Парацельс — чудодейственный целитель всех болезней.


</p> <p>Парацельс — чудодейственный целитель всех болезней.</p> <p>

Теофраст Бомбаст фон-Гогенгейм, именуемый Парацельсом, прослыл в истории человечества как знаменитый врач.

«История его рода, обычная история средней рыцарской семьи, близившейся к разорению. Отец сменил рыцарское одеяние на скромную одежду доктора. Скудные средства и неверный врачебный заработок его не могли обеспечить сыну радостное и сытое детство.

Ребенком видел Теофаст в своем родном краю темные отверстия шахт, видел людей, платье которых было грязно, лица черны, спины согнуты от постоянной работы киркой. Эти люди проводили большую часть жизни под землей, были молчаливы и держались особняком. Звались они рудокопами. Иногда можно было слышать их заунывные песни с неожиданными выкриками, как будто железо вонзалось в породу. Ребенок знал рассказы о погибших там, в глубине, под обвалами людях, о подземных духах – гномах, подстерегающих обреченного рудокопа.

Мать маленького Теофраста умерла, когда ему не исполнилось еще и девяти лет. Однажды, возможно это было воспоминанием о неясном женском образе, склонившимся к нему с материнским поцелуем, он написал, критикуя нелепости астрологической науки, утверждавшей, что жизнь человека от его рождения предопределяется сочетанием созвездий и планет: «Ребенку не нужны созвездия и планеты, мать для него все планеты и все звезды».

Первым преподавателем будущего великого врачевателя стал его отец Вильгельм фон-Гогенгейм. В доме к услугам мальчика была библиотека с большим числом рукописей и книг старых и новых мастеров. Этим не ограничилось его учение. Гораздо больше расширили кругозор и пробудили природную любознательность посещения вместе с отцом горных промыслов и прогулки в леса, поля и горы, где он учился распознавать минералы и растения.

Наконец наступили юношеские годы, и Теофрасту предстоял выбор профессии. Предпочтение он отдал медицине. Его отец сам обучался в Италии в Феррарском университете и сына послал туда же. Упорства новому студенту потребовалось немало. Ему, как иностранцу и бедняку, приходилось жить в бурсе – студенческом общежитии, получившим печальную известность голодным житьем и жестокими нравами. Ежегодно держал Теофраст далекий путь домой, голодая и, быть может, нищенствуя в пути.

Парацельс писал о себе: «От природы я не из тонкой пряжи, это не в духе моей страны, чтобы люди выходили из шелкопрядильни. Мы выращены в лесной чаще, а не на плодах смоковниц, не на меду, не на пшеничном хлебе, но на сыре, молоке и ржаном хлебе: это не может создать слабых и утонченных людей. Я грубый человек, рожденный в грубой стране, да, я вырос в сосновых лесах и, возможно, получил в наследство их иголки».

Водрузив, наконец, на голову широкополую докторскую шляпу, молодой Гогенгейм смог вздохнуть свободно. И его потянуло в неизведанные дали: увидеть чужеземные страны, новых людей и, быть может, узнать какую-то другую медицину, которой ведомы более глубокие тайны». (В. Проскуряков)

Будущий доктор вспоминал: «Я скитался в поисках моего искусства, нередко подвергая опасности свою жизнь. Известно, что влюбленный может пройти долгий путь, чтобы встретить обожаемую им женщину, — настолько же сильна та тяга, любящего мудрость, что заставляет его скитаться в поисках божественной возлюбленной своей.

Знание, для которого мы предназначены, не ограничены пределами нашей собственной страны и не станет бегать за нами, но ждет пока мы не отправимся на поиски его. Никто не сможет овладеть практическим опытом, не выходя из дома, равно как не найдет учителя тайн природы в углу своей комнаты. Мы должны искать знания там, где можно ожидать найти их, и почему нужно презирать того, кто отправился на поиски?

Те, что остаются дома, возможно, живут спокойнее и богаче, чем те, что странствуют; но я не желаю ни спокойствия, ни богатства. Счастье лучше богатства; счастлив же тот, кто путешествует, не имея ничего, что требовало бы заботы. Желающий изучать книгу природы должен ступать по ее страницам. Рукописные книги изучают, вглядываясь в буквы, которые они содержат, природу же – исследуя скрытое в сокровищницах ее в каждой стране. Каждая часть мира есть страница в книге природы, и вместе все страницы составляют книгу, содержащую великие открытия».

Бродя по дорогам Европы, юноша часто встречал обвязанные бечевкой небольшие свертки. Они не вызывали у него удивления, ибо то были своеобразные свидетельства уровня медицины тех лет. Если такой сверток открыть, в нем можно обнаружить волосы, окровавленные тряпки, экскременты и тому подобное. Такие свертки клали на дорогу больные или их друзья; они содержали якобы жизненную субстанцию больного и предназначены были для того, чтобы тот, кто откроет пакет, получил болезнь, а больной – избавился от нее. Иногда такой «магнит» зарывали у порога врага с тем, чтобы тот, перешагнув через него, заболел.

Таков был уровень медицины в века средневековья, не только не сумевшей усовершенствоваться, но потерявшей навыки далеко шагнувшей вперед медицины Античности.

«Познавши многое, Парацельс поднял бунт против отживших, но все еще почитаемых авторитетов, против тупости и застоя средневековой медицинской науки и сумел дать миру ряд гениальных научных провидений.

Он решил, не страшась лишений и невзгод, посетить университеты передовых стран, прослушать лекции и поработать в лечебных учреждениях. Ему хотелось побывать в лабораториях алхимиков на больших рудниках, где практически применялись химические знания. Наконец, его влекла широкая жизнь, которая вскипала борьбой.

