В европейский мир пришли Новые Времена.


</p> <p>В европейский мир пришли Новые Времена.</p> <p>

Европа, пережив бурные события всей своей предыдущей истории, оставив позади времена варварства и Возрождения, рыцарей и Титанов от искусства, сделала еще один шаг и вступила в так называемое Новое Время, главной чертой которого стало возведение престола Ее Величеству Буржуазии. До развитых форм капитализма Европе еще ой как далеко и к варварству она гораздо ближе, нежели к такому простому обустройству человеческого быта, как ванна, туалет, обеспеченные надежной канализационной системой.

Но первый шаг сделан. Уходит в прошлое натуральное хозяйство, при котором все производимое внутри одного хозяйства им и употреблялось, а лишь немногие товары менялись на другие товары в другом хозяйстве. Пришло время промышленного производства, называемого в те времена мануфактурой. Сначала промышленные предприятия были мелки и редки, однако вскоре мир в деле освоения капиталистических форм развития побежал рысцой, переходящей в полный галоп.

Европейцы теперь уже живут с новым ощущением своего жизненного пространства, которое расширилось благодаря войнам, торговле и великим географическим открытиям, раскрывшим людям мир до пределов Земного Шара. Более того, развитие науки стало оттеснять на второй план гуманистическую книжную ученость, осознание того, что Земля вовсе не является центром Вселенной, низвергло и Человека с его пьедестала — представление того, что он является центром необъятного мира, и идеалы Возрождения переродились в понятиях людей в грандиозную Утопию. Наиболее ярко эту мысль выразил французский философ и математик Блез Паскаль. Он предупредил не в меру возомнивших о себе людях: «Пусть человек подумает о себе и сравнит свое существо со всем сущим, пусть почувствует, как он затерян в этом глухом углу Вселенной, и, выглядывая из чулана, отведенного ему под жилье, — я имею в виду земной мир, — пусть уразумеет, чего стоит наша Земля со всеми ее державами и городами и, наконец, чего стоит он сам. Человек в бесконечности – что он значит?»

Не правда ли, есть о чем задуматься? Но надо решать и насущные проблемы. Несмотря на обилие все продолжающихся войн, торговля стала занимает в общении с другими народами все более и более обширное место. К сожалению, надо признать: работорговля тоже входила в сферу торговых услуг.

Развитие науки, изо всех сил сдерживаемое священнослужителями под всяческими религиозными запретами, практически не только топталось на месте, но и отстало в некоторых аспектах от науки античных времен. В то время как передовые ученые бились над дифференциальными исчислениями, по улицам шествовал крестный ход с мощами. «Это был своего рода живой праздник смерти. – годовщина сдирания кожи с какого-то многострадального мученика. Люди увидели священный череп и в придачу несколько костей, украшенных цветами и драгоценными камнями. Их несли под звуки свадебного марша.

Монахи шли следом, скрестив руки в суровом молчании, они пели нечто весьма плачевное, гнусавили, захлебывались, курлыкали. Солдат оказалось едва ли не больше, чем духовенства; но ведь для поддержания религии требуется много штыков, и если с одной стороны преподается благословение, то издали вместе с тем должны слышаться многозначительные раскаты пушечной пальбы.

Всякий раз, — признается великий Гейне, — как я вижу такой крестный ход, где под горделивым эскадроном войск уныло и скорбно шествует священство, меня охватывает болезненное чувство, и мне начинает казаться, что я вижу, как нашего спасителя ведут на место казни в сопровождении копьеносцев.

Что останется в удел аристократам, если отнять у них венценосный источник их существования, если короли сделаются достоянием народа и начнут добросовестно и умеренно править в согласии с волей народа, единственным источником всякой власти? Что станут делать попы, если короли поймут, что несколько капель священного елея ничью голову не предохранят от гильотины, а народ с каждым днем все больше и больше будет проникаться сознанием, что обладками не будешь сыт. Ну что же, — тогда аристократии и духовенству ничего не остается, как только соединиться и начать происки и интриги против нового порядка в мире.

