Выжженные солнцем просторы Древнего Египта.


</p> <p>Выжженные солнцем просторы Древнего Египта.</p> <p>

Не одни шумеры с кроткими и доброжелательными глазами глядят на нас из глубины тысячелетий. Примерно в это же время, быть может, одним или двумя столетиями позже в долине великой реки Нил появились стройные смуглые люди с характерным миндалевидным разрезом глаз и чуть припухшыми выразительными губами. По всей вероятности, — это потомки североафриканских племен, вышедших из песчаных недр пустыни Сахары.

Во всяком случае данные ученых указывают на родство древнейшей цивилизации Египта с культурным наследием Сахары. В те времена, когда Сахара не была еще засыпана жгучими песками и не являла собой сплошную бесплодную пустыню, ее жители прославили свою родину замечательными наскальными рисунками, заметно отличавшимися от остальных наскальных рисунков, разбросанных по древним пещерам всего Земного шара. Художники этих мест изобразили фигурки людей и животных столь не похожими на обитателей земли, что при бурной фантазии можно было бы предположить почти невероятное — сюда действительно заглядывали некие таинственные представители близлежащих галактик.

Рисунки египетских художников стилизованы совершенно по-иному, но все-таки между ними и творениями мастеров Сахары проскальзывает некое неуловимое сходство. И те и другие напоминают нам больше героев мультипликационных фильмов, нежели существующих в природе людей и животных. Гордые фигурки древних египтян похожи на «пляшущих человечков», у которых головы и ноги повернуты в профиль, а основная часть тела — торс, представлена в фас. И чудится, будто эти фигурки можно читать, словно тайные послания… О чем же они повествуют?.. Возможно- о том, что в душах этих людей рождалась отважная «дерзость для Вечности работать?» (Гете)

В стародавние-далекие времена, когда заря египетской цивилизации еще только собиралась взойти на небосклоне Времен, в долину могучего Нила нога человека пока не ступала. Лишь отдельные отряды сахарских всадников изредка появлялись на краю плоскогорья над цветущими равнинами, за которыми им открывалась неведомая страна с широкой полноводной рекой, по сравнению с которой реки их родины казались незначительными ручейками. Нил же внушал уважение и ужас.

В священном трепете перед раскинувшейся непривычной картиной они не решались спуститься к заболоченным, поросшим густым тростником берегам, кишащим ядовитыми змеями и время от времени поднимающимися из зарослей огромными тушами бегемотов, готовыми захватить в свои обширнейшие пасти не только беззащитных всадников, но и их лошадей. Невероятные зеленые страшилища, выползающие из водных недр и снующие по земле — крокодилы, тоже могли испугать кого угодно. Перед представленным взорам ужасным зрелищем люди Сахары готовы были пасть на колени и прочесть заклинания, спасающие их от неминуемой гибели.

Однако гибель пришла к ним с иной, совершенно неожиданной стороны — из их же родных мест, упорно засыпаемых песками. Ветер дул и дул, словно вырывался из адского жерла пышущей нестерпимым жаром печи. Солнце раскаляло песок. Он сек лица людей и обжигал их. Казалось, то были искры из той неведомой никому печи.

И тогда потомкам всадников степных просторов пришлось спуститься к животворящему и одновременно жуткому Нилу. Они отринули страх. Стали осваивать его берега. Постепенно сюда же и из других мест просочились небольшие группы людей с разным цветом кожи — оливково-желтым, коричневым и совсем темным. Очевидно, иные проблемы местного значения тоже согнали их с насиженных родных просторов. Расположились новые жители долины Нила на высоких участках земли, ибо боялись часто случающихся наводнений могучей реки.

Первое время люди называли свою страну «Кемет», что в переводе означало — «Черная». Но имя это дано было ей отнюдь не из каких-либо страхов перед неведомыми силами, а исключительно в знак благодарности и уважения, которое они испытывали перед чудесной, жирной, плодородной почвой своей новой родины. Сама великая река дарила им эту почву, принося со своими темными и мутными водами мельчайшие частицы различного происхождения, заботливо подобранные ею с берегов всех тех земель, мимо которых она протекала.

Но не только чудесной почвой баловал Нил своих подопечных. Он не утруждал их и внезапными наводнениями, подобными тем, что позволяли себе буйные Тигр и Евфрат. Напротив, Нил, обрадованный появлению людей на своих, ранее безжизненных берегах, дарил им разумные разливы, точно рассчитанные по дням и по часам. Из года в год, из века в век люди досконально знали, в каких пределах поднимется река. На их плечи ложилась лишь тяжкая забота по организации запруд, удерживающих воду. Но все-таки этот труд ни в коей мере нельзя даже сравнивать с ужасом катастрофических наводнений. Что и говорить, милосердие самой великой реки мира было безгранично.


Подернут пленкою свинцовой, Нил светится, и бегемот
Ныряя, тушей стопудовой морщинит гладь угрюмых вод.
В песке, на солнце раскаленном, проводят крокодилы дни,
И в обморок порой со стоном, измучась, падают они.
В жабо упрятав клюв свой длинный на древней стеле до темна
Разгадывает ибис чинный времен минувших письмена.
Шакал завоет, засмеется гиена где-то в стороне,
И с хриплым писком ястреб вьется кругами в ясной вышине. (Т. Готье)

Постепенно приобретая опыт, люди мастерски научились сохранять драгоценную влагу. Задача эта оказалась не из легких, но разрешимых. Проблема состояла в том, что после спада воды, высоко расположенные участки стремительно теряли ее, прибрежные же поля не менее стремительно заболачивались. И тогда египтяне нашли простой и мудрый выход, позволяющий регулировать количество получаемой воды. Мудрость эта была воистину мудростью детства. Взрослые люди вспомнили, как будучи детьми, строили по весне на ручейках запруды и начали возводить на заливных лугах точно такие же сооружения. Они разбили участки на квадраты и огородили их плотными стенками из земли, перемешанной с глиной. Вода оставалась на предназначенном ей месте.

Сии действия всполошили пролетающих мимо птиц. Никогда прежде ничего подобного им видеть не приходилось. Под их крылом расстилались земли, подобные разлинованным листам школьных тетрадей. Созревший в положенное время урожай, жнецы убирали с песнями:


Как прекрасен день!
Выходи из земли,
Поднимайся северный ветер.
Небо исполняет наши желания.
Мы любим нашу работу.

Колосья крестьяне срезали чуть ниже основания, оставляя на корню длинный стебель. При этом они не уставали приговаривать: «Не нравится нам срезать слишком длинный стебель, сетка с ним тяжела для наших плеч». Но, надо отметить, что в экономически рентабельном хозяйстве египтян, оставленная на полях солома даром не пропадала, — ее тоже приспосабливали в дело. Рабы египетские — сыны израилевы, используемые исключительно на работах по изготовлению кирпича-сырца, собирали эту солому, тщательно измельчали ее, перемешивали с густым нильским илом и заполняли этой сырой смесью формы для кирпичей. В течение восьми дней кирпич высыхал на жгучем африканском солнце, а затем шел в бурно развивающееся строительное дело.

Мелкие города постепенно превращались в крупные, которые стремились объединить вокруг себя как можно больше земель с вновь возникающими мелкими городами и поселениями. Так появлялись области, именуемые номами и управляемые номархами. Ко времени образования Единого Египетского царства около 3000 года до нашей эры таких номов насчитывалось около сорока.

Рост городов шел чрезвычайно быстро. Как правило, вокруг храмов располагались усадьбы богатых сановников. Их дома в несколько этажей не были лишены архитектурных изысков. Они строились в прекрасных садах с прохладными бассейнами или небольшими искусственными прудами. Вокруг таких усадеб, занимавших порой более гектара, ютились жилища бедняков, торговые лавки, склады, мастерские ремесленников. Надо отметить, что администрация весьма тщательно следила за гигиеническом состоянием вверенных им населенных пунктов. Строительство канализации для использованных вод было строго обязательно. Так что «водопровод, проложенный еще рабами Рима» являлся отнюдь не первым сантехническим сооружением древности.

Невероятное количество виноградников в стране обеспечивало египтян в большей степени ароматным вином, нежели колодцы чистой питьевой водой, а оливковые рощи давали наилучшее масло и для приготовления пищи, и для священных светильников в храмах.

На пастбищах паслись тучные стада домашних животных, в изобилии дававших мясо, молоко, кожу, шерсть. Надо отметить, что египтяне всегда предпочитали носить в холодное время года одежды, связанные исключительно из козьей шерсти. И были как нельзя правы — никакого соперничества не выдерживала баранья шерсть перед невесомой, пушистой, теплой, ласкающей тело шерстью умилительных животных, незаслуженно и грубо называемых козлами.

В долине Нила весьма продуктивным промыслом стала охота. Знать предпочитала добывать себе дичь с помощью бумеранга — это считалось у них своеобразным спортом. Случалось, увлекшись азартом погони, незадачливые охотники забирались слишком далеко в опасные уголки зарослей и расплачивались за это, бывало, собственной жизнью.

Профессиональные же охотники шли иным путем. Они не стремились к долгому преследованию добычи, не шли на риск, сулящий опасность самим попасть на обед к гиенам, крокодилам, хищным птицам или другим обитателям долины. Прекрасно изучив привычки животных и места их водопоев, профессионалы заранее подготавливали место, сохранившее еще остатки влаги и свежей зелени. Перегородив его сетями на кольях, они поджидали на оборудованном участке разнообразных представителей мира Фауны.

Бедные, ничего не подозревающие животные и не догадывались, что часы их жизни уже сочтены ловцами туш. Они беззаботно радовались жизни. Дикие буйволы носились галопом, страусы пытались выделывать изящные па на своих неуклюжих ногах. Газели, напротив, показывали им изумительные примеры наиграциознейших движений. Заяц после сумасшедших пробежек усаживался на холмик и, пытаясь предотвратить опасность, принюхивался к воздуху, но ничего не мог учуять — и не мудрено — охотники-то знали, что к животным надо подходить с подветренной стороны. И подходили…

Неожиданно райский уголок, принадлежащий детям Фауны, оглашался воплями и криками людей, а затем нескончаемый дождь стрел обрушивался на бедные головы и тела уже запутавшихся в сетях зверей. Картину бойни завершали разъяренные борзые собаки, с ожесточением бросавшиеся в свирепую схватку. Вскоре охотникам оставалось лишь одно — вытащить несчастных из сетей и сбыть их на рынок местным торговцам. Успешная охота-бойня была благополучно завершена… Но надо отметить, что за вынужденную жестокость люди просили у зверей прощение.

Итак, мы с тобой, мой дорогой читатель, успели узнать о том, что египтянам крайне редко приходилось сталкиваться с проблемами пропитания. Но такая устроенная жизнь имела и свои недостатки, потому как привлекала на тучные поля отряды кочевников пустыни — коварных врагов Египта.

Вечный закон истории давно заприметил эту особенность: там, где медом намазано, — мухи толпой слетаются.

Стычки с кочевниками носили характер локальных войн и никоим образом не разрушали основы самого государства египетского. Отношение же египтян к арабам-разбойникам было весьма снисходительным и о захватчиках они рассуждали здраво: «Ну что ж с них взять?.. Конечно, подл азиат, но плохо и место, в котором он живет, — бедно оно водой, труднопроходимо, дороги тяжелы из-за гор. Поэтому не стоит он на одном месте, ноги его бредут из нужды. Это мы, египтяне, должны быть бесконечно благодарны богам, повелителям всего сущего, за то, что жизнь на берегах Нила столь прекрасна и не заставляет направлять стопы наши вдаль от родимой родины».

Что и говорить, египтяне не имели ни малейшего желания ни расставаться с родиной, ни мириться с необходимостью расстаться с самой, столь прекрасной жизнью… Быть может, поэтому в своих религиозных фантазиях они оставили довольно широкую тропу, позволяющую проскользнуть в манящую лучезарную Вечность, чего, как мы помним, ни в коем случае не разрешалось делать кротким и одновременно суровым по отношению к себе шумерам?

Древние же египтяне стремились обустраивать свою лучезарную Вечность столь роскошно, сколь позволяло им это сделать их материальное благополучие. Самыми богатыми захоронениями были, безусловно, гробницы фараонов, сокровища которых, казалось, надежно укрывались не только под массивными строениями пирамид, но и охранялись могучими сфинксами. При воздвижении каждой новой пирамиды — обители пребывания в ней царя на протяжении миллионов лет, — будущий обладатель сих пространств никогда не считался ни с какими, пусть даже самыми грандиозными расходами и никакой материал не казался ему слишком уж дорогим для обустройства прекрасной загробной жизни.

Стены усыпальницы покрывались росписями и рельефами, изображавшие покойного живым, здоровым, жизнерадостным, в окружении близких ему людей, — всех тех, кто сопровождал его на жизненном пути. Многочисленные художники, украшавшие гробницу, никогда не забывали изобразить и прекрасных наложниц — непременный атрибут каждого богатого дома.

Царство Осириса, куда отбывал усопший, считалось самым прекрасным местом в мире и его престиж ни в коем случае нельзя было ни принизить, ни тем более уронить. Поля этого царства надлежало возделывать так же, как и земные, а может и того лучше. Безусловно, сам фараон был абсолютно непригоден для подобных дел. Для обработки потусторонних полей, для изготовления потусторонних предметов обихода необходимо было наполнить гробницу статуэтками крестьян, ремесленников и рабов.

Надо отметить, что мало какой народ в мире верил так свято и искренне в то, что изображение какой-либо вещи неукоснительно приобретает в загробном мире все необходимые свойства, присущие оригиналу, пребывавшему ранее на земной поверхности. Исключительно благодаря этой милосердной вере, живых людей не загоняли в могилы их усопших хозяев. Или, быть может, наоборот, люди придумали эту фантазию и искренне поверили ей, чтобы не губить своих соплеменников?.. Второе предположение, мне думается вернее. Но какое бы из них ни оказалось верным — слава богу, что все так произошло и египтяне не взяли на свою душу страшного греха — погребение живых. Они предпочитали видеть рядом с собой не изгнившие скелеты, а изумительные произведения искусства.

«А кто может помочь им в этом? Только скульпторы! Вот уже сотни лет трудятся они. Без их работы мертвые должны были бы погружаться в ничто, в забытье. Воистину, ответственность ваятеля перед теми, кому он готовит вечные жилища, слишком велика. Умерший и в потустороннем мире хочет наслаждаться земными радостями. Он хочет, чтобы его пиршеский стол был переполнен всяческими яствами. Ему хочется прогуливаться в тени сада, где с таким трудом были посажены и выращены деревья. Он даже хочет охотиться в зарослях папируса на диких птиц, что так любил делать при жизни». (Аматуни)

Заупокойные молитвы Египта подсказывают нам, как велико было стремление людей победить беспрекословную власть Времени над смертными. В них они стремятся взвить свои жизненные и творческие силы под широкими крыльями вечно возрождающейся из пепла птицы Феникс и воскреснуть в Вечности на сияющем прохладными утренними лучами небосклоне. Древние египтяне воспринимали смерть лишь как последнее великое событие в жизни человека на земле. Вера в возможность прожить потустороннюю жизнь радостно и благополучно позволяла людям довольно спокойно относиться к той, что забирала жизнь. Они любили повторять: «Смерть для меня как запах благовоний, как странствие под парусом, когда веет ветер. Смерть для меня лотосовый аромат, достигнутый берег страны упоенной».

Но, конечно же, не только о достойном обустройстве Ее Величества Смерти думали люди, они отнюдь не гнушались и жизни, более того, очень любили ее и в поэтических строках призывали отдаться ей без остатка:


Никто еще не приходил оттуда,
Чтоб рассказать, что там,
Чтобы передать, чего им нужно,
И наши сердца успокоить,
Пока мы сами не достигнем места,
Куда они удалились.
А потому утешь свое сердце,
Пусть твое сердце забудет
О приготовлениях к твоему просветлению.
Следуй желаниям сердца,
Пока ты существуешь.
Надуши свою голову миррой,
Облачись в легкие ткани,
Умасти себя чудесными благовониями
Из жертв богов.
Умножай свое богатство.
Не давай обессилить сердцу.
Следуй своим желаниям и себе на благо.
Совершай дела свои на земле
По велению своего сердца,
Пока к тебе не придет твой день оплакивания.
Утомленный сердцем не слышит их криков и воплей,
Причитанья никого не спасут от могилы.
А потому празднуй прекрасный день
И не изнуряй себя.
Видишь, никто не взял с собой своего достояния.
Видишь, никто из ушедших не вернулся обратно. (Перевод А.Ахматовой)

Любя земную жизнь во всех ее многообразнейших проявлениях, египтяне почти всю эту жизнь готовились к таинственному отплытию в Вечность. Фараоны начинали готовить свое отплытие сразу же после вступления на престол. Гарантом безусловной безопасности будущего считалась неприкосновенность гробницы и обязательное бальзамирование отошедшего в Вечность бренного тела. Но парадокс истории заключается в том, что почти все усилия уберечь богатые захоронения оказались, к великому сожалению, совершенно тщетны. Еще в древние времена ненасытная жажда добычи позволила открыть грабителям самые что ни на есть потаенные ходы казалось бы неприступных гробниц. И чем богаче было захоронение, тем оно больше привлекало внимание мародеров.

«Отец истории» Геродот, путешествующий по Египту, услышал там одну прелюбопытнейшую историю, связанною с беспрецедентной кражей сокровищ. Вот она.

«Строитель коварно обманул царя и сложил камни так, что один из них можно было с легкостью вынуть. И вот, когда захоронение было готово, царь велел сложить туда сокровища. Спустя некоторое время строитель в предчувствии кончины призвал двух своих сыновей и поведал им, какую хитрость применил при строительстве царского захоронения, ради того, чтобы обогатить их. При этом он все точно объяснил сыновьям. После того как строитель скончался, сыновья тотчас же принялись за дело. Ночью они подкрались к захоронению, нашли этот камень, легко вынули его и унесли с собой много драгоценностей. Когда же царю случилось войти в сокровищницу, он удивился, что в сосудах не хватает золота, но не мог тем ни менее никого обвинить, так как печати были целы и сокровищница заперта. Царь дважды и трижды открывал сокровищницу, и раз от разу там оказывалось меньше золота.

