Глава13


<p>Глава 13</p> <p>

— Мамочка, хорошая моя, если бы ты только могла догадаться, какую замечательную новость я принесла тебе, — нараспев говорила Айседора, кружась с матерью посреди их бедного ателье.

— Айседора, успокойся, у меня голова закружится. Как бы хороша ни была твоя новость, ее не стоит омрачать моей головной болью. Ты все время забываешь, что я уже не так молода. Неужели мой внешний вид не напоминает тебе об этом?

— Внешний вид? — удивляется Айседора. — У тебя самый замечательный внешний вид. Но кое в чем ты права. Мое великолепное известие тебе следует выслушать сидя. Устраивайся-ка поудобнее на нашем стареньком диванчике. Вот так. Теперь слушай: сегодня ко мне подошел венгерский импресарио, некто Александр Гросс. Он предложил контракт, достойный большой актрисы, а не заштатной танцовщицы. Тридцать концертов в будапештском театре «Урания»! Представляешь, это чудо, просто чудо! Но, надо признаться, я высказала ему свои опасения: «Мои танцы для избранных — артистов, скульпторов, художников и музыкантов, но не для толпы». На что Александр Гросс возразил: «Артисты являются самыми взыскательными критиками, и если ваши танцы понравились им, то безусловно понравятся и широкой публике». Подумать только, я стану получать большие деньги, и мы снова сможем жить вместе всей семьей. Как в детстве. Элизабет и Августин приедут к нам из Америки. Мамочка, сыграй мне что-нибудь радостное, я хочу танцевать.

Будапешт встретил Айседору яркой весной и ликованием публики на первых же концертах. Александр Гросс не ошибся. Здесь ее ждали успех и полный аншлаг.

На одном из выступлений Айседора подошла к дирижеру и спросила, сможет ли он с оркестром исполнить вальс Штрауса «Голубой Дунай»? Он ответил утвердительно. И тогда Айседора попросила сыграть его в конце вечера. Без каких-либо предварительных репетиций она создала импровизированный танец под этот прекрасный вальс. Эффект был подобен электрическому разряду, вся публика в неистовом восторге вскочила с мест. И только после многократного бисирования танца театр перестал походить на дом умалишенных.

После столь ошеломляющего успеха Айседора с новыми друзьями и поклонниками отправилась ужинать в шикарный ресторан, где выступал цыганский ансамбль.

Что за жгучий огонь пылает в рвущейся на волю музыке! Разноцветный фейерверк широченных юбок, перезвон многочисленных монист, зажигающая пляска цыган охватывают все естество Айседоры. Она напрочь забывает об усталости, подхватывает край тоненькой туники и… античная гречанка становится вольной цыганкой. Где, когда она выучилась этим пляскам? Как гордо она держит голову, как умело вскидывает плечи — вот только жаль, что звон мониста не отзывается ей да широкая цветастая юбка не охватывает подолом огромное пространство вокруг нее. Но тут две цыганки угадывают желание Айседоры, приближаются к ней, не останавливая пляски, облачают ее в удивительную по красоте юбку и опускают на грудь тяжелую цепочку мониста. Вот почему цыгане так любят золото. Невыразимо приятное ощущение вызывают его тяжесть и прохлада на обнаженных плечах, а многочисленные шелковистые юбки так приятно ласкают ноги! «Ах, наверно, в моих жилах течет несколько капель цыганской крови, — мелькнула мысль у Айседоры. — Не иначе какая-нибудь из моих прабабок согрешила с цыганом. Спасибо ей за это». Айседора полностью растворяется в пляске, и цыгане принимают ее в свой искрящийся круг.

В самый разгар веселья к ним из ресторанной публики неожиданно присоединился молодой венгр с божественными чертами лица и стройной фигурой, голова которого была покрыта густыми роскошными черными кудрями с золотистым отливом. С него смело мог бы быть вылеплен Давид Микеланджело. Молодой человек повязал голову яркой цыганской шалью, кисти которой свисали сбоку, пристукнул каблуками и буквально ворвался в танцующий круг. «Вот уж в ком течет целый поток цыганской крови», — подумала Айседора. Они слились в таком огненном переплясе, что изумили не только публику, но и самих цыган, которые отступили в сторону, прихлопывая в ладоши, присвистывая и подхватывая мелодию одной из своих удивительных песен:


Ах ты луна моя, пьяная бочка,
Хмель твой меня закружил наконец,
Звезды бегут, как за ночкою ночка…
Ну-ка пляшите, как я, молодец!


Хлопни кнутом своим, ветер летучий!
Горек отстой полуночных отрав.
Брат мой, утешь меня, в черные тучи
Наше цыганское солнце загнав.

