Глава7


<p>Глава 7</p> <p>

Айседора не только мысленно танцевала перед всемогущими богами, но и вместе со своей семьей давала концерты простым смертным, что, в конечном итоге, предоставило им возможность обосноваться в большом городе Сан-Франциско. Наличие некоторой суммы денег и желание матери дать Айседоре профессиональное танцевальное образование привели девочку в стены частной балетной школы. Но Айседора очень скоро повздорила с учителем. Она еще как-то терпела, пока ее заставляли вставать в неуклюжие позиции и одновременно, вместе со всеми, по команде вскидывать руки и поворачивать голову, но когда преподаватель потребовал приподняться на кончики пальцев ног — Айседора категорически воспротивилась:

— А это-то уж зачем?

— Так принято, и когда ты научишься грациозно владеть своим телом, а не махать конечностями, как мельница лопастями, твои движения станут красивыми. Уверяю тебя. Не сопротивляйся, пожалуйста.

— Нет, это безобразно и противно природе. Я мечтала об ином танце, и ничто не заставит меня смириться с вашими уродливыми движениями. Мое искусство уже заключено во мне. И я никому не позволю сделать из меня механическую куклу, прыгающую на пальцах. Я ухожу от вас.

Из книги «Моя жизнь»:


Балетная школа учила своих учеников, что источник танцевального движения первоначально находится в центре спины у основания позвоночного столба. Вокруг этой оси руки, ноги, туловище должны свободно двигаться, создавая впечатление двигающейся марионетки. Этот метод порождает искусственное механическое движение, недостойное подлинного танца. Я же, напротив, искала такой источник танцевального движения, который проникал бы во все поры тела. По прошествии многих месяцев, научившись сосредоточивать всю свою силу в этом единственном центре, я обнаружила, что, когда я слушаю музыку, вибрации ее устремляются потоком к этому единственному источнику танца, находящемуся как бы внутри меня. Вслушиваясь в эти вибрации, я могла бы претворить их в танец.


Проблем у Айседоры-подростка с ее новой непризнанной теорией было хоть отбавляй. В большом городе отсутствие постоянной работы, скудные денежные средства отнимали последние силы. Переезды из города в город не давали должных результатов. В Чикаго Айседора вместе с матерью обошла множество танцевальных трупп, где она показывала свои импровизации. Директора трупп ими умилялись, но не более… С ее способностями войти в канву традиционного танца было невозможно. Время уходило, а нужда была безжалостна. Вот уже и последняя драгоценность — кружевной воротничок — продана. Осталась банка соленых томатов, но к ней не было и кусочка хлеба.

В конце концов Айседора вынуждена была сдаться и согласиться на ангажемент, против которого бунтовало все ее существо. Директор труппы поставил условие: никаких греческих туник и сандалий, на тебе должна быть фривольная юбочка и ты должна исполнять сольный танец с «перцем». Пришлось купить в долг красной материи, сшить из него юбку и танцевать с «перцем» на потребу публике.

Попав на гастроли в Нью-Йорк, Айседора после очень долгих усилий добилась встречи с Августином Дейли — солидным антрепренером того времени. Для этого ей пришлось провести несколько дней у крыльца его великолепного особняка. Эти долгие часы ожидания вылились при встрече в отчаянный монолог:

— Мистер Дейли, выслушайте меня! Я танцовщица, будущая великая танцовщица, но нужда и голод вынуждают меня заниматься на сцене самой отвратительной пошлятиной. Я верчу бедрами, вскидываю ноги и неприлично высоко поднимаю подол юбки. Если бы вы знали, как меня тошнит от всего этого, а ведь, поверьте мне, у меня есть великая идея, которую я изложу вам, и вы, вероятно, единственный человек в стране, который сможет понять ее. Я открыла секрет танца. Я открыла искусство, которое утрачено уже две тысячи лет. Вы — величайший артист театра, но вашему театру не хватает одного, что сделало великим античный греческий театр, — это искусство танца, трагического хора. Я принесу вам танец. Я принесу вам идею, которая произведет переворот в нашей эпохе. Где я открыла его? У Тихого океана, в сосновых лесах Сьерра-Невады. Я открыла танец, достойный поэмы Уолта Уитмена. Я создам для детей Америки танец, который воплотит в себе Америку. Я принесу вашему театру живую душу, которой ему не хватает, душу танцовщицы.

Этот монолог тронул Августина Дейли, и Айседоре дали возможность выступать… в глупой отвратительной пантомиме. Целый год она уродовала себя, механически кривлялась, вела полуголодный образ жизни (на жалкое жалованье не очень-то разгуляешься), и жить ей приходилось в грязных гостиницах, которые менялись по нескольку раз в месяц.

Правда, на некоторое время в Нью-Йорке семье удалось снять студию для танцев. Отец четверых начинающих артистов, неожиданно получивший крупную сумму денег, помог им в этом. Чтобы содержать студию, они сдавали ее другим преподавателям, когда наступали промежутки между собственными уроками, а сами в это время уходили гулять по городу даже в неблагоприятную погоду. На ночь прямо на полу расстилалось пять матрацев, укрываться приходилось одним одеялом. Несмотря на все неудобства, это ателье было сказкой по сравнению с гостиницами и меблированными комнатами, но, к сожалению, недолгой… Деньги на аренду скоро кончились.

