Франция времен мадам Помпадур и Людовика ХУ.


</p> <p>Франция времен мадам Помпадур и Людовика ХУ.</p> <p>

Итак, Франция, не смотря на обилие в своих пределах великих просветителей, продолжала пребывать в пределах привычек и традиций, унаследованных от феодального прошлого. Влиятельные слои аристократии и сама королевская власть сопротивлялись новым веяниям, не желали вглядываться в созревающие экономические изменения, не жаловали стремительно нарождающуюся буржуазию, презирали ее, смотрели на нее свысока до тех пор пока не пришлось взглянуть уже с иной высоты – с высоты помоста эшафота.

Но пока еще короли взирают на свой народ со своих тронов.

Когда Людовик ХУ был мальчиком, его гувернер, открыв окно и указав на стоящую перед дворцом толпу, сказал: «Весь этот народ принадлежит вам». И сей Людовик, став взрослым, горделиво заявил уже от себя, что король ответственен только перед богом. А его преемник Людовик ХУ1 провозгласил еще более цинично: «Это законно, потому что я этого хочу». Что и говорить, короли живут по своим понятиям: «Чего хочу я, того хочет Бог».

«И беззаконие цвело пышным цветом. Правительство всей своей политикой, всеми законодательными актами утверждало социальное неравенство. Людовик ХУ1 издал специальный указ о том, что офицерский чин могут получить лишь те лица, у которых четыре поколения предков были дворянами. Таким образом крупнейшие военачальники имели чин унтер-офицера и дальше продвинуться по службе не могли. А аристократы сразу же получали высшие командные посты. Противоестественность этого положения била в глаза, ведь чины полковников получали семилетние дети аристократов.

Во Франции существовали так называемые ордера на арест. Пустой бланк за подписью короля давал право арестовывать любого, чье имя было внесено в соответствующую графу. Такие бланки некоторые предприимчивые люди стали продавать по сто двадцать ливров за штуку. Эти ордера буквально наводнили страну При Людовике ХУ их было пущено в оборот сто пятьдесят тысяч штук, во время правления Людовика ХУ1 – четырнадцать тысяч штук.

Франция участвовала в трех крупных войнах. Каждая из них под благовидным предлогом скрывала неблаговидные цели. Боролись за владения Испании, которые были тогда огромны. Ей принадлежали Милан, Сардиния, Сицилия, Куба, Мексика, Калифорния, Техас, Филиппины и Каролинские острова. Это обстоятельство возбуждало аппетит у не имеющих своих колоний королей.

Самое замечательное в этом адском мероприятии было то, что каждая из стран-завоевательниц — Франция, Англия, Австралия торжественно призывали Бога помочь им убивать своих ближних. Если какому-нибудь военачальнику удавалось убить две-три тысячи человек, то за это еще не благодарили Бога, если же от огня и меча были убиты десятки тысяч и до основания разрушено несколько городов, тогда устраивалось пышное молебствие, певчие пели в четыре партии дивную песню на языке, непонятном ни одному из сражавшихся – пели на латыни.

Сии песнопения обслуживали четыре тысячи монастырей, шестьдесят тысяч монахов и монахинь, шесть тысяч священников. Столько же церквей и часовен. Хорошо еще, что люди эти церкви и часовни сделали произведениями архитектурного искусства, на не зданиями казарменного типа. Церковная братия владела половиной национальных земель. Не случайно Вольтер, имея ввиду Церковь, часто заканчивал письма к своим друзьям с призывом: «Раздавите гадину!»

Франция – это щедро одаренный солнцем край! Но… выращенного и собранного хлеба хватает на четыре-пять месяцев в году. Через каждые три года – голод. С 1700 года по 1789 год – тридцать голодных лет.

А ведь это действительно такая благодатная земля.