Затем песня сменилась надрывным плачем скрипки, и вскоре все смолкло. Оцепенение охватило зал, потрясенный зрелищем этой пляски. А Айседора и ее новый знакомый уже не замечали окружающих, они прошли сквозь толпу и уединились за отдаленным столиком.

Из книги «Моя исповедь»:


В тот вечер бесновавшейся толпе было суждено превратить целомудренную нимфу, какой я была, в пылкую и беспечную вакханку. Все способствовало перемене: весна, мягкие лунные лучи, воздух, насыщенный сладким запахом сирени. Дикий восторг публики, мои ужины в обществе совершенно беззаботных, чувственных людей, цыганская музыка, венгерский гуляш, приправленный паприкой, тяжелые венгерские вина, то, что впервые за мою жизнь я ела обильную, возбуждающую пищу, — все пробуждало мысли о том, что мое тело не только инструмент, выражающий священную гармонию музыки. Мои маленькие груди стали незаметно наливаться, смущая меня приятными и удивительными ощущениями. Бедра, еще недавно напоминавшие бедра мальчика, начали округляться, и по всему моему существу разлилось одно огромное, волнующее и настойчивое желание, в смысле которого нельзя было ошибиться.

С первого взгляда нас охватило безумное влечение друг к другу. Одного этого взгляда было достаточно, чтобы бросить нас в объятия, и казалось, что никакая земная сила не могла бы помешать нашему соединению.

— Ваше лицо — цветок. Вы — мой цветок, — говорил он и снова без конца повторял: — Мой цветок, мой цветок, — что по-венгерски означает ангел.


До конца вечера Айседора просидела за столиком с молодым человеком. Никто из присутствующих не осмелился нарушить их уединение. Юноша оказался актером Венгерского Королевского Национального театра. Он признался, что присутствовал на концерте Айседоры и был потрясен ее чувственным исполнением танца. После концерта актер не осмелился пройти за кулисы, а поджидал ее у служебного входа, но Айседора вышла с большой компанией друзей, и он опять не решился подойти к ней; когда же компания отправилась шумной толпой в ресторан, актер последовал за ними. Ну а уж потом ангел ли, черт ли вынес его в круг цыганской пляски.

Айседора молча слушала его, наслаждаясь приятным венгерским акцентом и некоторой неуклюжестью английских фраз. А он все говорил и говорил:

— Сегодня я понял, как следует играть Ромео. С той минуты, как встретил вас, я знаю, насколько любовь должна была изменить его. Я представил это только теперь. Айседора, благодаря вам я почувствовал, что должен был испытывать Ромео. Теперь я буду играть по-другому. Да, я прозрел. Я понимаю, что если Ромео искренне любил, он произносил эти слова совсем иначе, чем я думал, когда взялся за роль. Теперь я знаю. О… обожаемая девушка, похожая на прекрасный цветок, вы меня вдохновили. Благодаря любви я стану действительно великим артистом.

Было уже поздно, публика потихоньку начала расходиться. Притомившийся цыганский хор затянул грустную песню, провожая своих гостей.


Неба длинная попона
Растянулась высоко.
Как подкова, месяц ясный
Смотрит с облачного неба,
Проливая на дорогу
Молоко свое ночное.
И кнуты зарниц стегают
Облаков седые гривы.
Тихо в небе. Тихо в поле.
Тихо в дальних перелесках.
Птицы спят. Спят люди, звери.
Целый мир заснул безмолвно.

Невероятно возбужденная этим вечером, Айседора была готова идти за своим Ромео куда угодно, но он проводил ее до дома, и она опять осталась одна. «Господи, неужели я могу внушать только божественное поклонение? » — тихо плакала Айседора в подушку. Но это была ее последняя одинокая ночь.

На следующий вечер Айседора услышала тихий стук в окно, соскочила с постели и не раздумывая распахнула обе створки рамы. Ее Ромео протягивал к ней руки… Строгая мать была уверена, что ее дочь спокойно спит, а Айседора в это время шла по ночным будапештским улицам в дом своего Ромео.

Из книги «Моя исповедь»:


Я видела, что он чем-то взволнован. Он сжимал кулаки и казался больным настолько, что иногда его прекрасное лицо передергивалось судорогой, глаза казались воспаленными, а губы, которые он кусал до крови, сильно вспухшими.

Я тоже чувствовала себя больной, у меня кружилась голова, и во мне поднималось желание, которому трудно было противиться, желание ближе и ближе прижаться к нему… Наконец, потеряв всякое самообладание и словно охваченный безумием, он поднял меня и понес в спальню. Когда мне стало ясно, что со мной происходит, меня охватил испуг, смешанный с восторгом. Сознаюсь, что первым впечатлением был отчаянный страх, но затем жалость к его страданиям помешала мне бежать от того, что сперва было сплошным мучением.

