Охотник за микробами Луи Пастер. (1822 – 1895 г.г.)


</p> <p>Охотник за микробами Луи Пастер. (1822 – 1895 г.г.)</p> <p>

В ХУП веке Антони ван Левенгук открыл ничего доныне не ведающему миру людей параллельно существующий с ними мир невидимых разнообразнейших существ. Произошло это знаменательное событие благодаря изобретению микроскопа. В Х1Х веке Луи Пастер взял бразды правления этого изобретения в свои руки. Он стал одним из основоположников современной микробиологии и учения о заразных болезнях.

«Перед читателем предстанет рассказ о смелых, упорных и пытливых охотниках за микробами, которые заглянули в таинственный мир, населенный мельчайшими живыми существами, одни из которых злы и смертоносны, другие дружественны и полезны. Это рассказ о искателях и борцах со смертью. Это простая и правдивая история их неустанных устремлений в этот новый фантастический мир, который они пытались зарисовать и нанести на карту. В своих исканиях им приходилось идти ощупью, спотыкаясь на каждом шагу, делая ошибки и обольщая себя напрасными надеждами. Некоторые из них, наиболее отважные, погибали, пав жертвами бесчисленных крошечных убийц, которых они изучали, и ушли в вечность неизвестными героями.

При Луи Пастере охота за микробами находилась в состоянии полного застоя. Еле видимые крошечные животные оказались совершенно забытыми, между тем как другие отрасли знания быстрыми шагами двигались вперед; неуклюже, сердито кашляющие локомотивы приводили в ужас лошадей Европы и Америки; вскоре должен был заработать телеграф. Сооружались чудесные микроскопы, но не было человека, который достоин был бы в них смотреть, который доказал бы миру, что эти жалкие маленькие животные могут быть иногда более полезными, чем сложнейшие паровые машины; не слышно было даже намека на тот мрачный факт, что эти подлые микробы могут молча и таинственно истреблять миллионы человеческих существ и что они более страшные орудия смерти, чем гильотина или пушки Ватерлоо.

В один из октябрьских дней 1831 года девятилетний мальчик испуганно выскочил из толпы, осаждавшей дверь кузницы небольшой деревушки в горах Восточной Франции. Среди взволнованного шушуканья людей, толпившихся у дверей кузнецы, мальчик услышал треск и шипение человеческого мяса, прижигаемого раскаленным железом, и это страшное шипение сопровождалось громкими болезненными стонами. Жертвою был фермер Николь. Он только что побывал в зубах у бешеного волка, который с диким воем и ядовитой пеною у рта пронесся по улочкам этой деревушки. Испуганно убегавший мальчик был Луи Пастер, сын кожевенника, правнук бывшего крепостного человека.

Проходили дни и недели, и все восемь жертв бешеного волка умерли в жестоких, потрясающих судорогах водобоязни. Их крики и вопли не переставали звенеть в ушах этого робкого – а по мнению некоторых даже глуповатого – мальчика, и железо, которым прижигали раны фермера Николя, выжгло глубокий след в его памяти.

— Отец, от чего бесятся волки и собаки? И отчего человек умирает, когда его искусала бешеная собака? – спрашивал Луи.

Его отец, владелец небольшого кожевенного завода, был старый сержант наполеоновской армии. Он видел десятки тысяч человек, погибших от пуль, но не имел не малейшего представления о том, почему человек умирает от болезни.

— Должно быть в волка вселился бес: а если Богу угодно, чтобы ты умер, то ты обязательно умрешь, и тебе уж ничего не поможет, — вероятно, отвечал ему благочестивый кожевенник. И этот ответ мало чем отличался от ответа мудрейшего ученого или самого дорогого доктора того времени. Тогда никто еще не знал, почему человек умирает от укуса бешеной собаки, и вообще причина человеческих болезней была покрыта мраком тайны и неизвестности.

Вряд ли это ужасное происшествие внушило мальчику мысль открыть когда-нибудь причину бешенства и продумать против него лечение, но не подлежит, однако, сомнению тот факт, что он был этим случаем гораздо глубже потрясен и на более долгое время напуган, что он во сто раз острее чувствовал запах горелого мяса и переживал ужасные крики жертв, чем обыкновенный мальчик его возраста. Короче говоря, он был создан из материала, из которого созданы художники, и эта художественная черточка в нем вместе с богатыми знаниями помогла ему извлечь микробов из ужасающей пучины неизвестности.

