Португалия и сын ее Магеллан, впервые свершивший кругосветное путешествие.
Португалия – крохотная страна, примостившаяся на самом краешке Европы. В ее гаванях то мирно плескался, то бушевал неведомый тогда еще никому Атлантический океан. В начале ХУ века эта страна первой среди европейских стран вышла на старт заморских открытий, и старт этот оказался весьма и весьма удачным. В ти времена поиски новой морской дороги в Индию за пряными пряностями приобрели большое значение, потому как турки держали в своих руках дороги в обетованную для европейцев страну.
Португальские суда стали неуклонно продвигаться вдоль западных берегов Африки к югу, нащупывая морской путь в Индию. Попутно они совершали облавы на местных африканских жителей. Один из португальских хронологов бесстрастно отметил: в 1442 году доставлена первая партия черных рабов. Эти люди, выросшие под африканским солнцем были крепки, выносливы и дешевы, они оказались весьма выгодным товаром. Не случайно его назвали «черным золотом».
Сей товар огромными партиями доставлялся на невольнические рынки, где цивилизованные европейцы, покупая его, осматривали каждого негра точно скотину, а не человеческие существа. Оплот христианства – Ватикан ни в коей мере не осудил столь мерзостные действия. Его совесть ни коим образом не страдала, зато пополнялся кошелек, в котором из-за звона монет никому не слышны были стоны и плач беззащитных «детей природы» Африканского континента.
Португальцы вели себя в индийских водах как отъявленные пираты. Они уничтожали арабские и индийские торговые суда, не щадя ни детей, ни женщин, изощренно пытали захваченных в плен моряков, чтобы дознаться, в какой стороне лежат наиболее богатые города и селения. Не случайно в те времена существовала индийская пословица: «Счастье, что всевышний создал португальцев меньше, чем тигров и львов, иначе бы они уничтожили весь род людской».
Испанцы ни в коей мере не отставали от своего соседа. За четверть века рьяные колонизаторы уничтожили на Антильских островах девять десятых их коренного населения. К величайшему своему разочарованию они не нашли там ни золота, ни пряностей. Однако в последующие два десятилетия испанские конквистадоры открыли и завоевали Мексику и Перу, богатейшие страны Нового Света. Немало золота и драгоценностей захватчикам удалось награбить при покорении этих стран, немало добыть в рудниках, где работали и погибали десятки тысяч измученных и умерщвленных тяжелейшим трудом индейцев.
В «Капитале» Карл Маркс дал меткую характеристику деятельности португальских и испанских завоевателей: «Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, превращение Африки в заповедное поле для охоты на чернокожих – такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы суть главные моменты первоначального накопления капитала».
Что и говорить, «первоначальные накопители капиталов» ничем не напоминали чудаковатых и благородных Дон Кихотов, ибо в своих действиях они руководствовались лишь холодным и трезвым расчетом.
Но был среди холодно и трезво мыслящих правителей Португалии некий инфант по имени Энрике, которого бог наделил не только романтическим складом натуры, но не забыл при этом присовокупить к нему и еще один немаловажный дар, а именно — материальные средства. «Мечта сделать маленькую, бессильную Португалию великой морской державой и Атлантический океан, слывший в его времена еще неодолимой преградой, превратить в водный путь стала целью всей жизни этого инфанта, заслуженно и в то же время незаслуженно именуемого в истории Генрихом Мореплавателем.
Незаслуженно, потому что за вычетом непродолжительного морского похода Энрике ни разу не ступал на палубу корабля, не написал ни одной книги о мореходстве, не начертал ни одной карты. И все же история по праву присвоила ему это имя, единственно мореплаванию и мореходам отдал португальский принц всю свою жизнь и все свои богатства.
Инфант Энрике мог занять самые блистательные должности при европейских королевских дворах, но этот странный мечтатель всему предпочел плодотворное одиночество. Он удалился на мыс Сагреш и там, в течение без малого пятидесяти лет, подготавливал морскую экспедицию в Индию. Как Филипп Македонский оставил в наследство сыну Александру непобедимую фалангу для завоевания мира, так Энрике для завоевания океана оставил своей Португалии наиболее совершенно оборудованные суда своего времени и превосходнейших моряков.
Он — предтеча мощного португальского флота скончался в 1460 году и не узнал о великом кругосветном путешествии. Трагедия предтеч в том и состоит, что они умирают у порога обетованной земли, не узрев ее собственными глазами. Энрике не дожил ни до одного из великих открытий, обессмертивших его отечество в истории познания Вселенной.
Через много лет после его смерти мечту Генриха Мореплавателя осуществили его ученики и последователи. С изумлением и завистью стали обращаются взоры всего мира на незаметное, забившееся в крайний угол Европы племя мореходов. Покуда великие державы – Франция, Германия, Италия – истребляли друг друга в бессмысленной резне, Португалия — эта золушка Европы, тысячекратно увеличила свои владения, и уже никакими усилиями невозможно было догнать ее безмерных успехов. В мгновение ока она стала первой морской державой мира. Достижения ее моряков закрепили за ней не только новые области, но и целые материки. Так самая малая из всех европейских стран стала притязать на владычество над пространствами, превосходящими территорию Римской империи в период ее наибольшего могущества.
Разумеется, проведение в жизнь столь непомерных притязаний должно было очень быстро истощить силы Португалии. И ребенок сообразил бы, что крохотная, насчитывающая не более полутора миллионов жителей страна не может надолго удержать в руках всю Африку, Индию и Бразилию, колонизировать их, управлять ими и хотя бы даже только монополизировать торговлю этих стран и менее всего сможет на вечные времена оградить их от посягательств других стран.
Итак, с точки зрения разума беспредельная экспансия Португалии – нелепость, наиболее опасный вид донкихотства. Но героическое всегда иррационально. Когда отдельный человек или народ дерзает взять на себя задачу, превышающую его силы, силы эти возрастают до неслыханных размеров. И все же страна величиной с булавочную головку не может навсегда подчинить себе в сотни тысяч раз большие страны — капле масла не успокоить бушующего моря.
Неслыханная удача Колумба сначала вызвала в Европе беспредельное изумление, а затем началась такая лихорадка открытий и приключений, какой еще не видел старый мир. Ведь успех одного отважного человека всегда дает пищу рвению и мужеству целого поколения.
Все, что было в Европе недовольно своим положением и слишком нетерпеливо, чтобы ждать, — младшие сыновья, обойденные офицеры, побочные дети знатных господ и темные личности, разыскиваемые правосудием, — все устремились в Новый Свет. Экспедиции туда следовали одна за другой, и правда, словно спала густая пелена тумана, повсюду возникают новые острова, новые страны: одни, скованные льдом, другие — заросшие пальмами. Правители, купцы, спекулянты направляют всю свою энергию, чтобы снарядить в путь побольше кораблей. Экипажам этих кораблей часто приходилось обороняться от авантюристов и любителей легкой наживы, с ножом в руках требующих скорейшей их доставки в страну золота.