Тогда он сделал вот что: приказал наделать капканов и поставить их около сосудов, полных золота. А когда воры пришли в обычное время, то один из них только лишь приблизился к сосуду, как тотчас же попался в капкан. Поняв, в какой он беде, вор крикнул брата и приказал как можно скорее отрубить ему голову, чтобы и другой брат не погиб, когда его самого увидят и опознают, кто он. А тот решил, что брат прав, и поступил по его совету. Он вставил камень на прежнее место и ушел домой с головой брата. На другое утро царь вошел в сокровищницу и был поражен, увидев тело вора в западне без головы, а сокровищницу нетронутой, без всякой лазейке для входа и выхода.

В недоумении царь сделал вот что: он повелел повесить тело вора на городской стене, затем поставил около тела стражу с приказанием, если увидят, схватить и немедленно привести к нему всякого, кто вздумает оплакивать или сетовать о покойнике. Когда тело вора было повешено, то мать его пришла в негодование. Она обратилась к оставшемуся сыну и велела ему каким бы то ни было способом отвязать и привести домой тело брата. Если же сын не послушается, то мать грозила пойти к царю и донести, у кого находятся царские сокровища.

Сын тогда придумал вот такую хитрость. Он запряг своих ослов, навьючил на них полные мехи вина и затем погнал. Поравнявшись со стражами, которые стерегли тело, он потянул к себе два или три завязанных кончика меха. Вино потекло, и он стал с громкими криками бить себя по голове, как будто не зная, к какому ослу сначала броситься. А стражи, увидев, что вино льется рекою, сбежались на улице с сосудами, черпать льющуюся из мехов жидкость, считая, что им повезло. Вор же, притворно рассерженный, принялся осыпать их всех по очереди бранью. Стражи старались утешить его. Они тут же на месте расположились пить, причем приглашали и его остаться, чтобы вместе выпить. Он позволил себя уговорить и остался с ними.

От славной выпивки все стражи скоро захмелели. Сон одолел их, и они завалились спать тут же на месте. Была уже глубокая ночь. Тогда вор снял тело брата со стены и затем остриг в насмешку всем стражникам правую щеку наголо. Потом навьючил тело брата на ослов и погнал домой. Так он выполнил приказание своей матери. Когда же царю сообщили, что вор похитил тело, он распалился гневом и захотел во что бы то ни стало узнать, кто этот хитрец, придумавший такие ловкие плутни.

А сделал царь для этого вот что: он поместил будто бы свою дочь в публичный дом, приказав ей принимать всех без разбора. Но прежде чем отдаться, она должна была заставить каждого мужчину рассказать ей свой самый хитрый и самый нечестный поступок в жизни. А кто расскажет историю с вором, того она должна схватить и не отпускать. Дочь так и сделала, как приказал отец.

Вор же понял, чего ради царь отдает такое приказание. Он решил превзойти царя хитростью и сделал вот что. Отрубив руку по плечо у свежего мертвеца и скрыв ее под плащом, вор вошел к царской дочери. Он рассказал ей, что совершил самый нечестивый поступок, отрубив голову брата, попавшего в западню в царской сокровищнице, а самый ловкий поступок, когда напоил допьяна стражей и унес висевшее на стене тело брата. Царевна же, услышав эту историю, хотела схватить его. А вор в темноте протянул ей руку мертвеца. Та схватила ее, думая, что держит его собственную руку. Вор же оставил отрубленную руку в руке царевны и выбежал через дверь.

Когда царю сообщили об этой новой проделке, царь поразился ловкости и дерзкой отваге этого человека. Тогда наконец царь послал вестников по всем городам и велел объявить, что обещает вору полную безнаказанность и даже великую награду, если он явится перед его очи. Вор поверил и явился царю. Царь же пришел в восхищение от него и отдал за него замуж свою дочь, как за умнейшего человека на свете. Ведь, как он полагал, египтяне умнее прочих народов, а этот вор оказался даже умнее всех остальных египтян».

Занимательна притча, рассказанная Геродотом. Но в жизни, как правило, все происходило иначе. Грабители обворовывали гробницы самым тщательному образом, что называется — обчищали до ниточки, и скрывались в неизвестном направлении. Зато уж могилки бедняков совершенно не подвергались их набегам, благодаря чему покой в вечности, по всей вероятности, удавалось приобрести лишь небогатым слоям населения. Вот, пожалуйста, наглядный пример из библейского предсказания, гласящий, что уж скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко, нежели богатый попадет в рай.

Из захоронений фараонов до наших дней сохранилась лишь богатейшая гробница Тутанхамона, но надо с прискорбием отметить, она была одной из самых бедных среди прочих гробниц. Посудите сами: Тутанхамон имел четыре комнаты, а Рамзес — двадцать. Несмотря на то, что Тутанхамон ушел из жизни в восемнадцатилетнем возрасте, это ему не помешало унести с собой столько сокровищ, сколько не предполагал увидеть потрясенный этим богатством современный мир.

Открыть обширное пиршество роскоши удалось археологу Картеру в 1922 году. Подземные помещения были переполнены всевозможной дорогой утварью, представляющей собой собрание великолепных предметов искусства, среди которых парадные кровати, ложа для отдыха, колесницы и ладьи, ларцы и сундучки, кресла, статуи, табуреты, всевозможное оружие, посохи и трости, ювелирные украшения, игральные фигурки, предметы культа и еще множество разнообразных безделушек.

Саркофаг с телом юного Тутанхамона находился в самом отдаленном помещении. Когда археологи вскрыли первый деревянный футляр, под ним оказался второй саркофаг, уже позолоченный. Между стенками двух саркофагов лежали булавы, жезлы, скипетры и другие знаки царской власти. Третий футляр содержал в себе царские луки, стрелы и опахала. Четвертый был изготовлен из отменных дубовых досок, за ним следовал внутренний гроб, имевший форму человеческого тела, крышка которого изображала мумию запеленатого фараона. Следующий гроб из листового золота толщиной до 3,5 миллиметра был покрыт крыльями богинь-птиц, охранявших покой усопшего. В нем-то уже и пребывала сама запеленатая мумия фараона, прекрасно сохранившаяся, несмотря на пронесшуюся над ней толщу тысячелетий. Золотая маска, лежавшая на лице юноши, знакома сейчас каждому жителю земли.

Фараонам для обустройства своей благополучной Вечности достаточно было лишь оборудовать для себя великолепную гробницу, ибо вопрос о их пребывании в раю был решен изначально, так как уже при жизни они обожествлялись. Как же это происходило? Дело в том, что по религиозным понятиям египтян царицы зачинали будущих фараонов отнюдь не от своих царственных мужей, а непосредственно от самого бога солнца Ра. Перед вступлением в интимные отношения он предусмотрительно принимал облик законного мужа, дабы по отношению к царице были максимально соблюдены все этические нормы

В этой ситуации несомненно, ущемлялись права мужа. Зато он вознаграждался тем, что и сам, благодаря такому же в свое время «непорочному» зачатию, имел возможность изначально быть божеством, случалось, не прилагая к этому никаких особых усилий. А потом и его дети тоже становились божествами. Однако не все было так просто в семействе фараонов. Вот рассказ о воспитании великого Рамзеса.

«Сети – египетский фараон привел своего сына Рамзеса на берег Нила. Дикий бык, застыв, пристально смотрел на юнону.. Животное было чудовищно: толстые, как колонны ноги, длинные свисающие уши, жесткая борода на нижней челюсти, черно-коричневые лоснящиеся бока. Он только что почуял присутствие юноши. Рамзес не сводил глаз с его рогов, утолщенных у оснований и загибающихся назад, а затем – кверху. Они образовывали что-то вроде шлема с заостренными концами, способными пронзить любого противника.

Юноша никогда раньше не видел такого огромного животного. Это был бык опасной породы, с которым не могли совладать лучшие охотники. Вожак своего стада, приходивший на помощь раненым или больным сородичам, следящий за воспитанием молодых, этот самец, превращался в опасного бойца, когда кто-нибудь нарушал его спокойствие. Взбешенный малейшим движением, он стремительно атаковал и не покидал поля боя, пока противник не был поражен.

Рамзес отступил на шаг. Хвост дикого быка хлестнул воздух; он бросил свирепый взгляд на чужака, осмелившегося ступить на его землю. Эти луга, граничащие с топями, где росли высокие тростники, бык считал своей территорией. Здесь неподалеку телилась его корова, окруженная озабоченными подругами. Здесь, на берегу Нила, гордый и могучий бык царил над своим стадом. Здесь он не мог потерпеть присутствия постороннего.

Юноша сначала надеялся, что его скроет трава, но взгляд глубоко посаженных карих глаз чудовища не отрывался от него. Рамзес понял: поединка не избежать. Смертельно побледнев, он медленно повернулся к отцу. Сети, которого называли «победоносный бык», находился в десяти шагах от сына. Говорили, что одно его присутствие парализовало врагов. Его ум, острый, как клюв сокола, проникал повсюду, и не было ничего такого, чего бы он не знал. Сети был воплощением власти. Ему поклонялись и его боялись. Этот правитель вернул Египту былую славу.

В четырнадцать лет его Рамзес своей осанкой уже походил на взрослого. Сегодня он лишь в первый раз встретил своего отца. До этого сын фараона воспитывался во дворце наставником, в обязанности которого входило подготовить его к будущей жизни на высоком посту. Сети утром забрал сына прямо с урока, не дав дописать иероглифов, и увел в открытое поле. По дороге не было сказано ни слова. Когда трава стала слишком густой, фараон и его сын оставили колесницу и вошли в высокие стебли. Вот тут-то, пройдя через эти заросли, они и вступили на территорию быка.

Кто из них был старше – дикое животное или Фараон? От обоих исходила сила, управлять которой юный Рамзес был не в состоянии. Разве легенды не утверждали, что бык — священное животное, вместилищем огня другого мира, — а Фараон – брат богов? Несмотря на свой высокий рост, крепкое сложение и полное отсутствие страха, юноша чувствовал себя зажатым между двумя энергиями, объединившимися против него.

— Он огромен, он… — произнес сын.

-

А ты кто такой? – спросил отец.

Вопрос застал Рамзеса врасплох. Бык передней ногой ударил в землю, комья полетели в разные стороны. Цапли торопливо поднялись в воздух, как будто покидая поле битвы.

— Ты трус или сын Фараона?

— Я люблю сражаться, но…

— Настоящий мужчина использует свои силы до предела, Фараон переходит этот предел; если ты на это неспособен, ты не станешь царем, и мы больше никогда не увидимся снова. Никакое испытание не должно поколебать тебя. Или уходи, или победи его.

Сети передал сыну длинную веревку с подвижным узлом.

— Сила быка в голове. Поймай его за рога – тогда ты победил.

К юноше вернулась надежда: во время морских поединков он много раз упражнялся в обращении с веревками. Бык, которого раздражал человеческий запах, не собирался долго ждать. Рамзес сжал веревку; когда животное окажется в плену, ему придется применить силу колосса, чтобы укротить его. Поскольку он еще не обладает этой силой, юноша должен будет совершить невозможное, пусть даже его сердце разорвется при этом. Но он не разочарует Фараона.

Рамзес раскрутил лассо. Бык кинулся на него, в упор направив свои острые рога. Стремительность животного застала юношу врасплох, он отступил два шага в сторон, отбросил лассо. Оно зазмеилось и упало на спину чудовища. Весь во власти своего движения, Рамзес поскользнулся на влажной земле и упал в то мгновение, когда рога были готовы проткнуть его насквозь. Они скользнули по его груди, а он даже не закрыл глаза. Сын Фараона хотел встретить свою смерть лицом к лицу. Он устремил свой взгляд прямо в глаза животного. Он не отступит до последнего вздоха и докажет отцу, что его сын умеет умирать достойно.

Веревка, которую крепко держал отец-Фараон, сжимала рога быка. Рассвирепев, тот тряс головой так, что веревка натягивалась до отказа и готова была разорвать ему затылок. Но он напрасно пытался освободиться: Сети управлял его бессмысленной силой, чтобы направить ее против ее самой. Животное, будто признав силу Фараона, наконец удалилось неторопливо на свою территорию. Сети достал кинжал и быстрым точным жестом отрезал детскую прядь у уха Рамзеса.

— Отец…

— Твое детство закончилось. Жизнь начинается завтра, Рамзес.

— Но я не победил быка.

— Ты победил страх, первого врага на пути к мудрости.

— А много еще врагов меня ожидает?

— Вероятно, больше, чем песчинок в пустыне.

— Значит ли это… что вы выбрали меня в качестве наследника престола?

— Ты полагаешь, что храбрости достаточно, чтобы управлять людьми.

Шло время. Рамзес по велению отца с заклинателем змей отправился в пустыню. Заклинатель сказал сыну Фараона:

— А теперь – настоящее испытание. Чтобы стать неуязвимым, ты должен проглотить этот неприятный и опасный напиток, настой на корнях крапивы. Он замедляет кровообращение, иногда полностью его останавливает. Если тебя вырвет, ты погиб. После этого напитка тебе некоторое время не будут страшны укусы почти всех змей.

— Но не всех?

— Чтобы защититься от самых крупных нужно каждый день вводить в себя небольшую дозу разведенной в воде крови кобры. Если ты приобщишься к нашему искусству, то получишь возможность воспользоваться этой прививкой для избранных. А теперь пей.

Питье было отвратительно на вкус. Холод сжал тело Рамзеса, его ужасно тошнило. Хотелось выплеснуть из себя боль, которая терзала его, вырвать, лечь и спать… Заклинатель змей схватил запястье Рамзеса.

— Держись, открой глаза! — сказал он.

Сын Фараона овладел собой. Спазм, сжимавший его желудок, прошел, и ощущение холода тоже постепенно уходило.

— Ты и вправду очень крепкий, но у тебя нет ни малейшего шанса стать царем, — сказал заклинатель.

— Почему?

— Потому что ты мне доверился. Я мог бы отравить тебя.

— Ты мой друг.

— Откуда ты знаешь?

Шло время. К Рамзесу подошла девушка.

— Меня зовут Изет. Сегодня вечером я с подругами организую небольшой праздник. Согласитесь ли вы принять мое приглашение?

Девушки танцевали и пели. Солистки под мелодию старинного напева изображали жестами четыре ветра, дующие с четырех сторон света. Красавица Изет воплощала мягкий северный ветер, который в жаркие удушливые вечера давал отдых всем существам. Она затмила остальных танцовщиц и была явно довольна тем, что привлекла к себе все взоры. Рамзес не устоял перед ее чарами. Да, она была великолепна, ей не было равных. Она играла своим телом, как играют на каком-нибудь великолепном музыкальном инструменте, исполняя мелодии как-то отрешенно, как если бы девушка сама любовалась собой со стороны, без всякого стыда и смущения. В первый раз Рамзес смотрел на женщину и испытывал желание сжать ее в своих объятьях.

Ее волосы были распущены, грудь – обнажена, на дне ее глаз горел волнующий огонь. Она перегородила ему путь. Они одновременно сбросили набедренные повязки.

— Рамзес, я поклоняюсь красоте, а ты – сама красота, — сказала она.

Его руки ласкали ее, не давая девушке сделать никакого движения; он хотел давать и ничего не брать взамен, подарить ей огонь, овладевший всем его существом. Покоренная, она вскоре полностью отдалась его ласкам; с помощью какого-то невероятного точного инстинкта он открыл тайники ее удовольствия и, несмотря на свой пыл, нежно замедлял свои порывы. Для них обоих это был первый опыт.

Мягкая, теплая ночь окружила влюбленных, и они отдавали себя друг другу, опьяненные желанием, возрождающимся снова и снова.

Шло время. Рамзес участвовал в конкурсе на право быть царским писцом. Кандидатам выдали деревянные дощечки, покрытые тонким слоем застывшего гипса. Все растворили в воде бруски красных и черных чернил. За несколько часов нужно было переписать надписи, ответить на вопросы на знание иероглифов, решить алгебраические и геометрические задачи, прокомментировать отрывки из древних авторов. Несколько кандидатов не завершили испытание, другие проявили недостаточно внимания. Оставшимся испытуемым пришла очередь последнего задания – загадок.

Над четвертой загадкой Рамзес задумался: как писец превращает смерть в жизнь? Ему казалось, что книжник обладает такой властью. В голову не приходил ни один подходящий ответ. Если он не разгадает, то, учитывая мелкие ошибки рискует выйти из состязания. Напрасно сын Фараона напрягал мысли – решение ускользало. Вдруг с одной из пальм спустился бедуин. Он вскочил на плечи Рамзеса, который застыл на месте. Обезьяна что-то пробормотала юноше на ухо и исчезла так же внезапно, как и появилась. Но в эти несколько мгновений сын Фараона и священное животное бога – творца иероглифов составляли как бы одно существо; их мысли сливались, и разум одного двигал рукой другого.

Рамзес прочитал то, что написал: «Скребок снимает тонкий слой уже использованного под письмо гипса и заменяет его другим, свежим, позволяя перевести дощечку из смерти в жизнь, потому как ею можно опять пользоваться, как новой».

Шло время. Фараон подошел к Рамзесу, держа на руках рыжего пса.

— Это твой пес? – спросил он.

— Да, но…

— Возьми камень, размозжи ему голову и принеси его в жертву, так ты очистишься от грехов.

— Отец!…

— Действуй.

В глазах животного явно читалась просьба, чтобы его погладили и приласкали.

— Я отказываюсь сделать это.

— Ты знаешь, что значит твой ответ? Ты отказываешься от всего ради пса?

— Он доверился мне, я обязан защитить его.

— Если бы ты убил свою собаку, то был бы самым низким и подлым.

— Отказавшись, ты перешел в новый этап.

В глазах своего народа Фараон оставался таинственной фигурой, чьей истинной родиной было звездное небо. Его присутствие здесь, на земле, поддерживало связь людей с миром богов, его взгляд открывал в этот мир врата его народу. Без него варварство быстро овладело бы обеими берегами, а с ним будущее было обещано в вечной жизни.

Рамзес внимал словам отца слухом и сердцем. Он наполнил свою душу этой представившейся ему огромной Вселенной, не растеряв ни крохи из всего того, о чем вещал ему Фараон.

