глубоко в скале. Нарисованные на ее стенах ужасающие демоны, сфинксы, львы и пантеры, видимо, имели магическое значение в этрусской мифологии, о которой почти ничего не известно.

Однако, надо сказать, что возможность узнать значительно больше об этом народе не утеряна, ибо около 8 тысяч надписей ждут не дождутся своего азартного расшифровщика. Алфавит этрусков основан на древнегреческом языке, но прочитать тексты пока никто не смог. Ученым не удается понять значения этих слов. Прошло более ста лет с начала знакомства с надписями, а разгадано всего около ста слов, да и то весьма и весьма приблизительно.

А вот богатство изобразительного искусства смогло уцелеть до наших дней лишь благодаря тому, что этруски верили, подобно многим народам, в загробное существование и обустраивали его с особой тщательностью. Грекам, у которых живопись была ведущим видом искусства, сохранить ее не удалось. Росписи во дворцах смыло Время, а загробную жизнь им не имело смысла обустраивать, потому как всем живущим на земле грекам было уготовано лишь царство Аида. О его же обустройстве должен был позаботиться Плутон.

Однако земная жизнь этрусков оказывалась не менее важна для них, чем загробная. Весьма сложный священный ритуал сопровождал закладку города. В нем отразились представления этого народа о городе не как о простом месте для жительства, а как о его земном подобии, восходящем к уровню космического порядка. Сначала жрецы узнавали волю богов по полету птиц. Затем определяли священное место – центр города. Через него проходили две главные оси: одна – с востока на запад, другая – с севера на юг. Потом основатель города с покрытой платком головой вставал за плуг и прокладывал широкую борозду вокруг будущего места проживания. Причем крайне необходимо было, чтобы поднятый пласт земли ложился только внутрь круга. Тогда богатство потечет к людям, а не рассеется по другим народам. Кроме того, борозда представлялась этрускам неким подобием крепостной стены, за которой им была обеспечена забота богов.

Дома и дворцы этрусков строились из необожженного недолговечного кирпича, и те и другие заботливо украшались всевозможными декоративными деталями. Найденная черепица одного дома оказалась весьма причудливо расписанной. По ее красному фону мчались быстрые кони, извивались кольцами змеи и летели белоснежные аисты.

Будущего Вечного города Рима во времена расцвета Этрурии еще и в помине не было. Лишь к концу У1 века до нашей эры в нижнем течение реки Тибр на холмах, возвышавшихся над гнилыми болотами, вкривь и вкось изрезанными оврагами и мелководными речушками, расположилась большая деревня. Место для жизни было выбрано неудобным. Малярия здесь чувствовала себя важной госпожой и без спроса входила в любой домишко. Зато холмы и болота оказались надежным убежищем от врагов. Холмы эти носили имена Палатин, Эксвилин, Квиринал, Цэллий, Капитолий, Виминал и Авентин. Всего их было семь. И потому Рим называют городом на семи холмах.

Хотя деревня на болотах была неказистой, но уже в те времена ее жители – будущие горожане города Рима в своем непомерно горделивом представлении считали его Вечным, а себя властителями мира. У властителей из всех произведений искусства была лишь примитивная керамика, они не знали производства металлов, а первые свои капиталы заработали на выпаривании соли из морской воды и ее экспорте. Благо, соленая морская вода имелась в неограниченном количестве прямо под боком.

Первоначально предполагалось, что название города Рим произошло от женского имени Рома. Как же это произошло? А вот как. Древняя легенда повествует о том, что основали город беглецы из осажденной Трои. Долго трепали бурные морские волны беззащитные корабли троянцев и, наконец, выкинули их на незнакомый пустынный берег. Изможденные мужчины тут же заснули глубоким сном. А женщинам было не до сна. Ведь надо накормить и успокоить детей. И еще одна забота угнетала их. Они опасались, что их неугомонные мужья снова решат собраться в дорогу. Для женщин и детей трудности предстоящего опасного пути казались просто невыносимыми. И тогда одна из них по имени Рома предложила остальным хитрую уловку: «Мы все измучены и измождены. А лучшего места нам еще не встречалось. Так останемся же здесь, а чтобы наши мужья не решили снова отправиться в путь, сожжем корабли».

Сказано – сделано. Корабли сгорели.

Когда мужья проснулись, лишь головешки дотлевали на морском берегу. И ничего не оставалось им делать, как приступить к строительству сносного жилья для своих семейств. Но, видно, мужчины не были в столь уж сильной обиде на зачинательницу поджога, коли, впоследствии, ее именем нарекли свой будущий город.

Так гласит легенда. В действительности же все происходило иначе.


Сюда по лесам при луне, при неверном свете зловещем,
Путники брели, когда небеса застилал Юпитер
Темною тенью и цвет у предметов ночь отнимала. (Вергилий)

И эти путники на пустынным берегу находили себе убогое убежище. Кроме простых людей сюда приходили беглые рабы, безбожные должники, закоренелые преступники и убийцы, скрывавшиеся от наказания, богоотступники, преследуемые за святотатство, голодные нищие, пришедшие в отчаяние и готовые пуститься во все тяжкие ради куска хлеба и продления своей чахлой жизни.

На всех дорогах, ведущих в Рим, можно было услышать стенания ободранного бродяги:


Как несчастен тот, кто должен пропитание искать.
Тот несчастней, кто, хоть ищет, не находит ничего;
Всех несчастней тот, кому свой голод нечем утолить.
Ну и день! Глаза охотно выцарапал бы ему:
Всем как будто бы нарочно неприязнь внушил ко мне.
Не запомню, чтобы за день столько голодать пришлось
Или столько злополучья испытать в моих делах:
Для желудка и для глотки полный отдых наступил. (Плавт)

И ради пресечения этого «отдыха» можно пустить в ход и острый нож. В нарождающемся Риме абсолютно никого не интересовало запятнанное прошлое всех вновь прибывших. Так что народ в здесь собрался отчаянный.

При закладке своего города люди прежде всего приступали к обряду жертвоприношения. Но обряд этот можно совершать лишь после обряда очищения. Очищение происходило во время прыжка через священное пламя костра, в котором сгорали нравственные и физические недостатки человека. Потом каждый будущий житель Рима вырывал маленькую ямку и бросал туда горсть родной земли, принесенный в эти края с могил своих предков, с которыми были связаны их Маны – души родных. Предание утверждало, что души родных трижды в год выходят посмотреть на белый свет и оберегают своих потомков, при условии, ежели те не забывают чтить их.

После этого сообща вырыли огромную яму, куда складывали плоды и злаки. Каждый бросал в нее и горсть родной земли. Это должно было означать единство всех пришельцев, единство будущих граждан нарождающегося государства — будущей империи.

Вечный город начал застраиваться деревянными и глиняными домами, крыши которых были покрыты простой соломой. На кривых улочках стояла непролазная грязь. Здесь валялись и черепки глиняной посуды, и засохшие лепешки навоза, и неубранный строительный мусор. Летом ветер поднимал удушливые облака пыли, а зимой люди тонули в жидких лужах глины.

Здесь же в палатках, крытых грубой холстиной, жили и воины Рима. Дисциплина в войске установилась жесточайшая. Неповиновение и трусость в бою наказывались смертью. Если же виновника найти не удавалось, то за него казнили по жребию каждого десятого воина. И это правило было непреложным. Так что вполне понятно: сами воины весьма тщательно следили за соблюдением дисциплины. Быть может, эти жесткие меры были вполне уместны. Не надо забывать из какого контингента складывалось римское общество.

По всей вероятности, отчаянному мужскому населению не понравилась легенда о том, что их город был назван в честь женщины обхитрившей мужчин. Позднее римляне создали новую легенду, согласно которой основателем Рима стал царь Ромул, и теперь уже в его честь был назван Вечный город Римом. Ромул вел свою родословную от троянского героя Энея, ибо римлянам непременно хотелось видеть свои корни именно в греческой земле и ни в какой иной.

О появлении на свет легендарного Ромула и его единоутробного брата Рема повествует уже хорошо знакомый по путешествию в Грецию великий историк и великий писатель Плутарх.

«Некоторые рассказывают о рождении Ромула и Рема совершенно невероятные вещи. У царя альбанского Тархетия, кровожадного деспота, случилось во дворце чудо: из середины очага поднялся мужской член и оставался там несколько дней. В Этрурии оракул дал совет царю соединить его дочь с видением, предсказывая, что у ней родится славный сын, богато наделенный нравственными качествами, счастьем и телесной силой. Тархетий приказал исполнить прорицание одной из своих дочерей, но она оскорбилась и послала вместо себя рабыню. Узнав об этом, Тархетий в раздражении решил запереть обоих в тюрьму и казнить их. Но Веста явилась к нему во сне и запретила ему обагрять руки кровью. Когда у рабыни родились двое близнецов, их приказано было убить, но их унесли на берег реки. Часто приходившая сюда волчица кормила их молоком, разные птицы носили малюткам пищу и клали им в рот. Наконец детей нашел пастух. Удивленный, он решился подойти ближе и взял их с собою. Таким образом они были спасены.

