Дела Наполеона и его соотечественников: политик Талейран, писательница Жермена де Сталь, утописты Фурье и Сен-Симон, каторжник и сыщик Видок, художники Давид, Гро, Делакруа.


</p> <p>Дела Наполеона и его соотечественников: политик Талейран, писательница Жермена де Сталь, утописты Фурье и Сен-Симон, каторжник и сыщик Видок, художники Давид, Гро, Делакруа.</p> <p>

Непогожим майским днем 1769 года совсем еще молоденькая хрупкая, но уже с большим животом, беременная женщина по имени Летиция Рамолино – это маленькое чудо с греческим профилем — изо всех сил карабкалась по крутым склонам гор итальянского острова Корсика, дабы спасти себя, а главным образом свое чадо, еще беспомощно бултыхавшееся в ее чреве. Бежала Летиция от победоносного натиска французских войск, пришедших на корсиканскую землю с целью завоевания ее. Она бежала и на чем свет стоит под шорох осыпающихся из под ног камней проклинала французов: «О Мама Мия! Мама Мия! Чтобы черти зажарили вас в аду на самой раскаленной сковороде! Вот погодите! Уж мой сыночек отомстит вам, как пить даст — отомстит!» В ответ будущий император Франции по-деловому, в знак согласия с матерью, крепко задолбил ножками в стенку ее огромного живота с внутренней его стороны.

Вскоре после этого события выросший в юношу младенец, нареченный Наполеоном, явил себя миру. «Свершилось Проведение, которое по тайным путям своим всегда и везде ведет к предполагаемой цели. Оно и определило, чтобы в безвестном уголке мира, на острове Средиземного моря родился человек, военный гений которого был предназначен для того, чтобы исполнилось предначертания Промысла. Он заключил своими деяниями дела восемнадцатого столетия, уже столь гордого своими военными подвигами, более блистательными, чем все громкие дела древних и средних веков». (Г. Вернкет)

Надо сразу признаться в том, что столь возвышенные слова не всегда звучали в адрес вышеупомянутого военного гения. И бранных слов ему довелось услышать сколь угодно много. Военным гениям, которые стремятся захватить новые земли, а не ограничиваются тем, чтобы защищать лишь свою родину, всегда приходится слышать самые что ни на есть противоречивые мнения о себе. Но отрицательные мнения Наполеон игнорировал. Он сразу же создал легенду о своем рождении: «Мать родила меня, когда шла к обедне, но вернулась, потому как по дороге у нее начались схватки. Я родился в гостиной на старинных коврах с изображением героев „Илиады“ Гомера». Этой легендой он как бы протянул незримую нить из великих древних времен к самому себе, единственному.

Так была подготовлена почва для будущего императора, берущая свои истоки в героическом прошлом античного мира. Позже Наполеон сказал: «Я родился тогда, когда погибла моя родина. Тридцать тысяч французов, извергнутых, словно рвота, на наши берега, потопивших в крови престол нашей свободы – вот отвратительная картина, представшая перед моими глазами. Истошные крики умирающих, стоны угнетенных, слезы отчаявшихся доносились до моей колыбели с рождения».

Появился на свет Наполеон в весьма и весьма бедной семье мелкого итальянского дворянина Карло-Марии Буонапарте. «Отец будущего гения был человеком умным, незаурядным, но легкомысленным, непостоянным, любителем поиграть в карты и порезвиться. Да, он не отличался особым целомудрием, слыл большим мотом, хотя его семья с „восьмерыми детьми по лавкам“ не располагала особым достатком. Карло давно поднаторел в различных интригах и беззастенчиво этим пользовался. К каким только уловкам, к каким хитростям не прибегал этот проситель – неутомимый попрошайка, чтобы заполучить выгодные местечки для своих родственников или выхлопотать для них приличные пенсионы. Его не смущали ни плохой прием, ни грубый отказ, — с самоуверенной улыбкой, с несокрушимым апломбом он наносил визиты окрестным богачам и не покидал их домов, пока хозяева не соглашались выслушать его навязчивые просьбы. Карло ловко пользовался своим даром красноречия». (А. Кастело)

И этот дар в знак признательности не оставлял его без награды. Кое-кого из детей удалось пристроить учиться в хорошие заведения на казенный счет. Крупная удача! Наполеон, благодаря ей, оказался во французской военной школе. Но пришлось ему там, среди богатых французских сокурсников весьма не сладко. Мальчик не мог, подобно им, носить блестящие модные мундиры и швырять деньги на различные развлечения. Ах, если бы хотя бы он был красив. Так нет же, напротив: тщедушный низкорослый пацан со страшным акцентом. Над ним, казалось, удобно было насмехаться, но он скоро прекратил эти издевательства над собой. Такова была его мощная хоризма. Однако она не помогала ему избавиться от одиночества. «Раздраженный постоянными злыми шутками над собой, с мрачным суровым видом, не идущий на сближение, вспыльчивый, ужасно чувствительный, ревниво охраняющий собственную независимость, Наполеон терпеть не мог, когда кто-то нарушал его покой. Отец-настоятель предоставил в его распоряжение небольшой палисадник, и ребенок часто подолгу там о чем-то мечтал, пребывал в снах наяву, сидя в устроенном им домике, похожем на тоннель среди густых кустов жимолости.

Урвав свободную минутку, Наполеон бросался жадно читать книги, любые, которые только попадались ему под руку. Он читал произведения Руссо, Монтескье, Монтеня, Корнелия, Расина, Вольтера, Плутарха, Платона, Цицерона, Тита Ливия, Тацита. Он читал труды по современной истории, классические трактаты по экономике, политике, тщательно анализировал каждый и составлял комментарии к ним. Книги стали его единственными настоящими друзьями.

Когда Лионская академия объявила конкурс на тему: «Какие истины, какие чувства могут считаться самыми важными для счастья людей», Наполеон сразу же решил принять в нем участие и засел за работу. «Секрет счастья, — писал он, — заключается прежде всего в мужестве, силе, этом сосредоточении добродетели. Энергия – это жизнь души, главная пружина разума. Хороший человек – это сильный человек. Слабый человек – злой человек». К сожалению, многие страницы были написаны Наполеоном ужасным витиеватым стилем. Его сочинение охарактеризовано жюри как ниже посредственного.

А из военных дисциплин в школе более всего он любил уроки фехтования.

«Однажды, желая Наполеона наказать за какой-то вымышленный проступок, командир казармы повелел ему за обедом стоять на коленях у двери столовой. У всех на глазах мальчик вошел в столовую. Он был бледен, сосредоточен, насторожен и смотрел в одну точку.

— На колени, месье! – прозвучал приказ.

В это мгновение у Наполеона начался нервный припадок, сопровождаемый сильной рвотой. Весь дрожа, он заорал:

— Я буду обедать стоя. А не на коленях, месье. У нас в семье на колени опускаются только перед Богом!» (А. Кастело)

Вскоре он написал отцу: «Отец мой, если Вы не выдадите мне средств для более благородного образа жизни в том учреждении, где я нахожусь, то отзовите меня отсюда и сделайте это немедленно. Я устал от убогой нужды, от презрительных улыбок воспитанников, которые возвышаются надо мной только благодаря своему состоянию. Ах, месье, неужели вашему сыну вечно быть посмешищем в глазах этих знатных невежд?»

На это письмо ответила сыну мать: «Я получила Ваше письмо, сынок, и если Ваш почерк и Ваша подпись в конце не убедили бы меня, что оно от Вас, я никогда бы не поверила, что это Вы его написали. Из всех своих детей я Вас больше всех любила, но если я получу еще одно подобное послание от Вас, то перестану думать о Наполеоне. Кто Вам, молодой человек, сказал, что сын, попав в любую ситуацию, самую отчаянную ситуацию, имеет право обращаться в таком тоне к отцу, как это продемонстрировали Вы? Возблагодарите Небо, что Вашего отца в эту минуту не оказалось дома. Если бы он увидел Ваше письмо, то после такого тяжкого оскорбления немедленно отправился бы, чтобы наказать своего строптивого сына. Льщу себя надеждой, что в будущем Ваше поведение будет более скромным и уважительным и больше не заставит писать меня Вам так, как я это делаю сейчас».

Пройдет время, и французский император скажет о своей матери: «У моей матери-красавицы были крепкие кулаки. Она понимала, только кулаками можно шлифовать мой характер. Мою вздорность она превращала в упорство. Она отважно выносила все – любые утраты, любые несчастья, лишения, усталость. У нее было тело женщины, а голова мужчины. Женщины-горянки с острова Корсика. Она говорила мне: ты будешь бедняком, но все же лучше иметь хорошую гостиную, приличный костюм, добрую лошадь и пускать пыль в глаза, даже если после этого придется питаться одним черным хлебом. Матери я обязан своей счастливой судьбой и всем хорошим, что сделал в жизни».

«Он был молод, но стал крепким, как сталь. И не раз научал своих сверстников уважать и опасаться своего маленького тела. Он учил свое тело к бесстрашию. Он выбирал самых сильных – они сбивали его с ног, но он вставал и шел на них. Так учила его мать. Так требовала его честь». (Э. Радзинский)

«В детстве она давала ему в школу кусок белого хлеба, а он обменивал его на скудную солдатскую пайку, справедливо полагая, что впоследствии будет солдатом и к этой солдатской доле лучше всего подготовиться заранее.

Столь суровое отношение к себе было обосновано самой жизнью. Шестнадцатилетнему Наполеону пришлось взвалить на свои плечи ответственность за всю свою многочисленную семью. Отец эту ношу уронил, оставив сиротами своих детей и вдовой свою жену. Ей теперь одной пришлось управляться с хозяйством, которое состояло из простенькой мельницы, куда крестьяне возили молоть зерно и расплачивались им. То же касалось и коптильной печи, за пользование которой рыбаки расплачивались копченой рыбой. Вино получали от своего виноградника, молоко – от домашних коз, мясо – от хилого стада буренок. Пирожного покупать никогда в семье будущего императора не приходилось. К этому натуральному хозяйству матери юноша Наполеон стал присылать часть своего заработка, когда начал службу в чине поручика артиллерии.

Как-то будучи в Фонтенбло Наполеон, прилипнув к решетке ограды дворца любовался старинными фасадами и не знал, не ведал, что всего лишь через незначительный промежуток времени сам станет хозяином этого великолепия. А чуть позже в революционной Франции, когда король показался в одном из окон дворца, Наполеон, не сумевший сдержать своего негодования, завопил что есть мочи:

— Жалкий олух! Как ты мог позволить войти во дворец этой черни! Надо было картечью рассеять пять сотен этих мерзавцев, остальные бы сами разбежались со страха! Будь я королем, до такого никогда не допустил бы!» (А. Кастело)

Он еще не знал, что значит быть королем. Но, еще никому неизвестный офицерик в заношенном мундире уже понял, что «в мире слишком мало таких королей, которые не заслуживали бы лишения трона». Корсиканец, он недолюбливал французов. «Французы – это древний народ без кровной связи. Каждый за себя, каждый преследует собственные интересы и при случае не гнушается любой мерзости».

Поняв это, Наполеон решил вернуться на свою родину, на Корсику, все еще оккупированную французскими войсками. Он хотел помочь ей, встретился с национальным героем Корсики Паскуале Паоли, которого еще с детства не только боготворил, но и не раз сиживал у него на коленях. Наполеон хотел вовлечь Паоли в революционные преобразования в духе Франции, но корсиканский «отец отечества» предпочел войну с Францией при помощи Англии. Наполеон был объявлен врагом корсиканцев, схвачен, брошен в тюрьму, из которой бежал с невероятными романтическими приключениями – плыл, скакал, вскарабкивался на горы, проходил перевалы. Все было. И было еще одно: Наполеон спас свою многочисленную семью, вовремя переправив ее в Марсель. Он всегда заботился о своей семье, как самый верный ее сын.

«Всю корсиканскую эпопею Наполеон посчитал своей роковой ошибкой. Он досадовал на себя за то, что лучшая пора юности, четыре года Великой революции потеряны зря, в стороне от главных событий, на задворках истории». (Н. Троицкий)

Как бы плохо корсиканец не относился к нации, покорившей его родину, воевать он стал на стороне этой самой нации. Разразившаяся во Франции революция 1789 года открыла ему неограниченные возможности показать свои недюжинные способности. Он прекрасно знал, что всякая революция может вознести мелкопоместное дворянство к высоким должности в правительстве и справедливо утверждал: «Это неплохое время для сильных духом, отважных военных». И вот офицер-корсиканец встает на сторону якобинцев и помогает подавить мятеж в Тулоне, поднятый сторонниками восстановления власти Бурбонов.

«Прибыв в лагерь, Наполеон, одаренный быстротой и верностью взгляда, тотчас постиг, что для овладения Тулоном его должно атаковать со стороны гавани. Один лишь военачальник услышал его. В нем оказалось достаточно проницательности и дальновидности, чтобы угадать в офицере небольшого отряда артиллеристов будущего великого полководца. И вот Наполеон получил всю власть, нужную для успешного проведения в действие своих планов. Во время осады он подавал собой пример величайшего хладнокровия и редкой храбрости и ни в одном совете обнаруживал свое искусство и знание дела: он доказал их на самом поле сражения. Солдаты столько же удивлялись его мужественному равнодушию в опасностях, сколько генералы обширности и быстроте его соображения. Под ним было убито несколько лошадей, а сам он ранен в левое бедро так, что ему грозила опасность лишиться ноги. „Но даже если бы ему вставили палки в колеса, этот офицер все равно пробился бы сам, в одиночку. Он обладал храбростью даже чрезмерною – вот слабый очерк достоинств этого редкостного офицера“». (Дюгомье)

В сражении за Тулон проявилась главная черта будущего императора: изобрести и исполнить. Это были для него два действия, тесно связанные между собой. Огромность его замыслов могла бы привести его самого в затруднение, если бы он не сознавал в себе силы и воли, способных твердо и постоянно стремиться к их исполнению. Эта потребность деятельности была с ним неразлучна и смолоду развернулась в нем; он сохранял ее во всех обстоятельствах жизни, и умер, едва лишь лишился возможности удовлетворять ее, едва лишь сила его воображения, исполнившая Европу гигантскими созданиями, была вынуждена действовать сама на себя». (Г. Вернет)

Но пока было куда применить свою силу. «Его артиллеристы смотрели на Наполеона с изумлением. Они понимали: он не знает страха. Примером тому вот такой случай: молоденький солдат бросился на землю, когда прямо на них летело ядро. Оно разорвалось совсем рядом. Наполеон был весь покрыт грязью – но не единой царапины. Он тогда сказал солдату, что ты глупец, ты же видишь – я невредим: ибо, если бы это ядро было предназначено мне, а я зарылся бы в землю на тысячу футов, оно и там нашло бы меня. И тут все окончательно поверили, что генерал заговорен. Теперь артиллеристы подчинялись ему абсолютно». (Э. Радзинский)

«Есть некая неодолимая притягательная сила, которая удерживает нас в армии и заставляет постоянно ждать какого-нибудь грозного события или войны. Среди военных существует некая особая страсть, она-то и придает армии жизнеспособность; эта страсть зиждется не на стремлении к славе; это своего рода рукопашная схватка с судьбой, это борьба, таящая в себе источник бесчисленных отрад, неведомых остальным людям, и тайные победы в этой войне отражают величие души; короче говоря – это любовь к опасности». (А. де Виньи)

Любовь к опасности питал и Наполеон. За взятие Тулона двадцатичетырехлетний капитан Бонапарт был произведен якобинским правительством в генералы. Перед ним раскинулся широкий путь. Но на нем тотчас же появились некоторые извилины. Генералу не чуждо оказалось увлечение представительницами слабого пола человеческого. Припоминая об одной любовной шалости, Наполеон сказал: «Тогда я был еще очень молод. Гордясь моим маленьким успехом, дошел до злоупотребления властью, а от этого зависит жизнь людей. Раз, прогуливаясь с прелестной женщиной близ укрепления, мне вдруг пришло в голову показать ей небольшое сражение, и я приказал произвести атаку на неприятельские аванпосты. Дело было очевидно бесполезное, атака сделана без всякой нужды и стоила жизни нескольким солдатам.. Вспоминая об этом, я всякий раз жестоко упрекаю себя».

Грянул 93 год.


И революция, в крестьянских башмаках
Ступая тяжело, с дубиною в руках,
Пришла, раздвинув строй столетий,
Сияя торжеством, от ран кровоточа…
Народ стряхнул ярмо с могучего плеча –
И грянул девяносто третий. (Гюго)

Когда правительство якобинцев было свергнуто и отправлено под нож гильотины, генералу Бонапарту не удалось избежать ареста, но этот этап жизни занял совсем непродолжительный период – всего около двух недель. О бывших победах Наполеона вспомнило новое правительство, когда в Париже вспыхнул мятеж роялистов, Наполеону поручили подавить его, и он при помощи пушек справился с поставленной перед ним задачей. Мятеж был подавлен, а оказавшийся было чуть ли не в нищете генерал опять почувствовал себя на боевом коне. Спокойно изменив своим прежним правителям, он отметил про себя: «Только глупцы не умеют пользоваться сложившимися обстоятельствами». И с успехом воспользовался ими. Французский знаменитый писатель Стендаль считал, что если бы не революция, Наполеону удалось бы в самом лучшем случае дослужиться лишь до полковника артиллерии.

Теперь же, будучи генералом, Бонапарт, чувствуя себя хозяином, объезжал улицы Парижа, на которых голодные горожане голодными глазами смотрели ему вслед. Одна тучная тетка – видимо тучная от голодухи – набросилась на генерала со злобными словами:

— Что им до нас, были бы сами толсты и сыты, а народ пусть с голоду пухнет – им и горя мало.

Тощий Наполеон не растерялся и выкрикнул в ответ:

— Эй, толстопузая тетка, давай-ка померимся, кто из нас жирней – я или ты?

Смех прокатился по ожесточившейся толпе и снял с нее это ожесточение. Наполеон поскакал дальше.

