Христианская церковь и ее служители.


</p> <p>Христианская церковь и ее служители.</p> <p>

В то время, когда Римская империя в течение У1 – УП рушилась, а на ее пышных развалинах образовывались и распадались десятки небольших варварских королевств, христианская церковь прочно вставала на ноги. Античные боги, прозябающие на своем никому уже не нужном Олимпе, с изумлением взирали на христианских священнослужителей, которые пообещали взамен вечных адовых мук, оставленных людям безразличными богами Олимпа и иудейскими проповедниками, райские гущи, подаренные страданием Христа.

Христианский священнослужитель вещал:


А в старину, скажу вам прямо,
Все люди с праотца Адама:
И Авраам, и Моисей,
И прочие, и тот, и сей,
Вельможа, патриарх, герой,
И добрый человек, и злой,
И подневольный, и владыка,
Народ от мала до велика –
Все поколения подряд,
Преставившись, сходили в ад.
В те давешние времена
Хозяин ада, Сатана,
Уверен был, что он один
Над всеми царь и господин.
Однако о небесном чуде
Мечтали в преисподней люди.
И вот в юдоль скорбей и слез
Господь наш Иисус Христос
Спустился, дабы воплоти
На муку крестную пойти.
Во чреве Дева понесла,
По воле Господа – светла,
Проста, кротка и благородна.
Так было небесам угодно.
И добродетелей полна,
И ликом хороша, она
Сравнима и сама притом,
Вестимо, с розовым кустом,
И нет душистей, нет нежней
Той розы, что сокрыта в ней!
Марией Деву величали.
Начну однако же сначала.
Спасти от кары надлежало
Томившихся в аду людей,
Над коими царил Злодей.
Однажды плод запретный с древа
Адаму предложила Ева.
С тех пор в геенну Дьявол всех
Волок за первородный грех.
И, наконец, поведать надо,
Как вызволили нас из ада
От Люцеферовых порух
Отец, и Сын, и Святой Дух.
И волей Господа, чиста,
Мария родила Христа.
И Божий Сын – ее дитя,
Плоть человечью обретя,
Жил, как предания гласят,
Терпел, страдал и был распят,
Чтоб, наконец, сумели мы
Спастись от вековечной тьмы. (Робер де Борон)

Сладостно было сознавать возможность приобщиться к счастливому пребыванию в Райской Вечности. Сладостно было иметь рядом с собой милосерднейшего из милосерднейших богов.

Однако, для того, кто внимательно прочел текст «Апокалипсиса» образ Иисуса Христа столь уж милосердным не представляется. Его второе пришествие на землю оказалось до такой степени сокрушительным как для праведных так и для неправедных, что волосы на голове от ужаса становятся дыбом.

«Пойдут ли за таким Богом люди? Не испугаются ли?» – задавали себе вопрос священнослужители. Таким образом, перед ранним христианством поставлена была довольно сложная задача: очистить образ Иисуса Христа, оградить его от его же жесточайших действий. И тогда возникла идея на первый план поставить Антихриста, которого лишь «в зародыше можно обнаружить в пророчествах Апокалипсиса. Позднее, в Ш веке, его облик и история обрели более конкретные очертания в сочинениях святого Ирения, Ипполита Римского, Лактанция.

В итоге сложилось следующее представление об Антихристе: накануне светопредстваления должен появиться дьявольский персонаж – средоточение зла, который будет заправлять всеми бедствиями мира и попытается увлечь человечество на путь вечной гибели. Это антагонист Христа — Антихрист. Но против него восстанет другой персонаж, Царь последних времен, который попытается объединить род человеческий, чтобы повести его к спасению и, наконец, вновь сошедший на землю Христос повергнет Антихриста». (Жан Ле Гофф)

Таким образом, благодаря богословам Ш века, удалось образ Христа, представленный в Евангелии столь бесчеловечным во времена ужасов Конца Света, сделать не только милосердным, но, и совершенно неожиданно, — мужественным.

Люди такому богу уже будут поклоняться, а священнослужители с успехом смогут использовать в личных интересах искреннюю веру людей. Они, поклоняющиеся нищему, страдающему Иисусу Христу, без зазрения совести неустанно подводили крепкую материальную базу под фундамент своей бурно разрастающейся церковной державы.

Чтобы не быть голословной, скажу что после того, как византийский император Константин провозгласил христианство официальной религией, христианской церкви менее, чем за столетие, удалось стать крупнейшим землевладельцем, обладающим одной десятой частью всех земель Римской империи. Так что мнение Оноре де Бальзака: «Религия самым тесным образом связана с собственностью» отнюдь не противоречит истинному положению вещей.

Для того, чтобы нести христианское учение в мир и одновременно присматривать за столь разросшимся хозяйством, повсеместно стали избирать епископов. В первое время они выдвигались из старинных римских фамилий, среди которых, конечно же, не было ни одного иудея. Так что народ, у которого христианство без зазрения совести позаимствовало его Ветхий Завет, был беззастенчиво отодвинут в сторону от руля власти — нечего путаться под ногами. При этом не забыли иудеев упрекнуть в том, что они распяли Христа. А о том, что сам Иисус Христос вышел из иудейского роду-племени никто и вспоминать не стал.

Проведение богослужений, произнесение проповедей и ведение хозяйства – лишь часть епископских обязанностей. Проникновение же в государственную власть стало одной из важнейших задач христианских священнослужителей. Епископы добились того, что от них в каждом городе зависело избрание лиц, управляющих этим городом, они имели надзор за расходованием денежных средств, руководили общественными работами. Епископ считался покровителем низших классов, которые шли к нему со своими жалобами. Его власть производила огромнейшее впечатление на варваров. Проклятия и благословения церкви были в их глазах таинственной и страшной силой.

Христианская церковь своим центром провозгласила Рим. Римский епископ считался выше других, его называли Великим жрецом – понтифексом. Другое, более привычное его имя «Отец» – папа. Хозяйственные дела в его служении богу занимали приличную часть времени. Ведь папа был итальянским казначеем восточного императора. Для покрытия расходов ему предоставлялось право сбора государственных податей. Когда требовалось отослать крупную сумму, например, из Рима в Сицилию, отправитель выплачивал ее в кассу папы, как в банк, а в Сицилии та же сумма выплачивалась получателю из тамошних владений папского двора. Так что надобности в настоящих банках при такой тщательной заботе о денежных вложениях служителями Христа пока не наблюдалось.

Настали времена, когда король и папа по милости бога стали главенствовать в мире


А целый мир служить им стал насущным хлебом.
Вдвоем сидят они; в их власти шар земной,
Они порядок в нем блюдут своей косой.
Все им.
Под ними мир лежит, как лестница крутая.
Один царит – рубя, другой – лишь разрешая.
Власть – первый, истина – второй. И заключен
Смысл жизни только в них. Они себе закон. (В. Гюго)

О вседозволенности служителей Христа честно и красочно, с известной долей нелицеприятной иронии расскажет нам яркий представитель французского свободомыслия Х1Х века Лео Таксиль в своей книге «Священный вертеп».

Прежде чем приступить к знакомству со страницами этой книги, необходимо познакомиться и с самим автором. Таксиль получил образование в иезуитском колледже и здесь же постиг всю глубину фальши и лицемерия церкви, что и родило в его душе глубокую неприязнь к ней, излившуюся в написание книги. Он неоднократно говорил: «Я подчеркиваю, что мною в моей книге ничего не придумано! Можно оспаривать мои оценки, но в отношении фактов я соблюдаю величайшую осторожность: не искажаю их и не преувеличиваю. Да и к чему? История церкви в ее подлинном виде достаточно полна цинизма, глупости и мерзости, чтобы служить сокрушительным обвинительным актом против христианства. Пусть она сама и поведет нас по стопам священнослужителей, прославивших себя своими пороками. Опыт этот будет интересен и поучителен».

Итак, начнем.

«Григорий Чудотворец, епископ Александрийский, видимо, и впрямь был святым мужем, поскольку его причислили к лику святых. Однако сей достойный прелат и к земным делам не испытывал отвращения. С наступлением ночи, подобно многим церковникам, он сбрасывал сутану и в тайных притонах своей епархии устраивал веселые пирушки. Впрочем, „устраивал“» я обронил для красного словца: на самом деле епископ Григорий принадлежал к той категории людей, которых в простонародье именуют сквалыгами. Этот разгульный попик веселился за четверых в кругу сговорчивых дам и проворно исчезал в тот момент, когда наступала пора развязывать кошелек. К несчастью, одна из жертв опознала епископа, когда он вышел к обедне, во всеуслышанье потребовала плату за приятную ночь, проведенную вместе. Излишне описывать физиономию прелата! На сей раз епископу пришлось раскошелиться. Все это не помешало, однако, причислить Григория Александрийского к лику святых.

Один летописец того времени размышлял об участи епископов: «Когда я вижу блеск Рима, то понимаю людей, стремящихся получить сан епископа в этом городе. Ибо он дает им почет, богатейшие дары, благосклонность женщин, великолепную одежду и стол, превосходящий по своей изысканности стол царей».

Не забудем, что в те времена папа еще не был полным властителем Рима: ему приходилось подчиняться преемникам Константина. Так, император Грациан, знавший цену благочестию и бескорыстию христианских священников, издал в 307 году указ, запрещавший церковникам заходить в дома вдов и одиноких девушек. Также указ запрещал церковникам под угрозой конфискации принимать в подарок или в наследство имущество своих духовных детей.

Папа, Сикст Ш, сорок шестой по счету, правивший с 432 по 440 год, был вполне бравым мужчиной. Святой отец считал, что монастыри и гаремы – это одно и то же: здесь и там должен властвовать один папа. Представьте себе его положение. Молодая девушка, вступая в святую обитель как Христова невеста, становится его супругой. Что ж, раз Иисус Христос не в состоянии спуститься на землю, пусть пеняет на себя! Кому же иначе быть заместителем господа? Разумеется, папе, который дает якобы благословение в более интимной обстановке. По крайней мере, так утверждали епископы.

Один из подчиненных папы Льва 1, некто Присциллиан, имел несчастье поспорить с ним, потому как понимал религию несколько иначе. Его святейшество приказал схватить Присциллиана и подвергнуть позорной пытке. Несчастного бросили в застенок, заковали в цепи, после чего монахи принялись выяснять: согласен ли он отречься от своих заблуждений? Признает ли папу наместником господа на земле?

Так как узник отказался отвечать, палачи вложили ноги и руки его в тиски, а когда лопнула кожа и начали выходить кости из суставов, подтащили его к огню. В страшных мучениях Присциллиан возносил молитвы к небу и отказывался славить папу. Тогда приступили к пытке огнем. Несчастному спалили волосы и кожу на голове, прижигали тело раскаленным железом, капали на открытые рану горячим маслом, и, наконец, палач влил в него кипящую жидкость: после двух часов нечеловеческих страданий он испустил дух. Присциллиана, как еретика, не причислили к лику святых.