И молодой Теофраст снова облачался в дорожный костюм, сапоги со шпорами, привесил к поясу меч; мешок – за его спиной. В этом одеянии ему – прирожденному бродяге – суждено провести большую часть жизни. Так ехал он верхом на лошади, нередко шагал пешком из города в город, из деревни в деревню. Ночи он проводил на постоялых дворах, в крестьянских избах, просто под стогом сена или в лесу. В пути ему встречался разнообразный люд; общительный Теофраста вступал в беседы с местными жителями, с путниками, и в богатой его памяти ежедневно скапливались все новые и новые рассказы о странах, событиях, людях и вещах – обычных и чудесных. Возникла привычка к беспрестанной смене впечатлений; его, как пьяницу к вину, тянуло все вперед по бесконечной нити проезжих дорог.

Не стесняясь, а гордясь своим отношением к изучению медицины, Парацельс говорил: «Я прилежно и старательно выспрашивал и исследовал верное и настоящее искусство врачевания не только у докторов, но также и у цирюльников, банщиков, знахарок, чернокнижников, как они ухаживают за больными, у благородных и простых, у разумных и глупых».

В Нидерландах Парацельс работал фельдшером в войсках. Его увлекала эта новая широкая область медицинской практики, заинтересовали различные ранения, лихорадки, отыскания способов наиболее действенного их лечения. Он чувствовал, как расширяется его кругозор и как ничтожны его университетские познания, чтобы охватить бесчисленное разнообразие случаев в самой природе. И, может быть, тогда были написаны эти строки: «Чтение еще не создало ни одного врача, врачей создает только практика».

В своей повседневной жизни Теофраст не отказывался от вина, любил тяжелые немецкие кушанья и столь же тяжеловесные шутки и остроты, охотно ввязывался в беспорядочную шумную беседу, ссорился и бранился с сотрапезниками. Язык его писаний хранит следы этих простонародных оборотов и грубых выражений. Шутки фигляров и шутов были хорошим отдыхом после лекций, диспутов и разговоров с учеными». (В. Проскуряков)

Поудобней развалившись на лавке за грязным столом постоялого двора, усыпанном обглоданными костями, быть может, примостив себе на колене развязную бабенку Теофраст придавался грубому, безудержному веселью простонародья. К нему снисходили часы беззаботности, те же, что встречались ему и на дальних дорогах. А чего было заботиться – смогут ли обворовать того, у кого все богатства в голове, а не в кошельке, ведь денег не возьмешь из кошелька пустого. И вот вместе с подвыпившими странниками Парацельс распевает народную песенку воришки с большой дороги:


Ну что же, взял я в руки меч,
Пошел бродить по свету.
С пустым мешком пошел пешком,
Коль не дали карету.
А на дороге мне сынок
Купеческий попался,
И кошелек его тугой
По праву мне достался!
Э-ге-гей! По праву мне достался!

Кто сейчас сможет ответить, не приходилось ли в жизни Теофрасту в пути, испытывая немыслимые муки и позывы абсолютно пустого желудка, воспользоваться тем приемом, которым воспользовался удачливый воришка из песни?

Но вот сотрапезники за столом затянули длинную народную балладу. Будущая мировая знаменитость не знала ее, но с удовольствием прослушала.


Веселый рыцарь на коне скакал по дальней стороне,
Сердца смущая девам пленительным напевом.
Он звонко пел. И вот одна застыла молча у окна:
«Ах, за певца такого я все отдать готова!»
«Тебя я в замок свой умчу, любви и песням научу.
Спустись-ка в палисадник!» – сказал веселый всадник.
Девица в спаленку вошла, колечки, камушки нашла,
Связала в узел платья и – к рыцарю в объятья.
А он щитом ее укрыл и, словно ветер быстрокрыл,
С красавицей влюбленной примчался в лес зеленый.
Не по себе ей стало вдруг: нет никого – сто верст вокруг.
Лишь белый голубочек уселся на дубочек.
«Твой рыцарь, — молвил голубок, – двенадцать девушек завлек.
Коль разум позабудешь – тринадцатою будешь!»
Она заплакала навзрыд: «Слыхал, что голубь говорит,
Как он тебя порочит и гибель мне пророчит?»
Смеется Улингер в ответ: «Да это все пустой навет!
Меня – могу дать слово – он принял за другого.
Ну, чем твой рыцарь не хорош? Скорей мне волосы взъерошь!
На траву мы приляжем и наши жизни свяжем».
Он ей платком глаза утер: «Чего ты плачешь? Слезы – вздор!
Иль, проклятый судьбою, покинут муж тобою?»
«Нет, я не замужем пока. Но возле ели, у лужка, —
Промолвила девица, — я вижу чьи-то лица.
Что там за люди? Кто они?» «А ты сходи на них взгляни,
Да меч бы взять неплохо, чтоб не было подвоха».
«Зачем девице нужен меч? Я не гожусь для бранных встреч.
Но люди эти вроде кружатся в хороводе».
Туда направилась она и вдруг отпрянула, бледна:
В лесу, на черной ели, двенадцать дев висели.
«О, что за страшный хоровод!» – кричит она и косы рвет.
Но крик души скорбящей никто не слышит в чаще.
«Меня ты, злобный рыцарь здесь, как этих девушке, повесь,
Но не хочу снимать я перед кончиной платья!»
«Оставим этот разговор. Позор для мертвых – не позор.
Мне для моей сестрицы наряд твой пригодится».
«Что делать? Улингер? Бери – свою сестрицу одари,
А мне дозволь в награду три раза крикнуть кряду».
«Кричи не три, а тридцать раз, — здесь только совы слышат нас.
В моем лесу от века не встретишь человека».
И вот раздался первый крик: «Господь, яви свой светлый лик!
Приди ко мне, спаситель, чтоб сгинул искуситель!»
Затем раздался крик второй: «Меня от изверга укрой,
Мария пресвятая, перед тобой чиста я!»
И третий крик звучит в бору: «О, брат! Спаси свою сестру!
Беда нависла грозно, спаси, пока не поздно!»
Ее мольбу услышал брат. Созвал он всадников отряд, —
На выручку сестрицы летят быстрее птицы.
Несутся кони, ветр свистит, лес вспугнут топотом копыт.
До срока подоспели они к той черной ели.
«Что пригорюнился, певец? Выходит, песенке – конец.
Сестру свою потешу – на сук тебя повешу!»
«Видать и я попался в сеть. Тебе гулять, а мне – висеть
Но только без одежи мне помирать негоже!»
«Оставим этот разговор. Позор для мертвых – не позор.
Камзол твой и кирасу отдам я свинопасу!»
И тотчас головою вниз разбойник Улингер повис
На той же самой ели, где пленницы висели.
Брат посадил в седло сестру и прискакал домой к утру
С сестрицею родимой, живой и невредимой.