Пастер был самым молодым учеником в колледже Арбуа, но ему страшно хотелось сделаться помощником учителя; у него прямо-таки страсть учить других мальчиков. Ему еще не исполнилось и двадцати лет, как он получил место младшего преподавателя и работал с дьявольским усердием, уверяя, что нет на свете более трудной работы.

Луи писал длинные вдохновенные письма своим сестрам, в которых поучал их: «Желание – это великая вещь, ибо за Желанием всегда следуют Действие и Труд, а Труд почти всегда сопровождается Успехом. Эти три вещи – Желание, Труд и Успех – наполняют всю человеческую жизнь. Желание открывает ворота блестящему и радостному Успеху; Труд проходит через эти ворота и в конце своего пути встречается с Успехом, который его венчает».

Столь разумного сына отец отправил в Нормальную школу в Париж. В один прекрасный день юноша весь в слезах вышел из лекционного зала химика Дюма.

— Какая великая вещь химия! – бормотал он про себя. – И как восхитительна слава Дюма!

Он уже тогда чувствовал, что сделается великим химиком. Для него серые и туманные улицы Латинского квартала расплывались в огромный беспорядочный мир, который смогла бы спасти одна только химия.

Вскоре Пастер приступил к первым, неуверенным еще опытам со всякими зловонными веществами и разноцветными растворами в стеклянных пробирках. Он готовился сделать свое первое великое открытие в химии. И он сделал его, когда ему было двадцать шесть лет. Он открыл, что существуют не два, а четыре вида виннокаменной кислоты; что, в природе существует масса странных комбинаций, на вид совершенно одинаковых но представляющих зеркальное отражение одна другой. Вот так-то!

Когда Луи, слегка потянувшись и разогнув ноющую спину, понял, что он сделал, он выскочил из своей темной и грязной лаборатории в зал, схватил в объятия молодого ассистента, с которым едва был знаком, и торжественно рассказал ему о своем изумительном открытии: ему нужно было с кем-нибудь поделиться. Ему хотелось поделиться со всем миром! Через месяц Пастеру уже пели хвалебные гимны седовласые химики.

А через некоторое время Луи женился на дочери декана Страсбургского университета. Он не справлялся о том, отвечает ли она ему взаимностью; он просто сел и написал ей письмо, которое, по его мнению, должно было ее покорить: «Во мне нет ничего, что могло бы нравиться молодым девушкам, — писал он, — но, насколько я припоминаю, все, кто узнал меня ближе, очень меня полюбили». Она вышла за него замуж, сделавшись одной из самых замечательных, долготерпеливых и в некотором отношении одной из счастливейших жен в истории.

Став семейным человеком, Пастер с головой ушел в работу. Забывая о своих обязанностях мужа и главы дома, он превращал ночи в дни. «Я на пороге великих тайн, — писал он, — и покрывало, скрывающее их от меня, делается все тоньше и тоньше. Мадам Пастер часто меня упрекает, но я отвечаю ей, что веду ее к славе».

Он продолжал свою работу с кристаллами; он прятался в самые потаенные места и проделывал самые дикие и сумасшедшие опыт — опыты, которые могут прийти в голову только помешенному человеку, но в случае удачи превращают помешенного в гения. Он пытался изменить химию живых существ, помещая их между двумя огромными магнитами. Он выдумывал чудовищные часовые механизмы для раскачивания растений, надеясь таким путем вызвать в них таинственное перемещение молекул, которое превратило бы их в зеркальное отображение. Своими поисками Луи как бы стремился наглядно опровергнуть миф о том, что все исключительно творится по воле божьей.

Мадам Пастер терпеливо ждала его каждый день до глубокой ночи, восхищалась им и беззаветно верила в него. Сам же Пастер страстно стремился показать миру, насколько важны для него микробы, и в этой работе, естественно, наживал себе и врагов, и поклонников. Его имя встречалось на первых страницах газет, и одновременно он получал вызовы на поединок, широкая публика весело смеялась над его драгоценными микробами, между там как он своими открытиями уже спасал жизнь бесчисленному множеству рожавших женщин. Именно с этой работы он пустился в свой полет к бессмертию.

И это не все. Однажды к нему явилась делегация от местного промышленного комитета.

— Чего мы больше всего желали бы, профессор, — говорили они, — это тесного контакта между вашей наукой и нашей промышленностью. Повысьте содержания сахара в нашей свекле, дайте нам более высокую добычу алкоголя, а мы уж позаботимся как следует о вас и вашей лаборатории. Пастер их вежливо и внимательно выслушал и решил им себя показать.

