Немного о истории.


</p> <p>Немного о истории.</p> <p>

В жизни человечества случаются такие исторические моменты, когда духовные силы людей собираются воедино и происходит всплеск невиданной силы — вздымается девятый вал, который достигает звезд. И человек сам творит свою судьбу, стремясь к божественному совершенству.

Так можно сказать о Возрождении.

Можно определить и некую дату прихода этой эпохи. Итак, наступил день 8 апреля 1341 года – Христово Воскресенье. Принарядившийся ради праздника народ вышел навстречу колокольному звону – Христос Воскрес – Воистину Воскрес – слышалось кругом. Умиротворенная радость разлилась в прохладном весеннем воздухе.

В этом году христианский праздник Воскресения ознаменовался еще одним событием – единственным во все средневековые времена: на Капитолийский холм взошел поэт Франческо Петрарка, и сенатор Рима торжественно увенчал его лавровым венком. Подобного высочайшего чествования поэтов не свершалось со времен Античности.

И свершилось!

Знаменательный день. Знаменательная дата. Многие историки определяют ее как начало эпохи Возрождения. В этот день воссоединились Возрождение и Воскресение Христа. Произошло некое примирение Античности и Христианства, когда, античный идеал гармоничной личности попытался слиться с христианской духовностью.

Люди не сразу и с трудом поверили в Спасителя, который воплотился на земле ради принятия горя и боли человеческой, стремившегося смирением и бледностью своей излечить их. Однако, прошли века, а многие так и не смогли принять в душу свою образ Христа полностью. В божественную его природу верили, а в человеческое воплощение – нет. Говорили: «Слишком мерзок человек, я гнушаюсь им, как самим собой, хочу верить во что-то, в чем нет человеческого. Да, в божественное естество Христа верую, а в человеческое – не могу». (К. Шульц)

Люди приняли заповеди христианские: не убий, не укради, не прелюбодействуй, возлюби ближнего своего… Сначала они недоумевали и говорили: это никакие не заповеди, а просто нравственный кодекс, по которому следует жить каждодневной жизнью. Он ничего общего не имеет с мудростью человечества. И долго помнили Мудрость Античности: «Познай себя самого»; «Мера — важнее всего»; «Главная роскошь в общении и в свободе»; «Всему свое время»; «Главное в жизни — конец»; «В многолюдстве нет добра»; «Ручайся только за себя»; «Страданием учись».

Воистину, это была истинная мудрость, а не свод моральных правил.

В размытых границах Времен начало эпохи Возрождения историками принято считать где-то в промежутке между 1300 и 1350 годами, но заманчиво было определить и точную дату. И ее определили – 8 апреля 1341 года. На мой взгляд, стоило бы, мой дорогой читатель, устроить грандиозные ежегодные международные празднества Искусств по этому поводу.

Прошло целое необозримое тысячелетие – бездна времен — от падения Римской империи – начала Средневековья – до Возрождения – пробуждения интереса к античным образцам. «Ведь Греция и Рим до появления христианства создали великолепное искусство, литературу, философию. Затем на тысячу лет вся эта красота и мудрость была сокрушена, предана проклятию и низвергнута в могильный мрак». (И. Стоун) И вот восстает оттуда.

Возрождение – это особое время. Всегда все представители рода человеческого жили стремлением в будущее, людям же времен Возрождения прежде, чем устремиться в будущее, надо было вспомнить, «нагнать» прошлое. Мне кажется, что это время можно было бы назвать «Воспоминанием о будущем».

Тогда как искусства за это тысячелетие отстали от прошлого, тирания Зла особых потерь не понесла. Сумрачное Средневековье измельчала в отношении гениев. Столь ярких имен, какие были в Античности, на небосклоне Средневековья уже не наблюдалось. Зло тоже измельчало, глобальные войны приняли характер либо незначительных межгосударственных, либо междоусобных. Но зло есть зло. Скорбные слова Данте были по-прежнему актуальны:


Италия, раба, скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а кабак!