Все географические понятия стали стремительно меняться и опрокидываться: то, что считалось островом, оказалось частью материка, то, что принимали за Индию, — новым континентом. Приходилось наносить на карту новые реки, новые берега, новые горы. И что же? Не успевали граверы управиться с одной картой, как уже необходимо составлять новую, — исправленную, измененную, дополненную.
Никогда, не до, ни после, не знала география таких бешеных, опьяняющих, победоносных темпов развития, как в эти пятьдесят лет, когда впервые с тех пор, как люди живут, дышат и мыслят, были окончательно определены форма и объем Земли, когда человечество познало впервые свою круглую планету, на которой оно со времен оных вращается во Вселенной.
И все эти беспримерные успехи достигнуты одним-единственным поколением. Оставался только еще один подвиг – последний, прекраснейший, труднейший: на одном корабле обогнуть весь шар земной и тем самым наперекор всем богословам прошедших времен доказать шарообразность нашей Земли.
Именно этот подвиг станет заветным помыслом и уделом Фернана де Магеллана.
О его происхождении мы знаем не больше того, что он родился около 1480 года. Семья Фернана принадлежала к дворянству, правда, только к четвертому его разряду. 24-летним юношей поступил он во флот всего-навсего одним из множества рядовых воинов, которые живут, питаются, спят в кубрике вместе с матросами и юнгами. Солдат Фернан, участвуя во всем, во все постепенно начинает вникать и становится одновременно и воином, и моряком, и купцом, и знатоком людей, стран, морей, созвездий.
Он — один из тысячи неизвестных солдат, отправлявшихся на очередную войну за очередное покорение мира. Тысячами гибнут эти воины, десяток-другой из них переживает опасную авантюру, и всего только один бывает увенчан бессмертной славой сообща совершенного подвига.
Однажды их корабль разбился об огромный коралловый риф и раскололся на сотни кусков, Так как разместить всю команду по шлюпкам было невозможно, то часть потерпевших крушение должна была остаться без помощи. Разумеется, капитан, офицеры и дворяне потребовали, чтобы в первую очередь в шлюпки забрали их, и это несправедливое требование вызвало гнев простых матросов. Уже была готова вспыхнуть опасная распря, но тут Фернан – единственный из дворянского сословия – заявил, что готов остаться с матросами, если капитан и дворяне своей честью поручатся по прибытии на берег немедленно выслать за ними другой корабль.
По-видимому, этот мужественный поступок впервые проявил к неизвестному солдату внимание высшего начальства. Но Магеллан оказался одним из тех людей, кто всю жизнь оставался в тени. Он не умел как следует ни обратить на себя внимания, ни привлечь к себе симпатии. Совершив славное дело, Фернан потом не мог использовать создавшееся положение. Он умел молчать, он умел ждать, словно чувствуя, что судьба, прежде чем допустить его к предназначенному подвигу, еще долго будет учить его и испытывать. Лишь после многолетней службы Магеллана возвели, наконец, в офицерский чин. А ведь несметное число раз был он на волосок от смерти, трижды ощущал холодный металл неприятельского оружия в своем живом, теплом, кровоточащем теле.
Но вот после долгих походов морской офицер возвращается на родину и видит: гавань Лиссабона пестро расцвечена вымпелами теснящихся друг к другу португальских и иностранных кораблей. Набережная завалена товарами; тысячи людей торопливо снуют по шумным улицам среди роскошных, недавно возведенных дворцов. Благодаря эксплуатации Индии Лиссабон за десять лет из небольшого городка превратился в мировой центр, стал блестящей столицей. Знатные дамы в открытых колясках выставляют на показ индийские жемчуга, разодетая толпа придворных подхалимствует во дворце. Теперь в Старом Свете живут богаче, роскошнее, больше наслаждаются жизнью, беспечнее тратят деньги – словно завоеванные пряности и нажитое на них золото окрылили людей.
В то время, когда солдаты на чужбине под беспощадным солнцем юга сражались, страдали, терпели тяжкие лишения, истекали кровью, Лиссабон благодаря их подвигам унаследовал могущество Александрии и Венеции, король Маноэл Счастливый стал богатейшим монархом Европы.
Магеллану, возвратившемуся на родину, становится ясно: пролитая в Индии им и его товарищами кровь посредством какой-то таинственной химии превратилась в золото.
И что значат подвиги безымянных героев для придворных льстецов, никогда не нюхавших пороху, никогда не покидавших надежных стен дворца, где они ловкими руками загребали богатства, завоеванные теми в бою? Эти придворные трутни становятся губернаторами новых провинций; они, как наглых выскочек, оттесняют от казенной кормушки колониальных бойцов, которые ставили на карту свою жизнь и здоровье ради чести и богатства Португалии. На родине же бывшие бойцы получили от своего короля содержание равное унизительной милостыне.
Вопиющая несправедливость — воевавшие вернулись теми же, кем и были, — неизвестными солдатами. Никто не ждет и Фернана после сражений в Индии и Марокко, никто не приносит ему благодарности, никто его не приветствует. Как на чужбину возвращается он после проведенных войн в свое отечество.
Каким же был Фернан Магеллан? Этот низкорослый, смуглый, незаметный, молчаливый человек даже в самой малой степени не обладал даром привлекать к себе симпатии. Он не умел улыбаться, расточать любезности, угождать, искусно защищать свои мнения и взгляды. Замкнутый, всегда окутанный пеленой одиночества, нелюбим, должно быть, распространял вокруг себя атмосферу ледяного холода. В молчаливом упорстве, с которым Магеллан оставался в тени, его товарищи бессознательно чуяли что-то необычное, непонятное честолюбие, тревожащее их сильнее, чем честолюбие откровенных охотников за выгодными местами.
В глубоких, маленьких, сверлящих глазах будущего великого морехода, в уголках его густо заросшего бородой рта всегда витала какая-то надежно спрятанная тайна, заглянуть в которую он не позволял никому. А человек, прячущий в себе тайну и достаточно стойкий, чтобы много лет держать ее за зубами, страшит окружающих. Угрюмый нрав Магеллана всегда рождал противодействие. Нелегко было идти с ним в ногу. Самым же трудным для этого трагического нелюдима было находиться только всегда и всюду наедине с собой.
В эти-то годы полунищенского существования мечты о дальних краях завладели сердцем Фернана. Его фантастический проект ничто иное, как идея достичь богатейших Островов пряностей, плывя западным путем через пролив в Американском континенте. Открытая новая часть света оказалась куда более обширной, чем можно было предполагать вначале. Повсюду на юге и на севере суда наталкивались на непреодолимую преграду – земную твердь. Повсюду, как широкое бревно поперек дороги, лежал перед ними этот протяженный материк. Прославленные конквистадоры тщетно пытали счастье, силясь найти где-нибудь пролив. Везде постирался все тот же незыблемый вал – земля и каменья.
Бесчисленные суда потерпели крушение во время этих бесплодных поисков. Мало-помалу исчезла всякая надежда из Атлантического океана проникнуть в тот, другой, некогда увиденный людьми с панамских высот. Картографы стали вычерчивать на картах Южную Америку сращенной с Южным полюсом, а Испания примирилась с мыслью навеки остаться отрезанной от земель и морей богатейшего Индийского океана.