Шло время. Рамзес с отцом отправился в Долину царей. Фараон Сети сказал:

— В храме царил Сет – могущественное божество молний и бурь.

Рамзес ужаснулся. Он почувствовал, что божество способно испепелить его одним только взглядом. Зачем бы еще отец привел бы его в это проклятое место?

— Ты боишься, и это хорошо. Только тщеславные и скудоумные не знают страха. Из страха же должна родиться сила, способная побеждать, — таков секрет Сета. Способен ли ты вступить с ним в поединок?

Рамзес поднялся и стал подходить к божеству, но наткнулся на невидимую стену и остановился. Глаза статуи горели красными огнями. Сын Фараона выдержал этот взгляд, но почувствовал ожог, как будто языки пламени пробежали у него по телу. Боль была сильной, он держался стойко. Нет, он не отступит перед Сетом, пусть даже будет уничтожен.

Это было решающее мгновение, неравный поединок, который он не имел права проиграть. Красные глаза божества вышли из орбит – огонь объял Рамзеса. Юноша весь вспыхнул, его сердце как будто взорвалось. Но он продолжал держаться на ногах. Затем, бросив вызов Сету, откинул его далеко от себя, в глубину святилища.

Разразилась буря, проливной дождь обрушился на Рамзеса, от града задрожали стены. Красный свет потух. Сет снова погрузился во тьму. Фараон Сети, признал своего сына человеком, наделенным властью». (К. Жан)

Вот так, должно быть, закалялись душа и тело фараона.

Для обожествления знаменитого врача, мудреца, зодчего по имени Имхотеп не потребовалось столь жестоких испытаний. Он должен был быть милостивым к людям и лечить их. Его возвели в ранг бога врачевания. Так впервые в истории человечества на египетской земле истинные заслуги человека получили истинно высокое признание.

От фараонов же истинные заслуги требовались не всегда. Если они отсутствовали, то это была не столь уж большая беда. Всегда имелась возможность приписать их и сделать это было необходимо, ибо боги просто не могли потерпеть неудачу.

Таким образом во всех войнах фараоны даже не побеждая — побеждали, а их придворные летописцы прекрасно знали, как и что положено написать им об этих грандиозных, хотя и не свершенных, победах. Известно, например, что битва при Кадеше около 1312 года до нашей эры, в которой Рамзес П потерпел поражение от хеттов и лишь чудом остался в живых, в хронике имеет совершенно иное освещение событий. Оно увековечено в храме Амона в длинном панегирике: «Когда мое войско и колесница покинули меня, это было худшее из преступлений. Но посмотрите: Амон дал мне победу, хотя со мной не было войска и колесниц. Хеттские колесницы атаковали меня, но я бросился на них. Я разбил их, убивал, где только ни видел, и один кричал другому: „Это не человек среди нас. То, что он делает, превыше человеческих сил. Еще никогда ни один человек без войска и колесниц не одолел сотни тысяч врагов“».

Простому смертному о столь милосердных поблажках и приписках мечтать не приходилось, поэтому прокладывание его пути в лучезарную Вечность было сопряжено с куда более значительными трудностями. При входе в загробный мир вновь прибывшего ожидало строгое испытание — оценка его жизненных деяний. Такое новое неосязаемое понятие, как душа, должна была предстать перед божественным судом. Ее добрые и злые земные дела возлагались на чаши небесных весов.

Затем души разделяли на три группы. Тех, чьи злодеяния весили больше, чем добрые дела, отдавали на съедение богу смерти Анубису, черная глянцевая голова которого напоминала голову шакала с остро и настороженно торчащими ушами. Анубис пожирал грешника и для последнего прекращалось всяческое существование.

Согласись, мой дорогой читатель, что такой приговор был более, чем милосерден. Вместо беспощадного вечно длящегося ада грешному египтянину предлагался спокойный глубокий сон в Вечности, не отягощенный сновидениями. И в связи с этим напрашивается вывод: египтяне были настолько жизнелюбивыми людьми, что ни в коей мере не соглашались отправить своих земляков, какими бы те ни были злодеями, на вечные муки мученические.

Египтяне при жизни стремились творить добро, дабы чаша весов добра перевесила чашу зла. И тогда душа усопшего причислялась к сонму богов. А те, у которых злых и добрых дел оказывалось поровну, отправлялись служить целую Вечность богам и обожествленным представителям человечества.

Заботливые отцы всегда помнили о предстоящем справедливом суде и потому не уставали наставлять своих сыновей: «Не надейся на долгие годы. Смотрят судьи на жизнь, как на один час. Остаются дела после смерти человека, кладут их в кучу рядом с ним. Глуп тот, кто пренебрегает этим. Но тот, кто не делает греха, будет подобен богу, свободно шагающему, как владыка Вечности».

Вновь прибывший в потусторонний мир произносил перед великими богами длинную оправдательную речь, в которой перечислял все свои достоинства: я не чинил зла людям, я не кощунствовал, я не поднимал руку на слабого, я не делал мерзкого перед богами, я не угонял раба перед лицом его господина, я не был причиною слез, я не убивал, я не совершал прелюбодеяния, я не сквернословил, я не прибавлял к мере веса и не убавлял от нее, я не отнимал молока от уст детей, я старался не совершать дурных поступков, а если и совершил их, то не по злобе, а по неразумению…

Таким образом, в своих верованиях египтяне вплотную приблизились к идее о посмертном воздаянии усопшим, столь детально разработанной в христианских и индо-буддистких учениях об аде и рае.

Во время суда над душой, бывало, хватало самой незначительной малости, чтобы решить судьбу человека в ту или иную сторону. И хотелось бы верить, что боги стремились относиться доброжелательно к греховной сущности человека и лишь полнейшая чернота души грешника принуждала их отправлять недостойного в острозубую пасть свирепого пса.

Эту тему приоткрыл нам Федор Михайлович Достоевский в одной удивительной притче.

«Жила-была баба злющая-презлющая. И не осталось после нее ни одной добродетели. Схватили эту бабу черти и кинули в огненное озеро. А ангел-хранитель ее стоит, да и думает: какую бы мне такую добродетель ее припомнить, чтобы богу сказать. Вспомнил и говорит: она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала. И отвечает ему бог: возьми же ты говорит, эту самую луковку, потяни ее из озера, пусть ухватится и тянется, а коли вытянешь ее вон из озера, то пускай в рай идет, а оборвется луковка, то там и останется баба, где теперь. Побежал ангел к бабе, протянул луковку; на, говорит, баба, схватись и держись, И стал он ее осторожно тянуть, и уж было вытянул, да грешники прочие в озере, как увидели, что ее тянут вон, так и стали за нее хвататься, чтобы вместе с нею их вытянули. А баба-то была злющая-презлющая, и начала она их ногами брыкать: „Меня тянут, а не вас, моя луковка, а не ваша“. Только что она это выговорила, луковка-то и порвалась. И упала баба в озеро и горит по сей день. А ангел-хранитель ее заплакал и отошел».

Не оставила злющая-презлющая баба богу ни единой зацепочки, позволившей бы ему пропустить ее в рай. Древние египтяне старались, по мере возможности, заботиться о том, чтобы их ангелам-хранителям не приходилось ронять слез горечи и отчаяния. Они проповедовали: «Я верю, что благие деяния праведника будут скорее приятны богам, нежели жертвенный телец того, кто творит зло. Я не совершил плохого тому, кто сотворил мне зло». Таким образом христианский принцип не творить зла своему врагу появился в заверениях древнего египтянина перед престолом Осириса за несколько тысячелетий до появления самого христианства.

Но стремление творить добро и творить его в повседневной жизни — увы, увы и еще раз увы — дело не одно и то же. Жизнь диктует свои законы и не позволяет идеальному пребывать среди повседневного. Люди и воровали, и убивали, и прелюбодействовали, и творили еще много чего плохого. Не зря народ придумал столь жестокую, но правдивую пословицу: «Без тайн и злого умысла — только вол, висящий на крючке в мясной лавке».

Преступившего закон древнего египтянина судили более чем строго: совершивший подлог лишался рук, нарушительница супружеской верности лишалась носа, клеветник расставался с языком, шпион — с ушами. Женщина, убившая своего ребенка, должна была в течение трех бесконечно долгих дней и ночей держать трупик своего убиенного младенца на руках. Этот ужас лишал ее рассудка.

Безусловно, преступники несли свое заслуженное наказание. Незаслуженная же кара досталась рабам. Их труд использовался на самых тяжких работах. Одной из них считались строительные работы по возведению пирамид и храмов. Огромные богатства позволяли египтянам стоить много, величественно и красиво. Стройкой руководил специально обученный жрец-архитектор, умевший производить довольно сложные расчеты. От точности при обтесывании и укладке камней зависело все: ведь эти камни не скреплялись специальным раствором друг с другом, их просто клали один на другой, как это делают дети, строящие пирамиды из деревянных кубиков.

Но прежде чем возвести храм или пирамиду, необходимо было добыть для этого камень. Надо отметить, что в технике добычи твердых пород успехи египтян просто поразительны. Рабы научились выламывать из массива горы каменные блоки размером до 30 кубических метров. Величина такого блока примерно соответствует объему небольшой комнаты в наших малогабаритных квартирах.

Как же удавалось без помощи серьезных технических приспособлений добыть этакую глыбищу? Всего лишь с помощью долота и тяжелого молота. В гранитной скале через небольшие интервалы выбивали прямоугольные отверстия. Затем в них закладывали деревянные клинья, которые беспрестанно поливали водой. Набухшее дерево разламывало скалу по отмеченным линиям. Как видишь, мой дорогой читатель, вода не только может точить камень, но и разламывать его. Оказывается, все очень просто, примитивно и… гениально. Только вот количество тяжкого физического труда вложено сюда неимоверно много.

Для перевозки этих блоков использовались деревянные сани, которые тянули запряженные в них быки. Но перед этими санями непременно бежали люди, непрерывно поливающие из кувшинов землю, чтобы от трения не загорелись полозья.

Процесс и техника строительства пирамид были трудоемки и просты одновременно. Высота самой большой пирамиды Хуфу достигала 146 метров, а длина стороны основания — 230 метров. На ее строительство потребовалось 2300 тысячи каменных блоков, вес которых достигал 15 тонн. С яруса на ярус эти блоки поднимали при помощи качалок, очень похожих по форме на пресс-папье, которые раньше стояли на каждом письменном столе. Быть может, современной молодежи трудно будет понять, как они выглядели. Постараюсь объяснить: представьте себе разрезанное пополам колесо с очень широким ободом, которое никуда уже не может катиться и ему остается только качаться из стороны в сторону. Это и есть качалка — пресс-папье.

При поднятии блоков, качалку наклоняли одной стороной к земле и водружали на нее камень. Затем, нажимая на свободную ее часть, вероятно, при помощи рычага, поднимали груз до уровня первого уступа. На нем стояла вторая качалка, на которую перегружали камень. И так с яруса на ярус… Подгонка блоков была настолько точна, что между ними нельзя было бы просунуть и тонкое лезвие ножа. Сооружение такой пирамиды длилось около двадцати лет и конечно же требовало напряжения всех сил страны.

Двадцать лет строительства и… тысячелетия явленного чуда. «Само время страшится пирамид», — гласит арабская пословица.

А пирамида страшится себя:


Я – египетская пирамида,
Я дождями песка перемыта,
Но еще не отмыта от крови.

Ей кажется, что эта кровь человеческая сочится из ее расщелин.


Я бессильна, но в мыслях безверье,
И внутри все кричит и рыдает,
Проклинаю свое бессмертье,
Если смерть – его фундамент.
Помню я, как рабы со стонами
Волокли под плетьми и палками,
Поднатужившись, глыбу стотонную
По песку на полозьях пальмовых.
Встала глыба… Но в поисках выхода
Им велели без всякой запинки
Для полозьев ложбинки выкопать
И ложиться в эти ложбинки.
И ложились рабы в покорности
Под полозья: так бог захотел…
Сразу двинулась глыба по скользкости
Их раздавленных тел.
Жрец явился с улыбкой пакостной,
Озирая рабов труды,
Волосок, умащеньем пахнущий,
Он выдергивал из бороды.
Самолично он плетью сек
И визжал: «Переделать, гниды!»
Если вдруг проходил волосок
Между глыбами пирамиды.
И – наискосок в лоб или в висок:
«Отдохнуть часок?
Хлеба дать кусок?
Жрите песок!
Пейте сучий сок!
Чтоб – ни волосок!
Чтоб – ни волосок!»
А надсмотрщики жрали, толстели
И плетьми свою песню свистели. (Е. Евтушенко)

Так стенала египетская пирамида.

Филон Византийский, увидев впервые это грандиозное сооружение воскликнул: «Созданиями подобного рода не люди возносятся к богам, а боги спускаются к людям».

Подневольные крестьяне и рабы, сотворившие одно из семи чудес света, сами на чудо в своей жизни и не надеялись. Награды за проделанный труд они не получали, а за провинности несли тяжкие наказания. И тогда происходило ужасное… «Палач, совершив омовение священной водой, брал в правую руку гибкий трехгранный стебель папируса, взмахивал им — и первая косая полоса ложилась на спину раба. Экзекутор со свистом наносил удар за ударом, тело раба дергалось в руках нубийцев, услужливый помощник время от времени заменял розги свежими.

Палач опускал розгу острой гранью на спину несчастного, едва заметно поворачивал ее справа налево, потом направо и слегка подтягивал на себя, оставляя на бронзовых лопатках казнимого глубокие кровавые канавки. Громкий вопль вырывался из груди жертвы. Лицо жреца, наблюдавшего экзекуцию, посветлело: это свидетельство того, что богам угодно творимое.

Розовой пеной пропитался воздух над телом раба, порой даже темно-алые струйки стекали на золотистый нежный песок, и палач с удвоенным усердием мастерски срезал с опухавшего на глазах тела небольшие кусочки кожи, которые срывались с гудящей розги и разлетались далеко вокруг.

Это была настоящая работа, палач всенародно демонстрировал свое искусство. С профессиональным остервенением. Дж — ж-жик — к! И тонкий срез живой ткани с еще наполненными кровеносными сосудами и воспаленными нервами взвивался к сухому жаркому небу. Пусть все знают, что и среди палачей есть мастера, великие старанием и умением, достойные славы!

А тело раба превращается сперва в шар из мяса и крови, потом вся эта масса теряет форму и остатки сопротивления. Мертвец тупо утыкается в песок. Экзекуция была окончена». (Аматуни)

Короткие трагические судьбы несчастных остались замурованы среди каменных блоков храмов, дворцов, пирамид, и порой чудятся в завывании ветров пустыни их горестные стенания:


Мы рабы… Мы рабы… Мы рабы…
Как земля наши руки грубы.
Наши хижины — наши гробы.
Наши спины тверды, как горбы.
Мы животные. Мы для косьбы,
Молотьбы, а еще городьбы
Пирамид — возвеличивать дабы
Фараонов надменные лбы.
Вы смеетесь во время гульбы,
Среди женщин, вина, похвальбы.
Ну а раб — он таскает столбы
И камней пирамидных кубы. (Е.Евтушенко)

Страшная судьба раба жестока, но не бессмысленна. Само время диктовало необходимость вынести кому-то на своих плечах именно эту тяжкую ношу. Зато следы их дел остались на земле…

Но как же цинично, бессмысленно было рабство, придуманное в середине ХХ века, рабство, изобретенное в безумном мозгу фашизма, применившего крайние формы насилия по отношению к миллионам и миллионам людей. Фараонам и в горячечном сне не мог бы присниться тот психологический эксперимент, который удалось провести гитлеровцам в концентрационных лагерях по методике превращения цивилизованного человека в идеального заключенного-раба.

Делалось это следующим образом: во-первых, 16—18-часовой рабочий день выматывал до нельзя и не приносил абсолютно никаких плодов от произведенного труда. Ведь все это время людей заставляли то засыпать пригоршнями песок в вагонетку, то выкапывать, а потом закапывать канавы, то переносить камни с места на место. В лагерях, как правило, ничего не производили.

Во-вторых, всей жизнью концлагеря фактически управляли сами же заключенные, что давало возможность сотням эссесовцев справляться с тысячами и тысячами подневольных людей. Достигалось это весьма примитивным способом. Гестаповцы никогда не наказывали именно того человека, который совершил проступок. Наказанию подвергалась целая группа заключенных. Этот метод был хорош тем, что сами заключенные следили, чтобы в лагере всегда все было в полном порядке. Тебе не дадут совершить подвига или благородного поступка твои же товарищи по несчастью — они вовремя свяжут тебя по рукам и ногам, дабы самим избежать строгого наказания или даже смерти. Возникает весьма парадоксальная ситуация, когда интересы эссесовцев и заключенных начинают совпадать абсолютно.

В-третьих, хроническое недоедание заставляет человека все время думать о еде и только о еде. Эти постоянно гнетущие мысли становятся кошмаром каждого. В лагере человек лишен даже самого личного своего права — права на самостоятельный уход из жизни. Попытка самоубийства наказывалась… смертью, бывало смертью целого барака заключенных.

Через очень незначительный промежуток времени происходил распад личности и человек превращался в идеального заключенного, целостная картина мира которого с грохотом обрушивалась. Для узника становилось реальным только то, что происходило внутри колючих ограждений концлагеря. Весь остальной мир за его пределами виделся нереальным, расплывчатым и постепенно прекращал свое существование. Все мучительнее и болезненнее становились воспоминания о семье, близких, друзьях. В психике подавлялось все, что было связано с нормальной человеческой жизнью, потому как в предложенных узнику условиях эти радужные воспоминания становятся совершенно непереносимы. Человек начинал забывать даже то, что забыть невозможно — имена своих детей, родителей, название родного города… От него остается одна обтянутая кожей оболочка, более того, внутри отсутствовала душа….

Эксперименты, проводимые над людьми, находящимися в экстра-экстремальных ситуациях носили, бывало, гнусно-изощренный характер. Ибо холод своей души, бесконечную бездну пустоты ее фашистам удавалось «согревать лишь страстью охоты на живого человека». (И.Губерман)

Вот реальный случай из жизни концлагеря. Эссесовец приказывает двум заключенным выкопать себе могилу и залезть в нее. Затем он вызывает другого заключенного — польского аристократа и приказывает ему закопать тех двоих. Аристократ отказывается закопать несчастных и это является редчайшим случаем открытого неповиновения. Тогда эссесовец приказывает поменяться им местами и уже двое спасенных должны закопать непокорного аристократа. И те покорно соглашаются, но когда голова поляка стала едва виднеться из-под земли, циничный мучитель приказывает им снова поменяться местами. И вот уж на этот раз непокорный аристократ закапывает заживо двоих заключенных навечно. Фашистской машине удалось сломить аристократа по рождению.