В раздробленной на множество государств некогда единой империи, в постоянных дворцовых переворотах, войнах между итальянскими государствами, а также французскими, турецкими и испанскими нашествиями, возникала невиданная путаница, в которой даже опытные историки не смогли бы точно определить какие города, области и государства когда и кем были завоеваны или утрачены.

Остались ужас и боль, запечатленные в строках стихов.


Грудом грудятся мертвые тела,
Кровь из ран, стынет озером черней и страшней,
Чем текучий обвод подземных царств.
Изгибаясь пламя с кровли на кровлю,
Жжет дома и сени, дворцы и храмы,
В опустелых, опостылых дворах
Плач и стон и биение в грудь.
Победители у всех на виду
Из недобрых ворот бредут с добычею –
С кем узорочье, с кем сосуд серебра,
С кем кумиры старинной боговщины,
Кто ведет матерей, а кто детей,
Всюду тысячи тысяч насилий. (Л. Ариосто)

«Земля до краев опьянена убийствами, все друг друга убивают. Смерть гримасничает, как обезьяна, передразнивая людей, подлая.

Крестьяне вопиют, взывают, к власть имущим, простирают свои мозолистые руки:


За что до нитки обдирали мать-природу
Тельца златого жалкие рабы?
Жадны, довольны не бывают сроду.
О баловни завистливой судьбы,
Я знаю вашу алчную породу –
Бесчувственны вы к стонам голытьбы!
Где вам понять в безумном ослепленье,
Чем ценно жизни краткое мгновенье.
Любой, кто издавна с нуждой знаком,
Пройдет сквозь холод, голод и терзанья,
Да будет верным вам поводырем
И высшим образцом для подражанья. –
Он заслужил такую честь горбом!
Владыки мира, нет к вам состраданья.
Как вы собою вечно ни кичитесь,
Крестьянину в подметки не годитесь.
Живет Богатство за семью замками –
Все в золоте, парче и жемчугах.
Но непогода с ветром и дождями
В нем неизбежно порождает страх.
Лишь Бедность смотрит ясными глазами –
Она в заботах вечных и трудах;
О громких почестях не помышляя,
Идет по жизни в рубище, босая.
Причуды иль изысканность в речах
И об искусстве тонкие сужденья –
Крестьянин не мастак в таких делах.
Любовь к земле питая от рожденья,
Он лишь мозоли нажил на руках
Да к грустной песне сильное влеченье.
Ростовщики семь шкур с него дерут,
А он не оставляет тяжкий труд. (Микельанджело)

Государство – огромный разбойничий притон, всюду смердит разложением. Яд теперь уже не самое грозное оружие. Страшней клетка с гнилым мясом, в которую можно посадить родного отца, а потом подтянуть его к зубцам крепостной башни – на позор всей стране. В Перуджии ведут кровавую войну, и город превратился в темницу, улицы стали путями к эшафоту, все площади изрыты боями и то и дело щелкают челюсти городских ворот. В Болонье другой нрав, другой способ, — вместо больших сражений достаточно мелких, и от этого еще больше предательских убийств.

В Неаполе забавляются тем, что набальзамированные трупы одевают в парадные одежды, пусть, мол, тоже празднуют праздники господни. В Падуе кормят собак человеческим мясом. Говорят, плач святых носится над вероломной Венецией, полной некрещеных и непогребенных, алтари церквей ее опустели, и дарохранительницы стоят открытые, ненужные, праздные, без светильников. Рим постоянно залит кровью. Всюду нагромождают злодеяния триумфальными арками.