Говорят даже, их отправили в Габии учиться чтению и письму и, кроме того, тем предметам, знать которые необходимо детям хорошего происхождения, и назвали их, как уверяют, Ромулом и Ремом потому, что их застали припавшими к сосцу волчицы. Когда они были еще малютками, их счастливая наружность — высокий рост и красота — ясно говорили об их происхождении. Взрослыми они были смелы, храбры, гордо смотрели в лицо опасности, вообще отличались непоколебимым мужеством.

Братья жили и вели себя так, как следует людям благородным, — они считали неприличным бездельничать, лениться, и занимались гимнастикой, охотились, бегали, убивали разбойников, ловили воров и не давали в обиду угнетенных, благодаря чему приобрели большую известность. Выросши, напали на Тархетия и победили его.

Однажды они решили основать город на месте, где протекало их детство.


Ромул и Рем взошли на гору,
Холм перед ними был дик и нем.
Ромул сказал: «Здесь будет город».
«Город, как солнце», — ответил Рем.
«Здесь будет цирк, — промолвил Ромул, —
Здесь будет дом наш, открытый всем».
«Но надо поставить поближе к дому
Могильные склепы», — ответил Рем. (Н.Гумилев)

Основав город, братья построили храм, служивший убежищем беглецам. Они принимали всех: рабов не возвращали их господам, должников — заимодавцам, убийц — властям, ссылаясь на то, что дают всем убежище вследствие оракула дельфийской пифии, поэтому население их города вскоре увеличилось, хотя вначале жилых строений было, говорят, не больше тысячи.

По одной из версий однажды Ромул убил Рема. Произошло это следующим образом: Ромул копал ров вокруг города, чтобы оградить его от неожиданных захватчиков, а Рем стал надсмехаться над его работой, вот Ромул или его товарищи не выдержали и убили насмешника.

Основав город, Ромул прежде всего образовал войско из всех способных носить оружие. Сто лучших граждан были избраны советниками и названы «патрициями», собрание их — сенатом. Они, самые сильные, пеклись и заботились о слабых, как отцы, и вместе с тем давали понять другим, чтобы они не боялись сильных и не роптали на те почести, которые оказывают им, но любили их».

В наши дни римские ученые считают, что датой основания города является 21 апреля 753 года до нашей эры и связана она с рождением Ромула и Рема.

В благодарность волчице, вскормившей братьев, римляне заказали этрусскому ваятелю создать ее скульптуру. Искусный мастер создал статую прародительницы римлян – Капитолийскую волчицу из бронзы в У веке до нашей эры. Это — поджарый зверь с проступающими сквозь темную кожу бороздами ребер и отвисшими, высосанными до последней капли сосками. Волчица ощерила зубастую пасть, а ее хвост трусливо поджат. Быть может, неведомый ваятель хотел показать страх матери за своих детей и одновременно готовность защищать их. Ведь


С нею младенцы, два брата,
К сосцам стремятся припасть.
Они не люди, волчата,
У них звериная масть. (Н.Гумилев)

Быть может, неизвестный скульптор послал намек потомкам – смотрите: пришел народ вскормленный злой и трусливой волчицей и этого народа надо бояться? Быть может, он предчувствовал горестную судьбу своей родины и не только своей?

И, словно бы подводя черту под значением столь жестокого символа древних римлян, древнеримский поэт Плавт произнес: «Волк человеку человек».

Римляне уже в У веке до нашей эры вели наступательные действия против этрусков, представлявших постоянную угрозу молодому государству. Дабы обогатить еще весьма бедных римских граждан в 396 году до нашей эры был издан специальный указ о том, что всем жителям Рима разрешается грабить этрусский город Вей. В мгновение ока огромные богатства этого города были растащены по отдельно взятым римским домам. Грабеж и войны не считались позорным делом, а были возведены в систему непреложных ценностей, ибо


Когда бы на мир огромных полчищ Рим не двинул,
Так и остался б селом с рядом соломенных крыш… (Овидий)

Но огромные полчища двинулись и к концу 1 Пунической войны в 264 году до нашей эры Рим фактически стал господином над Этрурией.

Постепенно мощная римская культура поглотила этрусский мир, одновременно приняв многое из наследия этого великого народа. Скульптурный портрет Брута со знаменитым римским профилем был создан этрусским ваятелем. Знатные, культурные, образованные представители древних родов Этрурии продолжали играть заметную роль и в римском обществе. Из Этрурии же происходили и первые римские цари.

Но, увы, не только прекрасные следы оставили этруски. У них не было благородных и гуманных состязаний, которые проходили в Греции. Зато были гладиаторские бои. На кровавых аренах убивали друг друга рабы атлетического сложения. Дикие звери в клочья разрывали их ничем не защищенные тела. Римлянам приглянулись эти жуткие зрелища и они взяли себе их на вооружение.

Однако, надо бы еще раз вернуться, к легендарной истории Ромула.

«Спустя три месяца по основании города, произошло смелое похищение женщин. Некоторые говорят, что Ромул сам человек воинственный, получил предсказание оракула, что Риму суждено взрасти, увеличиться и достичь огромных размеров среди войн, поэтому царь первым оскорбил сабинцев. Он похитил немного девушек, всего тридцать — искал скорей предлога к войне, нежели женщин.

Но это сведение не заслуживает доверия: Ромул видел, что город быстро наполняется жителями, из которых женаты были только немногие. Большая часть их состояла из бедняков — простолюдинов, презираемых и не дававших повода рассчитывать, что они станут жить оседло. Он надеялся, что оскорбление, нанесенное сабинцам, послужит косвенным образом, началом общения и сношений с ними, если только удастся приобрести нравственное влияние на женщин.

Множество вооруженных мечами людей бросились вперед и стали уводить дочерей сабинцев, позволяя их отцам спасаться бегством. Похищение женщин не имело целью ни насилие, ни оскорбление, — с их помощью желали слить, соединить в одно целое самыми тесными узами два народа.

До сих пор еще продолжает существовать обычай, что новобрачная не переступает сама порога дома, а ее вносят на руках, в знак того, что некогда женщину внесли в дом силой, что она вошла в него не добровольно.

Сабинцы были большой и воинственный народ. Они, боясь за судьбу своих дочерей, отправили послов со справедливыми и скромными требованиями, — Ромул должен был выдать им девушек, отказаться от насильственных поступков; затем два народа должны были мирно и дозволенными средствами сделаться друзьями и родственниками. Ромул не выдал девушек, но предложил сабинцам заключить с ними союз. В то время царь Акрон, решительный и опытный полководец, отнесся с недоверием к первому смелому поступку Ромула, видевший в похищении женщин опасность для всех и не желавший оставлять этого без наказания, первым объявил Ромулу войну и пошел на него со своими многочисленными войсками.

Противник его также выступил ему навстречу. Когда они приблизились настолько, что могли видеть друг друга, вызвали один другого на поединок, причем их войска должны были спокойно стоять в боевом порядке. Ромул дал обет Юпитеру принести ему в дар оружие врага, если он победит и убьет Акрона. Он одолел его, умертвил, разбил в сражении его войска и взял его город. Но пощадил жителей, приказал им переселиться в Рим на равных правах с коренными гражданами. Такая политика и служила главным образом к усилению могущества Рима, который всегда присоединял побежденных в число своих граждан.

Желая обставить с возможно большим блеском исполнение обета, данного им Юпитеру, и сделать удовольствие гражданам, Ромул приказал срубить вблизи лагеря огромный дуб, придал ему вид победного трофея и повесил на нем в строгом порядке доспехи Акрона, сам же надел дорогое платье, украсил свои длинные волосы лавровым венком, положил свой трофей на правое плечо, затем, высоко подняв его, запел победную песню и пошел вперед в сопровождении вооруженных солдат. Граждане принимали их с удивлением, смешанным с восторгом. Эта торжественная процессия послужила началом и образцом позднейших триумфов.

Прошло долгое время, и сабинцы снова двинули свои войска к Риму. Доступ к городу был труден. Дочь начальника гарнизона, Тарпея, предала город сабинцам, прельстившись золотыми браслетами, которые висели у них на руках. Ночью она отворила единственные ворота и впустила чужестранцев. Когда они заняли Капитолий, раздраженный Ромул стал вызывать их на сражение. Сабинцы дрались отчаянно, но никто не получал перевеса и происходило много схваток.