И мы не имеем право его судить. Стремление человека к безопасности естественно. Он сам будет вынужден производить в себе внутреннюю работу по разрушению собственной личности, чтобы стать незаметным и слиться с серо-полосатой массой — лишь бы жить, во что бы то ни стало жить…

Другое дело — аристократы духа, которые ценой собственной жизни поддерживают честь и достоинство своей души. Вот вам жизненные примеры: колонну раздетых женщин ведут в газовую камеру. Гестаповец вдруг неожиданно узнает в одной из них известную на всю Германию танцовщицу. Тогда он останавливает колонну, вызывает женщину из строя и приказывает что-нибудь станцевать. Она, танцуя и кокетничая с ним, постепенно приблизилась к охраннику и начала стремительно кружиться вокруг него. Последний, упиваясь своей властью, не заметил, как танцовщица, улучив момент, выхватила у него пистолет и на месте пристрелила мучителя. И тут же погибла сама под шквалом пуль сбежавшихся фашистов.

Мать Мария — Елена Караваева вошла вместе с женщинами и детьми в газовую камеру, дабы хоть на йоту облегчить страдания несчастных. Польский учитель Янош Корчик был угнан в концлагерь вместе со своими учениками. Гестаповцы решили незамедлительно детей сжечь, а учителя отправить в барак, но тот проявил упорное сопротивление и не оставил своих ребятишек — сгорели в адском огне все вместе.

Еще один пример: детский врач Бруно Беттельгейм, разрабатывавший тему влияния среды на становление и поведение человека, в 1938 году попал в Дахау. Примерно через три месяца пребывания в лагере он стал понимать, что сходит с ума. И тогда узник принял решение, которое в конечном итоге и сделало его известнейшим Беттельгеймом. Чтобы не сойти с ума, он как профессиональный психолог занялся изучением поведения человека в концлагере. Так родилась его книга «Просвещенное сердце». Ему пришлось писать ее «в уме» — долгими бесконечными часами, работая лопатой или перетаскивая камни, заучивать наизусть строчку за строчкой. К моменту выхода из лагеря книга была уже готова. Ее осталось только перенести на бумагу. Творчество помогло спасти жизнь этого человека, защитило его от разрушающей силы гнета.

В оккупированной Дании фашистская комендатура издала обычный для тех времен указ: всем евреям незамедлительно зарегистрироваться и нашить на своей одежде желтые шестиконечные звезды. Что и говорить, повседневный по тем временам приказ. Но дальше начались дела необыкновенные. Сначала король и королева Дании вышли на прогулку, нашив на свою одежду желтые звезды. Через полчаса их носил весь Копенгаген, через несколько часов — вся страна. И пока гитлеровцы соображали, что же им делать в этой неординарной ситуации, всех евреев переправили на лодках в соседнюю нейтральную Швейцарию.

В этой, почти сказочной истории, аристократизм происхождения и аристократизм духа сплелись воедино. Видно в Датском королевстве произошли невиданные перемены со времен принца Гамлета, коль вся страна, столкнувшись с абсолютным Злом, оказалась столь стойкой и сумела отстоять свое право на возможность творить Добро.

Эта редкостная, прямо скажем, история приглашает нас задуматься: быть может, на земле не так уж и много Зла, просто творить Добро трудно в одиночку, для этого лучше всего объединиться, и тогда дело пойдет на лад.

И тогда мы перестанем пожинать зерна Зла… А то больно большой урожай успел созреть…

Что-то, мой дорогой читатель, мы слишком уж задержались в ХХ веке, но я думаю, мне не надо растекаться в объяснении причин столь длительного отступления, хотя не стоит и отказываться от этого, тем более, что в данном вопросе мне протягивает руку помощи Анатоль Франс, который говорит: «Делая столько отступлений и забираясь в такие дебри, я никогда не дойду до конца. Но если я не буду отвлекаться, если пойду напрямик, то не успею оглянуться, как путь будет окончен, а это было бы досадно, по крайней мере мне самому, — ведь я так люблю побродить вволю».

И мне тоже очень хочется «побродить вволю» по временам и странам вместе с моим читателем.

А теперь мы перенесемся из абсолютного Зла фашизма в относительное Зло египетского рабства. Итак, мы покинули рабов, занятых на постройке пирамид. Но этот непосильный труд можно было бы считать райским по сравнению с добычей золота в подземных шахтах. Добытчиков-рабов почти никогда не выпускали из-под земли. Там, в шахтах они разводили костры и раскаляли скалы до тех пор, пока те не трескались от нестерпимой жары, после чего их разбивали кувалдами на мелкие камни и из золотоносных жил добывали драгоценный металл.

Адская жара и вечно согбенная спина, мелкая пыль, затрамбовывающая легкие и израненное о мелкие камни голое тело — все это не давало прожить несчастному и трех лет. Таков крайний срок жизни под несмолкаемыми ударами бича. «Господи, и этот краткий срок кажется мне нестерпимой вечностью!.. — несся тягостный стон их земных недр, словно стон из ада. — Господи, выпусти скорее мою душу из тела!..»

Никто не имел ни возможности, ни права увести раба из шахт для какой-либо иной работы, он неотступно должен был добывать и добывать золото, которое в Египте носило высокое звание «плоти богов». Признаюсь, что мне представляется золото скорее уж «плотью дьявола», нежели богов. Вряд ли богам, наслаждающимся нектаром, нужен этот презренный желтый металл.

Золото добывали тоннами, его было больше, чем железа. Из натруженных рук рабов попадало оно в искусные руки ювелиров, творивших великолепные украшения. Самым характерным украшением фараонов, цариц и знати были знаменитые воротники-ожерелья, представляющие собой плотно нанизанные золотые пластины, шарики и бусинки. Эти ожерелья весили порой до нескольких килограммов. Так что проблема непосильной тяжести русской шапки Мономаха была хорошо знакома египетским представителям царской фамилии, и более того, эта проблема осложнялась немыслимой жарой африканского государства.

Воротник царицы Нефертити состоял из шести рядов бус. С нижнего ряда свисали на некотором расстоянии друг от друга крупные сине-зеленые бусины в форме капли. Самые дорогие воротники имели затворы, сделанные из золота в виде соколиных голов. К воротникам часто прикреплялись подвески, украшенные головами змей или фигурками кошек. Египтяне, как женщины так и мужчины, очень любили украшать себя амулетами, ожерельями, кольцами, браслетами, диадемами. Для искусных рук работы было хоть отбавляй, мастерские буквально ломились от заказов, которые исполнялись с редчайшим вкусом. Здесь ремесло всегда шло рука об руку с творчеством.

В это время египтяне уже стояли на пороге открытия стекла. Эти сведения подтверждает находка, обнаруженная в гробнице Тутанхамона — сохранившиеся миниатюрные росписи на саркофаге, покрытые бесцветным прозрачным стеклом — свидетели появления в мире нового материала.

В домах зажиточных людей стояла изящная мебель: ложа, сиденья, кресла, столики, скамеечки и лари. Сколь искусны были столяры, изготовлявшие ее, рассказывают нам находки, обнаруженные в потаенной усыпальнице Хетепхерес, которая была заполнена инкрустированными и позолоченными предметами обстановки царского дворца. Впервые здесь начали фанеровать мебель. Фанеру, сделанную из лучших сортов дерева, стали наклеивать на менее дорогую древесину. Вот так отсутствие в стране обширных дубрав научило людей экономично относиться к редким сортам древесины.

Тончайшая пряжа из льна была настолько тонка, что сквозь нее словно сквозь тончайшую кисею можно было прочитать страницу в книге. Надо отметить, что даже в современной английской шкале определения толщины ниток, которая насчитывает в своем арсенале более 200 номеров, не нашлось номера для столь утонченной пряжи. Одежду из этой ткани украшали узорными вышивками и медальонами, которые были подобны картинам: орнаменты из листьев и ветвей, из виноградной лозы, тростника, животных и рыб. Среди них встречаются и изображения представителей рода человеческого.

И конечно же нельзя умолчать о самом известном для Египта предмете — о папирусе. Современному путешественнику трудно было бы представить себе, что в те далекие времена папирус являлся непременной принадлежностью египетского ландшафта. Высота его переходила порой шестиметровую отметку. В настоящее время папирус можно увидеть лишь в Каирском ботаническом саду. Вот сколь дорогую цену пришлось заплатить этому растению за стремление египтян к грамотности.

Из папируса обитатели долины Нила научились выделывать первоклассный писчий материал. Изготовлялся он следующим образом: стебель растения разрезали на длинные продольные полосы, которые накладывали краями друг на друга и затем склеивали в прочные листы. Таким образом лист состоял из двух слоев. Оба слоя подвергались сильному и длительному давлению, а затем тщательно высушивались. Само слово «папирус» со временем проникло во многие языки народов мира: «папир» — по-немецки означает «бумага», «папье» — по-французски, «пейер» — по-английски, и наконец — название нашей «папиросной бумаги» имеет истоки своего происхождения на берегах великого Нила.

Сложность изготовления папируса влекла за собой и достаточно высокую его стоимость, поэтому он предназначался в основном для написания важнейших документов либо политического, либо хозяйственного свойства. И лишь когда надобность в таких документах отпадала, обратную сторону папируса разрешалось использовать для написания литературных произведений.

Пользовались столь дорогой бумагой исключительно жрецы, так как в своих руках они держали не только религиозные нити страны, но и хозяйственные, и политические, и научные. Такое положение вещей было весьма характерно для всех государств Древнего Востока. Обширнейшие знания жрецов, конечно же, служили на благо людей, но тем ни менее, просвещенные священнослужители никогда не упускали возможности использовать их в своих весьма обширных корыстных целях.

Весьма образным примером тому служит эпизод о затмении солнца, описанный в романе Болеслава Пруса «Фараон», в котором жрецам при помощи знаний удалось победить могучую армию фараона.

Когда воины и толпа возмущенного народа, жаждавшего завладеть несметными богатствами, хранимыми веками в таинственных лабиринтах неприступного храма, кинулась к высоким его воротам, вдруг послышался ропот:

« — Что это значит? — перешептывались солдаты, поглядывая на небо. — Нет ни одной тучки, а кругом точно гроза.

— Бей! Ломай! — кричали у ворот.

Удары бревен в ворота участились.

В эту минуту на террасе появился Верховный жрец. Он посмотрел на необозримую толпу народа, окружавшую храм, и, обращаясь к ней, сказал:

— Кто бы вы ни были, истинно верующие или язычники, именем бога призываю вас оставить храм…

Шум толпы внезапно стих, и слышны были только удары бревен о бронзовые створы, но вскоре и они прекратились.

— Дети мои, — воскликнул Верховный жрец. — Падите ниц и молите богов, чтобы они простили вам кощунство.

— Это ты моли богов, чтобы они тебя защитили, — крикнул предводитель толпы и, схватив камень, бросил его вверх, метя в жреца.

— Ломайте ворота, — кричали сзади, и град камней полетел в сторону храмовой свиты.

Жрец поднял обе руки. Когда же толпа снова стихла, он воскликнул:

— Боги! Под защиту отдаю святыни храма, против которых выступают изменники и святотатцы.

Внезапно где-то над храмом прозвучал голос, который, казалось, не мог принадлежать человеку:

— Отвращаю лик свой от проклятого народа, и да снизойдет на землю тьма!

И свершилось что-то ужасное. С каждым словом солнце утрачивало свою яркость. При последнем слове стало темно, как ночью. В небе зажглись звезды, а вместо солнца стоял черный диск в кольце огня. Неистовый крик вырвался из многих тысяч грудей. Штурмовавшие ворота бросили бревна, крестьяне пали наземь…

— Настал день суда и смерти! — послышался стонущий голос в конце улицы.

— Боги! Пощадите! Святой муж, отврати от нас беду! — завопила толпа.

Весь народ пал ниц. Солдатские ряды расстроились, воины побросали оружие и без памяти кинулись к реке. Спустя несколько минут вместо сомкнутых колонн на площади остались лишь брошенные в беспорядке колья и секиры, а у входов в переулки лежали груды раненых и трупов.

Ни одно проигранное сражение не кончалось еще такой катастрофой.

— Боги! Боги! — стонал и плакал народ, — Пощадите невинных!

— Осирис! — воскликнул с террасы Верховный жрец. — Яви свой лик несчастному народу.

— В последний раз внемлю я мольбе моих жрецов, ибо я милосерд, — ответил неземной голос из храма.

В эту минуту тьма рассеялась, и солнце обрело прежнюю яркость.

Новый крик, новые вопли, новые мотивы прозвучали в толпе. Опьяненные радостью люди приветствовали воскресшее солнце. Незнакомые падали друг другу в объятья. И все на коленях ползли к храму приложиться к его благословенным стенам.

Над воротами стоял достойнейший Верховный жрец, устремивший взор в небо…»

Вот так, абсолютно верно вычислив время затмения солнца и с точностью до секунды вписавшись в него, жрецы разыграли великолепный спектакль о гневе богов и сумели тем самым победить недовольный народ и армию фараона. Верно расположенной системой труб в храме жрецам удалось создать могущественный голос бога. Что и говорить, история представила нам весьма и весьма наглядную иллюстрацию к всемирно-известному высказыванию Френсиса Бекона: «Знание — сила». А ученые, хитрые и коварные жрецы перестали напоминать своих предшественников — бескорыстных шаманов.

Конечно же, столь подробные описания происходящих событий древности в литературных произведениях не соответствует конкретной действительности, но правдиво в своей основе, и, кроме того, верно утверждают братья Гонгуры «Мы не узнаем истории тех веков, о которых не написаны романы». Значит стоит их писать и стоит их читать.

Обязательной государственной религии в Египте не существовало. В мифах творцами богов и людей во Вселенной выступали то животные, то птицы, то растения, то сами боги, то богини. По одному из преданий солнце рождается от небесной коровы, по другому — оно выходит из лотоса, по третьему — из гусиного яйца. Общим для всех сказаний является, пожалуй, только представление о первобытном хаосе, над которым либо бог солнца Ра своими могучими руками приподнял небесный свод, либо из первичного праокеана выделился бог Вечности Атум в оболочке крылатого змея и сотворил пару богов, от которых пошли и остальные — версии разные. У всех номов-областей были свои божества, которые подчас умудрялись носить самые разнообразные имена, в зависимости от того, утром произносилось это имя или вечером.

Надо отметить, что божества различных номов пользовались отнюдь не одинаковым авторитетом. Случалось, они выдвигались на авансцену истории не благодаря своим сверхъестественным силам, а в связи с истинно земными заботами и проблемами, а именно, зависели от политической ориентации и силы власти того или иного фараона. Ярким примером тому может служить история фиванского бога Амона, находящегося в безвестности до времени возвышения Фив и превратившееся в верховное общеегипетское божество, когда Фивы стали могущественной военной державой, созданной фараонами ХП династии.

Вплоть до вытеснения христианством, религия в Египте никогда не расставалась с культом животных и растений. Обожествление их, быть может, в какой-то степени происходило потому, что грешные люди сознавали, сколь много им необходимо приложить труда, чтобы быть прекрасными, звери же и растения прекрасны были изначально, от природы.

Поэтому убийство животного для ежедневных нужд человека или для жертвоприношения всегда считалось тяжким грехом, который необходимо было загладить искупительным обрядом. Растительный мир тоже был наполнен живыми, трепетными созданиями. Обработка почвы мотыгой или плугом представлялась нанесением ран божеству Земли, а срезание колоса серпом приравнивалось к убийству доброго бога растительности. Поэтому за невольно причиненные страдания люди просили прощение у тех, кто оказался ни в чем не повинен — без вины виноватым. И обычай этот был прекрасен… Мне думается, что и сейчас нам не помешало бы мысленно просить детей Флоры и Фауны об отпущении невольных грехов наших. Задумайтесь, ведь многие из них положили свои жизни ради того, чтобы наша жизнь продолжал свою. И если мы научимся искренне испрашивать прощение, то наша душа хоть немного, но станет чище…

Египтяне не только просили прощения у детей Флоры и Фауны, но заботились и о их вечной жизни. В Саккара были проведены интереснейшие раскопки кладбища священных быков Аписов. Здесь погребены их забальзамированные мумии в больших саркофагах. На одном из них написана следующая фраза: «Величество сего бога отбыло на небо». В археологических раскопках часто находили мумии кошек — этих умилительных существ, созданных богом, видимо, в минуты добродушного любования миром. Маленькие тела кисок были заботливо запеленуты, словно они милые младенцы.

Как-то довелось мне услышать о таком необычном происшествии: атакующим варварским племенам никак не удавалось победить египетское войско, и тогда жестокие люди решили распять на своих щитах живых кошек. По всей вероятности варвары хорошо знали о верованиях египтян. И не ошиблись в своих расчетах — египетские войны не стали стрелять в беззащитных созданий. Они предпочли сдать свои позиции… Никогда в жизни на стенах домов древние египтяне не увидели бы объявление, написанное на папирусе, и сообщающее, что некий гражданин готов отдать котят в добрые, надежные, заботливые руки, но коли такие не найдутся, то он их.. утопит.

Но, бывало, такое обожествление доходило и до курьезов, переходящих всякие разумные границы. Однажды жуки-скоробеи — символы священного солнца, решили в весьма неудобный для этого момент погреться под своим прародителем и тем самым заградили путь целой армии. В результате такой вылазки воинам пришлось прекратить свой поход на несколько часов, пока символы солнца не соизволили согреться и удалиться с дороги.

Обожествляя животных, египтяне были весьма снисходительны к проступкам своих богов и, не смущаясь, наделяли их всевозможными грехами и пороками, всеми недостатками и смешными чертами рода человеческого. Они никогда не требовали от них стерильного поведения во всевозможных жизненных перипетиях. Видимо, это в какой-то степени сулило людям надежду на будущее. Они предполагали, что не совсем уж святые боги останутся достаточно снисходительны к их прегрешениям..

