Пряный аромат Древней Индии. Рерих.


</p> <p>Пряный аромат Древней Индии. Рерих.</p> <p>

На крыльях ветра, «возвращающегося на круги своя» опустились мы с тобой, мой дорогой читатель, в чарующий мир Древней Индии, раскинувшийся в обширнейшем треугольнике Земного Шара между Аравийским морем, Гималаями, извилистой цепью опоясывающих страну с севера, и Бенгальским заливом. Думается, само проведение таким удачным месторасположением изолировало эту чудесную страну от других стран и народов, исключительно для того, чтобы создать здесь своеобразный мир обычаев, религий, законов, нравов.

И вот теперь по этой, до краев наполненной пряными ароматами стране, и отправился мы бродить, взяв с собою в провожатые замечательного человека, известнейшего во всем мире индийского писателя и поэта Робиндраната Тагора, для которого родина была подобна священной роще,


Вокруг которой света стена
Из солнца, звезд и планет,
К ней путь потаенный ведет
Близ сердца Вселенной — вход,
Туда и идем — на Свет.

Размеры этой страны огромны — она не уступает по территории площади Западной Европы. Здесь проживает одна седьмая часть населения всего Земного шара, которая объединяет в себе не менее 14 народов, говорящих более чем на двухстах языках и диалектах.

На этом громадном полуострове умудрились расположиться буквально все климатические пояса земли. Снега, лежащие на вершинах величайших в мире Гималайских гор, своим арктическим дыханием охлаждают тропический зной долины. На этих-то, сверкающих своей неземной красотой вершинах, и обитают наиболее почитаемые индусами боги, потому как ослепительная чистота снегов самое подходящее место для их пребывания. В вечных ледниках Гималайских гор зародились и две величайшие реки мира — Ганг и Инд, водная стихия которых для индусов священна. Чуть ниже снегов, на крутых склонах раскинулись цветущие, наполненные живительной прохладой, альпийские луга.

Две стороны огромного индийского треугольника омывают океанические волны. Порой неровный характер Океана может разгневаться и позволить себе изрядно потрепать беззащитные берега, безнадежно взывающих к бесчувственной пучине:


Пучина, подчас ты сама
Бурным чувствам своим уступаешь, сходишь с ума,
И на землю бросаешься грудью, давишь ее.
Содрогается суша — страшит ее буйство твое.
Сокрушает землю твоя непомерная страсть,
Вот-вот бросишь ее мраку в бездонную пасть,
В небытие…

Но вот стихия умиротворяется, появляется совсем иной облик недавно грозящего всеми своими несметными силами Океана, и люди поют ему песню покоя:


Остыв, ты никнешь в тоске,
Виновато вздыхая на желтом прибрежном песке.
Утро встает над тобой, спокойно глядит на тебя,
Вечер — возлюбленный твой, тебя утешает, любя,
Волны целуя твои, уходит в храм темноты.
Слушает поздняя ночь, как в отчаянии каешься ты.
Глухи рыданья твои, их сдерживаешь с трудом,
Море! Ты наша праматерь, тобою земля рождена.
Дочь свою к сердцу прижав, не знаешь покоя и сна.
Вечно в тревоге твой дух, надеждой согрет,
Чудится — вслух читаешь страницы священных вед.
Ты вечно баюкаешь землю, целуешь ее берега,
В пенных объятьях сжимаешь. Тебе дорога
Каждая отмель, и ты лазурным покровом волны
Стараешься землю укрыть. О, как ваши игры нежны.

Плещутся лазурные волны, лижут вплотную подступившие к ним переплетенные в нескончаемом узоре корни тропических дремучих джунглей, которые с самой глубокой древности покрывали почти все земли Индии. Здесь «обнимаясь с лианами и ползучим кустарником, в тесном единении живут и могучий баньян, и акация, и священное дерево Ним. Здесь не встретишь чистой воды, разве что пруд, похожий на лужу, весь зеленый от гнилой листвы, которая летит и летит с деревьев. Узкие тропы, извиваясь точно змеи, теряются в темной чаще. На ветвях стаи мартышек. С баньянов свисают сотни воздушных корней и обезьяньих хвостов, от оскаленных обезьяньих зубов и распустившихся цветов белым бела плакучая шефалика во дворе разрушенного храма, спрятавшегося среди джунглей».

Джунгли хранят в своих ужасающе-чарующих недрах не только замшелые страхи, но и чрезвычайные богатства: древесину, лекарственные травы, пряности, без которых индийская кухня не ценилась бы так высоко во всем мире за своеобразные вкусовые качества. Из джунглей отважные и опытные охотники всегда приносят знатную добычу. Многих животных индийцы научили жить рядом с собой, начиная от мелких куриц и кончая крупными слонами.

Что и говорить, земля Индии несет в своем обширном подоле щедрые и нескончаемые дары для детей своих. Но столь пышные подношения отнюдь не даются даром. За них приходится расплачиваться весьма крупной монетой, поливая обильным потом отвоеванные у джунглей участки. А чуть зазеваешься, и чащоба вновь норовит вернуть себе обихоженные людьми земли.

Но страшней джунглей безводные пустыни. У них-то уж ничего не отвоюешь. Здесь, случается, годами не выпадает ни единой капли дождя. Зато есть места, которые принимают на себя самое большое количество влаги в мире. А еще в Индии случаются сокрушительные катастрофы, когда «ветер превращается в настоящий ураган, и стихия, словно найдя выход своим силам, разражается неистовым ливнем. В беспросветной тьме ночи промокшие насквозь люди взбираются на крыши, толпятся на берегу пруда, карабкаются на деревья, некоторые лезут даже на верхушки храма. Издалека доносится нарастающий гул разбушевавшейся воды, и вот один за другим налетают два вала, затопив деревню на восемь локтей.

К утру вода спадает и в лучах восходящего солнца предстает ужасающая картина опустошения: домов почти не осталось, людей не видно, торчат лишь обломанные стволы пальм, ставших добычей разъяренной стихии, да валяются манговые и хлебные деревья, вырванные с корнем. Тут и там лежат сорванные с домов крыши. Вид у них такой жалкий, печальный, словно они горюют, разлучившись со стенами. Поблескивают разбросанные кувшины, кастрюли, валяются утопленники, трупы волов, собак, шакалов, принесенные потоком из другой деревни.

Некоторые жители всю ночь провели на бамбуке, который швыряло из стороны в сторону стремительным течением, другие поранились о колючки мадара, но все же спаслись, однако были и такие, которые падали в бушующий поток вместе со стволами. Когда вода отступила, люди, уцелевшие на деревьях спустились на землю и принялись отыскивать среди погибших своих родных. Многие трупы так и остались неопознанными: течение принесло их из других мест.

Время шло, а трупы так и лежали, никто не сжигал, не закапывал их. На мертвечину стаями слетались стервятники, которым не пришлось соперничать ни с шакалами, ни с собаками, потому что для шакалов и собак та страшная ночь оказалась последней».

Стараясь защититься от стихий, женщины рисовали на дверях своих жилищ охранительный знак — по форме такой же как свастика, которая во времена далекой древности была знаком солнца и света, а значит жизни и блага. В честь этого охраняющего знака совершали обряд почитания, желая тем самым приблизить наступление новых солнечных дней.

А когда они приходили, чудилось, — Индия самое идеальное место на земле. Здесь почти каждое утро «выдавалось на редкость ясным. Солнечные лучи, словно омытые потоком отшумевшего ливня не жгли, а грели мягко и ласково. Невысохшие капельки в сиянии восходящего светила рассыпались вокруг мириадами бриллиантов. Зарево радости огромным сказочным лотосом расцветало на небесах, освещало долины, леса и реку.

Вот пересекла радугу стая журавлей. Снуют по деревьям белки. Осторожно высунулась из кустов заячья мордочка и тут же исчезла. За ней вторая, третья. Забравшись на крутые склоны, пощипывают травку горные козлята. На лугу пасутся коровы, издали доносится пастушья песня. Женщины, прижимая кувшины к бедру, идут за водой; вцепившись в край сари, за ними бегут ребятишки. Старик собирает цветы, чтобы положить их к изваянию богини. На берегу реки собралась огромная толпа желающих совершить омовение. Шум и говор слились с неумолчным плеском реки».

Не описание ли это райского уголка, мой дорогой читатель, не здесь ли можно было бы раскинуться эдемскому саду?..

Но здесь раскинулась Индия!

В незапамятные времена ее населяли дравиды — люди невысокого роста, с темной кожей, черными волосами и широкими носами. И в наши дни среди жителей южных районов страны еще встречаются представители того древнего рода.

В 1925 году археологи обнаружили самые древние останки индусской цивилизации. Они объявили миру о своем поразительном открытии, о том, что встретились с одной из величайших и древнейших цивилизаций, имя которой было дано — Хараппская.

Среди джунглей в долине реки Инд затерялись развалины больших городов, относящихся к Ш тысячелетию до нашей эры. Два самых крупных города занимали площадь равную пяти квадратным километрам. В существовавших некогда городах, на самом высоком месте были построены цитадели, укрепленные мощными стенами, где обычно жители спасались от наводнений и непрошенных гостей. Прямые и широкие улицы пересекались строго под прямым углом. Градостроители, планировавшие их, учитывали направление «розы ветров», благодаря чему каждый проулок хорошо продувался, что при столь жарком климате было отнюдь немаловажно. Двух и трехэтажные дома строились из на редкость крепкого кирпича. Вместо окон в толстых стенах сделаны были небольшие отверстия, прекрасно предохранявшие жильцов дома от утомительно-изнуряющих солнечных лучей. Все жилища имели водопроводы, что позволяло людям совершать омовения не выходя из дома. Для массовых ритуальных омовений был предназначен огромный бассейн, в который с помощью специальных устройств всегда подавалась свежая проточная вода.

Городское население занималось самыми разнообразными ремеслами, причем представители одной и той же профессии жили на своей и только своей улице. Свидетельствами безвозвратно утраченного огромного богатства могут служить немногие сохранившиеся изделия из золота, серебра и драгоценных камней. Среди раскопок встречается множество глиняных статуэток, изображавших обнаженных женщин, украшенных причудливыми головными уборами.

Ювелирные изделия и глиняные статуэтки помогают хоть в какой-то степени представить себе жизнь этих ушедших в безвозвратную вечность людей. Вот танцовщицы при храме: юная, длинноногая, стройная, словно камышинка, украшенная множеством браслетов на руке, она, продолжает свой танец в веках уже не только перед представителями храмовой знати, но и перед нами. Ей посчастливилось дожить до нас, а нам посчастливилось повстречаться с ней.

А вот и сам жрец. Он необычайно красив. Его мантия, перекинутая чуть небрежно через плечо, украшена орнаментом в виде священного трилистника. Тщательно подстриженные волосы перехвачены широкой лентой. Скульптор запечатлел жреца в момент благостного состояния — погружения в молитву. Глаза его полузакрыты — они смотрит в глубь сущего. Наверно из уст вот таких жрецов произносились самые древние гимны:


Пусть небо и земля оросят нас медом,
Те, что медом пропитаны, мед источают,
Медом воздействуют,
Те, что приносят жертву
И богатство богам,
Великую славу, добычу и мужество нам.

В период, когда Хаппская цивилизация начала клониться к своему закату, в пределы Индии пришли племена ариев из земель древней Европы. Произошло это в 2700 — 2100 годах до нашей эры. В их мирную жизнь вмешалась стихия Природы. Пришло глобальное похолодание и согнало с обжитых родных просторов этих людей. Полярные сияния расцвели на небесах там, где раньше светили лишь солнце и луна. Полярная ночь стала надолго закрывать голубой небосвод. Нестерпимый холод теперь вечный спутник арийских племен. И пришлось им искать иные земли. И пустились они в дальний, тяжкий путь, в теплые страны. И пришли многие из этих племен в Индию.

Кочевые племена будущих жителей Индии постепенно продвигались со своими семьями и бесчисленными стадами все дальше в глубь страны. Надо признать, что встречи с аборигенами происходила по разному: где-то мирным путем, а где-то приходилось брать в руки оружие. Светлоликие и светловолосые кочевники, слившись с темноликими индийцами, образовали новый народ, обладавший приятным смуглым цветом кожи, черными волосами, миндалевидными глазами и носами, более правильной формы, нежели носы исконных представителей этих земель.

Вместе с ариями в Индию пришел совсем иной мир религиозных представлений, в котором жили иные боги и богини. Их гимны и молитвы составили огромное собрание священных преданий — вед. Значительно позднее пришел и иной язык, получивший название ведийского санскрита. Язык этот оказался необычайно сложен и поэтому доступен лишь грамотному жречеству и образованной знати. К примеру, словосочетание «хвалебная песнь» насчитывало около пятидесяти синонимов, а у слова «битва» их было более тридцати. Таким же разнообразием отличалось и словообразование. Сложные слова вмещали в себя до двадцати-тридцати членов. Чрезвычайно длинным словам соответствовали и чрезвычайно сложные и длинные предложения. Иногда одно предложение могло занять две-три печатных страницы.

Но во времена прихода ариев никакого санскрита еще и в помине не было. В течение тысячелетий предания-веды, не занесенные в манускрипты, передавались из уст в уста, заучивались самоотверженными монахами что называется назубок. Они не смели изменить в них ни буквы, ни слова. Любая забывчивость влекла за собой жесточайшее наказание. Вследствие же столь неукоснительной скрупулезности древние монахи донесли до наших дней знания, не искаженные временем. За что им огромнейшая благодарность.

Почитание древнейших вед в Индии настолько велико, что даже и сегодня все обязательные отправления культа: будь то рождение ребенка, свадьба, смерть — выполняются строго в соответствии с живущим в веках ведическим ритуалом. Молитвы, которые современный брахман произносит три раза в течение дня, составлены из тех же самых стихов-вед, которые служили молитвенными стихами и два, и три тысячелетия тому назад. Различных ведических заговоров целое множество. Вот так звучит заговор против проклинающего:


Нас клянущих, нас не клянущих
Кто клянет нас, кто проклинает.
Разрази его, как дерево молнией,
На корню он да высохнет.

А вот весьма разумный заговор для влюбленного, бесконечно страдающему от ревности:


Первым приступом приступит ревность.
Другим приступом приступит ревность.
Это полымя муку сердечную
Мы в тебе для тебя погасим.
Как у земли мертво страдание,
То страдание мертвее мертвого,
Как у мертвого то страдание,
Будь мертва у ревнивца ревность.
В твоем сердце оно ворошится
То ревностное твое чудовище.
Эту ревность я ныне выпущу,
Ровно пар из мехов горячих.

Самое серьезное заклинание обращено к вездесущей смерти:


Поклон оружию богов,
Поклон оружию владык,
И тебе, Смерть, поклон особый.
Твоему поклон благословению,
Твоему поклон проклятию,
Поклон твоей приязни,
И неприязни поклон особый.
Ведунам твоим поклонение,
Твоим снадобьям поклонение,
Смерть, кореньям твоим поклонение
И брахманам поклон особый.

Но веды несли в себе не одни лишь заговоры и молитвы, они стали ценнейшим источником знаний об индийском обществе и о представлении этого общества об окружающем его мироздании. Впоследствии тексты гимнов и заклинаний были собраны воедино и составили первый памятник индийской литературы под названием «Ригведа». Он вобрал в себя 1028 гимнов и по своему объему значительно превосходит древнегреческие поэмы «Илиаду» и «Одиссею» вместе взятые. Несмотря на то, что священные тексты в конце-то концов были увековечены на бумаге, до сих пор знание их отдельных фрагментов наизусть является обязательным для каждого образованного индуиста.

Главным ритуалом ведического культа стало жертвоприношение богам. В понимании древних людей именно жертва казалась идеальным средством для общения с Небожителями. За свершившимся жертвоприношением следовала настойчивая просьба, непременно ждущая своего удовлетворения. И в этом не было ничего зазорного. Ведь боги живут тем, что жертвуют им люди, а люди, в свою очередь, поддерживают бренную жизнь той помощью, которую удается получить с небес. Причем существовал довольно точный прейскурант цен в небесно-приземленном обмене: я тебе даю это, а в замен должен получить соответствующее моему дару твое вознаграждение.

Случалось, просьба к богам была настолько велика, что за ее исполнение требовалось принести в жертву человека. Но такое кощунственное действо происходило крайне редко. Невероятно сложный ритуал жертвоприношений выполнялся исключительно жрецами-брахманами по текстам священных вед. Он сопровождался как произнесением множества магический заклинаний, так и обильным пиршеством, состоящим из жертвенного мяса и не менее обильным возлиянием сомы — пьянящего и возбуждающего напитка. Словом, индийцы не упускали возможности лишний раз собраться за дружеским столом, совмещая приятное с полезным — и богов попотчевали, и себя не забыли. Всем хватило. Никого не обидели. Я думаю, что боги не имели ничего против столь приятного во всех отношениях времяпрепровождения…

О людях той древней поры ученый Винтерниц написал следующие строки: «Нам нет нужды представлять себе народ „Ригведы“ ни как наивных пастушков, ни как орду грубых дикарей, ни, с другой стороны, как людей ультранаучной культуры. Картина, которую развертывают перед нами их песнопения показывает, что арийские индийцы были деятельны, жизнерадостны и воинственны. Это был народ, имевший простые и отчасти еще дикие обычаи».

Строя свои первые жилища, этот народ не забывал о необходимости построить и свою Вечность. Ведь «Свой двор — это еще не конец Вселенной» — разумно предупреждает древняя пословица. В многочисленных мифах о происхождении Мира беспрестанна билась и пульсировала человеческая мысль в поисках ответов на вечно задаваемые вопросы: откуда все это окружающее величие и откуда мы сами? Из какого материала богу удалось сотворить стихии? Из какого — живых существ? Что это был за лес и что за чудное дерево, из которых неведомо кто сумел вытесать Небо и Землю? Что есть начало, конец и бесконечность?.. Ведь


С конечным бесконечное едино.
В ничтожно малом скрыта беспредельность.
Песчинка целый мир в себе таит.
Нет ни конца, ни края небесам.
Но как бездонным небом овладеешь?
Ни малого нет в мире, ни большого.
Есть только безграничность бытия.
С землей простился я, закрыл глаза
И окунулся в этот океан,
Стремясь непостижимое постигнуть.
Нет бытию границ. Оно безмерно.
Постигнуть я хочу судьбу земли,
Во всех многообразных проявленьях.
Перелистаю я все книги жизни,
Незримый лик земли узреть смогу,
С любовью созерцая прелесть мира,
Земную постигая красоту. (Р.Тагор)

Не было, пожалуй, в мире ни одного народа, который не пытался бы ответить на вечные вопросы, но по разнообразию и богатству фантазий на эту тему Индия выходит на одно из первых мест. В понимании древнего индийца некая абстрактная творческая сила неведомо как сотворила Вселенную. Согласно ведическому гимну «Ригведы»


Тогда не было ни сущего, ни не-сущего;
Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним.
Что в движении было? Где? Под чьим покровом?
Чем были воды непроницаемые, глубокие?
Тогда не было ни смерти, ни бессмертия, не было
Различия между ночью и днем.
Без дуновения само собой дышало Единое,
И ничего кроме его не было.
Из чего возникло мироздание, создал ли
Кто его или нет?
Кто видел это на высшем небе,
Тот поистине знает. А если не знает?

Сплошные вопросы, вопросы, вопросы… И в наше время мы не знаем ответов на них. И вряд ли узнаем когда-нибудь…Вечная Тайна своим призрачным шатром накрыла мир людей и подарила им возможность творить свои бесконечные Вселенные, сеять семена мысли, творчества, фантазии…


Ночь-Богиня нисходит, озирая мир своими звездами-очами;
Она облеклась во все свое великолепие.
Бессмертная Богиня заполнила пространство, его глубины и высоты,
Сиянием прогоняет Тьму.
Явившись, Богиня затмевает свою сестру Зарю;
Но и Тьма теперь исчезла.
Ты пришла теперь к нам, и мы возвращаемся в свои дома.
Как птицы в гнезда на дереве.
Народ возвращается домой, и звери идут домой, и птицы,
И даже ястребы, жаждущие добычи.
Охрани нас от волчицы и от волка, охрани нас от вора, о Ночь,
Будь благом для нас. (Ригведа)

Если в представлении о мире как о «ни сущем и ни не-сущим» ярко выражен абсолютно абстрактный характер, то иные мифы хранят в себе более конкретные причины появления на земле всего сущего. В одних из них началом всех начал провозглашалась вода. Именно из нее нарождалась жизнь: ведь в водах есть все, «ибо они стоят на самом высоком месте. Поистине, с самого высокого места — с неба — падает дождь».

«Воды возникли ранее всех творений. Они породили огонь. Огнем же в них рождено Золотое Яйцо. Неведомо, сколько лет оно плавало в безбрежном, бездонном Океане. Из золотого зародыша в Яйце возник прародитель Брахма. Он расколол Яйцо. Верхняя часть скорлупы стала Небом, нижняя — Землей, а между ними Брахма поместил воздушное пространство. Над Землей, плавающей среди вод, он определил страны света, положил начало времени. Так была сделана Вселенная. Передав власть богам и демонам, Брахма отправился отдыхать в тени. Его „день“» будет длиться миллиарды лет, пока не придет «Ночь Брахмы» и созданный им мир вновь не станет огромной массой воды, которой придется ждать своего часа, рождения нового мирового Яйца и появления нового творца Брахмы». Но сколько бы не прошло миллиардов лет, Брахма появится вновь. И жизнь будет длиться бесконечно…

Не менее фантастично звучит миф и о первочеловеке Пуруши, совершенно по иному представляющий нам начало всех начал:

«Сначала не было ничего живого кроме первочеловека гиганта Пуруши. Лежал он, покрыв землю своим огромным телом. Ведь Пуруша — это Вселенная, которая была и которая будет. Таковы ее величина и величие. Подступили к Пуруше боги, как животное при жертвоприношении облили маслом и разделили на части. Его рот стал брахманом, руки сделались воинами, бедра — земледельцами, скотоводами, торговцами, из ступней ног возникли низшие сословия. Луна родилась из его души, из глаз — солнце, из уст — Индра и Агни, из дыхания родился ветер, из пупа — воздушное пространство, из головы — небо, из ног — почва, из уха — стороны света. Так из первочеловека возникли миры».

Как мы видим, первая жертва, отданная за право жизни на земле, была весьма продуктивной. В этом мифе достаточно подробно описывается обряд жертвоприношения. Но, не кажется ли тебе, мой дорогой читатель, что это не главное, а главное то, что здесь звание «Человек» ставится на очень высокую ступень, потому как из него сотворены и светила, и боги. И пусть жертва кровава, она возвеличивает достоинство Человека — не раба, а самого творца богов. И это возвеличивание вызывает восторг в душе!

О строении Земли были мифы и совершенно иного рода. Посудите сами.

«Весь мир держится на голове великого змея Шеши, свернувшегося на спине черепахи, вечно плывущей по изначальным мировым водам». По другим версиям мир поддерживают четыре слона или четыре гиганта, которые вызывают землетрясения, когда перекладывают груз с одного затекшего плеча на другое.

Создатели Вселенной и Земли занимались не только вопросами их построения, но не забывали и о их жителях. Следующий миф пронизан сочувствием, добротой и действенной помощью Бога, обращенной к страдающим людям.

«Земля одно время была бесплодной пустыней. Возвышались над нею голые, не покрытые деревьями и травами горы. Поэтому живые создания сильно страдали от голода. Тогда Солнечный бог, словно родной отец, проникся к ним состраданием. Он собрал своими всепроникающими лучами наделенную животворным жаром влагу, совершил круг вокруг земли, вошел внутрь ее, обернулся полем-лоном и породил растения, наделенные шестью вкусовыми качествами — сладким, кислым, соленым, острым, горьким, вяжущим — эти растения составили пищу для всех живых существ на земле. Воистину, пища всех наделенных жизнью существ, сотворена из солнца».