Жизнь Вигилия, шестьдесят первого папы – цепь тягчайших преступлений; при этом алчном плуте, растлителе, убийце духовенство предавалось бесконечным оргиям, монастыри превратились в лупанарии. Сей папа был известен как содомист. Кроме всего прочего он убил жезлом мальчика, посмевшего оказать ему сопротивление. Это убийство привело к мятежу. Восставший народ выволок папу из дворца на веревке, протащил по улицам Рима и подверг его публичному бичеванию.

Григорий, епископ Антиохийский, был обвинен в кровосмесительстве с родной сестрой. Он присягнул, что он не виновен, как младенец. Тогда наместник Христа на земле вынес следующее замечательное решение: «Служитель бога, избранный нами, — один из руководителей нашей паствы и уже в силу своего духовного звания не способен на ложную клятву. Он присягнул, что невиновен. Следовательно, обвинители оклеветали его. Пусть несут ответ за содеянное. Мы должны покарать их!» И действительно, свидетелей этого процесса, которым даже не дали раскрыть рта, приговорили к изгнанию, после того, как, исхлестав плетьми, протащили по улицам.

Пелагей П опубликовал знаменитую буллу, в которой предложил епископам не убивать детей своих сожительниц, а отдавать на воспитание в монастырь, чтобы в будущем вырастить из них священников. Умер он от венерической болезни, которую подцепил в одном из лупанариев Рима.

При Мартине 1 противоестественный разврат стал язвой среди служителей церкви. Священники уже не довольствовались растлением мальчиков, они стали заниматься скотоложством. Их постыдные деяния нельзя перечислять, не краснея от стыда. В послании Амону, епископу Маастрихта есть следующие строчки: «С великою скорбью мы замечаем, что почти везде священники, диаконы и прочие клирики впадают в позорные грехи разврата, содомии и скотоложства. Те из этих гнусных негодяев, кого хотя бы поймают с поличным, будут низложены без надежды на восстановление когда бы то ни было».

Епископ Женебрар утверждает, что «в течение двух веков святой престол занимали чудовищно распутные папы, часто церковными делами управляли женщины, престол первосвященников все эти годы находился в спальне куртизанки». И действительно, Теодора и Мароция, наглые блудницы, фактически распоряжались всем Римом, как хотели: они сажали на трон святого Петра своих возлюбленных или сыновей, и летопись рассказывает об этих женщинах такие возмутительные подробности, что ваш покорный слуга не рискует их привести здесь.

Несмотря на энергичные протесты некоторых фанатиков, существование папессы Иоанны установлено и неопровержимо доказано. Чтобы не обнаружить своего пола, она была вынуждена сохранять в строжайшей тайне свои любовные похождения и благодаря этому завоевала безупречную репутацию среди населения: слава о ее высокой добродетели так прочно утвердилась в Риме, что ее единодушно избрали папой под именем Иоанна УШ.

Смерть Иоанны была трагична: в день вознесения, которое, как обычно, знаменуется крестным ходом, папесса в нарядном облачении первосвятителя, в порфире, во главе процессии верхом на коне, согласно установленному ритуалу, окруженная свитой епископов и сановников, вельможами и многочисленной толпой, торжественно направилась в базилику святого Петра. По пути родовые схватки одолели ее с такой силой, что она упала с лошади. Терзаясь, Иоанна каталась по земле и издавала нечеловеческие вопли. Наконец, разорвав покрывавшие ее священные одежды, в страшных конвульсиях она разрешилась от бремени.

Рассвирепевшие священники не только не позволили оказать ей помощь, но, окружив ее плотной цепью, как бы желая укрыть от любопытных взоров толпы, проклинали, осыпали грязными ругательствами, пока она не испустила дух. Во время ее предсмертной агонии эти изверги задушили ребенка, которого она произвела на свет.

Однажды на папский престол возвели Константина – обыкновенного мирянина. Это положение ему показалось нелепым и поэтому он преспокойно отрекся о него и удалился в монастырь, предоставив своим конкурентам возможность добивать друг друга.

Победа досталась Стефану 1У. За ним закрепилась репутация отъявленного злодея и тягчайшего преступника. Очутившись на престоле, Стефан 1У сразу же отдал приказ арестовать епископа Федора, друга своего предшественника Константина. Епископу выкололи глаза, отсекли язык, после чего втащили на гору и сбросили в овраг, где монахи обрекли его на голодную смерть.

Но и это не удовлетворило кровожадного Стефана. Вместе со своими приверженцами он пробрался в монастырь, где нашел себе приют Константин. Его извлекли из алтаря, подвесили ему к ногам огромные гири, привязали к лошади и проволокли по улицам Рима. После этого палач на людной площади выжег ему глаза раскаленным железом. Под страхом пытки и виселицы Стефан запретил гражданам не только помогать несчастному, но даже приближаться к нему. Константин беспомощно валялся в грязи, и лишь на вторые сутки возмущение народа вынудило церковников убрать несчастную жертву и запрятать в какой-то монастырь.

Несколько позже Стефан обрек на смерть двух римских аристократов, отца и сына, возымев желание завладеть их имуществом. Стефан приказал в своем присутствии вырвать отцу глаза. Палач переусердствовал, и через три дня тот умер от кровотечения. Сын оказался выносливее отца и выдержал пытку. Тогда его бросили в подвал и там задушили. Любопытно, что оба эти аристократа больше всех ратовали за избрание Стефана папой.

Карл Великий, посетив однажды Рим, был очень удивлен, узнав о нравах итальянских церковников. Он решил посоветовать папе Адриану 1 обуздать их страсти и высказал ему мысль, что священники своей распущенность позорят христианство: они торгуют невольниками, продают девушек сарацинам, содержат игорные дома и лупанарии, как некогда жители Содома.

Обратите внимание, деяния их совершались столь открыто, что не требовалось никаких расследований или, скажем, опросов; они были видны невооруженным глазом, как на ладони.

Однако святой отец нагло ответил Карлу Великому: «Все это сплетни, их распускают враги нашей церкви».

Легковерие для священнослужителей является неистощимым источником обогащения, и не воспользоваться им было бы, по меньшей мере, глупо. Они принимались фабриковать святых для продажи их останков, и эта коммерция принесла огромные доходы. Служителям церкви следовало бы открыть лавочку с вывеской: «Святые для экспорта. Оптовая и розничная продажа».

Надо думать, что у них было бы немало последователей. Дело поставили на широкую ногу. Огромные прибыли привлекали алчных монахов, и вскоре большинство монастырей превратилось в фабрики реликвий. Уж во всяком случае эти лавчонки никогда не испытывали недостатка в ассортименте. Продавцы без особого труда удовлетворяли любой спрос. Изъявлял ли кто-либо желание приобрести зуб святой Бригитты, ноготь святого Павла, кость любого апостола или мученика – все было к услугам потребителя. Вопрос сводился лишь к цене». (Л. Таксиль)

Вот циничное и чистосердечное признание одного из продавцов святых мощей:


Когда я отпущенья продаю,
Как можно громче в церкви говорю,
Я проповедь словами подслащу,
К усердью слушателей обращу.
Затем их взор прельщаю я ларцами,
Набитыми костьми да лоскутами –
Что все мощами кажутся на вид.
А в особливом ларчике лежит
От Авраамовой овцы плечо.
«Внемлите, — восклицаю горячо, —
Коль эту кость опустите в родник,
То, захворай у вас овца иль бык,
Укушены собакой иль змеей,
Язык омойте ключевой водой –
И здравы будут. – Дале молвлю я:
От оспы, парша, гною, лишая
Излечится водою этот скот.
Так каждый год на хитрой этой ловле
Я марок сто сбираю сей торговлей.
На кафедре стою я поп попом,
Простой народ рассядется кругом –
И вот я с ним преважно говорю
И непотребнейшую чушь парю.
Мне дела нет, пускай, когда схоронят,
Душа иль плоть в мученьях адских стонет.
Стремлюсь к тому, чтоб прибыль получать,
А не к тому, чтоб грешным помогать.
Я даром проповеди наделен,
К стяжанию привержен и смышлен –
Мне что ж, по-вашему, жить бедняком?
Им никогда не стану, нипочем,
И, проповедуя по всем краям,
Рукам своим работать я не дам.
Корзины плесть и тем существовать?
Нет. Я умею деньги собирать.
К чему мне пост, евангелья заветы,
Покуда есть вино, еда монеты?
Пусть прибыль мне от бедняка идет,
Пусть мне вдова последний грош несет,
Хоть дети впроголодь сидят давно, —
Я буду пить заморское вино.
Могу загладить я ваш грех любой,
Подумайте, какая вам удача,
Коль доступ в рай заранее оплачен. (Д. Чосер)

«Сейчас не встретишь на дорогах многочисленную армию так называемых „коробейников“», которые в розницу и оптом продавали святые дары, дарующие покупателю искупление его непристойных грехов. А раньше их было хоть отбавляй. Зазывный клич слышался отовсюду: «Чего только у меня нет! Есть у меня копыто того ослика, на котором совершено было бегство в Египет. Арагонский король давал мне за это копыто пятьдесят дукатов чистым золотом. Есть у меня перо из крыла архангела Гавриила, оброненное им во время благовещения; есть головы двух перепелок, ниспосланных израильтянам в пустыне; есть масло, в котором язычники хотели изжарить Иоанна Крестителя, и перекладина лестницы, которую видел во сне Иаков, и слезы Марии Египетской, и немного ржавчины с ключей апостола Петра…

Нет, не перечислить мне всего, милостивый государь. Купите у меня две-три капли пота Георгия Победоносца, которую он пролил в бою с огненным змием. Никакая другая святыня не может так пригодиться рыцарю. Дайте мне за них одного коня, и я прибавлю вам еще отпущенье за христианскую кровь, которую вы прольете в бою». (Г. Сенкевич)

Церковь умудрялась продавать все на свете.

«Чтобы вы имели представление о том, сколь невежественно было тогдашнее духовенство, стоит лишь указать, что епископы, способные совершить обряд крещения в соответствии с ритуалом или прочесть „Верую“» без искажения, считались людьми высокообразованными.

Примеров скаредности римских пап не счесть. Когда народ изнывал в нищете, папа Лев 1У реставрировал церковь святого Петра, разрушенную арабами. Он скупал дорогие ткани, балдахины, ковры, гобелены; покрывал золотом кресты, сосуды и подсвечники; водрузил на мнимой гробнице святого Петра золотую плиту, украшенную драгоценными камнями, увековечив на барельефе свой и королевский портреты. Однако все перекрыла дарохранительница из серебра, весом в тысячу шестьсот фунтов.