В этот период Айседора изредка выступала в кафе «Богема», где, чтобы скоротать свободное время за кружкой дешевого пива, собирались малоизвестные актеры. Здесь ее и заметил Иван Мироцкий — польский эмигрант, неудавшийся поэт и художник, вынужденный зарабатывать на жизнь нудным канцелярским трудом. У этого человека были пронзительно грустные глаза, благородная проседь в чуть волнистых черных волосах и целый набор комплексов, свойственных мужчинам, достигших в своей жизни только одного — сорокапятилетнего возраста. Следствием такого жизненного итога был мягкий и легкоранимый характер нашего нового героя. У Айседоры тоже не было особых причин радоваться жизни. Она слишком рано почувствовала, что пора безмятежного детства прошла, и ее неподдельная грусть, соприкоснувшись с меланхоличной тоской Ивана, вызвала какое-то странное, слишком уж покойное чувство привязанности совсем еще молодой девушки к зрелому мужчине. Они стали встречаться довольно часто, подолгу бродить в лесу и вместе предаваться беспочвенным мечтаниям.

Однажды жарким июльским днем влюбленная парочка вышла к небольшому лесному озерку. Оно было таким маленьким, что казалось полностью запеленутым в листву и траву. На водной поверхности цвели нежно-розовые кувшинки. Казалось бы, столь идиллистический тихий пейзаж должен был навевать грусть, но Айседора громким и радостным криком заявила о своем непременном желании окунуться в прохладную воду озерка. Она скинула туфельки, подоткнула подол юбки и буквально влетела в тихую воду — водная гладь заколебалась, покрылась рябью, миллионы серебристых брызг полетели во все стороны. Айседора повернулась к берегу и хотела было пригласить Мироцкого присоединиться к ней, но совершенно неожиданно для себя увидела, что Иван отошел подальше от берега, присел под кустом и уставился в какую-то точку, находящуюся в противоположной стороне от местонахождения Айседоры. «Ну и бог с ним, пусть себе сидит неповоротливым сиднем», — беззаботно подумала Айседора и стала пробираться к розовеющим неподалеку кувшинкам.

Из книги «Моя исповедь»:


Тогда я была еще совсем маленькой девочкой и не могла понять ни его трагедии, ни его любви. Мне были еще совершенно чужды физические проявления любви, и прошло много времени, прежде чем я отчетливо поняла, какую дикую страсть я возбуждала в Мироцком. Этот человек безумно влюбился, как способен влюбиться только поляк, в наивную невинную девочку, которой я тогда была. Когда он, наконец, не удержался от искушения поцеловать меня и попросил стать его женой, я решила, что это будет самая большая и единственная любовь в моей жизни.


Предстояло скорое венчание. Мать, конечно же, была категорически против, впрочем как и все семейство Дункан. Раймонду удалось навести справки, и вскоре выяснилось, что у Мироцкого в Польше уже есть жена. Свадьба, естественно, расстроилась. Так бесславно закончилось короткое любовное приключение, и в жизни Айседоры осталась только постылая служба в глупой пантомиме да еще нескончаемые театральные интриги, в которых неопытная девочка тонула, как слепой котенок в ведре воды. Ее лучезарные мечты не осуществились.

За этот год Айседора научилась чувствовать к театру подлинное презрение.

Юная актриса ушла из труппы. Получив свободу, она начала самостоятельно готовить выступление на музыку американского композитора Невина. Как только слухи об этом распространились, разъяренный Невин примчался к Айседоре с требованием немедленно прекратить этот эксперимент.

— Моя музыка не имеет ничего общего с вашими танцами, — кратко и разгневанно заявил он. Но Айседора очень скоро сумела переубедить композитора. Невин был в восторге, увидев, как она в своем танце воплощает его музыкальные фантазии.

Вскоре поступило предложение выступать в театре Карнеги-Холл. Здесь Айседора впервые имела огромный успех и получила еще один жизненный урок — научись делать бизнес прежде, чем займешься каким-либо делом. К сожалению, с коммерческой стороны их проект не был удачным, но зато теперь Айседору узнали в высших кругах общества и стали приглашать в самые богатые особняки Нью-Йорка. Там она под музыку Невина иллюстрировала танцами стихи Омара Хайяма, которые читали Августин или Элизабет, а мать исполняла мелодию на рояле. Все вместе они создавали прелестную композицию из поэзии, музыки и танца.


Ночь. Брызги звезд. И все они летят,
Как лепестки сиянья, в темный сад.
Но сад мой пуст!
А брызги золотые


Очнулись в кубке…
Сладостно кипят.

Затем шло четверостишие о тщетности юношеских мечтаний:


Мечтанья — прах!
Им места в мире нет.
А если б даже сбылся юный бред?
Что, если б выпал снег в пустыне знойной?
Час или два лучей — и снега нет!

Потом звучали ироничные слова поэта о жизненной драме:


Мгновеньями он виден, чаще скрыт.
За нашей жизнью пристально следит.
Бог нашей драмой коротает вечность!
Сам сочиняет, ставит и глядит.