О прошлом рассказывают легенды. Якобы каменщики на Аппиевой дороге нашли римский саркофаг с телом девушки не то времен Нерона, не то Августа, а может, и еще древней, кто его знает… Говорят, цвет лица такой свежий, прекрасный, будто она спит. Кожа такая теплая. Влажная, словно девушка только вышла из ванны. Губы яркие, алые, грудь, словно в ней бьется сердце, вздымается сонным дыханием. Но изумительней всего то, что она нежно и спокойно улыбается, да, улыбается, как будто видит прекрасный сон. Весь Рим сбежался посмотреть на это зрелище, и такая это была красота, что несколько человек даже затоптали». (К. Шульц)

Случались и явные драгоценные находки. В руинах откопали великолепную языческую статую Лаокоона. Французский король Франциск 1 после победы над папой Львом Х, потребовал у него в подарок сей непревзойденный шедевр античного искусства, на что папа, не боясь греха, ответил: скорее расстанусь с головой Апостола, мощи которого хранятся в Риме, чем с Лаокооном. Цинизм высшего представителя христианской церкви был неизмеримо высок и буднично привычен. Для пап не существовало никаких запретов.

Вот подслушанный разговор двух итальянцев:


— Ну что, какие новости, сосед?
— Последняя – из жизни Ватикана:
У папы сын. Еще не слышал? Странно.
— А что сказал апостольский Совет?
— Что прецедентам много сотен лет
И это, мол, не оскорбленье сана.
— Ай да святые! Вот тебе и на!
Ну что же, не зевай, наместник божий,
Коль не переменились времена! (Пистойя)

Да что уж там за такой немыслимый грех, коли у папы родилось дитя. Так, пустяк. Подумаешь, католическим священнослужителям не позволяется ни в коем случае прикасаться к женщинам. А если хочется? Помилуйте, уж не рубить же себе, действительно, пальцы, дабы победить плотское влечение, как угораздило сделать это героя Льва Толстого отца Сергия. Так никаких пальцев не хватит.

Взять хотя бы папу Иоанна ХШ. Если пересчитать всех его женщин по пальцам, тут придется обратиться, пожалуй, к полку солдат. Папа Иоанн ХШ, в миру носивший имя Балтазар Косса, происходил из богатого и знатного рода, но ко времени его рождения настолько обедневшему, что его потомкам, а, именно, старшим братьям Балтазара пришлось податься в пираты, дабы пополнить оскудевшую казну рода. Что поделаешь, привычка жить на широкую ногу не желает шагать мелкими шажками.

Еще тринадцатилетним мальчиком Балтазар взошел на борт пиратского судна. И не растерялся. Его участие в боевых набегах не было формальным. Но гораздо больше золота и злата мальчишку привлекали женщины. А их, плененных и бесправных, было хоть отбавляй. И он не отбавлял, пробовал практически всех, причем его сексуальная жажда не уступала жажде садистского сладострастия.

Вольная пиратская жизнь была для Балтазара упоительна. Но тут вмешалась мать, и слово ее оказалось законом. Закон же гласил: хватить мотаться по морям, пора учиться. Ну что ж – мать есть мать. Двадцатилетний разбойник поступил учиться в Болонский университет, теологи которого славились на всю Италию. В университете тоже прославился Балтазар, и, надо отдать должное, не только как задира и ловелас, но и как весьма успешный студент.

Теперь, когда доступные женщины остались далеко за бортом пиратского судна, наш герой возлюбил рисковые свидания с женщинами – это еще больше захватывало его дух: каково, прежде чем предаться плотским утехам, покорить препятствия, нанизать несколько человек на шпагу, превратив их тем самым в холодеющие трупы – разве это не романтика?

Сопротивляться ему было бесполезно. Месть его была неминуема и неумолима.

Однажды в отдаленном квартале темной ночью на Балтазара напали. Он сумел отстоять свою жизнь, потом, узнав, что нападение организовала отвергнутая им любовница, направился к ее дому. Расправа, как впрочем и все другие расправы в подобных случаях была жестокой. Мужа этой женщины на ее глазах лишили жизни, затем Балтазар сорвал с нечастной одежды, все до единой нитки, и на глазах о своих очумевших от крови помощников острым концом своего стилета вырезал у нее на груди звезду.