«Между тем спокойствие Парижа потребовало, чтобы жители его были обезоружены. Их и постарались обезоружить. И в этот момент перед Наполеоном предстал юноша лет десяти с просьбой возвратить ему шпагу отца его, бывшего прежде военачальником войск республики. Юноша этот был Евгений де Богарне. Наполеон исполнил его просьбу и обошелся с ним столь ласково, что растрогал чувствительного молодого человека, который обо всем рассказал своей матери, и та почла долгом лично изъявить Наполеону свою признательность. Госпожа Жозефина Мария-Роза де Богарне, женщина еще молодая, отличалась в высшем обществе и красотой, и грациозностью, которыми генерал был настолько тронут, что не мог не желать продолжения этого случайного знакомства. Он каждый вечер посещал Розу. В ее гостиной собирались некоторые остатки прежней аристократии, которым было небесполезно встречаться с „маленьким расстрельщиком“», как прозвали они Бонапарта. (Г. Вернет) Бонапарту тоже оказались полезны встречи с представителями аристократического мира. Ведь ему необходимо было вписаться в него.

Знакомство Наполеона с Жозефиной не осталось обыкновенным, никчемным знакомством. Он нежно полюбил ее и стал искать ее руки. Она отдала ее. Гражданский брак их совершился. Он был по-республикански скромен, не освещен церковью. Наполеон преподнес невесте маленькое колечко с сапфирами и с надписью: «Это судьба». Какая же изысканнейшая женская интуиция подсказала Жозефине, что именно этот маленький небогатый генерал в столь резко меняющиеся времена сделает ее императрицей, о чем предсказывала ей в свое время одна негритянка? Жозефина ничего не имела против такого предсказания. Пора бы уж. Время-то идет. И вот сделала такой, казалось бы опрометчивый шаг… Однако.

Какова же была судьба Розы до встречи с Наполеоном? «Эта очаровательная, модная во время разгула террора креолка, попала в тюрьму, а после освобождения вела относительно тихую и неприметную жизнь. Ей с трудом удалось избежать смерти, и она искала могущественного патрона, способного облегчить её существование. И она его нашла. Жозефине в это время было, конечно, не двадцать лет, значительно больше, но она — такая большая умница накладывать румяна, что ее красивая внешность действовала на мужчин неотразимо. Она в совершенстве овладела искусством грациозно ходить, грациозно садиться, умела томно потягиваться, чтобы выставить напоказ все свои прелести, умела направлять свой неотразимый взор на того, кого намеревалась соблазнить. И соблазняла. Наполеон тоже попал в число соблазненных. Он стал называть ее Жозефиной и только так, потому как ее первое имя Роза, на его взгляд, звучало из уст слишком многих мужчин». (А. Кастело)

Одним январским вечером она ему отдалась. Это стало для нее весьма привычным делом, чего нельзя было бы сказать о двадцатишестилетнем Наполеоне. «Наконец-то она принадлежала ему, эта умная женщина с длинными пальцами, с шелковой гладкой кожей. Он с жаром сжимал ее и так горел желанием, что едва не лишился чувств. Жозефина делала вид, будто хочет оттолкнуть его, но, словно признав свое поражение, уступала и становилась нежной. Однако почему-то генерала не покидало ощущение, что красотка выскальзывает из его рук, что она как будто не здесь, а где-то далеко». (И. Муромов)

На следующее утро любовница Наполеона была просто-таки поражена, расшифровывая его первую, написанную ужасающим почерком, посланную ей писульку: «Семь часов утра. Я проснулся, весь полон тобой. Сладостная, несравненная Жозефина, как странно Вы действуете на мое сердце? Моя душа разрушается от испытываемой боли, и нет больше покоя Вашему другу. Но в этом мое преимущество, ибо, отдаваясь глубоким, властвующим надо мной чувствам, я передаю Вашим губам, Вашему сердцу сжигающее меня пламя. Нежная, несравненная Жозефина, стоит мне представить, что Вы сердитесь или грустите, или встревожены, как душа разрывается от боли, и Ваш друг не знает покоя».

Наполеона не смущала опытность Жозефины. Он признавался: «Я никогда не желал соблазнить девственницу. Зачем утруждать себя ролью первопроходца?»

Первопроходцем он был на полях сражений, которые История ему предоставляла в полном изобилии. Правительству Директории, как воздух, нужна была война, грабительская война, потому что на донышке государственной казны почти не оставалось никаких средств к существованию. «Денег нет, — говорили генералу Наполеону. – Найдите способ узнать, где они есть, отправляйтесь туда и заберите их. Богатство за дверью, которую нужно взломать». Он предложил план завоевания Италии. Ее северная часть находилась тогда под властью Австрии. Вот от австрияков-то и было решено избавить ее.

Бонапарта назначили главнокомандующим. Невероятное повышение, которое удивило всех, кроме него. Он покинул Париж с надеждой на победу и с отчаянием от разлуки с Жозефиной. Прибыв к возвышенности Альп, Бонапарт произнес при первом смотре своих итальянских войск пламенную речь: «Воины, вы голы, вы голодны; казна нам много должна, да платить ей нечем. Терпение, мужество, которое вы обнаруживаете, здесь, между этих скал, удивительны: но они не доставляют нам никакой славы. Я пришел вести вас на плодороднейшие в свете долины. Богатые области, большие города будут в нашей власти. Воины! Неужели в нас не достанет храбрости!»

Воины с надеждой решили, что достанет, и пришли в восторг. Начались сражения, полилась кровь людская, у главнокомандующего армией появились новые победы, новые успехи. Армия брала одну область за другой. А вечерами ее главнокомандующий писал своим неказистым почерком письма своей Жозефине: «Среди множества дел, находясь во главе своих войск, разъезжая по лагерям, я постоянно думаю о тебе. Даже выпивая чашку чая, я, проклинаю воинскую славу и амбиции, которые отделяют от меня душу моей жизни. Откуда твоя странная власть, несравненная Жозефина? Эта мысль отравляет мне жизнь, раздирает сердце, но чувство гораздо более сильное, менее мрачное охватывают меня и гонят, толкают к тебе. Ты приедешь, не так ли? Ты будешь скоро здесь, подле меня, лежать на моей груди, на моем сердце, и наши губы сольются. Я целую тебя в грудь, там, где сердце, потом ниже, ниже и еще гораздо ниже.

Боже мой! Как бы я был счастлив поприсутствовать при твоем туалете – видеть твое миленькое плечико, маленькую, белоснежную, эластичную, но и достаточно тверденькую грудь, а выше – маленькую курносую рожицу с косынкой – какая прелесть! Я осыпаю тысячью поцелуев твою маленькую черную рощицу и сгораю от нетерпения вновь в ней оказаться. Ты мая жизнь, счастье, удовольствие. Жить с Жозефиной – значит жить в Элизиуме. Приезжай. Тот день, когда ты преодолеешь в Альпы, будет моим самым счастливым днем».

Но Жозефине было не до влюбленного и воюющего мужа. Она увлечена другим – Ипполитом – он был на девять лет младше ее, а Наполеон всего лишь на шесть, он был неотразим и умел развлекать ее как никто другой. Во всяком случае Наполеону это было недоступно. Она, смеясь, говорила о нем: «Ах, какой он забавный, этот недотепа Бонапарт». А Ипполита, искусника в любви, обожала. Что же делать? Придумала. Она беременна и ехать никак не может. Великолепный предлог! Наполеон ей верил и переживал за ее здоровье. Писал: «Неужели я буду лишен счастья видеть свою Жозефину с маленьким животиком? Он сделает тебя еще более привлекательной. Твое коротенькое письмецо такое печальное. Неразборчивый почерк дрожащей руки. Что с тобой, моя обожаемая подружка? Чтобы избавить тебя от меланхолии, я даже готов найти тебе любовника». Но в этой услуге Жозефина не нуждалась.

Между тем Бонапарт сражался на полях, вернее в горах Италии. В две недели он одержал шесть побед, взял двадцать одно знамя, пятьдесят пять пушек, несколько крепостей, взял пятнадцать тысяч пленных и овладел богатейшей частью Пьемонта.

Потом снова обратился к своим войнам: «Воины! До сей поры вы сражались за голые скалы, но они бесполезны отечеству. Претерпевая недостаток во всем, вы все сумели заменить собственно собою. Вы выиграли сражения, не имея пушек, переплывали через реки, не имея понтонов, делали большие переходы, не имея башмаков, стояли на бивуаках, не имея чарки вина, а часто и куска хлеба. Только вы способны были перенести мужественно эти немыслимые лишения! Две армии, которые дерзостно нападали на вас, бегут теперь в страхе. Но, воины, не хочу скрывать: вы еще ничего не сделали, потому что многое остается неоконченным. Еще ни Турин, ни Милан не в нашей власти.

Друзья! Я обещаю вам победы, но с условием, которые вы должны поклясться исполнить: условие это, — чтобы вы уважали народы, вами покоренные, и не осмеливались позволять себе ни малейшего насилия с побежденными. Если вы нарушите это условие, то будете ничто иное, как варвары, бичи народов, и отечество ваше не признает вас своими сыновьями. Народы Италии! Французская армия идет вам на помощь! Народ французский друг всем народам!»

Не правда ли, в великом полководце уже начал просматриваться искусный политик, лицемерный политик. Как же это воины не будут обижать побежденных, когда сами чуть ли от голода не пухнут? Или родное правительство Директории им пошлет продовольственный обоз? Не дождутся. А голодное брюхо к совести глухо.

Чтобы в очередной раз кинуть в бой свое оборванное войско, Наполеон совершил героический подвиг: он вошел на мост через реку Лоди со знаменем в руках. Град ядер свистел мимо него, но все они так мимо и пролетали. Бой за этот мост вошел в легенду и открыл дорогу на Милан. Наполеон послал своему правительству победное письмо: «Мы выкачаем из этой страны миллионов десять». В добавку к этим миллионам во Францию отправлялись бессмертные творения Леонардо да Винчи и Микеланджело. При этом Наполеоном было сделано и некоторое послабление: приказано не трогать дома известного биолога Спаланцини и физика Вольта. Невиданная со стороны завоевателей милость!

В Милане завоеватель произнес следующую речь перед учеными людьми: «Я приглашаю всех ученых мужей соединиться и предлагать мне свои мысли о способах и нужных им средствах для придания наукам и художествам новой жизни, новой деятельности. В Милане ученые люди не пользуются такими знаками уважения. Те же из ученых, которые захотят переселиться во Францию, будут приняты тамошним правительством радушно и по достоинству. Французский народ более ценит приобретение одного ученого математика, одного славного живописца, чем приобретение самого богатого города».

Каков щелкопер! Позже Наполеон со временем откровенно признался, что прибегал в определенной форме к демагогии, которую он назвал шарлатанством.

А в это время распри и склоки внутри правительства Директории разрастались, и была минута, когда Бонапарт почти решился идти на Париж. Негодуя, он воскликнул: «Мера ваших преступлений исполнилась, и воздаяние за них на острие наших штыков!» Но на деле идти пока поостерегся.

В числе почитателей и любопытных, которые в то время теснились около Наполеона, нашелся человек наблюдательный, исполненный ума и проницательности, который сказал: «Нельзя узнать ничего, что происходит у него на сердце. В этой мыслящей голове, в этой сильной душе должно предполагать какой-нибудь смелый замысел, который будет иметь влияние на судьбы Европы».

Собственная же личная судьба Наполеону неподвластна. Его Жозефина не рвется в объятия к своему возлюбленному. «Жестокосердная!!! — пишет он. — Я никогда не верил в любовь. Каждый день смерть кружит над моей головой. Жизнь, из-за которой столько шума, стоит ли того!!! Злюка, безобразная, жестокая тиранка, маленький прекрасный монстр! Я окончательно уверился в том, что любовь приносит гораздо больше зла, чем добра, и будет великим благотворением покровительствующего нам божества, если он избавит нас от нее, освободит, наконец, от нее людей. Прощай, Жозефина, оставайся в Париже! Я ненавижу Париж, женщин и любовь! Мои слезы капают на твой портрет. Он всегда со мной… Прощай же, Жозефина, ты чудовище, натуру которого я не в силах объяснить».

Беспросветное положение на любовном фронте главнокомандующего для Директории принимало немалые проблемы. «Разве не заявлял он, что без Жозефины бросит армию на произвол судьбы, уступит бразды правления неизвестно кому. Таким образом, получалось, что судьба дальнейших завоеваний в Италии зависела от того, будет ли спать с Наполеоном в одной постели его Жозефина. На сей раз директора не на шутку рассердились и чуть ли не силой усадили ее в дорожный экипаж. Она была в слезах и в глубокой печали. Но стоило только карете отъехать, как слезы мгновенно высохли. Еще бы, напротив нее, касаясь своими коленями ее колен, сидел ее веселый красавчик Ипполит, душа общества. Она захватила с собой к мужу своего любовника! Какова!

Ну а Наполеон? Что он испытывал в эти минуты? Он весь сиял от радости. Он настолько обезумел от желания, он так пылко мечтал о ее дивном теле с его бугорками и ямочками, что только и прижимал ее все крепче и крепче к себе, и даже не заметил около нее этого красавчика Ипполита. Более того, Наполеон пригласил ее любовника пообедать с ним за своим столом и побалагурить в своем салоне». (А. Кастело)

Не замечая измены своей жены, Наполеон, окрыленный любовью, снова кинулся в бой. Он одерживал одну за другой победы над австрияками, забирая при этом для нужд своей армии и Франции все необходимое у Италии. Когда французские войска взяли Венецию, Австрия попросила мира. Генерал Бонапарт подписал мир самостоятельно. В 1798 году он вернулся в Париж на коне и с мирным договором, он сложил знамена побежденных к ногам своей новой родины. Восхищенный его победами, гениальный русский полководец Суворов писал: «О, как шагает этот юный Бонапарт! Он герой, он чудо-богатырь, он колдун!»

Итальянский поход принес Наполеону мировую славу полководца и нерушимую уверенность в своем величии. Кроме того принес ему и его семье отнюдь немалое обогащение, подученное в результате весьма бесцеремонного обращения с казенными средствами и контрибуциями. Правда, Бонапарт утверждал, что его добыча не превышает 300 тысяч франков, однако один из осведомленных биографов считаем, что здесь, по всей вероятности, Наполеоном был как бы невзначай пропущен всего лишь один ноль, весьма весомый в подсчете окончательной суммы.

Народ Франции, довольный победой, ликовал, Французская академия приняла победителя в свои члены. В ответ на этот жест доброй воли Наполеон произнес: «Академия сделала мне честь, приняв меня в число своих товарищей. Истинные торжества, которые не влекут за собой никаких сожалений, суть торжества над невежеством. Самое благородное, как равно и самое полезной народное занятие, есть содействовать распространению человеческих знаний и идей. Истинное могущество Французской республики должно отныне состоять в том, чтобы ей не была чужда ни одна новая идея».

«Такой язык был удивителен в устах человека, достигшего власти одними чисто военными подвигами. Но для достижения той возвышенной цели, которую гений его уже имел в виду и к которой пылко и постоянно стремилась его мысль, ему нужно было проявить в себе более, чем полководца, напыщенного успехами и готового оценить одни только военные достоинства и личную храбрость. Ему нужно было, чтобы нация, над которой он хотел царствовать, видела в нем не только человека, способного защитить ее оружием, но еще и такого, который бы более всякого другого умел покровительствовать развитию ее умственных богатств». (Г. Вернет)

Воскуряемый парижанами фимиам обволакивал Наполеона, но головы вскружить не сумел. Он понимал, что такое всеобщее ликование не может продолжаться всечасно, справедливо полагая: «В Париже ни о чем долго не помнят. Если я буду здесь торчать ничего не делая, то мне конец. В этом великом Вавилоне одна слава затмевает другую: ну поглазеют на меня раза три в театре, а потом и вовсе перестанут замечать».

И вот Бонапарт предлагает Директории завоевать Египет, находившийся в вассальской зависимости от Оттоманской империи.

«Египет! Все, слово это произнесено! Но надо, прежде всего, убедить директоров Директории, что для поражения коварного Альбиона нужно вначале водрузить французский флаг на минареты Каира, а не на английский Тауэр. Все верно: нормальные герои всегда идут в обход. Не сильная Англия, а Египет, который уже давно утратил свое величие, должен пасть к ногам Франции. Одни члены Директории восприняли Египетский поход, как полный абсурд, другие считали, что необходимо удалить „шпагу“ в виде Наполеона. Нет ничего более опасного, чем безработный герой. Если отослать Бонапарта по его же просьбе за несколько тысяч лье от Франции, то уже можно будет спокойно спать по ночам. Нужно сделать все, чтобы отогнать подальше призрак военной диктатуры. И вот новый главнокомандующий египетской армии получил все полномочия для проведения военного похода. Он с головой ушел в лихорадочную подготовку предстоящей экспедиции». (А. Кастело)

И Наполеон пошел на войну, в которой никакой милосердной миссии усмотреть было просто невозможно. Дело заключалось в том, что плодородный Египет стал заманчивым куском для Англии и Франции. Кто первым заглотит этот кусок, тому он и будет принадлежать. Вот и весь расклад.

А вот как свой замысел объяснял сам Наполеон: «Все в нашей стране ветшает, у меня больше нет былой славы, в этой маленькой Европе негде развернуться. Нужно идти на Восток, любая великая слава идет оттуда. Я отправляюсь в Египет!»

Бонапарту предоставили больше солдат, нежели их было у Александра Великого в те легендарные времена, когда он отправился на завоевание всего мира, а не отдельно взятой страны. Генерал получил суда, пушки, деньги и… разрешение взять с собой ученых, которых он выбирал сам, следуя примеру все того же Александра Македонского. Среди ученых были историки, географы, востоковеды, чертежники, художники и другие специалисты.

Надо сказать, что Бонапарт всегда любил окружать себя людьми, знавшими больше, чем он, и в этом своем стремлении он был безусловно прав. Будущий император прекрасно понимал, что своими советами они помогут ему не только в освоении новых земель, но и послужат делу прославления. Для ученых же такое положение вещей оказалось исключительно заманчиво: они смогут заниматься сбором научных материалов в недоступной для них до этого стране, да еще и под надежной и всесторонней охраной действующей армии. Что и говорить: знания под защитой силы — великолепный вариант. И Бонапарт, надо отдать ему должное, действительно заботился о сохранении жизни своих научных работников. Перед каждым сражением он никогда не забывал отдать приказ: «Ослов и ученых — в середину». Археологи подшучивали, говоря о порочном зачатии египтологии в пылу сражений. Однако появление ученых в Египте положило начало изучению этой прародины человечества.