Представьте себе, что промышленный комитет явился бы к Исааку Ньютону с просьбой объяснить, как применять его законы движения к фабрикам! Этот нелюдимый мыслитель, вероятно, возвел бы руки к небу… Фарадей, сделавший множество открытий в области электричества, в ужасе вернулся бы к своей старой профессии переплетчика… Но Пастер не был таким тепличным растением. Сын Х1Х века, он считал, что наука должна давать человеку кусок хлеба с маслом.

Однажды один богатый винокур пришел к нему в лабораторию в полном отчаянии.

— У меня большие неприятности с брожением, профессор, — удрученным голосом сказал он. — Я ежедневно теряю несколько тысяч франков. Не могли бы вы заглянуть ко мне на завод и как-нибудь выручить меня?

Пастер счел своим долгом поспешить на помощь. Он пришел на завод и осмотрел больные чаны, потом набрал в бутылки несколько образцов серой вязкой свекольной массы, чтобы исследовать ее в лаборатории. При этом он не забыл захватить немного свекольной массы и из здоровых чанов. Ученый не имел ни малейшего представления, как сможет помочь винокуру, но, почесав в затылке, приступил к работе. Вначале он решил исследовать свекольную саму из чистых чанов. В капле под микроскопом профессор увидел множество крошечных шариков желтоватого цвета, внутри они были наполнены странными мерцающими точками.

— Что бы это могло быть? – И вдруг вспомнил: — Ах, да! Как это я сразу не сообразил? Ведь это же дрожжи, которые обязательно встречаются в каждой варке сахара, превращающегося путем брожения в алкоголь.

И вдруг он, к своему изумлению увидел, что некоторые из них выпускают из себя боковые отростки, как бы молодые побеги. Они вырастали из крошечных зернышек прямо-таки на глазах. Дрожжи живые! Должно быть, они-то и превращают сахарную свеклу в алкоголь! Но что могло приключиться со свекольной массой в больных чанах? Пастер положил одну капельку из больного чана под микроскоп и увидел, что здесь совершенно нет дрожжей – ничего кроме однородной темной массы. Что бы это могло означать?

Профессор снова взял бутылку и уставился на нее долгим, задумчивым, рассеянным взглядом, пока до его лихорадочно работающего сознания не дошел несколько странный, необычный вид сока, плававшего поверх свекольной массы. Что это за маленькие комочки? В здоровой массе этих комочков почти не видно. Посмотрев каплю под микроскопом, он не увидел дрожжевых шариков. Там было нечто иное, весьма странное, с чем он никогда до сей поры не сталкивался, — огромная, беспорядочно шевелящаяся масса крошечных палочкообразных существ, одни из которых двигались одиночками, другие тянулись длинной лентой, и все они поочередно мерцали и вибрировали.

Всю ночь Пастер ворочался с боку на бок, а наутро, припадая на свою хромую ногу, побежал на винокуренный завод. Очки на его близоруких глазах съехали на бок; он с лихорадочной поспешностью выудил из больных чанов новые образцы. Ночью вместе с мадам Пастер соорудил чудовищный аппарат, который сделал его лабораторию похожей на кабинет алхимика. С помощью этого аппарата Луи обнаружил, что кипящий палочками сок всегда содержит в себе молочную кислоту и не содержит алкоголя. В его мозгу с быстротой молнии сложилась мысль: «Эти маленькие палочки несомненно живые, и именно они производят молочную кислоту. Возможно, они ведут войну с дрожжами и берут над ними верх. Они являются, вероятно, таким же бродилом для молочной кислоты, как дрожжи для алкоголя».

Пастер проделал ряд опытов, неоднократно претерпел массу неудач и, в конце концов, ему осталось только дождаться результатов. Самое ужасное в охоте за микробами, что результаты опытов не всегда получаются сразу, их приходится иногда долго и мучительно ждать. И он ждал… Подписывал бумаги, читал лекции, давал советы земледельцам относительно удобрения полей, возил своих студентов на образовательные экскурсии по пивоваренным и чугунолитейным заводам и время от времени заглядывал в термостат. Тут он делался и нем, и слеп, и глух ко всему на свете. Для него существовал только его опыт. Что там делается в его колбочке?

В результате он сказал винокуру:

— Если вы удалите эти палочки из ваших чанов, то будете иметь достаточно алкоголя.

Вскоре винокур поправил свои пошатнувшиеся дела.