Однако напрасны эти усилия. Новый порядок – пламенный гигант, спокойно движущийся вперед, не обращая внимания на злобное тявканье попиков и дворянчиков под его ногами. Какой вой поднимают они всякий раз, когда обожгут себе морду, коснувшись ноги гиганта, или когда он нечаянно наступит им на голову, так что оттуда брызнет мракобесный яд! Тогда злоба их с особой силой обрушивается на отдельных сынов века и, бессильные против масс, они пытаются охладить свое трусливенькое сердце, накидываясь на личности».

Пока не разрешен еще был вопрос о том, кто вокруг кого вращается: Земля ли вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли, существовали фантазии о ближайшей нашей соседке – Луне.

«Вот сияет на ясном небе полная Луна. Одни говорили, что это слуховое окошко на небе, сквозь которое светился слава праведников, уверовав в рассказы древних, утверждавших, что Вакх, содержащей в поднебесье таверну, пользуется полной Луной, как вывеской; кому-то пришло на ум, что диск этот – медная подставка на которой Диана гладит Аполлоновны брыжи, а иной предполагал, что это ничто иное, как само Солнце, — скинув с себя к вечеру лучи, оно поглядывает в дырочку, желая проверить, что делается в мире в его отсутствие; другие говорили, что Луна такой же мир, как наш, причем наш служит для него Луною. А многие предполагали, что Луна – это рай для земных праведников». (Сирано де Бержерак).

В период Нового Времени западная цивилизация сделала шаг вперед и обогнала восточную. Как же это случилось?

Во-первых: для западных стран, слабых изначально перед восточными странами, было делом жизни, засучив рукава, приняться за усиление своих границ и армий. Иначе Восток подчинил бы их себе. Это закон жизни: если слабый позволяет себе оставаться слабым – он перестает существовать.

Во-вторых: западная цивилизация, юная по сравнению с цивилизациями Древнего Востока, шагнула вперед и стала обгонять его страны благодаря тому, что в Европе жизнь общества регламентировалась хоть какими-то, пусть и чахлыми, но все же законами, на Востоке же правители были столь полновластны в своих действиях, что всяческие законы беспрекословно заменялись их безукоснительным повелением. Правила, так сказать, одна голова, а, как мы знаем, много голов – оно лучше получается.

В-третьих: в Европе стремление людей к выгоде, к собственному обогащению стало нормой жизни, конкурентная борьба на рынке повлекла за собой усовершенствование товаров, преуспевание вырвавшихся вперед мануфактурных производств, заменивших собой ремесленнические, обогатили их, а вслед за тем обогатили и государства. Запад с успехом воспользовался своими психологическими знаниями: желанием людей применить свою предприимчивость и, благодаря этому, разбогатеть. Восток же все еще цеплялся за важность интересов общины, касты, а не отдельного человека.

И все же в ХУП веке Европа еще патриархальна. По всем ее городам и весям самые высокие здания – это колокольни, самые громкие и раскатистые звуки – это колокольный звон, возвещающий бескрайнему куполу-небу о земных радостях и печалях. В церкви народ приносит свои покаяния и мольбы, но они достаточно однообразны и мы не будем к ним прислушиваться, а лучше побродим по улочкам некоего европейского городка, посмотрим как живут люди, прислушаемся к их разговорам.

На улочке вечереет, сероватые сумерки несут с собой тревожное ощущение и повседневная грязь становится еще виднее, но вот-вот фонарщик с факелом подойдет к каждому столбу и зажжет огонек, тогда мир немного преобразится. К харчевне подтягивается немудреный народишко, отпахавший свою долю вклада в дело строительства капитализма. Сейчас трудовой вечер начинается у половых-официантов. Один из них несет две кружки крепкого виноградного вина завсегдатаям харчевни. Оба неторопливо отпивают глоток, другой, потом завязывается неторопливый разговор.

Один говорит:

« — Помнишь, как мы с тобой играли детьми на набережной, где надувались ветром крылья наших корабликов?