Итак, состоялся поход в Египет. В Наполеоне била через край энергия. Воскликнув: «Восток ждет настоящего человека», — он двинул свои войска. В 1798 году французская армия прибыла в Александрию. Ей удалось взять город с первой же атаки и после короткого отдыха направить свои войска прямиком через пустыню в направлении Каира. Прекрасно обученной коннице мамелюков пришлось сразиться с европейской армией, имевшей в своем арсенале железную дисциплину и пушечные ядра против оружия древних веков — ятаганов.

«Оказавшись на расстоянии выстрела, наступавшие разделились на две колонны: первая неслась, опустя голову, на левый угол, вторая — на правый угол. Каре подпустили их на десять шагов и открыли огонь; лошади и всадники натолкнулись на огненную стену; два первых ряда мамелюков упали, будто под ними сотряслась земля; остаток колонны, влекомый ее движением, налетевший на этот заслон из огня и металла, неспособный и не желающий повернуть назад, простерся, сам того не зная, вдоль всего фронта каре, чей огонь отбросил его к дивизии. Последний, оказавшись зажатым между двумя водоворотами людей и лошадей, вихрем кружившихся вокруг него, ощетинился штыками первых линий, тогда как две другие полыхали пламенем, а углы, расступаясь, пропускали ядра, которым не терпелось присоединиться к этому кровавому пиршеству.

Мамелюки, принимая на себя двойной огонь ружей и артиллерии, затем, пытаясь повернуть своих коней, пугающихся штыков, вынуждали их пятиться, вставать на дыбы и падали вместе с ними, выбитые из седла всадники ползли на коленях, извивались, как змеи и пытались подрезать подкожные жилы французским солдатам. Французам уже казалось, будто они воюют с призраками, приведениями, демонами. Наконец, все исчезло: свирепые мамелюки, человеческие крики, лошадиное ржание, пламя и дым – все это будто унесло ветром; оставалось только кровавое поле битвы, ощетинившееся оружием и знаменами, усеянное мертвыми и умирающими, стонущими и все еще шевелящимися, подобно не до конца успокоившейся зыби.

Должно быть это было чудесным зрелищем для орла, парившего над полем битвы: мираж — тьма первых в мире всадников, верхом на конях, чьи ноги не оставляли следов на песке…» (А. Дюма-отец)

Результат боя был просто ошеломляющим: французы потеряли сорок человек, мамелюки — две тысячи. 23 июля 1798 года французы вступила в Каир и впервые увидели одно из семи чудес света — величественные египетские пирамиды. Но не только их. «Они увидели еще и тесные улочки, грязные и немощные, полуразрушенные мрачные домишки, лавки, которые трудно было отличить от конюшен. Пыль стояла столбом в тяжелом солоноватом воздухе; всюду полно слепых бродячих людей; простые женщины из народа, безобразные, вызывающие отвращение, скрывающие свои изможденные лица под вонючими лохмотьями; через прорехи видна их впалая грудь; хилые, тщедушные детишки с желтыми лицами, усыпанными гнойниками; над ними кружат тучи назойливых мух; всюду преследует невыносимый запах от стряпни на прогорклом масле с плохо проветриваемых пыльных базарчиков.

В домах картина нисколько не отраднее. Ни одной приличной чистой комнаты. Мухи, мошкара, тысячи различных насекомых вас уже с радостью ожидают, чтобы высосать всю кровь. Плавая в поту, вы расчесываете кожу на теле от ужасного нестерпимого зуда. Она вся остается покрыта гнойничками и ранками. И так вам предстоит прожить много дней». (Детруа)

Один из участников этого похода вспоминает: «С самого начала все наши сладкие иллюзии рассеялись в прах. Оставалась лишь реальность, печальная реальность. Эта страна не нравилась решительно всем, все от нее устали и мечтали только поскорей вернуться домой». Не унывал только Наполеон. «Мы выйдем отсюда великими людьми, великими, как древние! — уверенно утверждал он. — Не следует роптать и падать духом. Учитесь умирать с честью!» Но его мало кто слушал. Однако вынужден был идти за ним по жестоким пустыням от одного завоевания к другому с пересохшими глотками.

Убитых было не так уж и много. Зато несравнимо большие потери армия понесла от полчища мух — разносчиков коварных, никому не известных до той поры глазных болезней. Тысячи несчастных солдат слепли от офтальмии и трахомы. Жестоко мстил завоевателям и великий Нил. После купания, без которого просто нельзя было обойтись в изнуряющей, непривычной для европейца жаре, солдаты заболевали дизентерией, ставшей в армии обычным явлением. К ней не замедлили присоединиться эпидемии чумы и холеры. Ненавидя лютой ненавистью эту проклятую страну, солдаты Наполеона издевались над ее изваяниями: расстреливали из пушек древних хранителей Египта – сфинксов.

Наполеон свободное от боев время любил проводить среди художников и ученых. Он всячески помогал им и мог достаточно профессионально беседовать с ними, потому как сам прочитал много книг об этой стране. При возникающей необходимости ученые имели к нему столь же свободный доступ, что и военные. А зачастую главнокомандующий и сам становился инициатором исследовательских работ.

Пришло время, когда Наполеон решил изменить своей коварной Жозефине. «Он приказал доставить к себе несколько восточных красавиц. Но их чрезмерная полнота, „безобразные вольности этих каналий“», по его выражению, а особенно исходящий от них дурной запах заставили его прогнать сих красавиц. Он так и не изведал страстной восточной любви. Правда, сделал одно исключение ради шестнадцатилетней дочери шейха. Ее короткая любовная связь с Бонапартом дорого ей обошлась. После ухода французов несчастной девушке отрубили голову. Наполеон об этом ничего и знать не хотел, а она его проклинала.

Потом Бонапарту приглянулась одна хорошенькая молодая блондинка, Полина Фуре, жена его офицера. Она, облачившись в мужскую одежду, обманула всех и приехала вслед за своим лейтенантом в Египет. Эта новоявленная Жанна д Арк щеголяла по лагерю в солдатской форме и никогда не чуралась компании солдат, заливаясь громким смехом от их соленых, порой уж совсем непристойных шуток. Вся армия поголовно была влюблена в эту красотку с большими голубыми глазами и черными длинными ресницами. Не остался к ней равнодушным и главнокомандующий. Чтобы овладеть замужней дамой, он даже прибег к военной хитрости, хотя и без нее Полина с радостью прыгнула бы в постель завоевателя. После грехопадения парижская модистка превратилась в «султаншу Востока. Клеопатру», она уже гарцевала в генеральской форме, перебралась жить к Наполеону, и теперь многие предсказывали, что быть ей заменой легкомысленной Жозефине.

«Бонапарт, узнавши прелестную юную любовницу, ощутил вкус разнообразия. Он хотел бы, чтобы жена оставалась другом и советчиком, иногда любовницей, всегда готовой исполнить любое его желание и выслушивающей его жалобы. Кроме того, он отводил ей важную политическую роль в жизни новой Франции: он желал, чтобы его супруга привлекла к нему дворянство, обласкала обиженных императором милостью, установила нужные светские связи». (И. Муромов)

А наслаждаться он будет с любовницами. Но на время пришлось оставить свою Клеопатру, Наполеон решил пересечь Средиземное море и совершить набег на сирийский город Яффу. Он сопротивлялся только два дня, а затем подвергся чудовищному грабежу. От трех до четырех тысяч человек укрылись в городской крепости. Ее окружили плотным кольцом победители. Осажденные турецкие янычары решили сдаться на милость победителям. Посланные Бонапартом офицеры согласились даровать им жизнь и сделать пленниками. Бонапарт увидев несметную толпу этих пленников, всплеснул руками:

— Что это вы выдумали? Что мне с ними делать? Чем их кормить?

— Мы не могли поступить иначе, — ответили офицеры. – К тому же вы призывали всячески избегать кровавой бойни.

— Да, вы правы, но я имел в виду женщин, детей, стариков, но отнюдь не солдат с оружием в руках.

Три дня продолжались споры о судьбе военнопленных, на четвертый день было принято окончательное решение: всех уничтожить. Так произошло массовое убийство. Чтобы экономить порох, в ход пошли штыки. Возмущенный такой расправой один из офицеров вспоминал: «Когда в городе, взятом приступом, оголтелый солдат грабит, то этого требуют законы войны, в таком случае по законам человечности набрасывают покров на все эти жестокости; но когда в городе, где страсти уже улеглись, начинается рассудочное хладнокровное варварство и три тысячи человек гибнут под ударами кинжала или клинка, три тысячи человек, доверившихся нашему слову, то потомство, несомненно, отомстит за такую безмерную жестокость, и те, кто дал такой страшный приказ, займут достойное место в ряду самых кровожадных палачей человечества. Среди жертв этой страшной бойни было немало детей, которые умирали, сжимая тела своих мертвых родителей. Такой пример разнузданной жестокости заставит наших врагов больше никогда не доверять французскому милосердию, и рано или поздно кровь этих несчастных трех тысяч падет на нас».

Кровь этих жертв пала на французов уже буквально на следующий день. Разразившаяся очередная эпидемия чумы стала собирать свою тучную жатву в армии Наполеона. Наполеон посетил лазареты. Он играл со смертью. С тем же спокойствием, с каким накануне отдавал приказ о массовой казни, теперь рисковал собственной жизнью. Он помог поднять тело умирающего солдата, грязные лохмотья которого были пропитаны содержимым вскрывшегося чумного бубона. Русский поэт Александр Пушкин воспел этот подвиг Наполеона.


Нахмурясь, ходит меж одрами и хладно руку жмет чуме,
И в погибающем уме рождает бодрость… Небесами
Клянусь: кто жизнию своей играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить усопший взор, клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор земли слепой.

Бонапарт демонстрировал свое презрение к смерти и благородство. Он любил демонстрировать и то и другое. Однажды вспомнил об одном неоплаченном долге – не расплатился с цирюльником. Обещал заплатить на обратном пути, но поехал по другой дороге. Желая в дальнейшем расплатиться за услугу, попытался разыскать брадобрея, но, как выяснилось, тот к этому времени успел умереть, а его семья уехала куда-то, не оставив нового адреса. Так деньги остались целы, а в копилку Наполеона под названием «Благородство» упала еще одна звонкая, однако ничего не стоящая ему монета.

За атакой чумы пришла другая беда. Не желала сдаваться сирийская крепость Акра. Осаде ее, казалось, не будет конца. Наполеон сказал своему адъютанту: «Кажется, эта жалкая хибара стоила мне слишком много жизней». Но сия «хибара» отвечала завоевателям оглушительным огнем. Командующему не удалось взять город, который он атаковал по-турецки, а тот решил оборонялся по-европейски. Наполеон посчитал, что захват Акры не стоит потери нескольких драгоценных дней и увел войска, оставив раненых и чумных своих товарищей по оружию на милость варваров, которые почем зря отрубили им головы. Многие из этих несчастных тащились вслед за армией, умоляя не покидать их в пустыне. Их покидали. Так началась трагедия Наполеона, продолжившаяся бесславным отступлением их России – началась с приказа не брать с собой раненых и зачумленных.

Отступающая, если не сказать, бегущая армия шла сквозь пустыню адской жары. Уставшим людям приходилось отдыхать, лежа на раскаленном песке. Потери ранеными и больными продолжали расти с каждым днем, и вот Бонапарт приказал:

— Всех лошадей отдать раненым и больным, которые еще проявляют признаки жизни.

— Какую из лошадей оставить вам, генерал? – спросил офицер.

Его вопрос настолько взбесил Наполеона, что он не стал сдерживать своего гнева.

— Всем идти пешком, твою мать! И я тоже!» (А. Кастело)

Затем в ход Истории вмешался английский адмирал Нельсон, который называл Наполеона не иначе как чумой человеческой. Посланный возмущенным английским правительством, посчитавшим себя ущемленным в своих правах на Востоке, он нанес сокрушительный удар флоту Бонапарта у Александрии и практически полностью уничтожил его.

Поражение при Акре и на море вырвало из души полководца горькие слова: «От взлета до падения всего один шаг. Я видел, как в самых ничтожных обстоятельствах какое-то ничтожество решает исход великих событий». Ничтожество ли в данном случае? Акра оказала обычное сопротивление, достойное европейского уровня развития военной техники, и перед ней Наполеон пал. А уж об адмирале Нельсоне и говорить не приходится. Падая, будущий император всеми фибрами своей души-гордыни почувствовал, как слава, словно юркая предательница змейка, ускользает от него вдаль. Вот этого-то он уже никак не мог допустить. Оправдывая себя тем, что положение дел во Франции заставляет его присутствовать там, он, тщательно скрывая свое намерение уехать, собрался в Европу. Главнокомандующий оставил свою армию, солдатам которой обещал по шесть десятин земли на родине, а они, бедные, даже и христианского захоронения не смогли получить на чужбине. Что и говорить, Бонапарт «попросту сбежал из Египта от неизбежного и недалекого позора поражения, чтобы спасти самого себя». (Манфред)

Итак, взвесив все неблагоприятные обстоятельства, главнокомандующий решил сохранить свою драгоценную особу для будущих свершений, предполагая, что свершений этих будет достаточно и величие их не только затмит его египетский позор, но и не померкнет в веках. Поэтому-то его естественным движением и было стремление поскорее покинуть родную армию на произвол судьбы. Главнокомандующий отбыл на уцелевшем фрегате к французским берегам. Так плачевно закончилась египетская авантюра Бонапарта, начавшаяся блестящими победами над диким войском мамелюков. А оставшимся в Африке французским солдатам ничего не оставалось делать, как шутить: «Наш командующий бежал как напроказивший капрал».

Как же складывалась личная жизнь Наполеона? Возвратившись во Францию, он уже не имел ни малейшего желания продолжать свою семейную эпопею с Жозефиной, ибо был великолепнейшим образом осведомлен о всех ее любовных похождениях с этими парижскими сморчками. Он выставил ее вещи за дверь и крепко-накрепко запер последние. Но Жозефина не была бы Жозефиной, если бы пошла на поводу у своего будущего императора. Она вся улилась слезами перед запертой дверью, приволокла и своих двоих детей рядом с ней уливаться слезами, и растопила-таки сердце Бонапарта. О дальнейшем может поведать широкая супружеская кровать Наполеона.

Какой после встречи с Жозефиной увидел Наполеон Францию? «Демократия уже нанесла ей столько внушительных язв, что опротивела всем. Никто и ничего не ждал от новых учреждений правительства, которое было ничто иное как попеременная тирания разных партий, а если вспомнить, что эта самая демократия не воспользовалась плодами блестящих военных компаний, то легко будет понять: умы были расположены к желанию большого политического переворота. Но этот переворот не мог совершиться в пользу опозорившей себя демократии, обвиняемой в беспорядках и анархии, прекращения которых нетерпеливо ждала вся нация. Переворот не мог быть также и в пользу законной королевской власти, тоже опозорившей себя. Народ, потерявший доверие к каким бы то ни было правителям, говорил одно: „Мы хотим такого режима, при котором едят“». И баста. Потому-то все общественное мнение клонилось к сосредоточенью власти в одних могучих руках. В таком положении дел Франции нужен был человек, который мог бы выполнить все эти необходимые условия.

И давно уже нашелся такой человек, который предчувствовал себя способным к исполнению столь важного назначения, человек, честолюбие которого дожидалось только случая взяться за дело. Все партии поняли это и, лишь узнав о прибытии Наполеона, начали стараться с ним сблизиться, стали искать в нем поддержки и думали употребить его на пользу своих планов и намерений». (Г. Вернет)

Сии планы и намерения Бонапартом были учтены, он совершил в 1799 году государственный переворот, опираясь на штыки своих гренадеров. «Они с ружьями наперевес вошли в Совет Пятисот. Под неумолчный барабанный бой, заглушивший проклятия и призывы депутатов, бравые гренадеры в три минуты очистили помещение. На их глазах депутаты выскакивали из окон, их красные мантии цеплялись за ветви деревьев. Правда, удалые бойцы немного погорячились, выгнав из зала всех депутатов – надо же было кому-нибудь принимать новый закон. К счастью, погода сильно испортилась, пошел холодный дождь. И когда отловили несколько продрогших, совершенно мокрых депутатов, те с большим удовольствием вернулись в теплый зал. И единодушно за все проголосовали – в том числе и за собственный роспуск. Наполеон принес присягу Республике. В ту ночь он окончательно убедился: политика – погрязнее всякого самого грязного солдатского бивуака». (Э. Радзинский)

Надо отметить, что на кажущуюся простоту, битва была нешуточной, и положительный результат ее не раз висел на волоске, но тот волосок удержался, и Наполеон завоевал себе право перейти из ранга главнокомандующего в ранг первого и пожизненного консула. Правительство Директории, опозорившее себя спекуляциями, казнокрадством и совершенным неумением руководить вверенной ей страной, было разогнано.

О новом же консуле поговаривали: «Бонапарт – неплохой малый, но, по правде говоря, уж очень большой шарлатан. Как бы он не положил начало новому виду фиглярства, а то его во Франции и без того хватает. Шарлатанство бесстыдно и пагубно, наш век видел тому немало примеров; оно подняло такую трескучую шумиху на всех площадях, что пробралось постепенно во все слои общества, и не сыскать, пожалуй, не одного даже самого незаметного человечка, которого бы оно не заставляло кичиться сверх меры. Лягушек, лопающихся с натуги нынче и не сосчитать.

