Правление в России Анны Иоанновны и ее фаворита Бирона.


</p> <p>Правление в России Анны Иоанновны и ее фаворита Бирона.</p> <p>

Анна Иоанновна, племянница Петра 1, герцогиня Курляндская воцарилась на русском престоле в 1730 году. Но час ее торжества пробил не сразу. После смерти Петра старая знать желала отдать бразды правления маленькому Петру, сыну несчастного царевича Алексея, и под его младенческой рукой править так, как было бы угодно ей. Группировка могучего в политическом отношении Меньшикова воспротивилась сему действу и при помощи гвардейских полков вручила бразды правления вдове Петра Екатерине. При Екатерине 1 фактическим правителем России стал Меньшиков. Однако вскоре императрица умерла, умер и внук Петра. Меньшиков остался без своих покровителей и Верховный Тайный Совет отослал его вместе со всей семьей в холодную безрадостную сибирскую ссылку.

Старой знатью решено было пригласить на русский престол вдовствующую герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, племянницу Петра 1. При обсуждении вопроса о кандидатуре Анны было заявлено: «Надобно нам себе полегчать, чтоб воли себе прибавить», и члены Совета решились предоставить Анне так называемые «пункты», весьма существенно ограничивающие ее власть. Анна согласилась принять и подписать их, так как, несмотря на все ограничения, ей все же представлялось заманчивым превращение из захолустной герцогини в российскую императрицу.

Огромное большинство дворянства было недовольно затеей Верховного Совета, однако в политических планах и пожеланиях этого дворянства не было единства: одни хотели полного восстановления традиционного самодержавия, другие составляли проекты ограничения верховной власти, но не в пользу кучки боярских олигархов, а в пользу более широких кругов дворянства.

Когда Анна торжественно въехала в Москву, противники Верховного Совета вошли с ней в тайные переговоры и предложили «принять самодержавие таково, каково наши славные и достохвальные предки имели». Анна не заставила себя долго просить: она приказала принести «пункты». «И те пункты Ее Величество при всем честном народе изволила, приняв, разорвать» и объявила о «восприятии ею самодержавства как издревле родители наши имели».

«Высокая, тучная, мужеподобная дочь слабоумного царя Ивана Алексеевича Анна таила в грубых чертах своих страшное сходство с великим дядей. Пустая, ленивая, незначительная, угрюмая и при этом помешанная на развлечениях, Анна меньше всего заботилась о сохранении Петрова наследства. Ей было наплевать на Россию, которую она оставила в ранней юности, выданная замуж за герцога Курляндии, она не знала своей родины, да и знать не желала. У нее была одна страсть – конюший Бирон, с которым императрица сошлась после смерти мужа. Склонная к единобрачию и верности, но бессильная сделать Бирона хотя бы тайным мужем – он был женат, Анна осыпала его бесчисленными милостями.

Намаявшись скукой, бедностью, интригами ничтожного Курляндского двора, новая русская царицы, выйдя на широкий российский простор, превратила свою жизнь в сплошное увеселение, в нескончаемые праздник. Бирон, не занимавший никаких государственных постов, показывался на этих балах в атласном кафтане небесного цвета, так идущих к его серо-голубым холодным глазам, при орденах и ленте, весь в сверкании драгоценных каменьев, окруженный угодливостью и лестью, рослый, красивый, надменный, он купался в лучах своего величия, и Анна Иоановна была счастлива.

Бирон по нутру — просто конюх, обожавший лошадей, запах стойла и навоза. То была единственная бескорыстная страсть временщика, и тугая, неуклюжая Анна, сделав над собой великое усилие, научилась превосходно ездить верхом. Теперь герцог уже не мог помешать ей заглядывать в конюшни и сопровождать его в дальних верховых прогулках. От государыни после этих прогулок крепко пахло конским потом, и, прискучивший ее липкой привязчивостью, Бирон испытывал прилив нежности именно от запаха этого конского пота.