А Пастер рассказал о своем открытии своим слушателям, сообщил эту новость профессору Дюма, прочитал доклад в научном обществе и послал ученый трактат в Парижскую академию наук. Весь мир должен знать поразительную новость о том, что миллионы галлонов вина во Франции и бездонный океан пива в Германии производятся вовсе не людьми, а неустанным трудом колоссальной армии живых существ, которые в десять биллионов раз меньше самого крошечного ребенка. Пастер превратился в шумного демонстратора и позера, в фокусника, показывающего на своих лекциях потрясающие представления, в миссионера, проповедующего новое слово о микробах.

На одной из лекций сам старик Дюма, который своими лекциями вызывал у юного Луи слезы, бросил ему букет цветов. Всякого другого человека такой поступок заставил бы опустить голову, густо покраснеть и высказать свой скромный протест, но Пастер ничуть не покраснел, — он находил, что Дюма поступил вполне правильно.

Да, да, да, Пастер разрешил, наконец, вечную тайну брожения!

Он работал один, без всяких помощников, у него не было даже мальчика для мытья лабораторной посуды. Но как же профессор умудрялся находить время и силы для всех своих многообразных и порой утомительных занятий? Прежде всего он сам был достаточно энергичный человек, а кроме того ему во многом помогала мадам Пастер, которая в своей любви поднималась до понимания его работы. Вечерами она укладывала детей столь рассеянного и невнимательного отца спать, а сама помогала ему или в лаборатории или переписывала своим прекрасным почерком ужасные каракули из его записной книжки. В муже заключалась вся ее жизнь, а поскольку он был занят только своей работой, ее жизнь все больше и больше растворялась в его работе.

Опыты с палочкой молочнокислого брожения привели его к убеждению, что все другие маленькие животные точно так же производят какую-то громадную и полезную или опасную для мира работу.

Вот ему на глаза попалась небольшая статья с волнующей новостью о том, что мясо начинает гнить только после того, как в него проникают маленькие животные. В ней писалось: «Сварите хорошенько мясо, положите его в тщательно вымытую бутыль и пропустите в нее воздух, проходящий в раскаленные докрасна трубки, — мясо останется несколько месяцев совершенно свежим. Но через день или два после того, как вы уберете эти трубки и впустите обыкновенный воздух, содержащий в себе маленьких животных, это мясо начинает издавать отвратительный запах; в нем появляются целые скопища крошечных извивающихся созданий, которые в тысячу раз меньше булавочной головки. Таким образом не подлежит никакому сомнению, что именно эти зверьки разлагают и портят мясо».

Это очень плохо. Тогда он проделывал опыт: наполнял колбу до половины молоком, кипятил в водяной бане и запаивал их узкие горлышки на трескучем пламени, затем хранил эти колбы целые годы. Когда же их открывал, то убеждался, что молоко прекрасно сохранилось, что воздух над жидкостью содержит почти прежнее количество кислорода, что в бутылке нет ни одного микроба, и молоко даже не свернулось. Он давал возможность микробам размножаться кишащими роями в других склянках с молоком, которые не подвергал кипячению, и оказалось, что весь кислород в этих флаконах был использован микробами для сжигания и разрушения питательной среды, в которой они находились.

И вот подобно величественной птице, Луи Пастер широко простер крылья своей фантазии и представил себе мир без микробов, мир, в котором достаточно кислорода, но этот кислород не может быть использован для разрушения мертвых растений и животных, потому что нет микробов, вызывающих процессы окисления. Он рисовал своим слушателям кошмарную картину пустынных, безжизненных улиц, покрытых горами не гниющих трупов… Без микробов жизнь была бы немыслима.

И тут, наконец, профессор столкнулся с вопросом, которому он рано или поздно должен был взглянуть в лицо. Это был вопрос, старый, как мир, вопрос, звенящий сотни веков в ушах всех мыслителей, это был простой, но в то же время совершенно неразрешимый вопрос: «Откуда берутся микробы?» Пастер был уверен в том, что дрожжи, палочки и микробы появляются из воздуха; он представлял себе воздух, насыщенный этими невидимыми существами. Он выдумывал странные и сложные аппараты для ловли воздуха; он соединял эти аппараты с чистым дрожжевым бульоном и следил, появятся ли в этом бульоне микробы; он брал пузатую колбу с узким горлом, наливал в нее бульон, запаивал горлышко на паяльной лампе, кипятил этот бульон несколько минут, — и микробы в бутылке никогда не появлялись.