В одном из мифов богиня Исида оказывается злой волшебницей, выступающей против всеблагого бога Ра. Она создает змею из земли и насылает ее на солнечного бога. Ужаленный змеей царь богов и людей оказывается совершенно беспомощным перед кознями коварной богини. Исида соглашается излечить его лишь в том случае, если он откроет ей свое подлинное имя. Заставив неправедным путем Ра выдать ей эту великую тайну, Исида получает над ним полную и беспрекословную власть. В другом мифе та же коварная богиня в порыве милосердия изливает потоки слез у истоков Нила, дабы наполнить его живительной влагой и напоить жаждущих жителей его долины.

Жизнь богов, как и жизнь людей, была насыщена множеством проблем. Подумать только, как нелегко приходилось всемогущему богу Ра. Посудите сами: каждый вечер ладья бога подплывала к западным горам, где кончалась земля и распахивала свою огнедышащую пасть преисподняя. Отсюда плавание ладьи продолжается уже по подземному миру. Богу приходится по пути миновать двенадцать врат в течение двенадцати ночных часов.

На страже врат стояли огнедышащие змеи. В полночь Ра сталкивается с самым страшным змеем Апопом, длина которого достигает 230 метров. Это чудище выпивало всю воду, стремясь остановить движение ночной барки Ра. Однако солнечному богу удалось всякий раз в ожесточенной битве победить Апопа и последний вынужден был исторгнуть проглоченную воду, на волнах которой Ра выплывал к утренней заре и дарил людям новый день.

Как мы видим, религиозные представления египтян не позволяют своим богам решать сложные проблемы лишь единым мановением божественного перста, что случается в иудаизме, где Саваофу за какие-то шесть дней удалось создать целый мир и потом уже можно было не проявлять беспокойства о том, наступит ли рассвет. Он был сам собой запрограммирован.

За беспримерную отвагу египтяне своему солнечному богу сложили приветственную песнь:


Ты прекрасен, велик, светозарен
И высок над землей,
Ты лучами своими объемлешь все страны,
То есть все, что ты создал один!
Ты делаешь женщину матерью, отрока — мужем,
Жизнь ты даешь младенцу во чреве,
Кормишь его в материнской утробе.
Даешь ты дыханье цыпленку в яйце,
Ты назначаешь то время, когда он выходит.
Ты небо создал для себя отдаленное,
Чтобы оттуда взирать на творенье свое,
Един ты, но восходишь ты в образах разных,
Сияя на небе, живой солнечный диск!
Созерцают люди всю твою красоту до захода,
Прекращают работу, когда ты уходишь на запад!
Ты заходишь на западе,
И земля погружается в темень, как мертвец.
Львы выходят из тайного логова,
Змеи жалят во мраке ночном,
Свет и тепло исчезают, земля замолкает,
Ибо создавший все это тоже ушел!

Драматичными событиями наполнена и жизнь легендарного Осириса. Он, будучи сыном Геба и богини Нут, унаследовал от своего отца египетский престол. За время своего царствования научил людей земледелию и садоводству. И многое еще бы успел сделать, да вот коварство родного брата Сета сгубило его. Сестра и в то же время жена Осириса Исида оплакала бедного мужа и брата:


Приди ко мне скорее!
Потому что я жажду узреть тебя
После того, как не видела лица твоего.
Тьма вокруг нас, хотя Ра в небесах.
Небо смешалось с землей. Тьма легла на землю.
Сердце мое горит от злой разлуки.
Сердце мое горит, потому что стеною отгородился ты от меня,
Хотя не было зла во мне.
Плачем мы по владыке, — не исчезла к тебе любовь среди нас! —
О муж, владыка любви, — о севера царь, господь вечности, —
Взлети к жизни, о князь бесконечности! — О брат мой, владыка, —
Отошедший в край Безмолвия!
Вернись же к нам в прежнем облике твоем! —
Приди же в мире, в мире!

Оплакав любимого, Исида погребла останки мужа и затем, неведомо каким чудным образом, понесла от погребенного супруга и родила ему сына по имени Гор. Младенец вырос, победил своего коварного дядю Сета и воскресил отца, дав ему проглотить волшебное око, таящее в себе невиданную магическую силу.

В другом мифе об этой трагической истории рассказывается о том, что Осирис не был погребен в одном месте, поэтому бедной Исиде пришлось собирать останки своего мужа по всему свету. В египетских храмах часто представляли этот обряд собирания останков, во время которого «десять жрецов в белых одеждах, испещренных красными пятнами, выходили на середину алтаря. Следом за ними шли двое жрецов, одетых в женские одежды. Они должны были изображать Нефтис и Исиду, оплакивающих Осириса. Потом из глубины алтаря вышел некто в белом хитоне без единого украшения, и глаза всех женщин и мужчин с жадностью приковались к нему. Это был тот самый пустынник, который провел десять лет в тяжелом подвижническом искусе в горах Ливана и нынче должен был принести великую добровольную кровавую жертву Исиде. Лицо его, изнуренное голодом, обветренное и обожженное, было строго и бледно, глаза сурово опущены вниз, и сверхъестественным ужасом повеяло на толпу.

Главный жрец, столетний старец с тиарой на голове, с тигровой шкурой на плечах, в парчовом переднике, украшенном хвостами шакалов, принял из рук помощника белого голубя с красными лапками, отрезал птице голову, вынул из ее груди сердце и кровью его окропил жертвенник и священный нож. После небольшого молчания он возгласил:

— Оплачемте Осириса!

Два кастрата в женских одеждах — Исида и Нефтис — тотчас же начали плач гармоничными тонкими голосами: «Возвратись в свое жилище, о прекрасный юноша. Видеть тебя — блаженство. Исида заклинает тебя, Исида, которая была зачата с тобою в одном чреве, жена твоя и сестра. Покажи нам свое лицо, светлый бог. Вот Нефтис, сестра твоя. Она обливается слезами и в горести рвет свои волосы. В смертельной тоске разыскиваем мы прекрасное тело твое. Осирис, возвращайся в дом свой!»

Затем медленно, под звон кадильниц и систр, со скорбным плачем двинулась процессия богини Исиды со ступенек алтаря, вниз, в храм, вдоль его стен, между колоннами. Так собирала богиня разбросанные члены своего супруга, чтобы потом оживить его. «Слава городу Абидосу, сохранившему прекрасную голову твою, Осирис. Слава тебе, город Мемфис, где нашли мы правую руку великого бога, руку войны и защиты. И тебе, о город Саис, скрывший левую руку светлого бога, руку правосудия. И ты будешь благословен, город Фивы, где покоится сердце бога».

Так обошла богиня весь храм, возвращаясь назад к алтарю, и все страстнее и громче становилось пение хора. Священное воодушевление овладело жрецами и молящимися. Все части тела Осириса нашла Исида, кроме одной, священного Фаллоса, оплодотворяющего материнское чрево, создающего новую вечную жизнь. Теперь приближался самый великий акт в мистерии Осириса и Исиды.. В алтаре вокруг изображения богини, покрытой черным покрывалом, носились жрецы и жрицы в священном исступлении, с криками, похожими на лай, под звон тимпанов и систр.

Некоторые из них стегали себя многохвостовыми плетками из кожи носорога, другие наносили себе короткими ножами в грудь и плечи длинные кровавые раны, третьи пальцами разрывали себе рот, надрывали себе уши и царапали лица ногтями. В середине этого бешеного хоровода у самых ног богини кружился на одном месте с непостижимой быстротой отшельник с гор Ливана в белоснежной развивающейся одежде. Один верховный жрец оставался неподвижным. В руке он держал священный жертвенный нож.

— Фаллос! Фаллос! Фаллос! — кричали в экстазе обезумевшие жрецы, — где твой Фаллос, о святой бог! Приди, оплодотвори богиню. Грудь ее томится от желания! Чрево ее как пустыня в жаркие летние месяцы!

И вот страшный, безумный, пронзительный крик на мгновение заглушил весь хор, жрецы быстро расступились и все бывшие в храме увидели ливанского отшельника, совершенно обнаженного, ужасного своим высоким, костлявым, желтым телом. Верховный жрец протянул ему нож. Стало невыносимо тихо в храме. И отшельник, быстро нагнувшись, сделал какое-то движение, выпрямился и с воплем боли и восторга вдруг бросил к ногам богини бесформенный кровавый кусок мяса.

Он шатался. Верховный жрец поддерживал его, обив рукою за спину, повел к изображению Исиды, бережно накрыл черным покрывалом и оставил так на несколько мгновений, чтобы тот в тайне, неведомо для других, мог запечатлеть на устах оплодотворенной богини свой поцелуй».

Таким увидел египетский религиозный обряд русский писатель Александр Куприн и описал его в своей повести «Суламифь». Кто знает, так ли в действительности все происходило? Никто не знает… Но, мой дорогой читатель, давай прислушаемся к словам Анатоля Франса, который советовал относиться «к истории, как к искусству, и тогда прелестные фантазии повсюду посеют сказки». И тогда исторические события предстанут перед нами захватывающими душу и сердце картинами.

Египтяне прекрасно понимали, сколь много своих проблем у их богов и старались обращаться к ним за помощью лишь в крайних случаях. Ведь их боги спускались на землю только тогда, когда герой, отважившийся на сверхъестественный подвиг, исчерпал все свои силы и без помощи небожителей уже никак не мог обойтись. На трусов же и лентяев богам не было смысла тратить своего драгоценного времени.

Но все-таки человек слаб и часто случалось взывать ему к богам по делам пустяковым, ничтожным. «Тогда противоречивые молитвы людей, мешавшие друг дружке, возносятся к трону предвечного. Он не слышит больного, который молится о возвращении ему здоровья, и одновременно врача, который молит, чтобы его пациент болел как можно дольше; хозяин просит Амона охранять его амбар и хлеб, вор же простирает руки к небу, чтобы боги не препятствовали ему увести чужую корову и наполнить мешки чужим зерном.

Молитвы этих людей сталкиваются друг с другом, как камни, выпущенные из пращи. Путник в пустыне падал ниц на песок, моля о северном ветре, который принес бы ему каплю воды; мореплаватель бил челом о палубу, чтобы ему неделю ветры дули с востока. Землепашец просил, чтобы скорее высохли болота; нищий рыбак — чтобы болота никогда не высыхали. Их молитвы тоже разбивались друг о дружку и не доходили до божественных ушей Амона.

И так во всем мире царила вражда. Каждый желал того, что преисполняло страхом другого. Каждый просил о благе для себя, не думая о том, что это может причинить вред ближнему. Поэтому молитвы их, хотя и были как серебряные птицы, не достигали цели. И божественный Амон, до которого не долетала с земли ни одна молитва, опустив руки на колени, все больше углублялся в созерцание собственной божественности, а в мире продолжали царить произвол и случай.

И вдруг бог услышал женский голос:

— Ступай-ка, баловник, домой, пора на молитву.

— Сейчас, сейчас! — ответил детский голосок.

А сам мальчонка все не шел. Наконец женщина, видя, что солнце уже начинает погружаться в пески пустыни, вышла во двор и поймала шалуна, словно жеребенка. Тот сопротивлялся, но в конце концов подчинился матери. А та втащила его в хижину и посадила на пол, придерживая, чтобы он опять не убежал. Мальчуган знал, что ему не отвертеться от молитвы, и, чтобы поскорее вырваться опять во двор, поднял благоговейно глаза и руки к небу и тоненьким писклявым голоском затараторил прерывающейся скороговоркой:

— Благодарю тебя, дорогой бог Амон, за то, что ты сохранил сегодня отца от бед, а маме дал пшеницы на лепешки… А еще за что?.. За то, что создал небо и землю, и ниспослал ей Нил, который приносит нам хлеб. Еще за что? Ах, знаю! И еще благодарю тебя за то, что так хорошо во дворе, что растут цветы, поют птички и что пальма приносит сладкие финики… И за то хорошее, что ты нам подарил, пусть тебя любят, как я, и восхваляют лучше, чем я, потому что я еще мал и меня не учили мудрости. Ну, вот и все…

— Скверный ребенок, — проворчал отец. — Как небрежно славишь ты Амона

Но молитва расшалившегося мальчугана жаворонком взвилась в небо и, трепеща крылышками, поднималась все выше и выше, до самого престола. Молитва поднялась до самых ушей бога и продолжала петь ему тоненьким детским голоском: «И за все хорошее, что ты нам подарил, пусть все любят тебя, как я…»

При этих словах бог открыл глаза, и из них пал на мир луч счастья. От неба до земли воцарилась беспредельная тишина. Прекратились всякие страдания, всякий страх, всякие обиды. Свистящая стрела повисла в воздухе, лев застыл в прыжке за ланью, занесенная дубинка не опустилась на спину раба.

На мир упал луч счастья…» (Б.Прус «Фараон»)

Какая чудесная история… Быть может, разумнее всего сейчас было бы немного помолчать и вдруг, ненароком почувствовать на своих губах легкую улыбку…

Помолчали…

Почувствовали…

Улыбнулись…

…И отправились дальше в путь…

Маленький мальчик посылал свои наивные, искренние слова к богу в поднебесье, а в храмах жрецы поклонялись богам по своим установленным ритуалам. Особенно торжественными их процессии выглядели в дни праздников. Сначала медленной поступью жрецы проходили по аллее сфинксов, и те взирали на них свысока. Безразличие к происходящему проскальзывало в каждой позе. Неземное существо — сфинкс, обладающее телом льва и головой человека, казалось, было вознесено над жалкой кучкой людей: его могучие лапы покоились на постаменте, его взор был устремлен мимо, куда-то в даль. Они знали, что у их подножья идут смертные, презренные существа. Они знали: сфинксы бессмертны. Сфинксы вечны…

Вдаль, мимо сфинксов шли жрецы.. Вот они проходили по открытому двору с колоннами, и солнце, изредка выглядывающее из-за туч, то серебрило их, то погружало в полумрак, и колонны становились темными и стремительно стройными, будто уходящими в предгрозовое небо. Первый порыв ветра, удар грома и блеск молнии уже не застал процессию священнослужителей. Она вошла в многоколонный зал, полумрак которого освещали лишь вспышки молний, успевшей разбушеваться грозы. Но божества находились не здесь. Они были в следующих залах, куда не проникали ни лучи солнца, ни отсветы грозы. Таинство их мрака рассеивали колеблющиеся языки пламени немногочисленных светильников. Процессия жрецов всколыхнула пустоту зала. По стенам, по колоннам, по статуям богов заметались четко обрисованные тени. Зал богов словно бы наполнился несметным множеством бестелесных духов.

Здесь жрецы совершали свои священнодействия. Сюда, в святая святых храма, никогда не ступала нога простого смертного. Неведомое заставляло трепетать и содрогаться сердца людей, благоговеть перед могуществом божеств. В умах их рождались невероятные представления о происходящем там, в глубине, в таинственном, скрытом от взоров пространстве храма. Люди искренне верили, что бронзовые и золотые статуи богов могут совершить для них чудо. Просить, молить об этом чуде все время стремились смертные. В это верили даже мастера, которые собственными руками создали искусные изображения богов.

Что и говорить, храмовые шествия были пышны и величавы. Но жизнерадостным египтянам больше по вкусу приходились воистину всенародные веселые уличные праздники. И даже непосильный труд по перевозке громадной статуи божества с места ее изготовления к подножию постамента превращался в зажигательное действо. На обочине дороги, по которой медленно влачили статую, собирались огромные толпы народа, чтобы насладиться весьма редкостным зрелищем, не всегда случающимся в жизни одного поколения. Посему люди, несказанно обрадованные этим событием, приходили, случалось, в такой неистовый раж, что воинам с трудом удавалось удерживать их, дабы последние ненароком не угодили под полозья саней.

В это же время по каналу, проходившему вдоль дороги, проплывали сопровождавшие статую суда. На них вальяжно расположилась знать, не менее жаждущая, нежели простой люд, взглянуть на это зрелище. Караван судов был огромен. Страна, раскинувшаяся в долине великой реки, недостатка в них не имела. В праздничные дни они представляли собой целые плавучие храмы, отличавшиеся неслыханной роскошью. Не счесть на палубах статуй богов и сфинксов, предметов из золота, серебра, меди, бирюзы, лазурита и других драгоценностей.

А в храме жрецы уже не чуяли под собой ног, извлекая из хранилищ все новые и новые ладьи и статуи богов, которых они выносили на открытый воздух, чтобы показать людям. На набережной расположились пышно накрытые столы со всяческой снедью и для тех, кто тащил статую, и для тех, кто пришел лишь поглазеть да покричать всласть.

Проголодаться на таком празднике было бы весьма затруднительно — провизию привозили со всех сторон света. Бродячие торговцы предлагали арбузы, гранаты, виноград, фиги, смоквы, дичь, хлеб. Сюда гнали целые стада разной живности. Животных забивали тут же, разделывали и передавали в руки опытных поваров, которые, отдавая дань уважения страдальцам, старались приготовить обед из убиенного животного так, чтобы не оскорбить подгорелым и невкусным блюдом невинную жертву. Люди ликовали, пили вино и плотно закусывали. Танцовщицы и акробаты с непередаваемым азартом развлекали публику. Публика присоединялась к ним.

Посреди обширной площади расположился искусный фокусник. Его фантазии не было предела: то он отважно проглатывал полыхающий ярким пламенем кусок льна, то неистово плясал, при этом удерживая в равновесии мечи, острия которых помещались у него в глазных впадинах, то плевал в рот ядовитой змее и последняя превращалась в вертикально стоящую неподвижную палку. Эти фокусы заставляли зрителей замирать от ужаса, и тогда над площадью повисала тревожная тишина. Но вот фокусник сменил тематику своего выступления: под хохот египетских ребятишек он ловко вытаскивал из их носов разноцветные ленты, а из разбитых страусиных яиц совершенно неожиданно выскакивали маленькие пушистые крольчата.

Вдруг яростный рык огласил набережную. Но он не вызывал ни у кого и крупицы страха. Люди давно ждали шествия ручных львов и леопардов, упругие тела которых отливали золотом, а рыкающие распахнутые пасти сверкали белоснежными клыками на фоне алого зева. Великолепных зверей придерживали выходцы из знойной Эфиопии. И не случайно. Прекрасен был контраст их жгуче черных мускулистых тел рядом с золотом шкур царей саванны.

