Глава 3


<p>Глава 3</p> <p>

Прошло три года.

Как-то раз непогожим осенним вечером усталая мать вернулась домой после очередных уроков и застала следующую картину: десятилетняя Айседора показывала незамысловатые движения группе девочек, декламируя стихотворение Уолта Уитмена «Я пустил стрелу в небо». Руки ее натянули воображаемую тетиву, тело напряженно изогнулось, а взгляд нацелился на воображаемого в небе орла. Девочки повторяли ее движения. Но они не копировали Айседору. Каждая из них натягивала свою тетиву и видела своего орла.

Мать сначала растерялась, а потом поняла, чего не хватает юным ученицам, села за пианино и начала аккомпанировать. На мгновение она поймала благодарный взгляд Айседоры. Дело пошло на лад.

Потом Айседора начала читать другое стихотворение Уитмена, об одуванчике:


Свежий, простой и прекрасный, освободившийся из плена зимы,
Из пригретого солнцем, укрытого травою тайника,
невинный, тихий, золотой, как заря,
Первый одуванчик весны кажет свой доверчивый лик.

Мать тут же подобрала к этому стихотворению красивую мелодию, и девочки, завороженные поэзией и музыкой, превратились в танце в нежные и трепетные пушинки незамысловатого цветка.

После ухода восторженных юных танцовщиц Айседора объявила матери о своем окончательном и бесповоротном решении оставить ненавистные ей школьные стены и о том, что с сегодняшнего дня она открывает платную школу танцев.

Из книги «Моя исповедь»:

Когда я слышу, как отцы семейства говорят, что работают для того, чтобы оставить своим детям как можно больше денег, мне приходит в голову мысль: осознают ли они, что удаляют из жизни детей всякое стремление к приключениям? Самое лучшее наследство, которое можно оставить ребенку, — это способность своими силами прокладывать себе путь. Богатым детям я не завидовала, наоборот, жалела их. Я была поражена мелочностью и бессмысленностью их жизни, и мне казалось, что по сравнению с этими детьми миллионеров я в тысячу раз богаче всем, ради чего стоит жить. Мне кажется, что ребенком надо начинать делать то, что человеку предстоит делать впоследствии. Интересно было бы знать, многие ли родители отдают себе отчет в том, что так называемым образованием, которое они дают детям, они только толкают их в повседневность и лишают всяческой возможности создать что-либо прекрасное или оригинальное. Но, вероятно, так оно и должно быть, иначе кто бы дал нам тысячи служащих для банков, магазинов и так далее, которые как будто необходимы для организованной и цивилизованной жизни.


Мать не нашла в себе ни сил, ни доводов противостоять решению дочери. Уже тогда она интуитивно почувствовала, что эта девочка пойдет своим путем.

А жизнь, полная тихих семейных радостей, продолжалась. И каждый вечер, когда мама приходила домой, дети спешили ей навстречу, наперебой помогали снимать верхнюю одежду и обувь, поливали из большого кувшина на руки, предлагали на ужин незамысловатые блюда, приготовленные по собственным рецептам. Необъяснимо-прекрасное душевное единение преображало небогатое жилище.

Музыкой и поэзией были наполнены вечера. Настоящее образование дети получали, когда мать играла им Бетховена, Шумана, Шуберта, Моцарта или читала стихи мудрого Лонгфелло:


И величественный голос,
Голос, шуму вод подобный,
Шуму дальних водопадов,
Прозвучал ко всем народам,
Говоря: «О дети, дети!
Слову мудрости внемлите,
Слову кроткого совета
От того, кто всех вас создал!
Дал земли я для охоты,
Дал для рыбной ловли воды,
Дал медведя и бизона,
Дал оленя и косулю,
Дал бобра вам и казарку;
Я наполнил реки рыбой,
А болота — дикой птицей:
Что ж ходить вас заставляет
На охоту друг за другом?
Я устал от ваших распрей,
Я устал от ваших споров,
От борьбы кровопролитной,
От молитв о кровной мести.
Ваша сила — лишь в согласье.
А бессилие — в разладе.
Примиритеся, о дети!
Будьте братьями друг другу!
Трубки сделайте из камня,
Тростников для них нарвите,
Ярко перьями украсьте,
Закурите Трубку Мира
И живите впредь, как братья!

Часто звучали стихи вечно юного Джона Китса:


В свой час своя поэзия в природе:
Когда в зените день и жар томит
Притихших птиц, чей голосок звенит
Вдоль изгородей скошенных угодий?
Кузнечик, вот виновник тех мелодий,
Певун и лодырь, потерявший стыд,
Пока и сам, по горло пеньем сыт,
Не свалится последним в хороводе.


В свой час во всем поэзия своя;
Зимой, морозной ночью молчаливой
Пронзительны за печкой переливы
Сверчка во славу теплого жилья.
И словно летом, кажется сквозь дрему,
Что слышишь треск кузнечика знакомый.

А самым любимым в семье поэтом был мудрый Уолт Уитмен:


Ребенок сказал: «Что такое трава?» — и принес мне полные горсти травы.
Что мог я ответить ребенку? Я знал не больше его, что такое трава.
Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из зеленой материи — цвета надежды.
Или, может быть, это платочек от Бога,
Надушенный, нарочно брошенный нам на память, в подарок.
Где-нибудь в уголке есть и метка, чтобы, увидя, мы могли сказать чей?
Или, может быть, трава и сама есть ребенок, взращенный младенец земли.
А, может быть, это иероглиф, вечно один и тот же,
И, может быть, он означает: «Произрастая везде, где придется,
Среди чернокожих и белых людей, всем им даю одно ».
А теперь она кажется мне прекрасными нестрижеными волосами могил.

Семейство Дункан не замечало, что засиживается до глубокой ночи. Мать самозабвенно уходила в мир музыки и поэзии, дети восторженно и увлеченно следовали за нею. Для них насущной необходимостью стало постоянное духовное общение с миром, пусть и при недостатке материальных благ.