Другой отвечает:

— Игрушечные кораблики уплыли. Теперь золото – наш бог. Его звон – небесная музыка. А происхождение богатства – это или чудо, или преступление, оно всегда покрыто мраком. Никто не решается осветить своим фонарем эту опасную тему. Я хочу сказать, что богатства создаются грабежами, пиратством, захватом чужого наследства, убийством, войнами, спекуляцией. Лучше не думать об этом. Давай-ка выпьем и споем. Выпили. Запели на разные голоса:


О король Гамбринус, наливай полней,
Для своих питомцев хмеля не жалей!
Гаркнем клич погромче, чокнемся звончей, —
Тост наш всем известен: пей, пей, пей!

Тут крик, гам, шум поднялся в харчевне. Оказывается один посетитель другого обворовал. Дело привычное. Драка началась, потасовка.

— Что это тебе вздумалось у меня красть, — кричит один и долбит вора по голове увесистой ложкой. – Сейчас ты у меня повертишься и изрыгнешь пиво, которым ты накачался за мой счет. Ну, давай! Давай!

Звучит глухой удар в поддыхало, и незадачливый пойманный вор стрелой вылетает из харчевни, чтобы последовать требованию бьющего.

Тщедушная сгорбленная старушечка, с усмешкой много повидавшего на своем веку человека, радостно щебечет своим беззубым ртом:

— Вылазь-ка ты из своей блевотины, пойди, окунись в речке. Смой с себя эту мерзость. Пусть пречистая дева получше почистит твой дрянной желудок. Одним словом, иди ты в задницу. У меня веселое сердце; пусть я стара, а бодрости мне не занимать; годы меня иссушили, живости же не отняли, и ветхая моя кожа весело губит под барабанными палочками судьбы: «Жить!.. Жить!.. Жить!..» Люди говорят: «Бес в ребро толкает тебя!» Добро бы еще один. А ведь их при мне не то семь, не то семьдесят семь.

Матушка моя, надо вам сказать, до того обожала дьяволов этих, что зачала меня во время бесстыдных празднеств великого шабаша. А потом удостоилась высшей чести и всей своей жизни увенчания: сожгли ее, матушку мою, на главной площади, на медленном огне, как оно и быть должно, как случается со всеми женщинами в нашем роду. Да как же мне и не быть колдуньей-то, если я от колдуньи родилась, и дочери мои с малолетства носятся верхом на помеле, не дать ни взять – настоящие чертовки, отъявленные и прожженные: чьи же они отродье, как не дьявола?

Заскучала я что-то по нему. Ах, да где же ты скрываешься, мой любовничек жупельный, где твои золоченые рожки, и копыта с расщепом, и холодный неугомонный хвостик? Ведь я дую в волынку только затем, чтобы ты меня услышал, а вовсе не для того, чтобы доставить удовольствие собутыльникам моим.

Повеселила веселая старушка незамысловатую харчевную братию: ха-ха-ха! Кружки по столу: бряк-бряк, бряк. Ноги под столом: топ-топ-топ.

На весь этот гвалт не обращают никакого внимания друзья-рифмоплеты, связанные между собой взаимной враждой.

— А ну-ка, выверни наизнанку свой роскошный плащ, — говорит один другому, смачно икая. – В него ты кутаешь свою тщеславную душонку. Ты не прочь выпить и поесть, но только за чужой счет. Ты ожиревший прихлебатель, ходячая колба, в которой бурлит ядовитый настой злословия, сдобренный поэтической желчью; ты никудышный рифмоплет, сочинитель пасквилей и похабных куплетов; ты шпион инквизиции, ты сообщаешь куда следует о речах своих развеселых собутыльников, откровенных излияниях истинно глубокомысленных людей.

— Несчастный! — отвечает собутыльник. — Ты так хорошо знаешь обо всем этом и оставляешь меня в неведении моих пороков! Что же ты раньше-то молчал? Я исправлюсь, богом клянусь, исправлюсь…

— Ладно, хлебай за мой счет, но знай: скоро ты лопнешь, как переполненный мочевой пузырь, погаснешь, как бумажный фонарь, мерцающий в чаду попоек, и дьявол набьет тебя соломой, и ты станешь чучелом, чему я буду очень рад.