Следом пронесли диковинные деревья, на ветвях которых покачивались птицы с разноцветным оперением. Их звонкий щебет сумел заглушить грозное рычание львов. Всех насмешила кавалькада колесниц, запряженных страусами. Подгоняемые возницами, они неуклюже вскидывали перепончатые разлапистые ноги со странно расположенными назад коленками, и помогали своему продвижению беспорядочными взмахами крыльев, порою срывающих головные уборы с зазевавшихся зрителей.

Но надо сказать, что отнюдь не все люди засматривались на эти пышные зрелища. Некоторые мужчины предпочитали покинуть праздничное пиршество и уединиться с разбитной девчонкой в заведении увеселительного толка. В таких случаях в стенах родного дома они появлялись весьма и весьма не скоро. И их можно было понять: ведь в увеселительных заведениях они встречались с профессиональными певицами и танцовщицами, которые ублажали самого бога Амона, а теперь ублажали и их, смертных, не забывая при этом влить в их глотки как можно больше искристых вин. Самые длительные загулы случались во время праздника Амона-Опета, который длился в течение целого месяца.

Но, увы, как это ни прискорбно, праздники сменялись и горестными днями. Самыми мрачными и одновременно самыми красочными и пышными были похороны важных сановников или, если «посчастливиться» на своем веку увидеть, и похороны самого фараона. Члены семьи усопшего безудержно рыдали и горестно заламывали руки на всем пути следования до гробницы. Кроме того, их рыдания поддерживали нанятые профессиональные плакальщицы. А они-то знали свое дело и были поистине неутомимы. Вымазав лицо илом, разорвав на себе одежды и тем самым обнажившись до пояса, они стонали и били себя по голове, при этом вопя во всю мощь:

— «Горе, горе! Плачьте, плачьте не переставая! Добрый пастырь ушел в страну вечности. Теперь ты в стране, которая любит одиночество. Ты, кто любил шевелить ногами, чтобы ходить, теперь ты пленен, запеленут, связан. Ты, кто имел столько тонких одежд, теперь ты спишь в пеленах».

А в остальном погребальная процессия очень напоминала переселение из одного дома в другой. И не мудрено было бы ошибиться, потому что первая группа служителей несла на коромыслах пирожки и цветы, глиняные кувшины и каменные вазы. Вторая, более многочисленная, тащила весьма увесистую погребальную мебель. Драгоценности проносили на блюдах и явно выставляли напоказ, дразня тем самым и вводя в искушение неугомонную воровскую братию. Саркофаг, возвышавшийся на катафалке, хранил в себе тщательно мумифицированное тело усопшего, подготовленное к жизни в Вечности.

По религиозным понятиям египтян «человеческое существо состоит из тела, искры божьей и тени, или Ка, которая соединяет тело с искрой божьей. Когда человек умирает, его тень и искра отделяются от тела. Если бы человек жил безгрешно, искра божья вместе с тенью ушла бы к богам для вечной жизни.

Но каждый человек грешит, загрязняет себя в этом мире и потому его тень — Ка — должна очищаться, иногда в продолжении многих тысяч лет. Очищается же она тем, что незримая, блуждает по нашей земле среди людей, совершая добрые поступки. Тень Ка в точности похожа на человека, но она словно соткана из очень тонкого тумана. Первые несколько лет после смерти тень должна время от времени чем-нибудь подкрепляться. В последствии для нее достаточно изображения яств. Но главную свою силу тень черпает из тела, оставшегося после нее на земле. Если мы бросим тело в могилу, оно быстро портится, и тень вынуждена питаться прахом и гнилью. Если мы сжигаем тело, у тени остается для питания только пепел. Если же мы сделаем из тела мумию, то есть если забальзамируем тело на тысячу лет, тень Ка всегда здорова, сильна и проводит время своего очищения всегда спокойно и приятно.

Какая же разница между сожжением умершего и превращением его в мумию? Такая же, как между уничтожением одежды и хранением ее в кладовой. Когда одежда в сохранности, она может не раз пригодиться, и тем более, если она у тебя одна, было бы безумием сжигать ее». (Б.Прус)

Быть может, мой дорогой читатель, тебе случалось увидеть в жизни или во сне тень, «сотканную из тончайших нитей тумана» и в этот момент с тобой вдруг случалась неожиданная радость? Быть может, это странствующая тень Ка подкинула тебе добрую счастливую минутку в жизни?.. Поблагодари ее мысленно за это и отпустите ей грехи. Конечно, это не твое дело, отпускать грехи, но и греха в этом, я думаю, никакого не будет. Зато в твоей душе станет светлее… И не забудь поблагодарить навестившую тебя тень.

Если на нашу долю возлагается лишь приятная обязанность послать душевный привет блуждающей Ка, то на долю современников усопшего возлагались многочисленные хлопоты. В заботы древних египтян входило не только мумифицирование отошедшего в мир иной, но и заботы о сохранности самой мумии. Для покойного предназначалась подземная камера на дне глубокой шахты которую, замуровывали, засыпали землей, и никто больше не должен был тревожить его покой.

Над шахтой сооружали каменный храм, открытый для всех. В нем был великолепно украшенный зал, весь расписанный растительными или геометрическими многокрасочными орнаментами. Он выходил фасадом во двор, где стояли стелы с надписями, повествующими о добродетелях и деяниях усопшего. Изображались наиболее характерные сценки из его жизни. Иногда в таком дворике возле небольшого водоема ухитрялись высаживать и деревья. Словом, родственники отошедшего в мир иной старались сделать все возможное, что только было в их силах, лишь бы душа родного им человек могла спокойно отправится в столь длительное путешествие.

Тело же его оставалось в Городе Мертвых. «Днем здесь царило оживление и ключом била жизнь. Этот город считался подходящим местом для жреческих школ и обителей мудрецов. Сюда приходили родственники умершего, чтобы из числа животных, которых жрецы объявили чистыми, выбрать для усопшего жертвенное. Беднякам удавалось приобрести только раскрашенные хлебцы в форме тех или иных животных, символически заменяющих дорогих быков и гусей, купить которых на самом деле им не позволяли средства.

Когда же солнце заканчивало свой обход небосклона и над затихающим Городом Мертвых замирали последние звуки вечернего гимна — некрополь пустел. Смолкали голоса плакальщиц. Лишь вечерний ветерок доносил порой какие-то неясные звуки, и наконец все погружалось в тишину. По безоблачному небу иногда проносились легкие тени летучих мышей. Это они направлялись из склепов и горных ущелий к великому Нилу. А по земле то там, то тут скользили какие-то черные существа, отбрасывая длинные густые тени. Это шакалы крались к реке на водопой. И тогда тишину нарушал их отвратительный лай и пронзительный хохот гиен поддерживал его.

Охотиться на этих ночных хищников запрещалось, ибо они считались священными животными бога Анубиса — стража могил; к тому же шакалы в изобилии находили себе пищу в гробницах и не были опасны для людей. Напротив, пожирая куски мяса, возложенные на алтари, они доставляли огромное утешение родственникам умерших. Когда на следующий день эти люди не находили здесь принесенного ими, они твердо верили, что их жертвы угодны усопшему. К тому же шакалы были надежными сторожами, отгоняя всех непрошеных гостей, пытавшихся под покровом ночи проникнуть в гробницы». (Георг Эберс)

Пора нам с тобой, мой дорогой читатель, оставить город бога Анубиса. В конце концов время печали проходит, и похоронив мертвых, живые продолжают вгрызаться в жизнь. Но прежде, чем начать любое дело, необходимо сначала очистить свою душу. И человек произносит исповедальное признание в неизбежных для повседневной жизни грехах: «Приходи с кротким сердцем и жаждой внутреннего просветления, — говорил верующий, — и тогда на душе у тебя сделается так хорошо, будто фараон подарил тебе сразу и Верхний и Нижний Египет».

Древние египтяне изобрели много нового, чего до них на свете не существовало. Греки именно у них позаимствовали познания в геометрии измерения круглых тел и плоскостей. Здесь почти с предельной точностью удалось установить величину числа Пи. Искусные врачи Египта почитались во всех странах Древнего Мира, и бывало, по мере возможности, приглашались к страждущим больным аж на край света. Откуда же черпали они эти познания? Да благодаря практике бальзамирования, которая позволяла прекрасно разбираться в анатомии человеческого тела.

Но не всегда врачу столь уж просто было добыть необходимые познания. Вот история о жреце-враче, решившимся познать святая святых человеческого тела — его сердце. Однажды он пришел к парасхиту — бальзамировщику и предложил ему заменить сердце умершего на сердце барана.

« — Ты требуешь невозможного, — ответил парасхит.

— Невозможного? — удивился врач. — Почему же? Положи это баранье сердце в сосуд-канопу, а оттуда вынь человеческое сердце. И никто, ручаюсь тебе, никто не заметит этого.

— Но в праве ли я украсть у покойника жизнь в потустороннем мире? Я жил нищете, всеми презираемый, и много лет подряд неизменно следовал законам, чтобы хоть на том свете быть праведником и получить в солнечней ладье воздаяние за все то, чего я лишен здесь. Ты хороший и добрый человек, но я не пойму, как можешь ты ради какой-то прихоти жертвовать блаженством несчастного, который всю свою жизнь не знал, что такое счастье, и не сделал тебе ничего плохого. Ведь за подмену сердца боги навеки покарают меня.

— Для чего мне нужно это сердце, ты все равно не поймешь, — промолвил врач. — Но если ты его мне раздобудешь, то окажешь тем самым помощь великому и полезному делу. Что же касается твоего блаженства, то не беспокойся. Я жрец и беру на себя твой грех и все его последствия. И как жрец говорю тебе: то, чего я от тебя требую, — дело доброе, и если судьи в загробном царстве спросят тебя: «Зачем ты вынул сердце человека из канопы?» — ответь им: «Потому что жрец приказал мне сделать это и обещал взять на себя ответ за мой грех!» Если ты исполнишь мое желание, я позабочусь о том, чтобы когда ты умрешь, твою мумию снабдили всеми амулетами. Я дам тебе грамоту, где засвидетельствую, что это я приказал тебе совершить хищение. Это оградит тебя от всех злых духов, ты получишь право входа в чертог воздающего и карающего правосудия и будешь признан достойным блаженства». (Георг Эберс)

В конце концов парасхит согласился отдать человеческое сердце жрецу и у того появилась возможность досконально изучить его для того, чтобы успешнее врачевать человеческое тело. Будем надеяться, что отважившийся на столь дерзкий поступок бальзамировщик нашел достойное успокоение в потустороннем мире за то благое дело, которое он совершил для пользы человечества, несмотря на безумный страх свой.

Одной из самых почетных и обеспечивающих благополучное материальное положение, являлась профессия писца. Но это был не просто писарь или переписчик — это был человек, образованный во многих сферах деятельности. Как правило, должность писаря переходила не по наследству, а исключительно в силу возможностей претендующего на нее. И это не случайно. Египетское иерографическое письмо считается чрезвычайно сложным. Наиболее употребляемых знаков насчитывалось здесь до 700, но в греко-римскую эпоху их было несколько тысяч.

Обучение проходило в школах, которые носили весьма характерные названия — «Дома Жизни» и имелись исключительно во всех крупных городах. Это практически были высшие школы, где наравне с грамотой изучались религиозные, магические, медицинские, математические, астрологические и другие науки. При «Домах Жизни» были и обширные библиотеки, которые, к великому сожалению, не сохранились.

Возможно ли представить себе всю невосполнимость такой потери? Сколь о многом не удалось им поведать нам… Но, увы… увы… Что произошло, то произошло… Потерянного не вернуть…

В школах учителя поучали своих учеников: «Нет работы лучше, выгоднее и приятнее, чем писец. Писцы занимают руководящее положение и не облагаются налогами. Пиши рукой своей, читай устами своими. Счастлив писец искусный в деле своем. Я смогу заставить тебя любить свитки больше, чем свою мать. Не проводи ни одного дня в безделье, иначе будут бить тебя. Заруби себе на носу: уши юноши на спине его. Обучают обезьян танцам, объезжают лошадей. Будь же настойчив. Не ленись! Пиши! Пиши! Пиши!» Знай, что ум берет один барьер за другим, и лишь одна глупость не знает преград. Забудь о ней».

Горьки были сетования отца, сын которого не желал вгрызаться в папирусы трудно изучаемых иероглифов: «Говорят мне, ты бросил писание и закружился в удовольствиях. Ты ходишь с улицы на улицу и исходит запах пива от тебя. От пива ты перестаешь быть человеком. Оно заставляет тебя блуждать, ты подобен кривому рулевому веслу судна, ты подобен святилищу без бога, ты подобен дому без хлеба».

Очень схожие сетования мы слышали и из уст шумерского отца непутевого сына. С тех пор прошли тысячелетия, но подобное звучит и до сей поры: «Ты подумай, горе мое, это лишь ум берет один барьер за другим, глупость же не знает преград». Но вряд ли в скором времени смогут умолкнуть сетования родителей неразумных детей своих.

Преимущества выучившегося писца были очевидны. Потому как «видел он медника за работой у отверстия в печи его, причем пальцы его, как у крокодила, и он более смраден, чем рыбья икра. Красильщика — пальцы его смердят, он проводит день, разрезая лохмотья. Его одежда — мерзость. Сандальщика — ему совсем плохо. Он вечно нуждается. Земледельца, который на своей работе изнашивается так же быстро, как и его орудия. Бьют его беспощадно соседи и мародеры, сборщики налогов за долги бросают в тюрьму жен и забирают детей. Их подводит погода, разоряют саранча и грызуны».

«Не случайно крестьянин уподобляется беспомощному дереву, которое никуда не может убежать, а только кряхтит под ударами судьбы. Трагична его молитва, возносящаяся к небу: „Поглоти меня, земля!.. Проклят тот день, когда я увидел день и ночь, когда сказали: «Родился человек». В плаще справедливости нет и лоскутка для бедняка. Да и боги не взглянут на такую тварь, у которой только и есть, что руки, чтобы трудиться, глаза, чтобы плакать, спина, чтобы получать удары. О смерть! Обрати мое тело в прах, дабы мне и там, на полях Осириса, снова не родиться бедным крестьянином». (Б.Прус)

Не слаще судьба и у воина. Еще ребенком приводят его в казарму и запирают там, словно в тюрьме. Удары палок сыплются градом. До крови рассекают палки бедные детские тела. «Став воином, он беспрерывно идет и идет по хребтам, болотам, пустыням, и тащит свое пропитание и воду на вечно усталом плече своем. Он подобен ослу, несущему непосильную поглажу, которого поят протухшей водой. Сон к нему приходит на неустроенных привалах и не освежает утомленное тело. Достигнув врага, он и сам уподобляется подстреленной птице. Если же ему случается вернуться в родные края, его — подобного иссохшей палке, не узнает даже родная мать».

Безусловно, столь печальная перспектива, заставляла и вдохновляла даже самых нерадивых учеников браться за ум. Вот, видимо, почему в Египте, как и во всех странах мира во все времена чиновничье племя столь цепко держалось и держится за свои места и постоянно стремится к безудержному размножению.

Однако, во все времена находились и юные бесшабашные головы, ослепленные блеском военной славы, которые, порой, решались поменять кисточку и папирус на меч и стрелы, не говоря уже о колеснице с горячими быстроногими конями.

Перед фараонами же не стояла проблемы выбора. Наряду с безусловным обучением грамоте они должны были обучаться и боевому искусству, потому как большую часть их жизни занимали бесконечные войны. Царевичей готовили к ним, что называется, с младых ногтей. Никто из них не получал и маковой росинки, пока не пробегал ежедневно 180 стадий. Зато все царевичи при таком воспитании становились настоящими атлетами.

Что и говорить, нелегка была жизнь мужчины, и лишь дома, в семье, находили они, случалось, покой и уют. Житейская мудрость учила его:


Если ты склонен к добру, заведи себе дом.
Как подобает, его госпожу возлюби.
Чрево ее насыщай, одевай ее тело,
Кожу ее умащай благовонным бальзамом,
Сердце ее услаждай, доколе ты жив!
Она — превосходная пашня для своего господина.

И если муж будет бесконечно любить спутницу своей жизни, в ответ она подарит ему целый океан счастья.

Но несказанно горе обрушивается на бедную голову того влюбленного, который оказался разлучен со своей нареченной невестой. Нескончаемые стенания разрывают его сердце:


Семь дней не видел я любимой.
Болезнь одолела меня.
Наполнилось тяжестью тело.
Я словно в беспамятство впал.
Ученые лекари ходят,
Что пользы больному в их зелье?
В тупик заклинатели встали:
Нельзя распознать мою хворь.
Шепни ты мне имя Сестры
И с ложа болезни я встану.
Посланец, приди от нее,
И сердце мое оживет.
Лечебные побоку книги,
Целебные снадобья прочь!
Любимая — мой амулет:
При ней становлюсь я здоров.
От взглядов ее — молодею,
В речах ее — черпаю силы,
В объятиях — неуязвимость.
Семь дней глаз не кажет она.

Несчастны были разлученные в любви и несказанно счастливы те, кому удалось познать истинную любовь в браке. О такой любви рассказывает одна сценка, сохранившаяся на стене дворца и повествующая о жизни царской семьи, очаровательнее которой вряд ли можно еще где-нибудь найти. На фреске изображен фараон Эхнатон, сидящий в кресле, напротив него среди подушек удобно расположилась царица Нефертити, спокойно склонившая голову к младенцу, раскинувшемуся у нее на коленях. Рядом старшая царевна с нежностью обнимает младшую, а две другие играют с мячом на полу. Чудится, что сам вселенский покой исходит от этого счастливого семейства

«Казалось, кто красота Нефертити происходит из другого мира. Одним своим сиянием она завоевывала сердца и умы, вовсе не желая этого. Нефертити была тайной. Тайной с завораживающей улыбкой, похожей на улыбку богини». (К. Жан) Легенда о прекрасной египетской царице, миловидность и величие которой поражают, само имя которой означает «красавица грядет», — пережила все бурные перипетии пронесшихся тысячелетий. Ее точеный профиль, длинная стройная шея, томные миндалевидные глаза и сочные губы, сложившиеся в мечтательную улыбку, вряд ли смогли бы оставить хоть кого-нибудь равнодушным. Ее хрупкая, миниатюрная, прекрасно сложенная фигурка могла быть сравнима лишь с самой искусной статуэткой всех времен и народов.

