Глава 19


<p>Глава 19</p> <p>

— Родные, хорошие, дорогие, любимые мои! Еще раз здравствуйте! — произнесла Айседора, высоко подняв бокал с шампанским, которое сверкало множеством золотистых искорок в свете яркой люстры, висевшей над великолепно сервированным столом, за которым снова собралось все семейство Дункан после длительной разлуки. — Я вернулась к вам из России, — продолжала Айседора, — необыкновенно воодушевленной, наполненной трепетной радостью жизни и желанием в конце-то концов претворить свою мечту о создании танцевальной школы в действительность.

Все домочадцы восторженно приняли столь твердое намерение Айседоры.

— Прекрасно, — сказала мать, — я хорошо помню, как ты еще совсем маленькой девочкой придумала свою первую школу. Это истинно твое дело.

— Мы станем твоей правой рукой, — поддержала Элизабет.

— И левой… — подхватил Августин. — Рождение школы даст нам возможность вместе творить одно великое дело и больше никогда не расставаться. Будем жить так же дружно, как это было прежде.

— Да, именно такого ответа я и ожидала от вас. — Айседора отпила глоток шампанского, и пузырьки газа ударили ей в нос. — Из России я привезла не только радость в душе, но и значительную сумму денег. Со временем я поняла, что вряд ли нам улыбнется счастье встретить в лице какого-либо монарха щедрого покровителя нашей школы. В этом повезло немногим — разве что одному Вагнеру, насколько я знаю. Но сейчас заработанной мной суммы, я думаю, хватит на содержание школы.

— А мне кажется, ты сильно заблуждаешься, — перебил ее Августин. — На строительство дома в Греции уйдет львиная доля твоего гонорара. Расходы приняли угрожающие размеры. Колодец уже достиг неимоверной глубины, но он все еще сух.

— Надо вызвать Раймонда в Германию и прекратить это безнадежное дело, — поддержала Айседора Августина. — Мечту о доме на Капаносе придется оставить. Развалины нашего храма теперь могут послужить лишь греческим революционерам, которые превратят наш храм в оборонительную крепость.

За столом послышались одобрительные возгласы, грустный вздох матери и неожиданно громкий протест импресарио:

— Я категорически возражаю против создания школы. Ваше семейство уже раз показало свою полную несостоятельность в решении практических вопросов — яркий пример тому греческие начинания. Одному Богу известно, сколько средств было вложено туда. Сейчас вы с горящими глазами пускаетесь в другое предприятие, столь же бесперспективное. Вот здесь в папке у меня лежит масса предложений из самых разных уголков мира на самые высокооплачиваемые турне. Десятки бездарных танцовщиц, переняв идею вашего танца, но не душу, сколачивают себе во многих странах приличные состояния в то время, как вы потеряете все, не успев и оглянуться.

— Дорогой мой, все ваши доводы абсолютно бессмысленны, — тут же возразила ему Айседора. — Действительно, затеи нашей семьи отличаются некоторой долей непрактичности, несвоевременности и порывистости, но неужели вы еще не поняли, что иначе мы жить не умеем? Советую вам не выпускать из виду и то обстоятельство, что всего пять лет тому назад мы прибыли в Европу, не имея ни гроша в кармане, а сейчас планируем дело, за которое не решаются взяться и монархи. И кроме того, я придерживаюсь принципа, провозглашенного катехизисом, который гласит, что рождение человека — это подарок Бога; а то, что мы оставляем после своей смерти — это подарок Богу. Так неужели вы думаете, что в мои планы входит подарить Богу счет в банке? Какая бессмыслица!

Вы возмущаетесь, что множество бездарных танцовщиц пошло копируют мое искусство, — так уверяю вас, что меня это раздражает ничуть не меньше. Поймите, что движущей силой всякой деятельности, в том числе искусства, служит антагонизм между людьми. И ваши новоявленные босоногие балерины являются для меня лишь честолюбивым стимулом в жизни.

Именно ради удовлетворения своего честолюбия я и хочу создать школу, чтобы дети росли, проникаясь моим искусством, и разносили его по свету таким, каким оно задумано. Взрослому человеку этого не осилить. Мое искусство должно войти в душу ребенка.

Вот видите, мой дорогой, как хорошо я подготовилась к отпору, — уже чуть в насмешливом тоне произнесла Айседора. — Я считаю, что вопрос о создании школы решен окончательно и бесповоротно, — поставила она последнюю точку в своем монологе.