Бесконечное пиршество фантазий преподносит нам религия Древней Индии, отвечая на вопрос: из чего же произошла жизнь? Или вернее — не отвечая на него… Мифы, проникшие к нам из глубины тысячелетий, заботливо переданные из уст в уста многими и многими монахами, исходившими дороги своей страны вдоль и поперек, так конкретно и не ответили на этот вопрос. Ведь вселенское начало неуловимо и древние веды ведают нам об этом: «Ни сверху, ни поперек, ни в середине никто не уловил его. Нет подобного ему. Образ его незрим. Тот, кто сердцем и разумом знает его, пребывающего в сердце, становится бессмертным». Самая таинственная Тайна осталась на земле Индии неразгаданной… И это прекрасно…

Согласитесь, ни одна из религий не опускается к нам с небес и не выплескивает целый сонм фантазий в бездушном пространстве, а имеет вполне определенные земные корни. Характер народа, его мировоззрение составляют сам дух его религии, а религия в свою очередь окрыляет дух народа. Характер же народа во многом определяется условиями жизни человека на земле. А земля Индии щедро дарит своим детям многие и многие блага. Она неплохо приспособлена для несуетного существования, тем самым позволяя людям отдаваться сколь угодно долго умиротворенному созерцанию раскинувшегося вокруг мира. Здесь-то, по всей вероятности, и лежат истоки феерического созвездия религиозных фантазий.

Досконально и конкретно во всех религиозных течениях Индии пока никому разобраться не удалось, да и вряд ли удастся в будущем. Взаимоисключающие понятия встречаются буквально на каждом шагу. Совершенно невозможно подсчитать количество богов этой страны. Индийские придания утверждают, что их ровно 3 333 333. Но за точность этой цифры никто не поручится. Скорей всего она просто-напросто очень привлекательна и, быть может, имеет некое магическое свойство.

В обширнейший пантеон богов входят и боги, и полубоги, и святые, и духи, и демоны, и призраки, причем свойства характеров у них самые разные. Они одновременно могут оказаться привлекательными и отталкивающими, кроткими и кровожадными, свирепыми и милостивыми, ужасными или просто забавными. И вот такое разнообразие верований и форм поклонения уже на протяжении тысячелетий сохраняет удивительную жизнеспособность и делает Индию подлинным царством религии, впитавшей в себя всю глубину и утонченность абстрактной мысли.

Центральной фигурой ведического пантеона был первенец Индра — мудрец и воин, Бог теплого света, дождя и бури, гроза демонов, повелитель Вселенной. Естественной чертой божества плодородия стала его необузданная чувственность. Она выражалась в неразборчивости средств для достижения цели. О платонической любви индийские Боги не только слыхом не слыхивали, но и слышать об этом не хотели.

Агни — Бог огня, одновременно и могуществен и очень близок людям, ведь он живет в каждом домашнем очаге и не только согревает, но и изгоняет как из дворцов, так и из хижин всяческую нечистую силу. В его честь совершается обряд плодородия, во время которого царица совокупляется с убитым жеребцом. И для древнего индийца в этом нет абсолютно ничего постыдного, ведь царица, отдается жертве, принесенной самому Агни, который «безотлучно пылает, сияет, освещает, наблюдает за всем на свете, поражает тьму, хранит мир. Он дружественен к людям, особенно к тем, в чьих сердцах от его божественных искр разгорается неутомимым огнем пламя вдохновения. Ибо Агни — недруг мрака и покровитель знания». Потому царица, с восторгом отдаваясь жеребцу, восклицает: «Да светится древний и вечно юный многоликий Агни!»

Жизнелюбивых индийцев ни в коем случае не устраивало одноразовое пребывание на столь прекрасной земле и они придумали весьма необычный способ существования в Вечности, а именно — длинную цепь перерождений, в которой шел спор между Концом и Началом:


Конец говорил: «Все кончается, это же ясно,
Значит Начало гордится собою напрасно».
«Ошибаешься, братец, — Начало ему отвечало, —
Вслед за концом неизменно приходит начало». (Р.Тагор)

Об этом же говорится и в древне-индийском сборнике афоризмов «Тирукал»: «Смерть — это лишь сон, — таково мудрецов убежденье. А что же рожденье? От сна пробужденье».

Переходя от одной жизни к другой, человеческое тело отмирало, но бессмертная душа его отправлялась в путешествие по Вечности, ведомая заботливым Всевышним.


Знаю, скоро ладьею твоей доброты
Буду в край унесен неземной.
Не боюсь, буду плыть и славить тебя,
Распахнутся врата предо мной.
Знаю, тысячи лет ты в объятьях меня
Сквозь миры беспредельные нес,
Через многие жизни меня ты провел,
Дал отведать и счастья, и слез,
Знаю, весь я как свиток добра и греха,
Распростерт перед взором твоим,
Шел ли истинным я или ложным путем,
Был тобой я ведом и храним.
Знаю, ты не оставишь бесплодным меня,
В беспощадный не бросишь поток.
День придет: милосердной рукой мою жизнь
Ты сорвешь, как срывают цветок. (Р.Тагор)

Человеческое тело, подобно сорванному цветку, истлевает без остатка, душа же — Атман — божественная сокровенная сущность человека и любого живого существа остается в Вечности. Атман — это то, что делает человека самим собой, не похожим ни на кого другого, это то, что бессмертно и неуничтожимо. Посмертная судьба человека в предположениях мудрецов строилась по-разному: атман его мог сразу попасть в другое тело, либо имел возможность немного передохнуть от земных дел в неких райских садах вплоть до нового воплощения. Злой же атман отправлялся в страшное подземное царство бога Ямы для жестокого наказания и последующего перерождения во много раз более худшего, нежели предыдущее. И лишь души тех, кто безупречно прожил всю череду своих жизней, отправляются в несравненный мир — в Нирвану — страну совершенной самоудовлетворенности.

Но не только из предположений и фантазий мы узнаем о переселении душ. И в повседневной жизни встречаются, казалось бы, невероятные вещи, в очевидность которых достаточно трудно поверить. Привожу здесь три примера, рассказывающих о воспоминаниях, связанных с предшествующей жизнью, описанных Александром Лавриным в его книге «Хроники Харона».

«В 1951 году индиец Мишра взял свою трехлетнюю дочь Сворнлату вместе с другими детьми в длительное путешествие. Когда они возвращались домой, Сворнлата неожиданно попросила шофера автобуса свернуть к ее дому. Шофер, естественно, не придал значения ее просьбе, поскольку они находились далеко от родного очага. Позже Сворнлата призналась, что ей было бы приятно войти в свой дом и в знакомой обстановке посидеть за столом. Отец девочки удивился: ни он, ни другие члены семьи в этом городе Катни никогда не жили. Он не понимал, что дочь вела речь о своей прежней жизни в Катни, в семье Патхаков.

Об этом эпизоде, может быть, и забыли бы, но через два года девочка стала исполнять неизвестные в ее местности песни и танцы. В 1959 году профессор Банерджи обратил на это пристальное внимание. Он отправился в Катни, где познакомился с семьей Патхаков, чьей родственницей считала себя Сворнлата. Ученый обнаружил поразительное совпадение подробностей, о которых рассказывала ему девочка, с тем, что он увидел в доме.

По предложению профессора семья Патхаков поехала к родителям девочки. Сворнлата всех их явно узнавала, называла по имени, рассказывала эпизоды из прошлого, в которые все они были посвящены. Все, что девочка рассказывала о себе, совпадало с жизнью члена семьи Патхаков Бийи, которая умерла за восемь лет до рождения Сворнлаты. То, что Сворнлата перевоплощенная Бийя, казалось очевидным.

Другой случай относится к способности человека помнить чужой язык, не изучая его обычным способом. В 1973 году Лидия Джонсон помогала своему мужу-врачу в проведении экспериментов по гипнозу. Она и сама легко впадала в транс. Гипнотизер внушил ей во время сеанса возврат во времени. И тут вдруг Лидия неожиданно вздрогнула и вскрикнула, схватившись за голову. Доктор немедленно прекратил опыт. Жена сказала, что в трансе ей привиделась река, в которой насильно топили пожилых людей. Она чувствовала, что ее тоже хотят утопить, затем ощутила удар. Далее началось нечто неожиданное. Лидия стала говорить низким голосом на каком-то неизвестном языке. Оказалось, что это был шведский. На вопрос: «Как вас зовут?» — она ответила: «Йенсен Йакоби». Во время следующих сеансов она подробно рассказала о своей жизни и работе на шведской ферме.

Экспериментаторы решили усложнить опыт. Перед Лидией разместили различные предметы и спрашивали о них. Будучи Йенсоном Лидия узнавала модель судна ХУП века, правильно назвала его по-шведски. Она легко опознала два вида деревянной посуды, которую использовали три века тому назад для измерения объема зерна, а так же стрелу, лук. Все говорило о том, что Лидия свободно чувствует себя в положении шведского фермера, говорит на языке, которого в настоящей жизни никогда не изучала.

Третий случай произошел с Бишем Чандром, который родился 1921 году в семье Гхуламов в городе Барейлли в Индии. В раннем детстве он стал задавать вопросы о городе Фильбхит. В семье Гхуламов никто никогда не бывал в этом городке. Но ребенок упорно рассказывал о своей жизни в нем. Он говорил, что его звали Лакшми Нарайн, что он был сыном богатого землевладельца, подробно описывал дом, в котором жил.

Необычные рассказы Бишема привлекли внимание прокурора из Барейлли. Он их подробно записал и решил проверить. Оказалось, что действительно обстоятельства жизни Нарайна совпадают с рассказами Бишема. Он припоминал их из своей предыдущей жизни».

Описывались случаи, когда человек, возвратившись в жилище своей прошлой жизни, отыскивал пропавшие вещи, припрятанные им раньше. Все эти истории, с одной стороны, достаточно скрупулезно документированы, а, с другой стороны, их ни в коем случае нельзя назвать абсолютно достоверными.

Но то, что они необычайно завораживают наше воображение, вряд ли стоит сбрасывать со счетов. Да и почему бы не приправить свою жизнь некоторым количеством фантасмагорий, а, быть может, вовсе и не фантасмагорий?.. Какой в этом грех?.. Более того, в попытке расшифровать свои сны, особенно детские, есть возможность припомнить кое-что из прошлого… Попробуйте, это достаточно интересное занятие.

Многие люди встречаются с таким понятием, как «Дежа вю» — все было. Им чудится, будто какое-то совершенно незначительное происшествие, случившееся с ними в этой жизни, оказывается хорошо знакомо, но, как это не странно, вовсе не по этой жизни, а по другой, совсем неведомой…

Вспомните эпизод из фильма Тарковского «Зеркало», где героиня в спешке обронила сумочку и из нее выпало все содержимое. Сын стал собирать с полу разбросанные предметы и сказал: «Мама, я все это уже делал, но не здесь». Со мной случился лишь один подобный эпизод: на обеденном столе был расставлен чайный сервиз в точности так, как, видимо, был он расставлен в неведомом для меня прошлом. Этот случай из раннего детства на всю жизнь запомнился мне. Быть может, то был невнятный знак из прошлого? У многих людей таких знаков встречается в жизни значительно больше. Постарайтесь припомнить подобное. Припомните… И поразмышляйте…

Но вернемся в древнюю Индию, где люди искренне верили, что душа, которая покидает сожженное на погребальном костре тело, подобно змее, меняющей свою кожу, возвращается в бесконечный круговорот жизней, находит новое воплощение в следующем теле и живет с ним дальше, столько — сколько бог пошлет ей. Живет, надо сказать, согласуя свои действия со свободой выбора между добром и злом. Ведь в религии Индии сумма добрых и злых дел каждого человека — это его карма, которая и определяет будущее последующих перерождений.

Хорошая карма гарантирует удачное перерождение — человек может в новой жизни возродиться в более высоком статусе — брахманом или князем, пользующимся заслуженным уважением, почетом, и, что немаловажно, обладающим большими богатствами. Средняя карма дает возможность возродиться в том же качестве, какое было и ранее. А вот скверная карма — дело действительно наисквернейшее — она ведет к тому, что человек в новой жизни возродится либо изгоем, либо рабом, либо неприкасаемым, а то и того хуже — животным, червяком, комаром, жалкой бессильной мошкой. Но самое отвратительное — это возродиться камнем при дороге, безжалостно пинаемым всеми проходящими мимо.

Осознать свою плохую карму — дело необходимое. В фильме Оливера Стоуна «Небеса и земля» юная вьетнамка немилосердно страдает под бомбежками авиации и ударами судьбы. Потом она выходит замуж за американского солдата и первое время жизнь ее налаживается в мирной цивилизованной стране. Но, оказывается, что ее мужа несказанно угнетают воспоминания о своих прошлых сладострастных садистских удовольствиях, которые ему привелось испытать во Вьетнаме. И тогда женщина начинает успокаивать мужа, она говорит ему, что все пройдет, что в прошлой жизни она была столь же жестока и вот теперь расплачивается за содеянные прегрешения, и это правильно — необходимо вернуть долг своей души, а не оставлять его на будущее.

«Не терзай себя, — просит она, — в том проку нет. Изо дня в день твори добро и исправляй свою карму». Но муж не слышит ее. Он не впитал с молоком матери столь разумного мировоззрения и в конце концов кончает жизнь самоубийством, накручивая тем самым на свою карму еще один страшный грех. А жена мужественно переносит все невзгоды, воспитывает детей, становится хорошим специалистом, навещает своих старых родителей — исполняет долг своей души, исправляет свою карму.

Идея кармы — справедливого воздаяния за прожитые годы, помогала решить проблемы добра и зла. «Все зависит только от тебя самого», — учит она. Такая идея имеет огромное психологическое значение. Она воспитывала десятков поколений индийцев на протяжении многих веков и до сей поры занимается тем же. Она учит заботливому и благожелательному отношение не только к людям, но и к «братьям нашим меньшим». Ведь в каждом из них можно встретить переродившегося человека, быть может, даже недавно умершего и горячо любимого родственника или друга.

С другой стороны она убеждает угнетенных и несчастных людей прекратить всяческие роптания на свою неудавшуюся судьбу, ибо ты сам своими беспутными действиями в предшествующей жизни все и испортил, поэтому и пенять не на кого. Тебе же прекрасно известно, что причины всех твоих бед — это твои же грехи, пришедшие в обязательном порядке напомнить о себе: «Дружок, не забудь за нас рассчитаться и учти, платить придется звонкой монетой! Учти, дружок!»

Для власть имущих идея кармы была как нельзя на руку. — Ты страдаешь от социальной несправедливости, но ты же сам виноват. Старайся в этой жизни изо всех сил, улучшай свою карму, и тогда в последующей сможешь приобщишься к нашему кругу. По всей вероятности такое умиротворяющее мировоззрение явилось одной из причин того, что в отличие от Китая, общественные устои которого время от времени сотрясались грандиозными крестьянскими восстаниями, Индии это не коснулось. Ей удалось избежать встречи со столь тяжким историческим опытом.

Вряд ли стоит сбрасывать со счетов и отношения власть имущих к собственной судьбе. Они об этом тоже заботились, и по мере возможностей, несмотря на несметное количество самых заманчивых искушений, старались все-таки жизнь прожить так, чтобы после перерождения не превратиться в придорожный камень. Люди беспокоились о своем индивидуальном спасении, об изменении собственной судьбы в лучшую сторону.

На мой взгляд, в идее переселения души из одного тела в другое очень привлекательно милосердное отношение религиозной фантазии к весьма нелегкой судьбе человека. Эта фантазия таит в себе трепетную надежду и невероятную возможность построить свою судьбу с наименьшими потерями. Примером тому может служить рассказ Робиндраната Тагора о старом слуге, с которым произошла страшная история.

Этот слуга нянчил малыша молодых хозяев и привязался к ребенку всей своей душой. Однажды старик и ребенок пошли прогуляться к берегу реки, и тут малышу очень захотелось заполучить прекрасный цветок, росший в отдалении. Пока старый слуга добирался до цветка, ребенок неосмотрительно подошел близко к реке, и набежавшая волна в миг слизнула маленькое тельце. Долго старик метался по берегу в поисках пропажи, но тщетно… В конце концов ему пришлось держать ответ перед родителями погибшего мальчика. Что и говорить, их горю не было предела. Слугу же отправили домой.

И вот там случилось совершенно неожиданное… Жена старика, которая находилась уже в весьма преклонном возрасте, вдруг забеременела и в положенный срок разродилась сыном. Это было чудо! В своем собственном сыне старик узрел душу погибшего малыша, вернувшеюся к нему в новом тельце. Он возблагодарил Бога за столь душевный подарок и отдал все свои силы на достойное воспитание мальчика. Но, увы, слишком быстро подошло время окончания жизненного пути старого отца. Тогда он пришел к матери утонувшего ребенка и, обманув ее, поведал ей, что ребенок не утонул, что он украл его, а теперь признается в своем дерзком преступлении. Это была святая ложь. Мать же, не перестававшая горевать о сыне, с радостью поверила в легенду, приняла чужого ребенка, как своего родного и была несказанно счастлива. Старик спокойно умер, зная, что его родной сын, наделенный душой утонувшего ребенка, остался в любящих руках своей родной матери.

Вот такая история… Вот так религиозная фантазия помогла людям перенести ни с чем не сравнимое горе… Разве это не прекрасно!..

Разве можно позволить себе умереть навсегда в этом солнечном мире? Нет,


Вечно жить бы хотел в этом цветущем лесу,
Там, где люди уходят, чтобы вернуться опять,
Там, где бьются сердца и цветы собирают росу.
Жизнь идет по земле вереницами дней и ночей,
Сменой встреч и разлук, чередою надежд и утрат
Если радость и боль вы услышите в песне моей,
Значит зори бессмертия сад мой в ночи озарят. (Р.Тагор)

Но пройти путь вереницы перерождений бывает ох как непросто, и не только в воплощениях земной жизни, но и тогда, когда душа еще вынуждена странствовать в неведомых ей мирах, тем более, если эта душа грешна. «Те, кто завоевывает свои пути жертвой, дарами, топазом, а не добрыми делами — они соединяются с дымом, после дыма — с ночью, после ночи — с темной половиной месяца, после темной половины месяца — с полугодием убывающего солнца, после этого полугодия — с миром предков, после мира предков — с луною, луны достигнув, они становятся пищей; там боги их поглощают, словно горячительный напиток сому, говоря: „Возрастай! Уменьшайся!“ Когда это состояние у них проходит, тогда они ниспадают в пространство — в ветер, из ветра — в дождь, из дождя — в землю; достигнув земли они становятся пищей; вновь они приносятся в жертву на огне человека, затем зарождается на огне женщины. Так они по этому кругу обращаются, направленные к мирам».

Путь души в нирвану был несказанно труден. Но люди верили, что «зори бессмертия» ярче сияют для того, кто сумел в своей жизни не только не завязать новых замысловатых кармических узлов, но умудрился развязать и старые, то есть избавиться от грехов и недостатков, тянувшихся бесконечной вереницей в цепи мучительных перерождений. Полное распутывание кармических узлов сулило их бывшему владельцу постоянное, вечное пребывание в нирване. Достойный ее попадал


В обитель Прекрасного, к небожителям в храм,
В их вечный рай. Просияют всем трем мирам,
Божественно юными станут душа и тело.
Там желаньям они не узнают предела.
Там всеобщий кумир всю роскошь даров благотворных
Им принесет. Там сонмы его придворных —
Солнце, луна и звезды — оденутся в новые платья,
Новые песни им запоют, и будут внимать они,
Смыслом новым их наполняя. И мир вокруг
Их приветит, как верный друг. (Р.Тагор)

Счастливиц «входил в мир богов дорогой солнечных лучей, сплетаясь с миллионами жизней в едином начале».

Но, увы, как это часто случается, прекрасная идея в одном из своих течений воплотилась в довольно примитивную и уродливую форму. Появилось учение о культе аскетизма — топазе, который может приблизить желанную цель — выход в нирвану. Аскеты утверждали, что сила их воздействия способна двигать миром. Те же аскеты, которые достигли крайней степени познания своей науки могут поколебать даже троны богов. Считалось, что душа человека, который на протяжении всей жизни умерщвляет свою плоть, способна в конце концов вырваться из мучительной цепи перерождений и слиться со всеобщей душой.

В числе приемов, способствующих скорейшему достижению этой лучезарной мечты было занятие йогой, цель которой — создать тело — совершенный инструмент человека, — умеющее управлять всеми своими участками и органами Весь комплекс ее упражнений чрезвычайно сложен и для овладения им требуется выдержка, упорство, дисциплина, жесточайший самоконтроль, умение подчинить весь свой организм под неусыпное начало волевых импульсов. Несмотря на столь тяжкий путь к достижению желанной цели, его избирали очень многие, стремясь познать в себе, в своем теле всю чистую бесконечность Вселенной. Индийский йог


Свет солнечный и лунный погасив,
Переступает грани бытия.
Исчезли зренье, слух, и вкус, и запах,
Надежды, страх, все обещанья майи
Развеяны. За ним тысячелетья
Свершений. Мир исчез. Смывает с неба
След нечести погибельным потоком,
И бесконечность чистую заполнив
Создателя ликующим восторгом,
Он ловит луч от щедрости его. (Р.Тагор)

Именно к этому состоянию и стремится йог, истинный йог, а не к демонстрации своих физических возможностей среди любопытствующей толпы. Нет, истинный йог ищет для себя уединенные, укромные уголки. Тщательно разработанная система тренировок и их неукоснительное исполнение способны в конце концов привести человека в состояние транса и экстаза.


Величав и одинок, руки простирает йог,
Глядя на восток.
Перед йогом меркнет мгла, свет исходит от чела,
На лице — покой.
Чуть решается дохнуть на его нагую грудь
Ветерок морской.
Широко простор открыт. Посреди миров сидит
Одинокий йог.
Он огромен и космат, волны робкие дрожат
Лишь коснутся ног.
Йог один на берегу. Волны тают на бегу…
И в душе его
Необъятный океан, даль, ушедшая в туман,
За предел всего… (Р.Тагор)

Вот как все переплетено в жизни. Уродливое течение вместило в себя прекрасную идею.

В период «Ригведы» случаи аскетизма — крайнего ужесточения условий существования ради туманного будущего были весьма редки. Люди тогда не смотрели на мир исключительно как на пристанище скорби и обитель зла. Они любили жизнь и любили наслаждаться ею во всех ее проявлениях, не стремились искоренять желания и ущемлять свою жаркую плоть. Они еще не пришли к пагубному заключению: страдания можно исключить из жизни путем искоренения всяческих, даже самых необходимых желаний. То есть ничего не получать в жизни, но ничего и не желать получить. Следовательно — не о чем и страдать.

Люди «Ригведы» желали многого. И им казалось, что и имели многое, потому как прошлое, покрытое туманом таинственности, представлялось исключительно лучезарным. В мифологиях многих народов мира встречаются легенды и притчи о первоначальном совершенстве мира и о крушении его из-за человеческой греховности. Индийцы в этом вопросе тоже в стороне не остались. В их представлении первым и лучшим веком был «Золотой век истины», во времена которого люди не были знакомы ни с болезнями, ни с нуждой. Им совершенно не приходилось трудиться, потому как добрая мать-земля в изобилии снабжала их всем, что только душа пожелает.

В миролюбии, невинности, беззаботности, простоте душевной и добродетели жили они не одну тысячу лет. Но невесть откуда народилась у этих людей ненасытная жадность и так глубоко пустила свои корни, что и до сей поры никому не удалось их выкорчевать. Тогда нарушился спокойный ход жизни, у людей появилась никогда не проходящая забота набивать свою мошну как можно туже и прятать ее как можно дальше.

Такие греховные действия привели к последовательной смене трех веков: трета, двапара и кали, из которых каждый был значительно хуже предыдущего. При этом продолжительность жизни человека стремительно сокращалась, на людей лавиной обрушились всевозможные беды: войны, болезни, голод, нищета.