«Любовь Эхнатона и Нефертити — заветное чувство, идущее от звезд к человеку. Вот фараон явился с повинной после незначительной утренней размолвки в ее покои, как преступник, ибо тот, кто забыл на мгновение закон любви, есть преступник. Вот он явился, и улыбка на его лице, как солнце над Египтом. Ибо он солнце Египта и пребудет им.

«Я бы умер давно, — подумал фараон, — если бы не моя Нефертити. Ведь я доверяю только ей. Можно ли доверять царедворцам? Жизнь во дворце, как весы: за каждой чашей следят зоркие глаза. То сотни глаз, алчущих власти над людьми, жаждущих богатства, тщеславных, завистливых, враждебных. О, боже, чего только не бывает во дворцах?! Нефертити все понимает. Она умна, как змий с острова Иси, и красива, как истая дочь Египта. И чрево ее всегда щедро, и дети ее — плоды ее чрева».

Нефертити глядит на него. Может быть, переменился он в чем-то? Она пытается по малейшим признакам определить: произошли ли в нем какие-нибудь перемены? Если глядишь на озерную гладь, то можно ли угадать, что творится на дне? Только в одном случае: если умеешь угадывать сердцем. Глаза и уши в этом случае — плохие помощники. Им нельзя доверять целиком. А Эхнатон — такое глубокое озеро, что и представить себе невозможно. Вот и угадай, что в его толще, когда каждая капля живет своей жизнью…» (Гулиа)

Долгое время считалось, что царице удалось прожить прекрасную жизнь под внимательным и любящим оком державного супруга. Но последние археологические раскопки и впервые прочитанные папирусы рассказывают нам несколько иную историю, и надо сказать, не столь лучезарную, как это представлялось раньше.

По происхождению Нефертити не была египтянкой. Она появилась на свет в стране ариев. Пятнадцатилетней красавице пришлось вступить в брак с фараоном Аменхотепом Ш из чисто политических соображений власть предержащих, обменявших ее на тонну украшений, золота, серебра и слоновой кости. В Фивах ей дали это, теперь всемирно-известное имя, а потом поместили в гарем Аменхотепа, несмотря на брачные узы с последним.

И только уже после смерти отца юный Эхнатон, получив желанную красавицу по наследству, объявил ее своей женой и соправительницей, а ненавистный огромный гарем отца повелел распустить. Принимая какие-либо важные государственные решения фараон клялся духом бога Солнца и непременно именем своей жены. И, быть может, влияние этой изумительной женщины, солнечная красота которой согревала души окружающих ее людей, сделало Эхнатона одним из самых гуманных правителей за всю историю Египта? Не случайно Нефертити называли «владычицей приятностей, умиротворяющей небо и землю сладостным голосом и добротой». Сам Эхнатон называл свою жену «усладой своего сердца и желал ей жить вечно-вековечно».

Но, увы, горести, испытанные Нефертити во времена пребывания в гареме были не последними. И ей, солнцеподобной, не удалось избежать участи измены, и у нее, прекраснейшей, появилась-таки соперница, которая сумела заменить царицу на престоле и разрушить радость жизни. Нефертити была изгнана из дворца и жила в загородном доме, где воспитывала мальчика, который предназначался в мужья ее дочери, а в будущем судьба повелела ему стать фараоном Тутанхамоном.

Когда мальчик взошел на престол Нефертити смогла покинуть дом своего изгнания. Но последние годы жизни она прожила весьма и весьма скромно. Ей оставалось лишь следить за тем, чтобы «сохранить в душе радостные часы своей любви, как драгоценную собственность в доме своего воспоминания, потому как настоящее каждого человека рано или поздно делается так бедно и пустынно, что он нуждается в этих сокровищах памяти, чтобы не иссохнуть от тоски». (Г.Эберс)

Не осталось никаких следов захоронения царицы Египта. А это уже говорит о многом: видимо ни у кого не было возможности обустроить этой достойнейшей подобающее ей достойное существование в потустороннем мире.

Наравне с этой историей, существует и другая, которая раскрывает перед нами совершенно иной образ Нефертити. Она представляется сладострастной и жестокосердной, искушенной в любви царственной гетерой Египта. Которая из этих версий верна?.. Я, честно сказать, последней версии не доверяю. Уж больно не соответствует она прелестному облику царицы. Мне хочется верить, что Нефертити была одной из изумительнейших представительниц женского племени в истории нашей Земли.

Но выйдем, мой дорогой читатель, из стен дворца и заглянем в дома простых египтян, которые были буквально переполнены несметным количеством ребятишек. И не мудрено… Ведь здесь существовало непреложное правило: при любых обстоятельствах, пусть, бывало, и не благоприятных, родившихся детей непременно надо вырастить и выкормить. По всей вероятности, неуемную плодовитость граждан можно было бы в какой-то мере объяснить неуемным плодородием самой их родины. Кроме того, дети почти ничего не стоили родителям, потому как привольно паслись, голые и босоногие, на обширных плантациях папируса, стебли и корни которого беспрестанно употреблялись в пищу их прожорливыми ртами.

Существовала и другая причина столь обильного детонаселения страны. Состоятельный египтянин мог позволить себе привести в дом наложницу или рабыню для своих, порой неуемных, интимных желаний. И жена никоим образом не смела ему в этом перечить, разве что сгоряча помчаться в суд, но, как правило, не прибегала к столь крайним мерам, потому как при этом, в общем-то неразумном действии, ей пришлось бы потерпеть значительные материальные убытки, так как непокорная получила после развода по брачному договору лишь половину своего приданого. Основная часть женщин вынуждена была мириться с таким положение вещей, созданным не только мужчинами, но и обстоятельствами тех времен. Ведь необходимо было заселять Земной шар.

Но главным делом в жизни египтян стало дело создания цивилизации на нашей планете. Каждый шаг в этом наисложнейшем деле — пробный, быть может, не всегда уверенный… И это понятно — они строили цивилизацию одними из первых и всеми своими достижениями и промахами обязаны были только себе самим.

А без мудрости стоит ли зачинать новый мир? Чутко прислушиваясь ко всякому биению мысли и сохраняя ее, древние наши предки передавали постигнутую мудрость другим векам и народам. И, пожалуй, главное «разумное слово» этого народа не уставало повторять им, напоминать нам:


Ученостью зря не кичись!
Не считай, что ты один вездесущ!
Не только у умных —
У неискушенных совета ищи.
Как драгоценность скрыто под спудом разумное слово.
Находишь его между тем у рабынь, что мелют зерно.

Везде, везде ищи крупицы мудрого, прекрасного и тогда сможешь щедрой охапкой разноцветных букетов забросать грядущие поколения своими несравненными творениями!..

Каким же чистым взором нужно было смотреть на мир, чтобы представить ему столь ясную палитру своих картин, какое благородство нужно было взрастить в душе, чтобы в портретах своих современников донести до нас эти прекрасные лица, полные достоинства и доброты!

Но какими должны быть эти портреты? Передавать ли в них все особенности человека, тем самым увековечивая и его недостатки, или идеализировать?… Многие склонялись к идеализации. «Слыхано ли, — возмущались они, — чтобы человека изображали таким, каким его видят? Это же может сделать любой болван! Ему только следует намазать лицо заказчика гипсом, сунуть в ноздри по соломинке, чтобы он мог дышать, подождать, пока материал затвердеет и потом по этой форме очень просто изготовить точную маску со всеми морщинками, прыщами и мешками под глазами».

Скульптору Тутмосу помогла разрешить эту проблему несравненная Нефертити. Когда его пригласили в храм, он бросился ниц перед фараоном и его супругой, которые восседали на своих тронах, обложенные подушками. Тутмосу велели встать. Он поднялся, но продолжал стоять согбенным, в позе, которую каждый смертный должен был принимать в присутствии царя. Скульптор склонился в ожидании, и оно представилось ему бесконечным.

— Я хотела поговорить с тобой, — сказала Нефертити удивительно красивым низким голосом, — и ты можешь смотреть на меня, пока мы с тобой беседуем. Это было бы нелепо…

При этих словах она повернулась к супругу, обаятельная улыбка украсила ее лицо, и Тутмос тут же усомнился в том, что вряд ли сумеет передать эту улыбку в камне.

— Это было бы нелепо, — продолжила прерванную мысль царица, — если бы мы потребовали от скульптора изображений правдивых и жизненных и в тоже время запрещали смотреть на нас. Я думаю, ты уже догадался, чего мы хотим от тебя. Царь по моей просьбе закажет тебе статуи для нашего вечного жилища. И я желала бы, чтобы ты выполнил лик моего супруга по той модели, которую я видела на выставке.

— Почему именно по той модели? — спросил Тутмос. — Она сделана очень слабо и бедно, не производит и десятой доли того впечатления, которое произвела бы скульптура, вылепленная с живого лица.

И тут он замолк, испуганный своей дерзостью. Никогда, с тех пор как в этой стране существуют скульпторы, никто не слышал, чтобы кто-нибудь из них часами мог бы рассматривать царские черты. В лучшем случае художнику разрешалось взглянуть на царя во время приема или торжественного шествия. Разве можно было бы назвать мастером своего дела скульптора, который не смог бы за эти короткие мгновения запомнить черты царского лица, чтобы потом, в своей мастерской, передать их в глине и камне. А вдруг царь сочтет такую дерзкую просьбу свидетельством неумения мастера и одним жестом руки прогонит его.

Тутмосу показалось, что тень пробежала по лицу Эхнатона и он нахмурил лоб. Но тут царица наклонилась к супругу, что-то тихо сказала ему. Царь взглянул на Тутмоса и произнес:

— Пусть будет по-твоему! У тебя надежный покровитель.

«Какое счастье, — подумал Тутмос, — Теперь я смогу создать статую, которые на десять тысяч лет сохранят красоту и обаяние Нефертити». (Херинг)

И создал ее…

Каждый храм Египта, каждая гробница — настоящие музеи древности, каменные книги, где художники использовали всякую, пусть даже самую малую поверхность, для изображения непревзойденных рисунков, рельефов, скульптур. Недаром мудрый народ называл их творцами жизни, тем самым уподобляя самим богам. Но «подобным богам» ведомо было, что

Искусство не знает предела.

Разве может художник достичь вершин мастерства?

Воистину, стремление к божественной красоте бесконечно…

Найденный археологами деревянный ларец, предназначенный для одежды Тутанхамона, расписан буквально весь. В стремительном галопе мчатся ретивые кони, запряженные в легкую колесницу, в которой стоит фараон и держит в руках натянутую до предела тетиву огромного лука. Три больших льва и львенок лежат убитыми, а охотничий пес грызет лапу одного из погибших царей природы. Смертельно раненная львица открыла пасть и высунула язык — она еще жива, но вот-вот расстанется с этим миром. А навстречу царю идет уцелевший самый большой и свирепый лев. Ему-то и предназначена стрела, готовая быть пущенной натянутой тетивой лука…

Все четыре стенки ларца расписаны подробнейшими картинами, которые настолько миниатюрны, что некоторые приходится рассматривать в лупу. И рассматривающий их не перестает восхищаться изысканным сочетанием красок, грациозностью всех фигур, захваченных единым стремительным порывом, создающимся мчащимися конями и фигурой фараона, застывшей в летящей вперед колеснице.

На рельефах дворца Рамзеса Ш фараон изображен в битве с многочисленными врагами, которых он поражает булавой. Часть поверженных недругов уже валяется в ногах у грозного царя. Варвары облачены в богатые одеяния с замысловатыми узорами, при этом художнику удалось запечатлеть индивидуальные черты лиц героев рельефа, их прически, украшения.

Излюбленным мотивом художников стали сцены пиршеских застолий. Здесь по-новому, свободно можно было построить композицию, показать нарядную массу людей, часть из которых важно восседала в креслах, а другая часть — служанки, танцовщицы, музыканты располагались в вольных естественных позах. Знатные гости облачены в богатые одежды, струящиеся легкими складками, их головы венчают пышные завитые парики, служанки же — напротив — их тонкие гибкие фигурки практически обнажены и тем несказанно прекрасны.

Скульпторы в своих работах нередко прибегали к использованию двух пород камня. Для рук, ног и лица они брали песчаник, цвет которого напоминал золотистый загар. Для одежды применяли белый известняк. Впечатление создавалось непередаваемое, чудилось будто в камень вдохнули теплоту человеческой души.

Но порой художники любили и подшутить над своими незадачливыми современниками. Вот прохожий, воспользовавшийся отсутствием пастуха, успевает подоить его корову. Ловкая обезьяна опережает слугу, который было протянул руку к корзине, наполненной плодами — да не успел ухватить не одно из них. Полная бегемотиха собралась было родить своего детеныша, да вот незадача — крокодил с широко разинутой пастью уже готов принимать у нее роды.

Прекрасны работы египетских художников — одно жаль — осталось их слишком мало. И до нас доходит лишь жалкие крохи с барского стола того художественного пиршества, что ликовало на просторах долины Нила в древние времена. Но и они кажутся необъятными по сравнению с литературным наследием едва уцелевшим на хрупких листах папируса. А ведь египетские писатели и поэты работали во всех литературных жанрах: повести, сказки, гимны, лирическая и философская поэзия, политические памфлеты, эпос, поучения, песни выходили из под их кисточек для письма.

Именно в египетской литературе чудеса, сотворенные чудодеями, напоминают чудеса, совершенные Моисеем, который, согласно библейскому сказанию, обучался волшебству у египтян. Подобно египетским героям папируса, иудей Моисей разделяет волны Красного моря, превращает жезл в змею и добывает в пустыне воду из скалы.

Именно в египетской литературе появилось впервые пророчество о грядущем рождении ребенка, которому предопределена царская корона, но из-за нее-то он и гибнет. Разве не напоминает эта история известное библейское сказание о рождении Христа и стремлении иудейского царя Ирода умертвить его вместе с другими младенцами? Все эти мифы придуманы были еще на берегах Нила в незапамятные времена.

Один из первых философских трактатов «Беседы человека, утомленного жизнью, со своей душой» написан на папирусе. В нем несчастливиц сетует на горестную судьбу и доказывает своей душе, что уж лучше покончить поскорее с жизнью и воссоединиться с высшим миром, нежели продолжать влачить свое тяжкое существование. Он стенает:

«Смерть стоит передо мною подобно выздоровлению, подобно выходу после болезни. Смерть стоит передо мною сегодня подобно аромату мирры. Подобно сидению под навесом в ветреный день. Смерть стоит передо мною подобно аромату лотоса, подобно сиденью на берегу опьянения. Смерть стоит передо мной сегодня подобно бури, подобно возвращению человека из похода к своему делу. Смерть стоит передо мной сегодня подобно тому, как желает человек увидеть свой дом после того, как он провел многие годы в заключении».

Здесь, мой дорогой читатель, в спор со столь упадническим настроением вступает известный философ Мераб Константинович Мамардашвили. Он уверяет «утомленного жизнью», что его стремление к самоубийству есть «сочетание самовлюбленности с самоуничтожением, в котором и заключается изначальная структура так называемого мирового зла, зла, которое заключено в самом человеке. Человек говорит своей душе, что хочет „перескочить“» наверх путем самоубийства, на что душа отвечает: наверху так же, как внизу, то есть низ должен быть так развит, чтобы на нем мог покоиться весь верх. Нет наверху, в небесах, ничего такого, что не должно было бы воплотиться в самом низу.

И нечего говорить, что все плохо. Если плохо, то потому, что ты не развил эту, земную жизнь, не сделал ее такой, чтобы она могла нести на себе верх. Нужно стать взрослым, ибо только взрослый может быть независимым. Надо взрослеть. То есть не детскими страстями и представлениями играть, а иметь силу на мысль, на труд свободы и истории, на независимое, достойное поведение во всем, начиная с мелочей. Свобода — это сила на реализацию своего собственного понимания, своего «здесь я стою — и не могу иначе». И нужно решиться на этот труд жизни, ибо это и есть свобода».

Вот так ответил Мераб Константинович древнему незадачливому египтянину, стремившемуся наложить на себя руки… Вот так осуществляется связь времен… Вот так протекают беседы в пространстве тысячелетий…

Александр Сергеевич Пушкин, вдохновленный известной одой Горация, написал пророческие строки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Но он и не подозревал, что еще в ХШ веке до нашей эры в царствование фараона Рамзеса П, безвестный египетской поэт запечатлел на свитке папируса те же мысли и чувства:


Мудрые писцы,
Они не строили себе пирамид из меди
И надгробий из бронзы.
Не оставляли после себя наследников,
Детей, сохранивших их имена.
Но они сотворили свое наследство в писаниях,
В поучениях, сделанных ими.

Мудрые египтяне в своих произведениях подметили общий принцип вопиющей несправедливости, существующий в жизни, который актуален, увы, и в наши дни: «Все стремится разжечь гражданскую войну. Страна связана шайками грабителей. У сильного человека подлый берет его имущество. Тот, кто не мог сделать себе даже гроба, стал владельцем заупокойного имения. Тот, кто не мог построить себе даже хижины, он стал теперь владельцем дома. Смотри: придворные изгнаны из домов царей. Смотри: благородные женщины находятся на баржах».

Но, конечно же, не одними только гражданскими междоусобными войнами был угнетен Египет. Часто сюда наведывались вооруженные отряды чернокожих варваров из глубин африканской земли. Египетские войны довольно успешно справлялись с этой напастью. За первые две тысячи лет страна всего один раз была завоевана кочевыми племенами. Меньше, чем через двести лет варваров удалось изгнать и Египет вступил в эпоху длительного расцвета.

Однако судьба в дальнейшем не предоставила ему беззаботного существования. Его богатств жаждали завоеватели многих мастей. В 1 тысячелетии до нашей эры долину Нила оккупировали ассирийцы. Это был коварный народ, который силе и власти поклонялся так, как никто другой. Ассирийский царь Синаххериб считал себя царем четырех стран света. И, надо сказать, не без причины. За время своего царствования он сумел завоевать Вавилонию, Сирию, Палестину, Иудею, отдельные районы Закавказья и Египет. До нас дошли высеченные из камня изображения ассирийских царей, выполненные в полный рост: их лица и фигуры выражают мощь и решимость смести все на своем пути, преодолеть любые преграды.