Так говорили одни. Другие придерживались иного мнения: «Глаза мои видели, а уши слышали лишь то, что совершал Наполеон; для меня существовал только голос Наполеона, жесты Наполеона, шаги Наполеона. При его приближении я пьянел, его присутствие меня гипнотизировало. Честь состоять при этом человеке казалась мне превыше всего на свете, и никогда ни один любовник не ощущал обаяния своей возлюбленной с большим пылом и большим изнеможением по сравнению с тем, что каждодневно испытывал я, взирая на своего кумира. Преклонение перед военачальником становится страстью, фанатизмом, исступлением, которые делают из нас рабов, слепцов, безумцев». (А. де Виньи)

Вот сколь различны были мнения о Наполеоне.

«Каждый божий день Бонапарт собирал несколько советов на заседания, где обсуждались различные вопросы. Порой такие заседания затягивались до пяти часов утра, так как он наотрез отказывался откладывать обсуждение какого-нибудь вопроса, пока не сформулируется твердого мнения. Некоторые советники и министры физически не выдерживали такой адской нагрузки.

— Вы немного ленивы, — говорил Бонапарт. – А нам следует поторапливаться. Со всех сторон нас понукают, утверждают, что мы слишком медленно продвигаемся в своей работе. Я согласен, порой очень трудно распутать клубок проблем, но все равно нужно спешить идти вперед.

Иногда после долгих часов дебатов некоторые советники от изнеможения засыпали прямо в креслах, но всего лишь на несколько минут, ибо их тут же будил грозными окриками первый консул:

— Послушайте, граждане, взбодритесь, ведь всего лишь два часа ночи! Нужно полностью отработать деньги, которые вам платит Франция!

Но порой и он, проработав ночь напролет, засыпал в разгар заседания совета.

Когда все созданное им с таким старанием рухнет, когда он превратится в простого пленника одинокой, затерянной в океане скалы, он скажет: «Моя слава не в том, что я выиграл сорок сражений. Она в том, что никогда не померкнет, в том, что будет существовать вечно, — это мой Гражданский кодекс».

Первому пожизненному консулу Наполеону не удалось на улицах Парижа избежать покушение на свою величественную особу. Терроризм был в духе всех революционных времен. Кошда его лошади мчались к театру, вдруг раздался мощный взрыв. Жозевину с ее спутницами подбросило на сидении, осколки разбитых стекол посыпались на них.

— Это против Бонапарта! – закричала Жозефина и лишилась чувств. Придя в себя, она, вся дрожа, повторяла и повторяла: — Это покушение на Бонапарта.

Говорят, в столь нестерпимо опасный момент момент генерал дремал, и ему снилось, что он тонет в итальянской реке. Его реакцией на взрыв было восклицание: «Ну вот, напоролись на мину!».

Картина на месте взрыва была просто ужасающая. Погибли двенадцать гренадер, и десять случайных прохожих, двадцать восемь человек получили ранения, сорок шесть близлежащих домов были повреждены, у некоторых рухнула крыша. Повсюду валялись окровавленные трупы, различные части разорванных взрывом тел. Жозефина осталась цела. Она велела кучеру ехать в Оперу по другой дороге. Жена консула понимала, что если бы не задержка из-за забытой кашемировой шали на несколько минут, она лежала бы сейчас растерзанная в этой окровавленной груде тел, и предсказания старой гадалки так никогда не осуществились бы. Но теперь, после столь щедрого подарка судьбы, Жозефина с куда большей уверенностью продолжила свой путь к короне.

Поблагодарил ли Бонапарт Всевышнего за чудесное избавление? Возможно. Но, скорее всего, в силу традиции, а не от истинного и искреннего верование в Бога. Он верил в него ради соблюдения государственных интересов, и посему признавал полезность религии.

Не для того ли существует она, чтобы помочь обездоленным осознать существующее неравенство? Ведь общество не может существовать без неравенства состояний, а неравенство состояний – без религии. Если один человек умирает от голода рядом с другим, который обжирается, то бедняга не в силах понять такого различия, если только поблизости нет авторитетного служителя, который ему все объяснит: «Видишь ли, этого хочет Бог; в мире должны быть и богатые и бедные, но, когда наступит вечное царство, все будет распределяться совершенно иначе». Наполеон использует религию в своих целях, потому как знает, что управлять государством без помощи религии невозможно. Без пролития крови, без особых потрясений он организует разные религиозные течения во Франции. Римский папа становится удобным инструментом в его руках». (А. Кастело)

Желая укрепить свои позиции в Италии, Наполеон вновь вступил в войну с предыдущими ее завоевателями австрийцами и победил их. В 1800 году Италия стала окончательно принадлежать Франции. И тогда состоялся разговор первого консула Франции с папой Римским. Вот как представил себе эту встречу Альфред де Виньи.

«Однажды, — быть может, единственный раз за всю жизнь – Бонапарт встретил человека более сильного, чем он сам, и на какой-то миг отступил под воздействием этой силы, превосходящей его собственную. Вот как это случилось. В Фонтенбло только что прибыл Папа. Император с нетерпением ждал его приезда ко дню коронации. К карете они подошли вместе, и Бонапарт сел в нее одновременно с Папой, делая вид, будто вовсе пренебрегает этикетом; на самом же деле все было тонко рассчитано так, чтобы не уступить своего первенства, но и не дать ему явно почувствовать, — хитрость чисто итальянская.

— У меня, признаться, никогда не было времени на то, чтобы основательно изучить богословие, — начал Наполеон, выходя из кареты, — но я по-прежнему убежден в могуществе Церкви; она на редкость жизнеспособна. Святой отец, Вольтер вас, правда, немного пощипал, да только я его недолюбливаю. Послушайте, если бы вы только захотели, мы бы с вами могли бы многое сделать в будущем.

Тут Бонапарт сделался наивным и вкрадчивым, как ребенок. Глядя на него, можно было бы с полным основанием вопросить: «Кто сможет определить, какая доля комедиантства присуща любому общественному деятелю, который постоянно у всех на виду?»

Наполеон обратился к папе:

— Я так и не знаю, как ни бьюсь, почему, в сущности, вам претит мысль перенести ваш престол навсегда в Париж? Я бы отдал вам Тюильри, если бы вы только захотели. Честное слово. Да разве вам не ясно, падре, что именно здесь настоящая столица мира? Оставьте мне только войну и утомительную политику, а Церковью правьте, как вам угодно. Я буду ваш солдат телом и душой.

Папа, который до сей поры продолжал оставаться недвижным, как египетская статуя, медленно приподнял чуть склоненную голову, грустно улыбнулся, воздел глаза ввысь, коротко вздохнул и, словно поверяя свои мысли незримому ангелу-хранителю, произнес:

— Комедиант!

Бонапарт вскочил со стула, подпрыгнул, как раненый леопард. Им овладела настоящая ярость; один из тех бешеных приступов, какие с ним случались. Он молча зашагал по комнате, кусая себе губы. Он уже не кружил, ступая с кошачьей мягкостью и бросая на свою жертву хитрые взгляды; шаг его стал твердым, холил он прямо и быстро, звеня шпорами. Папа не шелохнулся, только крепко сжал руками орлиные головы на подлокотниках.

Бомба разорвалась внезапно.

— Комедиант! Я! О, я сыграю с вами такие комедии, что у вас у всех слезы ручьем польются! О, вы ошибаетесь, если думаете, что со мною можно разыгрывать наглое хладнокровие! Мои подмостки – это весь мир; моя роль – это роль хозяина и автора пьес; а на ролях же актеров – у меня вы все – Папа, Короли, Народы! А ниточка, за которую я вас дергаю – это страх! Комедиант! О, надо быть чем-то поважнее вас, чтобы осмеливаться на меня шикать! Да известно ли вам, что вы будете всего-навсего бедным кюре, стоит мне только захотеть? Так знайте же, у меня нет к вам ни малейшего почтения, и если вы будете вести себя по-прежнему, я разорву ваши юбки своей шпагой.

Наполеон умолк. В позе папы оставалось то же спокойствие. Он еще раз воздел глаза ввысь и, испустив глубокий вздох, молвил с горькой усмешкой:

— Трагик!

Бонапарт опрометью кинулся к старику, но потом круто остановился.

— Это верно! Трагик или комик! Все для меня только роль! Как это утомительно! Как унизительно! Кривляться, вечно кривляться!

И тут вдохновенно, не без иронии, смешивая, по своему обыкновению, пошлое и величественное, он перешел на скороговорку, изъясняясь с непостижимой легкостью и быстротой, присущей этому живому и быстрому уму:

— Все дело в рождении, — заявил Бонапарт. – Те, кто появляются на свет бедными и нагими, всегда легко отчаиваются. Это обстоятельство либо побуждает к действию, либо приводит к самоубийству, смотря по тому, какая у людей натура. Когда они дерзают, как я, и берутся за все, им сам черт не брат. А как же иначе? Жить-то ведь надо. Надо найти свое место и пробить себе дорогу. Что до меня, то я пробил ее, как пробивает пушечное ядро. На свете есть лишь два разряда людей: те, кому дано, и те, кто всего добивается сам. Я добился сам и нужно же мне заплатить за мои труды. А заплатить за них троном – это уж не так дорого». (А. де Виньи)

Вот к чему шел первый консул.

Бонапарт заключил мир с Англией, могущество которой значительно превосходило могущество Франции по многим статьям. Народ ликовал от одержанных побед и надежды на спокойную жизнь после всего того хаоса, что был вызван революцией и последующим правлением Директории.

Оказавшись властителем одной из крупнейших держав Европы, Бонапарт посчитал себя неудовлетворенным титулом первого консула, и присвоил себе под восторженное ликование французов звание их императора в 1804 году.

Необходимых атрибутов для коронования не оказалось в наличии. Шпагу, корону, скипетр, державу, жезл удалось раздобыть с большим трудом. Все эти предметы, которые на протяжении веков использовались при короновании королей, исчезли: были либо уничтожены, либо похищены после революции. Но их изготовили вновь.

«Наступил момент, которого все ждали, возможно, со злорадством: Наполеон, коленопреклоненный, должен был получить корону их рук папы. И тот уже было протянул руки к алтарю, где лежала корона, чтобы возложить ее на голову Бонапарта… Но Наполеон преспокойно поднялся и взял ее сам. И, повернувшись спиной к папе и лицом к собравшимся, сам возложил ее на себя. После чего надел корону и на голову коленопреклоненной Жозефины. Да, он сам заработал свою корону и сам должен был одеть ее на себя. Не даром эта корона была сделала в виде лаврового венца из золотых листьев – языческая корона императоров Римской республики. Ибо он – император республики Французской! Все, как в любимом им Риме. Он вернул времена Цезаря!» (Э. Радзинский)

Он взошел на башню, возвышавшуюся над его столицей и окинул горизонт горящими глазами. И почувствовал:


Я различаю круг такой величины,
Что мне его края и глубь едва видны.
С полудня, с полночи, с заката и восхода
Он взят в кольцо холмов, но в нем мертва природа.
Там плавных нет кривых, все только под углом,
А значит создано людьми – не естеством.
Там прямы лини, но хаос – их сплетенье;
Там нагромождены вкруг площадей строенья,
Что серы, как во мгле надгробия могил;
Там в грязном воздухе, который сперт и гнил,
Из бездны фонари сверкают ярким глазом,
Подобные в эбен оправленным алмазом.
Там сонная река петляет в берегах,
Как уж, который в зной спешит уснуть в кустах.
Там мощных крепостей глухие бастионы,
Темницы, и дворцы, и башни, и колонны,
И парки, и леса, и кружево аркад,
И колокольни, где порой гудит набат,
Соборы, купола, пронзительные шпили,
Форты, валы, мосты, что над рекою взмыли, —
И всюду все кипит, все вдаль и вширь растет,
Уходит вглубь земли и к небесам встает.
А башня, с коей круг я созерцаю ныне,
В нем возвышается на самой середин;
Когда вычерчивал ее Творец благой,
На этом месте он поставил циркуль свой… (А. де Виньи)

И здесь теперь стою я – император Франции.

«Первая речь новоявленного императора была такова: „Я восхожу на трон, на который призван единодушным желанием сената, народа и воинов, с сердцем, исполненным предчувствия о великих судьбах французской нации, которую я первым назвал великою. С самого моего детства все мои мысли были посвящены ей; и я должен сказать, что все теперешние мои радости или печали зависят от счастья и несчастья моего народа. Потомки мои сохранят этот трон, первый в целом свете“».

Вечером Наполеон после долгого, хлопотливого и утомительного дня коронования пришел в спальню, чтобы провести ночь нежности и любви с той женщиной, которую он только что сделал императрицей. Он снял с себя императорское облачение и, глядя на позолоты эполет и аксельбантов, на поблескивающие золотом, серебром и сталью знаки отличия и награды, грустно произнес:

— Ну, и кому это я оставлю, Жозефина?» (А. Кастело)

Она молчала. Главной своей задачи – дать стране законного наследника было ей не под силу. Как ни странно, но она потеряла и свое значение в обществе. «Аристократы по-прежнему тянулись к Жозефине, но теперь лишь потому, что она стала супругой Наполеона. С того времени, как императрица ощутила себя повелительницей и блистательницей, она начала панически бояться потерять императора, она боялась, что другая женщина завоюет его сердце, и устраивала ему сцены ревности, постоянно шпионила за ним, тем самым приводя в бешенство». (И. Муромов)

Наполеон, прежде столь много времени проводивший в походах и неудобствах, принял решение перебраться в чертоги королей. Он назначил для этого день, и когда день этот наступил, сказал своему секретарю: «Итак, наконец, мы будем ночевать в Тюильри! При переезде туда меня должна сопровождать свита; скучно, да нечего делать: надобно говорить глазами; это хорошо для народа. Директория была слишком проста, оттого ее и не уважали. Простота хороша в армии; но в большом городе, во дворце глава правительства должен стараться всеми средствами обращать на себя взоры».

Начав свою императорскую деятельность Бонапарт беспощадно расправился с остатками революционной якобинской партии, на плечах которой и въехал в историю не только Франции, но и всего мира. Он стал отстаивать интересы крупной промышленности и ужесточил полицейский надзор в стране. Журналисты при этом и пикнуть не могли, потому как Наполеон прикрыл оппозиционные газеты, остальные же пели ему дифирамбы. Периодическая печать стала орудием власти.

Император давал министру полиции совет сочинять статьи, которые можно было бы помещать в виде корреспонденций из-за границы. Правды в них не было ни на йоту. Присутствовала чушь. В частности: парижане одно время, казалось, жили одной новостью: найдут ли сбежавшего из зоопарка орангутанга. Таким образом в царствование Наполеона либо гремели фанфары, либо царило безмолвие во всей вверенной ему империей. Так что надежды историков найти правдивые факты об этом времени весьма тщетны.

Надо отметить, что в Бонапарте не было оголтелой жестокости. Его холодный ум трезво различал путь безоглядной жестокости и трезвой, необходимой для достижения желанной цели. Но, когда надо было, к жестокости, коварству, лицемерию, самоуправству он прибегал без зазрения совести. В отношении главного своего врага – сильной Англии, против которого нельзя было пойти военным путем, Наполеон пошел экономическим. Он заявил, что всякая торговля европейских стран с Британскими островами запрещена и повелел по всей той Европе, которая подвластна была ему, зажечь костры из конфискованных английских товаров. Черным дымом уходило в небо благосостояние европейских торговцев – горели тюки с шерстью, ситцем, хлопком, бочки с сахаром, мешки с кофе, ящики с пряностями. Чистой воды варварство наблюдали европейцы со слезами на глазах.

Не менее самоуправно император обращался и со своими подчиненными. Дело доходило до того, что он приказывал своим высшим сановникам, маршалам и генералам жениться и разводиться по его прямому указанию. В отношении же своей горячо любимой многочисленной семьи Наполеон был бесконечно щедр. Они получили королевские и княжеские титулы в подвластных ему странах.

Щедрая рука императора, оставившая обездоленных во многих уголках Европы, несметно одаривала столь горячо полюбившихся им женщин. Он тратил миллиарды, чтобы привлечь их, заплатить немыслимые долги этих аристократических прелестных транжирок. Ради них он откладывал в сторону свои грандиозные наполеоновские планы.

Одна из императорских возлюбленных вспоминает: «Он снимал с меня одежды одну за другой, изображая горничную с такой веселостью, так изящно и корректно, что устоять перед ним было невозможно. Этот человек увлекал и чаровал, чтобы пленить меня, он становился ребенком. Это не был император, это был влюбленный, но чуждый грубости и насилия; он обнимал так нежно, уговаривал так настойчиво и деликатно, что его страсть передалась мне».

Другая возлюбленная императора говорит совсем иное: «Он не возбуждал во мне страсти. Я скучала вобъятиях Наполеона, во время его ласк, я передвигала пальцем ноги большую стрелку часов, которые висели в алькове, иногда даже на полчаса вперед. Благодаря этой уловке Наполеон, который имел привычку все время поглядывать на часы, вскакивал, поспешно одевался и возвращался к своим занятиям. И я была свободна».

«Во время пребывания в Польше начался один из самых пылких и нежных романов Наполеона с Марией Валевской. Жена богатого старика, молодая красивая полячка долго сопротивлялась домогательствам Бонапарта. Влиятельные поляки уговаривали ее уступить императору ради свободы Польши. Мария уступила. Она была нежной, внимательной, робкой, она принадлежала ему целиком и жила исключительно ради него. Она родила Наполеону сына. И из всех женщин императора только она вместе с сыном посетила его впоследствии в изгнании. Императрица Жозефина переживала измены мужа, но вынуждена была мириться с ними.

Впереди ее ждало худшее. Развод. Наполеон в свой Гражданский кодексе включает пункт о возможности развода между супругами. Он идет против требований католической церкви, но этого требует сама жизнь.

В помощь интеллектуальному развитию нации Наполеон издал декрет о науках и искусствах: «Имея намерение поощрять науки, словесность и художества, которые так много способствуют знаменитости и славе народов; желаю, чтобы Франция как можно более отличилась на этом поприще, и чтобы наставший век был для нее еще славнее прошедшего; повелели и повелеваем следующее: через каждые десять лет будут раздаваться собственной моей рукой большие премии».