Что и говорить: трогательный пример христианского бескорыстия!

Некая матрона, по имени Вестина, возлюбившая многих священников, истратила все свое имущество на церковь. В угоду папе она построила в Риме роскошную базилику, богато украшенною золотою и серебряной утварью. Сама же умерла в нищете: все ее имущество поглотила церковь.

Многие богословы полагали, что огонь, о котором говорит апостол Павел, мог гореть не только при наступлении конца света, но и в промежутках между смертью и страшным судом. Лактанций в «Божественных установлениях» (кн. УП, гл. 21) говорит: «Пусть не думают, будто души предстают перед судом сразу же после смерти. Все души обитают в одном общем месте — Чистилище, где ждут испытания, которому они должны подвергнуться перед великим судьей. Тогда те, кто жил праведно, получат бессмертие; те, у которых обнаружатся грехи, не воскреснут, а будут повержены во мрак и обречены на мучения».

Григорий Великий не стал вдаваться ни в какие рассуждения по этому вопросу, а просто заявил: «Душам могут принести облегчение молитвы, которые будут произноситься, пока они пребывают в Чистилище. А освободить их из Чистилища можно с помощью обеден, которые служат специально с этой целью. Чистилище, появившееся на свет, принесло с собой массу индульгенций и обеден по 3 франка, по 100 су и 1 луидору». (Л. Таксиль)

Священнослужитель с удовлетворением потирали руки. Над ними помсеялся веселый поэт Беранже.


Хвалу мы богу воспоем
И золотом мошну набьем, —
Мы верой заторгуем.
Эй, дуйте, дуйте! Кровь и ад!
Повсюду свет задуем,
И пусть костры горят!
Бог даст, не смогут сосчитать
Чудес, творимых адом.
Не хочешь нам блага отдать —
Побьем мы землю градом.
И раззвоним на весь народ,
Что сам Христос нам письма шлет.
Мы верой заторгуем.
Эй, дуйте, дуйте! Кровь и ад!
Повсюду свет задуем,
И пусть костры горят!

Но тут перед жаждущими нагреть руки на людских грехах возникло некое препятствие. Вот что случилось.


Святой обедал. Бес явился:
«Пьем вместе, или тотчас в ад!»
Тот очень рад; но изловчился
Влить в рюмку освященный яд.
Бес выпил. В пот его кидает;
Упал он; жжет его с вина.
Как еретик, он издыхает…
Да, умер, умер Сатана!
Монахи взвыли в сокрушенье:
«Он умер! Пал свечной доход!
Он умер! За поминовень
Никто гроша не принесет!»
В конклаве все в унынье впали…
«Погибла власть! Прощай, казна!
Отца, отца мы потеряли…
Ах, умер, умер Сатана!
Лишь страх вселенной управляет:
Он сыпал нам свои дары.
Уж нетерпимость угасает;
Кто вновь зажжет ее костры?
Все ускользнут из нашей лапы,
Всем будет Истина ясна,
Бог станет снова выше папы…
Ах, умер, умер Сатана!» (Беранже)

«Многим бог казался въедливым счетоводом, определяющим шансы верующих на спасение по количеству точно выполненных ритуалов и по тому, насколько велик у человека запас индульгенций. Главное было соблюсти формальные требования, тогда как личный настрой существенной роли не играл. Например, Изабелла Баварская вместо себя заставляла молиться богу своих священников. Любой состоятельный гражданин заказывал мессы, причем зачастую даже не помышляя присутствовать на них.

В молитве было что-то от подвига. Чем больше их было, тем лучше, но и заковыристость самой молитвы тоже ценилась очень высоко. Так, бретонский поэт Жан Мешино, обнаруживая больше технической изощренности, нежели вдохновения, сочинил молитву Богоматери, где каждая строчка начинается одной из букв молитвы «Аве Мария». А сам текст выглядит как какой-то причудливый кроссворд, в котором «Аве Мария» читается в различных направлениях тридцать два раза и предлагает набожным прихожанам, желающим привлечь к себе внимание Богоматери, двести пятьдесят четыре более или менее эквивалентных словесных комбинации. Такова была арифметика набожности». (Жан Фавье)

«Священнослужители беспрестанно твердили:

— Милости просим к церковной кружке, благочестивые верующие! Не скупитесь, бросайте побольше монет, а мы уж постараемся облегчить страдания вашего папаши и всех ваших близких! Аминь!

Папа Сабиниан был алчен, как губка. В своей непомерной жадности он не остановился даже перед тем, чтобы извлечь выгоду из народного бедствия. Когда в Риме разразился голод, он, у которого в подвалах апостольского дворца хранились огромные запасы хлеба, стал распродавать его в обмен на золото. Люди падали на улицах от истощения, и поведение папы вызвало возмущение граждан. К нему направилась делегация, умоляя его во имя Христа спасти людей от гибели и дать бесплатно хлеб тем, кто не в состоянии уплатить за него.

Во имя Христа… Святой отец даже не принял представителей города, плевать он хотел на Иисусово милосердие. Тогда народ восстал, и гнусный вымогатель поплатился жизнью за свою жестокость. Он был убит в своем дворце.

В Риме при папском дворе продавали с публичного торга звание епископа. Священнослужители присвоили себе всемогущую власть – ту самую власть, которую раньше верующие с благоговением приписывали только одному богу.

Вот мнение кардинала Барония, вполне нравственного историка: «Римская церковь превратилась в бесстыдную девку, покрытую шелком и украшенную драгоценными камнями, публично проституировавшую себя за золото».

Однажды болгарский царь Богорис, принявший христианство, направил к святому отцу своих представителей с богатыми дарами. Они должны были получить от папы указания по вопросам, касающимся религии.

Вот ответ первосвященника: «Вы сообщаете нам, что крестили своих подданных, вопреки их согласию, вследствие чего возник мятеж, угрожавший вашей жизни. Хвала вам, ибо вы поддержали наш авторитет, приказав убить заблудших овец, отказавшихся войти в овчарню; вы ничуть не согрешили, проявив священную жестокость; напротив, хвала вам, ибо вы уничтожили врагов, не пожелавших войти в лоно апостольской церкви, тем самым вы открыли царство небесное народам, подвластным вам. Да не убоится царь совершать убийства, если они могут держать его подданных в повиновении или подчинять их вере христианской! Бог вознаградит его в этом мире и в жизни вечной!»

Какой человек не содрогнется при чтении этих строк! Быть может, кто-нибудь даже усомнится в их достоверности, но, как это не прискорбно, цитаты, приведенные здесь, взяты из подлинных исторических документов». (Л. Таксиль)

Под широкой дланью папы повсюду появились многочисленные монастыри, где молилось Христу множество монахов. Вера людей в то, что молитва одного монаха может спасти их грешные души, помогала церкви увеличивать день ото дня свои стремящиеся к безудержному расширению необъятные закрома. Монахи же себя особо не утруждали и по пустякам бога не беспокоили. Большинство из них предпочитало вальяжный образ жизни. Примером им служила ничем не обузданная роскошь и вседозволенность римских пап на протяжении столетий. И поэтому не мудрено было увидеть в келье какого-нибудь святого праведника весьма недостойную его должного образа жизни картину.


Монах любил,
Чтоб с ним в постели две монашки спали,
Ласкал округлость двух мясистых талий,
Четыре груди – и не согрешил. (Вольтер)

Многочисленные служки, воспевая хвалу Христу, бывало, срывались в своем стремлении к плотской любви, совсем к другим словам: Они поют


Не аллилуйю,
А лепечут: «поцелую».

Монашество возникло впервые отнюдь не в Европе. В Ш веке нашей эры в Египте, Сирии, Палестине и некоторых странах Малой Азии появились странные люди, желавшие весьма необычным образом послужить своим богам. Они уединялись в труднодоступных местах: в пещерах, пустынях, обосновывались на столбах и скалах, питались лишь подножным кормом и копошащимися рядом насекомыми. Кроме того, эти люди устраивали себе дополнительные испытания на стойкость: давали обеты не любить женщин, не произносить слов, не мыться и не менять одежду в течение жизни. Некоторые доходили до крайних форм и оскопляли себя, то есть «лишали естества мужского, дабы пламенеть любовью женственной к Царю, Жениху единому». (А. Мережковский) Люди почитали отшельников, как святых праведников, которые, отказавшись от мира, переполненного грехами, шли по пути спасения к лучезарной вечности. Их называли анахоретами, то есть «ушедшими прочь».

Первые монахи с доскональной точностью следовали словам Иисуса, который советовал людям не заботиться ни о куске хлеба, ни о крыше над головой, ибо, если человек истинно верует в Бога, то Бог позаботится о нем сам и даст ему все необходимое, как дает все необходимое беззаботным птицам небесным. При этом никто не хотел замечать, что именно птицам-то и приходится в беспрерывном полете крыл своих добывать жалкие крохи для пропитания своего.

Идея отшельничества, пришедшая с Востока на земли Западной Европы, несколько изменилась под влиянием более сурового климата – выжить в одиночку было невозможно, да без привычного общественного образа жизни оставаться не хотелось. Поэтому здесь распространилась другая разновидность монашества – монашеское общежитие, то есть монастыри, где суровая аскетичность монашеской жизни была несколько смягчена.

«А теперь коснемся одного случая фанатизма, который ярко рисует падение человеческого разума под влиянием мистических нелепостей, узаконенных церковными догмами. В монастыре Умбрии жил отшельник святой Доминик, прозванный кольчугоносцем, ибо он вместо вериг носил железную кольчугу. В монастыре жило восемнадцать человек, пили они только воду, совершенно отказались от мяса и масла, вареные овощи позволяли себе лишь по воскресеньям; в остальные дни ели один хлеб, да и то в очень малом количестве. Кроме того, они обрекли себя на полное молчание.

Святой Доминик считал этот режим недостаточно строгим и увеличил свои постные дни, подвергая себя жесточайшим мучениям. Зимой он спал перед дверью кельи в одной рубахе, связанной из железной проволоки, укрываясь панцирем; он терзал себе лицо и все тело колючими шипами. При этом как-то раз, представ с окровавленным лицом перед аббатом, он бросился к его ногам с воплем: «Отец мой, я согрешил тяжко, наложи на меня суровую эпитимию».

За несколько лет до смерти, убедившись, что ремни из кожи жестче, чем прутья, он принялся истязать себя ими. В конце концов кожа у него стала черной, как у негра, от рубцов. Под кольчугой он носил также восемь железных обручей, впивавшихся в его тело. Утверждают, что этот помешанный жил очень долго. Уж не оттого ли, что он соблюдал «железный режим»? Каково мракобесие?