«Это жестокий народ!.. Он презирает труд и живет войной. Побежденных ассирийцы сажают на кол и сдирают с них кожу. Они разрушают покоренные города, а население уводят в неволю. Их отдых — охота на диких зверей, а забавляются они, стреляя в пленников из лука или выкалывая им глаза. Храмы они превращают в развалины, священными сосудами пользуются во время пирушек, а мудрых жрецов делают своими шутами. Они украшают стены своих жилищ кожей, снятой с живых людей и ставят на пиршеские столы окровавленные головы врагов». (Б.Прус)

Многое можно узнать о характере этого народа из его пословиц. Вот эти говорит о презрении к труду: «Ассириец разрушит кров своих родителей, чтобы не сгребать снег с крыши». «Одна подкова есть, остается купить еще три и лошадь». Эта показывает циничное отношение к нравственности: «Если хочешь помочь правде, подружись с ложью». А здесь звучит пренебрежение и к своим соотечественникам: «Его из деревни гонят, а он говорит: отнесите мои вещи в дом старосты».

Безусловно, встречаются и истинно мудрые пословицы, например вот эта: «Кто вмешивается в чужие дела, тот хватает за уши бешеную собаку», но ее, как правило, ассирийцы не придерживались и часто вмешивались в чужие дела запредельных стран. Ведь для них «ангел смерти — словно хромой осел, который останавливается у каждой двери».

Вот такой жестокий и коварный народ напал на Египет и значительно подорвал его силы. Затем пришлось пережить нападения иранцев, греков и наконец римлян. Но даже под чужой властью народу долины великого Нила удавалось еще долго сохранять свою неповторимую культуру, настолько велика и прекрасна была ее творческая сила.

Скажи мне, мой дорогой читатель, можно ли закончить рассказ об Египте, не поведав о славном отряде египтологов и не отдав им заслуженную дань уважения. История открытия этой страны достойна пера замечательного романиста. Ведь целая армия исследователей билась о неприступный берег этой загадочной цивилизации.

У истоков египтологии стояли три совершенно разных человека. Один — император, другой — художник, третий — филолог.

Собственно император еще и не был императором, ему лишь предстояло им стать. Но уже тогда в голове его зрели честолюбивые планы, и он даже не находил нужным особенно скрывать их: генерал мечтал стать новым Цезарем. Правительство Французской республики охотно приняло предложение пока еще генерала о захвате Египта, надеясь при этом убить не двух, а сразу трех зайцев: во-первых, избавиться от этого напористого корсиканца Бонапарта, во-вторых, приобрести для Франции бывшую житницу Рима и, в третьих, нанести неожиданный удар могуществу Англии на Востоке.

Поэтому Бонапарту предоставили больше солдат, нежели их было у Александра Великого в те легендарные времена, когда он отправился на завоевание всего мира, а не отдельно взятой страны. Генерал получил суда, пушки, деньги и… разрешение взять с собой ученых, которых он выбирал сам, следуя примеру все того же Александра Македонского. Среди ученых были историки, географы, востоковеды, чертежники, художники и другие специалисты.

Надо сказать, что Бонапарт всегда любил окружать себя людьми, знавшими больше, чем он, и в этом он был безусловно прав. Будущий император прекрасно понимал: своими советами они помогут ему не только в освоении новых земель, но и послужат делу прославления пока еще никому не известного мечтателя о славе. Для ученых же такое положение вещей было исключительно заманчиво: они смогут заниматься сбором научных материалов в недоступной для них до этого стране, да еще и под надежной и всесторонней охраной действующей армии. Что и говорить: знания под защитой силы — великолепный вариант. И Бонапарт, надо отдать ему должное, действительно заботился о сохранении жизни своих научных работников. Перед каждым сражением он никогда не забывал отдать приказ: «Ослов и ученых — в середину».

В 1798 году французская армия прибыла в Александрию. Ей удалось взять город с первой же атаки и после короткого отдыха направить свои войска прямиком через пустыню в направлении Каира. Прекрасно обученной коннице мамелюков не удалось справиться с европейской армией, имевшей в своем арсенале железную дисциплину и пушечные ядра против оружия древних веков — ятаганов. Результат боя был просто ошеломляющим: французы потеряли сорок человек со своей стороны, мамелюки — две тысячи. 23 июля 1798 года французы вступила в Каир и впервые увидели одно из семи чудес света — величественные египетские пирамиды.

Перед учеными раскинулось необъятное поле деятельности и, что немаловажно, возможность продуктивно работать. Бонапарт всячески помогал им и мог достаточно профессионально беседовать с ними, потому как сам прочитал много книг об этой стране. При возникающей необходимости ученые имели к нему столь же свободный доступ, что и военные. Зачастую главнокомандующий и сам становился инициатором исследовательских работ.

А работ этих — непочатый край. Особенно поражало исследователей количество надписей. Они были всюду: покрывали стены храмов и пьедесталы статуй, колонны, обелиски и даже совсем маленькие статуэтки. У всех создавалось впечатление, что древние египтяне страстно желали как можно больше рассказать о себе будущим жителям земли, что они боялись оказаться в бездне забвения, тщательно укрытой толщей тысячелетий.

Один из членов комиссии подсчитал, что если бы кто-нибудь захотел скопировать все надписи одного только храма Эдфу и писал бы с утра до вечера, ему понадобилось бы на это целых двадцать лет. И не мудрено, ведь египтяне были самыми великими писцами древности.

Но, к сожалению, такого запаса времени у экспедиции не оказалось. В ход истории вмешался английский адмирал Нельсон, который, посланный возмущенным английским правительством, посчитавшим себя ущемленным в своих правах на Востоке, нанес сокрушительный удар флоту Бонапарта у Александрии и практически полностью уничтожил его. Генерал предпринял попытку продолжить бой на суше, но положительный результат такого предприятия оказался минимальным, а так же минимальной оказалась и численность его войск.

Несравнимо же большие потери армия понесла от полчища мух — разносчиков коварных, никому не известных до той поры глазных болезней. Тысячи несчастных солдат слепли от офтальмии и трахомы. Жестоко мстил завоевателям и великий Нил. После купания, без которого просто нельзя было обойтись в изнуряющей, непривычной для европейца жаре, солдаты заболевали дизентерией, ставшей обычным явлением. К ней не замедлили присоединиться эпидемии чумы и холеры.

Взвесив все неблагоприятные обстоятельства, главнокомандующий решил сохранить свою драгоценную особу для будущих свершений, предполагая, что свершений этих будет достаточно и величие их не померкнет в веках. Поэтому-то его естественным движением и было стремление поскорее покинуть родную армию на произвол судьбы. Таким образом армия осталась в чужой стране, а главнокомандующий отбыл на уцелевшем фрегате к французским берегам.

Так плачевно закончилась египетская авантюра Бонапарта, начавшаяся блестящими победами. Хотя нельзя сбрасывать со счетов истории и огромный положительный итог этой печальной экспедиции. Ученые открыли миру Египет, возбудили огромнейший интерес к его истории и культуре.

Но с тех пор над наукой египтологией современники не раз подшучивали, говоря, что она, мол, «зачата во грехе». Ну что ж тут поделаешь… Факт есть факт.

Не зря в Талмуде нам растолковывается: «Все к лучшему! Ведь розы вырастают из шипов, а пчела, которая нас жалит, приносит сладкий мед». Что ж тут поделаешь?.. Мудрость есть мудрость…

Вторым человеком, оставившим яркий след в изучении истории Египта был рисовальщик Доменик Виван Денон, бурная биография которого несомненно создана для объемного авантюрного романа. Он был фаворитом маркизы де Пампадур, а это, согласись, говорит о многом. Но не одни увеселения, галантные приключения и светские раунды заполняли жизнь этого человека, хотя, надо отметить, в них он преуспел как никто другой.

Время от времени, покидая придворное общество, Денон уединялся с полюбившимися ему античными статуями и с увлечением изучал их. В соответствии со своей родовой традицией юный аристократ поступил в дипломатический корпус и начал свою деятельность в одной из самых северных столиц — в Петербурге. Здесь ему без труда удалось завоевать многие сердца русских светских дам, и более того, снискать царские милости самой императрицы Екатерины П.

Во время своего пребывания в Швейцарии Денон сблизился с Вольтером, оценившим его неподражаемое остроумие. А получить такое признание было отнюдь не просто, потому как Вальтер, сам блиставший на весь мир остроумием, замешенным на ироническом отношении к жизни, умел, как никто другой, ценить данный дар природы и ума. Затем Денон снискал признание великого французского писателя Оноре де Бальзака, который обратил свое снисходительное внимание на деликатные, и порой не совсем деликатные рассказы светского повесы. Эротика чрезвычайно привлекала Денона и ей он посвятил множество порнографических картинок, но при этом за большое полотно «Поклонение волхвов Спасителю» был удостоен звания члена Художественной Академии.

Известие о революции на родине застало его в Италии, где он изучал работы мастеров Ренессанса в дворцовых коллекциях своих близких друзей. Это дало повод новым властям считать его эмигрантом и возможность конфисковать все его немалое имущество, тем самым увеличив ровно на столько же свое, вновь формирующееся богатство. Денон прилагал немалые усилия, чтобы вернуть конфискованное, но абсолютно безрезультатно, ибо, несмотря на скорое возвращение в Париж, все равно оставался, с точки зрения народившейся власти, эмигрантом, предавшим родину, а следовательно, за совершенное им преступление, подлежащим ущемлению в имущественных правах.

Изгнанный из своего родового особняка, он поселился в самом родном ему по духу районе Парижа, на Монмартре, снял там плохонькую квартирку и стал жить продажей своих весьма фривольных рисунков. Порой выходил и на Гревскую площадь, чтобы обменяться прощальным взглядом с кем-либо из друзей, ожидавших своей горестной участи под разящим ножом гильотины.

Когда Денон, впал в нищету и уж совсем было пал духом, его неожиданно спас сам художник революции — непримиримый Давид. Ему понравились рисунки Денона и он пригласил его сотрудничать в работе над костюмами республиканской моды. Сделанные работы, в свою очередь, обратили на себя внимание не менее непримиримого Робеспьера, который вскоре вычеркнул имя Денона из списка эмигрантов и последний получил свое имущество, хотя уже и в несколько потрепанном состоянии. Казалось бы — живи и радуйся, но неожиданное приглашение Бонапарта принять участие в египетской экспедиции буквально смело непоседливого аристократа с насиженного родового имения.

Египет потряс Денона до основания… Его восхищали золотистые цвета пустыни в контрасте с изумрудной зеленью, но главное внимание привлекали, безусловно, памятники древности. Он, в полном смысле слова, пожирал их глазами и остро отточенным карандашом тут же делал наброски на бумаге. Его азарт, случалось, доходил до безрассудства. Во время битвы у пирамид Денон не подчинялся приказу: «ученые и ослы — в середину» — настолько сильно было его увлечение древними гигантами. Но все закончилось благополучно. Видно азартных людей тщательно берегут их ангелы-хранители…

Денону, как представителю братии ученых, предложили место в обозе, движущемся вслед за армией, но он с благодарностью отверг данное предложение и попросил себе быстрого коня отнюдь не из удальских соображений, а исключительно из желания оказаться одним из первых в новых местах, для того, чтобы успеть как можно больше зарисовать древних памятников. Увлеченный пятидесятилетний художник переносил выпавшие на долю экспедиции лишения значительно лучше, нежели молодые солдаты, пригнанные сюда по приказу. Неистовое стремление запечатлеть все увиденное окрыляло его.

Он рисовал повсюду: на марше, на привале, рано утром, в раскаленный полдень, поздно вечером, под свист стремительных пуль и ядер. Своим ремеслом владел мастерски, и неукоснительно придерживаясь реальности, со скрупулезной точностью воспроизводил все мельчайшие детали, что, согласитесь, для дальнейшего изучения было фактом отнюдь не маловажным. Ученые последующих времен могли полностью положиться на него, как положились бы на беспристрастные фотографические снимки. Он вжился в искусство египтян так стремительно, словно когда-то давным-давно сам был их соотечественником и, быть может, благодаря этому воспроизводил саму суть художественной манеры древних художников.

В своих воспоминаниях Доменик Виван Денон писал: «Я был до глубины души потрясен великолепием этих колоссальных монументов и сожалел, что ночь слишком поспешно скрывала их под вуалью темноты. С первым утренним лучом я возвращался, дабы приветствовать их, и делал несколько набросков. Мне хотелось запечатлеть их в нежной дымке, когда они проступают сквозь сиреневую прозрачную ткань воздуха, окутывавшую их и придающую их очертаниям такое благородство, которое возносит над всеми другими памятниками».

Возвращался светский лев из необозримых пространств Верхнего Египта, унося с собой более ценную добычу, нежели все золото, отвоеванное всей доблестной французской армией.

Добытые в опасных приключениях знания, попадали затем на столы кабинетных ученых, скрытые в тиши университетских кабинетов. Этих людей не палило жгучее африканское солнце, песок пустынь не проникал им в легкие и не скрипел на зубах, они не носили в карманах сыворотку от змеиных укусов, но работали над добытыми в этих немилосердных условиях материалами с таким же рвением, что и отважные первопроходцы. И чем менее драматичным на вид казался их труд, тем больше требовал он интеллектуального напряжения. За достигнутые успехи приходилось платить дорогой ценой. Если с археологами в пустыне нередко случались депрессии и чувство бесконечного одиночества наваливалось на их обожженные плечи, то эти ученые при своих внешне, казалось бы, спокойных занятиях, нередко заканчивали кропотливый поиск мучительными инфарктами и инсультами.

Что и говорить — каждая наука имеет своих героев, и египтология — не исключение…

Случались с египтологией и анекдотичные случаи. Вот один из них. Однажды французского египтолога задержали на таможне с необычным грузом. Он вез очень редкую, поистине бесценную мумию.

— А это еще что такое? Труп?– спросил чиновник после того, как по его приказанию вскрыли ящик.

— Он умер давно! – поспешил заверить ученый. – Фараон, к тому же шестой династии.

— Фараон? Шестой? Что-то такого не припомню.

И добросовестный служитель законов начал с усердием рыться в своей книге тарифов. Ничего не найдя, порядком измученный, он наконец изрек:

— Поскольку ввоз такого товара в Европу не предусмотрен, мы оценим его по самому что ни на есть высокому тарифу. — И победоносно закончил: — По тарифу сушеной рыбы.

Но пора перейти к рассказу о третьем зачинателе египтологии. Им был Жан Франсуа Шампольон. В детстве печать вундеркинда легла на его чело. Пятилетним ребенком без какой-либо помощи взрослых он научился читать, а в десять лет прекрасно знал латынь и греческий язык. Однажды его пригласил вместе с родителями к себе в гости Жозеф Фурье, известный математик, которому посчастливилось побывать в экспедиции Бонапарта. Зная успехи и стремления мальчика и стремясь поощрить его, Фурье показал ребенку собранную им в Египте коллекцию. Надо было видеть, как загорелись глаза Жана… На сожаление математика, что эти надписи никто и никогда не сможет прочесть, мальчик уверенно возразил: «Я их прочту! Через несколько лет. Когда буду большой. Подождите немного».

Но жизнь сложилась не совсем гладко и ждать пришлось несколько дольше. Однако, ожидание не было бесплодным. Найденная несколько позже доска с высеченными на ней египетскими и греческими текстами, дала возможность сопоставить их и тем самым найти ключ к расшифровке. Жан Франсуа мечтал сделать больше, чем смог, но тем ни менее он сделал больше, чем кто бы то ни было из всех других египтологов. Он преподнес миру рассказ Египта о себе. К сожалению, издание своих трудов ему увидеть не привелось, потому как опубликованы они были лишь после его смерти. Эпитафией на могиле ученого могли бы стать эти грустные и светлые строки неизвестного египетского поэта:


Они ушли,
Имена их исчезли вместе с ними,
Но писания заставляют
Вспомнить их.

Древний Египет, словно могучий титанический корабль медленно погрузился в бурные и глубокие воды тысячелетий. Силы его иссякли подобно тому, как иссякают они у прожившего долгую жизнь убеленного сединами старца. Новые ценности пришли в новый мир, но они ему были уже неинтересны. Он оставил свои — и ушел…

Они все ушли…

Используемая литература:

1.Детская энциклопедия Издательство «Аванта +» Статьи А.Чернышова, Е.Лазарева, Т.Коптеровой.

2. «Египет Рамсесов» стр. 238, 309, 146, 288—291, 370, 307, 323, 255, 21, 5.

3. В.Замаровский «Их величества пирамиды» Изд-во «Наука» 1981 г. Стр. 137, 88, 92, 93—95, 126, 99, 175, 89—90.

4. «Культура Древнего Египта» Академия наук СССР. Институт востоковедения. Изд-во «Наука» Стр. 11, 99, 26, 295, 181, 230, 236, 237, 394, 339, 358.

5. М.Максимов « На грани — и за ней» Журнал «Знание — сила» 2988 г. № 3.

6. «В гостях у Хнумхотепа» Изд-во «Просвещение» 1970 г. Стр. 93, 47.

7. Б.Прус «Фараон»

8. А.Куприн «Суламифь»

9. Г.Померанец «Нравственный облик исторической личности» Журнал «Знание — сила» 1990 г. № 5

10. И. Муромов «100 великих любовниц» Москва «Вече» 1998 г. Стр. 62—65.

11. М.Мамардашвили «Назвать вещи своими именами» Журнал «Знание — сила» 1990 г. № 12

12. Э.Херинг «Ваятель фараона» Москва Изд-во «Наука» 1968 г.

13. П.Аматуни «Если бы заговорил сфинкс…» Москва Изд-во «Наука» 1970 г.

14. Г.Гулиа «Фараон Эхнатон»

15. Г.Эберс «Уарда» Москва Изд-во «Правда» 1981 г.

16. К. Жан «Рамзес – сын Солнца». Ростов-на-Дону изд-во «Феникс» 1997 год.