И вот этот нелюдимый, невзрачный капитан по имени Фернан Магеллан возникает из безвестности своего существования и с пафосом безусловной уверенности заявляет: «Между Атлантическим и неведомым еще океаном существует пролив. Я в этом уверен. Я знаю его местонахождение. Дайте мне эскадру, я укажу вам его и с востока на запад объеду весь земной шар».
Откуда такая уверенность? Однажды мореход увидел карту, на которой был обозначен этот пролив. Эта была фантастическая карта, не имеющая никаких документальных подтверждений, как и карта, увиденная Колумбом и позвавшая его в неведомый путь. Обе они были заблуждением, в которое уверовали оба великих первооткрывателя и благодаря этому совершили свои великие подвиги.
Так что не надо презирать заблуждений! Из безрассудного заблуждения, если гений коснется его, если случай будет руководить им, может произрасти величайшая истина. Сотнями, тысячами насчитываются во всех областях знания великие открытия, возникающие из ложных гипотез.
Магеллан с идеей кругосветного путешествия обращается к португальскому королю. Тот считает идею сумасбродной и позволяет своему подданному пойти с ней к другому государю. Восемнадцатилетний король Испании Карлос Пятый с юношеским азартом воспринимает идею Магеллана, выказывает себя наиболее рьяным и пылким поборником этого плавания новых аргонавтов.
Иметь своим помощником такого монарха, располагать силами целой страны, чудом должен казаться Магеллану этот баснословный взлет; за одну ночь он безродный нищий, отверженный и презираемый, сделался адмиралом целой флотилии из пяти кораблей, губернатором всех островов и земель, которые будут им открыты, господином над жизнью и смертью и, прежде всего – наконец и впервые – господином своих поступков.
Такова была его воля в достижении мечты – она преодолела тысячи препятствий.
И на их месте возникли тысячи новых. Надо было снарядить флотилию для еще небывалого путешествия. Исполинская задача. Кроме того, обороняться от злопыхательства и вражды тех, кто любой ценой стремится задержать экспедицию – приспешников португальского короля, через посланника которого организуется тайный саботаж. Чиновничий шпион завязывает дружеские отношения с испанскими капитанами, готовившимися в путь, и при случае с притворным негодованием спрашивает, правда ли, что испанские дворяне вынуждены будут повиноваться безродному португальскому искателю приключений?
Как? Этому перебежчику, не совершившему ни одного плавания под испанским флагом, за одно пустое бахвальство доверили флотилию, и произвели в адмиралы? Начался ропот. Но посланнику мало глухого перешептывания за залихватскими капитанскими пирушками в тавернах. Он стремится к настоящему бунту, который мог бы стоить Магеллану адмиральской должности. И такого рода возмущение искусный провокатор инсценирует, надо отдать ему справедливость, с подлинным мастерством.
Каждый знает, что в любой гавани слоняется бесчисленное множество тунеядцев. И вот толпа праздношатающихся собралась у борта флагманского судна «Тринидад». Заложив руки в карманы, а, быть может, и неспешно перетирая зубами новое вест-индское зелье – табак, следят они за тем, как корабельные мастера, орудуя молотком и пробками, смолой и паклей тщательно законопачивают все щели. Каждую балку, каждую доску Магеллан собственноручно выстукивает, чтобы определить, не прогнило ли дерево, не завелась ли в нем червоточина; каждый канат проверял он, каждый гвоздь, каждый болт.
Вдруг кто-то из толпы указывает на мачту и возмущенно кричит: «Что за наглость! У этого безродного бродяги хватает бесстыдства здесь, в Севилье, на испанском судне, поднять португальский флаг! Разве может андалузец стерпеть такую обиду?»
В первую минуту зеваки, к которым была обращена эта пылкая речь, о том, что ярый патриот вовсе не испанец, а посол португальского короля, опешили. Но, едва заслышав шум и гам, со всех сторон стали сбегаться другие зеваки, и вся орава устремляется на корабль. Магеллан, с трех часов утра наблюдавший за работой корабельных мастеров, поспешно пытается разъяснить: произошло недоразумение — этот флаг не португальский, а его собственный, адмиральский, который, адмирал, обязан поднимать на флагштоке, испанский же флаг сняли для того, чтобы подновить его.
Но разъярить толпу людей или даже целый народ гораздо легче, чем угомонить. Произошло столкновение с обезумевшим сбродом, выхвачены мечи из ножен, и только присутствие духа и невозмутимое спокойствие Магеллана предотвращают кровавое побоище, столь искусно подстроенное провокатором. Исключительно лишь железным спокойствием Магеллана посрамлена коварная затея. Вот так невзрачного адмирала, ничтожную, но все же опасную пешку в разыгрываемой дипломатией шахматной партии, убрать не удалось.
Но в таком сложном предприятии как первое в мире кругосветное путешествие едва успеешь зачинить одну прореху, как уже обнаруживается другая: никак не удается собрать команду в 250 человек – видно распространился слух о том, что с этой экспедицией не все обстоит благополучно. Вербовщики не могут толком сказать, куда она направляется, кроме того суда – небывалый еще случай! – собирают продовольствие на целых два года. Все это внушает немалые опасения, потому-то всходит на борт разношерстная ватага оборванцев, в которой представлены все племена и народы, открытые уже на земном шаре.
С некоторых пор Магеллан начинает замечать некоторую двойственность в поведении испанского двора, и различные симптомы заставляют его опасаться, что с ним ведут не совсем чистую игру. Король не однажды нарушает некоторые пункты договора. Он силой повелел присутствовать на корабле нескольким своим соглядатаям. Давно уже ощущает адмирал на своей спине холодное дыхание ненависти и предательства. Для испанцев он перебежчик с португальской стороны, а перебежчика не спасают чистые побуждения. Словно тени сопутствуют ему подозрения: кто покинул одно знамя, может изменить и другому, кто отрекся от одного короля, способен предать и другого. Перебежчик гибнет, и победив и потерпев поражение; одинаково ненавистный победителям и побежденным, он всегда один против всех.
Но вот наконец-то все перипетии подготовки к отплытию кончились. Наступает прощание. Трепеща от волнения, стоит перед Фернаном женщина, с которой он в течение полутора лет впервые в жизни был по-настоящему счастлив. На руках она держит рожденного ему сына. Рыдания сотрясают ее вторично отяжелевшее тело. Еще один, последний раз он обнимает ее, затем скорее, чтобы от слез покинутой жены не дрогнуло сердце, уходит к своей флотилии.
10 августа 1519 года флотилия Магеллана выходит в открытое море. Вот теперь истинно он властелин над жизнью и смертью, властелин своего пути, властелин целей, теперь он служит только одной своей великой задаче. Началось дерзновеннейшее плавание в истории человечества. В декабре эскадра входит в залив Рио-де-Жанейро – прекрасный своей идиллической живописностью.
Но здесь эскадра остается недолго. Корабли отправляются дальше. Плывя вдоль берегов Южной Америки на юг проверяют каждый глубокий залив, каждый величавый поток огромных рек, надеясь, что это и есть начало пролива, но всякий раз надежды мореходов не оправдываются. Теряет надежду и адмирал.