Спасаясь от погони, убийца скрылся в саду и вдруг в глубине его увидел небольшой дом. Бросился туда. Молодая женщина, бывшая в доме не растерялась и не испугалась, а нежными своими ручками промыла раны бандита и перебинтовала их. То была Яндра делла Скала, дочь прежнего правителя города Вероны. Ее отец убит его же собственным братом ради вечно вожделенного права взять власть в свои руки. Спасаясь от преследования родного дяди Яндра, бежала в Болонью.

Ее неожиданная встреча с Балтазаром оказалась не единственной. Он часто навещал ее. Однажды в их дом ворвались люди инквизиции, чтобы забрать Балтазара за разбой, а Яндру за увлечение магией, чародейством и алхимией. Арестованных допрашивал сам великий инквизитор. Яндру обвинили в том, что она поклоняется дьяволу, приносит в жертву сатане новорожденных детей, варит и ест человеческие органы, впала в грех кровосмесительства, вступала в интимную связь с самим сатаной.

Балтазара и Яндру ждал неминучий очистительный костер святой церкви.

Бывшей любовнице Балтазара Име Давероне удалось с помощью всемогущих взяток оттянуть исполнение приговора, а Балтазару в очередной раз благополучно бежать: он убил стражника и в его одежде покинул тюрьму. Его дерзость была беспримерной. На этот раз и совесть осталась чистой. Для спасения Яндры Балтазар организовал отряд пиратов, который мог бы разгромить не только тюрьму, но и весь город. Яндра была освобождена.

Балтазару пришлось покинуть университет, правда курс наук он успешно успел усвоить. Еще четыре года пиратской деятельности значительно пополнили его и без того весьма вместительный кошелек. Сначала в распоряжении новоявленного главаря пиратов было в распоряжении лишь несколько лодок, вскоре появилась эскадра, которая влилась в громадную флотилию пиратского мира, заключавшую в себе и братьев по вере христиан, и иноверцев – мусульман. Нейтральной территорией для пиратов стал остров Лампедуза вблизи Сицилии.

Приверженцы обеих религий спокойно могли на нем перевести дух и привести свои порядком истрепанные суда в надлежащий вид. Свобода вероисповедания уважалась всеми. По взаимовыгодному договору никто никого не трогал. Всех объединяла общая вера – поклонение мамоне. Главной достопримечательностью острова была пещера, служившая одновременно своего рода и церковью и мечетью. На одной стороне пещеры висело изображение святой Девы Марии, на другой расположилась могила мусульманского святого. Христиане складывали свои дары в общий котел у ног Девы Марии, мусульмане – к могиле своего святого.

Балтазара это не устроило — он пошел своим путем: снедаемый жаждой наживы, будущий папа прихватил и те и другие дары. Святое пиратское табу было нарушено. За сие святотатство рассчиталась проведение. Во время грандиозного шторма корабли Балтазара со всеми сокровищами и рабами были вышвырнуты на морское дно и там обрели вечный покой. Балтазар, Яндра и несколько их сподвижников кинулись в уцелевшую лодку. В момент крайней опасности, Балтазар дал обет богу, что в случае спасения станет священником. Небо, по всей вероятности, приняло этот дар пирата и спасло его. Во всяком случае об этом говорят факты. Хотя, может быть, небо здесь ни при чем? Так беглецам удалось воспротивиться жестокому духу проведения.

На берегу местные жители опознали главаря пиратов и немедленно препроводили его в тюрьму. И что же? Впереди казнь?.. Как б не так! Да ничего подобного!