Из них памятна одна, последняя, где Ромул был ранен камнем в голову и едва не упал. Он не мог оказать сабинцам того мужественного отпора, как раньше. Римляне дрогнули и, прогнанные с ровного места, побежали по направлению к Палатинскому холму. Ромул, успевший прийти в себя от удара, хотел идти с оружием в руках навстречу бегущим, обратить их против неприятеля, он с громким криком ободрял своих воинов выстроиться в боевой порядок и снова принять участие в сражении. Но вокруг него все бежали. Никто не смел вернуться назад, и он поднял руки к небу и стал молить Юпитера остановить бегущих солдат, не дать погибнуть римскому государству, но спасти его. Когда он кончил свою молитву, многим стало стыдно своего царя, и в душах беглецов опять проснулось мужество.

Они стали готовиться к новому сражению; но их остановило необыкновенное, не поддающееся описанию зрелище. Со всех сторон появились бежавшие с криками и воплями, через оружие и трупы к своим мужьям и отцам, точно исступленные, похищенные дочери сабинцев, одни с грудными детьми, которых они прижимали к груди, другие с распущенными волосами; но все они называли самыми нежными именами то сабинцев, то римлян. Те и другие были растроганы и дали им место в своих рядах. Их рыдания слышали все. Они возбуждали к себе сострадание одним своим видом, но еще более своими речами, которые начинали защитой своих прав и увещеваниями и кончали мольбами и просьбами.

«Чем оскорбили мы вас, — говорили они, — чем провинились перед вами, что нам пришлось уже вытерпеть лютое горе и приходится терпеть его теперь? Нас похитили насильно, противозаконно те, кому мы принадлежим в настоящее время; но, когда нас похитили, наши братья, отцы и близкие так долго не вспоминали про нас, что мы должны были соединиться самыми тесными узами с предметом нашей жесточайшей ненависти и теперь должны бояться за тех, кто увел нас, поправ законы, — когда они сражаются, и плакать по ним, когда они умирают! — Вы не явились мстителями нашим оскорбителям за нас, девушек, теперь же лишаете жен — мужей, детей — их матерей.

Помощь, которую вы оказываете теперь нам, несчастным, хуже вашего прежнего равнодушия к нашей судьбе и предательства. Вот как любили вы нас, и вот как жалеете нас вы! Если бы даже вы вели войну из-за чего-нибудь другого, вы все-таки должны были прекратить ее, так как сделались благодаря нам зятьями, дедами и ближними родственниками. Заклинаем вас, не отнимайте от нас наших детей и мужей!»

И было заключено перемирие. Предводители вступили в переговоры. В это время женщины водили своих мужей к своим отцам и братьям, брали с собой детей, носили нуждающимся пищу и питье, раненых приносили к себе в дом и окружали их своими попечениями, позволяли им убедиться, что они хозяйки у себя в доме, что их мужья оказывали им всяческое внимание и уважали их и любили, как только умели.

По условиям мирного договора каждая женщина могла остаться, если желала, у своего мужа, но должна была быть свободна от всякого труда и всякой черной работы, кроме прядения шерсти. Женщинам оказаны были знаки уважения; например, мужчины должны были уступать им дорогу, не говорить в обществе женщин ничего неприличного; не показываться перед ними голыми; они не могли быть обвиняемы в убийстве». (Плутарх)

Вот какие знаки внимания оказал Ромул лучшей половине человечества после того, как в политических целях несказанно унизил ее представительниц — сабинянок.

Юным девушкам он доверил самое святое – жизнь священного огня. «По преданию Ромул первый установил культ священного огня и учредил должность весталок. Быть может, он желал поручить служение чистому, не имеющему никакой грязи огню существам чистым, незапятнанным, или, быть может, находил близкое сходство девства с бесплодием и непроизводительностью огня. В Греции, там, где существует служение неугасимому огню, забота о его поддержании возложена не на девушек, а на старых дев. Если он случайно потухал, и его нельзя было зажечь от другого огня: его следовало зажечь чистым, не оскверненным лучом солнца.

Огонь этот добывают преимущественно с помощью зажигательных стекол, которые имеют вид пустых внутри равнобедренных прямоугольных треугольников, обращенных вершинами в одну точку. Их ставят против солнца. Лучи его, всюду преломляясь, собираются в центре в одну точку, проходят через разрежающийся при этом воздух и затем зажигают лежащее возле легкое и вполне сухое вещество, так как лучи, отражаясь, становятся огненным телом. Некоторые уверяют, что единственная обязанность весталок — блюсти священный огонь; но другие говорят, что здесь есть священная тайна, скрытая от других.

В первые десять лет весталок учат тому, что они должны делать; в другие десять лет они применяют к делу свои познания; в последние десять лет — сами учат других. После этого они могут делать, что желают, и даже выходить замуж или избирать себе новый образ жизни, не имеющий ничего общего с жизнью жрицы. Но этой свободой воспользовались, говорят, немногие, да и те, которые сделали это, не принесли себе никакой пользы, большинство же провело остаток своих дней в раскаянии и унынии, причем наводили на других такой религиозный ужас, что они предпочли до старости, до самой смерти девство супружеству.

Если весталки встречаются случайно с преступником, которого ведут на казнь, ему оставляют жизнь. Весталка должна только поклясться, что встреча была случайной, невольной, не преднамеренной. Кто проходил под их носилками, когда они сидели на них, подвергался смертельной казни. Наказывают самих весталок за различные проступки розгами. В некоторых случаях виноватую даже раздевают донага и в темном месте накидывают на нее одно покрывало из тонкого полотна.

Нарушившую обет девства зарывают живьем в яму. Под землею, устраивали маленькое помещение, куда ставили постель, лампу с огнем, небольшое количество съестных припасов, например, хлеба, кувшин воды, молока и масла, — считалось как бы преступлением уморить голодом лицо, посвященное в высшие таинства религии. Виновную сажали в наглухо закрытые и перевязанные ремнями носилки так, что не слышно было даже ее голоса, и несли через форум. Все молча давали ей дорогу и провожали ее, не говоря ни слова, в глубоком горе.

Для города нет ужаснее этого зрелища, нет печальнее дня. Когда носилки приносят на назначенное место, рабы развязывают ремни. Верховный жрец читает таинственную молитву, воздевает перед казнью руки к небу, приказывает подвести преступницу, с густым покрывалом на лице, ставит на лестницу, ведущую в подземелье, и удаляется затем вместе с другими жрецами. Когда весталка сойдет, лестница отнимается, отверстие засыпают сверху массой земли, и место казни становится так же ровно, как и остальное. Вот так наказывают весталок, преступивших свои обязанности жриц!

По преданию храм Весты для хранения неугасимого огня круглой формы, но она представляла не фигуру Земли, а вообще вселенную, в центре которой, по верованиям пифагорейцев, горит огонь, называемый Гестией-Монадой. По их мнению, земля не неподвижна и не находится в центре вселенной, но вертится вокруг огня и не может считаться лучшею, первой частью вселенной. Такого же взгляда относительно земли держался, говорят, в старости и Платон. Он считал, что она находится в другом месте, центр же вселенной, лучшее место, отводил другому, высшему телу». (Плутарх)

Если древние мыслители сомневались в приоритете Земли в пространствах Вселенной, то у Ромула не проскальзывало и самой призрачной тени сомнения относительно своего главенства перед римлянами.

«С ним произошло то, что бывает со многими, вернее почти со всеми теми, кого большое, необыкновенное счастье вознесло на вершину могущества и славы. Надеясь на крепость своей власти и все более и более обнаруживая свою гордость, он переменил народную форму правления на монархию, которая сделалась ненавистной и возбуждала неудовольствие уже с первых дней.

Царь забыл, что он должен прежде всего заботиться о сохранении своей власти, сохранить же ее можно — удаляясь от недозволенного и стремясь к дозволенному. Кто или слишком добр, или слишком строг, тот перестает быть царем или правителем, — он начинает заискивать перед народом или превращается в деспота и становится предметом ненависти или презрения для своих подданных, хотя в первом случае выказывает свое мягкое сердце, как во втором — навлекает на себя обвинение в себялюбии и жестокости.

Ромул стал носить красный хитон и пурпуровую тогу, занимался делами, сидя на кресле со спинкой. Его всегда окружали молодые люди, с быстротой исполняющие все его приказания. Другие шли впереди него, разгоняя палками народ. Они были подпоясаны ремнями, чтобы связать немедленно всякого, на кого им укажут.

По преданию Ромул исчез на пятьдесят пятом году от рождения, после тридцативосьмилетнего царствования. Он исчез внезапно. Никто не видел ни части его трупа, ни куска его одежды. Одни говорят, что сенаторы напали на него в храме Вулкана, убили и искрошили тело в куски, причем каждый вынес под платьем его частицу. По словам других он сделался невидимым не в храме Вулкана и в присутствии не одних сенаторов.