Подобно духовному его миру, омрачается вокруг и мир внешний. Все неприветливее, все пустыннее и угрюмее становятся берега, все больше хмурится небо, померкло сияние южного солнца, тяжелые тучи заволокли синий небосвод. Нет больше тропических лесов, чей густой, приторный аромат веял навстречу судам. Исчезли навсегда живописные берега Бразилии, могучие, отягченные плодами деревья, пышные пальмы, диковинные животные и птицы, приветливые смуглые туземцы.
Во вновь открывшихся краях по голому песчаному берегу расхаживают одни только неведомые существа – пингвины, пугливо, вразвалку удаляющиеся при приближении людей, да на скалах нелепо и лениво ворочаются тюлени. Все труднее, все медленнее становится плавание. Магеллан обследует каждую, даже самую малую бухту и везде производит промеры глубин. Может быть, совершится чудо – вдруг там, где никто этого не ждет, глазам откроется пролив, и они до конца зимы смогут проникнуть в Южное море.
Ясно чувствуется, как потерявший уверенность адмирал цепляется за эту единственную, последнюю надежду: может быть португальские кормчие, нанесшие на карту пролив, ошиблись только в определении широт, и он, вожделенный, расположен чуть-чуть ниже? Но всякий раз встречаются только закрытые бухты.
Почти каждый день команде приходится бороться с ураганами этих краев – грозными порывами ветра, расщеплявшими мачты и срывающими паруса. Излучая слабый, зыбкий свет, проглядывает иногда сквозь тучи жалкое чахлое солнце. Пока флотилия обследовала все закоулки и бухты, зимний холод опередил ее: теперь он встал перед ней самый лютый, самый опасный из всех врагов. Ветер морозными прикосновениями до боли обжигает щеки, насквозь пронизывает изорванную одежду, дыхание белым облачком клубится изо ртов.
Какая же пустота вокруг, какое зловещее унынье! Полгода ушло понапрасну, а Магеллан не ближе к заветной цели, чем в день, когда он покинул Севилью. Более ужасного душевного состояния, нежели его состояние, вообразить невозможно. Он кинул вызов Океану и Океан принял его». (С. Цвейг)
«Океан не знает великодушия. Ни одно проявление качеств человеческой натуры, таких, как мужество, бесстрашие, несгибаемость, выносливость, уверенность никогда не трогало его беспощадное самолюбие. Подобно варварскому владыке, Океан имеет нрав, испорченный раболепным поклонением. Океану невыносима сама видимость вызова. Он остается непримиримым врагом людей и кораблей с тех пор, как корабли и люди возымели дерзость перед его омраченным челом выходить в плавание. В тот самый день, когда флоты и люди отчалили от берегов, начал Океан истреблять их, и число жертв – это огромное количество разбитых и загубленных жизней — не могло его ни унять ни утолить». (Джозеф Конрад)
«Измученная команда Магеллана мало-помалу начинает проявлять нескрываемое беспокойство: инстинкт подсказывает ей, что здесь что-то неладно. Мрачный молчальник ведет их все к более холодным и скудным пустыням, а отнюдь не к лазурным берегам. Самое разумное теперь было бы сказать адмиралу капитанам правду, признаться им, что карты надули его, что возобновить поиски пролива можно теперь только с наступлением весны. А сейчас лучше повернуть назад из этих пустынных мест земного шара, где никогда еще не бывал ни один мореплаватель, и укрыться от бурь в теплых заливах Бразилии.
Но Магеллан зашел слишком далеко, чтобы повернуть вспять. Только упорство может даровать ему силы, только отвага – спасти его. В это время на трех кораблях вспыхивает бунт. Казалось бы, партию можно считать проигранной. С флагманским судном и небольшим кораблем он не в состоянии продолжить плавание в неведомую даль.
Лишь две возможности остаются адмиралу в этом ужасном положении: первая – логическая и ввиду численного перевеса врага, в сущности, сама собой разумеющаяся – преодолеть свое личное упорство и пойти на примирение с испанскими капитанами. И затем еще вторая – совершенно абсурдная, но героическая: все поставить на одну карту и, несмотря на полную безнадежность, попытаться нанести мощный ответный удар, который принудит бунтовщиков смириться.
Ночью команды трех кораблей совершают набег на флагманский корабль.
Однако, испанские капитаны, несмотря на свое численное превосходство, слишком хорошо помнят данную ими присягу в Севильском соборе, слишком хорошо известны им позорные кары за мятежи и дезертирство. Они не посягают на жизнь адмирала, они готовы вступить в переговоры. Письмо, посланное Магеллану, начинается с оправдания совершенного ночью налета. Потом говорится о том, что только дурное обращение адмирала со своими подчиненными принудило их захватить корабль. Они требуют лишь лучшего обхождения на будущее.
При наличии несомненного военного превосходства это предложение было весьма заманчиво. Но Магеллан уже давно избрал другой, героический путь. Нужно использовать этот момент слабости и нанести молниеносный удар, тогда, быть может, одним смелым ходом будет выиграна партия, казалось бы, уже безнадежно проигранная. Однако, действовать смело – это не значит рубить с плеча. Дерзновенные замыслы Магеллана всегда, подобно добротной стали, сначала выковываются на огне страстей, а потом закаляются во льду трезвого размышления: и все опасности он преодолевает именно благодаря этому соединению фантазии и рассудочности.
Его план готов в одну минуту. Он должен завладеть хотя бы одним мятежным судном, чтобы снова получить перевес. Но как трудно это сделать. Недоверчиво следят взбунтовавшиеся капитаны за каждым движением на флагманском судне. Пушки и бомбарды приведены в боевую готовность, аркебузы заряжены. Мятежникам хорошо известно мужество адмирала, но его изворотливости они не знают. Контратака флагманского судна блестяще продумана, вплоть до малейших подробностей. В конце концов, противостояние заканчивается тем, что взбунтовавшиеся капитаны оказываются закованными в кандалы.
Что дальше?
Мучительные сомнения обуревают Магелланом. Королевский указ даровал ему безусловное право вершить правосудие – решать вопрос о жизни и смерти. Во имя сохранения своего авторитета ему надлежало бы учинить беспощадную расправу. Но он не может покарать всех бунтовщиков, иначе как же продолжать путь, если согласно военным законам, пятая часть всей команды будет вздернута на рею? Нет, ему нужно хорошим обращением привлечь их на свою сторону, но вместе с тем и запугать зрелищем примерного наказания.
Магеллан решает для острастки и поддержания бесспорности своего авторитета пожертвовать одним человеком – капитаном, нанесшим смертельную рану его верному кормчему. Торжественно начинается этот вынужденный крайней необходимостью судебный процесс. В ничьей земле происходит заседание суда. Магеллан выносит приговор: смертная казнь, — и единственное снисхождение состоит в том, что орудием казни дворянина будет не веревка, а меч.
Но кому же быть палачом? Вряд ли кто-нибудь из команды пойдет на это добровольно. Наконец-то палача удается найти. Слуга обсужденного капитана, приложивший руку к убийству кормчего, тоже приговорят к смертной казни, но если он согласится обезглавить своего капитана, то жизнь ему будет сохранена. Вероятно, альтернатива самому быть казненным или казнить своего господина, причинила слуге тяжкие душевные муки. Но, в конце концов, он согласился. Ударом меча обезглавил капитана.