Свежо предание…

«В то же время никто не обращает внимания, что вот уже несколько месяцев у пристани Шайя стоит какое-то странное судно с двумя большими колесами, а позади этих колес находится что-то вроде печки с трубой, которая действует наподобие насоса, приводит в движение колеса и посредством их само судно. Недоброжелатели утопили эту конструкцию. Автор вытащил ее, исправил причиненный его детищу ущерб и с помощью всего трех человек привел в движение свой корабль, который в течение двух с половиной часов двигался по воде с помощью колес. Двигаясь вдоль набережной по Сене против течения, его скорость достигла скорости быстро идущего пешехода, а по течению эта скорость существенно возрастала. Автором этого блестящего произведения был Роберт Фултон, американец по национальности, знаменитый механик.

В 1801 году в Бресте он продемонстрировал другое свое изобретение – «Наутилус» — настоящую подводную лодку длиной шесть метров, которая передвигалась под водой с помощью винта, приводимого в движение мускульными усилиями матроса, вращавшего специальную ручку. Лодка погружалась на глубину семи метров, когда в ее цистерны закачивалась вода. Запас сжатого воздуха позволял людям находиться на глубине около шести часов. Цель «Наутилоса» — прикреплять специальные зарядные ящики к днищу вражеских кораблей.

Наполеону доложили о двух новых изобретениях. Он недоуменно пожал плечами:

— Сколько этих авантюристов слоняется по всем европейским столицам. Больше не говорите мне об этом никогда!

Когда же Бонапарт передумал, было уже поздно: Фултон продал оба изобретения своим соотечественникам». (А. Кастело)

Ах, если бы Наполеон умел сражаться разумными экономическими методами? Его бы небывалому сгустку энергии цены не было. Но он не был ни политическим гением, ни экономическим, он был гением военным. Хотя и это можно было бы поставить под сомнение. Ведь страны, которые он покорял – Италия, Испания, Германия — были слабыми, раздробленными и уже, как правило, покоренными другими. Граждане этих стран, которым, якобы, Наполеон нес избавление, влачили на своих плечах после этих дополнительных завоеваний еще одно дополнительное иго. Однако, завоевывая страны, Наполеон внушал побежденным, что он их освободил. Вот с какой прокламацией император обратился к баварцам: «Я пришел с моей армией, чтобы избавить вас от несправедливых притеснений. Надеюсь, что после первого же сражения вы мне доставите возможность сказать, что ваши воины достойны стоять в рядах моего войска».

А вот речь Бонапарта в Испании: «Я схватился за единственный случай, предоставленный мне счастливой судьбой для возрождения Испании, для отторжения ее от Англии и присоединения к нашей системе. В моем мнении это значило положить основной камень спокойствия и безопасности Европы. Для этого я находил себя столь могучим, что смел высоко поднять руку. Я уничтожил инквизицию. Духовенству не принадлежит и неприлична светская власть над гражданами. Ваши дети и дети детей ваших благословят мое имя, как имя человека, возродившего их нацию; они внесут в список дней достопамятные дни моего между вами пребывания».

Наполеон все шагал и шагал со своей армией по ослабленным предыдущими войнами странам. Это было для Франции крайне необходимо: ведь вместо того, чтобы укреплять свою крупную промышленность экономическим путем, Бонапарт подкармливал ее крупными контрибуциями, взятыми с покоренных государств.

Кроме того, повседневная жизнь без крупной войны казалась Наполеону пресной. Он решил завоевать весь мир. Повод для начала военных действий сам предоставил правителям европейских стран – расстрелял члена бывшей французской королевской семьи, уважаемого и любимого всеми – герцога Энгиенского. Тот, ничего не ведавший, был обвинен в покушении на жизнь Бонапарта.

После расстрела герцога жандарм позволил палачам взять его вещи, часы и деньги, которые были при нем. Но ни один не пожелал поживиться этими вещами. Наполеон же сказал о том, что я, мол, пролил кровь, но не для того, чтобы дать выход своему гневу, а потому что такое кровопускание — это общепринятое средство в политической медицине. Пусть Франция больше не заблуждается, у нее не будет ни мира, ни покоя, пока мы не покончим с последним отпрыском презренной бурбонской расы. Это гнусное убийство стало одной из причин того, что на Францию ополчилось больше половины Европы.

Выступили крупнейшие государства – Австрия и Россия. В битве при Аустерлице Наполеон одержал большую победу. Бонапарт был «на коне». «Летели ядра и пули; солдаты роптали, что Наполеон подвергает себя опасности. „Друзья мои, на войне отвага – самый гениальный расчет, — отвечал он, — не бойтесь, еще не отлито то ядро, которое убьет меня!“» Император сам сражался как солдат. Граната лопнула у ног его, он исчез в облаке дыма; все думали, что он погиб… но он вскочил, сел на другую лошадь и снова поскакал под огонь батареи.

Великое было время. Наполеон был двужильный, молодой, как и его армия. Он мог есть гвозди и вообще не спать. Он был окружен молодыми головорезами – своими генералами с весьма подозрительными биографиями. Они громили австрийскую армию, состоящую из наемников и стариков-генералов. А он был беспощаден к себе – шел в самое пекло боя впереди своих солдат. Он знал: если рожден для бессмертия, Судьба защитит. А ведь там был кромешный ад. Но если Судьба служит вам, вы всегда окажитесь в нужное время в нужном месте.

Победив, Наполеон поднял гордо голову и произнес: «Я делаю и разделываю королей!» И клал свою треуголку на стол. А потом, торжествуя, приподнимал свою знаменитую, оставшуюся на тысячах картин треуголку, из-под которой выскакивала огромная крыса. По дворцу сновало множество крыс, и они особенно полюбили треуголку императора. Он не был смущен, он рассмеялся. Крысы его не пугают. Они напоминают ему о походах, о великой славе, когда он был молодым. Теперь маленький, пухлый, в белых лосинах, торчит брюшко. Он похож на молодого буржуа, отнюдь не на человека, залившего кровью целый мир. Он кажется даже добродушным, пока не встретишься с ним взглядом. Ледяной взгляд, от которого дрожали его бесстрашные генералы; взгляд – бездна, холод, смерть. И подбородок у него непреклонный, квадратный, как топор, волевой подбородок императора». (Э. Радзинский)

«В области военного искусства специалисты считают Наполеона одним из величайших полководцев мира не только по количеству выигранных им сражений, но и по гениальности комбинаций и по способу выполнения задуманных им маневров. Управляя армией, он умел комбинировать деление ее на дивизии с единством общего командования, в области военных операций – сосредотачивать для решающего сражения возможно большее количество сил, в области тактики — он сочетал огонь пехоты в рассыпном строю с атакой колонн, подготовленной сосредоточенным огнем артиллерии. Кавалерия служила для нанесения последнего удара.

В личной жизни у Наполеона успехи весьма незначительные, вернее полных провал. Жозефина не может родить ему сына – наследника. Для императора это крах. Надо искать другую жену, искать срочно, дабы добиться от нее желанного дитя. Наполеон говорит своей доныные любимейшей женщине: «Жозефина, милая Жозефина, ты знаешь, любил ли я тебя! Тебе, одной тебе обязан я всеми минутами счастья, которое имел в жизни. Жозефина, моя судьба побеждает мою волю. Перед выгодами Франции я должен заглушить самый голос сердца». Надо сказать, Наполеон долго тянул с этим объяснением, жалел жену, подарил ей дворцы, деньги, титулы, но все это было ничто, он дал большее – свои слезы. Ему было так горько. Император проявлял к своей жене не только уважение, у него была и осталась его любовь, такая страстная вначале, такая непоколебимая, несмотря на измены, самая властная и самая слепая, какую испытывал когда-нибудь человек.

Жозефина всегда оставалась его любовницей и товарищем. «Красивая женщина ласкает взор, — говорил он, — Добрая – находит дорогу к сердцу; если первая – драгоценность, то вторая – настоящее сокровище». Жозефина для него была и первой и второй.

Но Наполеон женится на австрийской принцессе Марии-Луизе. Ночью влюбленный муж посвятил свою жену в таинства любви. С этой минуты началось истинное счастье Наполеона. Целомудренность избранницы произвела не него сильное впечатление». (И. Муромцев) Однажды он сказал о нем: «Целомудрие для женщины то же, что храбрость для мужчины. Я презираю труса и бесстыдную женщину». В Париже удивились пылкой любви Наполеона.

Кардинал Морни вспоминал об этом: «Если бы я пожелал описать чувства, которые питает император к нашей прелестной императрице, то это была бы напрасная попытка. Это истинная любовь, причем на сей раз любовь доброкачественная. Он влюблен, как никогда не был влюблен в Жозефину, потому что он не знал ее молодой. А Мария-Луиза молода и свежа, как весна. Кто ее видит – тот в восторге».

Мария-Луиза понесла от Бонапарта ребенка. «Во время необычно трудных родов, судьба как будто захотела лишить императора безграничного счастья. Когда акушер заявил, что ребенка можно спасти только ценой жизни матери, отцу предоставили право ужасного выбора. Если бы он был таким эгоистом, как его описывают, то для собственного интереса, без сомнения, потребовал бы спасти ребенка. Но Наполеон воскликнул, не колеблясь: „Думайте только о матери!“» В нем заговорило сердце мужа и заглушило голос монарха. Что значат грандиозные мечты о потомстве, отцовские радости, бессмертность созданного им дела: он желает спасти только жену, которую дала ему политика, и которую он все же любил.

Так как ребенок шел ногами вперед, пришлось прибегнуть к наложению щипцов. Император не мог выдержать этой ужасной процедуры. Выпустив руку императрицы, он, бледный и взволнованный, ушел. Целые семь минут дитя не подавал признаков жизни: Наполеон, взглянув на него, счел его мертвым. Но наконец-то малыш закричал, и император поцеловал своего сына.

Толпа, собравшаяся в саду Тюильри, с тревогой ожидала разрешения императрицы от бремени. Двадцать один пушечный выстрел извещал о рождении девочки, сто – о рождении мальчика. При двадцать втором выстреле толпою овладела безумная радость. Наполеон стоял за занавескою окна и любовался зрелищем народного восторга. Он казался глубоко растроганным; крупные слезы текли по его щекам, но он не замечал их». (А. Леви)

Жозефина в своих апартаментах тоже лила слезы, прижимая руки к своему пустому чреву.

В это время внешний вид Бонапарта уже утерял стройные формы. Его тело стало приобретать какие-то закругленно-квадратные формы. Оно как бы иносказательно говорило о том, что его продвижение по жизни уже не будет столь стремительным. Хотя в своих амбициях Наполеон мечтал через Россию проложить дорогу к Гангу.

И двинул свои войска. Правители России решили пропустить их в глубь страны, и, когда армия Наполеона, измотанная незначительными арьергардными боями, дальней дорогой и трескучими морозами, подойдет к столице, дать ей отпор. Но тут приходит на ум кощунственная мысль: а стоило ли это делать? Был ли Наполеон настолько силен действительно, нежели это казался? Тараканищем этаким? Ведь все-таки Россия вовсе не маленькая раздробленная страна. Русские воины были недовольны:


Мы долго молча отступали, досадно было, боя ждали,
Ворчали старики: «Что ж мы? На зимние квартиры?
Не смеют что ли командиры чужие изорвать мундиры
О русские штыки.
И вот нашли большое поле: есть разгуляться где на воле!
Построили редут. У наших пушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки и леса синие верхушки –
Французы тут как тут.
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий, французы двинулись как тучи,
И все на наш редут. Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами, все промелькнуло перед нами,
Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений! Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блистал, звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала, и ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел. (Ю. Лермонтов)

Бушевала сеча Бородинского сражения.

Отбушевала. А вот вам еще одна трагическая картина: «На дороге к Москве повсюду валялись ружья, сабли. Иногда это были целые холмы из оружия и трупов, постепенно заметаемые снегом. Никогда на небольшом клочке земли император не видел столько трупов. Из снега торчала рука и кусок щеки с застывшей кровью. А рядом еще сугроб… И опять из снега – руки и ноги мертвецов, и слышались стоны умирающих. И вокруг – искалеченные лошади. Они еще жили, бока их раздувались, приподнимая наметенный снег… Одни медленно подыхали, уткнувшись мордой в него, другие еще судорожно бились… И на императора смотрели их глаза – покорные, человеческие, страдающие глаза…

Его солдаты будили тех, кто засыпал от мороза, но несчастные умоляли оставить их, и засыпали навсегда с блаженной улыбкой покоя. И поле было покрыто замерзшими улыбающимися трупами. Наполеон пропадал на этом страшном поле несколько дней, считая своим долгом смотреть на эти горы трупов». (Э. Радзинский)

Позади была Россия, впереди была Россия, он дошел до ее сердца – Москвы, Наполеон проиграл. Перед ним стояла спаленная Москва. «Москвы нет более! Я лишился награды, обещанной войскам. Русские сами зажигают. Какая чрезвычайная решительность! Что за люди! Это скифы!»

Побежденный победитель писал родным погибших своих солдат: «Ваш муж умер на поле чести, он оставил незапятнанное имя. Это – лучшее наследство, которое он мог завещать детям. Они обеспечены моим покровительством и унаследуют такое же расположение, которое я питал к их отцу».

Один из участников этих кровавых событий считал: «Эта компания, далекая от того, чтобы быть шедевром военного искусства, она является операцией крайне безрассудной, а также противоречащей настоящим правилам ведения войны и действиям умного опытного командующего».

Русская армия поглотила армию Наполеона, и армия России во главе с Александром 1 дошла до Парижа и освободила его под ликующие крики французов от своего не в меру честолюбивого императора. Наполеон же, почувствовав неминучее поражение, подобно тому, как поступил в Египте, покинул свою армию в холодных просторах России. При этом он сказал свои знаменитые слова: «От великого до смешного один шаг».

В свое время


Пьянея славой неизменной,
Он шел сквозь мир круша, дробя…
И стало, наконец, Вселенной
Невмоготу носить тебя.
Земля дохнула полной грудью,
И он, как лист в дыханье гроз,
Взвился и полетел к безлюдью,
И пал, бессильный, на утес,
Где, на раздолье одичалом,
От века этих дней ждала
Тебя достойным пьедесталом
Со дна встающая скала. (В. Брюсов)

«Он знал, звезда его зашла, и неудачи строятся на горизонте», (Э. Радзинский) потому Бонапарт был вынужден отречься от престола. Итак, его отправили в ссылку на средиземноморский остров. Здесь


Вечерняя заря в пучине догорала,
Над мрачной Эльбою носилась тишина,
Сквозь тучи бледные тихонько пробегала туманная луна;
Уже на западе седой, одетый мглою
С равниной синих вод сливался небосклон.
Один во тьме ночной над дикою скалою сидел Наполеон.
В уме губителя теснились мрачны думы,
Он новую в мечтах Европе цепь ковал
И, к дальним берегам возведши взор угрюмый свирепо прошептал:
«Вокруг меня все мертвым сном почило,
Легла в туман пучина бурных волн,
Не выплывет ни утлый в море челн,
Ни гладний зверь не взвоет над могилой –
Я здесь один, мятежной думы полн…
О скоро ли, напенясь под рулями
Меня помчит покорная волна,
И спящих вод прервется тишина?..
Волнуйся, ночь, над эльбскими скалами!
Мрачнее тмись за тучами, луна!
Там ждут меня бесстрашные дружины.
Уже сошлись, уже сомкнулись в строй!
Уж мир лежит в оковах предо мной!
Прийду я к вас сквозь черные пучины
И гряну вновь погибельной грозой!
… О счастье! Злобный обольститель,
И ты, счастливый сон, сокрылся от очей,
Средь бурей тайный мой хранитель
И верный пестун с юных дней!..
Как тихо все кругом. В безмолвии ночей
Напрасно чудится мне смерти завыванье,
И стук блистающих мечей, и падших ярое стенанье –
Лишь плещущим волнам внимает жадный слух.
И все падет во прах,
Все сгинет, и тогда, в всеобщем разрушенье
Царем воссяду на гробах! (А. Пушкин)

И вот неугомонному узнику скалистого острова удается вновь собирать свои полки. Он предпринимает еще одну попытку захватить власть во Франции. Еще сто дней длится его агония. В 1815 году состоялась знаменитая битва при Ватерлоо, которую император проиграл.


Наполеон, склонившись на эфес,
Глядел: его полки, вступая в дымный лес,
Где адским пламенем орудья грохотали,
Его дивизии, отлитые из стали,
Бесследно таяли одна вслед за другой,
Бесследно таяли, как тает воск свечной.
Шли, вскинув головы, в непобедимом строе.
Никто не отступал. Мир вечный вам, герои!
Смятенных корпусов глядела череда,
Как бьется гвардия и гибнет. И тогда
Свой безнадежный вопль метнула в дым и пламя
Гигантка Паника с безумными глазами,
Вся бледная, страша храбрейшие полки,
Знамена гордые терзая на клочки,
Огромным призраком из трепета и дыма
Над сердцем армии взвилась неудержимо!
Предстала, дикая, пред каждым рядовым,
И руки вскинула, и крикнула: «Бежим!» —
«Бежим!» – раздался крик тысячеустый. Люди,
Внезапно одичав, смешались в общей груде,
Как бы губительный по ним прошел самум.
Средь ядер, жарких жерл, вконец теряя ум,
То забиваясь в рожь, то в ров катясь со склона,
Швыряя кивера, штыки, плащи, знамена,
Под прусской саблею те воины – о стыд! –
Дрожали, плакали, бежали. Как летит
Под ярой бурею горящая солома, —
Величье армии исчезло в миг разгрома.
И поле скорбное, став достояньем лир,
Узрело бегство тех, пред кем бежал весь мир!
И сорок лет прошло, и этот край угрюмый,
Равнина Ватерло, полна зловещей думой;
Алтарь, где столько жертв снес богу человек,
Трепещет, не забыв гигантов страшный бег!
Наполеон глядел: неслись одним потоком
Солдаты, маршалы, знамена; и в жестоком
Томленье, чувствуя возврат былой тоски,
Сказал он, руки вздев: «Мертвы мои полки,
Я побежден! Моя империя разбилась!
То не возмездие ли, господи, свершилось?»
И сквозь рыдания, рев пушек, стон и бред,
Он голос услыхал, сказавший тяжко: «Нет». (В. Гюго)

Потом он подписал отречение от престола: «Император Наполеон, верный своей присяге, заявляет, что готов оставить трон, покинуть Францию и даже уйти из жизни для блага Родины».