За балладой последовала залихватская песенка, наполненная весьма вредными советами. Вот ей-то уж Парацельс смог подпеть.


Зачем вставать в глухую рань?
Ты лучше попозднее встань.
Со сна забудь надеть комол
И нагишом садись за стол.
К чему приветствовать родню?
Еще успеется на дню.
Коль за столом случиться гость,
Ему в тарелку выплюнь кость.
И посмотри на всех сердито
Для поддержанья аппетита.
Не говори слуге: «Спасибо!»
Сиди и лопай, нем, как рыба.
Какой в словах излишних толк,
Когда ты голоден как волк?
Наешься лучше до отвала,
Чтоб за ушами затрещало.
Набей себе плотнее брюхо
Для бодрости и силы духа!
Хороший тон и поведенье
Испортят всем пищеваренье.
К чему манеры, тонкий вкус?
Живи себе, не дуя в ус!

Парацельс и живет. Пора отходить ко сну, а сон будет слаще, если прихватить с собой ту развеселую толстушку, что так ловко просидела у него на коленях весь вечер и так сладко обнимала и целовала его в обветренные губы.

Он гордился этим периодом своей жизни и, когда позднее враги упрекали его в наклонности к бродяжничеству, отвечал им: «Слыхал я однажды от людей, в правах сведущих, что врач много странствовать должен, и это мне весьма нравится. Причиною тому то, что и болезни странствуют то туда, то сюда, на одном месте не пребывают. И если хочет кто многие болезни познать, пусть странствует тоже.

«В Германию Теофраст вернулся вполне сложившимся, готовым к самостоятельной творческой работе человеком, веривший в самого себя и надеющийся только на свои силы, с непреклонным характером и закаленной волей.

У Парацельса было стремление познать природу, ее тайные силы и с помощью этого знания изменить природу самого человека, чтобы победить вызывающие страдания и унижающие человека козни болезни. Развиваясь в этом направлении, его мысль гениально связала естественные науки в некое единство, отдельные части которого взаимно питают друг друга и, раскрываясь сами, дают материал для смежных областей знания. Ново и гениально было то, что он понял глубокую связь медицины и химии и не только провозгласил это, но поставил перед собой практическую задачу на основе полученных знаний перестроить врачебное дело.

Он предлагал врачам стать также и химиками: «Буде врач таковым, то должен он узреть ту мать, из коей минералы растут; а поелику горы за ним никак пойти не могут, то должен он к ним пойти. Ежели хочет ученый вникнуть в разложения и сочетания натуры, то должен он искать их в таком месте, где минералы находятся. Ибо как может кто-либо тайну сочетаний постигнуть, ежели он ее не там ищет, где она есть».

Пламенный апостол химии, он выдвинул новую химическую теорию, согласно которой причина ряда болезней заключается в расстройстве химических превращений, совершающихся в организме. А о нем твердили, что он нашел философский камень – получил золото из тигля и продал золотых дел мастеру. Это легенда схожа со сплетней. Парацельс же говорил: «Задача алхимии не в изготовлении золота и серебра, не в этом есть суть, а в создании того, что является силой и добродетелью медицины». Он, одним из первых показавший ложность пути алхимии, в свою очередь не сумел охватить задачи новой науки в целом, а стал адептом ятрохимии – то есть химии как науки, подчиненной медицине и занимающейся в первую очередь отысканием, исследованием и приготовлением лекарств.

Только передовые ученые того времени понимали, что «алхимия есть первая ступень химической науки, еще не очистившаяся от множества суеверий, заблуждений и просто шарлатанства, но именно ею был накоплен богатый практический материал, который лег в основу развития истинной науки о превращениях, составе и строении веществ, слагающих тела природы и получаемых искусственно». (З. Фюгер)

Химия же, родившаяся из алхимии, должна была дать человечеству новые, гораздо более достойные, лекарственные средства. Наступало время полной реформы фармакологии и пересмотра способов врачевания. Но все еще двумя основными средствами средневековой медицины были: кровопускания и слабительные, которыми врачи беспощадно терзали своих пациентов. Фанатики ланцета и александрийского листа существовали еще очень долго.

Средневековая медицина оттолкнула Парацельса от себя прежде всего своим застоем и слепым поклонением перед древними авторитетами. Одно время он даже дошел до сомнения в полезности искусства, «предоставляющего людям умирать и не могущего вылечить даже зубной боли». Но эти сомнения Теофраст сумел преодолеть и предался медицине с энтузиазмом и самозабвением. Порывая традиции, опровергая незыблемость учения древних, призывая упорно стремиться положить в основу врачебного искусства опыт и эксперимент, он требовал пересмотра всех установленных истин». (В. Проскуряков)

Надо сказать, что Теофраст наряду с глубоким познанием процессов, происходивших в медицине, не менее глубоко познал и горькую науку врача: у каждого есть свое собственное маленькое кладбище, на котором почиют не спасенные им пациенты. Кроме того, он окончательно разочаровался в господствующих медицинских воззрениях и разработал основы собственного медицинского учения.