По зверскому обыкновению тех времен труп капитана четвертуют, а изуродованные останки натыкают на шесты; этот страшный обычай английского замка Тауэр и других лобных мест цивилизованной Европы впервые переносится на почву туземной Патагонии.
Но еще и другой приговор предстоит вынести Магеллану – и кто может сказать, будет ли он более мягким или более жестоким, чем казнь? Двое защитников бунта, разжигавших недовольство, тоже признаны виновными. Но заковать их в кандалы и таскать с собой вокруг света тоже не представляется возможным, и Магеллан присуждает зачинщиков к исторжению из королевской флотилии. Когда настает время поднять паруса, изгнанные, снабженные некоторым количеством съестных припасов и вина, будут оставлены на пустынном берегу, а затем – пусть решает господь, жить им или умереть.
А флотилия продолжает свой путь в неведомое, который вскоре омрачается страшным событием: разбивается самое быстроходное и самое маневровое судно эскадры. Это первая утрата, и, как всякая утрата, понесенная здесь, на другом конце света, она невозместима. В дальнейший путь отправились оставшиеся четыре корабля.
Кажется, случилось непоправимое и с адмиралом. Магеллан словно утратил внутреннюю убежденность и вдохновенное предчувствие, заставившее его устремиться на поиски пролива. Вряд ли история когда-нибудь измышляла более издевательское, более нелепое положение, чем то, в котором очутился адмирал, когда остановил суда у устья реки Санта-Крус на два месяца зимней спячки. А ведь они уже были в двух днях пути от вожделенного пролива.
То злая насмешка судьбы! Несчастный не знает и не чувствует, как он близок к цели. Перед нами человек, движимый великим замыслом, и вот перед самой победой подернулся туманом вещий взор этого вдохновенного странника. Словно боги, искони невзлюбившие его, намеренно надели ему повязку на глаза. В продолжении двух тоскливых, полных забот и треволнений месяцев, ждет он весны у пустынного, богом и людьми забытого берега, уподобляясь человеку, в лютую метель остановившемуся, коченея от холода, у самых дверей своей хижины и не подозревающему, что стоит ему ощупью ступить один только шаг – и он спасен.
Но тем прекраснее счастливый исход! Предельных вершин достигает только то блаженство, которое взметнулось вверх из предельных глубин сомнения.
В октябре – весеннем месяце южного полушария флотилия снова пускается в путь. Корабли подплывают к бухте, которую благодарные потомки назовут потом Магеллановым проливом. А сейчас угрюмо вглядываются матросы в темные его глубины. Нелепостью кажется им предположение, что этот стиснутый суровыми горами, мрачный, как воды подземного царства путь, может привести к светлому солнечному Южному морю.
Тут же и вся природа, возмущаясь тем, что у нее хотят вырвать сокровенную тайну, еще раз оказывает отчаянное сопротивление. Ветер внезапно крепчает, затем переходит в неистовый ураган. Воистину, здесь никогда не бывает благодатных времен года. В мгновение ока бухта вспенивается в беспорядочном, диком вихре, первым же шквалом якоря срывает с цепей, беззащитные корабли с убранными парусами преданы во власть стихии. Двое суток длилось это страшное бедствие. Потом все стихло. Магеллан не знает, что случилось с теми двумя кораблями, которые ранее отправились на разведку. Скорее всего они погибли. Но нет. Эти корабли вернулись и принесли весть о том, что им не удалось обнаружить конца этой бухты.
Странное, фантастическое, верно, было зрелище, когда четыре корабля впервые в истории вошли в безмолвный мрачный пролив, куда испокон веку не проникал человек. Страшное молчание встречает их. На берегу чернеют горы, низко нависло покрытое тучами небо, свинцом отливают темные воды: как Харонова ладья, тенями среди теней неслышно скользят корабли по призрачному миру, наполненному ледяным дыханием.
Магеллан назвал этот край Огненной Землей. Никогда не угасающие огни виднелись вокруг. Разъяснение их крылось в том, что находившиеся на самой низкой ступени развития дикари жгли день и ночь костры, потому как не знакомы были с искусством добывания огня.
Магеллан тревожно всматривается вдаль: не сомкнутся ли берега, не оборвется ли водная дорога? Еще неясен исход, еще смятенна душа. Но не только мрачно это плавание, оно и опасно. Открывшийся им путь, отнюдь не прямая водная колея. В действительности это запутаннейшее, беспорядочное сплетение излучин и поворотов, бухт, фьордов, отмелей, перекрещивающихся потоков, и только при условии чрезвычайного умения и величайшей удачи корабли могут благополучно пройти через этот лабиринт. Здесь десятками гибли суда последующих экспедиций.
То, что Магеллан первым одолел этот опасный морской путь, убедительнее всего доказывает, какого мастерства он достиг в искусстве кораблевождения. И как во всех областях, так и в этом искусстве подлинным гением адмирала было его терпение, его неуклонная осторожность и предусмотрительность. Целый месяц провел он в напряженных, кропотливых поисках. Он не спешил, не стремился вперед, объятый нетерпением, хотя душа его трепетно жаждала наконец сыскать проход и увидеть Южное море.
Но опять при каждом разветвлении он делит свою флотилию на две части: каждый раз парами корабли исследуют различные заливы. Словно зная, что ему, рожденному под несчастливой звездой, нельзя полагаться на удачу, этот человек ни разу не предоставляет на волю случая выбор того или иного многократно пересекающихся каналов, не гадает, чет или нечет. Наряду с гениальной фантазией здесь торжествует победу трезвейшее и наиболее характерное из его качеств: героическое упорство.
22 ноября 1520 года шлюпка капитана вышла из жестоких уз Магелланова пролива на океанические просторы. И тут произошло то, чего никто не осмелился бы предположить в этом мрачном, замкнутом в себе человеке. Внезапно сурового воина, никогда и ни перед кем не выказывающего своих чувств, заливает из недр души встающее тепло. Его глаза туманятся, слезы горячие, жгучие слезы катятся на темную, всклокоченную бороду. Первый и единственный раз в жизни этот железный человек плачет от радости.
Одно мгновение, одно-единственное краткое мгновение за всю его мрачную, многострадальную жизнь дано было Магеллану испытать высшее блаженство, даруемое творческому гению: увидеть свой замысел осуществленным.
Но этому человеку судьбой было назначено за каждую крупицу счастья вносить непосильную мзду. Каждая из его побед неизменно сопряжена с разочарованием. Ему дано только взглянуть на счастье, но не дано обнять, удержать его, даже этот единственный краткий миг восторга, прекраснейший в его жизни, канет в прошлое, прежде чем Магеллан успеет до конца его прочувствовать.
Тут же внезапно возникает вопрос: «Где же другие корабли? Почему они медлят?»
Теперь всякие поиски становятся никчемной тратой времени. И вот давно уже прошел условный срок возвращения. Вот уж и пятый день миновал, а о кораблях ни слуху, ни духу. Уж не случилось ли несчастья?