И наконец, оптимистическое окончание композиции:


Один припев у мудрости моей:
«Жизнь коротка — так дай же волю ей!
Умно бывает подстригать деревья,
Но обкорнать себя — куда глупей!»

Публика была очарована этими выступлениями, дамы улыбались и расточали сладостные комплименты, холеные мужчины часто кидали на Айседору весьма недвусмысленные взгляды, но поверхностное воспитание высокопоставленных особ не позволяло им понять всю глубину чувства, вложенного в изящные композиции. В те времена отношение к актерам было снисходительно-высокомерным. Они считались низшим классом, чем-то вроде старшей прислуги, перед носом которой, не стыдясь, можно было хлопнуть дверью. Не менее обидным было и то, что доходов такие концерты практически не приносили.

Айседора устала стучаться в наглухо закрытую дверь Америки. Она мечтала уехать в Старый Свет, так как была уверена, что сможет доказать свое право на исключительность перед более культурной публикой, нежели провинциальные американцы, не воспринимающие высокое искусство.

Для поездки в Европу необходимо было собрать деньги. Десятки километров прошла Айседора по неуютным улицам Нью-Йорка, обивая пороги знакомых богатых домов и не находя там ни сочувствия, ни материальной помощи. Необходимая сумма собиралась очень медленно, слабость же к постоянно недоедающей Айседоре приближалась гораздо быстрее. Часто она присаживалась на уличные скамейки, давая отдохнуть гудящим от усталости ногам.

Однажды на противоположный конец скамейки, где сидела Айседора, присела сухонькая старушонка в драных грязных обносках. Запах бездомности окружал это жалкое существо. Старушка пыталась при помощи какой-то ржавой спицы проткнуть дырку около вырванной застежки на ботинке и прошнуровать его заново засаленным обрывком шнурка. Эта процедура ей удавалась с трудом, так как сморщенные руки не слушались ее. Неожиданно старушка посмотрела на Айседору и заговорила, хотя девочка не проявила к ней никакого интереса. Старуха хотела оправдаться за свое униженное положение:

— Надо же, до чего люди стали бессовестными, — проскрипела она хриплым низким голосом. — Клянусь вам, я отдала совершенно новые ботинки в камеру хранения, а они там подменили их и выдали мне вот такой хлам. Совершенно бессовестными стали люди. Ничего святого.

Айседора взглянула на нищенку и с трудом различила в чертах ее лица уже почти стершиеся следы былого благородства. «Боже мой, какая же невероятная гордыня привела эту женщину к столь плачевному исходу, — подумала Айседора. — Вот мне хороший урок. Я должна обуздать свой независимый характер и найти необходимую сумму, иначе передо мной встанет страшная перспектива стать такой же, как эта несчастная старуха». И она направилась к следующему дому.

Из книги «Моя исповедь»:


Здесь меня приняли еще более неприветливо, и пожилая дама сделала мне выговор за неосуществимость моих планов, причем прибавила, что отнеслась бы ко мне иначе, если бы я изучала настоящее балетное искусство, так как знала когда-то балерину, составившую себе состояние. Я, пылко отстаивая свои взгляды, почувствовала себя дурно и покачнулась. Было четыре часа дня, а я еще не завтракала. Тут хозяйка немного смягчилась и позвонила лакею, который принес мне чашку шоколада и сухари. Орошая шоколад и сухари слезами, я все-таки продолжала убеждать даму в необходимости нашей поездки в Лондон.

— Я когда-нибудь сделаюсь знаменитостью, и вы не пожалеете, что поддержали мой талант.

Наконец владелица шестидесятимиллионного состояния вручила мне чек на пятьдесят долларов. Но добавила:

— Вы мне их вернете, когда разбогатеете.


В конце концов была собрана сумма в триста долларов, которая дала возможность семейству Дункан покинуть Новый Свет на утлом скотопромышленном суденышке. В дорогу собралась вся семья; только Августин, влюбившийся в молоденькую актрису, которая к этому времени ждала от него ребенка, остался в Америке. Мать, со свойственной ей категоричностью, восприняла это как предательство.

Две недели в тесной каюте семья пересекала Атлантический океан. Питались они солониной и чаем, больше напоминавшем запаренную солому. Рядом в тесном трюме несколько сотен несчастных животных с трудом переносили скученность и морскую качку. Им не давали покоя крысы, которых было несметное множество, да и сами они наносили себе кровавые удары рогами и копытами. Под влиянием этой поездки Раймонд стал вегетарианцем, настолько сильное впечатление произвели на него мучения животных.

Но, несмотря на все тяготы путешествия, настроение у семейства Дункан было самым радужным. Их согревала надежда на то, что именно в Европе осуществятся все их честолюбивые замыслы.


Отпусти мечту в полет.
Радость дома не живет;
Как снежинки, наслажденья
Тают от прикосновенья.
Лопаются — посмотри, —
Как под ливнем пузыри.
Пусть мечта твоя летает,
Где желает, как желает,
Лишь на пользу не глядит —
Польза радости вредит.