Несмотря на ужасающее положение дел, церковники при каждом удобном случае неустанно твердят, что христианство послужило развитию человечества. Подобное утверждение противоположно истине, и доказать это не сложно. На протяжении многих веков, задолго до того, как изобрели эту религию, люди приобретали все новые и новые знания. Развитие науки двигалось вперед быстрыми шагами. Спустя девять веков после возникновения христианства человечество погрузилось во мрак невежества, суеверия и варварства. Церковное владычество, повергнув народ в невежество, подавляло всякую смелую мысль, все, что хоть в самой ничтожной степени отклонялось от церковных канонов». «Л. Таксиль)

Человечество «разучились жевать черствый хлеб познания». (Ремарк) Оно стало веками пережевывать уже неоднократно пережеванную мякину никчемных знаний.

«Окончание Х века – первого тысячелетия во всем христианском мире ждали с трепетом. Многочисленные пророчества предсказывали в связи с этой датой конец света и наступление страшного суда. Духовенство, естественно, пыталось извлечь из этого всяческие выгоды. На пороге близкой и неизбежной кончины люди заботились исключительно о будущей загробной жизни, о покаянии, способном умилостивить праведного судью. Самые отъявленные скряги отдавали церкви свои богатства, а священники, со своей стороны, всячески убеждали паству избавиться от бремени губительных земных благ, которые, как сказано в Евангелии, являются главным препятствием на пути в рай.

Когда страшный год миновал, многие почувствовали себя в дураках и горько пожалели о безрассудном страхе, побудившим их отдать все добро церквям и монастырям. Но было поздно! Церковь никогда не возвращает назад то, что, пусть даже по ошибке, попало в ее карман. Напротив, ремесло духовенства как раз и заключается в том, чтобы околпачивать недалеких людей, готовых верить самым абсурдным пророчествам.

В тот век люди предавались магии, колдовству, астрологии; всякое суеверие воспринималось как нечто реальное.

Многие нынешние церковники сокрушается, вероятно, что прошли те времена, когда духовенство пользовалось такой свободой. В наши дни светская власть карает носителей рясы, не сумевших скрыть свои грехи. Церковники называют это «гонением на религию». (Л. Таксиль)

Да, что и говорить, из фундаментального исследования Лео Таксиля мы с тобой, мой дорогой читатель, увидели: священнослужители разгулялись не на шутку и пустились во все тяжкие во имя Спасителя нашего Иисуса Христа.

И единственным плюсом в жизни многих священнослужителей стал один лишь крест на могиле. Все остальное ушло в минус. Горе-священнослужители показали миру, что, воистину, никто так не любит обогащаться, как нищие духом и мало у кого так великолепно развит нюх на деньги, которые, как известно не пахнут. Это пахло навозом в стойле, где родился Христос, а вокруг тронов епископов витало лишь благоуханье дорогих цветов.

Никто не прислушивался к словам Иоанна Златоуста: «Прежде отстань от хищения, удержи руки от лихоимства – и тогда простирай их на милостыню. Если же мы одними и теми же руками одних будем обнажать, а других одевать, то милостыня будет поводом к преступлению».

Вот какой случай произошел однажды в Париже. Здесь работницы из-за нищенской зарплаты вынуждены были подрабатывать проститутками, чтобы прокормить своих детей. Сгорая от стыда за свои деяния и надеясь хоть за гробовой чертой обрести покой, они попросили у епископа разрешение подарить витраж Святой Деве строящегося собора Парижской Богоматери.

Епископ сначала затруднился с решением столь щекотливой просьбы, а потом сказал: «Проституток должно числить среди наемных лиц. Они дают для использования свое тело и исполняют работу. Женщина поступает скверно, будучи проституткой, но она не поступает скверно, получая плату за свой труд, пусть даже как проститутка. Отсюда тот факт, что можно раскаиваться в том, что занимаешься проституцией, и, однако, оставлять себе доход, получаемый от этого занятия, чтобы раздавать его в качестве милостыни. Но если занятие проституцией имеет целью получение удовольствия, если свое тело дают напрокат ради наслаждения, значит продается не труд, и доход в этом случае столь же постыден, как и само действие».

Едва выпутавшись из причудливо-витиеватых рассуждений, епископ сам себя уговорив, чуть было не согласился принять витраж у проституток, но в последнюю минуту умерил необъятный аппетит и отказался.

А вот некий монах из Монтаудона решил заступиться за женщин и пошел на то, что стал пререкаться с самим господом богом, который решился наложить широкую длань на святая-святых женского рода-племени – на косметику. Вот что привиделось славному монаху в его безудержных фантазиях:


Я к Господу как-то попал.
Вижу – его обступили.
Статуи в гневе вопили,
Чтоб он наших донн обуздал:
На краски вскочила цена, —
Все больше идет их для донн,
А статуям храмов – урон,
Их лики бледней полотна!
Мне бог, обернувшись, сказал:
— Жены, монах, нагрешили,
Статуи красок лишили, —
Их облик святой облинял.
Смотри, как вот эта бледна!
Почаще всходи на амвон,
Громи их, прожорливых жен!
Для кары пришли времена.
— Господь, — я ему отвечал,
Сами вы донн сотворили,
Сами красой одарили
Еще при начале начал.
А если краса им дана,
Для донн красоваться – закон.
Урон-то святым нанесен,
Но краска и доннам нужна!
— Монах, ты в нечестие впал!
Речи твои не грешны ли,
Чтобы творения были
Прекрасней, чем я замышлял?
Недолго цветет их весна, —
Ведь смертный стареть обречен, —
Но краской обман совершен:
Глядишь – и старуха юна!
— Господь, вам совет бы я дал:
Вы в своей славе и силе
Крашенных донн не взлюбили, —
Так кто ж вам продолжить мешал
Их юность до вечного сна?
А лучше бы, — я убежден, —
Земля до скончанья времен
Всей краски была лишена!
— Монах, я и слушать устал!
Разум утратил ты или
Жены тебя совратили,
Что ты их оправдывать стал?
Нет! Женам да будет сполна
Природный их вид возвращен.
Хоть красками лик испещрен,
Сотрет их прекрасно слюна.
— Господь, я бы с ними пропал:
Так уж носы набелили,
Столько румян наложили,
Что я бы слюней не набрал!
Хоть дело мое – сторона,
Но кто красотой обделен,
Прикрасу искать принужден, —
Какая ж на доннах вина?
— Монах, но прикраса грешна:
Ведь каждый, кто ей обольщен,
В распутство уже вовлечен,
И тешится тем Сатана.

Как хорошо, мой дорогой читатель, что славный монах из Монтаудона находит возможность немного подшутить над богом. Ценнейшее свойство обнаружено им в те времена, когда шутке почти не было места.

Жизнь людей влачилась в лютой юдоли слез и несла на себе серый отпечаток печали, кабала святош становилась все суровее. Они щедро одаривали надеждами народ, но надежды эти были призрачны, а оплата за них оказывалась весьма высокой. Каждый, наделенный разумом человек, прекрасно понимал, что «будь он хоть самым добродетельным, все равно придется ссужать деньги под большие проценты, причем кредитор, к сожалению, выкладывает монеты очень сомнительного качества». (Д. Дидро) Однако желание попасть в рай было столь велико, что разум отказывал большинству людей, и они все же брали кредит под неимоверно высокие проценты.

Среди хитрых и алчных священников были и такие наивные «священники, и даже умные священники, которые, читая Библию, как бы бессмысленна она не была, вполне добросовестно считали ее верной, правдивой и подлинной. Их разум никогда не был смущен ни одним самым фантастическим повествованием авторов, создавших „священное писание“». Эти необыкновенно доверчивые люди не только слепо верили, что кит проглотил Иону, но они поверили бы и в то, что Иона поглотил кита, если бы только «священному голубю» взбрело на ум шепнуть такие слова кому-нибудь из пророков.

Таковы результаты многовекового внушения и религиозного воспитания в беспрекословном поклонении перед «словом божьим»! Так велика сила наивного легковерия, с которым многие люди принимают фантастические поучения религиозных авторитетов». (Лео Таксиль)

Великие слова сказал Виктор Гюго о сложившейся невыносимой ситуации раннего средневековья: «Если есть что-нибудь более страшное, чем плоть, погибающая от недостатка хлеба, так это душа, умирающая от жажды света». Люди тех времен в избытке имели и то и другое.

А веселые шальные школяры-ваганты доступно разъясняли в своих песенках сложившееся положение дел:


Знайте, земли недостойные жители!
Вас погубили священнослужители!
Днесь повторилось, что было вчера:
Продан Спаситель за горсть серебра!
Пьянствуя, лакомясь сладкими блюдами,
Стали отцы пресвятые Иудами!
Паства без пастыря бродит во тьме,
Ибо у пастыря блуд на уме.

Дальше всех пошел отчаянный английский поэт Джеффри Чосер. Он заглянул с усопшим монахом в ад. И что странно, в аду монаху не удалось отыскать своих собратьев. Тогда он обратился с вопросом к ангелу:


«О сударь! Неужель мы столь блаженны,
Что не для нас мучения геенны?»
«Нет, — молвил ангел, — здесь вас очень много».
И к Сатане пустилися в дорогу.
И видит брат, дойдя: у Сатаны
Хвост протянулся с парус ширины.
«Приподними свой хвост, о Сатана! –
Промолвил ангел, — покажи до дна
Узилище, монахи где казнимы».
И полуверстной вереницей мимо,
Как пчелы, коим стал несносен улей,
Тыщ двадцать братьев вылетели пулей
Из дьяволова зада и в облет
Омчали роем ада темный свод.
Потом, поспешно прилетев назад,
Вползли на место, в сатанинский зад.

И как только смелому Джеффри удалось избежать ярого костра инквизиции?..

Но вернемся к нашему проводнику по священному вертепу Лео Таксилю. «Он, сыгравший немаловажную роль в разоблачении церковников, вдруг неожиданно в 1884 году выступил против масонов. Папа причислил масонство к царству дьявола и призвал сорвать с них маску. И тут папу поддержал никто иной, как Таксиль. Он публично заявил, что раскаивается в своих грехах и отныне становится ревностным католиком. Выполняя приказы папы срывать маски с масонов, Таксиль стал яростно выступать против них.

Одну за другой он начал публиковать книги, преисполненные небылиц про масонов. Они-де заговорщики и революционеры, поклонники дьявола, члены синагоги сатаны, во главе которой стоит сам старший служитель ада Люцифер. На собраниях масонских лож, по словам Таксиля, участвуют проклятые в Библии персонажи. Журналист описывал бредовые сцены приема новых членов в масонские организации.