Безусловно, многие постулаты его учения выглядели весьма своеобразно. К примеру: «При туберкулезе легких жизненную субстанцию можно посадить с ядрышками вблизи дуба или вишни или же привить непосредственно на эти деревья. Свежую мочу пациента можно нагреть в новом горшке над огнем и в ней варить яйцо. Когда яйцо сварится вкрутую, в нем нужно проделать несколько отверстий: моча должна выкипеть досуха. Затем яйцо надо закопать в муравейник; муравьи его съедят, и больной может выздороветь».

Парацельс считал, что человек и Вселенная понятия созвучные, поэтому говорил вот так: «Существует великое множество звезд во Вселенной, действующих в организме человека: так Солнце находится в симпатии с сердцем, Луна – с желчным пузырем, легкие – с Меркурием. Существует великое множество растений – земных представителей звездных влияний – соответствующих свойствам звезд и притягивающих влияние звезд, с которыми у них существует симпатическая связь. Используя такие растения в качестве лекарств, мы можем привлекать планетарные влияния, требуемые для восстановления жизнеспособности пораженных болезнью органов».

Стремясь облегчить страдания человека, Парацельс обращался и к помощи небожителей: «Христос, пророки и апостолы обладают магической силою, которую дает им более святость, нежели знания. Они могут исцелять больных наложением рук и совершать множество других удивительных, но естественных деяний. Служители церкви много говорят об этом, однако, где ныне священник, способный сделать то, что делал Он?

Христос говорил, что истинные Его последователи сравнятся в деяниях с ним и даже превзойдут Его; но едва ли найдется сегодня хотя бы один прелат, способный сделать что-либо подобное тому, что делал Христос. Ежели некто, не возведенный людьми в сан, приходит и исцеляет больных силою Христа, действующий через него, его объявляют колдуном, сыном дьявола и повелевают сжечь на костре.

Было бы хорошо властям призвать добрых и мудрых людей, хорошо сведущих в тайных искусствах, дабы противостоять злу, творимому дурными людьми, занимающимися чародейством и колдовством; особое внимание им следует уделить монастырям и публичным домам, ибо там похоть и злое воображение действуют с особенной силою; злые духи собирают там множество спермы, которая используется во зло и может, разлагаясь, превратиться в сильнейший яд, дающий жизнь бесчисленному множеству невидимых существ, что вызывает чуму. Так одна ведьма может отравить многих, и потому духи ведьм часто воруют сперму у людей, предающихся греху, и используют ее для злых дел.

Особенно сильный яд, используемый в колдовстве, есть менструальная кровь. Если женщина держит тряпицу, пропитанную этой кровью, в лучах молодой луны в течение ночи и в лучах солнца в течение дня, она получит могущественного василиска, притягивающего магнитную кровь. Этот невидимый яд может породить множество различных болезней, ибо луна есть менструальный цикл мира, и производит весьма злое влияние».

Парацельс высказывает весьма замысловатое мнение о зачатии новой жизни: «Женщина, будучи ближе к природе, предоставляет мужскому семени почву, в которой оно находит условие, требуемые для его развития. Она питает, растит и развивает семя, сама не производя никакого семени. Человек, хотя и рождается женщиной, никогда не происходит от женщины, но всегда от мужчины. Причина взаимоотношения двух полов есть их взаимное притяжение. Стремление мужчины понуждает его думать и размышлять, размышление порождает желание, желание вырастает в страсть, страсть действует на воображение, воображение создает семя. Следовательно, Бог заложил семя в воображение мужчины, женщину же наделил желанием быть притягательной для мужчины. Матка содержит большую притягательную силу по отношению к семени, подобную силе, притягивающей железо к магниту».

Вот таковы некоторые воззрения Парацельса в области медицины. Они могут показаться нам несуразными. Но не станем забывать, что он жил во времена Средневековья, и, более того, возможно, что некоторые из этих постулатов более чем верны, просто современная медицина еще не доросла до разгадки этих тайн.

Когда Парацельсу исполнилось тридцать пять лет, он вновь, влюбленный в странствия и познания, отправился путешествовать. Новые города, больницы, университеты, дороги, постоялые дворы.

Сведения о том, каким был постоялый двор тех времен, нам любезно предоставил нам Эразм Роттердамский. Вот какие впечатления он вынес оттуда: «Поставив в стойло лошадь, путник отправлялся в помещение, как был в дорожных сапогах и в грязи, и несет с собой свою поклажу. Для всех гостей имелась только одна общая комната, жарко натопленная. В ней часто набиралось до девяноста человек. Тут все вместе: и пешие, и конные, и купцы, и шкипера, и извозчики, и крестьяне, и дети, и женщины, и здоровые, и больные.

Один чешет себе волосы, другой обтирает с себя пот, третий чистит сапоги, четвертый рыгает чесноком; одним словом, тут такая происходит суматоха, точно при вавилонском столпотворении. А как только усмотрят незнакомца, который отличается от остальных приличным видом, то уставят на него глаза, как будто перед ними какой невиданный зверь африканский; даже усевшись за стол, не перестают на него глядеть исподлобья и, забывая о еде, не сводят с него глаз. И как бы путник не утомился с дороги, он не можешь лечь спать, пока все не станут ложиться. Тогда укажут тебе кровать, на которой простыня уже с полгода не мыта и почивай себе с богом».

Парацельса не смущали столь омерзительные условия проживания, не выдерживающие никакой критики антисанитарные условия. Он говорил: «Покой лучше тревоги, но тревога полезнее покоя».