О нашем современном времени индийцы говорят как о времени темного века, который непременно должен быть смыт новым грандиозным всемирным потопом. Зато потом, после уничтожения всей жизни, на земле вновь возникнет из воды, народится «Золотой век истины», во время которого люди отдохнут от всех своих треволнений. Но потом, увы, придут вновь времена упадка и полного разорения, которым суждено будет вновь погибнуть от очередного потопа. Так было в прошлом, так до бесконечности будет продолжаться и в будущем. Так будет всегда…

По всей вероятности столь удручающая картина вечного круговорота истории появилась благодаря нестерпимому однообразию жизни простого крестьянина, постоянно наблюдавшего лишь монотонную смену сезонов посадки, прополки, уборки урожая… Быть может, эта-то монотонность жизни и позволила спроецировать столь монотонную кальку Вечности?

Но в этом постоянно возрождающемся и гибнущем мире есть своя мудрость, есть, проверенная печальным опытом, практика жизни на земле. Уж сколько народов народилось и кануло… Не счесть… Но они возрождались в новой, быть может, несколько иной форме и у них были свои золотые времена.

Древние мифы повествуют о том, что перед концом света, перед началом очередного потопа явлены будут людям страшные предзнаменования: после столетней засухи на небесах вспыхнут сразу семь солнц, которые быстро иссушат всю оставшуюся на земле воду. Огонь, разносимый мощными ветрами, сначала уничтожит поверхность земли, а затем и подземный мир. После всего происшедшего соберутся громадные тучи, напоминающие по форме слонов с развивающимися гирляндами из молний. Разом взорвавшись, они освободят ливни, которые обрушатся на землю и будут нескончаемо идти двенадцать лет, пока весь мир не скроется под водой. Короче, произойдет полная дезинфекция земли от ненужной накипи жизни.

Но Мировой дух Брахма, плывущий по водам в лотосе, прогонит ветры и тучи, а после погрузится в сон до следующего пробуждения и творения, а в это время земля на протяжении миллионов лет будет двигаться по следующим периодам своей бурной жизни.

Вот в сколь крупных масштабах мыслил народ Индии, и планируя окончание жизни на земле, он все-таки позаботился о том, чтобы отодвинуть гибель как можно дальше — аж на целые миллионы лет. А пока можно спокойно жить и не обращать внимания на случающиеся время от времени катастрофы.

Чего нельзя сказать о христианском мире. В Библии Конец Света предрекался в ближайший период времени и благодаря этому христиане живут в вечном страхе перед его наступлением. Особенно этот страх активизируется на рубеже веков и тысячелетий. В 999 году многие крестьяне решили по весне не засевать землю, ибо считали это занятие бесполезным — рубеж тысячелетий непременно принесет глобальную катастрофу. В данном случае эта катастрофа случилась с незадачливыми сельскими жителями. У них конец света был индивидуальным, пришел с концом жизни.

Перед началом второго тысячелетия немыслимая масса предсказателей назначала точные даты вселенского конца. Время шло, конец не наступал, все сроки нарушались, но предсказателей это ничуть не тревожило. На этом ажиотаже они смогли заработать уйму денег. И им было совершенно безразлично, какое количество нервных клеток прислушивающихся к ним людей, погибло. Некоторые из них решили ничего не предпринимать в жизни, ссылаясь на бесполезность каких-либо действий.

А вот уж наступил и 2001 год, и идет себе деловой походкой по планете, и не собирается сворачивать с намеченного пути. А вместе с ним идут и отважные люди, не оглядывающиеся на никчемные предсказания, а пытающиеся что-то сделать полезное, дабы Конец Света не произошел по вине человечества. И если уж и говорить о катастрофе, то надо говорить хотя бы о моей реке с беззащитным названием Исеть, и о твоей реке, мой дорогой читатель, носящей другое название, но не менее беззащитной. Эти реки протекают под нашими окнами, но как часто случается, что в них даже ног нельзя омочить без страха остаться без оных. Вот это действительно начало конца…

Но вернемся к индийцам, у которых реки, увы, не чище наших, и наводнения смывают и намывают много грязи, зато всемирного потопа пока не предвидится.

В поздневедический период в Древней Индии появились новые боги, среди которых главными наравне с богом Брахма, стали Шива и Вишну. Несмотря на неоспоримые заслуги бога Брахмы, подавляющее большинство индийцев поклоняются двум другим богам — Шиве и Вишну, во многом похожих на людей с их достоинствами и, что немаловажно отметить — недостатками.

У Шивы на лбу между бровей находится третий глаз, глаз гневного и грозного разрушителя демонов, но он позволяет видеть и то, что обычно бывает скрыто. Поэтому третий глаз — это символ величайшей мудрости и проницательности. В тысяче своих имен-модификаций Шива чрезвычайно противоречив. Казалось бы, главной его функцией является разрушительная сила, потому как он бог смерти. Но олицетворяя смерть, Шива одновременно олицетворяет саму суть существования — ведь гибель предшествует созиданию, а новое рождается после смерти старого. Одновременно, сочетая в себе качества великого аскета, сидящего на тигровой шкуре и погруженного в глубокую медитацию, он предстает перед нами в образе неутомимого искусного танцора и образ этот не менее почитаем. Шива вполне может позволить себе придаваться самым необузданным страстям, не потеряв при этом ни на йоту уважения верующих в него.

Вот одна из бурных историй, рассказывающая о сватовстве к богине Сати, которая страстно любила неугомонного бога с самого детства. Но браку решил воспрепятствовать отец невесты, за что, надо сказать, поплатился сторицею.

А произошло следующее: «Разгневанный отказом Шива сотворил невиданное тысячеголовое, тысячерукое огненное чудовище с ужасными торчащими клыками и свисающим алым языком. Оно было вооружено тысячью копий и тысячью дубин, покрыто шкурой тигра, обагрено кровью. Началась битва. Земля дрожала, горы качались, море бурлило, воздух наполнялся криками и непроглядная тьма покрыла все вокруг. Огненное существо породило тысячу подобных. С воинственными криками они перевернули жертвенные котлы, разбросали посуду, осквернили еду, приготовленную для богов, выпили весь приготовленный для них напиток, потом набросились на остолбеневших от ужаса богов и стали их бить, поносить и издеваться над ними. Но хуже всех пришлось отцу невесты — Дакши. Рассвирепевший Шива отсек ему голову. Правда, несколько позже он успокоился и по просьбе богов стал оживлять мертвых. Но голову Дакши так найти и не смогли, поэтому присоединили ему козлиную. Быть может, бедный Дакши предпочел бы остаться совсем без головы, нежели же со столь непристойной на плечах, но его об этом никто не спрашивал.

Бедная Сати в отчаянии ото всего произошедшего бросилась в костер. Но вскоре она смогла вернуться в объятия своего возлюбленного Шивы, возродившись в следующей жизни в образе Парвати и стать его любимой женой».

Среди огромного гарема Шивы были еще две самые известные жены — Дурга и Кали. Богиня Дурга — грозная, десятирукая, постоянно сопровождаемая свирепым львом, считается грозой демонов и в то же время олицетворяет Великую Мать — женское начало в природе. В Индии в ее честь проводят пышные фестивали. На берегу Ганга выставляют многие сотни и тысячи скульптурных изображений богини, богато и с фантазией убранных и разукрашенных. Брахманы перед этими статуэтками совершают богослужение. В последний день фестиваля, когда солнце склоняется к закату, все статуэтки помещают на плоты и пускают вниз по реке. Под торжественное пение они одна за другой медленно погружаются в священные воды Ганга.

Богиня Кали появляется в еще более суровом облике. Это трехглазое чудовище с оскаленным ртом, высунутым кровавым алчущим языком, множеством рук, в каждую из которых вложены острые кинжалы. Украшением ей служат серьги в виде умерщвленных младенцев и ожерелья из человеческих черепов. Ее боятся, почитают и преподносят ей кровавые жертвы, в былые времена случалось и человеческие.

Вот со сколь грозными женами удается справиться Шиве. И это не удивительно. Ведь его жизненная сила во многом заключена в его мужском начале. В момент любовных утех великого бога, его семя, случайно упавшее с небес, рождало богов и на земле. Народ поклонялся его мужской силе и поэтому повсюду в больших храмах и маленьких алтарях присутствуют столбообразные каменные изваяния — фаллические символы животворящего начала.

Непременно надо отметить, что не только удовлетворением своих насущных потребностей занимался бог Шива. Одним из его известнейших подвигов было спасение всего человечества: яд, предназначенный злыми демонами для людей, не задумываясь, выпил бог. Для него это обошлось отнюдь не без печальных последствий. Обожженное смертельным ядом горло посинело и осталось таким навечно. Вот почему Шива изображается везде с синим горлом.

У бога Вишну был совершенно иной характер. Он мягок, прост, бесконечно близок людям, особенно склонным к эмоциональному восприятию жизни. Вишну — существо всеобъемлющее. Он и начало, и середина, и конец всего мира. Погруженный временами в сон возлежит Вишну на тысячеглавом змее, который, свернувшись огромными кольцами, плавает в водах Мирового Океана.

Вишну вобрал в себя всю Вселенную и хранит в себе весь мир в период между гибелью одной Вселенной и рождением другой. Из его пупа вырастает прекрасный цветок лотоса. В нем-то и рождается творец Брахма, создающий миры. После каждого нового творения Вишну просыпается и правит миром, сам находясь в райском небесном пространстве. Он восседает в великолепном золотом дворце на ослепительном, словно солнце, лотосообразном троне, который окружает долина пяти озер, расцвеченная синими, белыми и красными нежнейшими лепестками наилюбимейшего цветка индийцев.

Но когда на земле происходят всяческие неприятности, усиливается зло и миру грозит неминуемая опасность, Вишну, преисполненный искреннего сострадания, торопится снизойти к людям, ждущим его с огромной надеждой. Во время всемирного потопа он принимает образ рыбы и спасает от гибели Ману, ставшего еще одним прародителем всего человечества.

Да, мой дорогой читатель, удивительные истории преподносит нам щедрая религия Древней Индии. Кажется все перепуталось, переплелось… Кто кого создал?.. Трудно разобраться… Давай просто окунемся в эти хитросплетения и постараемся прочувствовать всю прелесть причудливых фантазий.

Одним из величайших деяний Вишну была немыслимая битва, в которой боги добывали себе священный напиток бессмертия. Ведь в свое время он был им крайне необходим.

Происходило все следующим образом: «Однажды боги задумались, стали судить-рядить о жизни, о старческих недугах и смерти, которой не избежать даже небожителям. Поскольку вокруг все было так прекрасно, стало богам страшно, что может наступить миг, когда они лишатся этой красоты. Погрустили боги, потом подумали и решили взбить Мировой Океан. Дело в том, что когда они будут его взбивать, возникнет амрита — напиток бессмертия и вместе с нею появятся лекарственные травы и драгоценные камни.

Решив это, боги дружно подступили к вершине горы Мандара. Решили они пододвинуть ее к Океану, растворившему в своих соленых водах амриту, но не хватало у них для этого сил. Тогда боги призвали небогов, пообещав по-братски поделиться с ними напитком бессмертия. Боги и небоги нажали на Мандару вместе. Мандара закачалась. Боги и демоны подхватили ее, поставили себе на плечи и понесли вместе со всеми ее обитателями к Океану.

Подойдя к Океану, они почтительно спросили:

— Выдержат ли твои воды, если мы их будем взбивать до получения амриты?

— Выдержат! — ответил Владыка вод.

И Мандару сбросили в Океан и закружили. Со свистом и грохотом завертелась, закружилась Мандара. С вершины ее полетели деревья с гнездившимися на них птенцами и населявшими горные леса зверями. Цветы сами во время вращения сплетаясь в венки и гирлянды, украшали богов. На небогов же обрушивались лишь пепел да камни.

Многие сотни лет вращалась Мандара, пока воды Океана не побелели и не стали походить на молоко, а затем смешавшись с превосходными земными соками, превратились в сливки, но амрита пока еще не появлялась. Тогда боги обратились к Брахме:

— Мы устали, о Брахма, амриты же все нет.

Брахма приказал Вишну помочь богам, и он придал им силы. И снова они стали вращать Мандару, пока из вод не показался месяц, ясный, как самый близкий друг. Он испускал тысячи лучей и сиял прохладным светом. Вслед за тем появилась Богиня Красоты и Счастья в белом одеянии, за ней хрустальная Сура, а потом белый конь, за ним двинулся драгоценный камень, который украсил грудь Вишну. Затем Вишну принял облик черепахи, опустился на дно Океана и достал оттуда напиток бессмертия.

Боги и демоны накинулись на напиток Демоны успели раньше, но между ними началась ссора. На помощь богам опять пришел Вишну. Он принял облик пленительной небесной красавицы Мохини. Очарованные ею демоны забыли о своей борьбе за напиток. А Мохини, улыбнувшись, взяла чашу, усадила отдельно богов и демонов и дала напиток сначала богам. Когда подошла очередь демонов, красавица исчезла. Обманутые демоны бросились на богов, но последние, подкрепленные напитком, одержали победу. Один из обиженных демонов столкнул землю в глубины Мирового Океана..Вишну, приняв облик вепря, разодрал страшными клыками брюхо демона, поднял одним клыком землю и водворил ее на место.

А боги, добившись бессмертия и одержав победу над своими противниками, водрузили высокочтимую Мандару на ее исконное место, после чего, оглашая радостными криками воздух и землю, разошлись своими путями».

Так благополучно закончилась история с пахтаньем Океана. История, в которой заложено много мудрости. И главная мудрость этого мифа заключается в том, что даже богам их блага достаются неимовернейшими усилиями. Да, индийским Небожителям приходилось порой ой как не просто. А что уж говорить о людях?.. Но, слава богу, боги им весьма часто не отказывали в их просьбах.

Вишну неоднократно приходилось спасать землю из самых невероятных ситуаций. «Однажды при смене космических циклов на земле остался единственный спасенный от гибели мудрец Маркандея, оказавшийся близ мирового дерева, на котором пребывал Вишну в облике прекрасного младенца. Мудрец умолил Вишну спасти его. Бог втянул через уста Маркандея в свое чрево, и мудрец к величайшему своему удивлению увидел, что в чреве бога-младенца имеется точная копия того мира, свидетелем гибели которого в водах потопа он только что был».

На такой вот оптимистической ноте завершается трагическое повествование о гибели земли. Надо с радостью отметить, что придуманные в Индии боги постоянно пекутся о человечестве и не оставляют его в трудную минуту. В фантазии людей, придумавших своих замечательных богов, непременно планируется светлое будущее, и никакие глобальные катаклизмы отменить его не в силах.

И еще об одном хотелось бы сказать… Когда мы знакомимся с этими легендами, нас не оставляет ощущение, что всесильные боги чем-то неуловимо напоминают нам детей. Да, да, именно детей… И это несмотря на все их поступки, присущие взрослой половине человечества. В этих легендах исподволь проскальзывает мысль о непосредственном, искреннем детстве самого индийского народа. Не правда ли?..

Но скажем еще несколько слов о боге Вишну, вернее о его женах, которые в значительной степени отличались от весьма экстравагантных жен бога Шиву. Богиня Лакшми, ласковая и заботливая, хранительница домашнего очага — всегда рядом с мужем. Ее любовь, возвышенная и самоотверженная, не покидает супруга ни на мгновение. Другая жена Вишну — богиня Сарасвати — олицетворение добра и мудрости. Так что, надо думать, благодаря таким замечательным женам, в доме бога Вишну царили уют, порядок, душевное тепло и, что немаловажно, интеллектуальное общение никогда не покидало стены этого жилища.

Как мы уже успели заметить, бог Вишну часто менял свои обличия. Но чаще всего он принимал два из них: Рамы и Кришны, наиболее почитаемые обитателями Индии. Рама — герой одного из самых древних эпосов «Рамаяны». Многие стихи этой поэмы люди знают наизусть с самого детства и часто пересказывают их. Ведь Рама почитается здесь как справедливый царь, храбрый воин, нежный и любящий супруг.

Но самое значительное и почитаемое воплощение Вишну все-таки бог Кришна. Его имя означает — «Черный», поэтому-то он и изображается чернокожим. Цвет кожи свидетельствует, что Кришна бог не арийского происхождения, а чисто индийского. Он самый исконный Небожитель полуострова Индостан.

Судьба его сложилась отнюдь не просто. Дабы спастись от пророчества быть убитым в младенчестве, Кришну отдали на воспитание пастуху. В своем детстве бог совершал не только шалости, но, не забывая о своем предназначении, часто творил чудеса: убивал драконов, укрывал пастухов от бури, подняв пальцем гору и держа ее над их головами, словно большой зонтик. В юности Кришну прославился своими неугомонными любовными похождениями с прелестными пастушками, которых очаровывал сладкозвучными мелодиями флейты. Конечно же, все очаровательные пастушки были просто без ума от приятного во всех отношениях бога, а он, в свою очередь, щедро дарил им свою благосклонность и ласки. Часто на разноцветных благоухающих лугах он танцевал с ними, причем своей магической силой не забывал заботливо и предупредительно внушать каждой, что танцует исключительно с ней одной и не с кем больше. Какая все-таки воспитанность и деликатность присуща этому богу…

Поэтому-то Кришна — любимейший у женщин. Они видят в нем веселого и страстного любовника, и в то же время прекрасного и шаловливого малыша. Самые приятнейшие мужские качества, которые хотели бы видеть женщины. Но, увы, повседневная жизнь им не столь часто преподносит такие щедрые подарки, и поэтому порой приходится довольствоваться лишь прекрасными фантазиями. Но и это уже не плохо…

Мы, мой дорогой читатель, так много внимания уделили удивительным судьбам индийских богов, что пора бы спуститься и на землю. Увлекшись этими захватывающими приключениями, мы несколько опередили время и ушли вперед, оставив позади историю самого народа. Но что нам стоит вернуться обратно…

Надо отметить: отнюдь не все представители этого народа безоговорочно верили богам и покорно поклонялись им. Существовала довольно большая группа людей, придерживающаяся взглядов определенного материалистического направления. Они категорически отрицали существование какой-либо высшей силы и утверждали, что человек и весь мир состоят исключительно из материальных элементов, и никакого мистического дыхания богов просто не существует.

В их представлении человек соединяет в своем теле лишь четыре элемента — землю, воду, огонь и воздух. Душа, возникшая одновременно с телом, с телом же и погибает. Бессмертие ей недоступно. Поэтому один из текстов материалистов предлагает человечеству: «Пока живешь, живи радостно, ибо смерти не может избежать никто. Когда тело будет сожжено, превратится в пепел, обратного превращения никогда не совершится». Ничто не переходит из этого мира в иной. Заслуга и грех не передаются по наследству. Нет жизни после смерти.

Нет аскетов и брахманов, достигших своего совершенства на пути праведности и ущемления плоти. Своим поведением они лишь обездоливают единственно данную им жизнь. «Живи сегодня, живи каждое мгновение своей жизни… — утверждают материалисты, — никто не может доказать тебе, что за порогом смерти тебя что-то ожидает…» Вот такой отряд неунывающих оптимистов населял в те времена некоторые места Индии. Согласитесь, многие народы, уверовав в смертность души, разрыдались бы в пессимистических настроениях, но индийцы радуются жизни несмотря ни на что. И правильно делают!..

Но постепенно славная теория материалистов начала приобретать достаточно странные формы. Ее последователи пришли к полному отрицанию эффективности всяческого действия. Стали проповедовать пассивное отношение к жизни, с одной стороны, утверждая бессмысленность всякой деятельности, потому как человеком правит судьба и вряд ли ему удастся хоть в какой-то мере противостоять ей, с другой стороны, — призывали человека творить все, что взбредет ему в голову, ибо все прегрешения сойдут ему с рук и ответа за них нести не придется.

Для доказательства своих утверждений по поводу отсутствия души в теле человека, материалисты иногда прибегали к практическим экспериментам: взвешивали преступника до и после казни через повешение, чтобы по весу проверить — выходит из него душа или нет. Случалось, анатомировали тело, подробнейшим образом изучали его и потом констатировали, что не нашли ни малейших признаков пребывания в нем бессмертной души.

Но материалистическое течение не встретило широкого отклика в народе. Поклонение богам и жертвоприношение им никогда не исчезало из жизни индийцев. При этом ведический обряд жертвоприношения постепенно стал приобретать все более и более замысловатые и чрезвычайно усложненные формы. Кроме повседневных приношений, совершались и весьма сложные, неимоверно продолжительные по времени. Чего только стоит в этом отношении обряд жертвоприношения коня.

Царь, возжелавший приобрести высшую степень могущества, очень долго готовится к этому обряду. Для него выбирают из табуна лучшего коня и отпускают его пастись на воле в течение целого года. Жертвенного коня, гуляющего по своему усмотрению, сопровождает отряд хорошо вооруженных юношей. И это не излишняя предосторожность. Ведь земли, где проходит конь, отныне считаются принадлежащими царю. И если законные правители этих земель не изъявляют готовности подарить их, то этих правителей к такому решению принуждают с помощью оружия.

Через год коня возвращали на его исконные земли. Потом следовал новый цикл сложнейших обрядов. Коня торжественно приносили в жертву. Затем три жены царя с помощью золотой, серебряной и железной игл делили конскую тушу на три части. Причем каждая соотносилась с одним из трех видов благополучия: голова — с духовной энергией, средняя часть — с физической силой, задняя — с обилием скота.

Все индийское общество делилось на касты. Принадлежность каждого человека к касте обуславливалась его рождением и переходила к нему по наследству. Представители каждой касты из поколения в поколение занимались одной и той же профессией, поклонялись одним и тем же богам, строго соблюдали установленные правила по отношению друг к другу и к членам других каст. И что было хорошо для одной касты, то совершенно неприемлемо для другой.

Система каст чрезвычайно усложняла жизнь индийского общества. Бывало — доходило до абсурда. Кастовые предписания регламентировали столь частные действия, что просто уму непостижимо. Например: имеет ли право член одной касты подстригать ногти члену другой касты. Или — члены одной касты предпочтут голодную смерть, нежели позволят себе отведать кушанья, приготовленные руками членов другой касты. Практически невозможен был профессиональный переход из одной касты в другую, например: переход из касты, ведающей гончарами, в касту учителей. А сколько трагедий для влюбленных таилось в этом насильственном расчленении человеческого общества?.. Браки между кастами были практически немыслимы, но если они все-таки вопреки всему совершались, то дети, рожденные от них, автоматически переходили в низшую касту неприкасаемых и тем самым обречены были на немыслимо тяжкое существование.

Кастовые запреты в Индии представляют собой некое подобие нашего классового общества, но в гораздо более усложненном варианте. И надо признать, что висят они на индийском обществе тяжкими веригами, чрезмерно задерживающими его развитие, потому как наиболее яркие представители низших каст не имеют возможности подняться по не заказанной для них лестнице совершенствования.

Проведением всех ведических обрядов занимались исключительно жрецы-брахманы, и чем сложнее были эти обряды, тем больше возвышалось жреческое сословие. Постепенно оно приобрело формы неукоснительного, неоспоримого, абсолютно непререкаемого авторитета и свое предельное выражение высказало в следующем изречении: «Два рода богов посещают дом жертвователя. Одни — брахманы, другие — боги». Согласитесь, от этого изречения остается лишь один шаг до того, чтобы воскликнуть: «Брахманы — воистину воплощенные боги!»

Безусловно, стать брахманом было не легко. Считалось, что для полного ознакомления с ведами, грамматикой и ритуалом каждый ученик должен под обетом безбрачия пробыть двенадцать лет в услужении у какого-нибудь наставника-гуру в уединенной роще — школе брахманов. Священные тексты заучивались наизусть и нельзя было допустить в них ни единой ошибки. Такой образ жизни обкрадывал человеческую судьбу немилосердным образом, делал ученика совершенно не приспособленным к обычной человеческой жизни.