— А сейчас я хочу устроить вам небольшой сюрприз: я передала нашему повару рецепт великолепного блюда, привезенного мной из России; надеюсь, у него получилось нечто невообразимо вкусное. Пришла пора позаботиться и о пище насущной, иначе на голодный желудок нам не осуществить столь грандиозный проект.

Айседора хлопнула три раза в ладоши, и повар внес в гостиную огромное блюдо дымящихся, вкусно пахнущих пельменей. Все разговоры за столом временно прекратились.

Уже на следующий день развернулась бурная деятельность. Недалеко от Берлина, в местечке Грюнвальд, была снята большая вилла, которая постепенно стала приобретать вид танцевальной школы и детского дома.

Из книги «Моя исповедь»:


Первым делом мы приобрели сорок кроваток с белыми кисейными занавесками, подхваченными голубыми лентами, и начали превращать виллу в детский дом. В вестибюле мы повесили копию картины, изображавшей греческую фигуру вдвое больше человеческого роста, в большом танцевальном зале — барельефы Лукка дель Робиа и пляшущих детей Донателло, а в детской — изображение Мадонны с младенцем, в голубых и белых тонах.

На всех барельефах, скульптурах, книгах и картинах были запечатлены танцующие маленькие дети именно в том виде, в каком они представлялись воображению художников и скульпторов всех веков. Греческие вазы с изображением танцующих детей олицетворяли ликующий мир детства. Все фигуры имели общую грацию форм и движений, словно дети разных веков встретились через столетия и протянули друг другу руки. Дети моей школы, двигаясь и танцуя среди этих произведений искусства, должны были непроизвольно стать похожими на них. Это первый шаг к красоте, первый шаг к новому танцу.


Наконец, после тщательных предварительных приготовлений, было дано объявление в газету о приеме талантливых детей в новую танцевальную школу.

Надо сказать, что это объявление было воспринято с большим энтузиазмом. Когда после утреннего концерта Айседора подъехала к своему дому, то увидела ошеломляющую картину. Улицу заполнили родители с детьми, у которых вместо жизнерадостных румяных мордашек были изможденные бледные личики, и выглядели они в целом крайне болезненно.

Кучер, привезший Айседору, объяснил ей: «Одна сумасшедшая дама, которая живет в том доме, дала объявление в газете, что она охотно примет к себе детей».

Айседора сначала опешила, но желание как можно быстрее начать работать и жалость к этим маленьким существам лишили ее возможности здраво рассуждать, и она начала принимать детей, руководствуясь лишь их милой улыбкой и красивыми глазами, не задумываясь над тем, способны ли они стать будущими танцовщицами. Один мужчина принес в грязном узле девочку четырех лет. Айседора не в силах была отказать и приняла ее на содержание, после чего отец ребенка исчез и больше никогда не появлялся.

Девочка в первый же день пребывания в школе сильно заболела. На нее было жалко смотреть — она задыхалась и билась в лихорадочном ознобе. Айседора послала за врачом. Она попросила Августина привезти ей известного детского хирурга Гоффа, который был всеми признанным филантропом: получая баснословные гонорары за свою врачебную деятельность, он целиком тратил их на больницу для бедных детей. Именно такой врач был необходим Айседоре, школа которой представляла собой скорее лазарет, нежели танцевальную студию.

В течение трех недель шла борьба за жизнь больной девочки. Здоровье остальных детей тоже необходимо было укреплять.

Все члены семейства Дункан целыми днями ухаживали за детьми, кормили их всяческими лакомствами, о существовании которых они и не подозревали.

Вечерами, когда дети засыпали в своих кроватках, Айседора с Гоффой усаживались в глубокие кресла и подкрепляли свои силы чашечкой кофе с коньяком. Гоффа накидывал на плечи теплый шотландский клетчатый плед, попыхивал трубкой и в который раз повторял:

— Это не школа. Это больница. Все дети несут в себе наследственную заразу. Вот увидите, что самым главным для вас будет стремление сохранить их в живых, а не обучать танцам. Ваш любимый автор Жан-Жак Руссо в своей книге «Эмиль», посвященной воспитанию детей, говорил, что не взялся бы за воспитание ребенка болезненного и худосочного, хотя бы ему предстояло прожить лет восемьдесят. Мне не нужен, говорил он, воспитанник, всегда бесполезный для себя самого и для других, который занят единственно самосохранением. Чего я достиг бы, напрасно расточая свои заботы, — удвоил бы только потерю общества и вместо одного отнял бы у него двух? Слабое тело расслабляет душу.