По их рассказам Ромул собрал народ за городом, возле Козьего болота. Внезапно в воздухе произошли удивительные необыкновенные явления и невероятные перемены: солнце затмилось; настала ночь, но ночь не тихая, спокойная, — началась ужасная гроза и ветер, дувший со всех концов с яростью урагана. В то время, как народ бросился бежать куда ни попало, сенаторы собрались вместе. Когда гроза кончилась, и засияло солнце, народ вернулся на старое место, ища царя и боязливо спрашивая о нем. Сенаторы положили конец его поискам и любопытству, приказав всем почитать и молиться Ромулу, который, по их словам, вознесся на небо и из доброго царя будет для них милостивым божеством. Народ поверил этому и удалился с молитвой, в радости, полный веселых надежд. Некоторые, однако, с грустью и негодованием тщательно разыскивали истину и испугали патрициев, обвиняя их в том, что они морочат народ и они сами убили царя.

Тогда один патриций по имени Юлий Прокул, уважаемый за свою жизнь, друг и доверенное лицо Ромула, вышел на форум и под страшною клятвой, прикасаясь при этом к священным предметам, сказал громко, что когда он шел, навстречу ему попался Ромул. Он был так красив и высок, как никогда раньше. Его блестящее вооружение горело огнем.

Патриций испугался этого зрелища и спросил: «Царь, что с тобой или что задумал ты, если оставляешь нас в жертву несправедливому, злостному обвинению и заставляешь сиротеть весь город, который глубоко скорбит о тебе?» — «По воле богов, Прокул, — отвечал ему царь, — я после долгого пребывания среди людей основал город, которому суждено подняться на вершину могущества и славы, и снова вознесся в свое небесное жилище. Утешься и передай римлянам, что если они будут мужественны и благоразумны, они достигнут высшей степени человеческого величия. Я буду вашим богом-покровителем».

Римляне поверили этому рассказу. Казалось, ими овладело настроение, по воле свыше похожее на исступление: ни один голос не поднялся против, всякие подозрения и обвинения исчезли и они стали молиться обоготворенному Квирину». (Плутарх)

После Ромула, по свидетельству древнеримских историков, в период с УШ по У1 века до нашей эры правили шесть царей. Первые три царя, включая Ромула, были фигурами легендарными. Легендарного Нума Помпилия пригласили на царствование сразу после того, как произошло обожествление первого правителя.

«Нуме было уже тридцать девять лет, когда из Рима приехали послы звать его на царство. Их речи были кратки — они надеялись, что Нума будет обрадован выпавшим на долю его счастьем; но, как видно, им стоило больших трудов, долгих слов и просьб убедить человека, жившего до сих пор спокойно, мирно, переменить свои мысли и взять власть над городом, родившимся и выросшим, так сказать, среди грома оружия.

Нума в присутствии своего отца отвечал послам: «Всякая перемена в человеческой жизни опасна. Кто ни в чем не нуждается, кто не может роптать на настоящее, того только безумие может заставить переменить образ жизни, отказаться от его привычек. Быть может, в настоящем моем положении нет ничего завидного, тем ни менее оно постоянно, а это дает ему преимущество перед неизвестным будущим.

Я знаю, что значит быть царем, из несчастия Ромула. Его чернили, подозревали. Я по рождению — человек, вскормили и воспитали меня люди. Все, за что хвалят меня в жизни, моя любовь к ничем не нарушаемому покою, мои мирные занятия отвлеченными предметами — все это такие качества, которых не следует иметь человеку, приглашенному занять трон, точно так же, как и мою страстную, с малых лет не покидающую меня любовь к миру, любовь к мирным занятиям и тем людям, которые собираются вместе или для поклонения богам, или для дружеской беседы и которые в остальном занимаются лишь земледелием или скотоводством.

Быть может, Ромул оставил вам, римляне, в наследство много неприятных войн. Чтобы вести их, государству нужен царь опытный и полный сил. Благодаря удачам народ сжился с ними, полюбил их. Ни для кого не тайна, что он желает распространить свою власть и повелевать другими. Если б я стал учить граждан чтить богов, уважать право и ненавидеть насилие и войну, гражданам, которым нужен скорей полководец, нежели царь, я показался бы смешным в своих желаниях». На этом основании он отказался от царства.

Римляне употребляли все усилия, кидались к нему в ноги, просили его избавить их от новой вражды партий и междоусобной войны; по их словам не было другого, к которому были бы так все расположены. Когда послы ушли, отец Нумы стал горячо убеждать его принять великий дар ему со стороны богов. «Ты не нуждаешься в богатстве, — говорил он, — у тебя всего довольно, тебя не прельщает ни блеск власти, ни могущество, у тебя есть блеск твоих нравственных качеств, которые стоят выше; но ты должен смотреть на царскую власть как на служение божеству. Оно восставит тебя и не попустит, чтобы такой справедливый человек, как ты, коснел в бездействии. Не отказывайся от престола, не беги его: для умного оно поле, где он может совершать блестящие подвиги».

Нума внял словам отца. Он немедленно приступил к преобразованиям в государственном устройстве, чтобы сделать суровых и воинственных граждан людьми с более мягким сердцем и более справедливыми. Действительно, в то время Рим был городом, которым, по выражению Платона, овладел горячий жар. Самим своим существованием он обязан смелости и отчаянной дерзости сбежавшихся туда отовсюду храбрых и воинственных людей. Как вбитые в землю сваи становятся от частых колебаний все крепче, так и испытанные ими несчастья только укрепили их.

Сделать мягче нравы, внушить любовь к миру народу гордому и дикому — эту задачу царь считал далеко не легкой и решил обратиться за помощью к богам. Он желал как вождь народа смирить его воинственный пыл главным образом принесением жертв, торжественными религиозными процессиями и танцами, которые он сам учредил и ввел в употребление, — всем тем, на чем лежит печать серьезности, но в то же время радости и веселья.

Иногда он предсказывал гражданам о грозящих им напастях со стороны богов, говорил об ужасных явлениях духов и о слышанных им не предвещающих ничего хорошего голосах — и религиозный страх заставлял робеть сердца его подданных. Нума выдумал сказку о любви к нему какой-то богини или горной нимфы и о таинственном общении с нею, и о близких сношениях с ее музами. Большинство своих предсказаний он получал от муз.

Всю землю Нума разделил между бедными гражданами, чтобы уничтожить бедность, тем самым уничтожить преступления и приучить народ заниматься земледелием — обрабатывая землю, перерабатывать себя. Никакие другие занятия не внушают так быстро горячей любви к миру, как земледельческий труд. Он вселяет, воспитывает в нас воинственный дух для защиты родины и вырывает с корнем страсть обижать других и чувствовать алчность. Вот почему Нума старался внушить гражданам любовь к земледельческому труду, всего более распространяющемуся в мире. Он любил эти занятия потому, что они более способствовали нравственному совершенствованию, нежели благосостоянию.

В период его правления как будто из Рима пахнуло чем-то свежим, задул здоровый ветер, принесший с собой спасительную перемену. Всех охватила страстная любовь к порядку и миру, к занятиям земледелием, к тихой семейной жизни, желание молиться богам. По всей Италии были видны одни празднества: в ней устраивали пиры, в ней царило радостное чувство. Мудрость Нумы была своего рода источником, откуда вливалось во все сердца прекрасное и честное. Окружавшая его тишина распространялась всюду, мирное настроение, господствующее тогда, превосходило смелые представления поэтов, которые говорили:


И в железных щитах
Обвиты ремни
Пауков прилежной работой.

или:


Съедены ржавчиной крепкие копья,
Съеден двуострый меч.
Медных труб умолкли призывы;
Сладостный сон
Не покидает очей.

Нума как нельзя лучше оправдал на себе слова Платона, что власть может доставить спасение людям, успокоение от бед тогда только, когда, по воле свыше, царская власть соединяется с философским умом, и, слившись, они помогут добродетели одолеть порок.

Счастью его жизни можно было завидовать даже тогда, когда он лежал на смертном одре. Люди шли со слезами и рыданиями, и казалось, явились хоронить не старого царя, нет, каждый из них провожал в могилу как бы самого дорогого ему человека, умершего в полном цвете сил». (Плутарх)

Если мудрость, доброжелательность и само существование Нумы Помпилия стоит под большим знаком вопроса, то в отношении историка Плутарха не возникает никакого сомнения в том, что он использует любую возможность, чтобы попытаться донести до людей нетленные нравственные ценности и научить их доброжелательному взгляду на мир.

Реальные цари Древнего Рима, входящие в первую шестерку его правителей, относящиеся к «этрусской династии», вершили на земле свои дела. Так как страной управляли цари, то и назывался этот период «Царским». Во времена Сервиния Туллия Рим был обнесен крепостной стеной. В области политики он провел очень важную реформу, подобную той, что провел Солон в Афинах. Разделил всех жителей Рима на пять имущественных классов и распределил, исходя из этого, права и обязанности каждого. В это время создается римская община, в которой совет старейшин – сенат вместе с царем и народным собранием управляет страной.