«Но когда вы кипятите свой дрожжевой бульон, вы вместе с тем нагреваете и воздух, содержащийся в бутылке, а для того, чтобы производить маленьких животных, дрожжевой бульон нуждается в натуральном, не нагретом воздухе. Вам ни за что не удастся устроить так, чтобы при наличии обыкновенного воздуха в бульоне тотчас же стали развиваться дрожжевые грибки, плесень, вибрионы и другие микроскопические вещества!» – кричали сторонники теории самопроизвольного зарождения, кричали эволюционисты, шатающиеся ботаники и прочие нечестивцы из своих библиотек и мягких кресел. Они кричали и шумели, но ничего не доказывали на опыте.

Пастер же отчаянно старался найти способ ввести не нагретый воздух в кипящий дрожжевой бульон, предохранив при этом бульон от попадания живых микроскопических существ. Он ужасно волновался и нервничал, но в то же время с веселым лицом встречал знатных сановников, профессоров и журналистов, которые буквально осаждали его лабораторию, чтобы посмотреть на творимые им чудеса.

Его аппараты делались все более и более сложными, его опыты – все менее ясными и бесспорными. Вместо обычной, свойственной ему легкости опытов, убеждавших силою своей простой логики, он стал пускать в ход длиннейшие рассуждения и малоубедительные фокусы. Порой ученый сам сбивался с толку и ему казалось, что вот теперь-то он беспощадно загнан в угол.

В один прекрасный день к нему в лабораторию зашел старый профессор Баляр. Он начал свою карьеру в качестве аптекаря, но это был в высшей степени оригинальный и талантливый аптекарь, поразивший ученый мир своим открытием элемента брома, причем это открытие было сделано не в хорошо оборудованной лаборатории, а за простым аптекарским столом в задней комнате аптекарской лавки. Сие открытие дало ему славу и кафедру химии в Париже. Баляр был человек не гордый; он не горел желанием сделать все открытия в мире, — на его век было вполне достаточно открытия брома, — но он любил ходить и разнюхивать, что делается интересного в других лабораториях.

— Так вы говорите, что зашли в тупик, что вы не видите способа соединить кипящий бульон с воздухом так, чтобы туда не попадали живые существа! – весело сказал Баляр смущенно смотревшему на него Пастеру. – Послушайте, друг мой, ведь не вы, ни я не верим, что микробы могут самостоятельно зарождаться в дрожжевом бульоне; мы оба знаем, что они попадают туда вместе с воздушной пылью, не так ли?

Да, конечно, но…

— Почему вы не хотите попробовать такую штуку: налейте в колбу бульон, вскипятите его, потом отверстие колбы поставьте в таком положении, чтобы пыль туда никак не могла попасть, а воздух мог бы входить в каком угодно количестве.

— Но как это сделать? – спросил Пастер.

— Очень просто, — ответил ему безвестный ныне Баляр. – Возьмите колбу, налейте в нее бульон: затем расплавьте горлышко колбы на паяльной лампе и выгните его в длинную, тонкую, спускающуюся книзу трубку. Придайте трубке такую форму, какую придает лебедь своей шее, когда хочет что-нибудь выловить из воды. А затем… затем нужно только оставить отверстие трубки открытым, вот и все… Получится нечто в таком роде… — Баляр быстро сделал набросок.

Пастер взглянул на него и моментально понял все дьявольское остроумие этого простого способа.

— Значит, микробы не могут попадать в колбу, потому что пылинки, на которых они сидят, не могут падать снизу вверх. Это восхитительно! Теперь я все понимаю!

Лаборатория загудела и зажужжала резким, порывистым шумом паяльных ламп. Теперь достаточное количество помощников работали, засучив рукава. Они расплавляли горлышка колб и придавали им форму то лебединой шеи, то свиных хвостиков, то китайских кос. Затем они кипятили находящийся в колбах бульон, это выгоняло из них воздух, но когда колбы охлаждались, в них входил новый, ненагретый, идеально чистый воздух. Одну за другой эти колбы Пастер ставил в термостат. Словно гончая собака на зайца, он день ото дня бросался на свой аппарат. Семья, любовь, завтрак и все прочие житейские мелочи в этот момент для него совершенно перестали существовать. В поисках чистого воздуха профессор не побоялся взобраться даже на склоны Монблана.

В колбах Пастера не оказалось ни одного живого существа. Стало совершенно очевидно: самопроизвольное зарождение – вздор и чепуха.