Придет пора, и ты умрешь,
И в гроб тебя положат.
И черви лишнюю дыру
В заду твоем прогложут.

— Дай-ка мне на эту лишнюю дырку кусочек колбаски, чтоб ее поплотнее заткнуть.

А вот стенает в стороне подвыпивший одинокий лирик:

— Тишина!.. Кругом тишина… Сплошная тишина… Как трудно породить отклик в этой бездне!.. Бросаешь в нее самые прекрасные слова, бесценные алмазы – и не звука в ответ. Никогда не удавалось мне пробудить эту бездну… Да и много ли было подобных мне с тех пор, как люди томятся под гнетом тишины? Большинство из них только бессильно заламывают руки – им нечего бросить в бездну кроме своего глухонемого отчаяния. И они ненавидят нас. А я… я обманулся… возомнил себя великим, завалил бездну грудой слов, замаранных испражнениями своего мозга!.. Да, да, так оно и есть…

С низко опущенной головой лирик покидает харчевню – обитель тупых пьяниц. Невдалеке он видит старого ворчуна, вышедшего перед сном взглянуть на небо.

— Надо же, вызвездило! – доносятся тоскливые звуки. — И кому только принадлежат все эти звезды? Знай горят в чистый убыток, уж это точно. И луны нет. Украли ее. А когда вернется, от нее останется только краешек. Смотри-ка, как совы разлетались! И кто им платит, этим ночным сторожам?.. Девушка, а чего это ты бродишь, словно приведение в белесом свете начинающейся ночи? Вот попадешься злодею в руки.

— Да на меня никто и не взглянет, — отвечает существо, принадлежность пола которого определить крайне сложно. — Я плохо одета, — продолжает несчастная бедняжка. – У меня нет ни ярких платьев, ни драгоценностей, а вместо духов лишь запах нищеты.

В этот момент из закоулка выскочил шелудивый пес и облаял обоих звонким лаем с подвываниями на низких тонах.

А вот бормочет во сне человек, будущий член буржуазного общества:

— Где я?.. В золоте… Какой великолепный сон!.. Волшебная ночь… Золотые стены… Золотая тишина… Я сам тоже из золота, я стал круглым, как монета, а посередине – мое лицо… Я вдыхаю золотую пыль, золотые пары… Золото течет в меня через рот, через ноздри, через уши… Слюна у меня стала золотистая… Я купил земной шар и все, что на нем существует, — океаны, горы, империи, народы, развалины. И времена года, и грозы, и все мироздание… Однако, быть может, очень нерасчетливо я поступаю, я ведь могу потерять на этом, когда наступит конец света…

Но пока наступает утро и на площади готовится для развлечения народа очередная казнь. Тот, кого должны вот-вот отправить в объятия смерти, кричит с эшафота:

— Смотрите на мою казнь, веселые и грозные, понося судей и восхваляя жертву! В награду вы увидите, как изрыгну я свою душу, увидите великолепнейшую из всех гримас, что искажали когда-либо человеческое лицо! Вы в этот день устройте мрачные празднества в честь жаждущего крови бога. Многого я не прошу: удавите несколько священнослужителей и ученых законников, оскверните храм, предайте огню город, который увидит мой конец. Свершите это, и ваши славные деяния напутствуют меня в вечность.

И прошу вас, хватит трагедий! Кто из вас будет петь? Хорошо бы попеть вместе, посмеяться! Стоит ли проводить последние часы, возмущаясь, переживая свою извечную злобу? Споем! И ждущий казни запевает:


Однажды старый папа Ной
Изволил нагрузиться.
Он под лозой лежал хмельной,
А дочка – озорница…
Кричит: сестрица, помоги
С папаши стягивать портки…

Народ весело подпевает висельнику. Однако, надо отметить, что далеко не все казнимые так преотлично ведут себя на эшафоте.