Отдельной ячейкой общины, как и любого иного общества, являлась семья. По воззрениям самих древних римлян, она представляла собой государство в миниатюре. Но если власть царя была все же еще не совсем безгранична, то власть отца семейства не знала предела и не хотела его знать. Что бы не происходило: убийство ли членов семьи, продажа ли их в рабство – община безмолвствовала. Ведь глава семьи утвердился в ней верховным хозяином семейной собственности, верховным жрецом семейного культа и судьей над всеми домочадцами. Почти для всех будущих семей заключение брака было ни чем иным, как финансовой сделкой, где невеста являлась лишь разменной монетой. Кроме того, в свое приданое она приносила


Целомудрие, стыдливость, страсти укрощение,
Пред богами страх, согласье в доме с мужниной родней,
Долг любви дочерней, щедрость, помощь всем порядочным
Людям, мужу угожденье. (Плавт)

Рождение ребенка в семье не всегда было радостным событием. По обычаю новорожденного клали к ногам отца и с опаской ждали, что он предпримет: если возьмет на руки прижмет к груди – ребенок будет жить в семье, если останется у ног – брошен несчастный на произвол судьбы. А куда она его приведет – неведомо. То ли младенца вынесут на дорогу, где он умрет от голода, холода и одиночества, или здесь же станет пиршеской добычей для голодных ободранных собак. Быть может, его подберет некий предприимчивый человек, который продаст впоследствии за приличную плату. Вряд ли нежеланный новорожденный познает счастье в своей жизни.

Мать ребенка должна была смириться с участью своего чада. Жена должна была смиряться с вольным поведением мужа. Он имел полное право посещать общество гетер, за денежным оборотом средств которых присматривали или сами их матери или сводники и сводницы. Римские гетеры значительно отличались от греческих, во всяком случае гетер высокого полета, о которых мы с тобой, мой дорогой читатель, уже многое знаем. Для римской гетеры верхом искусства было обчистить до последнего жалкого медного колечка своего незадачливого клиента. И тогда ему оставалось только запоздало негодовать на свою возлюбленную и ее сводню:


Ты теперь поешь иначе мне, когда ограбила,
Да, совсем иначе, чем тогда, когда платил я вам,
Чем когда приманивала льстиво к вам и ласково.
Шел, бывало к вам, так даже дом твой улыбался мне.
Я для вас – ты мне твердила – милый и единственный.
А когда давал подарки, вы, как голубки тогда
От меня не отрывались, и свои желания
Все к моим приспособляли, и спешили сделать все,
Стоит только повелеть мне. Вы не смели и дохнуть.
А теперь уже для вас, негодяйки, я хочу ли, не хочу ли – все пустяк!
Вы меня ограбили… (Плавт)

И вот обобранный гулящий муж возвращается домой и там уж может отлить свои горести на жениных и детских слезах.

Подобно правлению жестокого отца семейства, последний царь из первой шестерки Тарквиний Гордый, предпочел путь жестокой тирании. При нем появилось представление о высшей и ни с кем не делимой власти, имя которой — «империй».

Один из гнуснейших его поступков описан древнеримским историком Титом Ливием, который сказал в предисловии к своему огромному труду: «Создам ли я нечто стоящее, но как бы то ни было, я найду радость в том, что и я, в меру моих сил, постарался увековечить историю первенствующего на земле народа; и если в столь великой толпе писателей слава моя не будет заметна, утешением мне будет знатность и величие тех, в чьей тени окажется мое имя».

Итак, какую же гнусность совершил Тарквиний? «Секст Тарквиний, душа которого уже, увы, была затронута порчей, прибыл в Коллацию. Там он был радушно принят не подозревавшими о его замыслах хозяевами; после обеда его проводили в спальню для гостей, но, едва показалось ему, что вокруг достаточно тихо и все спят, он, распаленный страстью, входит с мечом к спящей Лукреции и, придавив ее грудь левой рукой, говорит: „Молчи, Лукреция, я Секст Тарквиний, в руке у меня меч, умрешь, если крикнешь“». В трепете освобождаясь от сна, женщина видит: помощи нет, рядом — грозящая смерть; а Тарквиний начинает объясняться в любви, уговаривать, с мольбами мешать угрозы, со всех сторон ищет доступа в женскую душу.

Видя, что Лукреция непреклонна, что ее не поколебать даже страхом смерти, он, чтобы устрашить ее еще сильнее, пригрозил ей позором: к ней-де, мертвой, в постель он подбросит, прирезав, нагого негра – пусть говорят, что она убита в грязном прелюбодеянии. Этой ужасной угрозой он одолел ее непреклонное целомудрие. Похоть как будто бы одержала верх, и Тарквиний вышел, упоенный победой над женской честью. Лукреция, сокрушенная горем, посылает вестников к отцу и мужу, чтобы прибыли с немногими верными друзьями: есть нужда в них, пусть поторопятся, случилось страшное дело.

Лукрецию они застают в спальне, сокрушенную горем. При виде своих на глазах женщины выступают слезы; на вопрос мужа: «Хорошо ли живешь?» – она отвечает: «Как нельзя лучше. Что хорошего остается в женщине с потерею целомудрия? Следы чужого мужчины на ложе твоем; впрочем тело одно подверглось позору – душа невинна, да будет мне свидетелем смерть. Но поклянитесь друг другу, что не останется прелюбодей без возмездия. Сект Тарквиний – вот кто прошлой ночью вошел гостем, а оказался врагом; вооруженный, насилием похитил он здесь гибельную для меня, но и для вас – если вы мужчины – усладу».

Все по порядку клянутся, утешают отчаявшуюся, отводя обвинение от жертвы насилия, обвиняя преступника: грешит мысль – не тело, у кого не было умысла, нет на том вины. «Вам, — отвечает она, — рассуждать, что причитается ему, а себя я, хоть в грехе не виню, от кары не освобождаю; и пусть никакой распутнице пример Лукреции не сохранит жизни!» Под одеждою у нее был спрятан нож, вонзив его себе в сердце, налегает она на нож и падает мертвой. Громко взывают к ней муж и отец». (Ливий)

Вот какие гордые женщины стояли рядом с мужчинами нарождающегося Древнего Рима. И вот какие мерзкие правители стали приходить к неограниченной власти. Но, в конечном итоге, на усиление власти Тарквиния родовая знать ответила крайним недовольством и затем уничтожением не в меру вознесшегося правителя. Событие это произошло, как сообщают нам древнеримские историки, в 510 году до нашей эры. Царская власть была навсегда отменена, а всякого, кто попытался бы ее восстановить, приговаривали к смертной казни.

Теперь в Риме стали постоянно проводиться выборы, на которых избирались два консула. Оба они получали высшую власть. Но уже не абсолютную. Ведь существовало два правителя и существовали жесткие сроки ограничения правления. Кроме того, заработал сенат. Он взял под свой контроль консулов. И если учесть, что место консула предоставлялось на время, а место в сенате пожизненно — можно себе представить, насколько жестким был контроль сената над консулами. Таким образом, в Риме установилось республиканское правление.

В это время римская община от пяти имущественных сословий перешла к двум: патрициям, называвшим себя римской знатью, и плебеям – более поздним бедным переселенцам. Из числа патрициев формировался сенат, а плебеи – масса, народ — занимались своими привычными полезными делами, связанными с улучшениями условий жизни в стране. И еще им приходилось постоянно сопротивляться патрициям, которые всеми силами стремились обратить их в рабов путем долгового закабаления.

Дабы ни одна из сторон не перешагнула рамки дозволенного и соблюдалось некоторое равновесие в желаниях патрициев и возможностях плебеев, крайне необходим оказывался стране мудрый и добропорядочный правитель, отыскать которого задача не из легких. Ведь общеизвестно: «природа создала людей таким образом, что они могут желать всего, но не могут всего достигнуть. А так как желание приобретать всегда больше соответственной возможности, то следствием сего оказывается их неудовлетворенность тем, чем они владеют, и недовольство собственным состоянием.

Кто-то хочет сохранить приобретенную власть, кто-то хочет ее приобрести, но и то и другое желание легко может стать причиной величайших смут. Чаще всего, однако, таковые смуты вызываются людьми имущими, потому что страх потерять богатство порождает у них те же самые страсти, которые свойственны неимущим, ибо никто не считает, что он надежно владеет тем, что у него есть, не приобретая большего. Не говоря уже о том, что более богатые люди имеют больше возможностей и средств для учинения пагубных перемен.

Кроме того, нередко случается, что их наглое и заносчивое поведение зажигает в сердцах людей неимущих желание обладать властью либо для того, чтобы отомстить обидчикам, разорив их, либо для того, чтобы самим получить богатства и почести, которыми те злоупотребляют. Этим порождаются перемены в человеческих судьбах, ибо по причине того, что одна часть граждан жаждет иметь еще больше, а другая боятся утратить приобретенное, люди доходят до вражды и войны, каковая одну сторону губит, а другую возвеличивает.