Родины ли?.. Разве еще не во чреве матери, взбирающейся по острым камням гор Корсики, он поклялся отомстить завоевателям-французам. И как бы не прославляли Наполеона, все равно остается впечатление от всех его действий, что он именно мстил французам, губил их экономику и жизнь, кровь и кишки которых наматывались на вражеские штыки по всей Европе. После его поражения истерзанная Франция была возвращена в свои пределы. Двадцатилетнее всеевропейское кровопролитие обошлось ей в один миллион двести тысяч убитыми и умершими от ран, да еще полтора миллиона человек потеряли другие страны Европы. На пути к мировому господству император Франции потерпел полное поражение, а вместе с ним и сама Франция, которую вот уже сколько времени революции и войны рвали на части, буквально сдирая с нее последнюю шкуру.

«С тех пор, как в нее вступили союзные войска Австрии, России и Англии, она стала негостеприимной для Наполеона. Он был сослан на скалистый английский остров под названием – Святая Елена. Приговор к ссылке по свойствам климата этого острова становился приговором к смерти. Когда Наполеон услышал из уст адмирала решение английского кабинета, он не скрыл своего негодования и всеми силами протестовал против такого нарушения народного права. „Я гость Англии, а не пленник ее; я добровольно искал покровительства ее законов; со мной нарушают священные права гостеприимства; я никогда добровольно не соглашусь перенести оскорбления, которые мне наносят; только насилие меня может к этому принудить“». Но его уже не слушали. Он был одинок на нелюдимом острове.


Есть в глубине морей, в просторах мглы свинцовой
Скала ужасная – обломок древних лав…
Судьба, взяв молоток и цепь и гвозди взяв,
Того, кто молнию похитил с небосклона,
На этот черный пик помчала непреклонно
И приковала там, злым смехом подстрекнув
Свирепость Англии, в него вонзившей клюв.
О, траурный закат его звезды огромной!
От утренней зари до поздней ночи темной
Сплошь – одиночество, отчаянье, тюрьма;
У двери – часовой, у горизонта – тьма.
Утесы дикие, кусты, простор безбрежный,
Порою паруса – надеждой безнадежной;
Немолчный рокот волн, немолчный ветра вой…
Прощай пурпурный шелк палатки боевой,
Прощай скакун, кого касался цезарь шпорой!
Гигант, раздавленный пятою королей,
Вскричал: «На этот раз предел тоске моей!
Возмездье свершено. Моих терзаний груду
Не будет множить рок!» Раздался голос: «Буду». (В. Гюго)

Что происходило в душе Наполеона? Его ждала темница, ведущая к смерти медленной и тяжкой, — вот участь того, беспредельное честолюбие которого не довольствовалось первенством в Европе! Что покажет он миру? Пример неслыханной решимости или зрелище необыкновенного отчаяния?» (Г. Вернет)

«Будем же писать записки, — решает Наполеон. — Да, станем работать. Работа тоже коса времени. Надобно повиноваться своей судьбе. Пусть называют меня как хотят, я все-таки остаюсь Я. Я мученик великой славы. Мое положение может даже иметь свою прелесть. Миллионы людей плачут обо мне, отечество вздыхает, а слава одела траур. Мне недоставало только несчастья! Если бы я умер на троне, в облаках моего могущества, я остался бы загадкой для многих людей; теперь, по милости несчастья, меня можно судить безошибочно.

Историк Франции все-таки будет рассказывать, что происходило во время империи, и будет вынужден выделить некоторую часть подвигов на мою долю, и это ему не представит труда: факты говорят сами за себя, блестят, как солнце. Я убил чудовище анархии, прояснил хаос. Я обуздал революцию, облагородил нацию и утвердил силу верховной власти. Все это чего-нибудь да стоит! Станут ли обвинять мой деспотизм? Историк докажет, что он был необходим по обстоятельствам. Обвинят ли меня в стремлении к всемирной монархии? Он докажет, что оно произошло от стечения неожиданных обстоятельств, что сами враги мои привели меня к нему. Обвинят меня в честолюбии? Историк найдет во мне много честолюбия, но самого великого, самого высокого. Я хотел утвердить царство ума и дать простор всем человеческим способностям. И тут историк должен будет пожалеть, что такое человеколюбие осталось неудовлетворенным. Обвинят ли меня в страсти к войне? Он докажет, что всегда на меня нападали».

Шесть лет протомился бывший французский император, выходец из мелкодворянской среды итальянского острова Корсика, вдруг неожиданно ставший помазанником Божьим с беспринципного разрешения католической церкви.

«На острове Святой Елены у императора новое, совершенно очаровательное увлечение. Ей… тринадцать лет! Она дочка владельца усадьбы. Бетси – существо с золотистыми волосами, вечно выбивающимися из-под капора. Это ангел в белых панталончиках. Но… зловредный ангел: не секунды покоя, носится волчком, обычно что-то опрокидывая, разбивая, доставляя всем опасения и неприятности. И при этом… кокетка!

Она рассказывала, как ночью убежала тайком на пристань встречать императора. И с ужасом пряталась. Оказывается, она ожидала увидеть некое чудовище, людоеда огромного роста с длинными клыками. И не могла поверить, что этот низенький человечек в плаще и есть «корсиканское чудовище», которым ее пугали, когда она отказывалась есть противную овсянку.

Однако девочка оказалась достаточно осведомленной обо всех темных делах императора, и надо было видеть, как горячился он, доказывая кокетке свою невиновность. Вот уж, действительно, «от великого до смешного…»

Умер Наполеон Бонапарт в 1821 году. Перед смертью он прошептал одно лишь слово «Жозефина…»

Умер обычной стариковской смертью, а не погиб в бою тот, кто


К победам в юности готовясь,
Прочел под старость повесть
Об унижении в глуши. (В. Гюго)

Умер тот, кто


Хотел достичь небес… а затерялся в тучах! (В. Гюго)

И тем ни менее для него звучат слова почтения:


Почтим приветом остров одинокой, где часто, в думу погружен,
На берегу о Франции далекой воспоминал Наполеон!
Сын моря, средь морей твоя могила!
Вот мщение за муки стольких дней!
Порочная страна не заслужила,
Чтобы великий жизнь окончил в ней.
Изгнанник мрачный, жертва вероломства
И рока прихоти слепой,
Погиб как жил — без предков и потомства –
Хоть побежденный, но герой!
Родился он игрой судьбы случайной,
И пролетел, как буря, мимо нас; он миру чужд был.
Все в нем было тайной,
День возвышенья — и паденья час! (Ю. Лермонтов)

Не столь возвышенно отозвался о Наполеоне сам, отчаянный храбрец и весельчак Бомарше:


Как истый галл, усердно, неустанно
Курю я Бонапарту фимиам,
Но будь я сын Британии туманной,
Я б, как она, послал его к чертям.

Виктор Гюго бросил вслед великому диктатору, который «сметал империи, как надпись на песке, Европу держал мертвой хваткой» гневные слова проклятья:


Позор! Несчастие! Анафема! Отмщенье!
Ни небо, ни земля не ведают прощенья!
Вот наконец-то пал низверженный колосс!
Пускай же, прахом став, впитает он навеки
Пролитой юной крови реки
И реки материнских слез!
Пускай вокруг него теснятся эти жертвы,
Восставшие из ям, воскресшие из мертвых,
Пускай стучат ему обрубками костей!
Чтобы он жил и жил, всечасно умирая,
Чтобы рыдал гордец, паденье измеряя,
Чтобы тюремщики глумились вновь над ним,
Чтоб узника они усугубляли муки
И заковали эти руки своим железом ледяным!
Он верил, что навек победами прославлен,
Что все забыл народ, — и вот он сам раздавлен!
Господь переменил блестящую судьбу.

Осталась легенда о Наполеоне. Как же обойтись Великому без нее? Рассказывают: «Когда подняли безымянную плиту, под ней оказалось еще несколько тяжелых плит. Император покоился в четырех гробах, заключенных друг в друге. Так англичане стерегли его после смерти. Наконец, открыли последний гроб. В истлевшей одежде император лежал совершенно… как живой. Он был таинственно не тронут тлением. А ведь его не бальзамировали. Он всегда побеждал. Победил и тление. Он всегда знал, что вернется в свой город, и Париж еще услышит знакомое: „Да здравствует император!“»

«Вот уже два века ходит еще одна интересная и практически никак не обоснованная легенда, связанная с кончиной императора. Существует предание о бегстве Наполеона с острова Святой Елены и подмене императора чрезвычайно похожим на него человеком-двойником. По слухам с самого начала своего правления Наполеон отдал приказ искать своих двойников. Одним из них был Франсуа Робо. Его тихая провинциальная жизнь текла вяло и однообразно. Но вдруг произошло нечто весьма необычное: к деревенскому дому Робо подъехала роскошная карета, из тех, что не часто встречается увидеть в столь забытых богом местах. Потому-то она и запомнилась многим. Эта карета немного постояла у дома, и с тех пор Робо никто и никогда не видел. А потом знаменитый пленник вдруг стал очень забывчив и начал путать в рассказах очевидные факты из своей прежней жизни. И его почерк неожиданно изменился, а сам он сделался весьма тучным и неуклюжим. Официальные власти приписали это воздействию не слишком комфортных условий заключения». (С. Ничаев)

Однако…

В 1840 году прах Наполеона был перевезен в Париж и под ликующие крики французов похоронен в Доме Инвалидов.

И вот, фантазируя, представим себе, что здесь, у его надгробной плиты собрались обменяться мнением другие Великие. Пробила полночь, слабый луч мерцающего факела едва скользнул по их лицам, словно бы некими полупрозрачными призраками они явили себя погребению Наполеона и произнесли свои надгробные речи:

Байрон возмущенно с примесью горечи вопросил:


Разве бог нам землю подарил,
Чтоб мир лишь ставкою в игре тиранов был?

Ироничный и мудрый Вольтер, наделенный житейской мудростью, притушил пафос Байрона:

— «Идеальное правительство невозможно, ибо люди наделены страстями; а не будь они наделены страстями, не было бы нужды в правительстве».

Поль Валерии поддержал Вольтера:

— «Власть теряет свое очарование, если ею не злоупотреблять. Потому она всегда и злоупотребляет».

Грезящий о справедливости и жаждущий добиться ее на земле Виктор Гюго только и мог, вздохнув, произнести:

— «О, грезы деспотов!..»

«А Наполеон мог бы сказать: „Какой роман вся моя жизнь… Нет, куда точнее: вся моя жизнь – роман, который нельзя написать. Что описывать? Огонь? Ярость огненного солнца в пустыне? Или огненного мороза в России? Или огонь, пожирающий города? Мельканье великих столиц, тонущих в огне? Или огонь походной страсти? Семя, которое торопливо извергаешь в лепечущую на чужом языке испуганную молодую женщину? Или этот вечный букет запахов бивуака – потных тел, вонючих сапог, мочи, когда торопливо, неряшливо ходишь по нужде… Прибавьте запах разлагающихся трупов… Таков он – аромат победы. Что ему слава и богатство, когда его мечта не сбылась? Только когда он объединит все народы Европы, и Париж станет подлинной столицей мира, он сможет закончить свою войну“». (Э. Радзинский)

Герой Наполеон или преступник? Развенчан будет он в веках или вознесен? Быть может, скорее, развенчан. Ведь не случайно нарицательное выражение «наполеоновские планы» звучит иронично.

«Каждый день в мире появляются книги; о Наполеоне, говорят, написано больше, чем о Христе, но чаще всего это абсурдные выдумки. Люди ищут скандала, а не аргументов, и тут Бонапарт держит банк уже два века». (Б. Шевалье)

«Самой большой загадкой наполеоновской эпохи является сам Наполеон. И снова вслед ему звучат вопросы. Кто он? Выдающийся гений или удачливый самозванец? Посланец Бога на земле или корсиканский людоед? Пророк или шарлатан? Ответов на эти и другие вопросы столько же, сколько людей, пытающихся на них ответить. Единственное, что является бесспорным – Наполеон был и есть фигура неоднозначная и противоречивая. Великая фигура! Великая именно своей неоднозначностью и противоречивостью. Хвалебных гимнов написано ему великое множество, но есть и имения совершенно противоположные. Их меньше и они не столь расшифрованы, но от этого не становятся менее важными и достойны внимания к себе. Ведь черная краска может испортить портрет, а может и придать ему особый блеск и пикантность. А иногда без черной краски и не обойтись, особенно если пишется портрет злодея, промышляющего по самым темным закоулкам». (С. Ничаев)

Маршал Наполеона Мармон пишет об императоре: «Наполеон носил в себе зародыш катастрофы. Сам его характер явно и неотвратимо вел его к поражению. После больших неудач он уже не мог более существовать в своих глазах без той высоты, с которой упал. И даже возвращение на вершину могущества не могло его удовлетворить. Его качества, ставшие вершиной его возвышения, его отвага, его вкус к великим шансам, его привычка рисковать для достижения результатов, его амбиции – все это должно было привести к поражению.

Его расчетливость и осторожность, его предусмотрительность и железная воля уступили место небрежности, беспечности, вялости, неуверенности и бесконечной нерешительности.

С точки зрения физической и моральной в нем сочетались два человека. Первый был худым, непритязательным, необыкновенно активным, равнодушным к лишениям, презирающим благополучия и материальные блага, предусмотрительным, осторожным, умеющим отдаваться на волю судьбы, решительным и упорным в своих намерениях, знающим людей и их нравы, что играло огромную роль на войне; добрым, справедливым к настоящим чувствам и благородным к врагам.

Второй был толстым и тяжелым, чувственным и настолько занятым своими удовольствиями, что считал их наиважнейшим делом. Он был пресыщенным всем, не верящим ни во что, если это не совпадало с его страстями, интересами и капризами, ни в грош не считавшийся с интересами человечества, во всем полагающимся на свою удачу, на то, что он считал своей звездой».

А вот мнение генерала Дюмурье: «Если судить Бонапарта по успехам, то это великий человек. Но если отбросить от его успехов все то, чем он обязан фортуне, то это лишь удачливый авантюрист, вся военная и политическая деятельность которого дезорганизована, эксцентрична и безрассудна, комбинации которого ошибочны, неосмотрительны и должны были с самого начала привести к самым роковым результатам.

Бонапарт поднимался от преступления к преступлению, от ошибки к ошибке к самой вершине славы и могущества. Его дерзости удавалось все, ибо Европа созрела для революции, которой он манипулировал. Все европейские державы сами предоставляли камни, из которых построен пьедестал этого колосса.

Если бы он дал Франции возможность славного отдыха, купленного блестящими победами, если бы, занявшись мирными искусствами, он смог бы исправить бедствия кровавой революции, уничтожив ее ужасные следы, если бы он занялся восстановлением торговли, сельского хозяйства, нравов, религии, если бы возвел законного наследника на укрепленный, очищенный от злоупотреблений старого правительства и грязи анархии престол, тогда Бонапарт был бы великим человеком, и был бы представлен восхищению веков.

Но чуждый Франции и человечеству, бедствие Вселенной, палач нации, покоренной ему террором и глупостью, он с радостью пожертвовал целым поколением французов ради своих кровожадных амбиций. Он всю свою жизнь был больше счастливчиком, чем талантливым человеком».

А вот мнение поэта Шатобриана: «Бонапарт был поэтом действий, великим военным гением, человеком неутомимого ума, опытным и здравомыслящим администратором, трудолюбивым и мудрым законодателем. Вот отчего он пленяет воображение поэтов и покоряет умы людей положительных. Однако ни один государственный муж не вправе считать его безупречным политиком. Весь мир лежал у его ног, и что из этого вышло? Император лишился свободы, семья его очутилась в изгнании. Франция утратила свои завоевания и часть исконных земель. Поэтическое здание его побед, лишенное основания и парящее в воздухе одною лишь силою его гения, рухнуло, когда гений оставил его».

«При жизни Наполеона особую ненависть навлекла на него его страсть принижать всех и вся. Ему нравилось попирать достоинства тех, над кем он одерживал победу, в особенности же он стремился смешать с грязью и побольше ранить тех, кто осмеливался оказать ему сопротивление. Он полагал, что чем сильнее унизит других, тем выше поднимется сам. Ревнуя к успехам своих генералов, он бранил их за свои собственные ошибки.

Так называемые документы этой эпохи недостоверны; в то время ничто – ни книги, ни газеты не публиковались без разрешения властителя. Попробуйте написать правдивую историю на основании этих документов! Наполеон не только сам создавал историю, он еще и заботился об ее увековечивании в прессе и в произведениях искусства». (С. Ничаев)

Вот в битве на мосту Наполеон впереди своего войска со знаменем в руках. На самом же деле все обстояло иначе: «Ускорив шаг он споткнулся и упал в воду. Не очень лестное положение для главнокомандующего. Вообще, многие из очевидцев сомневались, был ли знаменосцем Наполеон. Славная судьба для эпизода, повторенного многократно в живописи, книгах, кино. Но он не является таковым. Однако победа может возвысить все, особенно мелкие правдивые факты, за которыми скрываются морщины большого обмана». (П. Микель)

Вот история генерала Гоша, служившего вместе с Наполеоном. «В то время, когда Бонапарт был еще генералом, генерал Гош обладал огромной властью. С ним армия ожила и вновь стала годной для решения самых больших задач. Солдаты обожали Гоша. У него была „самая длинная сабля и самые короткие речи“». И вот этот крепкий 29-летний генерал умирает. Его товарищ по оружию пишет в Париж: «Пишу вам весь в слезах, граждане Директории, нахожусь посреди плачущих друзей и не могу дать никаких разъяснений по поводу обстоятельств, отнявших у Франции генерала Гоша».

Возникло подозрение на отравление. Вскрыли. Записали увиденное: «Желудок показал наличие широких черных следов, а также многочисленных точек, которые местами почти сливались».