В противоположной от эшафота части городской площади кукольник за ширмой держит в руке грустного Пьеро в белоснежном балахоне и со слезой на щеке. Он произносит его монолог:

— Я танцую в честь Смерти! Танцую свое освобождение! К другим она приходит в дом, как вор, а я радуюсь ей. Танцую торжественное погребение, уход в небытие этой разнузданной куклы. Скорее! Опустите ее в подземный склеп, пролейте потоки святой воды. Смерть – благодетельница, я желаю ее прихода. Она пришла очень быстро, она всегда тайно бродит вокруг, свои здешние владения она делит с Безумием.

Кому-то из зрителей осточертел монотонный монолог и он прокричал стоящей неподалеку от него потаскушке:

— Шлюха, сука, иди сюда, я ущипну тебя за твою жирную задницу! Получишь несравнимое удовольствие!

— Жалкий болван и богохульник, — ответила весьма и весьма потрепанная девица с гордо поднятым подбородком. — На придворном языке не говорят «задница», а говорят «оборотная сторона тела». Помяни мое слово, тебя схватят стражники за оскорбление «госпожи прописной морали».

В соседнем доме эту перебранку слышат, но не слушают двое влюбленных. Они, подобно царю Соломону, пропевшему свою «Песню песней», лаская друг друга, произносят:

— О возлюбленный мой! Ты сверкаешь как мрамор и рассекаешь воздух как скульптура на носу корабля.

— О возлюбленная моя! Ты несешь в себе свет, как звезда или светильник, чтобы я лучше видел очертания твоего тела. Только я тебя касаюсь, как ты издаешь мелодичные звуки, о, округлая, как лютня. Да наступит скорее то мгновение, когда смолкнут птицы под куполом неба, и я избавлю тебя от гнета любви в молчаливой схватке, из которой ты выйдешь сладостно изможденной, с торжествующим блеском утомленных глаз. И я буду ласкать твой живот, как лакомка – вазу с фруктами.

— О возлюбленный мой! Силы мои иссякают, я мечусь в расставленных тобой сетях, я жажду, чтобы ты отнял мое дыхание.

— О возлюбленная моя! Мы до краев переполнены сладкой негой, мы оба излучаем нестерпимую благодать, — так пусть же Млечный путь теплой струей прольется на наши тела, сплетенные в живое соцветие. Ты будешь ступать медленно, отягощенная сокровищем, сокрытым в твоем лоне, и отныне я буду вслушиваться в твое молчание, чтобы уловить под твоим сердцем биение еще одного крохотного сердечка. Мы оставим по себе память, и нет на свете более гордого, вечного и отважного, чем эта плоть, отдающая пеплом нашего времени.

И тут с небес раздается леденящий душу хохот и замогильный голос трубит:

— Жалкие людишки, глухая и слепая ко всему парочка. Ваши кости будут валяться в трещинах земли среди гниющих папоротников и обвалившихся камней. Ваши страстные жесты отпечатаются в вязкой грязи. Прах самца и прах самки будет унесен приливом в океан. Смертные любовники, торопитесь растянуть на целую вечность жалкие миги любовных содроганий. Ваши страдания бесплодны, ибо предсказано, что красный огонь загорится в созвездии Большой Медведицы, и творение божие, содрогнувшись от ожога, превратится в пламенный столб.

И тут проигнорировавший глас небес, но подслушавший любовный лепет ветхозаветных влюбленных никчемный пьянчужка с поэтическим даром души вторит им:

— Я тоже небесное тело… я тоже небесное тело: мой нос так и светит в ночи! Нежный зефир попадает ко мне в плен, я давлю его в мехах, как виноградные гроздья, и он выходит из них музыкальными звуками. Му-у, кря-кря, фью-фью! Природа, возлюбленная природа, сейчас твой любящий сын, который по твоему примеру довольствуется тем, что живет и наслаждается, восславит тебя благовонным гимном – или нет, — прежде всего я восславлю тебя, о всевышний, заключенный в природе, как желток в яйце.