Верхи католической церкви с восторгом встретили первую антимасонскую книгу Таксиля. В одной только Франции она разошлась 100 тысяч экземпляров. Затем католическая печать разных стран создала ей широкую рекламу. Каждая новая книга содержала все более фантастические измышления о дьяволе, но все написанное, принималось церковниками за истину.

После двух лет плодотворной деятельности Таксиль отправился в Ватикан, где был принят с большим радушием. Он получил аудиенцию у папы Льва ХШ. Папа сказал, что книги Таксиля он прочитал от корки до корки, и что они занимают почетное место в его библиотеке.

В книге «Дьявол Х1Х столетия» сообщается о посещении Таксилем дьявольских мастерских в подземелии Гибралтара, где черти изготавливают нужные масонам приборы, и где живет глава дьяволов Люцифер со своей любовницей Дианой Воган. Затем с помощью Люцифера автор летит на звезду Сириус. Журнал монахов-бенедиктинцев писал: «Было бы желательным, чтобы эта книга находилась в руках всех католических священников и верных католиков».

Таксиль этим не ограничился. В печати стали появляться воспоминания Дианы Воган, дочери черта, сожительнице дьявола, проживающей якобы в тайном месте из боязни мести масонов. Из месяца в месяц на протяжении двух лет печатала дочь черта свои воспоминания – разоблачения козней дьявола и его связей с масонами.

Диана Воган – на самом деле под этим псевдонимом выступал сам Таксиль – рассказывала о своем знакомстве с легионами чертей, о своих полетах с ними на Марс, о своем обращении в католицизм с помощью Жанны д, Арк. В книге воспроизводилась личная печать дьявола. Папа Лев ХШ велел сразу же после выхода книги снять с печати копии и разостлать по монастырям с тем, чтобы пользоваться ее как опознавательным знаком, и там, где обнаружится такая же печать дьявола, предполагалось немедленно приступить к операции экзорцизма – изгнанию дьявола.

Кардинал Рамполла писал Диане Воган, что его симпатии целиком на ее стороне, что ее разоблачения представляют огромный интерес для церкви, а ее обращение к богу – триумф божественного милосердия, что он молится за нее.

Кардинал Парокки написал Диане: «Его святейшество поручило мне благодарить вас и передать вам его особое благословение. Вы даете мне надежду на ваш приезд в Рим, который вы намереваетесь посетить, как только обстоятельства позволят вам покинуть ваше убежище. Уже давно симпатии мои всецело принадлежат вам. Ваше обращение является величайшим торжеством благодати, какое только я знаю. Я читаю в настоящий момент ваши мемуары, которые вызывают жгучий интерес».

Никого не удивило, что Лео Таксиль в 1895 году поднял вопрос о созыве международного антимасонского конгресса. Папа дал на это свое благословение. На конгресс в Триенте прибыло несколько тысяч человек: архиепископы, епископы, священники, католические журналисты, миряне. Рядом с изображением святых висел портрет Лео Таксиля. Выступление неутомимого разоблачителя сатаны и масонов было встречено аплодисментами. Правда, среди делегатов конгресса нашелся один скептик, выразивший сомнение в реальном существовании Дианы Воган. Но его выступление потонуло в общих возгласах возмущения.

А в 1897 году на большом собрании в Париже в присутствии церковников и представителей печати Таксиль выступил с заявлением, что все, написанное им на протяжении 12 лет о дьяволе и масонах – сплошная мистификация, при помощи которой он хотел показать миру, до какой степени может доходить фанатизм, невежество и тупость католического духовенства.

Разразился грандиозный скандал. Папа распорядился, чтобы монастыри вернули оттиски печати дьявола и держали все дело с печатью в тайне. Таксиль был отлучен от церкви и предан анафеме. Текст этого отречения – ярчайший образец религиозного фанатизма. Вот лишь один абзац из него: «Да будет проклят волос его и мозг его, мозжечок его, виски его, лоб его, уши его, брови его, глаза его, щеки его, нос его, кисти рук и руки его, пальцы его, грудь его, сердце его, желудок его, внутренности его, поясница его, пах его с прилегающими частями, бедра его, колени его, ноги его, ногти его. Чтобы болезни грызли его от макушки головы до подошвы ног, Аминь. Да будет так, да будет так. Аминь».

Так мир получил убедительное доказательство обскурантизма и фанатизма церкви». (М. Шейнман) Так Лео Таксиль воплотил в жизнь великолепную мистификацию, равная которой вряд ли найдется в истории. Так история равнодушно прошла мимо, не пожелав сделать хоть какие-то выводы и чему-то поучиться. Что с ней поделаешь..

А Таксилю браво!!! Право же слово: браво, браво, браво!!! Что тут еще можно сказать.

Однако было бы несправедливо с моей стороны, мой дорогой читатель, приводить примеры лишь отрицательного толка. Много положительных дел было сделано теми, кто искренне, всей душой принял заветы христианства.

Среди них был папа Григорий 1 Великий, тот самый, который изложил учение о Чистилище – месте, где не совсем уж грешным душам могут отпустить их грехи после временных мучений души в загробном мире, и неустанным молитвам за них священников и монахов в земном. Надо думать, что Григорий 1 скорей всего заботился не о финансовой стороне вопроса, а о милосердном отношении к своим прихожанам, которые отчаялись найти спасение от огненной гиены, потому как прожить жизнь безгрешно у них не было никакой возможности.

Будущий папа Григорий 1 происходил из богатой благочестивой сенаторской семьи, пережил весь ужас свирепого нашествия варваров, оставил свет, роскошные одежды мирянина и сделался монахом. Свои имения на Сицилии и дом в Риме Григорий обратил в монастыри, а сам зажил жизнью отшельника.

Выдаваясь своими познаниями в вопросах веры и церкви, Григорий, по вызову папы, ушел из монастыря и переехал в Рим, где вскоре был избран римским епископом. Ему удавалось совмещать в себе редко совместимые вещи: достоинства высоконравственного духовного пастыря и государственного деятеля. Он привел в безукоризненный порядок казну и хозяйство римской церкви. Заблаговременно узнавая о нуждах населения при малейшей возможности приходил к нему на помощь: хлеб, наполнявший церковные амбары, в случае голода раздавал неимущим. Кроме того, написал книгу под названием «Беседы», в которой собрал народные сказания о чудесах и святых, о видениях загробной жизни, церковные песни и ввел в церкви близкое и родное народным ладам пение.

Когда народы Западной Европы начали принимать христианство, Григорий дал весьма мудрый совет своим миссионерам: не разрушать языческие храмы, а обращать их в христианские, языческие праздники потихоньку начинать праздновать в честь христианских святых дабы не ломать резко привычки местного населения.

Таким образом, папа Григорий 1 Великий своей деятельностью и самой своей жизнью поставил папство на должную ему большую нравственную высоту.

С этой высоты не спустился и епископ Лев 1, который в Италии встал на защиту населения, когда жестокие гунны под предводительством Аттилы ворвались в страну, а император бросил столицу. Епископу, обладавшему дипломатическими способностями, удалось уговорить варвара покинуть Италию, не дав залить ее потоками крови.

Среди обычных священнослужителей, пестующих свои небольшие паствы, чаще, чем среди епископов, встречались истинно милосердные души, действенно помогающие людям приверженцы Христа. Вот одна история, повествующая об этом.

У небольшой деревушки во время разбушевавшегося шторма разбился корабль. На берег волны выбросили лишь окоченевшие трупы. В живых не осталось никого. Милосердный священник нашел для своей паствы такие проникновенные слова, что ни один из его прихожан не остался равнодушным к трагедии. Несколько дней они все вместе подбирали и хоронили погибших, предварительно стараясь отыскать у них хоть какие-то опознавательные знаки, чтобы сообщить родным о происшедшем.

«Этот священнослужитель открыл свое жилище и свое сердце для убитых горем друзей; с какой душевностью, с каким бесконечным терпением исполнял он много недель подряд самый печальный долг человека перед человеком; как самозабвенно и кротко посвятил он себя заботе о мертвых и тех, кто их оплакивал.

Какая бодрость духа, какая непритязательность! Именно таков всегда истинный христианин в делах своих! В его свежем, открытом лице больше истин Нового завета, чем удалось бы сыскать по сей день во всех, столь торжественно преподанных анафемах мирскому злу. В его от сердца идущей речи, в которой ни слова не было о себе, открылось больше от священного писания, чем можно узнать в жизни от всех ханжей, ото всех этих благочестивых, раздувальных мехов, обдувавших своим самомнением.

В сих печальных обстоятельствах истинным утешением стало неутомимое рвение этого доброго служителя божия. Ничто и никогда не казалось ему столь достойным внимания, как то спокойствие и естественность, с какими он и его домочадцы относились ко всему, что выпало им свершить, усматривая в том лишь простой свой долг. Рассказывая о случившемся, они говорили с глубоким сочувствием о тех, кто потерял своих близких, и если заводили речь о себе, то не для того, чтобы подчеркнуть, как трудно пришлось им в эти тяжкие дни, а лишь затем, чтобы поведать, скольких друзей они приобрели и сколь трогательны были изъявления людской благодарности». (Ч. Диккенс)

Вот еще одна история про доброго епископа, рассказанная Виктором Гюго.

«Когда вновь прибывшему епископу Мириэлю показали его дворец и местную больничку, он сказал:

— Тут, по-видимому, какая-то ошибка. Вас так много и вы ютитесь в пяти маленьких комнатках. Нас же только трое, а места во дворце хватит на шестьдесят человек. Повторяю, тут явная ошибка. Вы займете мое жилище, а я ваше. Во дворце хозяева вы.

На следующий день больные бедняки были переведены в епископский дворец, а епископ занял больничный домик.

Мириэль жил вместе со служанкой и своей пожилой сестрицей, которая никогда не была хороша собой, но ее жизнь, являвшаяся непрерывной цепью добрых дел, в конце концов придала ее облику какую-то белизну, какую-то ясность, и, состарившись, она приобрела то, что можно было бы назвать «красотой доброты». Что в молодости было худобой, в зрелом возрасте превратилось в воздушность, и сквозь эту прозрачную оболочку светился ангел. Это была девственница, более того — это была сама душа. Она казалась сотканной из тени; ровно столько плоти, сколько нужно, чтобы слегка наметить пол; комочек материи, светящийся изнутри; большие глаза, всегда опущенные долу, словно душа ее искала предлога для своего пребывания на земле.