Эта смерть была на руку Бонапарту. «Она лишила Францию единственного генерала, который мог своей гениальностью поспорить в Бонапартом, и вместе с тем избавила Наполеона от опасного соперника».

И еще одно обстоятельство: говорят, что Жозефина находилась в близких отношениях с генералом Гошем. Он был не только красивым мужчиной, покорявшим все женские сердца, но и большим ловеласом. Не избалованный же женским вниманием Бонапарт с первого взгляда влюбился в Жозефину. Он мог сводить счеты за нее с генералом Гошем.

А вот история генерала Пишегрю, который командовал армиями революционной Франции. Он учился в военной школе с Наполеоном. Был обвинен в измене в 1804 году. Якобы после пыток покончил жизнь самоубийством. Согласно протоколу осмотра у него, «на шее был галстук из черного шелка, под который пропустили палку длиной около 40 сантиметров. И эта палка была провернута несколько раз и упиралась в левую щеку, на которой он лежал, что и привело к удушению, достаточному для наступления смерти».

Но даже если и допустить столь экстравагантный способ сведения счетов с жизнью, но откуда могла оказаться в камере столь основательная палка, когда отбирались у заключенных все опасные предметы? Трудно поверить, чтобы генерал Пишегрю — человек, не позволивший себя сломить десятком мучительных допросов и требовавший открытого суда, чтобы сделать на нем важное разоблачение, оказался бы вдруг в столь подавленном состоянии, что покончил жизнь самоубийством. Это более чем сомнительно». (С. Ничаев)

И столь странные истории не единичны. Неоднократно подобное случалось с сподвижниками Наполеона. Внезапные загадочные смерти, нелепые самоубийства – ими Бонапарт расчищал дорогу себе.

А вот менее кровавые истории. «Французский историк Ф. Блюш приводит следующие данные: в сухопутной армии за Наполеона проголосовало 12302 человека, во флоте – 16224. Эти результаты „округлили“» до 400000 и 50000. Таково было свободное волеизъявление граждан. Наполеон, как и предшествующие ему короли, умел «растягивать и поворачивать законы подобно тому, как сапожники растягивают и выворачивают кожу». Сплошные приписки при голосовании, затем те, кто оказывался против, вполне могли распроститься и с жизнью.

А вот примеры крохоборства и высокомерия Наполеона. «Он придирчиво, как прижимистый буржуа, разглядывал присланные ему счета, посылал шляпнику свою знаменитую треуголку поменять на ней прохудившуюся шелковую подкладку и осведомлялся, сколько содрал с него сапожник за починку сапог». (А. Кастело)

Однажды за обедом Наполеон сказал своему брату Луи: «Ваше королевское величество, король Голландии, ступайте и разберитесь, почему нам так долго не несут еду?» Луи бросился на кухню, вернулся, весь запыхавшийся, и объявил, что ее скоро принесут. Через несколько минут император повернулся к своему шурину Мюрату: «Ваше величество, король Неаполитанский, ступайте не кухню и скажите, что мы все ждем еду, пусть поторапливаются!» Мюрат тут же помчался на кухню, вскоре вернулся и сообщил императору, что уже все готово, скоро принесут. Но еду все не несли, и Наполеон, теряя терпение, сказал брату Жозефу: «Ваше величество, король Испании, прикажите, чтобы нам подали то, что у них есть, причем немедленно!». Третий король вернулся, и следом за ним внесли еду. Обо всем этом светопреставлении один из верноподданных сказал так: «Наполеон, человек необычный. Кто же из нас может доставить себе такое удовольствие, так пощекотать собственную гордыню – послать на кухню одного за другим трех королей, чтобы те посмотрели, не готов ли завтрак». (Меттерних)

С изворотливым царедворцем Шарлем Морисом Талейраном подобных казусов, что произошли с высокопоставленными особами, не происходило. «Этот человек был подлым, жадным, низким интриганом, ему нужны грязь и нужны деньги. За деньги он бы продал свою душу, и при этом был бы прав, ибо променял бы навозную кучу на золото», — так отзывался о Талейране Мирабо, который, как известно, сам был весьма далек от нравственного совершенства.

«С именем Талейрана связана целая эпоха. И даже не одна. Королевская власть, Революция, Директория, Империя Наполеона, Реставрация, Июльская революция. И практически всегда князь оставался на первых ролях. Часто он холил по краю пропасти, вполне сознательно подставляя свою голову под удар, но побеждал он, а не Людовик, Дантон, Наполеон. Они приходили и уходили, сделав свое дело, а Талейран оставался. Потому что он всегда умел видеть победителя и под маской величия и незыблимости угадывал побежденного.

Таким и остался Талейран в глазах потомков: непревзойденным мастером дипломатии, интриг и взяток, циником до мозга костей, никогда не упускающим своей выгоды, символом коварства, предательства и беспринципности. О нем говорили: «Талейран потому так презирает людей, что он много изучал самого себя».

Во время неустойчивого правления Директории князь был назначен министром внешних сношений. На этом посту он сумел подтвердить репутацию очень ловкого человека. Париж уже давно привык к тому, что взятки берут почти все государственные служащие. Но новый министр умудрился шокировать столицу не количеством взяток, а их размерами: тринадцать с половиной миллионов франков за два года – это было слишком. Но не для Талейрана. Он брал со всех и по любому поводу. Кажется, не осталось в мире столицы, общавшейся с Францией, и не заплатившей ее министру. К счастью, алчность оказалась не единственным качеством Талейрана. Ему удалось наладить работу министерства.

Князь быстро понял, что Директория у власти долго не продержится. А вот молодой Бонапарт – это властелин и с ним следует подружиться. Талейран активно поддерживает его проект завоевания Египта, считая необходимым для Франции задуматься о чрезвычайной значимости приобретения колоний: ведь идущая впереди Англия уже осуществляет это колоссальное дело. Не вина Талейрана, что экспедиция не удалась.

Пока генерал воевал в жарких песках Сахары, Талейран все больше задумывался о судьбе Директории. Постоянные раздоры в правительстве, военные неудачи, непопулярность – все это были минусы, грозившие перерасти в катастрофу. Когда к власти придет Бонапарт, а князь не сомневался в этом, — ему вряд ли будут нужны недалекие министры Директории. И Талейран решил оставить свой пост. Он ушел в отставку.

И не ошибся. Полгода интриг в пользу генерала не пропали зря. Через десять дней, как Бонапарт совершил государственный переворот, Талейран получил портфель министра иностранных дел. Судьба связала этих людей на долгих четырнадцать лет. Император оказался тем редким человеком, к кому Талейран испытывал если не чувство привязанности, то уж по крайней мере уважение. «Я любил Наполеона, — писал он. — Я пользовался его славой и ее отблесками, падавшими на тех, кто ему помогал в его благородном деле». Возможно, в этих словах он был абсолютно искренним.

Талейрану грех было жаловаться на Наполеона. Император предоставил ему огромные доходы и возможность продолжать активно брать взятки. Министр стал кавалером всех французских орденов и почти всех иностранных. Наполеон, конечно, знал и презирал моральные качества своего министра, но тем ни менее очень его ценил: «Это человек интриг, человек большой безнравственности, но большого ума и, конечно, самый способный из всех министров, которых я имел».

Но… 1808 год. Встреча русского и французского императоров. Неожиданно покой Александра 1 был прерван визитом князя Талейрана. Изумленный русский император слушал странные слова французского дипломата: «Государь, вы должны спасти Европу, а вы в этом успеете лишь тогда, если будете сопротивляться Наполеону». Может быть, Талейран сошел с ума? Нет, это было далеко не так. Еще когда казалось, что могущество Наполеона достигло своего апогея, его министр задумался о будущем: как долго может продлиться триумф императора? Будучи слишком искушенным политиком, Талейран в очередной раз почувствовал, что пора уходить. В 1808 году он ушел с поста министра, безошибочно определив будущего победителя.

Князь, осыпанный милостями Наполеона, повел против него сложную игру. Шифрованные письма информировали Австрию и Россию о военном и дипломатическом положении Франции. Проницательный император и не догадывался, что самый способный из всех политиков роем ему могилу.

Многоопытный дипломат не ошибся: выросшие аппетиты Наполеона привели его к краху. Талейран сумел убедить союзников оставить французский трон не за сыном Наполеона, к которому первоначально благоволил Александр 1, а за старой королевской фамилией – Бурбонами. Надеясь на признательность с их стороны, Талейран сделал все возможное и невозможное. Что ж, признательность новых властителей Франции не замедлила последовать. Талейран вновь стал министром иностранных дел и даже главой правительства.

Теперь ему предстояло решить сложнейшую задачу. Государи собрались в Вене на конгресс, который должен был решить судьбы европейских государств. Слишком уж сильно перекроили Великая французская революция и император Наполеон карту Европы. Победители мечтали уравть себе кусок побольше от наследия поверженного Бонапарта. Талейран представлял побежденную страну. Казалось, ему остается лишь соглашаться, но князь не считался бы лучшим дипломатом Европы, если бы это было так. Искуснейшими интригами он разъединил союзников, заставив их забыть о своей договоренности при разгроме Наполеона. Франция, Англия и Австралия объединились против России и Пруссии. И вот именно Талейрану удалось оставить границы Франции на рубеже 1792 года, тем самым сохранив ее дореволюционные рубежи.

Возможно ли судить Талейрана, как он того заслуживает. Политика была для него «искусством возможного», игрой ума, способом существования. Да, он действительно «продавал всех, кто его покупал». Его принципом всегда была прежде всего его личная выгода. Любой человек, занимающийся политикой, непременно оказывается запачканным грязью. А Талейран был профессионалом». (И. Алешина)

Когда восьмидесятипятилетего князя не стало, язвительный насмешник произнес: «Неужели Талейран умер? Любопытно узнать, зачем это ему теперь понадобилось?» Сам Талейран так выразил свою последнюю волю: «Я хочу, чтобы на протяжении веков продолжали спорить о том, кем я был, о чем думал и чего хотел».

Его пожелание в какой-то мере сбылось. Имя Талейран стало нарицательным – талерантность обозначает терпимость к происходящему. Правда, по-моему, совсем незаслуженно, это понятие приобрело положительный оттенок. Страшно жить на свете, когда личные интересы алчного умного человека становятся подножием для циничного попирания народов. Вот эти бы ум и энергию пустить в доброе русло. Ан нет..

И при помощи алчных деятелей людей всех сословий продолжали и продолжали шинковать в кровавом корыте истории, ибо «в этой самой истории доброта – редкая жемчужина, и тот, кто добр, едва ли не стоит выше того, кто велик, но зол». (В. Гюго)

Жемчужиной добра предстает перед нами Жермена де Сталь. Вот сохранившиеся в истории воспоминания о взаимоотношениях Наполеона с этой французской писательницей. Впервые она встретилась с Наполеоном еще в бытность его генералом и спросила:

— Какой почитает он первою женщиной в свете?

Бонапарт ответил:

— Ту, которая народила больше детей. Мне не нравится, сударыня, когда женщины занимаются политикой.

— Вы правы, генерал, однако если женщины живут в стране, где им отрубают головы, они вправе узнать от чего это происходит.

Наполеону не понравился этот ответ, и он сказал о мадам де Сталь женщине, которая славилась красотой, острым умом и живостью мнений: «Она настоящий ворон; рассчитывая, что время грозы уже настало, кормится интригами и безумствует».

Жермена ответила ему: «Слишком большое влияние военного духа – одна из опасностей для государства. Такое бедствие можно предупредить только развитием просвещения и философского духа. Что станется с благородным человеком, если отнять у него самую святую на земле надежду – надежду на грядущий прогресс человеческого рода? В какое отчаяние впадет оно, если перестанет надеяться на то, что каждый день прибавляет что-нибудь к массе просвещения. Правителю должно знать, где сила, куда направляется общественное мнение, где можно найти точку опоры, чтобы действовать на народ. Ведь без народа ничего нельзя сделать, а с ним все доступно, за исключением того, что уничтожает его».

Бонапарт опасался свободомыслия Жермены де Сталь, ее влияния на общество, боялся, что она испортит людей из его окружения. Негодовал: «О чем бы она не вела разговоры – о литературе, о морали, об искусстве, — все это политика. Дело женщины – вязание». Бонапарт ненавидел и преследовал эту аристократку, он изгнал писательницу из Франции и окружил шпионами.

Долгие годы мадам де Сталь не видела родной Франции. Об участи изгнанников она писала: «Страдания изгнанников мало кто принимает всерьез, а между тем одни из них умирали вдали от близких, которые смогли бы возвратить их к жизни; другие не могли присутствовать при последних минутах жизни своих родителей; третьи вынуждены влачить свои дни в разлуке с детьми; четвертые теряют любовь, составляющую все счастье их жизни; пятые лишаются всего состояния; шестые, забытые и заброшенные, утрачивают способности и таланты. Перед изгнанником стоит выбор: либо проститься с собственным достоинством и тем заслужить право возвратиться на родину, либо проститься с привычными радостями жизни и такой ценой сохранить верность своим убеждениям, попасть в ссылку, губительную для самых драгоценных пристрастий человеческих».

Бонапарт знал, кого следует изгнать, он понимал, что Сталь – это его истинный враг, который зачеркнет деяния императора росчерком своего пера. И она это делала: «Император Наполеон преследовал меня с мелочной дотошностью, со все возрастающей злобой, с неумелой жестокостью, так что я сумела понять то, что он собой представляет, задолго до того, как это стало ясно всей Европе, которую этот сфинкс едва не пожрал именно потому, что она не сумела его разглядеть.

Я впервые встретилась с Бонапартом перед его отъездом в Египет. Вид он в ту пору имел не такой отвратительный, как теперь, ибо тогда, по крайней мере, был худощав и бледен, словно бы по причине снедаемого его честолюбия, за последние же годы разжирел, упитанный несчастьями, какие причинил окружающим. Впрочем, облик у него всегда был подлым, веселость пошлая, учтивость, если он ее высказывал, неловкая, а обхождение, особенно с женщинами, грубое и суровое. Он, вероятно, попытался бы истребить всех женщин с лица земли, не имей нужды в их детях, из которых получаются солдаты для его армии. Он намеренно строил расчеты на низости человеческой природы, и, следует признать, до сих пор расчеты эти редко его обманывали.

Но разве это Германия Лессинга, Гете или Шиллера терпит сейчас поражение под ударами наполеоновских армий? Это трещит по всем швам ожившая свой век бессильная Германская империя, не сумевшая объединить страну, дать народам страны философов, поэтов, музыкантов мирную жизнь».

Фигуру Наполеона Жермена де Сталь последовательно рисует с помощью дьявольской метафизики: «Наполеон адский гений, которому Архимедовой точкой опоры стала людская низость; он действует потому, что боги ада толкают его вперед; встретив человека честного, он, кажется, тотчас утрачивает все свои способности, точь-в-точь как дьявол при виде крестного знамения; он судит о человеке, исходя из своих сатанинских представлений, и, разумеется, полагает, что имеет все основания забавляться за счет людей, раз люди это терпят; высмеивая несчастных, он вкушает те наслаждения, какие испытывают духи ада, глумясь над родом человеческим; наконец, он заключил договор с дьяволом. Не один раз пугали нас бесконечностью земного существования Бонапарта, впрочем, если таковое было одно из условий его договора с дьяволом, людям следовало бы прекратить плодиться и размножаться, дабы он, не желающий никого знать кроме себя самого, остался бы и впрямь один на целом свете. Будучи первым в искусстве расчетов, он последний в области чувств. Он мастерски играет в карты с родом человеческим, намереваясь объявить ему шах и мат».

Сент-Бев писал о мадам де Сталь: «Здесь блещет, изливается в словах материнская жалость гения ко всему людскому горю».

Лорд Байрон писал о мадам де Сталь: «Эта женщина незаурядная, сделавшая в интеллектуальной области больше, чем все остальные вместе взятые. Ей следовало бы стать мужчиной».

Великий Шиллер писал о мадам де Сталь: «Я с нетерпением жду ее статью. Все в ней вылито из одного куска, нет ни одной чуждой, фальшивой или патологической черты. Французский склад характера представлен в чистом виде и весьма привлекательном освещении».

Вот таких женщин ненавидел Наполеон и иже с ним очень и очень многие. А она писала: «Я искренне верю, что наступит пора, когда законодатели-философы обратят серьезное внимание на воспитание женщин. Пока же страннее всего во взглядах мужчин обнаруживается то, что они скорее всего простят женщине нарушение долга, чем блеск таланта: ради посредственности ума они готовы примириться с низостью сердца».

Великий французский писатель Стендаль словно бы подвел черту под жизнью Наполеона: «Правление десятка трусливых казнокрадов и предателей сменилось военным деспотизмом. Генерал Бонапарт был чрезвычайно невежественным в искусстве управления. Проникнутый армейским духом, он обсуждение наболевших вопросов всегда принимал за неповиновение. Он слишком презирал людей, чтобы позволить им обсуждать меры, признанные им благотворными. Если бы он обладал умом более просвещенным, если бы ему была известна непобедимая сила общественного мнения, я уверен, что природа не взяла бы перед ним верх, и деспот не проявился бы».

Следующие слова Михаила Лермонтова можно со спокойной совестью отнести и к Наполеону: «Обманчивый фонарь какого-нибудь зловредного гения заводит путника к самому краю бездны».

Пал Бонапарт – император Наполеон. Что он принес с собой, что отнял? Жизнь благодаря ему не стала лучше.


Все шли столетия, а обреченным мир
Безрадостно справлял свой нечестивый пир
Среди стенаний и проклятий.
И Похоть, Зависть, Гнев, Гордыня, Алчность, Лень
Чревоугодие, как траурная тень
Окутали земные дали;
Семь черных демонов во тьме глухой ночи
Парили над землей, и в тучах их мечи
Подобно молниям сверкали.
Событья черные глотает пасть времен.
На прах империи упал Наполеон. (В. Гюго)

Свой трон он уступил вернувшейся из изгнания династии Бурбонов. Наступило время Реставрации. Вернулись братья Людовика ХУ1 Людовик ХУП и Карл Х. Вернувшиеся эмигранты кипели бешеной злобой. Дворянство, оголодавшее и обедневшее на чужбине, видело свои поместья национализированными, замки сожженными, разрушенными или находящимися во владении новых хозяев. Началась эпоха белого террора. Правительство издало декрет, присужлающий к смерти всех оставшихся в живых членов цареубийственного Конвента. За ними шла усиленная охота. Шайки черносотенных дворян бродили по всей Франции, выискивая и убивая былых деятелей революции, бонапартистских офицеров и даже наполеоновских солдат.