Случилось. Один из кораблей дезертировал и увез на своем борту почти весь провиант.
Эскадра теперь уже состоящая из трех кораблей вышла в неведомый открытый океан. Голод и лишения сопутствуют мореходам, изношена их одежда, в клочья изодраны паруса, истерты канаты. Месяцами не видели они ни одного нового лица, месяцами не видели женщин, вина, свежего мяса и хлеба, и втайне завидовали тем товарищам, которые вовремя повернули домой.
Так плывут эти корабли двадцать дней, тридцать дней, сорок, пятьдесят дней, и все еще не видно земли, и все еще никаких признаков ее приближения! И снова проходит неделя, а за ней еще одна, и еще. И еще – сто дней, срок трижды более долгий, чем тот, в который Колумб пересек свой океан! Тысячи и тысячи пустых часов плывет флотилия Магеллана среди беспредельной пустыни. Нет больше ни карт, ни измерений.
Как мучительна эта тишина, какая страшная пытка это вечное однообразие среди мертвого молчания! Все та же синяя зеркальная гладь, все тот же безоблачный, знойный небосвод, все тот же дремлющий воздух, все тем же ровным полукругом тянется горизонт.
Все тот же приторный удушающий смрад, источаемый гниющими припасами, подымается из корабельного чрева. Утром, днем, вечером и ночью – всегда неизбежно встречают друг друга все те же искаженные тупым отчаянием лица, с той лишь разницей, что с каждым днем они становятся все более изможденными. Словно призраки, мертвенно-бледные, исхудалые, бродят эти люди, еще несколько месяцев назад бывшие крепкими, здоровыми парнями. Теперь каждая палуба, на которой валяются выплюнутые людьми зубы, исторгнутые цингой, стала плавучим лазаретом, кочующей больницей.
Обезумевшие от голода крысы набрасываются на жалкие остатки продовольствия. И тем яростнее охотятся за этими отвратительными животными моряки. Они стремятся не только истребить их, но и продают эту считающуюся изысканным блюдом мертвечину: полдуката золотом уплачивают ловкому охотнику, и счастливый покупатель с жадностью уписывает сие омерзительное жаркое. Не менее девятнадцати человек, то есть около одной десятой части всей оставшейся команды, в муках погибают во время этого голодного плавания.
Три месяца и двадцать дней блуждают три корабля Магеллана по Тихому океану, названному им так в знак его бесконечного безмолвия. Наконец раздается голос впередсмотрящего: «Земля! Земля!» То были Филиппинские острова. Началось чудесное идиллическое время на одном из этих островов под названием Себу, среди приветливых детей природы, ни единой капли крови которых не пролили магеллановы люди.
Магеллан достиг всего. Пролив найден, другой конец Земли нащупан, новые богатейшие острова закреплены за испанской короной, несметное множество языческих душ преподнесены христианскому богу. Господь помог рабу своему. Он вывел его из тягчайших испытаний. Смиренная и чудодейственная вера в успех всего, что он предпринимает во славу господа и своего короля, наполняет великого морехода.
И эта вера станет ему боком.
Магеллан открыл острова, но как сохранить за испанским королем уже добытое им? Дольше гостить на острове он не может, как не может одно за другим покорить все острова. Архипелага. А потому адмирал видит лишь один способ упрочить владычество на Филиппинах, а именно, поставить вождя племени острова Себу над всеми остальными вождями. Не безрассудным и легкомысленным, а хорошо продуманным политическим ходом было обещание адмирала оказать вооруженную помощь радже себунскому, если кто-либо посмеет противиться его власти.
По чистой случайности именно в эти дни предоставляется возможность продемонстрировать такую помощь. На крохотном островке Мотан, расположенном напротив острова Себу, правил вождь, высказывающий непокорность себунскому властителю и адмиралу. Мотанский властитель запретил своим подданным снабжать продовольствием «белых» гостей, и такое его враждебное поведение не лишено было оснований: на Мотане магелланские матросы после долгого вынужденного воздержания, как иступленные гонялись за женщинами. Из-за их наглого поведения произошла кровавая свалка, во время которой было сожжено несколько хижин туземцев.
Вот это-то неприязненное отношение к чужестранцам показалось Магеллану отличным поводом продемонстрировать свою мощь. Ведь все царьки окрестных островов должны воочию увидеть, как разумно поступили те, кто подчинился испанцам, и какое жестокое возмездие ждет тех, кто противоборствует небесным громовержцам. Этот маленький, не слишком кровавый спектакль может оказаться убедительнее всяких речей.
Во время приготовления к походу Магеллан впервые оставляет в пренебрежении характерные свои качества – осмотрительность и дальновидность. Адмирал императора Старого и Нового Света считает ниже своего достоинства посылать целое войско против темнокожего голодранца – правителя блошиного острова, в хижине которого нет ни одной незаплатанной циновки. Магеллан преследует обратную цель: наглядно показать, что один хорошо вооруженный, закованный в латы испанец шутя справится с сотней таких голышей. Единственная задача этой карательной экспедиции – заставить население всех островов архипелага уверовать в миф о неуязвимости испанцев.
Неужели многоопытный калькулятор на этот раз допустил ошибку в своих расчетах? Безусловно нет. В историческом аспекте соотношение – шестьдесят закованных в латы европейцев против тысячи нагих туземцев, отнюдь не являлись абсурдным.
И вот испанцы подплывают к острову Мотан. По роковой случайности царек этого островка находит надежного союзника в своеобразных очертаниях взморья. Из-за плотной гряды коралловых рифов шлюпка «белых» людей не может приблизиться к берегу, посему смертоносного огня мушкетов и аркебуз, один гром которых заставляет туземцев обращаться в паническое бегство, не предвидится. Мушкетеры и арбалетчики все же в течение получаса палили издалека с лодок, но тщетно, ибо их пули не могли на таком дальнем расстоянии пробить деревянные щиты дикарей.
Необдуманно лишив себя артиллерийского прикрытия, шестьдесят тяжеловооруженных воинов бросаются в воду с Магелланом во главе. По бедра в воде проходят они немалое расстояние до берега, где, неистово крича, завывая и размахивая щитами и пиками, их дожидается целое полчище туземцев.
Наконец противники сталкиваются. Вот наиболее достоверное описание боя, оставленное одним из его участников: «На берегу наш отряд поджидало полторы тысячи островитян. Они забрасывали нас стрелами, дротиками, деревянными копьями с наконечниками из рыбьих костей, камнями и комьями грязи, так что мы с трудом от них оборонялись. Заметив, что туловища наши защищены, а ноги не прикрыты броней, они стали целиться по ним. Отравленная стрела вонзилась в правую ногу адмирала, а в это время почти все наши люди обратились в беспорядочное бегство, так что около Магеллана осталось семь или восемь человек.
Сражались мы более часа, пока одному из туземцев не удалось тростниковым копьем ранить адмирала в лицо. Разъяренный, он тотчас же пронзил грудь нападавшего своим копьем, но оно застряло в теле убитого, тогда адмирал попытался выхватить меч, но уже не смог этого сделать, так как его сильно ранили в левую руку, и она перестала действовать. Он рухнул на землю. В тот же миг дикари налетели на адмирала и стали его колоть копьями. И умертвили они наше зерцало, свет наш, утешение наше и верного нашего предводителя».