«Не жажда покоя привела его обратно в Германию. Портрет Теофраста того времени, рисованный Гольбейном, изображает человека в расцвете жизненных сил. Черты лица молодого врача резки и привлекательны, они изобличают незаурядную силу характера, глаза смотрят смело и прорицательно из-под нахмуренных бровей. Перед нами зрелый муж, признание и цель жизни его определены, и он не остановится не перед чем, чтобы их достигнуть.

Парацельсу предстояла жестокая битва с враждебным ему врачебным миром, с враждебной его опасным новшествам церковью, с косными бюргерами. К этой битве он готовился, и он ее хотел. Кроме того, успешная врачебная практика быстро создала ему популярность.

Однажды Парацельса вызывают к Иоганну Фробену – знаменитому книгоиздателю и другу гуманистов. Фробен страдал уже давно, но теперь у него сделались невыносимые боли в правой ноге. Лечение галеновских докторов – врагов Парацельса, только усиливало страдание несчастного. Казалось, что единственным спасением больного была ампутация ноги.

Тогда у постели страдальца появился Парацельс и удивительным образом в короткий срок вылечил Фробена, который не только смог приступить к своим делам, но даже дважды в один год предпринял путешествие на книжную ярмарку во Франкфурте-на- Майне.

Тогда-то уж о замечательном молодом враче заговорил весь Базель. Вскоре Теофраст получил официальное предложение магистрата: занять должность городского врача и профессорскую кафедру в университете. Он чувствовал себя Геркулесом, способным вычистить «авгиевы конюшни» современной медицины. Его встретили недружелюбно, о нем заговорили на факультетских собраниях, зашушукались в аудиториях, засобирали всякие сплетни и сплели паутину обвинений. Распространялось гнусное стихотворение под названием «Душа Галена против Теофраста».


Что ты расхвастался больно, в чужие украсившись перья?
Славе неверной твоей краткий назначен предел.
Произносит язык твой нелепый
Только чужие слова, труд у других ты крадешь.

А Парацельс не слушал эту галиматью и говорил своим студентам: «Помните, что Бог отметил нас, наделив пороками и болезнями, дабы показать нам, что мы не имеем ничего, чем гордиться, что наше всеобъемлющее понимание на самом деле ничего не стоит, что мы далеки от познания абсолютной истины, и что знания наши и силы в действительности очень малы.

Знайте, все болезни, за исключением тех, что вызваны механическими причинами, проистекают из неведомого, и об источниках их обычная медицина знает весьма мало. Люди, лишенные силы духовного восприятия, неспособны постичь, что существует нечто такое, что невозможно увидеть, и наука о лечении внутренних болезней почти полностью ошибочно состоит в устранении причин, вызванных механическими повреждениями».

Вскоре в руках коллег молодого профессора оказался внушительный список правдивых и выдуманных сведений, пользуясь которыми они развернули враждебные действия против молодого профессора и врача. «Посмотрите на Теофраста, — говорили злопыхатели. – Он выглядит как извозчик. А где же знаки его докторского достоинства – мантия и берет, золотая цепь и кольцо? Мало того, он смеет поносить истинных врачей». Но, несмотря на все свое могущество, медицинскому факультету было не под силу добиться изгнания Парацельса и заставить магистрат отказаться от данных Парацельсу обязательств. А Парацельс с необузданной энергией и презрением ко всяческим авторитетам, с темпераментом бойца шел на завоевание своего будущего. И вот настало время, и аудитория не могла вместить всех желающих послушать нового профессора.

Но вскоре пришло печальное известие: неожиданно умер от удара его покровитель и друг – Фробен. Клеветники утверждали, что причиною смерти стали сильнодействующие лекарства Теофраста. Галеновские доктора торжествовали. И тогда Парацельс почувствовал неизбежное приближение катастрофы. Вокруг него образовалась пустота. Независимость характера Теофраста и резкость его суждений оттолкнули от него интеллигенцию и университетские круги. Врачебный мир оказался целиком в стане врагов. Вера в него как чудодейственного целителя была подорвана. Магистрату надоели распри и, кроме того, хозяева города не могли простить ему некоторых слишком свободных высказываний в их адрес.

И тут Парацельса пригласили к тяжело больному базельскому канонику, которого врачи считали уже погибшим. Это был истый католик, открытый политический враг Парацельса, но страх смерти оказался сильнее религиозно-политической вражды. За лечение богатый каноник обещал врачу крупную сумму в сто гульденов. Парацельс вылечил испуганного и отчаявшегося каноника своими лавандовыми пилюлями. Благодарный пациент прислал ему вознаграждение в размере шести гульденов. Это было публичное издевательство и оскорбление. Теофраст подал в суд иск об уплате полностью обещанной суммы. Суд отказал в иске, признав выплаченный гонорар достаточным.

Парацельс пришел в ярость от несправедливого решения суда, он не был кротким христианином, который подставляет левую щеку тому, кто его ударил по правой; он жаждал мести. Из-под его язвительного и дерзкого пера выходит листовка, направленная против неправедных судей, очевидно сильно задевшая городские власти. Такое поведение вызывает бурю негодования и злобы против беспокойного и опасного человека. Враги ликуют, друзья отрекаются от него.

Даже лучшие из учеников принесли ему много горестей и разочарований. Они приходили к нему не с тем, чтобы долгими трудами овладеть его искусством; все их помыслы были направлены на то, чтобы заполучить чудесные рецепты, выведать тайны, которые немедленно позволили бы им самим стать врачами и получать богатые дарения от благодарных больных. Они бросали его задолго до того, как чему-либо выучивались. Они гордо называли себя его учениками, но только срамили честное имя и обманывали доверчивых людей. А он им все повторял и повторял: «Знайте, что врач должен денно и нощно думать о своем больном и ежедневно наблюдать его; все свои думы и помыслы он должен направлять на хорошо обдуманное лечение больного». — Напрасно произносил Теофраст эти проникновенные слова.