Посудите сами: отсутствие логики в учении, заучивание наизусть формулировок, тайный смысл которых мог быть истолкован лишь высшими гуру, беспрекословное уважение к традиции, какой бы она не была нелепой, страшно отупляло человека, а пренебрежение к реальной мирской жизни, неспособность к физическому труду лишали его возможности хоть когда-то бросить эту деятельность. Но несмотря на непростую жизнь, брахманы неохотно отказывались от своих привилегий сделавшейся паразитической касты. Жадность прочно въелась в их жизнь и люди поговаривали, что жрец «скорее предпочтет умереть от смерти, нежели заплатит все свои налоги».

Пришло время, когда каста брахманов попала в исключительно привилегированное положение. Их разнузданная роскошь уже не входила ни в какие рамки. Ведь даже царь не смел тронуть принадлежащее им имущество. Как и жрецы других народов, индийское жречество не избежало соблазна поклоняться всеобщему мировому богу, официально не признанному ни одной из религий, а именно — богу туго набитого кошелька. Не зря восточная пословица гласит: «Море можно засыпать, но алчность брахмана утолить нельзя». Сама жизнь брахмана ценилась неизменно дороже любой жизни другого человека. При судебных тяжбах с представителями иных каст положительное решение в пользу брахмана выносилось автоматически, несмотря на все, противоречащие этому обстоятельству улики.

В середине 1 тысячелетия до нашей эры в индийском обществе начинают происходить весьма значительные изменения. Индусы в своих неутомимых поисках стремятся найти все новые и новые способы, способствующие преодолению зол земного существования, которые они видят и в слишком усложнившихся обрядах, и в закостенелых формах религии, и в абсолютной власти, покрывшегося приличным слоем жирка, жречества.

В это время зарождается новое религиозное течение, получившее название джайнизм. По представлениям джайнистов, Вселенная состоит из мира и не-мира. Не-мир — это пустое пространство, недоступное для проникновения и восприятия и отделенное от мира тройным слоем густой воды и ветра. Весь мир делился на нижний, средний и верхний. Нижний — это нечто вроде преисподней, которая состоит из семи слоев, населенных грешниками, живущими среди гнили и нечистот. Верхний мир населен множеством богов и освободившихся от кармы человеческих душ, которые блаженствуют в роскошных дворцах. Что же касается среднего мира, то это не столько реальная наша земля, сколько серия причудливым образом расположенных океанов, архипелагов, континентов, горных цепей, прудов и рощ со сказочными дворцами. И хотя где-то здесь обитают и обычные люди со своими повседневными делами, трудно уйти от впечатления, что им, то есть всем нам ныне живущим, в джайнистской космогонии практически не оставлено никакого места.

Такое непритязательное отношение к местонахождению человека в отведенном ему религией пространстве становится немного понятным, когда мы знакомимся с образом существования людей, исповедующих эту религию. Джайнисты видели единственный и верный путь к освобождению от мучительных перерождения лишь в аскетическом образе жизни, фактические проявления которого часто приобретали весьма нелицеприятные формы.

Джайны всегда были вечными странниками: без дома, без имущества, даже без права пребывания на одном месте более трех-четырех недель. Джайн-аскет не позволял себе долго спать. Ведь в четыре часа утра он уже должен быть на ногах. Долгие часы и дни проводит аскет исключительно в благочестивых молитвах, в размышлениях, в сосредоточенном созерцании, стремясь посредством этого приблизиться к познанию истины и в награду за это получить избавление от кармы.

В постоянных странствиях аскет не имеет возможности произвести какой-либо продукт для поддержания своей жизни и поэтому он зарабатывает на свое пропитание, собирая милостыню. Причем собирать ее он должен ежедневно, на завтрашний день не разрешается оставлять и маковой росинки. При таком скудном питании время от времени поощряются еще и длительные посты. И уж самой крайней формой аскезы у джайнских монахов считается абсолютный отказ от пищи, за которым, естественно, следует голодная смерть — фактическое самоубийство, которое возводится здесь в ранг божественного свершения.

В своих воззрениях джайны полагали, что жизнь человека, достигшего совершенства, уже не нуждается в продолжении, поэтому самоубийство для него есть естественное завершение земного существования. По видимому, в их представлении старость и неизлечимые тяжкие болезни тоже казались логическим основанием для добровольного ухода из жизни. Греки в своих исторических летописях описывали способы религиозного самоубийства аскетов: «Люди твердого характера бросаются на меч или в пропасть, избегающие страдания — в морскую пучину, люди, привыкшие переносить страдания, кончают жизнь повешеньем, а люди пылкого нрава бросаются в огонь».

Но если джайн по собственной воле и убеждению бросается в огонь, то несчастные индийские женщины вынуждены совершать обряд сати — бросаться в погребальный костер своего ушедшего из жизни мужа, отнюдь не всегда в порыве безграничного отчаяния, а чаще всего ради неукоснительного соблюдения варварского ритуала. Обряд сати благополучно дожил и до наших дней. Подумать только, число сожженных вдов в городах Индии лишь за февраль 1986 года достигло 320 человек. Уму непостижимо…

Аскет в древней Индии с посыпанной священным пеплом головой, пока он еще жив, доводит себя до крайних форм самоистязания. Кто-то из них дает обет не говорить годами, кто-то сидит под палящим солнцем среди полыхающих костров, кто-то устраивает ложе, сплошь утыканное острыми гвоздями, кто-то годами живет со сжатыми кулаками вплоть до того момента, пока ногти не прорастут сквозь кисти рук, кто-то питается одним лишь навозом — священным продуктом священной коровы. Аскеты живут в джунглях или на больших помойках за пределами селений, куда, естественно, сбрасывают всяческую нечисть, включая несожженные трупы, привлекающие своим омерзительным запахом несметные полчища мух, шакалов и стервятников.

Примером необычайного клятвенного обязательства может служит обет индийца Парамахансы Парампури, побывавшего в России в ХУШ веке во времена царствования императрицы Екатерины П. В возрасте девяти лет будущий аскет принял решение постоянно, в течение двенадцати лет, находиться на ногах. Дабы не нарушить религиозной клятвы, мальчик в пути останавливался возле дерева и привязывал себя к нему веревками. Но вскоре этих манипуляций не понадобилось — юный аскет научился спать стоя, подобно лошади.

После успешного завершения первого испытания, он принял еще более жестокий обет: на двенадцать лет сомкнуть руки над головой. Первый обет вынуждал его постоянно находиться в движении, что позволило юноше обойти южную и восточную Азию. Второй обет несколько затруднял движение, но ему не удалось умерить стремления юноши к путешествиям. Именно в этот период Парампури побывал в России, где довольно длительное время жил с помощью слуг. Когда пришел срок окончания данного обета, уже не мальчику, а зрелому мужу не удалось разомкнуть своих рук — они срослись и закостенели.

В награду за столь нечеловеческие мученья аскет, якобы, приобретал недоступные другим смертным качества: он мог видеть прошлое и прозревать будущее, подниматься в небеса и общаться с богами, многие аскеты утверждали, что и боги тоже спускались к ним для того, чтобы поведать им свои божественные откровения. Если смотреть с медицинской точки зрения на столь непотребную жизнь несгибаемых фанатиков, то можно, конечно же представить себе, что эти люди, изнуренные тяжкими испытаниями и одиночеством, в своих горячечных снах и галлюцинациях могли увидеть все, что угодно. И бога, и дьявола, и ад, и рай…

Среди джайнистов почти нет крестьян, потому как крестьянский труд несовместим со строгим соблюдением принципа не причинять вреда ни единому, пусть даже самому малому существу, живущему на земле. Повреждение дождевого червя плугом иди бороной, с их точки зрения считается тяжким грехом. Поэтому джейнские общины издревле селились в городах и занимались преимущественно ремеслами и торговлей.

В современной Индии эти немногочисленные общины обладают немалым капиталом. Они не стремятся к роскоши и дав обет не стяжать, состоятельные члены общины нередко тратят свои деньги на поддержку искусства и науки, издания книг, на помощь студентам, не говоря уже о строительстве храмов, школ, приютов и других, крайне необходимых людям заведений.

Но даже и в наши дни еще существует крайняя форма проявления джайнизма. На улицах Индии вы можете встретить колонну совершенно обнаженных мужчин, у которых ребра выпирают наружу, а животы приросли к позвоночнику. Эти аскеты-монахи уже практически полностью отказались от материального мира. Им даже набедренная повязка не нужна, потому как хватает «одежды из ветра». Перед собой они метут дорогу, дабы невзначай не наступить на малое живое существо, рот у них завязан повязкой, чтобы нечаянно не вдохнуть это существо в себя, костров они не разжигают — боятся спалить мошку.

Как мы видим, аскеты весьма своеобразным образом стремились противостоять нарождающейся жажде накопления. На алтарь яростного противостояния они клали свои жизни. Благодаря этому, обществу они казались людьми более приближенными к обитателям Небес, нежели жрецы-брахманы с заплывшими от жира глазками, которые прикрывали свои грехи слишком щедрыми жертвоприношениями. Народ о них уже в открытую говорил, что место им в аду давно приготовлено.

Итак, мы видим что в религии Индии возникли два крайних течения, которые изнутри постепенно подтачивали устои веры. И тогда в У1 веке до нашей эры возникло новое религиозное течение — буддизм. Основателем его стал действительно живший на земле человек, имя которого Саддхартха Гаутама. Он был сыном правителя рода Шакьев из Южного Непала. В 29 лет принц покинул свой дворец, родителей, красавицу жену, только что родившегося сына и отправился бродить по свету. За прошедшие тысячелетия это имя наполнили многие легенды и теперь уже трудно понять, что происходило в действительности, а что вымышлено новыми поколениями, старательно описывающими судьбу своего пророка. Вот одна из них.

«Раджа-отец решил посвятить жизнь сыну. Он приказал отгородить дом высокой стеной, чтобы ничто не смогло смутить юную душу. В ворота пропускали только красивых, хорошо одетых, здоровых людей. Прожив 29 беззаботных лет, став мужем и отцом, Гаутама ни разу не выходил за ворота и с наивностью ребенка полагал, что всем живется так же беззаботно, как ему.

Он бы и дальше пребывал в этом счастливом неведении, если бы под тяжестью времени от стены не откололось несколько камней. Прогуливаясь по саду в сопровождении верного и молчаливого слуги, Гаутама обнаружил отверстие и выглянул через него. Его взору представилась каменистая дорога и одиноко бредущий по ней человек.

— Кто это? — спросил Гаутама у своего спутника.

— Старец, — ответил слуга.

— Почему он согнулся?

— От долгих лет, — ответил слуга.

— Значит и я буду таким, — задумчиво промолвил юноша.

Его прекрасный светлый лоб впервые прорезала морщина. Слуга промолчал, вспомнив, что ему было приказано не говорить ни о чем таком, что могло бы огорчить царевича.

С этого дня какая-то неведомая сила тянула Гаутаму к месту, откуда открывался неведомый ему мир. Как-то ему предстало странное зрелище. Впереди шел человек с факелом, за ним двигались люди с носилками, на которых неподвижно лежало бледное тело. Сзади виднелись женщины с распущенными волосами, с плечами, посыпанными пеплом. Из их уст вырывались какие-то звуки. Это был плач.

— Что делают эти люди? — спросил Гаутама слугу.

— Они несут мертвого, — ответил слуга.

— И меня так понесут? — спросил Гаутама.

Слуга молча отступил, вспомнив о приказе царя. Никто не заметил первой горькой складки у рта царевича. Вечером того же дня, отпустив слугу, Гаутама сам подошел к стене. Он увидел странного человека, звенящего колокольчиком.

— Подойди сюда, — крикнул Гаутама.

Незнакомец сделал несколько шагов и остановился. И тогда царевич увидел, что лицо человека сморщено, как кожура спеченного на огне яблока, а грудь под лохмотьями в язвах и струпьях.

— Кто ты? — спросил Гаутама.

— Разве ты не видишь, я прокаженный.

— И ты зовешь людей на помощь?

Из уст прокаженного послышался звук, напоминающий бульканье горячей воды. И это был смех.

— Нет! Я звоню, чтобы разбегались. Много лет я не слышал человеческого голоса.

Гаутама был потрясен страданием прокаженного. В душе его содрогались неведомо откуда взявшиеся горькие слова:


Посмотри, всеблагой, как я мал пред тобой,
Как я одинок, о боже!
В непролазном лесу глотать мне слезу,
Блуждать без дорог, о боже!
Что мне делать? Душа замирает в груди.
Погляди, вечереет и ночь впереди,
Как я мрака страшусь! Всеблагой, пощади!
Только ты бы помог, о боже!
Надежду таю я на милость твою,
Ты сжалишься, видя как слезы я лью,
Ведь зовут всеблагим тебя в нашем краю.
Без надежды я жить бы не мог, о боже! (Р.Тагор)

Из глаз Гаутамы хлынули неведомые ему доселе слезы. В них расплылись очертания стены, отгораживающей его от мира. И мир, полный страхов и горестей позвал его к себе. Царевич вышел в него, повинуясь этому зову».

Надо сказать, что ему в этом миру, привыкшему к неописуемой роскоши, приходилось очень нелегко. «Легче было расстаться с короной, чем с привычками, укоренившимся от рождения. Привычки эти со своими требованиями как бы срастаются с человеком, и если не дать им вовремя пищи, они начинают сосать вашу кровь. На каждом шагу приходится воевать с сотнями мелких привычек. Он корил сердце, когда оно страдало от отсутствия чего-либо, морил голодом ненасытную тысячеустую гидру, сидевшую в душе. Учась обходиться без того, что всю жизнь его окружало, он постепенно обретал счастье. Чтобы успокоить горячего скакуна, его пускают в галоп. Так и принц укрощал сердце, день за днем гоняя его по пустынным просторам воздержанности». (Р.Тагор)

«С тех пор, как он ушел из дворца, удивительного странника видели во многих городах и селениях. Его не привлекали дома, откуда доносилось пение, музыка и смех. Он появлялся там, где слышались плач и стоны. Став добровольным помощником лекаря, принц поил больных, обмывал зловонные раны — ведь Гаутама пустился в странствия, чтобы познать людские горести.

Позднее в своих странствиях он встретил небольшую группу аскетов и присоединился к ним. Шесть лет жизни с этими людьми убедили Гаутаму, что путь самоистязания не ведет к истине.

И тогда его душа переполнилась горем через край. Тогда он отыскал в горах дерево познания Бодхи, под которым доступно было познание истины, сел около него и решил не вставать прежде, чем достигнет совершенства. И обратился сначала Гаутама к своей душе:


Буду играть со своею душой. Без устали льет
Ливень всю ночь напролет.
Плачет небо. Тревожна ночная пора,
Мы будем сегодня играть до утра.
Утлый мой плот в этом празднике диком плывет.
На жизнь и на смерть игра идет
Всю ночь напролет.
Душа замирает, сегодня душе не до сна,
В смятенье она,
Робко прижалась ко мне, чуть дыша.
Чувствую я, как трепещет душа.
Сердце дрожит — как близко душа, как нежна!
В страхе сегодня она, восторгом полна,
Трепещет она.
Пусть же сегодня игра на жизнь и на смерть идет
Всю ночь напролет.
На гибельных этих качелях вдвоем,
Держась за канаты, в полете замрем.
Пусть ураган нас толкает вперед!
Пусть продолжается этот безумный полет
Ночь напролет.
Налетай, ураган, сокруши, оглуши.
Все одежды сорви, все покровы с души!
Пусть она обнаженной стоит, не стыдясь!
Раскачивай нас!
Я душу обрел, мы сегодня вдвоем.
Без боязни друг друга опять познаем.
В безумных объятьях слились мы сейчас.
Раскачивай нас! (Р.Тагор).

Эта ночь самопознания длилась для Гаутама семь лет, во время которой мудрец сберегал свою мысль, как еще неокрепшую молодую веточку на мировом дереве жизни. Познавая себя и свою душу, он понял, что прожил множество жизней.

«Пролетела над бамбуковым лесом цапля – Сиддхартха принимал ее в свою душу, сам становился цаплей, летел над лесами и горами, пожирал рыбу, испытывал голод цапли, говорил на языке цапли. Лежал на песчаном берегу мертвы шакал – и душа Сиддхартха устремлялась к нему, забиралась в мертвую оболочку, становилась трупом шакала, лежала на песке, разбухая, источая зловонье, разлагалась, раздираемая гиенами, терзаемая стервятниками, становилась скелетом, обращалась в прах, уносимый ветром в поля. И вновь возвращалась душа Сиддхартха и, изведавшая печальное упоение круговорота, претерпевшая смерть и тлен, томилась новой жаждой, подстерегая, подобно охотнику, случай – брешь, сквозь которую можно вырваться из круговорота туда, где начало и конец причин, туда, где нет места страданиям, где начинается Вечность.

Его прозревшее око обращалось к близкому, досягаемому, он жадно всматривался в открывшийся ему мир, познавал его, стараясь здесь обрести для себя родину, позабыв о поисках пути, позабыв об ином, запретном мире. Прекрасен был мир, который его окружал, если смотреть на него просто, по-детски, оставив попытку что-то открыть, обнаружить. Прекрасны были луна и звезды, берег и ручей, скалы и лес, козы и жуки, цветы и бабочки. Хорошо и отрадно было просто шагать по земле, так бодро, так по-детски доверчиво, так приветливо открыв сердце всему, что ждет на пути.

Постепенно Сиддхартха стал чем-то похож на людей, подобных детям, в нем появилось что-то от их ребячливости, от их боязливости. И все же он завидовал им, завидовал тем сильнее, чем заметнее становилось его сходство с ними. И предметом этой зависти было то единственное, чего не хватало ему и что в избытке имели они, — та важность, с которой они ухитрялись наладить свою жизнь, та страсть, с которой они отдавались своим радостям и страхам, он завидовал их робкому, но сладкому счастью вечной влюбленности». (Г. Гессе)

До тех пор сидел Гаутама под великим деревом,, пока боги не решили, что пришло его время спасать мир, погрязший во мраке неведения. Гаутама прозрел. «Он понял, что человеческое сердце и есть истинный храм. Там-то и оттачивается меч, там-то и приносятся в жертву тысячи человеческих жизней, а в каменном капище храма разыгрывают лишь жалкое представление того, что происходит в сердце». (Р.Тагор)

Гаутама прозрел и познал тайны и внутренние причины кругооборота жизни, познал четыре священные истины: страдание правит миром; причиной их является сама жизнь с ее страстями и желаниями; уйти от страданий можно лишь погрузившись в нирвану; существует путь, посредством которого познавший истину может избавиться от страданий и достичь нирваны. Познав эти четыре священные истины, Гаутама, став Буддой, Просветленным, несколько дней просидел под священным деревом, не будучи в силах сдвинуться с места. Но потом из последних сил мудрец прошептал пересохшими губами: человек — это сосуд страданий, страдания — от желаний, путь к спасению — в исключении желаний.

А потом утомленный Будда впал в глубокий сон. И во сне явился к нему враг Истины, злой дух Мара. В руках у него была лютня. Вещал он, сладкоголосый, и дергал за струны. Искушая мудреца, он призывал его к чувству самосохранения, призывал не возвещать Истины людям, а незамедлительно окунуться в нирвану.

— Посмотри, как ты исхудал, как ты бледен! Близка твоя смерть, несчастный, зачем умирать? Жить лучше! Живи, как живут брахманы, совершая жертвы. Много заслуг накопишь. Что пользы в борьбе с собой? Путь борьбы с собой тернист, мучителен, полон лишений.

Искусителю так ответил Будда:


Отпрыск безумных, бесчестных! Грешник, зачем ты ко мне явился?
К тем, кто к ложным богам стремится, иди и беседуй!
Зачем к устремленному к цели, к мудрому ты обратился?
Богатства, почести, слава, успех, нажитый обманом,
Для меня ничего не стоят.
Над жизнью этой дрожишь? Да пусть она сгинет!
Лучше в бою умереть, чем быть побежденным.
Погрязшие в суетности брахманы истины не увидят.
Плоть свою иссушая, я укрепляю память.
Из царства в царства блуждая
Буду людей учить я выполнять мои наставленья.

«Глаза его по-новому смотрели на мир. Перед ним открывалась лишь любовь человеческого сердца, бездонная и безбрежная, как океан. Встретив женщину с ребенком на руках, он видел в ней мать всех детей прошлого и будущего. Вид двух друзей вызывал в нем представление обо всем человечестве, связанным узами братства и любви. Землю, прежде казавшуюся ему сиротой, он видел теперь покоящейся на коленях вечно бодрствующей Матери, которая ласково склонилась над ней.

Мировая скорбь, печаль, бедность, раздор, ненависть не вызывали больше отчаяния. А уж если он замечал какое-нибудь маленькое благополучие, надежда его, распустившись пышным цветком, устремлялась через тысячу горестей к райским высотам. Разве в жизни каждого из нас не наступало такое утро, когда пробудившись ото сна, ощущаешь неизведанное еще чувство вновь обретенной любви и свободы, когда наш мир, то радостный, то печальный, вдруг видишь озаренным светом необыкновенной красоты, счастья и любви, — мир, похожий на ласковое дитя». (Р.Тагор)

«Полный решимости Будда Просветленный собрал вокруг себя пять учеников и произнес перед ними свою пламенную проповедь: „Несомненно, несчастен этот мир, созданный, рождающийся, страдающий, умирающий, исчезающий и вновь появляющийся, но нам неизвестен способ выхода их него, который есть лишь скопление громадных страданий. Рождение — страдание, старость — страдание, смерть — страдание, связь без любви — страдание, разлука с любимым — страдание, неудовлетворенное желание — страдание. Короче сказать — всякая усиленная привязанность ко всему земному — страдание. Но смотрите благожелательно на все сущее, пусть каждое ваше слово будет спокойно, приветливо, благосклонно. Пусть каждое ваше действие служит исправлению ошибки, развитию доброты“».

Призыв нового пророка буквально ворвался в жизнь народа. Исстрадавшимся людям не могло не импонировать учение о том, что наша жизнь и есть страдание и избавиться от него можно через отказ от желаний и страстей, но отказ, не граничащий с аскетизмом, а придерживающийся так называемого «срединного пути» — Золотой Середины. Заключительной наградой в учениях буддистов был выход в нирвану, где душа-атман каждого отдельного человека становится частицей всеобщей души и находится в неподдающемся описанию блаженстве.

Основную часть религии буддизма составляет учение о благородном пути к всеобщему миру. Оно состоит из восьми ступеней.

Первая — праведное мировоззрение. Подавление желаний, есть путь к «всеобщему миру».

Вторая — праведность стремлений человека. Человек не должен стремиться к увеличению богатства и усилению власти за счет других. Не должен погрязать в роскоши и чрезмерно отдаваться чувственным наслаждениям. Ему следует любить своих ближних и заботиться об их счастье.

Третья — праведная речь. Ложь, клевета, брань, празднословие и другие подобные злоупотребления даром речи наносят большой ущерб обществу. Из-за них возникают ссоры, способные привести к драке и убийству. Поэтому человеческая речь должна быть праведной и сдержанной.

Четвертая — праведные действия. Лишение другого жизни, воровство, прелюбодеяние и другие подобные действия приносят обществу много вреда. Поэтому человек должен сдерживать в себе всякое поползновение к таким действиям.

Пятая — добывать праведным путем средства к существованию. Человек не должен зарабатывать на жизнь при помощи таких действий, которые наносят вред обществу. Например, торговать спиртными напитками, продавать животных на убой и тому подобное. Зарабатывать на жизнь можно только достойными, честными путями.

Шестая — праведная мысль. Человек не должен допускать злые мысли, должен гнать их, если они приходят на ум, настраиваться только на добрые мысли и, когда они приходят, приводить их в исполнение.

Седьмая — правильное самопонимание. Человек должен всегда сознавать, что его тело состоит из нечистых веществ, постоянно анализировать приятные и болезненные ощущения в теле, размышлять о зле, происходящем от наклонностей ума и подчинения своей плоти, и над тем, как избавиться от этого зла.