В начале мира слово было,
И было сущей болтовней:
Оно длиннотами грешило,
Хоть и кичилось новизной…

О всевышний, ты так весомо проявил себя, бросив камень в мою черепушку. А я держу землю в любовном объятии, показывая тебе свой собственный вонючий зад! О земля, ты – это сфера, а я – другая; мы прижались с тобой брюхо к брюху. Ты благодушна, земля, ты несешь в себе столько чудес, в том числе и меня самого… А пригублю-ка я еще сладенького винца и спою-ка еще одну свою любимую песенку:


Я сам привык свой крест нести,
Не уповая на подмогу:
Ничуть не легче с кем-то в ногу
Плестись по крестному пути…

Уткнувшийся грязной физиономией в грязный стол другой, засыпающий на ходу, пьянчужка бормочет поющему:

— Ты что не слышишь – уже бьют куранты. Заткнись-ка поскорей со своим мадригалом…

А на улице действительно давно толпятся люди и глядят в небо. Комета – грозное светило пролетает по нему, волоча за собой огромный хвост. Крохотные человечки перед ней в полном смятении.

— Смотрите, смотрите, комета всего одна, а какая неотвратимая, пожирающая, яростная, безжалостная. Она стремительно опускается на город, как огненный таран.

Другой наблюдающий куда как горячее предыдущего обсуждает сложившуюся обстановку:

— А ну, скотина, горячись, изрыгай пену, фыркай! Дорогу, дорогу, Несущему Смерть! Бейте в набат, готовьте катафалки, зажигайте поминальные свечи, смачивайте кропила, скрежещите зубами, плачьте кровавыми слезами, глотайте пепел, пожирайте один другого, бейте налево, бейте направо, бейте вверх, бейте вниз, жгите ладан, испускайте ваши зловонные души, Я несу вам радостную весть: грядет конец света! Мир, старый мир скоро погибнет! У-лю-лю!


В злодействе есть свое величье, —
Оно готово из меня
Прорваться языком огня.
Прыжок… Удар… И кровь добычи
Взахлеб сырая пьет земля!

Бросившийся на колени, отчаявшийся, угнетенный страхом молит:

— О боль… О страдание… Кровь леденеет в жилах, волосы дыбом встают… Горе нам, горе!.. Великий Несущий Смерть, трижды великий Несущий Смерть, помилуй, помилуй! Ты видишь – мы в смятении! В своей жалкой жизни мы, ничтожные, часто призывали тебя. Втоптанные в грязь, мы испускали стоны, мы были избиты, оборваны, поруганы, голодны и наги. Но даруй нам жизнь, дай нам еще хотя бы день прожить в нашем убожестве. Мы не боимся умереть, мы боимся, что больше не будем жить!

Страх и ужас в сердцах людей. Еще один безумец мечется по площади.

— Скорее! Смерть и огонь! Огонь и смерть! Все в небытие! Жернов кружится! Все сжирает! Бич сокрушается! Возвещаю конец вселенского фарса! Сегодня день божественного отмщения! У-лю-лю!

— Тревога! Он идет, он уже пришел. Кто же он? – вопрошает отчаянный и отчаявшийся богохульник и отвечает. — Смердящий фигляр, кошмарный скоморох, костлявый могильщик, траурный комедиант, червивый оборотень, зловещий паяц последней смуты, свежеватель, пожиратель, душитель, потрашитель, испепелитель, живодер, пагубный страхолюд, непостижимый призрак! Пришел тот, кого никто не ждет.

Занимайте места. Сегодня в театре жизни грандиозное зрелище – все загорится, взорвется, обрушится – такого вы еще никогда не видели! Такого вы больше никогда не увидите! Представление дается только один раз! Тащите сюда свои угрызения совести, свои реликвии, завещания, ночные горшки, золото и деньги. Он пришел. Осознайте это! Высморкайтесь и подотритесь! Куча мала! Ручаюсь головой – места хватит всем, и все места одинаковы: не будет первых, не будет последних! У-лю-лю!

Вертится словно веретено баба вокруг себя и верезжит:

— Во всем виновата Ева, Ева виновата! Ну и сука же она была! Яблочка ей захотелось. Проклятая первогрешница.