Такие люди как Балтазар без внимания не обходятся. И это внимание на преступника обратил папа Урбан У1, который в это время был отчаянно стеснен своими оппозиционерами. Балтазар разрубил сей тугой узел одним махом, возглавив папское войско. Потом стал уверенно шагать по ступеням карьеры священнослужителя. На его пути встречались разврат, убийства, отравления, измены, насилия, дипломатические интриги и… кровосмешение. Да не какое-нибудь там заурядное, привычное, хотя и такие были, а из ряда вон выходящее – интимная связь с собственной четырнадцатилетней внучкой. Ай да дедушка!

Когда он пресытился этим ребенком, то решил использовать его в своих политических целях. Он послал свою внучку в дар своему высокопоставленному противнику, этот дар очаровал противника настолько, что он не заметил яда, подлитого в его бокал. Убитого заметила стража и лишила жизни убийцу. Жизнь внучки Балтазара оказалась оцененной в тысячу флоринов – именно столько запросил аптекарь за изготовления яда.

Балтазар не забыл и остальных своих родственников. Три его брата-пирата ушли на покой – заняли высшие должности в папском государстве, значительно расширенном усилиями их младшего брата.

Узнав о столь стремительном взлете карьеры своего любовника, жившая вдали от него Има, уговорила мужа сменить место жительства и оказалась невдалеке от бывшего возлюбленного. Балтазар, возрадовавшись, приготовил для нее самый шикарный дворец в городе. Это крайне возмутило Яндру, просто до такой степени возмутило, что она не поскупилась ни на какие средства, чтобы нанять убийц с острыми кинжалами. Однако соперница была лишь поранена, Яндра же расплатилась за свое своеволие собственной жизнью. Балтазар на невинной попойке отравил ее смертоносным ядом. Такова была его плата за спасенную ею его жизнь. Как говорится, каждому свое.

Яндра погибла. Балтазар стал папой. Сорокапятилетний папа не мог конечно же, отказаться от своих привычек, да и не собирался этого делать. Он давно уже испытанными методами убирал с дороги своих врагов и пополнял свою казну, которой необходимо было быть очень и очень объемной, дабы суметь удовлетворить все прихоти новоявленного держателя престола всего христианского мира.

В конце концов папская беспардонная деятельность была пресечена. Балтазар оказался в крепости, которую охраняли с особой тщательностью. И что же? Эти преграды ему оказались не по зубам? Ничуть. 38 тысяч золотых флоринов, выплаченных верной любовницей Имой с треском взломали все существующие запоры. При этом состояние бывшего папы пострадало незначительно. Затем определенные ходатайства, которые лишь несколько потревожили казну Балтазара, открыли ему дорогу во Флоренцию.

После того, как очередной папа простил его, что тоже стоило целого состояния, Балтазар одел на себя красную кардинальскую шапку – первую из шапок епископов. Осталось последнее и весьма важное дело – вернуть себе несметные богатства, оставленные когда-то на хранение почетному гражданину Флоренции – Джованни Медичи, одному из основателей знаменитого впоследствии дома Медичи.

Однако Джованни, не моргнув глазом, отказал в притязаниях Балтазару, ибо, сказал он: я брал на сохранение деньги у папы Иоанна ХШ и обязан буду вернуть их лишь ему одному и никому больше. И не вернул. Видимо, именно эти деньги послужили основой благополучия знаменитого дома Медичи.

Надо сказать, и правильно сделал. Деньги нашли лучшее применение, и им редко в дальнейшем приходилось краснеть за независимую от них судьбу.

Вот таков был нравственный уровень служителей христианского престола. С приходом христианства в полку зла значительно прибыло: появилась новая сила под названием Инквизиция. Правда перестали травить христиан на аренах цирков, как это случалось в Римской империи, но Инквизиция внесла свою лепту в дела нечистые – теперь калечили в пыточных камерах и сжигали на кострах миллионы людей. Как говорится, свято место пусто не бывает. Инквизиция пополнила не только количество пепла из человеческих сердец, но и кошельки святой церкви. Ведь за грех можно было расплатиться звонкой монетой, и чем горше грех, тем звонче монета, и чем больше грехов, тем больше монет. Папы были всемогущи и на земле и на небе. Они могли прощать за деньги грехи, впускать в рай и ввергать в ад живых и мертвых, и, кроме того, становились грозными владыками, покорявшими мечом города и села.