Магистрат подписал распоряжение об аресте Парацельса – бунтовщика и преступника. Ему грозит заключение. Таков финал первого акта человеческой драмы, носившей название: «Революция в средневековой медицинской науке».

«Правда несет за собой ненависть», — сказал тогда Парацельс.

Вовремя предупрежденный своими немногочисленными оставшимися друзьями Теофраст бежит из Базеля, чтобы снова на долгие годы стать бесприютным странником. Горькая обида и разочарование звучат в его словах: «Мне суждено стать порочным членом высшей школы, еретиком факультета и нарушителем благочестия». В панике ему пришлось бросить в оставленном им городе свое имущество, лабораторию, рукописи и двинуться по городам и весям Германии.

Он ушел в крестьянские хижины, к простому народу. Часто не взимая никакой платы, лечил бесчисленное множество больных проказой, водянкой, падучей, подагрой, французской болезнью, чего другие врачи не делали и боялись, что навлекут на себя позор и станут презираемыми. Он же, Теофраст, напротив, считал, что станет всеми почитаем, потому что добился положительных результатов.

И еще он стал свободно проповедовать необходимость основания царства божия на земле, учить справедливой жизни. Он говорил: «Не должно быть жизни благородных бездельников, не должно быть нищенства; не место существованию за счет процентов и поземельных налогов, но каждый обязан поддерживать свое существование собственной работой, чтобы божья воля исполнялась на земле, как и на небе». Может быть, у него была честолюбивая мечта о том, что он возглавит некое новое евангелическое братство, которое разнесет по земле его учение и его славу.

Из года в год росла ширилась известность Парацельса. Возникли слухи о появлении нового Эскулапа. Этому способствовали не только удачные результаты лечения, но и уверенные манеры ставшего знаменитым врача, которые иногда граничили с шарлатанством. Но вот работы о сифилисе были глубже и вернее работ его современников и стали прочным достоянием науки только в Х1Х веке.

Кем же он был – доктор Парацельс? Гениальным ли ученым, начавшим революционное преобразование в медицине, или шарлатаном и полусумасшедшим аферистом? Современникам он представляется странными и загадочными. У него не мало горячих сторонников и почитателей, много врагов, и почти никто не может пройти мимо него равнодушно. Последующие поколения спутывают факты с вымыслами, и кажется, что нет пути к восстановлению истины. В течение многих столетий, как в калейдоскопе, сменяются оценки его разнообразной кипучей деятельности как врача, химика, писателя.

Молва упорно приписывала Парацельсу умение делать золото, и виной тому было обычное в то время представление о всяком человеке, занимающемся химией, как об искателе философского камня. Могло быть и другое. Известно много случаев, когда алхимики с помощью ловкого фокуса вводили в платиновый тигель настоящее золото, убеждая доверчивых зрителей, что на их глазах действительно произошло превращение неблагородного металла в драгоценный. Парацельс мог проделать такой опыт перед человеком, в котором нуждался, перед учеником, зная, что тот немедленно разгласит этот случай к славе своего учителя.

Он искал популярности для того, чтобы пробить дорогу своим новым научным взглядам. Он вел тяжелую и упорную борьбу с «темными людьми», чтобы завоевать себе право на преподавательскую деятельность, чтобы опубликовать свои научные труды. А часто в борьбе все средства бывают хороши.

Лучше, чем кому-нибудь другому, Парацельсу было известно, что почет и слава редко вознаграждают кропотливый труд исследователя и, наоборот, легко распускаются пышным цветом на почве сомнительных чудес и ловкого обмана. Это озлобляло ученого и побуждало в нем желание посмеяться над глупостью и легкомыслием людей – нетрудная задача для врожденного остроумия Парацельса и заманчивая цель для его желчной натуры.

Однажды случилось неожиданное – его сатира была воспринята как научное открытие. Парацельс вручил одну книгу ревностному адепту тайных наук, и вручил ее как некое великое сокровище, которое надобно было тщательно охранять от нескромных взглядов, и пусть только сам адепт воспользуется ими, а после смерти завещает книгу детям и наследникам.

Парацельс хорошо знал человеческую природу; конечно адепт поспешил хвастливо разгласить, что в его руках находится ключ к величайшим тайнам мира, и обнародовал полученную рукопись. Но послужило это не к посрамлению легковерного недоучки, а обратилось своим острием против автора. Так возникла новая фантастическая версия – Парацельс утверждает возможность создания Гомункулуса и, может быть, сам изготовил его в своей алхимической кухне. Ведь это он сказал: «Человеческие существа могут появляться на свет без естественных родителей. Другими словами, существа эти могут вырасти, не будучи выношенными и рожденными женским организмом, а посредством мастерства искусного алхимика. Искусству алхимии вполне посильно создание человека, гомункулуса – совершенно подобного человеку, но прозрачного, лишенного тела».

То был издевательский ответ, смысл его понятен каждому непредубежденному, но в умах темных людей он упрочил за Парацельсом звание мага и чародея, а врагам дал лишний козырь, чтобы ославить его обманщиком, аферистом и шарлатаном, связанным с нечистой силой. Когда один из учеников говорил, что его патрон находится в связи с дьяволом, то это было ничем иным, как доносом, угрожающим ученому сожжением на костре». (В. Проскуряков)

Легенда же о гомункулусе была в те времена чрезвычайно известна и популярна. Рассказывают, что в некоторых книгах говорилось о том, что у некоего графа в Тироли существовало десять гомункулов или пророческих духов, сохранявшихся в наполненных водой прочных бутылях. Духи были созданы самим графом и итальянским мистиком за пять недель, и включали короля, королеву, рыцаря, монаха, монахиню, архитектора, рудокопа, серафима, а также голубого и красного духов.