То яблочко передо мной
На дереве греха висело,
Потом иссохло, почернело,
И начал отдавать гнильцой
Сей плод соблазна перезрелый
С потрескавшейся кожурой, —
Тогда-то я его и съела.

Носятся-мечутся людские голоса под небесной кометой.

— А я слышал, что в старости праматерь человеческая пила запоем, как последняя скотина.

— Кто сказал, какой дурак, что деньги не пахнут? Они пахнут падалью.

— У-лю-лю! Тебя пришпоривает Вельзевул! Лягайся, брыкайся, удирай, улепетывай! В преисподнюю, все в преисподнюю, к черту, к черту, в чертову преисподнюю! Скорей, скорей – очертя голову! Страх – вот двигатель милосердия, а вы все были немилосердны в жизни. Смерть! Смерть!

— Как я буду хохотать из глубины пространства, когда увижу, что эта ничтожная обуглившаяся звездочка уносится в неизвестность!

— Однако признайте, что не все на ней было так уж плохо.

— У-лю-лю!.. А теперь встретимся с чертями. Можете не беспокоиться: это ребята игривые, резвые, своенравные, изобретательные. А уж о ведьмах и чертовках и говорить не приходится. И да поможет нам Князь Тьмы!

— Я знаю, все знаю: еретики во всем виноваты. Мы сожжем отродье еретиков, и болота, кишащие лягушками, покроются лилиями, а заразные лужи превратятся в тенистые таинственные луга, в загадочные сады, где будут порхать и плясать ангелочки, кудрявые ангелочки с пухленькими ягодицами.

Хилый тельцем монах в рясе цвета конского помета вознес к пылающему небу свои трепещущие длани:

— Да разверзнутся небеса и прольют на вас кипящую смолу, серу, вар! Да взорвется комета! Да столкнутся созвездия! Да обрушатся скалы! Да ополчатся на вас, пылая местью, стаи гидр и эскадроны ангелов в боевых доспехах! Губи, убивай, красная Смерть; режь и жги, как сказано в Писании! Зверь вырвался на волю! Время остановилось!..

Хвостатая комета с удивлением повзирала на это светопреставление на земле и улетела. Конец света не пришел.

— У-лю-лю! Ах ты, блевотина комета, бледная спирохета, катись куда подальше! – прокричали ей вслед осчастливленные людишки.

Так от нечеловеческого усилия раздавить земной шарик Смерть надорвалась и скоропостижно скончалась.

Незадачливый пьянчужка на радостях завопил во всю глотку:

— Восславим Вседалекого, Всеневидимого, Всебесстрастного! Какое счастье – снова жить! А ну-ка, бочоночек с вином, дай-ка я разрушу твою девственность. Я знаю, вначале была жажда. Слово уже потом. Буль-буль-буль!…Выпью все, а то ведь всемирный потоп начался из-за того, что пьяниц на земле не хватало, и никто не подошел к плохо закрытому крану бочонка, чтобы отхлебнуть хоть малость из него.


Запели пташки понемногу,
Замельтешил паук в стогу,
И сударь Феб готов в дорогу, —
Кому б всучить такой пейзаж?
А вместе с ним — мою изжогу
И вековечную тревогу –
Любого пьяницы багаж.
И, помочившись на дорогу,
Продолжить путь привычный наш:
Кто всех пьяней – всех ближе к богу!

Возлюбленная, не обращая внимания на то, что приходил конец света и ни с чем ушел восвояси, лежит рядом с возлюбленным своим. Она спрашивает его:

— Возлюбленный мой, есть ли у тебя ключи от тайны?

Он отвечает ей:

— Возлюбленная моя, разве тебе неизвестно, что у тайны нет ключей?

Тогда она лепечет ему ласковые, святые слова:

— Ты не прав, возлюбленный мой! Есть тайны и есть ключи от них. Мир исчезает и возрождается с каждым твоим поцелуем. Ты прекрасен, но наш сын будет еще красивее, чем ты! Таковы ключи от тайны…» (М. де Гельдерод)

Так жил и продолжал жить мир в каждом своем укромном уголке.