Глава 2
Айседора появилась на свет в мае 1878 года под знаком богини любви Афродиты. Рождению девочки предшествовала семейная драма — разрыв между родителями. Отец оказался совсем не тем образцом совершенства, каким он представлялся матери, а ее нравственные устои, в свою очередь, не позволяли оставаться в браке с неверным человеком. Бескомпромиссность матери в вопросах морали была непреклонной, и вся ее жизнь определялась строгими нравственными принципами. Это качество стало причиной множества несчастий, в частности тех материальных лишений, которые довелось испытать будущей великой танцовщице в детстве, ибо одинокая женщина, имеющая четырех детей и зарабатывающая на жизнь уроками музыки, ничего большего, чем кусок хлеба с небольшим кусочком масла, детям дать не могла. Но зато эта семья не испытывала ни малейшей нужды в духовной пище.
Драматические события, предшествовавшие рождению Айседоры, принесли матери не только душевные, но и физические мучения. Она так плохо себя чувствовала, что практически ничего не могла есть и лишь иногда позволяла себе неслыханную роскошь — замороженных устриц и ледяное шампанское. Потом в своих многочисленных интервью это обстоятельство Айседора превратила в шутку, и на вопрос о том, когда она начала танцевать, отвечала: «Во чреве матери; вероятно, под влиянием пищи Афродиты — устриц и шампанского».
Для старших детей маленькая девочка стала дополнительной, но, надо признаться, вовсе не обременительной нагрузкой. Ее небольшая коляска в сопровождении ватаги детей путешествовала всюду: она побывала и на дюнах возле океанических волн, и на холмах, и в перелесках вокруг города, и в самом городе, где всегда можно было найти уютные укромные уголки. Айседора самоотверженно тряслась в своем неустойчивом экипаже, и всякий раз, когда на дороге ей встречались кошки, собаки или маленькие дети, она начинала веселиться, вскрикивать и тянуться к понравившемуся ей предмету. Нередко встреча заканчивалась падением — коляска опрокидывалась под напором стремящегося к общению ребенка. Надо признаться, что это происходило слишком часто, и мать беспокоилась о том, как бы ее дитя не осталось инвалидом. Но ушибы и слезы Айседоры быстро забывались, а желание общаться и познавать мир оставалось.
Пришло время, когда Айседора встала на собственные ножки, и тогда она довольно скоро научилась не отставать от старших детей. О том, чего ей это стоило, говорили только марлевые повязки на коленях и локтях да шишки на лбу.
Раймонд, Августин, Элизабет и Айседора были вольными детьми и искренне жалели тех несчастных маленьких представителей богато обеспеченных семей, которых постоянно опекали строгие няни и бонны, одергивая при каждой попытке хоть немного пошалить. Такая скованная взрослыми жизнь казалась совершенно невыносимой. Зато им-то уж повезло. Их мать целыми днями не бывала дома, а часто и по вечерам уходила давать уроки своим ученикам. И ее неугомонная четверка, управившись с домашними и школьными делами, могла себе позволить остаток дня провести сообразно собственным фантазиям, свободно отдаваться своим бродяжническим наклонностям, завлекавшим иногда в приключения, которые могли бы привести мать в сильное беспокойство, если бы она о них узнала.
А в непогожие дни они оставались дома и устраивали перед большим зеркалом феерические, придуманные ими самими представления. Зеркало предоставляло возможность быть одновременно и актерами, и зрителями. Дети никогда не расставались с ним, оно переезжало вместе с семьей с квартиры на квартиру, которые приходилось постоянно менять в зависимости от их материального положения на данный момент. Иногда удавалось снять комнаты получше, но, как правило, их жилища не выдерживали никакой критики.
Однако гораздо чаще, чем жилищный вопрос, возникала проблема поиска хлеба насущного. Айседоре, самой маленькой в семье, но самой очаровательной и храброй, поручалось посещение продуктовых лавок.
А. Дункан. Из книги «Моя исповедь»:
Когда в доме абсолютно нечего было есть, я вызывалась пойти к мяснику и своими чарами заставляла его дать нам бесплатно бараньих котлет. Именно меня посылали к булочнику, чтобы убедить его не прекращать отпуска в долг. Эти экскурсии мне представлялись веселыми приключениями, особенно когда везло, что случалось почти всегда. Домой я шла приплясывая и, неся добычу, чувствовала себя разбойником с большой дороги. Это было хорошей жизненной школой, так как, научившись умасливать свирепых мясников, я приобрела навык, который мне впоследствии помогал сопротивляться свирепым антрепренерам.
Маленькая девочка интуитивно поняла то, о чем впоследствии, став взрослой, прочла у Иммануила Канта: «Человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет».
Когда Айседоре исполнилось пять лет, мать купила ранец, надела на нее строгое платьице, взяла за руку и отвела в школу. И тут весь праздничный мир Айседоры рухнул, казенная школьная обстановка оказалась невыносимой тюрьмой. А в тюрьме играть нельзя…
Однажды бедняжка прибежала домой вся в слезах, кинулась к маме на колени и, едва выговаривая слова сквозь всхлипы, поведала о своем горе:
— Мама, мамочка, я не пойду больше в эту проклятую школу, они меня там убивают, убивают… Я такое, такое там узнала… это неправда, неправда, я так не хочу… Знаешь, что учительница нам сказала? Что земля круглая, как мячик, и мы живем на поверхности этого мячика, а внутри его никакой жизни нет, а есть только земля, камень и в центре раскаленная лава. Так не должно быть. Я ведь все придумала совсем по-другому…
Тут Айседора разрыдалась, и мама, с трудом успокоив ее, в конце концов выяснила, в чем дело. Действительно, удивительная система мироздания, придуманная ее дочерью, не выдержала столкновения с научными догмами. Маленькая девочка представляла себе мир в виде многослойного пирога, в котором последовательно чередовались земля и небо. Умершего человека клали в гроб, закапывали в землю, там он постепенно опускался все ниже и ниже, пока не достигал следующего небесного слоя. За то время, пока усопший в своем гробике опускался, он успевал видоизмениться, становился младенцем и на следующую землю падал с неба, чудесным образом не разбиваясь. И так до бесконечности…
Разувериться в бессмертии, в возможности бесчисленное множество раз прожить разнообразные жизни — это, конечно же, была трагедия для Айседоры. Тут было о чем плакать и отчего еще больше возненавидеть школьные стены.