Восьмая — праведное созерцание. Под этим подразумевается тщательно разработанная система тренировки и умения сосредотачиваться.

Все восемь заповедей Будды поддерживают своими нравственными советами человеческое существо на его нелегком жизненном пути. Здесь даже мысль не имеет права на злобствование. Сравните их с заповедями иудаизма и почувствуете, насколько чище и светлее путь буддизма. Назначение этой религии — научить человека переносить страдания, раз уж избежать их никому не удается. Многие притчи рассказывают об этом людям. Вот одна из них, несущая в себе светлое и мудрое отношение к жизни.

У одной бедной женщины умер единственный сын. Убитая горем, она не могла смириться с утратой и во что бы то ни стало, хотела вернуть к жизни свое чадо. Соседи посоветовали ей обратиться к Будде, который вместе со своими последователями остановился в это время около их деревни. Будда, выслушав историю матери, обещал вернуть ей сына в том случае, если она принесет ему горчичное зерно из дома, в котором никто не умер. Обрадованная женщина посчитала, что это будет несложно сделать и встреча с любимым сыном уже близка. Она стала ходить по всей деревне, но в каждом доме узнавала, что там тоже теряли близких. И в других деревнях происходило подобное. Наконец, женщина поняла, что нет такого дома, которого бы не коснулась смерть. Она вернулась к Будде и с тех пор стала его верной и преданной последовательницей.

Как мы видим, Будда сумел смягчать неумолимое горе. Придерживаясь теории «срединного пути», буддизм одинаково был удален от двух полярных точек: алчущего брахманизма и умерщвляющего аскетизма. Буддизм с полным безразличием относился к кастовой принадлежности человека, отрицал идею возникновения Вселенной в результате деятельности бога-творца. В одной из сутр отмечается, что никто и никогда не видел творца и поэтому невозможно найти высшую цель в духовном единении с ним. Не значит ли это, что человек, стремящийся к всевышнему богу, подобен неразумному юноше, который хочет жениться на девушке, но не знает ни ее имени, ни ее рода, ни где она живет.

Канонические тексты буддизма ставят и вопросы философского толка, в которых стремятся подчеркнуть неубедительность брахманской концепции мироздания. Если мир, полный страданий, создан Брахмой, то творец был либо не всесилен, либо, что еще хуже, исполнен бесконечного зла, — ведь ввергнуть живое существо в полную бедствий жизнь — разве это не предел жестокости?… В качестве самого веского довода выдвигается предположение, согласно которому вера в Брахму, разрушает представления о моральной ответственности человека, потому как раз Брахма создал этот мир, предопределил его, то он за все и несет ответственность, и с человека уже спрос небольшой. Для буддизма же моральная ответственность человека перед своими поступками и даже мыслями является одним из важных аспектов учения.

Буддизм осуждал также и теорию материалистов, провозглашавшую в своих крайних изречениях полную безнаказанность сколь угодно жестокого поступка. «Совершающий действие, — говорили они, — или способствующий совершению такового — убийца, вор, грабитель, разбойник с большой дороги, прелюбодей, лжец — никто из них не совершает греха. И даже если вооружившись как бритвой диском кто-то сможет обратить все живые существа в груду мертвого мяса, то и на нем не будет греха».


И кто придумал, что убийство грех?
Весь мир — сплошная бойня. Ты не знаешь,
Что каждый миг десятки миллионов
Живых существ навек глаза смыкают? —
Кто забавляется игрой кровавой?
Вся пыль земли пропитана убийством.
Ведь каждый шаг наш убивает сотни
Живых существ. Усталости не зная
Седое Время на листах Вселенной
Все пишет кровью летопись земных
Недолговечных жизней.
Гонимый смертью, мчится, задыхаясь
Мир, как олень, преследуемый тигром,
Не смея задержаться ни на миг. (Р.Тагор)

Но что же делать, как же жить, если даже самая мельчайшая «пыль пропитана убийством», насыщена Злом. Осталось ли место для Добра?… И где его искать?…

Да повсюду ищите и найдете… Вот из глубины веков пришла к нам мудрая притча о праведнике, придуманная очень добрым человеком. Послушайте ее и рассудите потом уж сами.

«Жил когда-то добрый царь Випашит. Но смерть не знает различия между добрыми и злыми. Пришло Випашиту время умирать, и в царскую опочивальню явился посланец бога смерти Ямы. Было темным его лицо, одеяние же кроваво-красным. Молча извлек демон душу Випашита, ничем не отличавшуюся по виду от уже неподвижного тела, но живую и мыслящую, связал ее по рукам и ногам и, выведя из дворца, повлек на Юг.

Двенадцать дней длился путь, на котором путникам не встретилось ни селенья, ни города, ни пашни, ни луга с пасущимися коровами. Беспощадно жгло солнце. Бесконечным был Океан со свинцово-застывшими водами. Оглядываясь, видела душа царя зеленеющие горы и сверкающую золотом кровлю дворца. Не выдержать бы ему этого пути, если бы там, где осталась его родина, сыновья не приносили бы в жертву еду и питье. И он это ощущал каждый раз, когда проходила усталость и прибывали силы.

К вечеру двенадцатого дня стояли демон и пленник перед вратами крепости. Ворота отворились и путники вошли внутрь. Демон развязал Випашита и впервые с ним заговорил:

— Ты должен пройти со мной семь кругов преисподней.

— Почему? — спросил царь. — Разве столь велики были мои прегрешения в земной жизни? Разве я не старался следовать путями правды и долга?

— Безупречным было твое поведение, и жизнь твоя достойна подражания, — сказал демон. — Но однажды ты согрешил, и за это в наказание тебе суждено узнать муки преисподней, их не испытав. Таков приговор Ямы, вершащего суд над живыми и мертвыми.

Они вступили в темный проход. Должен был ликовать Випашит, услышав, что его жизнь признана безупречной, но вместо этого он мучительно оживлял в памяти все пережитое. «В чем же мое прегрешение? — думал он. — Ведь последнего из моего народа я охранял с не меньшим усердием, чем первого, никогда не покушался на имущество своих подданных, удовлетворяясь лишь шестой частью их дохода. Я щедрой рукой приносил дары богам и их служителям — брахманам. Почтительно склонялся перед добром и преследовал в меру своих сил зло». Не найдя ответа в памяти, Випашит обратился к своему суровому спутнику:

— Скажи, посланец Ямы, в чем я провинился? За что моя душа должна терзаться муками грешников?

— Однажды, — сказал демон, — ты восседал на судейском кресле, решая спор между подданными. К тебе явилась твоя жена, чтобы прижаться к твоему плечу. Но ты счел свое судейство важнее ее порыва, ты не ответил на ее призыв, ты отнял у нее час блаженства. За это-то ты и не признан безупречным.

Випашит низко наклонил голову.

— Я вспоминаю. Это было. И я достоин назначенной мне кары. Яма — справедливый судья.

Узкий проход вывел в пещеру. Ее бугристая почва была изрыта рвами, наполненными пылающими углями. В них то по щиколотку, то по колени опускались грешники, издававшие глухие стоны. Пахло обгоревшим мясом.

— Пещера стонов, — объявил Випашиту его спутник. — Многие из тех, кого ты видишь здесь, были непочтительны с родителями и учителями, растоптали мудрость и нравственность. Теперь они пересекают пещеру во всех направлениях, обжигая согрешившие ноги об угли. И это продлится до тех пор, пока в зверином облике они не возвратятся на землю.

С сочувствием взглянул Випашит на несчастных и вслед за своим провожатым шагнул в следующую пещеру. Ее пол был покрыт раскаленными медными плитами. Служители Ямы тащили по ним людей, скованных по рукам и ногам, и те дико вопили.

— Пещера воплей! — сказал Випашиту его провожатый. — 3500 миль их будут тащить по раскаленному металлу, пока они не возвратятся к своим потомкам в облике зверей.

— Ужасно, — застонал Випашит. — Я вижу их тела в страшных укусах, словно бы их бросили в ров с волками или львами.

— Это клеветники, готовые сожрать своего ближнего и похитить его честь, — видишь, у некоторых уши проткнуты пылающими ветками. Эти подслушивали речи друзей и доносили.

— Они не ведали, что творят! — сказал Випашит. — Мне их жалко.

Третья пещера была погружена в кромешный мрак. Телохранитель Випашита зажег факел, осветивший ледяную пещеру и ползающих по ней обнаженных грешников. Судя по их телам, скорее напоминающим обтянутые кожей скелеты, их мучил нестерпимый голод. Когда один настигал другого, он впивался в его тело зубами.

— Пещера мрака! — пояснил служитель Ямы.

Большую часть четвертой пещеры занимал огромный, медленно вращающийся гончарный круг. К нему были привязаны грешники. Стоящие у края служители Ямы вырывали из тел раскаленными клещами куски мяса.

— Пещера раздора, — сказал спутник Випашита. — Они не терпели мира, сеяли семена вражды.

Далее Випашиту пришлось спуститься по проходу, напоминающему глубокий колодец. Рядом с ним пролетали окровавленные тела грешников, которых служители Ямы сбрасывали вниз, в пропасть.

Пропасть вела в пространство, издали напоминающее обычный лес. Но когда Випашит к нему приблизился, то он увидел, что на деревьях гроздьями были повешены грешники. Вместо листьев на ветках были острые мечи. Ветер, свистя, срывал их, и они терзали повешенных. Иногда грешники падали и их внизу подхватывали гиены или дикие собаки, чтобы разорвать на части. Тут же летали ястребы, выклевывающие им глаза, и вороны, пожиравшие их языки.

Страшнее всего был седьмой круг преисподней. В огромном котле, наполненным кипящим маслом и раскаленными железными стружками, сидели или свешивались над котлом в цепях тысячи грешников, а стая воронов жадно клевала их сварившееся мясо и размягченные кости.

В ужасе отшатнулся Випашит и почти бегом поторопился к выходу, и вдруг стоны и крики наполнили все пространство семи кругов преисподней:

— Не уходи! Не уходи, добрый человек! Исходящее от тебя божественное дыхание целительно, как бальзам.

Удивился Випашит и спросил еле поспевавшего за ним демона, что это значит.

— Истинная доброта, царь, — единственный источник избавления от страданий! — отвечал демон. Ты же ветер доброты. Каждое доброе дело на земле приносит милость сюда, в царство страданий. Бросишь горсточку риса бедной птице, и здесь становятся меньше муки голода. Но твои добрые дела и слова все равно что звезды на небе. Твой же взгляд заставляет страдальцев забыть о своих муках. Твоя близость врачует их раны.

— Тогда я здесь останусь! — воскликнул царь, — ибо ничто так не возвышает сердце, как помощь и милосердие.

— Идем, — сказал посланец Ямы. — Твои муки кончились. Тебя ждет небесное блаженство. Пусть эти грешники получат то, что они заслужили.

— Дай мне искупить их грех, — возразил Випашит. — Вот я был суров с детьми и старцами, слаб с мужьями, бессердечен с женщинами. Я должен остаться здесь до конца дней моих, даже если смогу высушить хоть одну слезу, излечить хоть одну рану, удержать хоть один вопль.

— Идем, царь, — повторил демон. — Твое наказание осуществилось.

Тут появились владыка преисподней Яма и Индра, господин небес, чтобы проводить царя к полям Блаженных. Поклонился перед ними праведник и сказал:

— Разрешите мне, владыки мира, остаться там, где страдают.

— Они заслужили свою кару, так же как ты заслужил свою небесную награду, — сказал Индра.

— Разве я это заслужил? — спросил Випашит.

— Да, — ответил Яма. — Милосердие глубоко, как море. Оно возвышеннее, чем гора Химават. Его плоды многочисленнее тех, которые бросают в широкое лоно Ганга. Ими будут питаться боги и люди до окончания времен.

— Если мои заслуги столь велики, возьми их, владыка мертвых и живых, себе. Раздели их среди беднейших из бедных, среди грешников.

Да будет так! — сказал Яма.

И тут свершилось чудо!..»

Остановись, мой дорогой читатель, не читай пока дальше, попробуй угадать, что за чудо свершилось. Девяносто девять из ста — не угадаешь. А свершилось вот что:

«Скрипя, отварились ворота преисподней, и грешники вырвались на свободу, ликуя и славя милость Випашита. И тотчас же появилась облачная колесница.

— Садись, Випашит, — сказал Индра. — Твое милосердие заслуживает наивысшей награды.

И Випашит продолжил свой путь в бесконечную голубизну неба».

…Какая удивительная притча!..

Прислушайтесь к ней…

Перечитайте, перечитайте ее еще раз…

И тогда, мой дорогой читатель, вам будут открываться все новые и новые глубины. Повторяйте ее как «Отче наш…» Ведь это глазами мудрости и милосердия смотрят на нас из глубины времен наши предки… Ведь это в их понимании искреннее милосердие одного лишь человека позволило простить всех прегрешивших на земле…

И не надо было жестоко распинать ни в чем неповинного Христа, решившего принять на себя грехи человеческие. Можно ли наказывать невиновного?..

В своих проповедях Будда призывал людей позаботиться не только о грядущей нирване, но и о жизни на грешной земле. Царствующим особам он говорил, что корона и скипетр не дорогие украшения, а напоминания о том, что на них лежит тяжкая ноша ответственности за судьбы вверенного им народа. Ведь «под короной скрываются заботы о тысячах и тысячах людей. Если царь хочет обладать верховной властью, то он должен принимать их горести, как свои собственные, а бремя их нужды возложить на свои плечи. Раджа тот, чье сердце может объять все это, а живет он в хижине или во дворце — безразлично. Люди признают лишь того, для которого все подданные все равно что родные.

Править может тот, кто в силах принять на себя страдания всего мира, а кто пьет его кровь, присваивает богатства, — грабитель, на голову его денно и нощно льются слезы многих тысяч обездоленных, и никакой царский зонт не укроет его от потока проклятий. Роскошь, которой он не скупясь окружает свою жизнь — это кусок хлеба, вырванный у голодающего, золотые украшения — нищета многих и многих сирот, пышные одежды — грязные, изодранные балахоны сотен дрожащих от холода». (Р.Тагор)

Истинно справедливый раджа даже под покровом своего царского зонта не имеет права позволить себе простить прегрешения даже самых близких ему людей. Однажды случилась вот такая история: дул


Холодный ветер, зимняя пора.
Прозрачная река струилась.
Приют безлюдный, с тишиною слитый,
Где спуск к реке, деревьями сокрытый.
Сюда пришла в сопровождении свиты
Коруна, славная царица.
Холодный ветер на берег спешит:
Сегодня, видно, он в ударе.
Вся в золоте вода, — и в самом деле,
Сверкают сотни тысяч ожерелий,
Обрадовавшись, волны зашумели —
Танцовщицы в нарядных сари.
Но шум воды сегодня посрамлен
Девическими голосами.
Как лотосы, нежны красавиц руки,
От них истома у речной излуки,
А шутки, речи, смех и песен звуки
Как бы владеют небесами.
Купальщицы на берег поднялись.
«Ох, мерзну! — вскрикнула царица, —
Мне с холодом бороться помогите,
Скорей костер, служанки, разожгите,
Пусть ярко пламя разгорится!»
За хворостом пошли служанки в лес.
То спорят из-за ветки гибкой,
А то, в усердье, словно спозаранок
Они сошли с ума, — из-за вязанок.
Окликнула владычица служанок
И слово молвила с улыбкой:
«Вам хижины видны ли вдалеке?
Красавицы, поджечь их надо!
Вы не мечтали о таком поджоге?
Но руки надо нам согреть и ноги!»
И звонко рассмеялась, без тревоги,
Своей веселой шутке рада.
«Царица, что за шутки — жечь дома? —
Малоти добрая сказала.
Известно ли тебе, кто их владелец?
Отшельник или бедный земледелец?
Об этом ты узнай сначала!»
Царицы в гневе: «Уберите прочь
Прекраснодушную пастушку!»
Служанки, безрассудны и беспечны,
Как в юности бывает, — бессердечны,
Исполнили приказ бесчеловечный
И подожгли всю деревушку.
Поднялся плотный, черный, жуткий дым.
Клубясь, он взвился над полями.
И вот сверкая бешено и дико,
Как яростный, разгневанный владыка,
Свиреполико и многоязычно,
Окрестность охватило пламя.
Казалось, хлынули из недр земных
Тысячепламенные змеи.
Они вздымались в красных капюшонах,
Для женщин, разрушеньем опьяненных,
Как бы звенела песнь в их диких стонах, —
Всех песен громче и звучнее.
Слизнул селенье огненный язык.
Домов крестьянских не осталось.
Тогда царица, в одеянье красном
И с лотосом в руке — с цветком прекрасным,
Тропой безлюдной, зимним утром ясным
Ушла, почувствовав усталость.
А царь, осуществляя строгий суд,
В то время восседал в чертоге.
Явились бедняки в тоске и горе
И, заикаясь, с трепетом во взоре,
Поведали о гибельном разоре,
Владыке поклонившись в ноги.
И царь с багровым от стыда лицом,
В час непредвиденный, сурово
Направился к жене своей в покои.
Сказал: «Царица! Что это такое?
Дотла селенье ты сожгла людское,
Ты бедняков лишила крова!»
Воскликнула царица, рассердясь:
«Тебя не понимаю, право!
Пять-шесть лачуг убогих подожгла я, —
Подумаешь, добро! Ужель такая
Тебя гнетет потеря небольшая?
Ничтожен вред, — а мне забава!»
Ответил царь, стараясь гнев сдержать:
«Пока ты — госпожа, царица,
Ты не поймешь, как страждут наши слуги,
Как дороги крестьянам их лачуги.
Но я-то, я-то, зная их недуги,
Тебя заставлю расплатиться!»
Царь приказал, — прислужница вошла,
Сняла с царицы украшенья —
Все, что на ней сверкало и блестело,
Стянула сари пурпурное с тела,
В лохмотья нищенки ее одела,
Познавшей горе и лишенья.
Супругу вывел царь и молвил ей:
«Теперь ступай от двери к двери!
Ты забавлялась в царском одеянье,
Сожгла дома, свершила злодеянье, —
До той поры проси ты подаянья,
Пока не возместишь потери.
Ты через год вернешься во дворец,
Где соберутся знать и слуги.
Ты скажешь всем, царица молодая,
Что мы заслужим гнев родного края,
Что миру причиним ущерб, сжигая
Крестьян убогие лачуги!»

Что и говорить, в балладе показан пример идеального правителя, справедливого и беззаветно преданного своему народу. Разумные владыки выбирали единственно правильный путь — снабжали тех, кто живет земледелием и скотоводством, зерном и кормом для скота. Тем, кто занимается торговлей, предоставляли в виде ссуды необходимый оборотный капитал. Лица, находящиеся на государственной службе регулярно получали достойное вознаграждение, позволявшее им отказаться от непомерных взяток с разного рода просителей. Подобные меры становились стимулом к постоянному росту и накоплению богатств, с одной стороны, и к спокойствию вверенных правителю подданных, с другой. И, надо надеяться, что в таком обеспеченном обществе каждый гражданин, избавленный мудростью своего правителя от гнетущей нужды и постоянного страха, мог позволить воспитывать детей своих в счастливой и спокойной обстановке, тем самым предоставляя в недалеком будущем своему государству достойных граждан.

Что и говорить, подобная точка зрения на политическую экономию, могла бы очень многому научить и современных правителей. Но, надо признать, и в Древней Индии дела обстояли не лучшим образом. Чаще всего случалось, что жизнь вверенного правителю народа, весьма мало интересовала его. Гораздо азартнее, увлекательнее была борьба за власть, при которой ни сыновний долг, ни братский во внимание не принимались. Царевичи, подобно крабам с разлапистыми клещами, пожирали собственных отцов и братьев в хитросплетениях интриг царского двора. Хотя, признаться, дворцовые заговоры на самом деле были занятием весьма примитивным и скучным. В их арсенале насчитывался десяток-другой различных интриг и подлостей, тасующихся между собой в разных вариантах, подобно игральным картам. Во все времена и во всех странах одно и то же. Куда сложнее и интереснее было исполнять царскую работу что называется — на совесть.

Глубоко осознавшей свою роль в истории своей страны стала династия Маурьев, правившая с 322 по 184 годы до нашей эры. Возвышение ее открыло новую эру в истории Индии. Страна впервые получила единую систему государственного управления и почувствовала себя сплоченной. Эффективность и четкость работы всего аппарата служащих при правителе вызывала искреннее восхищение своих современников. В это время были установлены крепкие политические и культурные связи с другими властителями стран Древней цивилизации — Сирией, Египтом, Македонией, Цейлоном…

Саму основу этой династии не смогли поколебать даже завоевания великого Александра Македонского, которого сказочная страна Индия привлекала чрезвычайно. Когда победоносные войска Александра переправились через Инд и приготовились дать сражение, их, совершенно неожиданно, встретили почетные представители местного раджи с обильным угощением и уверением в предоставлении уютного и спокойного отдыха. Надо отдать должное разумному радже, который посчитал более целесообразным встретить непрошенного гостя с распростертыми объятиями, нежели с обнаженными штыками. Предполагаемое сражение закончилось пиршеским столом, что было гораздо разумнее…

В другом случае, когда индийская армия оказалась разбитой, истекающий кровью побежденный царь, потребовал от победителей, чтобы они с ним обращались подобающим образом, достойным его высокого рождения. И Александр, восхищенный его мужеством и чувством собственного достоинства, не только вернул владения побежденному царю, но подарил ему новые земли. Что и говорить, достойный человек всегда поймет достойного человека.

Самый заметный след в истории Древней Индии оставил царь Ашока из династии Маурьев, вступивший на престол где-то около 270 года до нашей эры. В переводе его имя означало — «не знающий скорби». И действительно, по сохранившимся преданиям, Ашока в начале своего правления никогда не скорбел по уничтоженным им людям. Он не скорбел по своим сводным братьям, молниеносно сметенным им с его царственного пути. Не скорбел о несчастных подданных, которыми он правил с деспотической жестокостью в течение первых восьми лет своего царствования.

Переломным моментом в его судьбе стала одна довольно обычная битва. Когда азарт борьбы умолк и все, кто бился — полегли, Ашока вдруг увидел перед своими глазами потрясшую его картину: на арене жесточайшего сражения остались лежать изрубленные и истерзанные тела людей и животных — творений божеских, кости и окровавленные кишки которых смешались в смердящей отвратительной куче. Воистину, такое можно увидеть только в кошмарном сне. И тут жестокое сердце Ашоки содрогнулось и он внезапно прозрел. Он осознал, что представленная его глазам картина — есть страшное, непоправимое творения рук его, и что он и только он в ответе перед всем светом за содеянное. Тут вопль ни с чем не сравнимой боли вырвался из груди деспота:


О ты, жестокосердная природа
Кидавшая меня в тенеты майи!
Исподтишка в мое прокралась сердце,
Мятежным сделать ты его сумела,
И я, ни сна, ни отдыха не зная
Борюсь с собой, скитаюсь день и ночь,
Стенаньями души сопровождаем,
И мир весь обагрился кровью сердца,
От крови стали алы дней зеницы.
Горя огнем желаний я метался,
Как одержимый, по дорогам жизни,
Пытаясь тщетно собственную тень
Насильно удержать в своей груди,
Молниеносным счастием даря,
Меня ты в мрак отчаянья ввергала,
Соблазнами желаний увлекая. (Р.Тагор)

После немилосердного душевного потрясения Ашока изменил свою жизнь самым кардинальным образом. Его отношение к подчиненным впервые выразилось в словах, наполненных искренней добротой: «Что бы я ни делал, что бы я ни предпринимал, я лишь стараюсь выполнить свой долг по отношению ко всем живым существам».

Знакомство Ашоки с идеями буддийской религии поддержало в нем зародившееся новое жизнеутверждающее мировоззрение. Он стал очень активно распространять эту религию и благодаря его деятельности она скоро из сектантской превратилась в мировую. Индийские проповедники неутомимо несли ее идеи в самые различные уголки земли. Часто первые в мире миссионеры пристраивались к кочующим торговым караванам и шли с ними за пределы Индии.