Вот так отчитался участник сей бесславной битвы.
Никто не знает, что сделали дикари с трупом Магеллана, на волю какой стихии – огня, воды, земли или всеразрушающего воздуха – предали они его бренное тело. Ни единого свидетельства нам не осталось, утрачена его могила, таинственно потерялся в неизвестности след человека, отвоевавшего у бескрайнего океана его великую тайну.
Чуть позже на острове Себу произошли не менее трагические события. Туземцы напали на беспечно пирующих испанцев, не дав им схватиться за оружие. Одним ударом вероломный вождь острова Себу избавился от всех своих гостей и завладел всеми товарами и оружием, равно как и неуязвимыми доспехами испанцев.
Люди, которые оставались в это время на кораблях, в первую очередь оцепенели от ужаса. Хотели было стрелять, но дикари выставили вперед их товарища, который умолял прекратить огонь, иначе мучители убьют его.
Надо было срочно убираться с мятежных островов. Уже подняли флаг над «Тринидадом», как вдруг в недрах старого и изношенного судна раздался громкий стон, зловещий треск. Трюм наполнился водой, но пробоину никак не удалось обнаружить. Что и говорить, теперь, когда вождя нет в живых, его судно не хочет плыть дальше; как верный пес не дает увести себя с могилы хозяина, так и «Тринидад» отказывается продолжать путь.
Оставшимся морякам пришлось обосноваться на небольшом судне под гордым названием «Виктория» и отправиться с попутным ветром дальше, к родной Севилье. Это обратное, охватившее половину земного шара плавание старого, изношенного за два года и шесть месяцев неустанных странствий, вконец обветшалого парусника – один из величайших подвигов мореплавания. И, не смотря ни на какие трудности, корабль приходит в родную гавань не с пустыми трюмами: в них семьсот центнеров пряностей.
Через три года испанский парусник возвратился на родину из царства теней.
Толпы народа устремились на берег поглазеть на это единственное достославное судно, чье плавание является удивительнейшим и величайшим событием с тех пор, как господь сотворил мир и первого человека. Потрясенные смотрят горожане как восемнадцать моряков из двухсот шестидесяти пяти отплывших, покидают борт «Виктории», как они, эти пошатывающиеся скелеты, один за другим колеблющимся шагом сходят на сушу.
Всеобщим было восхищение открытиями этого плавания. Вот только погибшие мореходы и их адмирал не услышали возгласов восторга. Только для свершения подвига избрала судьба из несметных миллионов людей этого сумрачного, молчаливого, замкнутого в себе человека, всегда неуклонно готового пожертвовать ради своего замысла всем, чем он владел на земле, а в придачу и своей жизнью. Лишь для тяжкой работы призвала она его и без благодарности и награды, как поденщика, прогнала прочь по свершении дела. Только одно суждено Магеллану — самый подвиг, но не золотая сень его – слава.
Никто не наследует ему на земле – умерла жена и оба младенца-сына. Только тесть переживет Адмирала, но как же должен он проклинать тот день, когда этот мрачный гость переступил порог его дома. Он взял у него дочь – и она умерла, сманил с собой в плавание единственного сына – и он не вернулся.
Зловещей атмосферой несчастья окружен для многих человек, который обогатил человечество новым познанием своей планеты, корабль которого подобно солнцу обошел вокруг земного шара.
Но самое трагичное: подвиг, которому Магеллан все, и даже самого себя, принес в жертву, оказался напрасен. За триста пятьдесят тысяч дукатов Молуккские острова пряностей проданы Португалии. Открытым западным путем почти не пользуются, Магелланов пролив не приносит ни доходов, ни прибыли.
Так закончилась история кругосветного плавания, которое, быть может, стало самым страшным и мучительным их всех отмеченных в извечной летописи человеческих страданий и человеческой стойкости, которую мы именуем историей. Но, благодаря ему, человечество впервые уяснило себе объем своей собственной мощи, радостно осознало свое собственное величие». (С. Цвейг)
К сожалению, совсем незначительный отрезок пути оставался Магеллану до чистой воды - конечной точки Южной Америки, названной теперь мысом Горн. А то был бы мыс Магеллана в "неистовых 50-х" широтах.
Кабы знать... Кабы знать...
Вот так, мой дорогой читатель, рука об руку с великим австрийским писателем Стефаном Цвейгом и героем его романа и человеческой истории Фернаном Магелланом мы с тобой совершили кругосветное путешествие.
Завоевание Южной Америки превратили Испанию и Португалию в крупнейшие империи того времени. Но «ноги» этих империй оказались сделанными из непрочной глины. Они рухнули. Золото и серебро из до крови ободранных колоний не принесло сладостных утех благоденствия жестоким завоевателям. Если испанский король Филипп Ш еще успел унаследовать от своего отца одну пятую часть мира и имел возможность сорить золотом и серебром направо и налево, то следующему престолонаследнику достались лишь жалкие остатки от захваченных пространств. Империи Испания и Португалия уподобились империи Турции, которая представляла собой к тому времени лишь скопление дурно управляемых республик.
Окровавленное золото индейцев сыграло злую шутку над своими поработителями – оно изнежило их. Не было смысла высоким грандам заниматься собственной экономикой и собственным производством. Дублоны щедро швырялись во Францию, Англию, Италию, Германию, Голландию – в страны, которые производили более качественные товары. Эти дублоны оседали в глубоких подвалах европейских банков. Современный читатель мог бы сказать по этому поводу: да, опростоволосились португальские и испанские короли и гранды. Они только и умели что грабить, вот и «пролетели, как фанера над Парижем».
Рабочий люд – ремесленники и крестьяне, лишенный возможности трудиться и получать за это вознаграждение, благодаря которому жить дальше, возмущался и бунтовал. По Пиренейскому полуострову прокатился шквал восстаний. К концу ХУП века господство на открытых Колумбом и Магелланом морях и океанах перешло в руки счастливых и деловых соперниц Испании и Португалии – Англии, Франции, Голландии.
Так кровожадные завоевательницы лишились почти всех своих владений, а ведь раньше о них говорили: эти владения столь велики, что над ними никогда не заходит солнце – с одной стороны опустилось за горизонт, а с другой уже встало. Теперь, когда солнце заходило за горизонт, до рассвета оставалась еще уйма времени.
Испанские монархи страдали жаждой мирового господства, они вели захватнические войны на территориях многих европейских государств, они взяли на себя роль ревностного бича вседержителя, неблагодарную роль фанатичных ревнителей чистоты католической веры, которые рьяно боролись со всевозможной протестантской «ересью». Своему же народу навязали роль народа святоносца.
В самой Испании царил жесточайший террор; преследованиям и гонениям подвергались всякие проявления свободомыслия и оппозиции политике короля и его камарильи. Безраздельную власть над умами подданных испанской империи обрели церковники и их карательный орган – святейшая инквизиция.
Здешний папа Испании, глава здешних всесильных монахов заявляет:
Испанский папа всемогущ.