На научной вечеринке в Сорбонне ученый выступил с популярным докладом в присутствии знаменитого романиста Александра Дюма, гениальной женщины Жорж Санд, принцессы Матильды и других представителей избранного общества. Он представил им научный водевиль, после которого его слушатели возвращались домой в страхе и унынии. Он таинственно тушил в зале огни и затем внезапно прорезал тьму ярким лучом света, показывая световые изображения различных микробов.

— Посмотрите на танцующих пылинок в свете этого луча! – восклицал он. – Весь воздух этого зала кишит пылинками, тысячами и миллионами этих ничтожных, ничего собой не представляющих пылинок. Но не относитесь к ним слишком пренебрежительно: они несут с собой порой болезнь и смерть – тиф, холеру, желтую лихорадку и множество других заразных болезней.

Это были страшные новости. Слушатели содрогались, побежденные искренностью его тона. И тут же он смело пускался в свои предсказания и пророчества:

— Не должны ли мы верить, что наступит день, когда простыми предохранительными мерами сумеем обезопасить себя от всякой инфекции.

Конечно, сии новости не отличались особенной точностью, но Пастер не был шарлатаном – он сам во все это свято верил. Пыль и содержащиеся в ней микробы сделалась его пунктом помешательства, ночным кошмаром, бесовским наваждением. За обедом даже в самых лучших домах он подносил тарелки и ложки к самому носу, осматривал их со всех сторон и протирал салфеткой.

Каждый француз с волнением и страхом вспоминал о Пастере и его микробах. Странные и таинственные слухи ползли из-под дверей Нормальной школы. Студенты и профессора проходили через лабораторию с неприятным и жутким чувством. А он продолжал говорить о болезнетворности микробов, не зная еще, насколько они болезнетворны, но он знал, как заинтересовать общественное мнение, как расшевелить такого твердолобого субъекта, как средний французский буржуа.

«Я умоляю вас, — обращался ученый ко всему французскому народу в страстном памфлете, — уделяйте больше внимания священным убежищам, именуемым лабораториями! Требуйте, чтобы их было больше и чтобы они были лучше оборудованы! Ведь это храмы нашего будущего, нашего богатства, благосостояния и самой жизни».

На пятьдесят лет впереди своего века, он, ясновидящий пророк, внушал высокие идеалы своим соотечественникам, играя на их мелком стремлении к материальному благополучию. Славный охотник за микробами, он представлял собой нечто большее, чем отвлеченный мечтатель, нечто гораздо большее, чем простой человек науки. И еще он был практическим человеком науки: помог виноделам изготовить прекрасное вино, помог производителям уксуса, вылечил шелковичных червей. В процессе работы пришел к заключению, что если подогреть вино сейчас же после того, как закончилось брожение, подогреть его только немного, не доводя до точки кипения, то все посторонние микробы будут убиты и вино не испортится. Этот небольшой фокус известен теперь повсюду под названием пастеризация.

В самый разгар работы у Пастера случилось кровоизлияние в мозг, и он чуть было не умер. Но когда узнал, что в ожидании его смерти из экономических соображений прервана постройка новой лаборатории, он разозлился и решил не умирать. Одна сторона тела у него осталась навсегда парализованной, но он продолжал работать, несмотря на этот физический недостаток. Каждый француз, за исключением нескольких злопыхателей, называвших его «великолепным позером», относился к нему не иначе, как с преклонением и обожанием.

В преклонном возрасте Пастеру удалось сохранить в себе всю пылкость и энергию двадцатипятилетнего возраста. Он оставался пылким и страстным искателем, в голове которого беспрестанно зарождались гениальные теории и ложные гипотезы, бившие из него блестящим фонтаном наподобие беспорядочного и шумного деревенского фейерверка.

Решив заняться охотой за болезнетворными микробами, он первым делом влезет в чирей на затылке у одного из своих помощников, выловит из него микроба и объявит, что это и есть возбудитель чирьев. Затем стремительно перенесет поле своих действий в больницу, где открывает цепочных микробов в трупах женщин, скончавшихся от родовой горячки. Отсюда он бросается в деревню, чтобы установить факт – но не доказать его как следует, — что земляные черви выносят на поверхность полей бацилл сибирской язвы из трупов зарытых в землю животных.

Это был странный гений, которому, казалось, необходимо было с увлечением и энергией делать одновременно дюжину разных дел, чтобы открыть одно плодотворное зерно истины, лежащее в основе почти всех его работ. Нужно только удивляться, как могла только прийти ему в голову эта шальная фантастическая мысль – обращать живого болезнетворного микроба против самого себя и своих собратьев и таким путем спасать людей и животных от неминуемой гибели!