В стране за 36 лет правления Ашоки было выстроено много великолепных дворцов. Тем самым он дал возможность развернуться во всю ширь своего творчества искусным художникам. Но еще больше он построил больниц и для людей, и для животных с бесплатным медицинским обслуживанием. На всех главных торговых путях повелел заложить фруктовые сады и в местах отдыха вырыть колодцы с прозрачной и прохладной питьевой водой.

Царь очень внимательно следил за государственными чиновниками и сам лично осуществлял инспекционные поездки по всей стране через каждые пять лет с целью выявления недобросовестных представителей своей власти и упразднении последних. Кроме того, за работой чиновников наблюдала и целая армия шпионов, отнюдь не считавшая свою деятельность неприличной. Напротив, она позволяла держать в определенных рамках порядочности и нравственности группу людей, по роду своей профессии подверженных искушению использовать свое служебное положения в сугубо личных целях.

Шпионская группа делилась на две части: одни шпионы работали на местах, другие — непрерывно странствовали по стране. На секретную службу отбирались исключительно серьезные и надежные люди, доказавшие уже свою преданность и, что немаловажно, ловкость и сноровку. Чтобы не вызывать подозрения окружающих, все они имели в жизни обычные профессии.

Часто в качестве шпионов использовали женщин легкого поведения. Стоит ли говорить, что они были великолепными сотрудниками. Ведь языки мужчин в предельно интимной обстановке и развязываются, как правило, предельно откровенно. В работе широко использовалась система сложных шрифтов, а отсутствие телеграфа с успехом заменяла служба надежных почтовых голубей. Постоянный строгий контроль неукоснительно поддерживал в стране весьма низкий уровень преступности, а краж так вообще почти не было. И поэтому, если уж обнаруживалось воровство, то наказывалось оно жесточайшим образом. Об одном из таких трагических случаев рассказывается в новелле Ги де Мопассана «Шали». Действие этого рассказа происходит в 18 веке, но это говорит лишь о том, что со временем отношение к воровству осталось столь же строгим.

Итак, однажды молодой европеец прибыл по делам в Индию и был принят раджой с подобающей пышностью и щедростью. Неожиданно для себя в отведенных ему апартаментах юноша «увидел шестерых девочек мал-мала меньше, выстроенных по ранжиру у стены. Они казались нанизанными на вертел рыбешками. Старшей было, вероятно, лет восемь, а младшей — шесть. Сперва он не понял, с какой стати у него оказался этот пансион, но затем сообразил, что раджа руководствовался самыми деликатными намерениями: он дарил ему гарем. В знак особенного расположения раджа выбрал самых молодых — на Востоке плод ценится тем больше, чем он зеленее.

Растерянный, сконфуженный, весь красный, молодой европеец стоял перед этими крошками, не зная, что сказать. Отослать их обратно было бы смертельной обидой — дар государя не возвращают. Тогда юноша стал рассказывать девочкам сказки о духах. Они слушали, затаив дыхание, трепетали от каждой небылицы. Бедные малютки начисто забыли, зачем их сюда привели. Затем пришел слуга и принес сладости, пирожки, варенье, которых дети съели столько, что им впору было заболеть. Молодой человек решил развлечь своих жен и затеял игры. Он расставил ноги, изображая собою мост, и шесть крошек пробегали под ним — первая самая маленькая, последняя самая большая. Все прыскали со смеху, и звонкие детские голоса, разносясь под низкими сводами, пробуждали и оживляли дворец своей ребяческой веселостью.

Целую неделю молодой человек искренне исполнял роль папаши при этих куколках. Им так хорошо игралось в прятки, в кошки-мышки, пятнашки — девочки пребывали в неудержимом восторге. Но однажды вечером, неведомо как это случилось, старшая из них, та, что звалась Шали и напоминала собой статуэтку из старой слоновой кости, по-настоящему стала женой молодого человека. Вскоре это прелестное создание, кроткое, робкое, веселое, пылко полюбило его, и он отвечал ей странной, стыдливой, нерешительной привязанностью, смесью сдержанности, угрызений совести, даже известного страха перед европейским правосудием, с одной стороны, и страстной чувственной нежностью, с другой. Он баловал ее как отец, и ласкал, как мужчина.

Нередко они с Шали проводили вечера в одной из наружных галерей, нависавших над озером. Они молча любовались яркой луной, которая скользя в просторах неба, набрасывала на воду трепетное покрывало серебристого света, а вдали, на другом берегу перед ними чернела цепь стройных пагод. Взяв в руки задумчивую головку своей маленькой возлюбленной, он медленно, долго, очень долго целовал ее точеный лоб, ее большие глаза, загадочные, как эта дальняя загадочная страна. И его охватывало смутное, неодолимое, но прежде всего поэтическое чувство: ему чудилось, что в этом ребенке он обладает всей ее таинственной и прекрасной расой, давшей, по-видимому, начало остальным народам земли.

Однажды раджа прислал молодому человеку в подарок вещицу, которая привела Шали в неописуемый восторг. Это была всего на всего картонная коробка, кое-как обклеенная ракушками. Во Франции за нее не дали бы и 40 су. Здесь она представляла собой бесценное сокровище». Молодой человек решил подарить эту коробочку своей маленькой возлюбленной.

Вскоре ему пришлось вернуться в Европу, но через два года он снова оказался в Индии, и по возвращении узнал ужасную новость: бедную Шали утопили в том самом прекрасном озере, на берегу которого они вместе любовались закатом, обвинив ее в краже шкатулки — картонной коробочки, небрежно обклеенной ракушками, которая во Франции не стоила бы и 40 су…

Два разных мира… Два разных мировосприятия… Восток и Запад… То, что абсолютно неприемлемо для одного, для другого — само собой разумеющееся. И понять друг друга этим мирам чрезвычайно сложно.

Но вернемся к деятельности Ашоки. Прости меня, мой дорогой читатель, что в своем повествовании я так стремительно меняю романтическое и трагическое повествование на рассказ о проблемах государственного правления. Но разве в своей повседневной жизни мы не сменяем по десять раз на дню и свои настроения, и свои разнообразные дела?

Итак, Ашока постарался очень разумно устроить свое государство. Его налоговая политика была просто идеальной. Собирая дань с урожая всего в размере 1/4 или 1/6 части от получаемых доходов, он не разорял свой народ. Все предназначенное для продажи доставлялось на таможню, где торговцы платили пошлину в размере 10% от реализованного товара. Уклонение от внесения этого сбора сурово каралось смертью. Население вносило в казну весьма щадящий подушный налог.

Все собранные в казну деньги шли на содержание правителей, двора, чиновников, армии, строительство ирригационных сооружений и дорог. При таком разумном распределении средств люди обладали не только необходимым прожиточным уровнем, но им были доступны и всевозможные прелести жизни. При этом простота в общении и высокий нравственный уровень индийцев был необычаен. Благодарный народ обладал развитым интеллектом, не был склонен ни к стяжательству, ни к грубости, ни к подлому обману. Во всех делах доверие оказывалось безграничное. Им не приходилось документально регистрировать дела о займах и о совершенных сделках. Существующее в стране рабство приняло весьма мягкие и щадящие формы. Жестокий обычай сати — самосожжение женщин после смерти мужа, в эти времена был практически искоренен. Народу на время удалось забыть свою пословицу, поддерживающую его неиссякаемый оптимизм в периоды тяжких жизненных испытаний: «Сыты ли, голодны ли — живем хорошо: в разрушенном доме от луны светло».

Люди в эти времена болели мало, и не только благодаря хорошим условиям жизни, но и накопленными лекарями прекрасными знаниями медицины. Источники болезней они видели в проявлениях злого начала, идущего от самого демона. Но со многими болезнями боролись отнюдь не посредством изгнания этого демона, а прибегая к помощи всевозможных лекарственных трав, лечебные свойства которых на протяжении многих веков ими были великолепно изучены. «Тот, у кого в руках запасы трав, что поднялись из земли в древние времена, что на три века старее богов, подобен царю, окруженному множеством подданных, — говорится в „Ригведе“. — Лекарь — вот имя этого мудреца. Он поражает демонов и гонит прочь болезнь». А в «Сушруте» сказано: «Врач, желающий узнать причины недуга, должен взять мертвого человека и исследовать каждую его часть соответствующим образом». При этом трактат рекомендовал использовать тела людей не старых, не перенесших тяжелых заболеваний, не истощенных голодом. Такой подход к делу был более чем прогрессивен, ведь в большинстве стран времен средневековья хирургическое исследование трупов было категорически запрещено. Если же некий отважный врач решался на сие действо ради познания своего, его могли наказать вплоть до высшей меры — то есть казнить.

Медицинские трактаты Древней Индии не уставали подчеркивать то, что кроме хорошего знания и практики настоящий лекарь должен обладать и рядом нравственных достоинств: честностью, бескорыстием, смелостью, самообладанием — ведь медицина требует от человека, посвятившего ей свою жизнь, большой моральной стойкости, нежели иные профессии. Свой долг перед страдающим пациентом врачу надлежит осознавать значительно выше всякой личной заинтересованности.

Благодаря всем этим замечательным качествам индийских врачей, им всегда оказывалось большое уважение, подкрепленное достойным материальным обеспечением, несмотря на то, что их каста на ступенях иерархической лестницы занимала отнюдь не высокое положение.

Индийский народ не только умел упорно и продуктивно трудиться, но не забывал и отменно отдыхать. Огромный пантеон богов чтили праздниками в их честь и шли они чередой друг за другом. Кроме того смена времен года — тоже хороший повод для веселья. Мужчины очень любили играть в кости, а правительство внимательно следило за этим азартным увлечением и регулярно собирало приличные налоги с игорных домов, деньги от которых шли на общие блага. Были своего рода и спортивные состязания — гребля, плаванье, стрельба из лука. Поединки людей и животных, зачастую заканчивающиеся кровопролитием, Ашока категорически запретил. Вместо них он ввел представления на религиозные темы, которые одновременно были и сценическими спектаклями, и представлениями, способствующими поддержанию в народе высоких моральных устоев. Женщины в сфере развлечений тоже не оставались в стороне: в пышных садах они очень любили играть в мяч.

Самым красочным из всех праздников считался праздник Холи, наступавший во время бурного весеннего цветения. В этот день люди разукрашивали себя как могли во все цвета радуги. Среди них были и молодые, и старые, и министры, и подметальщики улиц. Они поливали друг друга красками, не взирая на ранги, с головы до ног. И никто и не думал обижаться — вся страна буквально переполнялась безудержным весельем.

В праздник Светильников зажигали несметное множество огней в честь богини счастья и семейного очага Лакшми, в честь богини мудрости Сарасвати и в честь покровителя богатств и торговли Ганеши. Праздники в честь бога Шивы отмечаются ежемесячно в ночь полнолуния, но особенно торжественно и пышно, с пением и барабанным боем, порой с эротическими плясками — весной, когда от милостей этого бога столь многое зависит в жизни людей.

Без музыки, танцев, пения индийца представить себе просто невозможно. Среди 64 видов искусств, которые должен был знать каждый образованный человек, они занимали одно из самых почетных мест. Более всего танец был связан с культом Шивы, обожавшем его. Да и для иных индийских богов не было ничего приятнее, чем засыпать и просыпаться, созерцая чарующие движения прекрасных девушек. Искусству танца их обучали в храмах и девочек, набираемых туда называли не иначе как «божьими женами». Абсолютно ничего общего с нашими «христовыми невестами» они не имели. Сначала их символически выдавали замуж за бога, а потом обучали танцам профессионально, ведь танец в Индии не только искусство пластического движения, исполняемого под музыкальное сопровождение, но это и целая поэма, которую можно прочесть по движениям рук, ног, положению каждого пальчика.

Храмовые танцовщицы-девадаси одновременно становились еще и жрицами любви. В специальных храмах они отдавались брахманам-жрецам и платившим храму паломникам, жаждавшим эротических удовольствий. Профессия эта, как правило, была наследственной — дочери жриц становились девадаси. Еще будучи маленькими девочками, они присутствовали на так называемых уроках познания чувственной любви, наблюдая, как жрец и жрица искусно удовлетворяют данное им от природы желание. Естественность этого действа входила в плоть и сознание будущих жриц.

Искусством любви стремились овладеть не только жрицы любви, но и каждый взрослый член общества. Причем почитаемый индийцами культ чувственных наслаждений ни коим образом не сказывался негативно на моральном климате жителей этой страны. Надо сказать, что семья в Индии всегда и была-то крепка во многом благодаря этому утонченному искусству, которое в какой-то степени заменяло в браке искреннюю привязанность. Ведь сложная система кастовых ограничений крайне редко позволяла соединить истинно любящие сердца.

Эротический трактат «Кама-сутра» никогда не рассматривался, как форма проявления физиологического инстинкта. Напротив, оно считалось символом упорядоченных взаимоотношений людей, стремящихся к цели наисовершеннейшего удовлетворения как мужчин, так и женщин. В мифах не раз напоминается мужчинам, что они обязаны дать женщине такое удовольствие, при котором она смогла вспыхнуть в нему необоримой, неподдельной страстью, дабы воскликнуть в порыве вожделения:


Стыд, смущение и робость
Покинули меня с той быстротой,
С какой расстегнутое платье вдруг
С плеча скользит и падает к ногам.
И слышу я: «О жизнь моя! Любовь! —
И этот голос отклик пробудил
Во всех моих рождениях земных.
И я сказала, руки простирая
«О подойти! И все, что есть — возьми!
Навек любимый!» В лес луна упала,
Ночь землю поглотила; мир, земля
Пространство, время, счастье, горе, жизнь
И смерть — слились в восторге беспредельном… (Р.Тагор)

Индийский бог любви Кама в чем-то очень похож на своего европейского собрата Эрота. Он изображается в виде бесполого прекрасного юноши, в руках у которого лук, сделанный из сладчайшего сахарного тростника, а стрелами любви здесь служат прекрасные цветы. Всего в колчане пять стрел.


В одной — улыбка; слезы — во второй.
Сильна надеждою и верой третья.
Четвертая — отчаяньем и страхом,
А если речь зайдет о пятой, знай:
Ей, только ей дано соединять
И разлучать, вселять надежду, страх,
Тоску, несчастным делать иль счастливым. (Р.Тагор)

Богу любви Каме удавалось сделать счастливыми те семьи, где мужчинам и женщинам уготовано было осуществить свое исконное предназначение на земле.


Стоять должны мужчины, как деревья,
Всю жизнь неколебимые, большие,
Не гнущиеся от ударов бури.
А женщины — лианами пусть вьются
И средь густых ветвей приют находят.
Мужчина пылок должен быть, но сдержан,
Свободен, но не забывать пределов,
Как дерево, давать приют усталым,
Густую тень ветвей ронять на землю,
Его вершина дружит с облаками,
И бурю гневным ропотом встречает. (Р.Тагор)

Но проносятся бури, и вновь приходит минута нежности, и мужчина обнимает свою возлюбленную, наполненную целым океаном необъятной неги. И каждая частица ее тела священна.


Женщины грудь — это полюс святой,
Это холм золотой, добрых богов страна.
Жизнь человека этим светом озарена.
Новорожденное солнце здесь поутру встает.
Здесь оно ввечеру вкушает тихий покой.
Ночью, когда темнеет неба высокий свод,
Звезды — бога глаза, на двух вершинах горят.
Две горы золотые сон веселый хранят…
Грудь — опора младенца, беззащитного мира приют,
Маленького божка — человека отчизна святая,
Грудь, святыня земная, целует высоты рая. (Р.Тагор)

Блаженна жизнь тех, кто в любви, страстной и нежной, провел счастливейшие мгновения, и печальна участь, не сумевших получить или спасти этот хрупкий подарок судьбы и теперь охваченных муками бесконечного отчаяния и непереносимой тоски.


Для чего глаза твои страстью зажглись
В первую, лунную ночь весны,
Если позже, срок спустя небольшой,
С печальной улыбкой, с усталой душой,
Мы предлог разлуки искать должны?
Как быть? Я стала ручным зверьком,
Надежны цепей золотые звенья…
О, если бы я объяснить смогла,
Что после того, как любовь умерла,
Шутливые ласки твои — оскорбленье.
Теперь ты находишь тысячу дел,
Ты в мыслях давно от меня далек, —
Была вселенная мне тесна,
А ныне я занимать должна
В душе твоей маленький уголок. (Р. Тагор)

С такими горестными словами обращается разочарованная в любви женщина к мужчине, потерявшему искренность чувств и слышит в ответ:


Зачем воплотилась ты в плоть и кровь,
Зачем не осталась в мире мечты?
Давно пересохли морские глубины,
От леса волшебного нет и помина,
Ни тени нет теперь, ни воды.
Я считал твое сердце царством мечты
И вошел в него, тайну раскрыть спеша, —
Но все здесь обычно. (Р. Тагор)

Если искренность любви не поселилась в доме, где еще удавалось индийским мужчинам, у которых южное солнце кипит в крови и немилосердно дурманит головы, укротить свои страсти? Да в обычном публичном доме. Проституция здесь не считалась ни преступлением, ни грехом. Публичный дом был обычным государственным предприятием, находившемся в ведении специального учреждения. Правила, касающиеся женщин, занимающихся продажей любовных утех, были разработаны столь же подробно и досконально, как правила, касающиеся любой другой профессии. Проститутка, сумевшая сколотить за время своей профессиональной деятельности определенную сумму денег, могла совершенно свободно оставить свое производство и стать вполне уважаемой женщиной. Никаких желтых билетов власти ей не навязывали. Ведь с точки зрения нравственности индусов, эти женщины весьма успешно помогали утихомирить «пламя голодного пожара мужчин», вовсе не стремившихся отказываться от столь щедрого эротического дара природы.

Индийцу и в голову бы не пришло произнести слова, вложенные в уста аристократического европейского мужчины Ги де Мопассаном: «Что может быть гаже и отвратительнее мерзкого и смешного акта воспроизведения живых существ, которым всегда возмущались и будут возмущаться все утонченные души? Раз уж все органы тела, изобретенные этим скупым и недоброжелательным творцом, служит каждый двум целям, почему он выбрал для этой священной миссии, для самой благородной и самой возвышенной из человеческих функций какой-нибудь другой орган, не столь гнусный и оскверненный? Рот, через который наше тело получает вещественную пищу, в то же время выражает слово и мысль. Орган обоняния, дающий легким необходимый для жизни воздух, передает мозгу все благоухания мира, запахи лесов, цветов, деревьев, моря. Слух, благодаря которому мы общаемся с себе подобными, помог нам создать музыку; мы творим из звуков мечту, счастье, бесконечность и испытываем при этом физическое наслаждение! Но можно подумать, что насмешливый и циничный творец как будто нарочно задался целью навсегда лишить человека возможности облагородить, украсить, идеализировать встречу с женщиной».

Для индийца детородные органы не омерзительны, а священны. Их символы стоят во многих храмах и алтарях, им поклоняются. Кроме того, храмы заполнены скульптурами и фресками, изображающими любовников, принимающих порой столь замысловатые позы, что бывает весьма трудно разобрать, как умудрились так хитроумно переплестись их тела. Случается, что в любовном акте переплетаются несколько больше тел, чем положено, а иногда в этом сплетении участвуют и тела животных. Эротический трактат «Кама-Сутра» известен во всем мире. Его можно рассматривать как чисто технологический учебник, объясняющий многообразные приемы соития. Половая жизнь представлена в нем весьма откровенно. Тем ни менее в этой книге нет абсолютно ничего порнографического, ничего общего с александрийскими трактатами о половых извращениях, столь распространенных тогда в Средиземноморье. При всей откровенной чувственности этой книги в ней неожиданно ощущается наивность и простота.

В то время, как в христианстве всегда преобладало убеждение, что секс несет в себе зерно первородного греха, для индуса соединение двух извечных начал — мужского и женского — это богослужение. В Индии всегда полагали, что секс совершенно необходим для духовного высвобождения как мужчин, так и женщин. Женщина освобождает мужчину, если она полностью удовлетворена в любовном слиянии с ним, мужчина же может с восторгом ощущать радость своего вечного предназначения, свою исконную связь с Создателем. Освобождая друг друга от переполняющих страстей, оба осуществляют великую духовную миссию, то есть совершают Акт Творения нового человеческого существа на Земле.

И надо отметить, что сотворено новых человеческих существ в полутаравековой период правления династии Маурьев было, пожалуй больше, нежели в другие периоды истории этой страны. Потому-то этот период по праву считался Блистательным Золотым веком Индии, жившей в разумном пространстве Золотой Середины.

Вспомним историю развития первобытного человека, у которого хватило ума и силы воли не узко направлять свою деятельность или распылять ее на широкие просторы, а найти «золотую середину» во всех своих жизненных делах, что, в конечном итоге, и дало возможность выжить всему человечеству. Индия нащупала этот же путь, перестала бросаться из крайности в крайность и не ошиблась. Умение жить в этом пространстве, иногда ошибочно считающимся слишком узким и примитивным, но, быть может, это и есть наивысшая мудрость на свете? Но, увы, пожить в «золотом пространстве мудрости» удается пока еще крайне редко…

И, увы, величайшему проповеднику «срединного пути» и ненасилия Ашоке тоже не удалось закрепиться в этом пространстве. Его горячие слова о несчастьях, приносимых разрушительными войнами, к сожалению не смогли помешать миру следовать путем насилия, войн, грабежей. И, наконец, случилось то, что и должно было случиться — его пацифизм — непротивленье злу насилием, вместо того, чтобы изменить ход мировой истории, значительно ослабил империю Маурья.

На двух академических исторических примерах мы сможем наглядно убедиться, к сколь пагубным последствиям ведет стремление правителей выйти за рамки благотворной «золотой середины».

Жили в Древнем мире два великих императора: один в Индии и звали его Ашока, другой — в Китае и звали его Цинь Ши-хуанди. Оба императора поставили перед собой одну и ту же прогрессивную задачу: объединить разрозненные междоусобными войнами вверенные им страны. Ашока, пошедший пацифистским путем, с этой задачей справиться не сумел. Он не сумел отличить прогрессивные войны от реакционных, поддался ложной жалости и неправильно понятому гуманизму. Едва лишь завоевав одно царство, он вложил меч в ножны, отказался от всякой войны, даже от борьбы с совершенно дикими племенами, совершавшими беспощадные набеги на мирных индийцев. Провозглашая идеи буддизма: «Не отнимай чужой жизни, не бери того, что тебе не принадлежит», Ашока не сумел защитить жизнь своих подданных. Империя постепенно стала приходить в упадок и хиреть.

Цинь Ши-хуанди к той же цели пошел совершенно иным путем. Безжалостным путем. Когда враг не сдавался — он его уничтожал. Когда сдавался — тоже уничтожал. И ему было безразлично, внутренний это был враг или внешний. Такого понятия, как «гуманизм» для него не существовало и книги, в которых об этом писалось были немедленно сожжены, а заодно с ними сожжены, утоплены в нужниках или подвергнуты не менее унизительным казням интеллигенты, писавшие, читавшие и толковавшие эти книги. В те далекие времена их оказалось где-то около 400 человек, так что «культурная революция» древности не смогла собрать столь обильного урожая, который удалось собрать «культурной революции» Китая ХХ века.

Но справедливости ради надо отметить, что император не был уж таким безоглядным самодуром. Он действовал, придерживаясь теории — «все для народа», полагая, что искусство и наука ему не нужны, как совершенно непонятные атрибуты жизни. Во имя того же народа предполагалось разрушить и семью, дабы семейные узы не мешали верному служению единому государству. Правитель всеми силами стремился достичь такого уровня слияния с народом, чтобы последний в его руках превратился действительно в последнего человека, подобного куску желтой глины, послушно сминаемой в руках деспотического ремесленника.