Если же мы сопоставим необузданного государя с необузданным народом, то увидим, что и в этом случае народ допускает менее серьезные ошибки, для исправления которых необходимы более легкие средства. Ведь достаточно доброму человеку поговорить с разнузданным и мятежным народом, и тот тут же встанет опять на правильный путь. А с дурным государем поговорить некому – для избавления от него потребно железо». (Н.Макиавелли)

Дурной государь опасен для людей словно дамоклов меч, висящий над всем народом на тоненьком волоске, который готов оборваться в любое мгновение и начать крушить все вокруг.

В 458 году до нашей эры во время войны с италийскими племенами римляне пригласили диктатором Луция Цинцинната. Обладая высокими добродетелями: храбростью, выносливостью, трудолюбием, непреклонною честностью и справедливостью, этот благородный муж в поте лица своего занимался обычным крестьянским делом — обрабатывал небольшой надел земли. И был этим вполне счастлив. Но долг — превыше всего. Он принял приглашение и пошел на то, чтобы взвалить на свои плечи столь ответственную и тяжкую ношу, как пост диктатора, который утверждался на время в экстраординарных условиях. Когда же дело было сделано, Цинциннат сложил свои полномочия и не посчитал для себя зазорным вернуться к тяжкому благородному крестьянскому труду.

Но столь порядочных диктаторов было немного. Тех, которые стремились притеснять свой народ, оказывалось гораздо больше. И народ возмущался. Тогда «воцарялся великий страх. Тут, конечно, надеяться оставалось не на что, кроме как на согласие всех граждан; всеми правдами и неправдами следовало восстановить в государстве единство. Для этого посылали к плебеям красноречивого человека. Одним из них был Менений Агриппа.

Он рассказывал по-старинному, безыскусно вот что: «В те времена, когда не было, как теперь, в человеке все согласовано, но каждый член говорил и решал, как ему вздумается, возмутились другие члены, что все их старания и усилия идут на потребу желудку; а желудок, спокойно сидя в серединке, не делает ничего и лишь наслаждается тем, что получает от других. Сговорились тогда члены, чтобы ни руки не подносили пищи ко рту, ни рот не принимал подношения, ни зубы его не разжевывали. Так, разгневавшись, хотели они смирить желудок голодом, но сами все и все тело вконец исчахли. Тут то и открылось, что и желудок не нерадив, что не только он кормится, но и кормит, потому что от съеденной пищи возникает кровь, которой сильны мы и живы, а желудок равномерно по жилам отдает ее всем частям тела». Так сравнением уподобив мятежу частей тела возмущение плебеев против сенаторов, изменил Менений настроение людей и предотвратил смуту». (Ливий)

Диктаторы в те далекие времена назначались часто, ибо Рим с самого начала своей истории вел постоянные войны: чаще с соседями, реже на своей территории. Сначала римляне укрепили свое положение среди латинских племен, затем покорили этрусские города, следом италийские племена и греческие полисы южной Италии. Они словно бы стремились оправдать конфигурацию своего полуострова в виде сапога и под его острый каблучок положить как можно больше земель.

Во время военных действий чего только не случалось. «Фалерийцы с таким пренебрежением относились к осаде римского войска, наедаясь на укрепления, отовсюду окружавшие их город, что все ходили по городу в обыкновенном платье. Их дети продолжали посещать школу и вместе с учителем прогуливались за городскими стенами и занимались гимнастическими упражнениями. Этот учитель задумал изменить фалерийцам, избрав детей орудием для исполнения своего плана.

Он ежедневно водил их за городские стены, сперва на недалекое расстояние, затем он постепенно начал водить их на более далекое расстояние и приучал оставаться спокойными, как будто им не грозило никакой опасности, наконец, вместе со всеми ими подошел к римским передовым постам и передал их часовым, приказав повести себя к полководцу Камиллу. Когда его привели к нему, он сказал, что заслужить его расположение он считает выше исполнения своего долга и пришел, в лице детей, передать ему город.

Выслушав его, Камилл был возмущен его поступком. Обратившись к окружающим, он сказал, что война — зло; ее ведут с помощью больших несправедливостей и насилия; но для честных людей и на войне существуют некоторые законы. Нельзя гнаться за победой, если выгоды, какие дает она, будут приобретены путем низости и преступлений. Великий полководец должен вести войну, надеясь на свое мужество, а не на измену долгу со стороны других.

Он приказал сорвать с изменника платье, связать ему за спину руки, детям же дать палки и плети, чтобы они били и гнали изменника в город. Между тем фалерийцы заметили предательство учителя. Конечно, при известии о таком ужасном несчастии по городу раздался плач. Мужчины и женщины бежали в исступлении к городским стенам и воротам — и вдруг увидели детей, гнавших голого и связанного учителя и называвших Камилла своим спасителем, отцом и богом, вследствие чего не только родители детей, но и остальные граждане почувствовали уважение и любовь к Камиллу за поступок, говорящий о его справедливости. На Народном собрании было решено отправить к нему послов и объявить, что они сдаются. Камилл взял с фалерийцев деньги, заключил союз и отступил.

Варвары вели себя по-иному. Римляне, преследовавшие их, достигли вражеского лагеря и увидели там страшное зрелище: женщины в черных одеждах стояли на повозках и убивали беглецов — кто мужа, кто брата, кто отца, потом собственными руками душили маленьких детей, бросали их под колеса или под копыта лошадей и закалывались сами. Рассказывают, что одна из них повесилась на дышле, привязав к щиколоткам петли и повесив на них своих детей, а мужчины, которым не хватало деревьев, привязывали себя за шею к рогам или к крупам быков, потом кололи их стрелами и гибли под копытами, влекомые мечущимися животными.

По иному вели себя галлы, народ кельтского племени, оставили, говорят, вследствие своей многочисленности, свою страну, которая не могла прокормить их всех, и отправились искать других земель. Им удалось первый раз попробовать вина, привезенного из Италии. Вино так понравилось им, все так обрадовались новости испытанного ими удовольствия, что вооружились, взяли с собой родных и двинулись по направлению к Альпам, ища землю, которая производит такие плоды. Их было много тысяч молодых воинственных людей; еще больше было следовавших за ними жен и детей». (Плутарх)

Галлы пришли в эту, обетованную для них землю, в 390 году до нашей эры, разрушили и сожгли почти весь Рим, который к этому времени уже не был той замызганной деревенькой, которую мы видели раньше, а постепенно превратился в красивый город. На холмах стали отстраиваться особняки среди успевших разрастись садов и парков. Воздух здесь был здоровее. Обладатели особняков не оказались обреченными на созерцание грязных, облупленных стен противоположной стороны кривой узкой улочки, которые приходилось наблюдать беднякам, тоскующим по зелени и удовлетворяющим свою тоску разведением цветов на подоконниках.

Но частые войны часто уравнивали всех римлян в правах.

Вождь галлов Бренн плотно держал осаду Рима, жители которого поголовно погибали без пищи и воды. Тогда сенат предложил галлам выкуп – 500 килограммов золота. Варвары конечно же согласились. На что им был нужен разоренный город с разлагающимися трупами. Хлопот не оберешься. Итак, приступили к взвешиванию золота. Галлы, чувствуя свое превосходство, в наглую начали отклонять стрелку весов, естественно, в свою пользу. Когда римляне попытались прекратить это бесчинство, Бренн в ответ положил на чашу весов свой тяжелый меч. Его комментарий был краток: «Горе побежденным». И без того немыслимая сумма выкупа значительно увеличилась.

Галлы в войне с римлянами применяли хитроумнейшие изобретения. Однажды огромное римское войско погибло в Литанском лесу. «Деревья в этом лесу, стоявшие справа и слева вдоль дороги, галлы подрубили так, что они, если их не трогать, спокойно стояли бы, но валились, стоило их чуть толкнуть. Галлы окружили опушку леса, а когда войско вошло в теснину, они навалились на крайние обрубленные деревья, и без того едва стоявшие, деревья стали рушиться с обеих сторон дороги, погребая под собой людей и лошадей. Военачальник пал, сражаясь из последних сил, только бы не попасть в плен. Он был убит. Галлы с его отрубленной головы счистили все мясо и по обычаю своему обделали череп в золото: из него, как из священного сосуда, совершали по праздникам возлияния». (Тит Ливий)

В многочисленных войнах случались вещи настолько страшные, что сама горячая кровь начинает леденеть в жилах. Случалось, что