Епископские доходы с церковных оглашений, всевозможных разрешений, крестин, проповедей, с освящения церквей или часовен, венчаний и так далее Мириэль ревностно взимал с богатых и все до последнего гроша отдавал бедным. В скором времени пожертвования стали стекаться к нему со всех сторон. Как имущие, так и неимущие — все стучались в двери справедливого епископа; одни приходили за милостыней, другие приносили ее. Значительные суммы проходили через его руки, но никто не мог заставить епископа изменить свой образ жизни и позволить себе хотя бы малейшее излишество сверх необходимого. Напротив. Так как всегда больше нужды внизу, чем братского милосердия наверху, то можно сказать: все пожертвованное раздавалось еще до того, как получалось, — так исчезает вода в сухой земле. Сколько бы не получал епископ, ему всегда не хватало. И он грабил самого себя.

Однажды он прибыл в епископскую резиденцию верхом на осле. Мэр города, встретивший его у подъезда, смотрел негодующим взглядом, как его преосвященство слезает с осла. Горожане вокруг посмеивались.

— Господин мэр и вы, господа горожане! — сказал епископ. — Мне понятно ваше негодование. Вы находите, что со стороны такого скромного священника, как я, слишком большая дерзость ездить на животном, на котором восседал сам Иисус Христос. Уверяю вас, я приехал на осле по необходимости, а вовсе не из тщеславия.

Во время своих объездов он был снисходителен, кроток и не столько поучал людей, сколько беседовал с ними. За доводами и примерами далеко не ходил. Жителям одной местности он приводил как образец другую, соседнюю.

— Посмотрите на жителей Бриансона, говорил епископ. — Они разрешили неимущим, вдовам и сиротам косить луга на три дня раньше, нежели остальным. Они даром отстраивают им дома, когда старые приходят в негодность. И бог благословил эту местность. За целое столетие там не было ни одного убийства.

В деревнях, где люди падки были до наживы, он говорил:

— Посмотрите на жителей Амбрена. Если отец семейства, у которого сыновья находятся в армии, а дочери служат в городе, заболевает во время жатвы и не может работать, то священник упоминает о нем в проповеди, и в воскресенье после обедни все поселяне — мужчины, женщины, дети — идут на поле этого бедняги, собирают его урожай и сносят солому и зерно в его амбар.

Семьям, в которых происходили раздоры из-за денег или наследства, он говорил:

— Посмотрите на горцев дикой местности, где ни разу за пятьдесят лет не услышишь соловья. Так вот, когда там умирает глава семьи, сыновья уходят на заработки и все имущество оставляют сестрам, чтобы те могли найти себе мужей.

В округах, где любили сутяжничать и где фермеры разорялись на гербовую бумагу, он говорил:

— Посмотрите на добрых крестьян Кейрасской долины. Это настоящая маленькая республика! Там не знают ни судьи, ни судебного пристава. Мэр все делает сам. Он раскладывает налоги, облагая каждого по совести;; бесплатно разбирает ссоры, безвозмездно производит раздел имущества между наследниками; он выносит приговоры, не требуя покрытия судебных издержек, и простые люди повинуются ему, как справедливому человеку.

Еще он говорил:

— Учите невежественных людей всему, чему только можете; общество виновато в том, что у нас нет бесплатного обучения; оно несет ответственность за темноту. Когда душа полна мрака, в ней зреет грех. Виновен не тот, кто грешит, а тот, кто порождает мрак.

Таковы были его речи, глубокомысленные и отечески заботливые; если епископу не хватало примеров, он придумывал притчи, прямо ведущие к цели, немногословные, но образные, — этой особенностью отличалось и красноречие Иисуса Христа, проникнутое убеждением, а потому убедительное.

Однажды во время проповеди священник увещевал богатых помогать неимущим, дабы избежать ада, который он описал в самых мрачных красках, и заслужить рай, который он изобразил блаженным и прекрасным. В числе прочих прихожан был богатый торговец, наживший два миллиона. Ни разу в жизни он не подал милостыни ни одному нищему. После этой проповеди было замечено, что богач каждое воскресенье подает одно су старухам нищенкам. Увидев, как торговец совершает акт милосердия, епископ с улыбкой сказал сестре:

— Посмотри! Вот господин покупает себе на одно су целое царствие небесное.

Он говорил:

— Быть святым — исключение; быть справедливым — правило. Заблуждайтесь, падайте, грешите, но будьте справедливы. Как можно меньше грешить — вот закон для человека. Совсем не грешить — это мечта ангела. Все земное подвластно греху. Грех обладает силой притяжения.

Однажды епископ отправился в тюрьму, спустился в одиночную камеру приговоренного, назвал его по имени, взял за руку и начал говорить. Он провел с ним весь день, забыв о пище и сне, моля бога спасти душу осужденного и моля осужденного спасти свою душу. Он рассказал ему о величайших истинах, которые в то же время являются самыми простыми. Он был ему отцом, братом, другом, и только для того, чтобы благословить его — епископом. Успокаивая и утешая, он просветил его.

Этому человеку суждено было умереть в отчаянии. Смерть представлялась ему бездной. И с трепетом стоя у этого зловещего порога, он с ужасом отступал от него. Смертный приговор потряс его душу, и словно пробил ограду, отделяющую от тайны мироздания и называемую нами жизнью. Беспрестанно вглядываясь сквозь эти роковые бреши в то, что лежит за пределами нашего мира, он видел одну лишь тьму. Мириэль помог ему увидеть свет.

На другой день, когда за несчастным пришли, епископ был возле него. Он вышел вслед за ним и предстал перед толпой бок о бок со связанным преступником. Он взошел с ним на эшафот. Осужденный, еще накануне угрюмый и подавленный, теперь сиял. Он чувствовал, что душа его умиротворилась, и уповал на бога. Епископ обнял его, и в тот момент, когда нож гильотины уже готов был опуститься, сказал ему:

— Убиенный людьми воскрешается богом; изгнанный братьями вновь обретает отца. Молись, верь, вступи в вечную жизнь. Отец наш там.

Когда Мириэль спустился с эшафота, в его глазах светилось нечто такое, что заставило толпу расступиться. Трудно сказать, что больше поражало — бледность его лица или безмятежное его спокойствие. Но для самого епископа зрелище гильотины явилось ударом, от которого он долго не мог оправиться.

Действительно, в эшафоте, когда он воздвигнут и стоит перед вами, есть что-то от галлюцинации. До тех пор, пока вы не видели гильотину своими глазами, вы можете более или менее равнодушно относиться к смертной казни, но если вам пришлось увидеть ее — потрясение слишком глубоко, и вы должны окончательно решить: против нее вы или за нее.

Эшафот пожирает человека, ест его плоть, пьет его кровь. Эшафот — это чудовище, созданное судьей и плотником, это призрак, который живет какой-то страшной жизнью, порождаемой бесчисленными смертями его жертв.

Итак, впечатление было страшное и глубокое. Еще много дней спустя после казни епископ казался удрученным. Почти неестественное спокойствие, владевшее им в роковой момент, исчезло. Этот священнослужитель, который, выполнив любую свою обязанность, испытывал обычно радость удовлетворения, на этот раз словно упрекал себя в чем-то. Временами он начинал говорить сам с собой и вполголоса произносил мрачные монологи. Вот один из них: «Я не думал, что это так чудовищно. Преступно до такой степени углубляться в божественные законы. В смерти волен только бог. По какому праву люди посягают на то, что непостижимо?»

Каждый мог в любое время дня и ночи позвать епископа Мириэля к изголовью больного или умирающего. Он понимал, что это и есть важнейшая его обязанность, важнейший его труд. Осиротевшим семьям не приходилось просить его, он являлся к ним сам, целыми часами молча просиживал рядом с мужем, потерявшем любимую жену, или с матерью, потерявшей ребенка. Но зная, когда надо молчать, он знал также, когда надо говорить. О чудесный утешитель! Он не стремился изгладить скорбь забвением, напротив, он старался углубить и просветлить ее надеждой.

— Относитесь к мертвым, как должно. Не думайте о тлении. Взгляните пристальней, и вы увидите живой огонек в небесах — то душа вашего дорогого усопшего.

Он знал, что вера целительна. Он старался наставить и успокоить человека в отчаянии и преобразовать скорбь, вперившую взор в могилу, указав на скорбь, взирающую на звезды.

Всюду, где бы он не появлялся, наступал праздник. Казалось, епископ приносил с собой свет и тепло. Дети и старики выходили на порог навстречу Мириэлю, словно навстречу солнцу. Он благословлял, и его благословляли. Каждому, кто нуждался в чем-либо, указывали на его дом. Пока у него были деньги, он посещал бедных; когда деньги иссякали, он посещал богатых и часто повторял:

— Священник должен обладать не меньшим мужеством, чем драгунский полковник. Но только наше мужество, — добавлял он, — должно быть спокойным. — И еще: прекрасное столь же полезно, как и полезное.

Однажды Мириэль отправился в опасное путешествие, отказавшись даже от конвоя.

— Нет, ваше преосвященство, вы не уедете в одиночестве, — возразил мэр.

— Послушайте, — ответил епископ, — в горах, есть маленький бедный приход, я не посещал его уже три года. Там живут мои добрые друзья — смирные и честные пастухи. Из тридцати коз, которых они пасут, им принадлежит только одна. Они плетут из шерсти красивые разноцветные шнурки и играют на самодельных свирелях. Надо, чтобы время от времени они говорили о господе боге. Что бы они сказали про епископа, который подвержен страху? Что бы они сказали, если бы я не приехал к ним?

— Но разбойники, ваше преосвященство, разбойники!

— В самом деле, — сказал епископ, — я чуть было не забыл о них. Вы правы. Я могу встретиться с ними. По всей вероятности, они тоже нуждаются в том, чтобы кто-нибудь рассказал им о боге. Может быть, Иисус Христос повелевает мне стать пастырем именно этого стада. Пути господни неисповедимы!

— Ваше преосвященство, они ограбят вас.

— У меня ничего нет.

— Они вас убьют.

— Убьют старика священника, который едет своей дорогой, бормоча молитвы. Полноте! Зачем?

— О боже! Что будет, если вы все же встретитесь с ними?

— Я попрошу у них милостыню для своих бедных. Я живу на свете не для того, чтобы печься о собственной жизни, а для того, чтобы печься о душах моих близких.

Мэр предложил:

— Давайте говорить откровенно.

— Начистоту, — согласился епископ.

— Я твердо стою на земле, ваше преосвященство. Бессмертие человека — это еще вилами на воде писано. Ох уж эти мне прекрасные обещания! Попробуйте-ка на них положиться! Нечего сказать, надежный вексель выдан Адаму. Нет, нет, я не так глуп. Я Ничто. Я господин Ничто, мэр и граф. Существовал ли я до рождения? Нет. Буду ли я существовать после смерти? Нет. Что же я такое? Горсточка пылинок, соединенных воедино в организме. Что я должен делать на этой земле? У меня есть выбор: страдать или наслаждаться. Куда меня приведет страдание? В ничто. Но я приду туда настрадавшись. Куда меня приведет наслаждение? В ничто. Но я приду туда насладившись. Мой выбор сделан.