Разрешив самым кардинальным образом проблемы с интеллигенцией и народом Цинь Ши-хуанди основал Единое Китайское государство на твердых и предельно понятных принципах: за недоносительство — казнь, за донос — поощрение по службе или денежное вознаграждение. «За все хорошее — смерть».

В этот период строились грандиознейшие сооружения, в частности Великая Китайская стена, но жить за этой стеной, в этом объединенном государстве было совершенно невозможно. Даже его основатель под конец жизни не выдержал и тяжело заболел профессиональной болезнью тиранов всей земли — снедающей человека изнутри манией преследования. Если так тяжело приходилось правителю, то что говорить о народе. Поэтому когда некоторой части китайского народа удалось пережить своего не в меру жестокого правителя, он немедля сверг с престола его наследника и через некоторое время в Китае воцарилась династия Хань, реабилитировавшая гуманизм и его носителей — интеллигенцию. С тех пор китайские императоры в течение 2100 лет стеснялись одевать военный мундир, а позволяли себе наряжаться весьма замысловато. И лишь в ХХ веке мода на полувоенные куртки вернулась не только к правителю этой страны, но и к ее населению.

Итак, как мы видим, оба императора были утопистами. Оба они вышли за рамки пространства «Золотой середины», но только по разные ее стороны. Если Ашока видел в человеке только духовное начало, то Цинь Ши-хуанди — только послушную машину, которую можно запрограммировать на какую угодно задачу, осуществлять которую можно с помощью как наград, так и казней.

Оба они умерли и давно истлели. От Цинь Ши-хуанди остались грандиозные сооружения, а от Ашоки надпись, выбитая на скалах: «Я царь Ашока, завоевал царство Калингу и убедился, что для этого надо было убить 100 000 человек, и сердце мое содрогнулось». Китайский император оставил после себя ценности материальные, индийский царь — духовные. Какие же из них ценнее?..

Быть может, на этот вопрос нам просто и по-человечески ответит народная пословица — «Девушка может петь о потерянной любви, но скряга не может петь о потерянных деньгах». И как бы ни утопично было стремление людей хранить в душе чувство поэтической наполненности, все-таки оно создает самые приятные прелести жизни. Жизнь же организованная лишь в пространстве материального мира оставляет гнусный привкус нестерпимой скуки и абсолютной несвободы.

Ашока возвел буддизм, восставший против торгашеских взаимоотношений, в ранг религии. Но с течением времени он, утвердившийся как простая и понятная всем вера, преобразился и стал обрастать различными не свойственными ему признаками. Кроме того, малодостойные люди, проникшие в большом количестве в монастыри и стремящиеся смягчить суровые правила этих заведений, ввели новые обряды, противоречащие этическим нормам буддизма. Эта новая форма получила название тантрического буддизма и ее последователи стали совершать разнообразные тайные обряды, в которых существенную роль играли женщины легкого поведения, дурманящие напитки и наркотики. Разнузданные монахи утверждали, что подобные нововведения придадут обрядам дополнительное мистическое очарование и позволят верующим испытать новые удовольствия. Со временем их обряды стали напоминать элементарную разнузданную оргию. И, увы, к концу ХП века буддизм исчез из жизни индийского народа. И тогда на смену ему пришел индуизм.

В сущности индуизм представляет собой последовательные исторические этапы развития одной религиозной системы, начавшейся с самого раннего периода вед. Поэтому здесь мирно уживаются между собой самые разнообразные, порой составляющие крайние противоположности, черты. Посудите сами: если индуизм считать религией ненасилия, непричинения зла, то почему тогда в храмах богини Кали совершаются заклания животных? Если индуизм — религия аскетизма, то почему тогда в обрядах существует предписание есть мясо и совершать винные возлияния? В наше время большая часть индийцев, исповедуя индуизм, может позволить себе пойти по-своему пути, выбрав наиболее подходящий для себя вариант вероисповедования в этой богатой, самобытной, гибкой, непостижимо сложной религиозной фантазии талантливого народа.

Не менее ошеломляющее разнообразие представляет собой и искусство Индии. Пышное, пряное, быть может, не совсем понятное и приемлемое для глаза европейца, пиршество архитектуры, живописи, скульптуры замешено на ощущении единства жизни Человека и Вселенной, на искренней вере в чудодейственные силы богов и на красоте несравненной природы, которая наполнена до краев живыми, дышащими, трепещущими существами.

Всем известно, как почитаются здесь животные. Но и, казалось бы, неодушевленные предметы людям этой страны, представлялись абсолютно живыми. Деревья и растения здесь священны. Они считаются жилищем богов, несущим в себе магическую энергию.

Вода для индийца — сама жизнь, само благословение в полном смысле этого слова. Здесь не только совершается паломничество к водам великого Ганга, для того, чтобы омыться в них и скинуть с себя скверну прежних рождений, но почитается буквально каждый, даже самый крохотный родничок.

Здесь, как к живым людям, относятся к крупным камням-монолитам, имеющим необычную форму. Им дают личные имена и считают, что они могут и дружить, и враждовать, и влюбляться друг в друга, более того — вступать в брак и производить потомство в виде небольших камушков.

Человек, живший в мире до краев наполненном животрепещущими существами, рождает искусство настолько самобытное, что спутать его ни с каким другим невозможно. Храмы и дворцы Индии потрясают обилием всевозможных изображений. Окна во дворцах завешаны жемчужными сетками. Полы выложены орнаментами из драгоценных камней, изящные лестницы и замысловатые переходы ведут вас из зала в зал, в которых перед вашими глазами открываются захватывающие сюжеты из легенд и жанровые народные сценки в изображениях художников и скульпторов.

В период расцвета буддизма в Индии появилось множество культовых памятников — ступ, хранящих в себе останки незабвенного Будды. Ступа своей формой как бы воплощает модель мироздания. Ее грандиозный полусферический холм символизирует небесный свод или Вселенную. Вершину холма венчает куб из драгоценного металла со шпилем — символом священной горы. Стержень, пронизывающий все тело ступы, уподобляется главной оси мироздания. Сама она опоясана оградой с четырьмя воротами, сориентированными по сторонам света. Это были символические входы во Вселенную.

Храмы и монастыри, выдолбленные в скалах символизировали собой отшельнический образ жизни Пророка. Затемненное пространство и нависающая отовсюду каменная серая масса создавали совершенно новое художественное впечатление. Суровые величественные своды уходили далеко вглубь скалы и растворялись там в сгущающемся полумраке. Залы украшались скульптурами и настенными росписями. Высокие колонны завершались высеченными из камня фигурами коленопреклоненных слонов или же восседающими мужскими и женскими фигурами. Повсюду загадочно мерцали огни светильников, отбрасывающие таинственные нереальные тени, рождающие в душе верующих мистические фантазии.

Европа начала знакомиться с удивительным миром Индии в ХУШ веке. На строгий суд просвещенных европейцев был представлен первый перевод уникальной «Песни о Бхагавате — Гита» — своеобразный религиозно-философский трактат, одновременно ставший эпической поэмой, повествующей о борьбе двух ветвей царского рода и столкновении ранних государств. Поэма строилась на диалогах между учителем и учеником, царем и мудрецом, мужем и женой.

Более всего европейцев потрясла неожиданной для них идея перерождения души. Она вызвала огромнейший интерес отнюдь не у одних только специалистов. О «Гите» восхищенно отзывались Гете, Гегель, Шопенгауэр. Древняя Индия учила «юных» европейцев не думать о бренном, привлекала к себе, манила. И с тех пор к ее берегам «вечно льнет волной океан людской» и ни счесть числа этим волнам.

Сомерсет Моэм в своих рассуждениях уподобил череду перерождений путешествию капли воды в море. Он писал: «Сущность человека, душа, Атман, как капля воды, что поднялась из моря и дождем упала в лужицу, а потом стекла в ручеек, пробралась в узкую речку, потом в мощный поток, бегущий по горным ущельям и широким равнинам, отклоняясь то вправо, то влево, встречая на пути и каменные завалы, и упавшие деревья, и, наконец, вливающийся в бесконечное море, из которого поднялась. Душа не сотворена. Она существовала всегда, и когда она наконец сбросит семь покрывал невежества, то возвратится в бесконечность, из которой пришла».

Писателю есть о чем побеседовать с Буддой. Вместе они пытаются найти истоки божественного. Пророк умиротворяет страдающего человека: «Лишь в глубоких тайнах твоего сердца, мой друг, полнота жизни хранит свою улыбку, приди, и доверься ей, и она даст исцеление скорби в угрюмом одиночестве непонимания».

Из немыслимо отдаленного времени, из ХХ века Моэм продолжает разговор: «Возможно, когда-нибудь в далеком будущем люди станут умнее и поймут, что искать утешения и поддержки нужно в собственной судьбе. Я думаю, что бог либо внутри меня, либо нигде. И сейчас в Индии есть люди, которые убеждены в этом. Меня же особенно пленяет мысль, что постигнуть Реальность можно с помощью знаний. В более поздние эпохи индийские мудрецы, снисходя к человеческой слабости, допустили, что спасения можно достичь также через любовь и добрые дела, но они никогда не отрицали, что самый достойный, хоть и самый трудный путь — это путь познания, потому что орудие его — самое драгоценное, чем обладает человек — его разум».

— Да, — отвечает ему индийский мудрец, — но главное, что нам нужно познать — это то, что «наш ум таится в глубине души, он подобен искре в камне и обнаруживается лишь тогда, когда его выбивают удары судьбы».

Уникальные фантазии индийской религии и философии по-разному воспринимались европейцами. Франца Кафку «документы индийской религии привлекают и в то же время отталкивают. В них, как в дурмане, есть что-то притягательное и дурманящее. Все эти йоги и маги покорили естественную жизнь не пламенной любовью к свободе, а молчаливой, холодной ненавистью к жизни».

Совсем по-иному, с восторгом отнесся к фантасмагорической религии индусов Константин Бальмонт. Он говорил: «Я знаю, что дух выше вещества, что душа не только сильнее тела, но и меняет в своих блужданиях по мирам много раз много тел, что тончайшая паутинка, которая тянется, играя радугами от Солнца к Солнцу и от сердца к сердцу, сильней, нерушимей и желанней чего бы то ни было».

А вот доброжелательный и шутливый отзыв. Однажды Алексею Максимовичу Горькому довелось увидеть факира и он рассказывал об этом, светясь искрометной радостью: «А все-таки замечательные это люди индусы. Пришлось мне встретиться на Кавказе с приезжим индусом, о котором рассказывали много таинственного. То, что я увидел, я увидел своими глазами. Размотал он катушку ниток и бросил нитку вверх. Смотрю, а нитка-то стоит в воздухе и не падает. Затем он спросил у меня, хочу ли я что-нибудь посмотреть в его альбоме? Я сказал, что хотел бы посмотреть виды индийских городов. Он достал откуда-то альбом и, посмотрев на меня сказал: „Вот посмотри индийские города“». Альбом оказался состоящим из гладких медных листов, на которых были прекрасно воспроизведены виды городов, храмов Индии. Я перелистал весь альбом, внимательно рассматривая произведения. Кончив, закрыл его и передал его индусу. Он, улыбнувшись, сказал мне: «Вот вы видели города Индии», дунул в альбом и опять передал его мне в руки, предлагая посмотреть еще. Я открыл альбом и он оказался состоящим из чистых, полированных медных листов, без всякого следа изображения. Да, что и говорить, замечательные люди эти индусы».

Николай Константинович Рерих, потомок скандинавов, русский художник всеми фибрами души своей принял в сердце свое жаркую, пышную, пряную Индию. Ему, рожденному на севере, любящему и понимающему его как никто другой, видящему в нем не мрачность и бледность красок, а радость и бодрость, которые вряд ли смогут дать другие уголки земли зачем-то вдруг понадобилась Индия? Ведь в ней нет «прозрачной синевы далей, серебра вод, звонкой меди полуночных восходов, чудес северных сияний» — откуда же это желание поменять мир, полный тончайших неуловимых нюансов, на пышность чуждого сердцу юга?..

Быть может, некое мистическое начало лежало в глубинах этого стремления? Посудите сами: само название родового имения Рерихов «Извары» имело в недрах своих корни индийского языка. И более того, говорят, что в незапамятные времена здесь жил неведомо откуда взявшийся раджа. А, быть может, стремление с самого раннего детства к созерцанию и философствованию подсознательно подтолкнуло будущего художника и ученого к неторопливо созерцающей мир Индии?.. Ведь подумать только, сколь сложные вопросы о смысле бытия рождались в еще детской Николенькиной головке:


Мальчик жука умертвил,
Узнать его он хотел.
Мальчик птичку убил,
Чтобы ее рассмотреть.
Мальчик зверя убил
Только для знания.
Мальчик спросил: может ли
Он для добра и для знания
Убить человека?

И уже в детские лета ответил Николенька на этот вопрос: лишь творением Добра наполнит он всю свою жизнь.

Шло время… Николай Константинович с успехом окончил Академию художеств, его дипломная работа «Гонец» была удостоена самых высоких похвал и приобретена Третьяковской галереей. На полотне изображены двое людей, плывущих в лодке по угрюмой реке против течения. Они глубоко задумались, потому как готовятся сообщить своему народу страшную весть: «Восстал род на род». Лев Николаевич Толстой при личной встрече с автором картины высказал свое отношение в весьма символической форме: «Случалось ли вам в лодке переплывать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований, надо рулить всегда выше, жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко держит руль, тогда доплывет».

И Рерих всегда правил выше течения. В своей художественной и, благодаря незаурядным организаторским способностям, общественной деятельности, он не знал границ успокоенности, несмотря на то, что состояние его здоровья оставляло желать много лучшего. Для лечения постоянно преследующих его пневмоний ему пришлось уехать в небольшой финский городок. За ним последовали и его жена Елена Ивановна, и два еще маленьких сына — Юрий и Святослав.

Елена Ивановна была правнучкой великого полководца Кутузова. Родители, желая дочери достойного материального благополучия в жизни, пророчили ей мужа-миллионера, она же отказалась от столь заманчивого денежного альянса и предпочла невыгодную в этом смысле партию с малообеспеченным художником. Созвучие любви и творческих интересов с Николаем Константиновичем были для нее куда важнее, нежели крупный счет в банке, положенный на ее имя. Елена Ивановна интересовалась философией, живописью, была прекрасной музыкантшей, страстно любила путешествовать и не страшилась даже самых жестоких испытаний.

Своих сыновей она вместе с мужем воспитывала в том же духе. И поэтому не случайно Юрий стал известным ученым-востоковедом, а Святослав — видным художником. Святослав с увлечением рассказывал о взаимоотношениях в их на редкость дружной семье: «Мы все взаимно помогали друг другу. Знания Юрия Николаевича были полезны Николаю Константиновичу, знания матушки — Юрию Николаевичу. Не говорю о себе — я особенно обогащался от них троих. И всегда мы находили друг у друга поддержку и ответы на вопросы, которые часто возникали в процессе большой работы».

А семья эта совершила колоссальную работу. Николая Константиновича можно было бы назвать Человеком Мира, но преданно и искренно он больше всего любил Россию. Исторические события сделали его невольным эмигрантом — после революции Финляндии удалось избавиться от ненужной ей опеки большевиков и часть русской земли оказалась за пределами России. Вместе с ней за пределами России оказалось и семейство Рерихов. Некоторое время им удавалось прорываться из-за границы в Петроград, но потом такая возможность стала почти нереальна.

Жизненным перипетиям не удалось загасить талант в провинции. Позднее Николай Константинович стал выезжать в Европу, где работал над оформлением русских спектаклей. Особенно часто ему довелось сотрудничать с Сергеем Павловичем Дягелевым. Надо сказать, что работоспособность художника была просто невероятна. Его наследие составляет вместе с рисунками и эскизами несколько тысяч произведений. Случалось, что он одновременно писал сразу на нескольких мольбертах, но такой многостаночный подход к делу никогда не ущемлял творчества — все работы были превосходны.

С 1920 по 1923 год семья Рерихов жила в США. Признание русского художника было там столь велико, что в его честь открыли музей, помещавшийся в небоскребе. Здесь находилось более трехсот картин Николая Константиновича.

Казалось бы, жизнь устроилась как нельзя лучше, но некая неведомая сила влекла и влекла его на Восток, в Индию. Он чувствовал, что именно здесь сможет найти душевный отзвук близкого ему идеального философского мировоззрения, в котором были тесно переплетены идеи современного коммунизма с многовековым учением Будды об общинном устройстве жизни. Этот взгляд художника и мыслителя в свое время дал повод наркому иностранных дел товарищу Чичерину шутливо назвать Рериха «полубуддистом-полукоммунистом». Окончательным моментом в решении отбыть в манящую его Индию стала встреча с Робиндранатом Тагором, до краев наполненная неисчерпаемым взаимным творческим и дружеским интересом друг к другу.

Финансовые средства, приобретенные им в Америке, стали своеобразным трамплином для будущей научно-художественной экспедиции в глубины азиатского континента и позволили семейству Рерихов в полном составе отплыть в заманчивым берегам Индостана. В 1923 году они прибыли в Бомбей.

Начав свой индийский маршрут с этого города, они направились к южным склонам восточных Гималаев. Исследуя Гималаи, Тибет, просторы Монголии Рерихи собрали несметное множество буддийских старинных рукописей и разнообразных предметов искусства.

Надо сказать, что далось им это богатство весьма нелегко. Николаю Константиновичу и его спутникам привелось испытать всевозможные трудности столь далекого и длительного путешествия. Ведь экспедиция с некоторыми перерывами продолжалась до 1928 года. Это время вместило в себя и смертельные опасности, и ни с чем не сравнимые восторги. Ведь для европейцев тех времен, еще практически лишенных подарков, преподнесенных последующим поколениям фото и кино кадрами, высочайшие горный перевалы и вершины были страной загадочного и неведомого пространства.

Конечно, восхищение путников прежде всего было связано с восхождением на недоступные вершины, с восхождением в царство поднебесных снегов. Здесь «такое разнообразие, такая выразительность очертаний, такие фантастические города, такие многоцветные ручьи и потоки и такие памятные пурпурные и лунные скалы». Желание перенести на полотно всю эту красоту было огромно, но жгучий мороз не позволял держать в руках подолгу карандаш или кисть. И Николай Константинович отыскивал спасение в том, что обладая завидной зрительной памятью, находил возможность позднее передать на полотне все сказочное очарование горной страны.

Здесь, при каждом восхождении «являлось непреодолимое желание заглянуть за следующие возносящиеся перед ними высоты. Когда же спускаешься вниз, то в каждой уходящей вершине звенит какое-то „прости“». И хочется сказать: «Гималаи, разрешите послать вам сердечное восхищение. Так же вся прекрасная Индия, позволь еще раз послать тебе привет за все то влекущее и вдохновляющее, которым наполнены твои луга, и рощи, и старинные города, и священные реки, и великие люди».

В труднейших переходах по Тибетскому нагорью путешественников встречали «облачные миражи, которые становились одним из лучших утешений, — вспоминает Рерих. — По вечерам доктор экспедиции говорил своим спутникам: „До свидания, а, может быть, и прощайте, — вот так люди и замерзают“». Но в то же время уже сияли мириады звезд и эти «звездные руны» напоминали, что ни печаль, ни отчаяние неуместны. Были картины «Звездные руны» и «Звезды героя», «Звезды Матери Мира», рожденные от богатства ночного небосклона. И в самые трудные дни один взгляд на эту красоту уже меняет настроение; беспредельнее делает мысли и возвышеннее. Люди определенно делятся на два вида. Одни умеют радоваться небесному зодчеству, а для других оно молчит, сердца их безмолвствуют. Но дети умеют радоваться облакам и возвышают свое воображение».

У художника вызывает искреннее недоумение вопрос матери, держащей на своих руках младенца: «Что есть чудо?… Отчего чудеса не встречаются в нашей жизни?…» Подумать только, держа в руках истинное, несказанное чудо, она пытается найти его на стороне… Так становится горько и обидно за судьбу людей, страдающих слепотой души.

Ведь «чудо разлито повсюду. Его надо увидеть и услышать, — призывает нас Николай Константинович. — Великая пустыня звучит. Несется звук раковины. Слышите? Долгий звенящий зов несется и тонет в ущельях.

Мы находимся в самом пустынном месте. За многие дни пути отсюда нет

жилья.

Колокола на верблюдах разного размера и звучат, как целая симфония. Это тоже незабываемая мелодия пустыни. Вот жар среди дня умиротворяет все. Все делается безжизненным, мертвым. Все заползают в прохладу тени. Солнце, победитель, остается одно на безбрежном поле битвы. Ничто не может противостоять ему. Даже великая река замедляет свое течение. Как когти в судороге, простерты горячие камни, пока победитель не скроется опять за барханами для новых побед. Только голубоватый туман дрожит в безбрежных далях. Эту глубокую симфонию какая мелодия может сопровождать? Только симфония колоколов, нежная, как древняя бронза, и мерная, как движение кораблей пустыни. Только она может дополнить симфонию безбрежности.

Но бывает, когда звуки и огни пустыни потухают. Они потухают под струями воды, под вихрем и под пламенем степного пожара. Жители спасаются в бегстве. Кони чуют опасность и тревожно настораживают уши по направлению к зловещему шуму. Огненная стена, покрытая черными кольцами дыма, движется. Какой неслыханный шум и зловещее трепетание пламени. Смотря на эту ужасную стену, вы представляете, как монгольские ханы поджигали степи, этим решая участь битвы. Но, конечно, иногда огненная стена изменяла и оборачивалась на самих создателей ее.

Когда вдруг заполыхает степь, ваш спутник измеряет глазом расстояние до огня и спокойно говорит вам, как о чем-то совершенно обычном: «Думаю, что мы успеем уйти вовремя. Мы должны успеть достичь ту гору», и он указывает на далекий каменистый холм. На следующее утро вы рассматриваете сожженную степь с вершины холма. Все черно, все изменилось.

Чудеса Азии приходят мгновенно. По глубокому ущелью от гор несется мощный поток. Неожиданно он заливает берега ручья. Через минуту это уже не поток, но гигантская бурная река, она захватывает всю равнину. Желтые пенные волны, полные песка и камней, опрокидывают и уносят палатки. Большие камни несутся в волнах и бьют по ногам. Время думать о спасении. Мощный поток разрушает юрты, крепко построенные. Что может противостоять этой силе? Множество вещей унесено. Поток пробежал, обращая все в топкое болото. Наступают сумерки без костров, холодная неприветливая ночь и студеное утро.

Солнце освещает как бы новую местность. Перед нами лежат безжизненные новые холмы, созданные мощью волн. Не менее страшен и ураган. Проводники кричат: «Остановимся, иначе вихрь нас унесет». Песок и камни летят в воздухе. Кругом беспросветная мгла.

Что и говорить, многообразны чудеса пустыни.

Отовсюду опасность смотрит в глаза. Сто двадцать миль мы должны пройти безостановочно, — пишет в своем дневнике Николай Константинович. — Тут нет ни воды, ни коней. На заре вы видите, что шли по тонкой соляной коре. В дырах около тропинки чернеет бездонная соленая вода. Это не плиты кладбища кругом, но острые слои соли. Но эти плиты легко могут сделаться знаками погребения для тех, кто неосторожно упадет в черное зияющее отверстие.

Легенда рассказывает, что некогда огромный город стоял на этом месте. Жители его были богаты и благоденствовали в легкой жизни. Но ведь даже серебро чернеет, если оно не в действии. Так, собранные богатства не получили должного назначения. И в золоте забывались благие основы жизни. Но живет справедливость, и все нечистое будет уничтожено, когда истощится великое терпение. В крики ужаса, в пламя неожиданно погрузился город и вода наполнила эту гигантскую расселину. Прошли долгие времена. Ушло озеро и земля покрылась солью, и остались эти места безжизненными навек. Все места, где произошла несправедливость, останутся безжизненными.