Людей разрубают на части:
Много кусков, чтоб его одного хватило на многих, —
И победители съели его, обгладили все кости,
Даже в кипящем котле не сварив, не втыкая на вертел:
Слишком им кажется долгим огня дожидаться, немедля
Труп пожирают сырой, находя наслаждение в этом.
Радостно даже, что эта толпа огня не сквернила,
Что Прометей подарил земле, похитивши с высей
Неба. Стихию поздравить могу и, наверно, стихия
Рада. Но кто уже смог человечьего мяса отведать,
Тот никогда не едал никакого охотней, чем это,
Ибо при зверстве таком не допрашивай, не сомневайся,
Первая глотка познала ли вкус, и последний познал ли,
Тот, что руками водил по земле – попробовать крови,
После того, как все тело уже уничтожено было.
Баски (молва такова), было время, жизнь поддержали
Пищей такой; но они не пример: у них была крайность
В годы войны к ним Судьба была зла, доведя до последней
Страшной нужды при долгой осаде. Ведь самый образчик
Этой ужасной еды, о которой сейчас говорится,
Жалости просто достоин, и те, о которых сказал я,
Всяких наевшись трав и всяких животных, к чему лишь
Ни понуждали мученья пустого желудка, — когда уж
Сами враги сожалели их, бледных, худых, истощенных, —
Жрали от голода члены чужие, готовые даже
Грызть и свои. Да и кто из людей, из богов отказался б
Их животы извинить, претерпевшие жуткие муки?
Им бы могли простить даже тени тех, кого трупы
Ели несчастные баски. (Ювенал)

Однажды в войне с галлами дым пожарищ, вспыхнувших от их факелов, чуть не спалил весь Рим. Жестокосердные варвары уже подбирались к последнему оплоту – Капитолийскому холму, за него бились с особым остервенением Защитникам отступать было некуда. Долгая осада измотала римлян. По преданию, когда под прикрытием темной ночи галлы попытались прорвать осаду, а изможденные воины крепко уснули на своих постах, гуси священного храма Юноны, почувствовав надвигающуюся беду, загоготали во всю мощь, захлопали крыльями и разбудили стражу. Тем самым благородные птицы спасли город. Память об их подвиге осталась в веках.

Но Рим был почти полностью сожжен. Кто-то внес предложение перебраться в соседние Вейи. Многие согласились. «Однако последние сомнения разрешила одна к месту прозвучавшая фраза. Случилось, что через форум, где решался вопрос о переселении строем прошли когорты воинов. Центурион воскликнул: „Знаменосец, ставь знамя! Мы остаемся здесь!“» Услышав эту команду, сенаторы воскликнули, что они признают ее счастливым предзнаменованием и решили остаться в Риме.

Столпившиеся тут же плебеи одобрили их решение. После этого все сообща приступили к отстраиванию города. Черепицу предоставляло государство; каждому было дано право добывать камень и древесину, кто откуда захочет, но при ручательстве за то, что дом будет построен в течение года. Спешка не позволяла заботиться о планировании кварталов, и все возводили дома на любом свободном месте. Тут и кроется причина того, почему старые стоки, сперва проведенные по улицам, теперь сплошь и рядом оказывались под частными домами и вообще город производил такое впечатление, будто его расхватали по кускам, а не поделили». (Тит Ливий)

Прошло много времени, прежде чем после последующих многочисленных пожаров и перестроек Рим упорядочил городское планирование.

Параллельно со строительством и сельскохозяйственными работами шли бесконечные войны. «Римляне наносили удары врагу, как раньше наносили их земле, — с диким упорством, падая лишь от потери крови; да и после падения они старались вцепиться зубами во врага или же уткнуться лицом в песок, чтобы умереть». (Тэн)

Победы воодушевляли римлян, приносили им плодородные земли и богатую добычу. Поражения же не могли сломить их боевой дух. Выгоды от завоеваний ощущали на себе все члены общества. Поэтому-то во второй половине Ш века до нашей эры почти вся Италия находилась под властью Рима. Завоеванные города объявлялись союзниками и должны были поставлять в армию свои воинские отряды, а так же постоянно пополнять казну победителя.

Однако не одни римляне стремились захватить все земли. Царь Пирр — царь молоссов тоже грезил о необъятных просторах.

— И чего ты о них грезишь? – спрашивал его живший при дворе греческий мудрец Кинеас.

— Если мы победим римлян, у нас будут несметные богатства.

— И что же мы будем делать дальше?

— Потом мы покорим всю Италию.

— Ну а когда завоюем Италию?

— Потом мы подчиним себе Карфаген, вернемся в Македонию, завоюем Грецию и Египет.

— Ну а что тогда?

— Ну а тогда мы в мире и спокойствии будем пировать и проводить время в приятных беседах.

— Так почему же теперь не жить в мире и спокойствии, приятно беседовать друг с другом, без всяких этих кровопролитий и опасностей, которые нас ждут впереди? – спросил с чуть-чуть лукавой и одновременно немного грустной улыбкой мудрец.

Он-то знал, к чему приводят столь непомерные амбиции, а вот царю Пирру неведомо было, что его поражение останется в веках в ироничном и оскорбительном для него выражении — «пиррова победа».

У римлян, как уже упоминалось выше, дело завоевания новых земель шло значительно успешнее. За сравнительно небольшой промежуток времени маленькая крестьянская община стала властвовать над всей Италией. Их знаменитый принцип «Разделяй и властвуй» сыграл, пожалуй, главенствующую роль. Свой политический строй римляне считали наилучшим, нравы наичестнейшими, а армию наисильнейшей. Вот эти-то качества и обеспечили им победу.

Как по всем дорогам, которые ведут в Рим и только в Рим, сюда стекались люди и по собственной воле, и в качестве насильственно пригоняемых в оковах невольников, так вместе с ними незримо приходили боги из разных земель — покровители вновь прибывших. Этих-то богов со всех областей земли обширной и взяли практичные римляне, не желающие создавать свои причудливые фантазии. «Стоит ли заниматься таким эфемерным делом, — рассуждали они, — когда и без того столько понапридумано. Пусть в нашем большом Пантеоне, как в одной семье живут все боги». А сами продолжили свое первоочередное дело: овладение всем миром.

Они крепко уверовали в то, что сами боги пестуют, оберегают их и помогают им устанавливать на земле свой порядок, лучший в мире римский порядок. Они верили, что


Чудо свершилось. Земля до самых глубин содрогнулась.
Голос сокрытый в горах богини раздался:
«Быть я в Риме хочу. И немедля меня увозите.
Рим да будет отныне богов бессмертных жилищем!» (Овидий)

То был голос могучей богини Юноны, которая соответствовала греческой матери богов Гере и была равноправной супругой Юпитера.

К верховным богам относились Юпитер, аналогичный греческому Зевсу и свой собственный Квирин – обожествленный Ромул. К ним примыкала и уже хорошо известная нам богиня – хранительница огня – девственная Веста. Сначала у богов не было присущего им пристанища – храмов, и люди поклонялись им и приносили жертвы на вольном просторе: в дубовых, буковых, грабовых и иных рощах Древнего Рима.

Но больше всего даров доставалось богине Лихорадке, ибо болезнь малярия, которой покровительствовала сия богиня, буквально не отходила от очагов римских домов. Мелиорацией своих многочисленных болот жителям этих домов заниматься было некогда, а хинное дерево, в коре которого находился столь необходимый и опасный для этой болезни хинин, росло на другом материке – в Южной Америке. Так что надеяться приходилось только на богиню.

Случалось, наведывался к римлянам и повелитель водной стихии Нот.


Он на влажных носится крыльях, —
Лик устрашающий скрыв под смольно-черным туманом,
Влагой брода тяжела, по сединам потоки струятся,
И облака на челе; и крылья и грудь его в каплях.
Только лишь сжал он рукой пространно нависшие тучи,
Треск раздался, и дожди, дотоль запертые, излились.
В поле хлеба полегли; погибшими видя надежды,
Плачет селянин: пропал труд целого года напрасный.
Суша и море слились, и различья меж ними не стало.
Все было — море одно, и не было брега у моря.
Кто перебрался на холм, кто в лодке сидит кривобокой
И загребает веслом, где сам обрабатывал пашню.
Тот над нивой плывет иль над кровлей утопшего дома
Сельского. Рыбу другой уже ловит в вершине у вяза.
То в зеленеющий луг — случается — якорь вонзится,
Или за ветви лозы зацепляется гнутое днище.
Там, где недавно траву щипали поджарые козы,
Расположили свои неуклюжие туши тюлени.
Долго земли проискав, куда опуститься могла бы,
Падает в море, кружа, с изнемогшими крыльями птица.
Гибнет в воде большинство; а немногих, водой пощаженных,
При недостатке во всем, продолжительный голод смиряет. (Овидий)

Завоевание Южной Италии, где находились греческие города-государства, способствовало установлению в Риме культа Аполлона, имевшего эпитет Медикус, так как вместе с приобретением новых богатств, римляне приобщили к своей постоянно трясущей их Лихорадке и пока еще совершенно неведомую, но несравнимо боле чудовищную болезнь – чуму. О главном предназначении Аполлона – покровителя искусств — римляне напрочь забыли. Они посчитали более практичным выставить сначала его против непрошеной чумы, а потом и его сына — бога медицины Эскулапа, в греческой бытности именовавшегося Асклепием. Организовав столь мощную защиту против болезни, римляне отдали своих зачумленных болезнью сограждан под их попечение.