Боюсь, что на следующий вечер выступление мое было неудачным, так как я чувствовала себя глубоко несчастной, но, когда после концерта я встретила Ромео в нашей гостиной, он оказался в таком блаженном состоянии радости, что я была вполне вознаграждена за свои страдания. Он постарался меня убедить, что в конце концов я узнаю рай на земле, и действительно его предсказание вскоре исполнилось.


Незаметно пролетело время, концерты в Будапеште заканчивались, и Ромео тайком увез Айседору в небольшую деревушку.

— Ты знаешь, мне кажется, что мы попали в какой-то игрушечный разноцветный мир, — сказала Айседора, оглядываясь вокруг. — Эти домики сплетены из деревянных кружев и украшены венками из цветов. Если бы, вопреки тексту Шекспира, Ромео и Джульетта смогли выбраться из могильного склепа, они сбежали бы от своих враждующих семейств именно в такую деревушку. Западные деревенские дома построены из холодного камня, а здесь — теплое золотистое дерево. Молодой актер в тон Айседоре продолжил:

— Моей Джульетте понравился этот маленький уголок земного рая! Ромео счастлив, что сумел порадовать свою возлюбленную. Благодаря старине Шекспиру он может приятно удивить ее одним из изысканнейших признаний в любви.

К недоумению немногочисленных деревенских прохожих, молодой человек опустился перед Айседорой на одно колено и прочитал монолог Ромео:


Прекраснейшие в небе две звезды,
Принуждены на время отлучиться,
Глазам ее свое моленье шлют —
Сиять за них, пока они вернутся.
Но будь ее глаза на небесах,
А звезды на ее лице останься, —
Затмил бы звезды блеск ее ланит,
Как свет дневной лампаду затмевает.


Глаза ж ее с небес струили б в воздух
Такие лучезарные потоки,
Что птицы бы запели, в ночь не веря.

Айседора слушала своего Ромео, не замечая никого вокруг, она с легкостью продолжила эту счастливую игру: приняв позу неприступной гордыни, свысока бросила фразу своему коленопреклоненному Ромео:


Меня ты любишь?
Знаю, скажешь: «Да».
Тебе я верю. Но, хоть и поклявшись,
Ты можешь обмануть: ведь сам Юпитер
Над клятвами любовников смеется.

Ромео разыграл оскорбленного влюбленного: «Ах ты плутовка, смеешь шутить над моими чувствами! Так смотри же у меня!» Он подхватил ее на руки, перекинул через плечо и, легонько шлепнув пониже спины, унес в небольшой домик, где гостеприимная хозяйка приготовила им комнату со старинной широкой двуспальной кроватью, огромным количеством букетов сирени в глиняных кувшинах и деревенским сытным ужином.

Ромео опрокинулся навзничь на мягкую пуховую перину и широко раскинул руки. Айседора нерешительно присела на краешек кровати. Она еще очень неуверенно чувствовала себя в новой роли любовницы. Ее смущала пылкость Ромео.

Но сегодня он был совсем другим. Он уткнулся лицом в колени Айседоры и долго так лежал, как уснувший беззащитный котенок. Потом глуховатым голосом произнес:

— Айседора, девочка моя, я хочу сказать тебе очень хорошие слова, но мне невероятно трудно это сделать… Ты испугалась моей страсти и была права. Прости меня. Я был вне себя от чувств, во мне пылал огонь страстной любви. А теперь мне хочется укачать тебя, успокоить, защитить от всех невзгод. Я благодарен тебе… нет, это слово не подходит, но другого найти не могу… Когда я понял, что никто никогда не прикасался к тебе раньше, когда я понял это… ты стала мне такой родной, такой родной… Как будто это я тебя создал… Я весь переполнен нежностью к тебе… Я люблю тебя…

Ромео приподнял лицо и посмотрел на Айседору. В его глазах блеснула слезинка.

Истинный рай на земле открылся Айседоре в эту ночь. Ромео соединил в себе нежность, страсть, предупредительность, изысканность. Утром Айседора проснулась очень рано, ее тело, казалось, потеряло земную тяжесть и легко парило в воздухе. Она испытала невыносимую радость, увидев свои волосы спутавшимися с его черными душистыми кудрями и почувствовав его руку вокруг своего тела. Айседора положила тонкую белую кисть на загорелую грудь Ромео и долго любовалась этим символом нежности и страсти.