В Италии возможны были любые жестокости:


«Убивали побежденных и убивали победителей.
Убивали за измену и убивали за верность.
Убивали тех, чья беспомощность делала их легкой добычей.
Убивали тех, чья могущественность вызывала опасения.
Убивали тех, кто с охотой участвовал в убийствах.
Детей убивали наравне со взрослыми.
Люди исчезали и это было повседневностью.

Замечательная деталь: когда слуги папы допрашивали сторожа склада, почему он не сообщил, что чье-то тело было сброшено в реку, тот чистосердечно ответил: я видел это в жизни столько раз, что не обратил никакого внимания.

Это ли не ирония эпохи – самая убийственная и самая печальная из ироний». (Е. Богат)

Лоренцо Великолепный писал:


Пусть почести влекут неугомонных,
Палаты, храмы, толпы у ворот,
Сокровища, что тысячи забот
И тысячи ночей несут бессонных…

Вот так обстояли дела в Италии, которая стала первой страной, вступившей на путь буржуазного развития. Она стала посредником в мировой торговле между Востоком и Западом, что вскоре привело к быстрому росту городов. Уже в ХП веке горожане начинают бороться с феодалами, которые своими междоусобными войнами и грабительскими нападениям на проезжающих купцов мешали развитию торговли и процветанию страны.

Италия, как никакая другая из западных стран, пережила длительный расцвет вольных городов – этих «наиболее ярких цветов средневековья». Именно вольные города-коммуны выдвинули первых глашатаев того могучего движения против феодализма, которое получило название «Возрождения».

Понятие это ввел историк искусства ХУ1 века Джорджо Вазари. Он утверждал, что все искусства времен Античности во времена Средневековья пришли в упадок, стремительно обрушились и, более того, дошли до состояния «крайней своей гибели».

Но вот, наконец-то, закончились сумерки Времен и «Возрождение» предстало как открытие мира и человека, как время энергичных и жадных до жизни людей, с горячей кровью и земными, подчас кровавыми страстями, не свободных от суеверий, но весьма трезвых и реалистичных, с культом сильного характера, жаждой славы, духовно совершенствующихся, стремящихся постигнуть макрокосм через микрокосм, равнодушных к религии, чутких к красоте форм, проникнутых артистизмом, часто заменявшим им мораль.

В середине Х1Х века в культуру вошло французское слово «Ренессанс», что в переводе означает «Возрождение». Тогда-то примерно и выяснилось: прежнее противопоставление Ренессанса Средневековью во многих отношениях завесило от плохого знания, принижения или поверхностного толкования богатой и многослойной средневековой культуры, настоящее изучение которой началось слишком поздно.

Мы с тобой, мой дорогой читатель, убедились в том, сколь своеобразна и великолепна была культура Средневековья, несмотря на те препоны, которые вставали перед ней в жестокие, серые, будничные времена. Новый человек раздвинул слишком окровавленную занавесу этих времен, и постарался стать тем, кем был в Античности – мерой всех вещей. Бог Единый и Неделимый уже не мог столь безраздельно властвовать над покорно склоненной его выей. На смену весьма распространенному средневековому схоластическому трактату «О презрении к миру» приходит трактат иного содержания – «О достоинстве человека».

В нем провозглашено: «Человек – великое чудо. Бог не создал его ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным для того, чтобы человек сам сделался творцом собственной формы и чтобы он мог, согласно своей воле и своему выбору или выродиться в низкое и грубое существо, или возродится в существо божественное».