Так как Аполлону частично пришлось взвалить на себя обязанности врача, у него появилась соратница по вопросам искусства – Минерва.

Воинствующий народ поклонялся конечно же своему богу войны Марсу, который у греков назывался Аресом. Заметьте, насколько воинственнее римляне греков, настолько имя Марса известнее имени Ареса. А богу войны всегда должна сопутствовать богиня победы Виктория. И неплохо было бы, если бы всем без исключения сопутствовала также и богиня любви. У греков она звалась Афродитой, у римлян — Венерой. Ей поклонялись все. В честь нее нашептывались самые нежные слова и воспевались гимны:


Ты, открывающая чудной властью
Дорогу к плодовитости и счастью
Бессчетной, суетной толпе людей,
Которым жизни ты самой милей;
Ты, в чьих руках искали миг забвенья
И бог небес, и грозный бог сраженья;
Ты, чья улыбка разгоняет мрак,
Ты, кем в сады обращена пустыня,
Когда по ней стремишь неслышный шаг.
Приди в наш мир, будь ласковой к нему,
Приди: пусть подозрения и ссоры,
Отчаянье, и зависть, и раздоры
Уйдут навек в ужасный мрак, во тьму,
В глубокую и вечную тюрьму:
Пусть все, что враждовало и боролось,
Услышав твой животворящий голос,
Восторженно склонится пред тобой:
Один закон да будет – только твой. (Вольтер)

Но, увы, вражда и раздоры отнюдь не собирались отправляться по указанию Венеры в «глубокую и вечную тюрьму». Более того, как это ни прискорбно признать, но благодаря необузданности людей в вопросах не столько любви, сколько разврата, имя богини любви потомки Эскулапа позволили присвоить неопрятным и неприличным болезням.

Жизнерадостный бог виноделия Вакх, умеющий порадовать опечалившуюся душу, однажды принес на римскую землю большое горе. «Началось все с того, что в Этрурии объявился некий грек низкого происхождения, совершенно невежественный в благородных науках. Это был жрец и прорицатель, причем не из тех, кто открыто служит богам, не скрывая ни занятий своих, ни учения, а совращает умы и руководит тайными ночными обрядами, тогда как ночные сборища в Риме давно запрещены. Сначала в его таинства были посвящены немногие, но затем доступ к ним становился все шире и для мужчин, и для женщин, а чтобы вовлечь еще больше людей, обряды стали сопровождаться попойками и пиршествами. И так как вино разжигало желания, а смешение под покровом ночи мужчин с женщинами и подростков со взрослыми позволяло забыть о стыдливости, Так стал набирать силу всевозможный разврат, в зависимости от вкусов и склонностей каждого.

Но дело не ограничилось растлением женщин и благородных юношей: из той же мастерской порока стали распространяться лжесвидетельства, поддельные печати и завещания, клеветнические доносы, отравления и убийства родных – такие, что подчас не оставалось для захоронения даже трупов. Много преступного делалось хитростью, но еще больше насилием. Долго насилие удавалось скрывать, так как крики насилуемых и убиваемых, звавших на помощь, заглушались воплями и завываниями, грохотом барабанов и звоном литавр.

Из Этрурии эта зараза проникла в Рим. Его правители постановили учинить розыск и поимку всех жрецов и жриц Вакха. Предпринятые меры против распутных представителей жизнерадостного бога пресекли бурно развивающийся заговор, многие поклонники разврата были закованы в колодки или казнены, многие святилища Вакха уничтожены. Вот так сложилась на римской почве судьба богини любви и бога вина, стремившихся приносить как можно больше радости людям, но извращенные этими людьми, принесшие им неисчислимые горести.

Меркурий покровительствовал представителям торговли и имел своим аналогом греческого бога Гермеса, по совместителю покровительствовавшего еще и ворам. Думаю, Меркурий не упустил этой возможности и тоже не оставил многочисленную братию воров и воришек вне сферы своего влияния.

Двуликий Янус охранял двери домов и ворота дворов. Одновременно его лик был обращен в прошлое и в будущее. В домах жили гении места – хранители очага и лары, покровители членов семьи. В повседневной жизни боги опекали римлян буквально на каждом шагу. Богом первого крика народившегося ребенка был Ватикан, первое слова вкладывал ему в уста Фабулин, Кунина стерегла колыбельку, Эдуса вместе с Потиной учили младенца есть и пить. Первый шаг ребенка за порог родного дома совершался под присмотром Абеоны.

Богов детства сменяли боги юности, брачных отношений, были боги, поддерживающие ставших немощными стариков. Умирающих людей римские боги тоже не оставляли. Цекул окутывал глаза мраком, Видуус помогал душе освободиться от отжившего тела, Нения заботилась об оплакивании. Короче, боги ведали абсолютно всем, что происходило в природе и обществе. Верховная жреческая коллегия Рима – понтифики создала специальные каталоги обращений к богам, дабы каждая конкретная молитва была обращена именно к тому богу, который отвечал за определенное ему дело. Только в этом случае она могла быть им услышана.

Такое обилие богов характерно лишь для очень древних народов, и то, что римляне, не относящиеся к их числу, поместили в свой пантеон такое несметное множество божественных помощников, говорит о том, сколь сложна была их жизнь, не менее сложна, чем у тех, кто делал лишь самые первые шаги в мире нарождающейся цивилизации. Без сфантазированной помощи небесных сил они бы не справились.

Большое количество богов покровительствовало римлянам в вопросах земледелия. Фавн – бог плодородия, скотовод, соответствовал греческому Пану, имел в женах богиню Фауну, присматривающую за животными. Тут же рядом была и прелестная богиня Флора – покровительница не только цветов, но и самой юности. Церера присматривала за полями и ее греческим прообразом была горестная Деметра. Но, пожалуй, главным среди них был Сатурн – бог урожая. Он отец Юпитера и соответствовал самому великому Кроносу. Именно при нем на Земле привольно раскинулся золотой век, в котором


Благоприятна весна и лесам, и рощам кудрявым,
Земли взбухают весной и просят семян детородных,
Тут всемогущий Отец Эфир, изобильный дождями,
Недра супруги своей осчастливив любовью, великий,
С телом великим ее сопряжен, все живое питает.
Чащи глухие лесов звенят голосами пернатых;
Снова в положенный срок Венера чувствует стадо;
Нива родит и растит. С дыханием теплым Зефира
Лоно раскрыли поля. Избыточна нежная влага.
Новому солнцу ростки уже не страшатся спокойно
Ввериться, и виноград не боится, что Австры задуют
Или что с неба нашлют Аквилоны могучие ливень.
Гонит он почки свои, всю сразу листву распуская.
Быть лишь такими могли недавно возникшего мира
Дни, не могло быть иной, столь устойчивой ясной погоды.
Верится мне, что была лишь весна, весну неизменно
Праздновал мир, и весь год лишь кроткие веяли Эвры
Вплоть до поры, когда свет увидела тварь и железный
Род людской из земли впервые голову поднял,
Хищные звери в лесах показались и звезды на небе.
И не могли бы стерпеть испытаний подобных растенья,
Если б такой перерыв между зноем и стужей покоя
Не приносил, и земля не знала бы милости неба. (Вергилий)

Чтобы получить милости от неба, древние римляне устраивали в честь Сатурна главный праздник – Сатурналий. Он проводился в декабре, когда все сельскохозяйственные работы заканчивались. Это был самый богато украшенный карнавал. На нем по жребию выбирался царь. Случалось, что эта честь выпадала и рабу, ведь «перевоплощение» на празднике предусматривалось обязательно. Здесь господа прислуживали рабам, а рабы могли раз в год позволить себе попонукать своими господами.

Как мы видим, римляне были озабочены не только вопросами повседневной надобности. В промежутках между заседаниями сената, военными походами, всевозможными работами и вспышками гнева рабов были и передышки: народные праздники с песнями, плясками, играми. В то время, пока римские музы молчали – народное творчество не безмолвствовало.

Существовал балаганный театр, где актеры использовали комические маски. В фольклорном театре разыгрывались небольшие одноактные пьесы любителями не столько прекрасного, сколько озорного, а часто и непристойного действа. Здесь чванливый глупец куражился над смешным стариком, а умный шарлатан – злой горбун «вставлял» мозги обжорливому дураку. Надо отметить, что в этом театре умник был не в почете – он шарлатан да к тому же еще и злой горбун. Это вроде нашего: интеллигент, да еще в очках, только во сто крат жестче. По всей вероятности, умнику доставалось «на орехи» по полной программе.

Все творчество, успевшее народиться на плохо удобренной для него римской почве, можно было встретить лишь на этих народных праздниках. Здесь звучали и гимны в честь богов и более чем фривольные песни, но тексты сих произведений до нас не дошли, и мы лишены возможности подпеть древним римлянам. Недосуг им было записать тексты гимнов, песен, пьес, быть может, от того, что необходимость составлять деловые бумаги и заниматься законотворчеством стояла на первом месте.