Надо либо есть, либо быть съеденным. Я ем. Такова моя мудрость. За гробом все мы ничто и все равны между собой. Все придем к небытию. Вот она, истина. Итак, живите, живите наперекор всему. Пользуйтесь своим «я», пока оно в вашей власти. Я не дам себя соблазнить детской болтовней. Но, само собой разумеется, тем, кто внизу, всей этой голытьбе, необходимо что-то иметь. Вот им и затыкают рот легендами, химерами, душой, бессмертием, раем, звездами. И они все это жуют. Они приправляют этим свой сухой хлеб. У кого ничего нет, у того есть бог. И то хорошо. Милосердный бог мил лишь сердцу толпы.

Епископ захлопал в ладоши.

— Отлично сказано! — вскричал он. — Какая великолепная штука этот материализм! Поистине чудесная! Вы, знатные господа, обладаете собственной, лично вам принадлежащей и для вас существующей философией, изысканной, утонченной и доступной только богачам, годной под любым соусом, отличной приправой ко всем радостям жизни. Эта философия извлечена из неведомых глубин, вытащена на свет божий специальными исследователями. И вы — добрые малые, не видите вреда в том, чтобы вера в бога оставалась философией народа, — так гусь с каштанами заменяет бедняку индейку с трюфелями. Но атеист — плохой руководитель человечества.

Епископ не позволял себе чрезмерно глубокого проникновения в некоторые проблемы, разрешить которые призваны лишь великие и бесстрашные умы. У порога тайны живет священный ужас; эти мрачные врата отверсты перед вами, но что-то говорит вам, страннику, идущему мимо, что входить туда нельзя. Горе тому, кто проникнет туда! Гении, погружаясь в бездонные пучины абстракции и чистого уразумения, становясь, так сказать, над догмами веры, изъясняют свои идеи богу. Их молитва смело вызывает на спор, их поклонение вопрошает. Эта религия не имеет посредников, и тот, кто пытается взойти на ее крутые склоны, испытывает тревогу и чувство ответственности.

Источником познания для епископа было его сердце, и мудрость его была соткана из того света, который излучало его сердце. Никаких теорий — и много дел. Туманная философия таит в себе дух заблуждения. Ничто не указывало на то, чтобы он когда-либо дерзнул углубиться мыслью в ее таинственные дебри. Апостол может быть дерзновенным, но епископу должно быть робким.

Добрый епископ говорил всякому приходящему к нему:

— Вы могли бы и не говорить, кто вы. Это не мой дом, это дом Иисуса Христа. У того, кто входит в эту дверь спрашивают не о том, есть ли у него имя, а о том, нет ли у него горя. Вы страдаете, вас мучит голод и жажда — добро пожаловать!»

Среди милосердных деяний случались и мистические. В частности, святому Марселю на пути по его земной стезе удалось изгнать чудище – змея-дракона, наводившего беспросветный ужас на округу. Сделал он это при помощи сверхъестественной власти над силами зла, не в пример Георгию Победоносцу, который совершил добро при помощи лишь одного примитивного копья и своей недюжинной физической силы.

Как же выглядел дракон земли французской. Об этом нам поведал аббат из Фульда: «Он самый крупный из всех змей и даже из всех животных. Он часто выходит из пещер для полета. Он имеет гребень на голове, и из маленькой пасти узкими струями извергает свое дыхание и жалит своим языком. Его сила сосредоточена в зубах и в хвосте».

Дракон, представший перед аббатом, по всей вероятности, в горячечном бреду, шесть веков спустя был воссоздан в одной из скульптур собора Парижской богоматери вместе со святым Марселем.

Однако от мистики перейдем к действительности.

Монастыри в раннесредневековом мире возникали с невиданной быстротой. И возникали они отнюдь не в пустынных незаселенных местностях, а поближе к городам, большим проезжим дорогам, занимали пастбища и охотничьи угодья. Они отбирали у крестьянских хозяйств наилучшие земли, а на самих крестьян взвешивали дополнительные налоги. Тут-то и надо было крестьянам смотреть в оба: как только появится в округе какой-нибудь постящийся отшельник с отрешенным лицом, претендующий в дальнейшем на звание святого, того и жди, что вскоре на этом месте обоснуют монастырь в его честь. Отшельник быстро отъестся, а крестьянам придется потуже затянуть пояса.

Постепенно христианская церковь приобрела такой внушительный вес, что сначала стала вмешиваться в дела государства, а потом дело дошло до того, что короли преклоняли свои колена перед римскими папами и просили их соизволения на коронование. Случалось порой, светская власть брала верх над церковью, но потом, как правило за некоторыми исключениями, все возвращалось обратно на круги своя.

Со временем появившиеся нищенствующие ордена в своем смирении пытались очистить мир от накопившейся в нем скверны, но усилия их были тщетны.

Католики-франки заставляли своих мучеников претерпевать по собственной воле такие муки, каким даже язычники-римляне не подвергали мучеников-христиан. Им отрубали кисти рук и стопы ног, вырывали ноздри и глаза, уродовали лицо раскаленным железом, загоняли иглы под ногти ног и рук. Когда раны по истечению гноя начинали заживать, их вновь бередили. Иногда приглашали врача, чтобы лечить несчастного и мучить более долгой пыткой.

Скверны от сих пагубных действий в мире только прибавлялось. Бурное развитие садистских наклонностей проявлялось более чем явно. Я думаю, с этим никто спорить не будет. Не в средневековом мракобесии живем. Времена Античности вряд ли можно было назвать столь уж милосердными, но там не пытали изощренными способами, а если и пытали, то занимались этим люди определенной профессии, а не храмовые жрецы. Здесь же садистские способности проявляли служители Христа. И варвары оказываются гораздо симпатичнее заплечных дел мастеров христианской церкви.

А между тем вот как звучали лицемерные сладостные слова Святого Августина об умилосердии нравов варваров через принятия ими Христа: «Избиения, грабежи, поджоги и издевательства – обычные явления для войны. Но что было необычным, то это то, что варварская дикость чудесным образом обернулась такой мягкостью, что в самых больших базиликах, выбранных для спасения народа, никто не был избит и никого не тронули, никто оттуда не был уведен в рабство жестокими врагами, а многих сочувствующие враги сами препровождали в храм, чтобы сохранить им свободу. И все это свершалось во имя Христа, благодаря тому, что наступило христианское время».

Священник в своем приходе был весьма заметной личностью. Он постоянно обращались к своей пастве, читая ей проповеди. О том, что всемогущий всеблагой бог действительно существует, проповедник представлял следующие доказательства толпам слабоверующих: «Иные говорят, — глаголет он, — будто бог не дает знамений, то есть не производит чудес. Но это мнение ошибочно. Творец постоянно являет свои чудеса, просто люди настолько к ним привыкли, что не могут осознать их как таковые. Разве то, что зерно, брошенное в землю, восходит, не знамение? Не чудо ли, что мир, висящий ни на чем, не разваливается? Нет такого могущественного императора или короля, который смог бы удержать в воздухе монету, а ведь и горы, и воды, и вся земля держатся ни на чем; в основании нет ничего. К величайшим чудесам относится то, что бог сотворил небеса и землю из ничего. Но не меньшее чудо и то, что бог обращает грешников на путь истины».

Во время проповеди от загадок мироздания проповедник непосредственно переходит к обсуждению моральных проблем. Женщину он расценивает, как сосуд зла и оружие в руках дьявола, используемое для совращения мужчин. Семья представляется, прежде всего, как отвлечение от главного предназначения человека, как сила, препятствующая спасению.

«На вопрос прихожанина: „Как можем мы оставить ребенка, или жену, или отца и мать и других своих родственников?“» – Священник отвечает: «Ты можешь их любить, но более всего должен любить всемогущего Господа, в тысячу раз больше, чем их. Человек должен быть подобен Аврааму, готовому принести сына в жертву Творцу.

Ты должен в простоте верить в то, что дает тебе христианская вера. Нельзя слишком упорно смотреть на солнце, можно ослепнуть. Но точно так же обстоит дело и с верой. Незачем слишком упорно в нее всматриваться и чрезмерно дивиться, не следует глубоко погружаться в мысли об этом, ибо для того существует довольно ученых магистров. И не сомневайся в том, что священнику, который сам грешный человек, удастся освободить от грехов грешника. Священник говорит о том, что от царства небесного до ада – многие сотни тысяч миль, но грешник в аду так страшно смердит, что бог в отвращении сбрасывает его еще дальше. В конце проповеди священник призывает прихожанина быть добрым человеком, а когда душа его покинет тело, он все сие увидит. Но коль он станет над всем этим упорно размышлять, то либо ослабеет вера, либо он сделается еретиком». (А. Гуревич)

«С приходом христианства у каждого человека появился свой ангел, и на земле в средние века стало обитать двойное население, люди и их небесные спутники, или, вернее, тройное, так как к ним прибавлялся подстерегающий их мир демонов.

Именно такое галлюцинирующее общество представляет нам «Светильник» Горония Августодунского:

— «Есть ли у людей анагелы-хранители? — спрашивает ученик.

— Каждая душа в момент соединения с телом вверяется ангелу, который должен постоянно склонять ее к добру и сообщать о всех ее деяниях Богу и ангелам на небе, – отвечает учитель.

— Неотступно ли пребывают ангелы на земле с теми, кого они охраняют?

— Если надобно, они приходят на помощь, особенно по зову молитвы. Это происходит немедленно, ибо они могут в мгновение ока спуститься с неба на землю и вернуться на небеса.

— Существуют ли демоны, которые подстерегают людей?

— Каждым грехом повелевают демоны, которых с их чинами суть бесконечное множество. Они постоянно склоняют души к пороку и доносят об их поступках своему князю.

Таким образом, люди средних веков жили под непосредственным двойным надзором. Они никогда не оставались одни. Никто из них не был независим. Все находились в сети земных и небесных зависимостей.

Представление о небесной иерархии сковывало волю людей, мешало им касаться здания земного общества, не расшатывая одновременно общество небесное. Оно зажимало смертных в ячеях ангельской сети и взваливало на их плечи в добавок к грузу земных господ и тяжелое бремя ангелической иерархии.