Когда Анна оставалась одна, свинцовая тяжесть одиночества наваливалась ей на грудь. Мучительное это чувство возросло у царицы до размеров душевного недуга. Неспособная в дикой мозговой лености ни к государственным делам, ни к чтению, ни к серьезной беседе, она находила спасение лишь в шутах. В их возне, ссорах, драках, визготне, сплетническом тараторе рассеивалась ее угрюмость, она отвлекалась от тяжелых мыслей о близящейся старости и вечном нездоровье.

Жутковат, даже грозен был шутейский штат императрицы. Среди обычных шутов в пестрых костюмах – одна штанина красная, другая синяя, колпак с бубенчиками или шапка с ослиными ушами, в руке – погремушка с горохом – всевозможных уродцев – горбунов, гномов, колченогих, ласторуких, самовароподобных, блеющих, мычащих, кукарекающих, пузыри пускающих, слова путного молвить не умеющих, попадались ряжие молодцы чужеземного происхождения, скрывающие под шутовским нарядом острый ум, ядовитую злость, отвагу и литые мускулы наемных убийц. Предерзкие художества, кои они творили, пользуясь своей безнаказанностью, озадачивали даже видавших виды придворных». (Ю. Нагибин)

Самым большим чудачеством царского двора стало известное на весь мир строительство Ледяного дома. «Между Адмиралтейством и Зимним дворцом, как бы по мановению волшебного жезла, взросло в несколько дней дивное здание, которого ни одна страна, кроме России, не производила, и какое мог только произвесть суровый север с помощью жестокой зимы 1740 года. Все здание было из воды. Фундамент клался из воды; стены, кровля, стекла, украшения выводились из не же; все спаявалось водою; вода принимала все формы, какие угодно было затейливому воображению дать ей. И когда солнце развернуло свои лучи на этом ледяном доме, он казался высеченным из огромного куска сапфира, убранного фигурами из опала.

Самый чистый лед, наподобие больших квадратных плит, разрубали, архитектурными украшениями убирали, циркулем и линейкой размеривали, рычагами одну ледяную плиту на другую клали и каждый раз водою поливали, которая тотчас замерзала и вместо крепкого цемента служила. Таким образом, через короткое время построили дом, который был длиною восемь сажень, шириною в две сажени с половиною, а вышиною вместе с кровлею в три сажени.

Напереди перед домом стояло шесть ледяных пушек, которые имели колеса и станки ледяные же. Эти пушки величиною и размером против медных трехфунтовых сделаны и высверлены были. Из оных пушек неоднократно стреляли; в каковом случае кладено в них пороху по четыре фунта, и притом посконное или железное ядро заколачивали.

Напоследок в том же ряду у ворот стояли два дельфина. Сами дельфины с помощью насосов огонь от зажженной нефти из челюстей выбрасывали, что ночью приятную потеху представляло. Когда на оный дом вблизи смотрели, то с удивлением была видна вверху на кровле точеными статуями украшенная галерея. Самый дом имел дверные оконные косяки, также и пилястры, выкрашенные краскою наподобие зеленого мрамора. В окнах, как рамки, так и стекла сделаны были из тонкого чистого льду. Ночью в оных окнах много свеч горело, и почти на каждом окне видны были на полотне писанные смешные картины, причем сияние сквозь окна и стены проницающее, преизрядный и весьма удивительный вид показывало. Всюду горшки с цветами и с померанцевыми деревьями, а подле них простые ледяные деревья и ветви ледяные же, на которых сидели птицы, и все с изрядным мастерством было сделано.

По правую сторону дома изображен слон в настоящей его величине, на котором сидел персианин с чеканом в руке, а подле него два персианина в обыкновенно человеческой величине стояли. Сей слон внутри был пуст и так хитро сделан, что днем воду, вышиною в двадцать четыре фута пускал, которая из близ находящегося канала адмиралтейской крепости трубами проведена была, а ночью, к великому удивлению всех смотрящих, горящую нефть выбрасывал. Сверх же того, мог он, как живой слон, кричать, каковой голос потаенный в нем человек трубою производил.