Духи плавали в этих бутылях и были около пяди – приблизительно 23 сантиметров ростом. Граф очень хотел, чтобы они выросли, и поэтому они были помещены в огромную кучу лошадиного навоза, которая ежедневно обрызгивалась некоей жидкостью. Навоз после такого обрызгивания начинал бродить и испускать пар, как будто согреваемый подземным огнем, и, по крайнем мере, один раз в каждые три дня, когда все было спокойно, при приближении ночи два человека покидали монастырь и шли молиться и воскурять благовония к этой навозной куче. После того, как бутыли были вынуты, обнаружилось, что духи выросли до полутора пядей, так что бутыли стали слишком маленькими для них, а у мужских гомункулов выросли длинные бороды, и также ногти на руках и ногах.

Граф кормил этих существ раз в три или четыре дня каким-то розовым веществом из серебряной коробочки. Раз в неделю вода в бутылях должна была меняться, и они вновь наполнялись чистой дождевой водой. Смену воды следовало производить очень быстро, поскольку в тот момент, когда духи оказывались на воздухе, они закрывали глаза, слабели, теряли сознание и, казалось, были близки к смерти. Эти бутыли приносили в помещение, где заседало собрание ученых мужей. Во время собрания духи предсказывали грядущие события, и предсказания эти обычно подтверждались. Они знали самое сокровенное, но каждый из них был знаком лишь с тем, что относилось к его знанию: например, король мог говорить о политике, монах – о религии, рудокоп – о минералах.

Однажды король сбежал из своей бутыли, которая оказалась запечатанной непрочно. Он пытался соскрести ногтями печать с бутыли королевы и освободить ее. Слуги графа после долгой погони поймали короля, который из-за продолжительного пребывания на воздухе и недостатка требуемого элемента был близок к обмороку. Его вернули в бутыль – не без того, однако, что королем был расцарапан нос, принадлежащий высочайшей особе.

По-видимому, в последующие годы граф начал беспокоиться о спасении своей души, стал считать несовместимым более с требованиями своей совести держать этих духов в своей власти и избавился от них каким-то не упомянутым в записях способом.

Вот такие удивительные истории воспринимались как действительно происходившие на земле.

Но и в удивительных воззрениях Парацельса жили идеи, созвучные, быть может, невероятным. Для него человеческий организм был неразрывно переплетен с необъятным пространством Вселенной.

«Существует общая связь между Макрокосмом – всей Вселенной и Микрокосмом – малым миром, то есть человеком, но так же существуют взаимные связи и воздействия между отдельными их частями, и каждая часть великого организма действует на соответствующую часть малого организма, подобно тому, как различные члены человеческого тела тесно связаны и влияют один на другой, проявляя взаимную симпатию. Существует сильнейшая симпатия между желудком и мозгом, между грудными железами и маткой, между легкими и сердцем.

Вся полнота Микрокосма изначально заложена в эликсире жизни, нервном флюиде, сравнимым с жидкой мозговой субстанцией, в которой содержится природа, качество, характер и сущность живых существ. Жизнь в человеке есть звездная эманация или бальзамическое влияние, божественный невидимый огонь, сокрытая эссенция или дух. У меня нет лучших слов для ее описания. Человек есть дух, и он имеет два тела, неразрывно связанные воедино, — элементарное и звездное. Эти два тела образуют одного человека. Когда человек умирает, элементарное тело его возвращается к элементам земли. Тело, созданное из звездных, астральных элементов подвержено влиянию планет.

Звездные потоки, создаваемые воображением Макрокосма, воздействуют на Микрокосм и порождают в нем определенные состояния и, соответственно, астральные потоки, вызываемые воображением и волею человека, порождают определенные состояния во внешней природе, и потоки эти могут распространяться весьма далеко, ибо силе воображения подвластны все пределы, коих достигает человеческая мысль. Астральные потоки одних воздействуют на других, осознанно или неосознанно, и если это будет понятно должным образом, нас перестанет удивлять, что мысль человека порождает изменения в Мировом разуме, приводящие к воздушным явлениям, вызывая ветры, дожди, бури, град и молнию.

Истинный человек не есть человек внешний, но душа, сообщающаяся с Божественным духом. Душа есть тень – эфирный двойник тела, озаренная духом, и потому она имеет сходство с человеком. Она ни материальна, ни нематериальна, но причастна и одной и другой природе. Внутренний – звездный человек создан из того же Хаоса, в котором содержится то, из чего был сотворен мир, что и Макрокосм, и потому способен разделять мудрость и знания.

Он может обрести знания обо всех созданиях, ангелах и духах и научиться понимать их свойства. Он может познать из Микрокосма значение символов, что окружают его, таким же образом, как получает он знание языка от своих родителей, ибо душа его есть квинтэссенция всего сотворенного и с симпатией связана со всей природою; и потому всякое изменение, совершающееся в Макрокосме, может быть уловлено эфирной эссенцией, окружающей его дух, и быть постигнуто и осознано человеком.

Астральная жизнь наиболее активна в человеке, когда его физическое тело спит. Звездный человек в это время бодрствует и действует через астральное тело, иногда вызывая пророческие сны, которые человек помнит после пробуждения и на которые он может обратить внимание. Внутренний человек есть человек истинный, и ему ведомо более, нежели человеку из плоти.

Сны могут быть чистыми и нечистыми, мудрыми либо глупыми, значительными либо бессмысленными – соответственно тому положению, которое занимает человек в отношении света природы. Когда элементарное тело отдыхает, звездное тело бодрствует и действует, ему не нужен ни отдых, ни сон; но когда элементарное тело бодрствует, деятельность звездного тела ограничена, и движения его затруднены и скованы, как у заживо погребенного.