В то время было много шума и разговоров о новом способе лечения сибирской язвы, изобретенном ветеринарным врачом Луврье. Пастер немедленно направился к нему в горы. И вот он увидел этот способ воочию: сначала несколько работников растирают больную корову до тех пор, пока она вся не начинает гореть; затем на теле несчастного животного делают длинные надрезы и в эти надрезы вливают скипидар; в заключении все тело искалеченной, громко ревущей скотины покрывается толстым слоем какого-то необыкновенного пластыря, смоченного в горячем уксусе, и эта смазка удерживается на теле животного большой простыней, окутывающее его со всех сторон.

Пастер обратился к ветеринару с таким предложением:

— Давайте-ка проведем опыт. Ведь не все коровы обязательно погибают от сибирской язвы, некоторые выздоравливают сами по себе. Давайте возьмем четыре здоровые коровы и впрыснем в плечо каждой из них сильную дозу ядовитых микробов.

Так и сделали. Затем к двум коровам применили зверское лечение, а двум не применили. Результат оказался малоудачным для знаменитого целителя: одна из пациенток поправилась, а другая издохла. Из коров, не подвергшихся никакому лечению, тоже одна погибла, а другая поправилась.

«Что бы мне сделать с этими выжившими коровами? – задумался Пастер. – Попробую-ка я еще впрыснуть им более сильную культуру сибирской язвы». И впрыснул. Он долго ждал наступления заболевания, но с животными ничего не случилось – коровы чувствовали себя великолепно. Пастер тут же сделал один из своих быстрых выводов: «Если корова однажды болела сибиркой и поправилась, то после этого микробы не причинят ей никакого вреда. Она иммунизирована. „Иммунитос! – воскликнул про себя ученый – освобождение, избавление“»!

Эта мысль глубоко запала ему в душу и с тех пор не оставляла его ни на минуту. Он сделался настолько рассеянным, что не слышал даже вопросов, с которыми обращалась к нему мадам Пастер, не видел предметов, на которые смотрел, не чувствовал вкуса пищи, которую ел. Все думал: «Как привить животным легкую форму сибирской язвы, которая не убила бы его, но в то же время застраховала бы от заражения? В чем же тут загадка? Что за тайна неповторения заразных заболеваний?»

Но вот в один прекрасный день судьба подбросила счастливцу Пастеру под нос чудесный случай иммунизации. Он увлекся крошечным микробом, убивающим цыплят при куриной холере. Ученый брал одну каплю ядовитой культуры и давал цыпленку. Вскоре несчастное создание переставало пищать и принимать пищу, перья на нем поднимались дыбом, и оно превращалось в сплошной мягкий пушистый шар. На другой день цыпленок погибал. В процессе многочисленных опытов вся лаборатория была заставлена склянками с культурой куриной холеры. «Нужно будет завтра же все это выкинуть и навести порядок», — подумал профессор.

Но добрый гений шепнул ему на ухо маленький совет: попробуй постаревшую культуру впрыснуть нескольким цыплятам. Пастер внял совету. Цыплята поначалу заболели, но уже на следующий день были вполне здоровы и веселы. «Как странно, — подумал Пастер, — все эти микробы убивали двадцать цыплят из двадцати, а тут вдруг…» Когда этих цыплят заразили снова, они выздоровели.

И тут Пастер закричал от радости:

— Я открыл способ, как прививать животным легкую форму болезни. Постаревшие микробы могут вызвать легкое заболевание, но когда злые и ядовитые микробы снова набросятся на животное, они уже ничего не смогут с ним сделать. Микроб убивающий в то же самое время может быть и защищающим. Это величайший успех! Мы будем спасать человеческие жизни!

Такое заявление не понравилось многим врачам. Они спорили, убеждали, однажды дело даже дошло до рукопашной и вызова уже старого Пастера на дуэль, но он счел нужным извиниться, дабы спасти свою нужную людям жизнь.

Вскоре Пастер со своими наконец-то появившимися помощниками Ру и Шамберленом открыл способ ослаблять силу бацилл сибирской язвы, превращая их таким образом в вакцину. В ту пору они с таким рвением и энергией занимались, что почти не пользовались воскресным отдыхом и не уходили даже в отпуск. Помощники спали здесь же, в лаборатории, рядом со своими пробирками, микроскопами и микробами.