Когда окончилось это мертвое кладбище, мы опять оказались в желтых и розовых песках. Но вот вдали поднимаются белые сверкающие вершины. Это уже Гималаи. Это не горы — это царство снегов! Никто еще не взошел на это сверкающее сокровище — Эверест. Сия вершина суждена-предназначена для Матери Мира. Она должна быть чиста, нетронута и девственна. Только она сама, Великая Матерь, может быть там.

Великое молчание бережет мир…

Все тихо. Во мраке не шумит трава. Засыпают звуки и шорохи. Огни сияют из нашего лагеря. Для кого они будут светить как ведущая звезда?

Танец теней. Люди размножились в безжизненных тенях. И люди, и верблюды, и кони — откуда их столько? Пришло время отдыха. Отложено в сторону оружие. Пусть пылают огни мира.

Вдруг резкий выстрел нарушил молчание! Прерван покой.

«Гасите огни! Стража, в цепь! Двое с винтовками к коням. Кончок пусть идет на разведку! Если нет опасности, пусть поет песнь Шамбалы — мифической страны, где обитают герои». Цепь стрелков потянулась в высокой траве. Шепот: «Может быть, это люди Дже-ламы? Ведь его банда еще действует. Его голова на копье обошла все базары, но сотни воинов еще на свободе».

Из темноты вдруг грянула песнь о Шамбале. Кончок поет. Издалека несется его голос. Но стрелки остаются на своих местах и костры потушены.

Ночью черно-бурые медведи подходят совсем близко к лагерю. Это опасность. Однако настоящим врагом каравана стали суслики и полевые мыши. Целые области продырявлены ими. Даже при величайшей осторожности лошади падают в ямы и легко ломают себе ноги в этих подземных городах. Не проходит и дня без падения коня в предательские подземные ходы».

Среди трудностей, подстерегающих экспедицию были и совсем иные преграды, порожденные правилами цивилизованного мира. Всяческие замысловатые бюрократические препоны воздвигали свои невыносимые трудности. Однажды караван был остановлен регулярными войсками области Западных гор. Потянулись невыносимо скучной чередой долгие и томительные дни ожидания экспедиции в окружении вооруженного отряда. А ведь между тем надвигалась жестокая тибетская зима, которую даже местное население переносило с большим трудом в своих утепленных юртах. Что уж тут говорить о летних палатках путешественников. Кроме того кончались запасы продовольствия, фуража и медикаментов. Стараниями местных властей экспедиция была столь тщательно изолирована от внешнего мира, что в западной прессе начали появляться тревожные сведения о ее предполагаемой гибели. И в какой-то степени эти слухи не были лишены основания.

Ведь «среди всепронизающего жестокого холода костры кажутся жалкими и негреющими. Короткое время, от одиннадцати до часу, солнце несколько греет. Но после полудня к морозу прибавляется режущий вихрь и самая тяжелая шуба греет не больше легкого шелка.

Доктору представилась необыкновенная возможность наблюдать особое условие высот. Пульс Елены Ивановны достигает 145 ударов в минуту. Доктор говорит: «Это пульс птицы». У меня, — вспоминает Николай Константинович, — вместо шестидесяти четырех — сто тридцать; в ушах звенит, точно все цикады Индии нагрянули. Приходит и снежная слепота. После нее необыкновенное ощущение. Все изображения удивительно сильно удваиваются. Два каравана, две стаи ворон, двойной силуэт гор. Люди заболевают и цингой. Доктор пророчествует, что при таких холодах сердце, уже напряженное высотою, начинает слабеть и в одну из студеных ночей человек может уснуть навеки. Он пишет медицинское свидетельство: «Дальнейшее задержание экспедиции должно быть рассматриваемо как организованное покушение на жизнь ее членов».

Ранним утром, перед самым восходом солнца, доктор приходит в возбуждение, восклицая: «Вот вам следствие нашего положения! Даже коньяк замерз! И так все живущее замерзнет и успокоится на веки».

Николай Константинович возражал: «Конечно, если мы хотим замерзнуть — мы и замерзнем. Но ведь есть такая замечательная вещь, как психическая энергия, которая теплее огня и питательнее хлеба». Психическая энергия помогла Николаю Константиновичу и Елене Ивановне сотворить историю своих жизней куда интереснее и занимательнее, нежели предложенные им от природы истории их болезней.

Однако психическая энергия помогала отнюдь не всем. Несколько членов экспедиции все-таки не выдержали и погибли. Что же касается вьючного состава, то из 102 верблюдов выжило только десять. Жаль животных. Очень обидно было, когда впоследствии обнаружилось, что из-за резкого перепада температур погибла часть ценнейших кинопленок. Но несмотря на все трудности и неприятности мужество отважных путешественников сломить не удалось. Исследовательская работа не прекращалась ни на день. Путевые записи, коллекции, сотни созданных в пути эскизов и зарисовок сохранились. Все это составляло ценнейшее богатство.

Единственной женщиной, принимавшей участие в экспедиции, была Елена Ивановна, отнюдь не обладавшая богатырским здоровьем. Она черпала психическую энергетику у природы и идей Востока. Вместе с Николаем Константиновичем стала автором удивительной книги «Живая этика». Но сами себя ее авторами они не в коем случае не считали, а говорили, что в данной работе выступают в роли связующего звена между Махатмами — Великой душой и человечеством, и являются как бы переводчиками. Но суть их работы не просто механическая доставка, а четко осознанная совместная работа над текстами, обжигающую силу которых требовалось уложить в гармоничные формы, доступные человеческому пониманию, донести до него сплав многовековой мудрости.

Основная мысль, звучащая в «Живой этике» — это осознание того, что реинкорнация реальна, что человек живет множество раз, пытаясь от воплощения к воплощению повышать уровень своего сознания и стремиться к просветлению души. На этом основаны почти все философские и духовные школы Востока. Учение Агни-йоги говорит о том же. Оно вполне соответствует запросам нашего современного космического века, призывающего расширить и поднять человеческое сознание с бытового уровня на вселенский, дать человеку почувствовать всей силой его душевных качеств, что он житель необъятного Космоса. И тогда он сможет обладать неисчерпаемым запасом космической энергии. Умению пользоваться и управлять этой энергией учит «Живая этика».

Мой дорогой читатель, я приглашаю тебя перелистать несколько вводных страниц этой книги, раскрывающих основную идею, но прежде хочу попросить прощения за, быть может, слишком большое количество афоризмов — символов поэзии в прозе. Видит бог, у меня не поднимается рука выбросить хотя бы один из них. Вот, посуди сам:

«Спросят — как пройти жизнь? Отвечайте — как по струне бездну — красиво, бережно и стремительно».

«Счастье вам принося, уповаем на ваше устремление к добру».

«Дар, явленный через жертвы огорчения, возносит вас ко счастливой удаче в поисках».

«Утвердитесь в росте мощи вашего духа».

«Танец злобы пусть перед Храмом поникнет».

«Не умоляйте значения того, что не ведаете».

«Считаю нужным и неизбежным подъем и упадок силы».

«И посещая сборища, бережно несите светильник, данный вам».

«Гуру не спешит укрыть меня в грозную бурю».

«Устремите ум на радость творчества».

«Думайте и стремитесь, обращая воздушные замки в твердыни достижения».

«Если не любишь символ стрелы, то избери символ посланца голубя».

«Постоянство ауры ведет к гармонии».

«Дети мои, вы не замечаете, какая битва идет вокруг вас, темные силы явно и тайно сражаются».

«Предоставь другим пересчитывать листья манго — кушай плоды».

«Половина человеческой жизни проходит в общении с астральным миром, но люди не помнят».

«Дети — цветы земли, и бедности покрывало — дар очищения».

«Чудо незаметно проникает в жизнь».

«Мучиться не надо, гораздо полезнее радоваться».

«Каждой курице творческого духа».

«Россия процветет искусством».

«Лучше не знать, нежели предать».


«Всякое слово единения зерну лучшего цветка подобно,
Растить сад прекрасный каждому дано.
Но где же садовники, знающие сорта зерен?
Научим собирать стебли плодоносные,
Удалим жгучие травы.
И ту землю, где Бог явил Лик, уберем цветами».


«Утро бывает туманно, и холод наполняет сердце.
Но вы знаете — счастье идет.
Согрейтесь огнем сознания будущего.
Сумерки недолги, да, да, да.
Битва пылает, явно ухо различает шум топота.
Да. Да, да. Исполнитесь силою».


«Нужно беречь себя и дотянуть до конца боя.
Нужно могучую волну направить и перескочить борозду зла».

«Карма только условия избрания, но только избранный полученное несет».

«Несущие желание красоты — Благо вам».

«Сулю рост сознания, оно приходит постепенно, незаметно, как рост травы».

«Справедливость трудна ли? Ребенок знает чувство справедливости лучше судьи. Почему старики и дети могут только судить на земле? Смешной суд человеческий. Законы заслонили входы. Умейте судить под звездами. Умейте смерить расстояния с закрытыми глазами. Нести свет закрытого зрения дано каждому. Но лень, но неблагодарность, но темнота, но свирепость на ваших хребтах скачут. Слепые путники, где же детская справедливость? Отмойте глаза привычек».

«Заботливо встречайте стучащихся. Постыдно проспать стук сердца, лучше считать явление ошибки, нежели зарыть в яму крылатое желание».

«Когда сквозь лохмотья ваших случайных оболочек сверкают формы духа — не чуете ли вы мощь и радость? И не сливаются ли все существа ваши в одной радости труда духа вашего?»

«Учите Моему пути! Пусть они пройдут понимание природы людской, поймут природу Служения, поймут радость Прекрасного, поймут то простое, что преображает жизнь в чудо. Щит наш невидим, но ночью чуете утверждение дневных шепотов. У нас не было более сложного времени, как эта смена рас. Надо распределять силы: плох химик, который вместо капли опрокидывает ведро. Да — неземная битва не была так велика. Теперь же в нее вовлечена вся орбита Земная. Не берите легко смуту мира. Силы так напряжены, что ливень знаков льется на землю».


«Когда капля дождя стучится в окно — это Мой знак!
Когда птица трепещет — это Мой знак!
Когда листья несутся вихрем — это Мой знак!
Когда лед растапливает солнце — это Мой знак!
Когда волны смывают душевную скорбь — это Мой знак!
Когда крыло озарения коснется смятенной души — это Мой знак!»

И мы стараемся уловить эти знаки, быть может, в чем-то непонятные, загадочные, посланные нам трепещущей душой маленькой слабой женщины Елены Ивановны, «Лада, спутница, другиня, — как называл ее Николай Константинович. Он говорил: — Лада — древнерусское слово. В нем столько лада, вдохновения и силы. И как оно отвечает всему строю Елены Ивановны. Она готова принести помощь, ободрить, разъяснить, не жалея при этом сил. Часто остается лишь изумляться, откуда берутся силы. Особенно же зная ее слабое сердце и все те необычные явления, которым врачи лишь изумляются. На коне вместе с нами Елена Ивановна проехала всю Азию, замерзала и голодала в Тибете, но всегда первая подавала пример бодрости всему каравану. И чем больше была опасность, тем бодрее, готовнее и радостнее была она.

И живет Елена Ивановна в постоянной неустанной работе. Так — с утра до вечера. Поболеет немного, но быстро духом преодолевает тело, и опять можно слышать, как быстро и быстро стучит ее пишущая машинка».

Буква за буквой, слово за словом сложилась ее удивительная книга, напитанная соками Агни-йоги. Вслед за ней европейское человечество постепенно, шаг за шагом начало подступать к овладению тонкими видами энергии. Йога учит не уходить от жизни в теплый уютный уголок, а требует от человека глубокого понимания того, в чем заключается великое значение психической энергии. И если вы научитесь пользоваться ею, вам откроются космические просторы и вы сможете избрать себе путь «не вечных странников, а стремящихся гонцов».

Что и говорить, для четы Рерихов мудрая Индия стала неоценимым открытием. Не зря они рвались туда всей душой. «Делаю земной поклон учителям Индии, — признавался Николай Константинович. — Они внесли в хаос нашей жизни истинное творчество и радость духа, и тишину рождающую. Во время крайней нужды они подали нам зов! Спокойный, убедительный, мудрый».

На одной из картин Рериха, посвященных Индии — «Жемчуг исканий» изображены Гуру-учитель и его ученик на фоне ослепительно сверкающих вечными снегами Гималайских гор. Они склонились над ожерельем, в восточной символике считающимся символом вечности, в поисках той единственной жемчужины, без которой впустую был бы прожит нынешний день. И они оба знают, что этим поискам не суждено никогда кончиться. Ибо только познающий достоин стать учителем и только ищущий не для одного себя сумеет отыскать истину.

Но надо отметить, что не одним искусством была пронизана жизнь этой семьи. Богатейшие материалы собранные в многочисленных экспедициях, позволили создать институт научных исследований с поэтическим названием «Урусвати», что в переводе на русский язык означает «Свет утренней звезды». Во главе института стоял Юрий Николаевич Рерих, востоковед по образованию. Приглашенные сюда специалисты собирали ботанические и зоологические коллекции. Была организована биохимическая лаборатория с отделом борьбы против рака, издавался научный ежегодник. Десятки учреждений Европы, Америки, Азии вели обмен информацией и коллекциями. Институт провел огромную работу по изучению засухоустойчивых трав. Этой работой заинтересовался тут же департамент земледелия США и впоследствии успешно использовал травы на полях своей родины. Но задача института оказалась значительно шире, его сотрудники стремились объединить усилия ученых всего мира не только в изучении флоры и фауны Азии, но и истории, искусства, культуры этой страны.

Здание института располагалось на высоте 2000 метров на склоне Гималайских гор. Тут же находилось и скромное поместье семьи Рерихов. К нему вела узкая, вьющаяся по горному склону дорога, которую окружал сад, разбитый на укрепленных каменной кладкой террасах. Зимой дорогу заметало сплошными снежными сугробами и на какое-то время прерывалась связь с внешним миром. Но уже ранней весной сугробы стекали в долину бурными ручьями, расцветали фруктовые деревья, а земля покрывалась сочной изумрудной травой и яркими цветами. Дорога для ученых и друзей была открыта.

Почти к самому дому подходил девственный лес — величавые голубые сосны, липы, серебристые ели, дубы, клены необыкновенной высоты. Благодаря тому, что на этой высоте никогда не стояла испепеляющая жара, осенью под великанами-деревьями появлялись знакомые и милые с детства рыжики, маслята и волнушки. Однако эту сказочную идиллию нередко нарушали свирепые гималайские медведи, пантеры, леопарды. Они рыскали ночами под самыми стенами строений и оглашали округу леденящими кровь воем, ревом и рычанием. Собак на них спускали только экипированных специальными железными ошейниками с заостренными шипами, дабы сохранить жизнь последних. На крайний случай в доме хранилось отличное охотничье снаряжение, которым многие владели профессионально.

Однажды произошел, весьма неприятный случай. Запоздалый гость не успел добраться до поместья и ему пришлось заночевать в лесу, до краев наполненном кромешной тьмой и рыком диких зверей. Сколько страхов испытал этот несчастливец — не знают ни бог, ни дьявол. С тех пор Николай Константинович всегда заботился о том, чтобы каждый вечер к неожиданно нагрянувшим гостям выходил встречающий их слуга.

В саду под кедром стояло мраморное изваяние покровителя этих мест Гуги-Чохана. А всего в долине Кулу насчитывалось около 360 изваяний богов. В ярмарочные дни эти боги символически навещали друг друга, в их честь оглушительно гремели барабаны и празднично разодетые люди несли на своих плечах их алтари.

Можно было бы подумать, что экзотическая идиллия полностью закрыла взоры обитателей прохладного поместья от всего того, что происходило в окружающем бушующем мире, над которым неслась первая в мире мировая война, неимоверно взвинтившая воинственные инстинкты обезумевшего человечества, которое предупреждал Фридрих Ницше: если вы надкусите яблоко жизни и повредите его очень тоненькую кожуру — культуру народа, то ваши зубы вонзятся в раскаленную мякоть яростного хаоса, бушующую под тонким слоем культуры».

Семья Рерихов оказалась, конечно же, среди сподвижников духа созидания, среди хранителей духа культуры. Созданные ими общественные организации стремились объединить народы всего мира на основе равенства, доброты, красоты и разума. И не только послами мира для Николая Константиновича и его соратников было такие вечные и непреходящие понятия как Культура и Искусство, они были возведены в высочайший ранг общечеловеческой религии. И Рерих был жрецом этой религии.

В своих пламенных статьях и речах он не устает повторять и повторять: «Искусство — сердце народа. Знание — мозг народа. Только сердцем и мудростью может объединиться и понять друг друга человечество. И тогда все сотворится в несказанном разнообразии. Лишь бы творить. Лишь бы сеять. Лишь бы пожелать добро. Так нужно спешить. Так требуются напутствия, что и час пропустить нельзя. Главное же — для молодых. Племя молодое — хорошее! Каждый по-своему вперед стремится. В потоке жизни все многообразно и цветисто. Каждый посев нужен. Не будем предрешать, но будем сеять. Трогательны бывают нежданные отклики.

Осветить работу лучами прекрасного — не значит ли это превратить в праздник все дни недели? Не радостно ли заменить туманные и печальные призраки невежества светлыми и полезными нахождениями знаний? Сколько превосходных открытий дается каждый день человечеству.

Не бойтесь постоянной работы. Не сидите понапрасну у берега в ожидании вдохновения. Оно приходит мгновенно и неожиданно. И не знаете, какой луч света, или звук, или порыв ветра зажжет его. Всему — милости просим. Вода на мельницу! Лишь бы колеса крутились и жернова работали.

Колесо жизни. Или как индусы скажут: сантана — «поток жизни». И сколько кругом чудесного, что не перестаете радоваться. И не постареете. И творчество будет постоянным отдыхом. Хорош удел художника! Так называемые муки творчества — самые сладкие муки. И не забивайте себя в безысходный угол. Вы творите не потому, что «нужда заставила». Поете, как вольная птица, не можете не петь. Помните, жаворонок над полями весною звенит в высоте!

Рулите выше!

Не позволяйте приближаться пустыне знания и искусства. Посмотрите, сколько фабрик уродства существует, и вовсе не в темноте и утайке, а на глазах у всех. Владычица Цивилизация их бережет и оправдывает за сходную цену. Мать Культура может проливать потоки слез, а Владычица Цивилизация хохотом встречает все попытки блага. И как далек этот хохот от светлой улыбки радости.

Великими трудами кто-то открыл Пантеон Красоты; кто-то трудился, раскладывая нахождения по пробиркам критических лабораторий. И вот опытный повар подносит вам изысканную трапезу красоты.

Но может ли ваш желудок переварить эту пищу? — обращается Рерих к жаждущим лишь материальных благ. — Да имеете ли вы право входя в трапезную? Дали ли вы когда-нибудь что-нибудь оправдавшее ваше приближение к искусству и знанию? Вообще, умеете ли вы дать? И говорили ли вам, что лишь давшие получат? Если же вы не имеете права на вход во храм, если вы не заработали его своим трудом, если вы желаете лишь получать, то не вам ли принадлежит кличка паразитов?

Ибо вы ползаете по храму, не внося в него ничего. Вы бороздите собою лик земли; бесцеремонно толчетесь на ступенях чужих завоеваний и легкомысленно полагаете, что все труды и творения для вас. Будьте сегодня честны и сознайтесь, что вы не только ничего не сделали для роста искусства и знания, но вообще даже не знаете, как это сделать. И как ничтожны ваши оправдания. Вы иногда слушали музыку; ваш взгляд скользил по картинам; вы похлопывали рукой скульптуру, и, зевая, вы отдавали часть времени для прослушивания именитого лектора.

Но затем, когда автомобиль переносил ваше драгоценное тело до дома — во что превращались впечатления ваши? В скуку, в зевок, в обед и злословие. Вы, люди с потухшими взглядами, когда сгорбившись сидите у целебных вод, ожидая очередь влить глоток механической жизни, сожалеющие о прошлом дне, напрасно ждете, что мир откроется вам. В вас нет сознания, что все отупление сменилось бы быстро, если бы хоть одна из вечных целей прекрасного открылась вам. И вы поняли бы, что вне возраста, вне телесных болезней, вне всех предрассудков — вы смогли бы немедля подойти к вечной радости духа. Ибо не страдание, а радость заповедна.

Когда человек, имеющий возможности будет говорить вам об искусстве и знании, всегда спрашивайте его: «Что же вы-то сделали для красоты, чтобы иметь право говорить о ней?» И еще скажите: «Вот с этого дня, встречаясь с красотою, будите всегда вспоминать, что вы паразит, — доколе не попытаетесь принести свой камень вечному храму, доколе не заработаете право входа». Так и скажите!

Встаньте в бессменный дозор во имя культуры. Взойдите на эту вышку, где порой бывает нестерпимо холодно, что шевелиться нельзя. Наблюдатель рассказывает — делаешься не человеком, а мохнатым комом хвои на вершине косматой сосны. И не знаешь, неужели в этом полузамершем бездействии заключена важнейшая задача?!

Точно забытый стоишь на вышке, точно покинутый, точно ненужный! Шальной снаряд может скосить и всю сосну и охапку защитной хвои. Тягостно чувство ненужности. Кто знает, не ушли ли вообще. Не переменилось ли вообще построение. Не забыли ли об одинокой вышке? И знаю, что не забудут, знаю, что вышка эта нужна. Но холодно на вышке. Ветер пронзителен.

И тем ни менее всегда священна битва за украшение жизни!

Стремитесь бережно относиться ко всему, что приносит радость и свет. Пусть сгинет тот, кто посмеет разбить светильник, чтобы погрузить мир во мрак! Не позволяйте никому сделать это!

В жизни нашей оставайтесь верными Прекрасному, храните энтузиазм. Растите в себе творческие мысли, помня, что по мощи своей ничто не сравнится с силой мысли. Даю вам жизненный совет: имейте мысли чистые и сильные, совершенствуйте свой внутренний мир — ведь он объект космической значимости».

Так говорил Николай Рерих, с опаской и надеждой глядя на неспокойный Мир, раскинувшийся у подножия Гималаев — великих гор великой Индии, которая


учила властелинов
В лохмотьях скитаться, престол покинув,
Герои во имя ее желаний,
Врагов прощают на поле брани.
Она помогает забыть о войнах
В раздумьях светлых и спокойных,
Жизнь отдавая в дар всеблагому.
Она научила двери дома
Настежь раскрыть и друзьям и Вселенной.
Радость делать совершенной.
Бедность украсила светлой силой,
Богатство в щедрости растворила.
Учит не думать о бренном, лишнем,
Всегда пребывая перед Всевышним. (Р.Тагор)

Используемая литература:

1. Детская энциклопедия «Аванта +»

2. Л.Васильев «История религий Востока»

3. «История философии в краткой изложении»

4. Отрывки из произведений Робиндроната Тагора.

5. А.Немировский «Мифы и легенды древнего Востока»

6. Б.Луния «История индийской культуры» Москва Изд-во Иностранной литературы 1960 г. Стр. 71, 92, 94, 115, 123.

7. Н.Синха А.Банерджи «История Индии» Москва Изд-во Иностранная литература 1954 г. Стр.37—39, 43, 70.

8. Д.Косамби «Культура и цивилизация Древней Индии» Москва Изд-во «Прогресс 1968 г. Стр. 36, 95, 111, 113—114, 121, 122, 148—149, 152, 160, 161, 163, 179—181, 196.

9. Г.Бонгард-Левин «Древнеиндийская цивилизация» Москва Изд-во «Наука» 1993 г. Стр. 33, 36, 37, 54, 60, 68, 100—101, 102, 105, 108—110, 113, 267, 272.

10. А.Ларин «Хроники Харона».

11. Журнал «Знание — сила» № 5 1990 г. Г.Померанец «Нравственный облик исторической личности».

12. Н.Рерих «Из литературного наследия» Изд-во «Изобразительное искусство» 1974 г.

13. Н.Рерих «Избранное» Москва Изд-во «Советская Россия» 1979 г.

14. Е.И.&nbsp;Рерих «Живая этика».

15. Новеллы Ги де Мопассана.