«Вновь, как и в былые времена, бледные призраки в черных одеяниях медленно ходили по городам и деревням. Стучались в двери, а когда им открывали, они вынимали из карманов длинные потертые пергаменты и выгоняли жителей из их домов. Со всех сторон прибывали люди, все еще дрожащие от страха, который охватил их двадцать лет назад, когда они отсюда уходили. Все чего-то требовали, спорили и кричали. Удивительно, что одна смерть могла привлечь столько воронов». (А. Мюссе)

Июльская революция 1830 года смела с престола братьев Людовика ХУ1. На него взошел герцог Орлеанский из младшей ветви династии и нарекся именем Луи Филипп. Лицо короля Луи-Филиппа, напоминающее грушу – где подумать, там поуже, где поесть, там пошире – избрали предметом насмешек и даже выставляли в витринах торговых лавок. Автором этой и многих других карикатур был славный художник Оноре Домье. «Рядом с именем Луи-Филиппа, — сказал Стендаль, — история напишет: величайший плут из всех королей». Он плутовал, притворяясь королем-гражданином, одевался в костюм буржуа, и в то же время, по словам Гейне, «скрывал в своем дождевом зонтике самый что ни на есть абсолютисский скипетр».

Пришла Февральская революция 1848 года. Факелами пылали помещечьи замки и усадьбы, крестьяне делили леса и луга, жгли кабальные бумаги, расправлялись с наиболее ненавистными своими хозяевами. Дворяне, духовенство, состоятельные буржуа бежали из родных мест. Потом стягивались правительственные войска. Потом революция смела с престола Луи-Филиппа, и через некоторое время на него взошел родственник Бонапарта другой Луи уже Наполеон – Наполеон Ш. Словно бы все вернулось на круги своя.

Вот какая непростая судьба выпала французским королям. А что же страна? Как жилось ей?

Потомственных аристократов все больше и больше стала теснить нарождающаяся аристократия буржуазии. Мадам де Сталь посмеивалась над ней: «Скороспелая знать сделалась предметом неиссякаемых каламбуров: из уст в уста переходят словечки новоявленных аристократов, выдающих их малое знакомство со светскими манерами. В самом деле, труднее всего научиться такой учтивости, которая чуждалась бы равно и чопорности, и развязности. Это кажется безделицей, однако тому, кто не впитал подобные манеры с детства или не наделен возвышенной душой, такое обхождение недоступно». Да, эта аристократия была неуклюжа в салонах, но на ее плечах в мир входила хоть и медленно, спотыкаясь на каждом шагу, капиталистическая формация производства.

Народ ни от революций, ни от новых правителей облегчения не получил. Его словно бы все шинковали и шинковали в корыте истории. Голод стал одним из главных ингредиентов в этом месиве. «В первую очередь он поражал промышленные города Франции. Если крестьяне спасали свои семьи варевом из древесной коры и листьев, то горожане не могли делать и этого. Мучительно было смотреть на то, как старики, не имея пристанища, погибают на дорогах, юноши лишены надежд на будущее, а дети, которые не видят улыбки на лице матери, обречены на преждевременную смерть. Выжившие живут в зловонных трущобах городов. Ткач, вырабатывающий своими руками золотую парчу, не имеет даже драного тряпья, чтобы прикрыть свою худосочную наготу». (Ю. Василькова) Фабриканты бесстыдно используют труд тысяч и тысяч детей, которых держат в цехах с трех часов утра до десяти часов вечера за гроши и под наблюдением инспекторов, подгоняющих плетью каждого ребенка, вздумавшего на мгновение хоть секунду передохнуть.

И над этими обездоленными – подумать только – есть еще один бич —


Вот граждан бич – налогов откупщик;
Как губка, впитывать он золото привык. (В. Гюго)

У всех обездоленных людей есть вот такая надсадная и одновременно бодрящая песня:


В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!
Раз, два! Раз, два! (Беранже)

«Но вот на парижан накатились новые беды. Масленица с карнавалами, представлениями на Елисейских полях и бульварах прервалась неожиданно. Северные ветры весной принесли не только возвращение стужи, но и огромную по размерам эпидемию холеры, которая поразила почти всю Европу. Голод и холера косили людей тысячами. Трагическую тишину парижских улиц нарушало только громыхание фургонов для мебели, нагруженных доверху гробами, которые свозились на кладбище Пер-Лашез». (Ю. Василькова)

Словно бы дикие времена Средневековья вернулись на улицы Европы. Да полно-те, а разве оно не уходило? Вот какую правдивую историю поведала нам мадам де Сталь: «Ночью послышались душераздирающие крики. Пожар вспыхнул в порту, а потом разгораясь все сильнее и сильнее, добрался до верхней части города. Вдали на море дрожали отблески пламени; поднявшийся ветер раздувал огонь, колыхая его отражение в воде, и вздыбившиеся волны дробили на тысячу бликов кровавые отсветы мрачного зарева.

По всему городу звонили колокола; священники устраивали крестные ходы; женщины плакали, распростершись перед статуями святых; многие бросались на землю, закутавшись с головой в плащи, словно им больше ничего не оставалось, как именно так спрятаться от беды. Никому не приходило в голову обратиться к земным средствам, которые бог даровал людям для их защиты.

В нескончаемом гуле голосов слышались пронзительные крики, доносившиеся с другого конца города. Они неслись из еврейского квартала. Полицейский чиновник по своему обыкновению запер на ночь ворота этого квартала, и теперь, когда огонь уже подбирался, евреи никак не могли оттуда выбраться. Один из собравшихся вздрогнул при мысли об этом и потребовал, чтобы тотчас же открыли ворота. Услышав эти слова, несколько женщин из народа бросились перед ним на колени, заклиная его не требовать этого.

— Разве вы не видите, что мы пострадали из-за евреев? Они нам приносят беду; если вы их выпустите, в море не достанет воды, чтобы затушить пожар.

И женщины так горячо, с такой искренней убежденностью молили оставить евреев гибнуть в огне, словно речь шла о милосердном поступке».

Это ли не Средневековье?..

И все же не Средневековье.

Французские утописты Шарль Фурье и Анри Сен-Симон мечтали о социальном равенстве. Фурье писал: «Для меня, как и для Ньютона, компасом расчета явилось одно яблоко. За это яблоко, достойное знаменитости, было заплачено пятнадцать су в парижском ресторане. Я был так поражен этой разницей в цене в областях, где такие же яблоки и даже лучше по качеству и величине продавались более ста штук за четырнадцать су, что начал подозревать наличие фундаментальной несправедливости в индустриальном механизме, и отсюда начались мои поиски.

Посмотрите, какой хаос создала Цивилизация в мире. Погибли страны Востока, утратили свое значение и превратились в бродячую орду. Вот она судьба этого преступного общества, — блистать в продолжении нескольких веков, чтобы потом померкнуть. Таков строй Цивилизации. Все что есть хорошего, честного, мудрого, великого несовместимо с ним».

«Самым вопиющим явлением строя Цивилизации Фурье называет противоречие между интересами личности и коллектива, ибо счастье одних основана на неудаче и гибели других, а нравственные рычаги для устранения этого порока не работают. Ибо врач заинтересован, чтобы его сограждане часто и длительно болели лихорадкой, прокурор желает, чтобы были затяжные процессы в каждой семье. Банкиру нужно банкротство, чтобы не делиться деньгами со своими вкладчиками. Архитектору нужен пожар, который превратил бы в пепел четверть города, а стекольщик радуется граду, который перебил все стекла. Портной, сапожник желают, чтобы платье было сделано из плохой ткани, а обувь из скверной кожи, с тем, чтобы эти изделия износились в три раза быстрее – ради блага торговли.

Общество будущего Фурье назвал строем Гармонии, который исправит многочисленные ошибки Цивилизации – болезни общества, и принесет человечеству долгожданное богатство, мир и наслаждение. Причем наслаждение член этого общества будет получать в большей степени от труда, того труда, который более всего соответствовал бы его природным наклонностям». (Ю. Василькова)

Анри Сен-Симон призывал как можно скорее «направить общество к великой цели наискорейшего улучшения участи наибеднейшего класса, использовав для этого все достижения наук и искусств, прогнать воинствующий тип человечества: прочь Александры Македонские, уступите место ученикам Архимеда».

То были утопические мечты в обществе, которое пока что является «обширной мастерской, где дружно трудятся пороки, преступления, нищета и бедствия. Постоянно обнаруживаются трупы в моргах, переполнены тюрьмы, галеры и больницы, кровью окрашен помост гильотины, палач настолько необходим, что без него и без его помощников, без тюремщиков и жандармов эта цивилизация не просуществовала бы и двадцати четырех часов. Здесь повсюду властвует разврат, пучина проституции поглощает ежедневно и не возвращает никогда целое племя прекрасных девушек, охлаждение и измена проникают в самые интимные отношения, прелюбодеяние метит брачные контракты. В живых осталась лишь одна религия – религия денег, один лишь культ – культ золотого тельца». (В. Консидерн)

Пока правители, не обращая никакого внимания на все пороки и беды своей родины, бряцали оружием, ученые устремлялись в неведомое. Зачатки многих знаний медленно, но все же продолжали развиваться, хотя этому препятствовали многие факторы: отсутствие финансирования государством, стремление церкви обуздать научную мысль, отвратительное обучение молодежи. Ведь в коллежах преподавали действительно отвратительно: «В течение шести-семи лет там выучивают два мертвых языка, которые полезны только небольшому числу граждан. Под именем риторики учат искусству говорить прежде искусства мыслить; в логике растягивают на сотню непонятных страниц то, что можно ясно изложить на четырех; естественную науку, химию, астрономию и географию совершенно опускают. И потому по окончанию коллежа в общество выпускаются толпы писцов, которые за время учебы получили во всех отраслях наук минимум знаний». (Дидро)

Буржуазия, нарождающаяся на свет божий, постепенно приобретала и политические и экономические преимущества. Она в какой-то степени была заинтересована в развитии науки, а ученые своими изысканиями готовили, удобряли почву для невероятного научно-технического взрыва, прогремевшего во второй половине Х1Х века.

О многих пороках французского общества тех времен писал бывший каторжник, сыщик Видок. Публика зачитывалась его рассказами, а многие писатели черпали из них сведения о жизни дна человеческого.

«За свою долгую жизнь Видок был осужден неоднократно как дезертир и вор. За неоднократные дерзкие побеги с каторги и из тюрем, его прозвали „королем риска“» и начали слагать легенды: говорили, что он оборотень, способный проходить сквозь стены, что он ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Однажды Видок, распилив прутья решетки и спустившись на сплетенных клочках разорванной простыни, прыгнул прямо в реку, протекающую под стенами тюрьмы. Ледяная вода схватила его своими жгучими струями, казалось, плыть невозможно, но, превозмогая тягостный напор воды, он плыл и выплыл. Стражники подумали, что Видока поглотила водяная стихия, и прекратили преследование.

А его ждали новые приключения. Сначала «король риска» скрывался, переодевшись пленным австрийцем, затем служил пиратом на судне, ходил на абордаж, тонул во время бури, снова вступил в армию и получил чин капрала морской артиллерии.

И тут судьба свела его с членами тайного общества «Олимпийцы», в секреты которого он оказался невольно посвященным. Это тайное общество было организовано по образцу масонских лож. О политической направленности «Олимпийцев» можно было судить по принятым ими знакам – рука с мечом в окружении облаков, внизу опрокинутый бюст Наполеона. Министр полиции заслал в ряды заговорщиков своего тайного агента. Именно от этого, хватившего лишнюю стопку спиртного агента, Видок узнал много интересного об этом обществе. Вскоре многие его члены были арестованы. Осведомителем оказался «король риска». И хотя Видоку претило предложение стать постоянным осведомителем, ему запала в голову мысль, которая согревала его, светлая мысль о желании жить честно.

Прошло еще немало времени, прежде чем наступил необыкновенный момент, удивительное превращение: из преследуемого и гонимого обществом преступника Видок стал его рьяным защитником – сыщиком в полиции. Перед ним поставили задачу очистить Париж от преступных элементов, которые в непростой обстановке тех лет с излишком наводнили французскую столицу. В подчинении новоиспеченного шефа уголовной полиции было всего четыре помощника – таких же, как и он, бывших заключенных. Первый крупный успех Видока связан с именем знаменитого фальшивомонетчика, за поимку которого он получил денежное вознаграждение.

«Король риска» ради своей идеи мог перевоплощаться в кого угодно. Во время охоты на преступников он появлялся на парижских улицах, в притонах и трущобах под видом слуги, ремесленника, угольщика, водовоза. Причем одинаково ловко мог носить костюм бродяги и аристократа. Это он изобрел способ личного наблюдения, в злачных местах прикидывался, что его преследует полиция, входил в доверие к уголовникам. Воры, бандиты и мошенники считали его своим в доску, ведь он свободно говорил с ними на воровском жаргоне, досконально знал законы уголовного мира, с удовольствием и смачно рассказывал байки о своих похождениях.

Ежедневно Видоку удавалось кого-нибудь да изловить, но никто из арестованных даже не подозревал, что попал за решетку по его милости. Постепенно контора «короля риска» расширялась. Помощников он подбирал себе из бывших уголовников, что, безусловно, помогало ему безболезненно внедрять этих людей в уголовные банды, и кроме того Видок понимал как мало кто другой, что полицейские и воры – это люди одного склада характера – авантюристы. Тот, кому предназначен судьбой сидеть в канцелярии, никогда не поймает ни одного преступника.

Видок же со своей командой умудрялся арестовывать до ста уголовников в год, обезвреживать целые банды. И вот уголовный мир объявил ему войну. Невзлюбили его и полицейские, завидовавшие ловкости и удачливости «короля риска». Они распустили слух, будто Видок получает от преступников взятки, а сами тем временем вступили в сговор с бандитами, раскрывая им карты коллеги.

Несмотря на эти происки авторитет Видока продолжал расти, ему поручали самые опасные и сложные дела, но его по-прежнему еще не помиловали, хотя и обещали свободу своему тайному агенту. И только став начальником сыска криминальной полиции, Видок почувствовал, что добился признания и благодарности. Между тем на счету отдела было уже около семнадцати тысяч задержанных преступников.

Видок всерьез подумывал перестроить всю систему наказания преступников – прежде всего предлагал улучшить условия содержания в тюрьмах, так как по своему собственному опыту знал, что жестокий режим еще больше озлобляет, особенно тех, кто попал в тюрьму за ничтожную провинность. А таких была тьма-тьмущая.

Личная жизнь Видока скрывалась под покровом тайны. Его, бывало, представляли этаким Дон Жуаном, соблазнившим не одну сотню девиц. Видок действительно часто влюблялся, причем предпочитал актрис и гризеток, чьи притязание не было слишком уж обременительны. Был дважды женат, и вторая жена стала ему подлинно родным существом.

Пришло время, и «король риска» решил создать свою частную полицию. Его «Бюро расследований» занималось защитой предпринимателей от аферистов – крайне важное дело в период накопления первоначальных капиталов. Потенциальный клиент должен был подписаться на услуги бюро и уплатить чисто символический взнос – двадцать франков в год. Год спустя у Видока было уже четыре тысячи подписчиков, среди которых значились принцы крови, графы, бароны и министры. Отделения бюро возникали в провинциях и за рубежом. Доходы Видока исчислялась в то время миллионами, что вскоре обеспокоило префектуру. Он неоднократно был осужден и брошен в тюрьму, а потом оправдан». (Интернет, энциклопедии)

А что же происходило в художественной жизни бурлящей Франции? В немалой степени благодаря революции салоны Лувра открыли свои двери не только академикам, но и другим живописцам. Будущих художников стали готовить не только в стенах Академии, но и в частных мастерских. Посему не только маститые, но и простые приверженцы кисти и полотна смогли учиться и представлять свои картины на суд зрителей.

Время художников, работающих в стиле рококо и представлявших изнеженные времена Людовика ХУ1 подходило к концу. Жак Луи Давид сначала стал писать большие полотна на античную тему, выводя тем самым на арену живописцев классический стиль. Но вскоре он отозвался на веяния своего неуемного века и решил написать картину о заседании в Национальном собрании. Однако история двигалась стремительнее, нежели штрихи на полотне. Художник не успел запечатлеть участников собрания, потому как многие его члены были стремительно обезглавлены и посему никак не могли позировать.

Не мог ему позировать и Марат, убитый Шарлоттой Корде в своей ванной. Давид идеализировал его образ, представив в картине достаточно крепкого юношу, в то время как на самом деле это был юноша тщедушный, страдавший мучительным кожным заболеванием.

Наполеон Давидом изображен и в молодые годы, когда на вздыбленном коне он наперекор всем врагам несется в бой, и уже пожилым, важным, чуть уставшим, полысевшим и обремененным небольшим брюшком.

Ученик Давида Антуан Гро был в свите Наполеона и писал как его портреты, так и большие многофигурные композиции, рассказывающие о многочисленных подвигах Бонапарта. Судьба этого художника оказалась трагичной. После изгнания императора, он отрекся от всего того, чему служил в искусстве. Расписывая купола в Пантеоне Гро заменил изображение Наполеона фигурой Людовика ХУШ, но и это не успокоило его трепещущую совесть, и художник покончил с собой. Он был сначала упоен Наполеоном, а потом отравлен им.

Эжен Делакруа писавший картины на античные сюжеты, вскоре оказался захваченным событиями современной ему жизни и написал картину «Хиосская резня» о расправе турков над мирными жителями греческого местечка. Он же написал знаменитую картину «Свобода, ведущая народ». На ней стремительная женщина с развивающимся флагом и обнаженной грудью, ступая по трупам, ведет вперед живых к новым временам.

Вот таким маршрутом шла история Франции.