Лично я не согласен с Руссо в данном вопросе. История знает много примеров, когда именно из очень болезненных детей вырастали талантливые люди. Вы сами мне рассказывали о Тулуз-Лотреке, а если вам угодно знать, то Исаак Ньютон родился таким маленьким, что помещался в пивной кружке, и был черен, как негр. Болезненный ребенок, как правило, набирает силу в своем интеллектуальном развитии, он весьма своеобразен — отгороженный от здоровых детей, он по-своему строит представления об окружающем мире. Но вряд ли сможет осуществиться то, что вы предлагаете этим малышам. Ведь им придется прилагать большие физические усилия, а не вести умные разговоры. Простите меня, Айседора, но мне кажется, что мы с вами уподобились двум дуракам, один из которых доит козла, а другой подставляет решето. Айседора в ответ грустно улыбнулась:

— Дорогой Гоффа, из России я привезла убедительный пример, который поможет вам приобрести некоторую уверенность в положительном результате нашего предприятия, — это история несравненной Анны Павловой, хрупкой и одновременно невероятно выносливой. Ей суждено было родиться недоношенной, но ее настойчивое желание стать балериной и энергия гения преодолели все преграды, стоявшие на пути к осуществлению ее мечты.

— Ну что ж, — ответил Гоффа, — всегда существуют исключения, но они лишь подтверждают правило. — На мгновение доктор задумался, а потом сказал: — Однажды я прочитал об одном человеке, который жил в Канаде. Он построил себе дом с дырявой крышей, поставил под этим отверстием стол, на котором стал рассматривать залетавшие к нему снежинки и зарисовывать каждую из них. Занимался он этим в течение нескольких лет и в конце концов убедился в том, что ни одна из них не похожа на другую. Представьте, бесчисленное множество снежинок — и все абсолютно разные. Так к чему я веду свой рассказ?.. Я видел ваши танцы, и ни один из них не повторял предыдущего. Они — те же снежинки. Вы замечательно делаете свое дело. И занимайтесь им. Предлагаю вам — верните этих детей родителям. У вас ничего не получится.

Айседоре было чрезвычайно приятно это неожиданное сравнение, но она категорически отказалась вернуть детей.

— Нет, Гоффа, вы не представляете себе, как я успела привязаться к ним за это короткое время. Уверена, мы с вами добьемся победы. Вы только посмотрите, уже несколько детей повеселели и порозовели. И к другим вернется радость жизни.

— Ну что ж, может быть, вы и правы. Я заметил: на ваших утренних спектаклях собирается много больных людей, иногда их приносят на носилках. С каким-то религиозным экстазом они смотрят на ваш танец и возвращаются с концерта с воодушевленными лицами. Вас называют божественной Айседорой. И действительно, я заметил, что дети получают от вас какой-то дополнительный импульс на пути к своему выздоровлению, — признался Гоффа.

Спустя несколько недель Айседора сказала Гоффе, ставшему постоянным врачом ее школы: «Без вашей всегда своевременной помощи не было бы того великолепного состояния гармонии здорового тела и духа, которого достигли дети. Они стали показывать феноменальные успехи.

Наконец пришло время, когда стало возможным заниматься не только проблемами здоровья детей. Настала пора обучения.

Из книги «Моя исповедь»:


Для достижения гармонии, о которой я мечтала, ученицы должны были ежедневно проделывать ряд специальных упражнений, подобранных таким образом, чтобы они как можно лучше сочетались с детской непосредственностью, благодаря чему эти упражнения выполнялись охотно и весело.


Руссо писал о воспитании ребенка: «Вы тревожитесь, видя, как ребенок проводит свои первые годы, ничего не делая. Как! Разве быть счастливым не значит ничего? Разве прыгать, играть, бегать целые дни значит ничего не делать? Да он всю свою жизнь не будет так занят! Платон в «Государстве», которое считают столь суровым, воспитывает детей не иначе как среди празднеств, игр, песен и забав; можно было бы сказать, что научить их веселиться и является главной целью. Вам никогда не удастся создать мудрецов, если вы не создадите вначале шалунов.

В своей работе с детьми Айседора старалась полностью придерживаться рекомендаций Руссо, проводя занятия в играх и веселых забавах. Прыгая и бегая, дети научились выражать себя в движении так же легко, как другие выражают себя словами или песней. Каждая частица их гибких тел вторила песне природы.