Итак, Испания и Португалия жаждали быть всемогущими, но не знали и не ведали, каково жить в этом непростом пространстве. В рассказе Михаила Веллера «Правила всемогущества», чрезвычайно доступно, на элементарной примере показаны многие пропасти, в которые может попасть человек, жаждущий невозможного в области всемогущества.
«Учитель вошел в класс и стал писать на доске тему сочинения: Что бы я сделал, если бы все мог».
Мефистофель – прозвище учителя: он черен, тощ, нос орлом, лицо лезвием – и бородка – типичная – чертик, с хрустом ввернул точку. – Соблазняет. Прошу писать. Никаких ограничений. Я освобождаю вас от химеры, именуемой невозможностью.
Ученик поднял руку, спросил:
— А это всемогущество предоставляется всем? Или как будто мне одному?
— Только тебе одному на свете за всю историю.
Ученик задумался: «Мочь все – занятие не для слабых: шагнул шаг – и последствий не оберешься. Что бы ни сделал – одновременно получается и противоположное. Отпадает всякая охота действовать, если в итоге неприятности вечно забивают удовольствия. Нет худа без добра – а есть ли добро без худа?.. Тоже нет?.. Да где же справедливость? Сейчас будет.
Ученик написал: «Правило всемогущества: что бы ни случилось – справедливость ненаказуема».
Но один считает справедливым одно, другой – другое… туманная вещь, эта справедливость: рехнешься мозги ломать в каждом отдельном случае. Помногу думать над всем – вообще ничего сделать невозможно, разозлился ученик.
И написал: «Правило всемогущества: Что бы ни делалось – все довольны».
Он прополол историю, как ухоженную грядку, беспощадно корчуя сорняки и закрашивая позорные пятна. Прошлое стало не хуже будущего, а в настоящем наступил порядок. Все оружие было уничтожено, войны запрещены, и счастье торжествовало на всех пяти континентах. Безработица ликвидировалась заодно с самим капитализмом: капиталисты понурились в очереди на раздачу цветной капусты и кефира – полезно-то полезно, но как мерзко.
Болезни искоренили, а, кстати, и докторов, — довольно этих убийц в белых халатах с их шприцами, всем и так хорошо. Население сплошь стало стройным и умным. Расовые и национальные различия исчезли: все смуглые и высокие. Женщины в основном блондинки.
За добро платили добром, потому что зла нигде не было. Военных преступников перерабатывали на мирные нужды, а милитаристы перевоспитывались и охраняли мир. У всех все было, поэтому никто ничего не воровал, и тем ни менее все работали. Не дрались, ни пили, ни курили, а врали только из гуманизма.
Умерщвлять таких людей рука не поднимается, и ученик даровал человечеству бессмертие. И процветание – чтобы умирать не хотелось.
Он растопил Антарктиду, пресек экологическую катастрофу и извлек энергию из космических лучей. Зима радовала снегом, лето – солнцем, а дожди для сельского хозяйства лили ночью. В степях паслись мамонты и бизоны. Волки и тигры питались концентратами морской капусты. Ружье и рогатка украшали Музей пережитков прошлого. Меж прозрачных зданий и шумящих сосен ездили велосипедисты и лошади. В семь часов двадцать минут все делали зарядку. А детей в семьях была куча, и растить их помогали восьмирукие хозяйственные роботы и идеальные няньки – овчарки-колли.
Дети мигом устроили скачки на овчарках, а за ними в панике гнались хозяйственные роботы, роняя из восьми рук кошельки и веники. Тут ученик ужаснулся своему созидательному гению:
Воды растаявшей Антарктиды захлестнули ароматные сосны и прозрачные здания. Степей и вовсе не осталось: расплодившиеся мамонты и тупые жвачные бизоны сожрали всю траву, — черные бури сметали тигров и волков, захиревших на капустной диете, как приведения. И среди всего этого кошмара полчища старцев делали утреннюю зарядку – они были бессмертны.
Тогда ученик ввел еще одно правило: «Что бы ни делалось – все можно переделать».
Дамбы, санитарный отстрел и вечная молодость. Это нам раз плюнуть.
Бессмертных людей пребывало, и Земля завесилась табличкой: «Свободных мест нет». Вот и звезды пригодились. Всем взлет!
Звездолеты бороздили обжитую Вселенную: колпаки над планетами, искусственная атмосфера и кибернетическое счастье…
Так. А что же дальше?…
Ученик правил в хрустальном дворце. Пенилось море о мраморную ступень, и шептались пальмы. Под сенью фонтанов и истому оркестра, он отведывал яства и напитки. Дворец ломился золотом, личные яхты и самолеты ждали сигнала. Толпа повиновалась движению его бровей. Он был Султан Всего.
Султан воровато оглянулся, прикрыл тетрадь локтями и проследовал в гарем. В гареме цвели все красавицы мира, проводя время в драках за очередь на его внимание. Кинозвезды по его команде показывали такое кино, куда даже киномехаников не допускали.
Он мгновенно удовлетворил все свои прихоти – и мгновенно удовлетворять стало нечего. Скука кралась к незадачливому Султану. Он слонялся по ночному Парижу и затевал дуэли, коротая время. Время еле ползло.
«Веселый Роджер» застилал солнце, и теплые моря похолодели от ужаса: пиратский флот точил клинки. Не масштаб: ученик спихнул Чингиз-хана с белой кошмы и нарек Великим Каганом себя. Пылали и рушились города, выжженная пустыня ложилась за спиной. От его имени с деревьев падали дятлы. При его виде люди теряли сознание, имущество и жизнь.
Прах и пепел. Бич народов.
Всемогущество стало тяготить, как пресловутый чемодан без ручки: тащить тяжело, бросить жалко.
Академию наук мобилизовали искать смысл жизни. Академики рвали седины, валясь с книжных гор. Пожарники заливали дымящиеся ЭВМ. Смысл?
Творить добро? Для этого надо, во-первых, знать, что это такое, во-вторых, уметь отличать его от зла, в-третьих, — уметь вовремя остановиться. Хоть с бессмертием: чего ценить жизнь, если от нее все равно не избавишься? Или со Спартаком – а что тогда делать Гарибальди? И Возрождения не будет – чего возрождать-то? Если всюду натворить добра, то в жизни не останется места подвигу, потому что подвиг – когда легче отдать жизнь, чем добиться справедливости. Исчезнет профессия героя – этого не простят!
Несостоявшиеся герои всех времен и народов гнались за учеником, потрясая мечами и оралами. Бежали полярники, тоскующие без льдов, доктора, разъяренные всеобщим здоровьем, строители, спившиеся без новостроек, — весь бессмертный, безработный мир, кипящий ненавистью и местью к своему благодетелю.
А навстречу неслись, смыкая окружение, спортсмены, лишенные рекордов, топыря могучие руки, и красавицы, озверевшие в гареме от одиночества.
И тогда ученик написал еще одно правило: «Что бы ни делалось – я не виноват».
К великому сожалению, многие, очень многие правители, почти что большинство из них во всей истории человечества, точно так же, как и этот неразумный ученик младших классов могли бы написать на школьной доске своей жизненной школы: «Что бы ни делалось – я не виноват».