Из книги «Моя исповедь»:


Познав желание, постепенное приближение высшей точки безумия этих часов, страстный порыв последней минуты, я уже не беспокоилась о возможности гибели моего искусства, об отчаянии матери и о крушении мира вообще. Пусть судит меня тот, кто может, а Природу и Бога винит за то, что они сотворили эту минуту более ценной и более желанной, чем все остальное во Вселенной. И понятно, что чем выше взлет, тем сильнее падение при пробуждении.


Возвращение влюбленной пары было омрачено крайним недовольством матери и вернувшейся из Нью-Йорка Элизабет. Им казалось, что Айседора совершила преступление.

«Мамочка, зачем ты так, — с обидой думала оскорбленная дочь, — ты же теряешь меня, как в свое время потеряла и отца. А как нам быть друг без друга? Я так люблю тебя! Всю жизнь мы неразлучны, и ты всегда поддерживала меня, как бы невыносимо трудно нам ни было. Почему же теперь ты не хочешь разделить со мной радость лучшего праздника в жизни? Господи! — поклялась Айседора, — если у меня когда-нибудь будет дочь, я в день познания ею любви преподнесу ей огромный букет самых прекрасных цветов. И не важно, будет ли эта любовь освящена браком или возникнет без него. При чем здесь формальности?..»

Тягостные взаимоотношения в семье удалось развеять Александру Гроссу — он устроил гастрольное турне по Венгрии.

Из книги «Моя исповедь»:


В каждом городе меня ожидала коляска, запряженная белыми лошадьми и полная белых цветов. Я садилась в нее и ехала по всему городу под крики и приветствия толпы, словно молодая богиня, спустившаяся из другого мира. Несмотря на блаженство, которое давало мне искусство, несмотря на поклонение толпы, я постоянно страдала от желания увидеть своего Ромео, особенно по ночам, когда оставалась одна. Я страдала, ожидая возвращения в Будапешт. И этот день наступил.


Ромео пришел на вокзал с букетом ярко-красных тюльпанов. Светлый элегантный костюм великолепно сидел на его стройной фигуре. Он был нежен, предупредителен и счастлив, что вновь видит свою Джульетту. Но Айседоре казалось, что в Ромео произошла какая-то перемена, которую трудно было объяснить словами.

Первое же сообщение Ромео было о том, что ему предложили в театре роль Марка Антония. Завтра начнутся репетиции.

«Вот в чем дело. Теперь он уже не романтичный Ромео, а жестокий римский полководец, — подумала Айседора. — Неужели перемена роли так могла повлиять на артистический темперамент? Подумать только, даже внешность его изменилась: взгляд стал жестче, губы сузились и их кончики чуть-чуть опустились, придав выражению лица некоторую пренебрежительность, подбородок стал твердым и волевым. Зачем ему сейчас любовь тихой застенчивой Джульетты? Ему нужно поклонение всемогущих римлян и обладание алчной и сладострастной Клеопатрой».

— Айседора, ты совсем не слушаешь меня. Я так тосковал без тебя, но, надо признаться, времени даром не терял. Мне показали славную квартирку, и я прямо сейчас хочу повести тебя посмотреть ее.

«Какое странное сочетание, — продолжала думать Айседора, — величие римского легионера и скрупулезная бытовая практичность».

— Сразу после свадьбы мы поселимся в ней, — продолжал Ромео, — а сейчас тебе необходимо сделать кое-какие распоряжения относительно ремонта и меблировки. Девочка моя, ты становишься молодой очаровательной хозяйкой.

«Я становлюсь хозяйкой?.. Какой вздор!.. — Айседора задумчиво смотрела в хвост удаляющегося паровоза. — А о какой свадьбе он говорит? Разве у нас был разговор об этом?»

— Скажи, Ромео… или нет, теперь уже Марк Антоний, — спросила она вслух, — а что мы будем делать в Будапеште?

— У тебя каждый вечер будет ложа, — ответил он, — и ты будешь ходить смотреть мою игру. Ты научишься подавать мне реплики и поможешь работать.

А как же мое искусство, моя жизнь? — подумала Айседора. Какая холодная тяжелая тоска сжимает сердце! Куда же пропала невероятная легкость любви? Вместо нее появились натянутость, неискренность слов и жестов, которые немедленно выстроили стену между ними. Первая наивная страсть и любовь Ромео изменились. Очарование последних недель превратилось в горечь утраты. Но что же я потеряла, о чем плачу? — опомнилась она. — Вот ведь он, мой Ромео… Впрочем, не надо обманывать себя — это уже не он.

Айседора присела на скамейку и написала прутиком на песке: «Я уезжаю на гастроли». Говорить она не могла. Слезы подступали к горлу, и было такое чувство, словно она проглотила толченое стекло.

На следующий день она подписала контракт с Александром Гроссом. Ей предстояли гастроли в Вене, Берлине и других городах Германии.