Впереди шествующего в будущее человечества шли гуманисты, призывающие объявить человека высшей ценностью в мире. Не случайно «гуманизм» в переводе с латинского означает «человечный». Пожалуй, одним из первых гуманистов в истории можно было бы назвать императора Юлиана, который в 1У веке пытался воскресить родных его сердцу языческих богов. Но эта задача оказалась невыполнима: уходившее с исторической арены пошатнувшееся язычество не могло выдержать борьбу с победоносно шествующим христианством. Но со временем за Юлианом, спустя века, последовали великие мыслители, художники, писатели, поэты, зодчие Возрождения.

Красота возвращалась не только во дворцы и соборы, но и в укромные домишки простых жителей. «Красота была растворена в самом быте: в одежде, мебели, колодцах, ступеньках лестницы, канделябрах, даже в корзинах кумушек. Крестьянин, не умевший ни читать, ни писать, вплетал в загривок своего быка бахрому разноцветной шерсти, чтобы усладить взоры тех, кто встречается ему в пути. Живописцы, чьи имена украшают сегодня музеи, не видели для себя ничего унизительного в том, чтобы работать для повседневности». (Е. Богат)

Итальянцы не видели для себя ничего зазорного в том, чтобы в промежутках между всевозможными войнами справлять себе на радость всевозможные праздники. «Самым излюбленным у флорентинцев был праздник покровителя города, который проходил в чудесную летнюю пору. Приготовления к празднику начинались за два месяца: заготавливали знамена, трубы, цветные свечи. Все семейные торжества, по возможности, откладывались до этого дня.

Накануне цеха города устраивали выставку своих лучших товаров – шелков, тонких сукон, шерсти. Купцы усаживались в кресла перед лавками. Из окон и лоджий свешивались ковры и пестрые ткани. На дверях домов и на башнях каждый укреплял щит со своим фамильным гербом.

В день праздника епископ на белом коне выступал впереди многолюдной процессии священников, монахов, горожан. Эта процессия направлялась к баптистерию. Площадь перед ним представляла собой великолепное зрелище. Над ней натягивали огромное голубое шелковое покрывало, расшитое золотыми лилиями и медальонами с гербами республики и капитанов кварталов.

После торжественной мессы в городе начинались развлечения. Молодые флорентинцы — в нарядных белых одеждах, с трубами и флейтами, лютнями и цитрами, с гирляндами цветов – шли через весь город не левый берег Арно. На огромном зеленом лугу устраивали представления, музыкальные и поэтические состязания, разыгрывались аллегории, танцевали, пели, смотрели фокусы жонглеров и шутов. Предводителем этой «белой дружины» был никто иной, как бог любви Амор. Его выбирали из самых блестящих и достойных кавалеров города. Его боевое снаряжение – лук, колчан и стрелы – были золотыми». (Е. Мелентьева)

Эпоха жаждала вернуть красоту, а ее на своих плечах могли принести лишь титаны.

«Эпоха нуждалась в титанах, и она породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености. Эти люди были овеяны характерным для того времени духом смелых искателей приключений. Тогда не было почти ни одного крупного человека, который не совершал бы далеких путешествий, не говорил бы на четырех или пяти языках, не блистал бы в нескольких областях творчества. Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством». (Фридрих Энгельс)

Новые титаны пришли на землю, и как все титаны приступили к исполнению тяжкого труда. Ведь развитие культуры можно было бы назвать просто — борьба человеческого рода за свое пристойное существование. Гуманизму приходилось пробиваться, и по сей день приходится делать это в мире, где все еще слишком много несправедливости и жестокости. Пробиваться сквозь ошметья грязного хамства и скопище правителей всех мастей и рангов, которым все твердят и твердят о человечности, а продолжают жить с «широко закрытыми глазами», каждый раз заново открывая давно открытые, набившие оскомину истины: в неблагородной борьбе за благородные металлы гибнут и души и тела. Так что гуманистам ни тогда ни сейчас отнюдь не было предоставлено чистое поле безоблачного существования.