Качество снов будет зависеть от гармонии между душою и Мировым Разумом. Ничто не откроется тем, кто самоуверен и кичится своим мнимым знанием внешних явлений, но не обладает настоящей мудростью, ибо извращенное действие их ума противоречит гармоничному действию Мирового Разума и отталкивает его. Сферы их душ становятся узкими и ограниченными и неспособны раскрыться всеобщему. Они остаются самодовольными, погребенными во мраке собственного невежества и недостижимыми для света природы. Внимание их всецело поглощено дымом свечи их материального разума, и они слепы к свету духовного солнца.

Пророческие сны происходят оттого, что человек имеет звездное тело, связанное с субстанцией Мирового Разума, с которым общается, когда внимания его не требуется телу физическому. Все, что происходит в мире внешнем, отражается в мире внутреннем и проявляется в виде сна. Существуют сны сверхъестественные; они суть вестники Божьи, посылаемые при приближении большой опасности. Такой сон послан был волхвам Востока, когда Ирод задумал убить новорожденного младенца. Подобный сон видел Иосиф перед тем, как отправиться в Египет, чтобы спасти Марию и Христа.

Существуют люди, природа которых столь духовна, а душа столь возвышенна, что они могут достигнуть высших духовных сфер в то время, когда тела их спят. Люди эти видели Славу Бога, счастье спасенных и муки грешников, и они не забыли своих снов при пробуждении, но помнили все увиденное до конца своих дней. Подобное возможно, и величайшие таинства могут открыться духовному сознанию. Если мы горячо возжелали этих даров и молимся с неослабевающей верою во власть Всевышнего, которая основана на нас самих, мы можем обрести способность узреть Таинства Бога и постичь их, как постигли их Моисей, Исайя и Иоанн.

Художники и ученые порою получают во сне указания касательно того, что они желали знать. Воображение их было в ту пору свободно и начало творить чудеса. Оно призвало к себе астральное тело кого-либо из философов, и тот передал ему свои знания. Подобное случается не так уж редко.

Некоторые люди, будучи влюбленными и не находя взаимности, порою пользуются случаем повлиять на тех, чьей любви они желают, являясь им во сне. Они пишут собственной кровью свое имя на листах бумаги, и кладут эти листки под подушку или под кровать избранника; и тогда человек этот может увидеть предполагаемого возлюбленного во сне и полюбить его.

Глубокая вера и хорошо развитое воображение – вот два ключа, открывающих дверь в храм магии. У человека есть видимая и невидимая мастерская. Видимая мастерская – есть тело, Невидимая же – есть воображение. Солнце дает свет, и свет этот неосязаем, но мы чувствуем его тепло. Воображение есть солнце души человеческой, действующее в своей сфере подобно тому, как Солнце земли действует в своей. Где действует земное солнце, зерно, брошенное в землю, прорастает и развивается, подобным же образом действует солнце души, вызывая к жизни душевные формы.

Смерть человека есть ни что иное, как завершение его каждодневных трудов, уход эфира жизни, угасание природного света, исчезновение бальзама жизни, возвращение в материальное лоно. Природный человек обладает элементом земли, земля есть его мать, и в нее он возвращается, утрачивая свою природную плоть; но истинный человек возвратится в день воскрешения в другом, в духовном и прославленном теле.

Жизнь сама по себе не может умереть. Это вечная сила, которая всегда существовала и будет существовать. Уничтожение даже частицы жизни стало бы для Вселенной невосполнимой утратой. Жизнь – проявление Бога, и она будет существовать всегда, пока живет Бог».

Так говорил Парацельс – и слова эти вдохновляют душу.

«Но он был врачом, а не магом. Зададимся же вопросом: были ли столь уж блестящими его практические успехи в области врачевания? Конечно, нет. Легенде принадлежит и сам Парацельс – чудодейственный исцелитель всех болезней. Однако он был только смелым новатором, зачинателем переворота в медицинской науке. В молодости склонялся к преувеличению практических результатов своих новшеств, но позднее ясно осознал, что начатому им делу предстоят долгие годы и века развития и борьбы.

Его словами были следующие: «Быть может, со временем зазеленеет то, что сейчас только зарождается. Я знаю, монархия разума будет принадлежать мне, слава будет со мною. Я не возвеличиваю себя, но природа возвеличивает меня, ибо я рожден природою и следую ей. Она знает меня, и я знаю ее».

Легенда, как жизнь, раз возникнув, имеет свою судьбу и свое неизбежное цветение и созревание. Завершение легенды о Парацельсе – фантастическая версия о его смерти. В Зальцбурге он якобы пировал в обществе своих коллег, составивших против него заговор. В разгаре пира был схвачен их слугами и наемными убийцами, которые сбросили его в пропасть. При падении он сломал себе шею. Такой род убийства враги изобразили потому, что никаким другим способом невозможно было его убить.

Когда Теофраст Бомбаст фон-Гогенгейм – Парацельс действительно умер, рукописи его остались валяться в пыли архивов, на полках библиотек хранились забытые его книги. Тут случилось непредвиденное: в мир вошел доктор Фауст и незримо начал свое победное шествие, привлекая к себе фантазии и сердца.

Великий Иоганн Вольфган Гете, работая над «Фаустом» знакомился с биографией и произведениями Парацельса, отдельные детали гениальной поэмы свидетельствуют о том, что поэт частично использовал этот материал. Однако важны другие, более общие черты, которые роднят Парацельса с Фаустом. В естествоиспытателе и философе Парацельсе фаустовской чертой было стремление к коренному переустройству мира. Фаустовскими чертами его стали: величайшая творческая активность, безбоязненная критика сущего и неуклонная борьба за новые правильные пути». (В. Проскуряков)

На могильном камне великого врачевателя было написано: «Он неизлечимые болезни идеальным искусством излечивал».