На левой стороне дома, по обыкновению северных стран, изо льда построена была баня, которая, казалось, будто бы из простых бревен сделана была, и которую несколько раз топили, и действительно в ней парились.

Теперь посмотрим, каким образом убраны были покои. В одном из них на одной половине стоял убранный стол, на котором находилось зеркало, несколько шандалов со свечами, которые по ночам, будто нефтью намазаны, горели, карманные часы, в которых находились колеса сквозь светлый лед видные, и всякая посуда. На другой половине видна была преизрядная кровать с завесом, постелью, подушками и одеялом, две туфли, два колпака, табурет и резной работы комель, в котором лежащие ледяные дрова нефтью вымазанные, которые многократно горели. Подле стола по обоим сторонам стояли резной работы два долгие стула, а в углах две статуи. Тут же стоял резной угольный поставец с разными небольшими фигурками, а внутри оного стояла точеная посуда, стаканы, рюмки и блюда с кушаньем. Все оные вещи изо льда сделаны и приличными натуральными красками выкрашены были.

Вот наступил день торжественного шутовского шествия. Тяжело выступает огромный слон – сильное мудрое животное из числа четвероногих, которое, однако же, повинуется, как вы видите, маленькому двуногому животному, может быть и довольно глупому. Но этот простачок получил от оного лукавого выскочки из своего рода талисман – молоток, которым он, сидя на его хребте, долбит силача и мудреца в голову и управляет им как хочет.

Но каких это двух зверьков везут на спине его в огромной железной клетке? Народ, несмотря на присутствие императрицы, встречает их радостными восклицаниями, хохочет, плещет руками. Поезжай они на слоне и не в клетке, народ не посмел бы смеяться! Эти зверьки, судя по образу их, человечки. Один – Кульковский, другой – супруга его, бывшая барская барыня. Кланяйтесь им господа и госпожи, и поздравляйте их со вступлением в законное супружество. Они едут из церкви на свадебный обед, провожаемые многочисленным поездом. Напыщенные, как лягушки, собравшиеся в быки, сидят против друг друга в богатых креслах. Штоф, бархат, золото, вспыхивают от луча солнечного, сквозят через железные прутья клетки, муфты придают новобрачным высокую степень кукольного барства.

С какой высоты смотрят новобрачные на толпу! Все мало и низко перед ними. С каким самодовольством озираются они! Не для них ли съезд двора, стечение всего Петербурга? Для них собрание всей России – все диковинки, нигде еще не виданные!

Глядите, глядите, что за странный поезд тянется за экипажем новобрачных! Честь первых за ними принадлежит острякам или, лучше сказать, оленям, на которых они едут. Красивые животные дрожат и упираются; от страха по шерсти их пробегают тени. За ними новгородцы на паре козлов, малороссияне на волах, чухонцы на ослах, татарин со своей татаркою на откормленных свиньях, на которых посадили их, чтобы доказать, как можно преодолеть натуру и обычаи. Тут и рыжеволосые финны на крошечных конях, камчадалы на собаках, калмыки на верблюдах, зыряне, которых честность могла бы поспорить с немецкою, ярославцы, взявшие верх на этой человеческой выставке статью, красотою, щегольством наряда, и так далее, все сто пятьдесят разноплеменных пар, каждая в своем народном костюме.

Блеянье, лай, мычание, рев, ржание, звон бубенчиков и колокольчиков – какая чудесная музыка при этом диковинном поезде! Опять скажу, только в России можно было составить такой богатый этнографический праздник. На одной площади собрался весь север Азии и почти весь восток Европы: для этого стоило только русской царице махнуть платком из окна своего терема.

За торжественным обедом поэт Тредьяковский громогласно произносит стихи «собственной работы»:


Здравствуйте женившись, дурак и дура,
Еще… тота и фигура!
Теперь-то прямое время вам повеселитца,
Теперь-то всячески поезжаны должно беситца.
Ну, Мордва, ну, Чуваша, ну, Самоеды!
Начните веселье, молодые деды!
Балалайки, дудки, рожки да волынки!
Сберите и вы бурлацки рынки.
Ах, вижу, как вы теперь рады!
Гремите, бренчите, гудите, скачите.
Шалите, кричите, пляшите!