Одновременно человек корчился и в когтях дьявола, и запутывался среди трепыхания и биения миллионов крыл на земле и на небе, и это превращало его жизнь в кошмар. Ведь реальностью для него была не только представлением о том, что небесный мир столь же реален, как и земной, но и о том, что оба они составляют единое целое – нечто запутанное, заманивающее людей в тенета сверхъестественной жизни». (Жак Ле Гофф)

В доказательство неразрывной связи земного и небесного миров священнослужители в своих несуразных проповедях приводили множество примеров перехода небожителей из горних сфер в мир земных людей. Даже Иисус Христос, бывало, заглядывал к непослушным чадам своим. Однажды Он сошел с алтаря, чтобы нанести увесистый удар в челюсть монаху, который посмел уснуть на ночной молитве. На третий день бедняга скончался то ли от перенесенного страха, то ли от сокрушительной силы Всевышнего.

Церковников нисколько не смутил этот эпизод из жизни Милосерднейшего из богов. Но, быть может, Иисус просто не рассчитал своей силы и лишил человека жизни нечаянно. Ведь сон во время мессы — всего лишь ничтожная провинность?.. Однако другие примеры не позволяют нам с тобой, мой дорогой читатель, рассчитывать на то, что все произошедшее было простым недоразумением.

Вот второй пример. Звонарь кельнской церкви не соизволил оказать должного почтения Христу. И тогда глубокой темной ночью Иисус явился к звонарю и с бранью прибил несчастного.

А вот третий пример. Знатная вдова не пожелала соблюдать завет, запрещающий прелюбодеяние и запятнала себя греховной связью с неким юристом. А ведь Христос и уговаривал ее, и угрожал ей. Но природа взяла свое – страсть вожделения одержала победу над телом женщины. Тогда Христос явился к ней самолично и повел себя более чем странно. Зачем-то он умертвил сначала ее родственницу, потом дочь, а в конце неведомо откуда у него в руках появились огненные вилы, которыми Он выколол вдове глаза. Но что уж бедная вдова такого страшного совершила? Ведь даже мужу не изменила за неимением оного.

Подобными устрашающими примерами пастыри увещевали свою паству, дабы та, несносная и неотесанная, знала, как тяжела длань Господня.

Видимо, благодаря столь неудобоваримым проповедям и непосредственно, исходя из житейской практики, люди не очень-то надеялись ни на Христа, ни на ангелов-хранителей, плохо защищавших их. Посему они стали все больше обращаться к всемилостивой Богоматери, о которой, кстати сказать, в Библии упоминается всего лишь несколько раз. Благородство и милосердие этого незабвенного для каждого христианина образа пало на души простых, запуганных жизнью людей.

В знаменитом произведении начала ХШ века «Чудеса Девы», принадлежащем Готье де Куанси, Мария сочувствует и помогает своим приверженцам. Вот она в течение трех суток собственными божественными руками поддерживает повешенного вора. Он преступник, но прежде, чем идти воровать, он никогда не забывал вознести молитву. Посему к нему надо проявить милосердие. О том, что же случилось с повешенным через три дня ничего не говорится.

Другая трогательная история произошла с монахиней Беатрисой, которая выполняла службу ключницы. Христову невесту коварно соблазнил клирик, а затем бросил. Беатрисе ничего не оставалось делать, как покинуть монастырь. Связку ключей она положила на алтарь Святой Девы и в миру вынуждена была заниматься единственным доступным ей видом заработка – проституцией. Через пятнадцать лет бывшая монахиня случайно оказалась у стен покинутого ею монастыря и убедилась в том, что все эти годы Богоматерь, приняв ее обличье, несла ее службу. Беатриса поняла волю Святой Девы и заменила ее на посту ключницы. Так она вновь вернулась в лоно церкви.

А вот святая Мария воскрешает монаха, утонувшего по пути от возлюбленной: утопая, он произносил слова заутрени. И правильно делал. Ему простился поход к возлюбленной, к которой ему, по положению, ходить запрещалось. В одном из приходов Мария тайно приняла роды беременной аббатисы, ибо та отличалась своей набожностью. Милосердие Святой Девы по-человечески понятно, ведь она тоже женщина, претерпевшая жестокие родовые муки.

Чудеса милосердия проявляли и другие святые. В частности святой Яков однажды подложил в котомку хлебец некоему паломнику, который оказался без гроша в кармане, а милостыню просить стыдился. С тех пор он не отказывал себе в том, чтобы утолять голод дважды в день, ибо назавтра снова находил в котомке новый хлебец. О том же, кто его так умилостивил, паломник узнал из вещего сна, в котором Яков пообещал ему позаботиться о его пропитании.

А вот еще одно чудо. Однажды одному очень дурному рыцарю, принесшему людям много горя, повелели в наказание за свои проступки наполнить водой бочонок. Но его сердце, не ведавшее раскаяния, мешало ему. Сколько бы прогневавший Бога не лил в бочонок воды, тот оставался пустым. Однажды же, когда рыцарь искренне раскаялся и пролил слезу, одной ее оказалось достаточно, чтобы бочонок наполнился до краев.

Да ладно, бог с ним с бочонком, а вот как помочь тем, кому этот самый рыцарь причинил зло? Вот вопрос вопросов, на который церковь отвечает: раскайся – и простится.

Федор Михайлович Достоевский вот что думал по этому поводу: «Точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость, всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится. Это мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то-есть все понятие о боге, как о нашем родном отце и о радости бога на человека, как отца на свое родное дитя — главнейшая мысль Христова!»

Только вот в этой мысли так много эгоистичного. Грешник принес зло несчастному человеку, а потом о своей душе побеспокоился. Разве это справедливо?..

Великим событием средневековой истории стал 1У Латеранский собор 1215 года, который обязал каждого христианина минимум один раз в год тайно исповедоваться в храме. Исаак Сириянен говорил: «Как невозможно переплыть большое море без корабля и ладьи, так никто не может без страха достигнуть любви. Смрадное море между нами и мысленным раем можно пройти только на ладье покаяния, на которой есть гребцы страха. Но если сии гребцы страха не правят кораблем покаяния, на котором по морю мира сего приходим к Богу, то утопаем в этом смрадном море. Покаяние – есть корабль, а страх – его кормчий, любовь же – божественная пристань. Поэтому страх вводит нас на корабль покаяния, перевозит по смрадному морю жизни и путеводит к божественной пристани».

И вот повсюду уже звучали покаянные слова:


Но ведал бог, что слабы мы
И что влекомы силой тьмы,
Что искушенья и соблазны
Безмерны и многообразны,
Ведь немощную нашу плоть
Нам невозможно побороть.
Христос велел Петру, чтоб людям
Сказал он так: коль грешны будем,
Но покаяние во всем
Чистосердечно принесем,
Винясь и в малом, и во многом,
То чрез Святую Церковь Богом
Мы будем от своей вины
Избавлены и прощены.
Чтобы Иисус Христос меня,
И опекая, и храня,
От ложных и кривых дорог
Навек отныне уберег
И чтоб молитвам сообразно,
Меня упас и от соблазна
И под дияволову власть
Не дал мне, грешному, попасть. (Робер де Борон)

Каждый христианин постепенно привыкал смотреть на бога, как на свидетеля своих дел, и если эти дела были грешны, то совесть-бог тормошил душу, заставлял ее мучиться и болеть. Многие говорили: «Когда я не верил в бога, я бежал за грехом, теперь, когда верю, я бегу от греха, хотя грех неизбежен».

Люди состоятельные и малопорядочные достаточно просто разрешали вопрос примирения с совестью – они расплачивались наличными, покупая индульгенции – отпущение грехов. Остальные же, совестливые и не имеющие средств на покрытия расходов нечистой совести старались, по мере возможности, не пачкать ее, держать в чистоте и порядке, дабы не грызла она их страдающие души.

Так христианство раскрылось перед людьми своей прекраснейшей стороной – научением жить по велению совести. Томас Манн говорил по этому поводу: «Христианство стало таким огромным шагом вперед на пути совершенствования человеческой совести, что ради того стоило страдать и умирать».

Бразильский писатель ХХ века Пауло Коэльо в своих рассуждениях идет дальше. «Если его воину света случается причинить кому-нибудь зло, пагубу или ущерб – ибо он человек со всеми присущими человеку пороками и недостатками, — то он никогда не стыдится попросить прощения. Если время еще не упущено безвозвратно, всеми силами стремится он исправить свою ошибку. Если же человека, которого настигла его рука, уже нет в живых, воин сделает добро незнакомцу.

Воин света понял, что лучше всего — следовать за светом. И он глядит в небеса. И некий голос произносит: «Милый мой, ты не один – весь мир совершал ошибки. Ты прощен, но я не могу навязывать тебе это прощение. Тебе решать». И истинный воин света примет прощение».

Конечно, искреннее раскаяние дается нелегко, но его недостаточно. За зло надо наказывать. И это подтверждает сама церковь, опять же вступая в противоречие с самой собой. С одной стороны она обещает прощение грехов, с другой стороны наказывает все человечество за первородный грех. В «Светильнике» сказано, что «голод – одна из кар за первородный грех. Человек был сотворен, чтобы жить, не трудясь, пожелай он этого. Но после грехопадения он мог искупить свой грех только трудом. Бог внушил ему чувство голода, чтобы он трудился под принуждением этой необходимости и вновь обратился таким путем к вещам вечным».

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что наказание голодом касается только бедных слоев населения, словно бы у богатых были другие прародители, а не согрешившие в раю Адам и Ева.

При хроническом недоедании средняя продолжительность жизни во времена Средневековья не превышала тридцати лет. Кроме того, людей сгрызали чума, туберкулез, проказа, нервные болезни, венерические заболевания. Нравственный посыл церкви к «невозлюблению жены ближнего своего» особого воздействия не возымел. Судя по количеству незаконнорожденных детей, увещания церкви мало влияли на сексуальную жизнь жителей Средневековья. Более того, в У1 веке разразилась страшная эпидемия сифилиса.

Детишки почти не знали, что из себя представляют родные бабушки и дедушки. До этого преклонного возраста мало кто дотягивал. «Повсюду видны одни лишь бледные исхудалые лица да вздутые животы, а сам человеческий голос становился тонким, подобным слабому крику умирающих птиц». (Рауль Глабер) Голодные, больные люди были предрасположены ко всяческим блужданиям разума: снам, галлюцинациям, видениям. Им могли являться ангелы, дьяволы, святые, Пречистая Дева и сам Бог.

Таков был средневековый мир.

И вот рассказывают, что однажды по этому средневековому миру прошла простая седовласая старушка. Она несла в правой руке миску, а в левой – склянку с водой.

Ее спросили:

— Что ты собираешься с этим делать?

Она ответила:

— Я хочу сжечь огнем рай, а водой залить ад, чтобы не было больше ни того, ни другого.

Ее спросили:

— А зачем это?

Она ответила:

— А затем, что я не хочу, чтобы творили добро из стремления попасть в рай или из страха перед адом, но только лишь из любви к Богу, который сам важнее всего и представляет для нас высшее благо.