Между тем профессору предложили устроить публичный эксперимент в широком масштабе. Тут же была ассигнована крупная сумма денег для закупки сорока восьми овец, двух козлов и нескольких коров. И вот на одной из ферм под Парижем он устроил публичное представление. Старый, наполовину парализованный Пастер как матадор вышел на арену и сурово поклонился толпе, среди которой были сенаторы, видные ученые, ветеринарные врачи, представители духовенства, журналисты и несколько сот фермеров. Когда ученый подошел к ним своей слегка прихрамывающей походкой, казавшейся, впрочем, лишь веселым подпрыгиванием, большинство из них встретило его горячими овациями, между тем как некоторые исподтишка хихикали и посмеивались.

Пастер перед многочисленной публикой вакцинировал половину предложенных ему животных. Через несколько дней он привил всем животным самую ядовитую культуру сибирской язвы. И если у Ру и Шамберлена от переживаний прибавилось в голове по нескольку седых волос, то Пастер хранил невозмутимое спокойствие и говорил с очаровательной детской самоуверенностью:

— Если мы добьемся полного успеха, то это будет один из великолепнейших образцов прикладного знания и одним из величайших полезных открытий в мире.

Его друзья качали головами, пожимали плечами и смущенно бормотали: «Под Наполеона работаете, дорогой Пастер, под Наполеона» И Пастер не отрицал этого. Хотя разница была существенная: Наполеон уничтожал, а Пастер спасал.

Через несколько дней состоялся второй спектакль. Привитые и непривитые животные получили смертельную дозу бацилл сибирской язвы. Ру стоял в грязи на коленях, окруженный спиртовками и колбами, и твердой рукой на глазах испуганной толпы вводил страшный яд всем животным по очереди.

Поставив на карту, «сложив в одну корзину сразу все яйца», всю свою научную репутацию, осознав, наконец, всю безумную смелость и опрометчивость своей затеи – сделать легкомысленную толпу судьей науки, Пастер всю ночь ворочался с боку на бок и пятьдесят раз вставал с постели.

Толпа, собравшаяся судить ученого в исторический день 2 июня 1881 года, представляла зрелище, напоминающее картину загородных состязаний в бейсбол. Когда торжественно выступил Пастер, он представил своих подопытных животных – ни одно из них даже не дало повышения температуры! Они ели и резвились так, как будто ни одна сибиреязвенная бацилла никогда не приближалась к ним. А другие, невакцинированные животные? Увы и ах! Вот они лежат страшным трагическим рядом. Зловещая черная кровь струится из их носов и ртов.

В этот знаменательный день ученый сотворил современное чудо, более поразительное, чем все евангельские и библейские сказки, и все зрители, среди которых было так много неисправимых скептиков, склонили головы перед этим маленьким, экспансивным, полупарализованным человеком, овладевшим искусством спасать живые существа от смертоносного жала невидимых врагов.

Закипела работа по производству вакцины. Но не прошло и года со времени чуда, как постепенно стало обнаруживаться, что Пастер не был все-таки непогрешимым богом. Тревожные письма стали кучей расти на его письменном столе – это были неприятные жалобы. На многих фермах овцы массами гибли от сибирской язвы, но не от натуральной, а от вакцины, которая должна была их защитить. А из других мест стали доходить зловещие слухи о недействительности вакцины. За нее были заплачены деньги, крестьяне ложились спать с молитвою за святого мужа Пастера, а наутро находили свои поля, усеянные трупами животных.

Пастеру стало страшно открывать получаемые письма; ему хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать доносившегося со всех мест язвительного хихиканья. И, наконец, — самое худшее, что могло случиться, — появился холодный, чудовищно точный научный доклад из лаборатории немца Роберта Коха – открывшего причину туберкулеза. Доклад разносил в клочья практическое значение сибиреязвенной вакцины. Пастер отлично знал, что Кох – самый точный и аккуратный охотник за микробами в мире.

Сколько же было треволнений, связанных с вакцинацией животных! Один мудрый человек постарался успокоить Пастера.

— Истина, сударь, — сказал он, — это величайшая ветреница. Никогда не следует слишком страстно ее домогаться, ибо она чаще и охотнее отвечает на холодное равнодушие. Она часто ускользает, будучи почти уже пойманной, и в то же время приходит сама, чтобы отдаться терпеливому ожиданию. Она неожиданно возвращается после прощальных слов разлуки, но остается жестокой и неумолимой к своему вечно пылкому обожателю». (Поль де Крюи)

Однако Пастер был не из тех людей, которые хладнокровно идут к намеченной цели, а цель его была следующая: переменить мир, спасти живых существ планеты Земля. И к этой цели он шел путем страсти.