Обед кончился, начинаются пляски, каждая пара свою национальную. Там плывет лебедкою русская дева, и около нее увивается соколом ее товарищ; за ним ломаются, как одержимые духом, пары в шайтанской пляске; далее пристукивают казачка или выкидывают журавля. Тут мечутся степным вихрем цыгане: «Эй, жги, говори! Эвон! Эвон!» – и взоры исступленно красноречивы, и каждая косточка говорит, каждая жилка бьется, и грудь дышит бурею любви.

Пир кончен, новобрачные со своим пестрым многочисленным поездом отправляются в прежнем порядке в Ледяной дом. Здесь, под звуки труб, литавр и гобой высадили их из железной клетки и отвели с подобающею честью в спальню, где и заперли. Поезд распущен. Часовые приставлены к дому, чтобы влюбленная чета не могла из него освободиться. Каков алтарь Гименею!.. На что ни садятся, к чему ни прикоснуться – все лед, отовсюду пышет на них холод, ближе, теснее, наконец, душит, костенит их.

Несколько минут утешает их огонь в ледяном камине, на ледяных свечах; но этот фосфорный огонь не греет – вот и он слабее пробегает по ледяным дровам, цепляется за них, бьется, умирая, исчезает. Холодно, мрачно, как под землею. Сердце замерло. Сначала молодые силятся побороть холод; то бегают взад и вперед по комнате, пляшут, кривляются, то кувыркаются, то колотят друг друга. Смех да и только!..

Нет более сил выдерживать. Стучат в дверь, стонут, умоляют часовых выпустить их, припадают заочно к их ногам, клянутся по гроб не забыть их благодеяний, обещают озолотить их. Ничто не помогает. Отчаяние берет верх. От мольбы переходят к проклятиям: все проклинают, что только носит имя человеческое; ломают и уничтожают все, что могут разломать и уничтожить; силятся разрыть стену… наконец, поддавшись отчаянию, садятся на постель. Глаза слипаются, дремота одолевает их все более и более; смерть уже протягивает к ним руки, усыпляет их, убаюкивает сказками, сладкими видениями; еще одна минута и… они заснули бы навеки.

Но утро уже отрясает свои белокурые кудри из-за снежного подзора; начинает светать. К новобрачным входит караульный офицер и, найдя их в предсмертном усыплении, старается оживить. Новобрачных оттирают снегом и относят на квартиру, где помощь лекаря скоро возвратит их к жизни». (И. Лажечников)

А ближе к весне Ледяной дворец тает. Погибает «чудесный, хрупкий, недолговечный памятник мимолетного монаршего каприза, жутковатый символ пустой растраты народных сил, мастерства, выдумки, таланта, пышный, сверкающий и бессмысленный, как и все это царствование.

Вскоре заболела Анна. С тех пор как она занемогла – лекари не умели назвать болезни, обглодавшей ее, словно собака кость, – а двор не обращал на нее внимания, изощрялся в устройстве все новых и новых увеселений, машкерадов, шутейских потех, одна причудливей другой». (Ю. Нагибин)

В 1740 году Анна умерла, назначив в завещании Бирона регентом при ее двухмесячном внуке. Временщик продолжал политику императрицы: широкой рукой тратил казенные деньги, которые собирались с крестьян с помощью военных экзекуций. Недовольство русских людей было столь велико, что взоры многих обернулись на дочь Петра Великого царевну Елизавету. Очередной военный переворот в 1741 году возвел ее на престол, а малолетний император был сослан на север России и впоследствии, когда вышел из детского возраста, заключен в Шлиссельбургскую крепость.

Так закончилось смутное царствование в России Курляндской принцессы и временщика конюха Бирона, пришел конец истерически-взбалмошного и унизительного правления.