О Франция! О край богатый и красивый,
Ты ласкою богов взросла, чтоб быть счастливой;
Не знаешь северных ты ледяных страстей,
А юг тебя щадит от жгучести своей.
Не веет смертью тень дерев твоих невинных,
И скрытый яд, как сок, не бродит в травах длинных,
Страданьем не грозит, и тишину лесов
Не восколышит вдруг вой львиных голосов,
И змеи грозные не кинут на растенья
Своих звенящих тел уродливые звенья.
И вязы, и дубы, и мудрая сосна –
Венцы твоих вершин, темна их гущина.
Из пресса шумного в сосуды льют твои
Тончайшего вина прозрачные ручьи.
Там ароматный сон: Прованс, дитя Зефира,
Над морем жадно пьет восторг и радость мира
И прячет под волной, как драгоценный клад,
Лимон и апельсин в их золотой наряд.
По кручам и скалам козел бредет сердитый,
Луг молоко дает телице плодовитой,
На девственных полях, на травах молодых
Густеет белый пух овечьих стад твоих.
Искусный твой народ родился для войны:
Мечи ему легки, мушкеты не страшны;
На приступ рвется он, и сталь его сурова:
Прогнал британца он, насильника лихого.
Твои сыны мягки, радушны и добры,
Друзья веселья, и песен, и игры, —
Но воли нет у них, и мрачная тревога
Их песни леденит, уста смыкает строго,
И в пляске и в игре движения мертвит,
И с яствами столы на землю им валит,
Мрача заботами и скорбью боязливой
Их душу и чело. О Франция! Счастливой,
Безмерно радостной всегда бы ты была,
Когда б дары небес использовать могла.
Ах, в нищих деревнях мне сердце растерзали
Их бледная нужда, их горькие печали.
Тебя я видел там, о труженик больной,
Как, мытаря кляня за нрав его крутой,
Ты лил у ног господ потоки слез голодных,
И с потом смешанных, и жалких, и бесплодных,
Отчаявшийся жить в тисках у нищеты,
Страшась плодить детей, несчастных, как и ты.
Здесь двадцать подлецов под принцевой защитой
Терзают горький край, край, богом позабытый,
И, ссорясь и дерясь, грызут его куски, —
И друг у друга рвут кровавые клоки.
Святое равенство! Разбей наш мрак суровый,
Темницы мрачные и грозные оковы.
На колеснице здесь презрительный богач,
Обнявшись с палачом, хоть сам он не палач,
Несется, окружен пучиной злобы тайной,
И близ приюта тьмы и бедноты бескрайной
Продажной женщины он покупает пыл,
Поет средь мертвецов и пьет среди могил. (А. Шенье)

После смерти Людовика Х1У Франция вельмож, Франция богачей, Франция дворцов мгновенно переменилась. С бескрайней беспардонной роскоши на фоне гнусной нищеты были сброшены маски религиозного смирения, аскетического вегетарианства, показного целомудрия. У короля теперь десять дворцов. Он тратит на себя и свой двор около одной четверти национального дохода. Празднества самые пышные, самые расточительные, хмелем и буйством страстей охватили страну». (С. Артамонов)

И как же в ней было не появиться самой известнейшей фаворитке на свете под ставшим нарицательным именем мадам де Помпадур? Современники рисовали маркизу то самыми черными красками, то называли ее куртизанкой высшего класса, то говорили о ней с трепетом, что это, мол, «нежная фарфоровая статуэтка среди предметов из мрамора и бронзы».

Однажды с будущей фавориткой случилась следующая история. «Некая мадам Лебо, известная безошибочными предсказаниями судьбы и потому получившая прозвище „Цыганка“», раскинула в салоне госпожи Пуассон карты перед ее девятилетней дочерью Жанной, пожелавшей узнать свое будущее. Долго вглядывалась она в карточные комбинации, покачивая головой, и, наконец, с глубоким почтением произнесла:

— Милое и мудрое дитя! Судьба тебя ждет необыкновенная… Богатство, власть, слава ожидают тебя в жизни… Ты будешь любовницей короля.

Девятилетним девочкам не принято говорить «Будешь любовницей». Но шел ХУШ век, остроумно высмеявший былую строгость нравов. Это были французы, избравшие своим девизом слова: «Цени любовь, ты ей обязан жизнью!», вышитые на подвязке одной веселой парижанки. Предсказание не было сочтено бестактностью еще и потому, что оно прозвучало в доме поклонницы легкомысленного Амура – элегантной мадам Пуассон, пережившей за годы замужества не одно любовное приключение.

Мать и гадалка с одинаковым обожанием смотрели на грациозную девочку, которая переводила широко открытые глаза с карт на гадалку. Видно было, что пророческие слова обращены к незаурядному ребенку. Белоснежное, будто высеченное из мрамора резцом гениального скульптора лицо Жанны хранило не по возрасту серьезное выражение. Мечтательные, темные с сапфировым отливом глаза словно заглядывали в душу. Фигурка девочки была хрупкой, но в манере одеваться, в плавности движений, в позах, напоминающих гибких танцовщиц на греческих барельефах, уже угадывалось, какой очаровательной женщиной станет вскоре этот, еще не раскрывшийся бутон.

«Ты будешь возлюбленной короля!» — эти слова будто возникли из волшебной сказки. Глаза девочки засветились радостью, но губы остались сомкнуты, лицо сохранило обычную серьезность. Не промолвив ни слова, Жанна медленно направилась в свою детскую комнату. Здесь она забилась в самый темный уголок и глубоко задумалась. В ее задумчивости смешались радость и грусть, словно девочка предчувствовала начало того тернистого пути, который в будущем приведет ее к высокому предназначению». (Л. Бельмонт)

Попасть в Версаль…

«О, Версаль! Это земной рай! Огромные окна освещены множеством свечей, по фасаду переливаются огни плошек. На террасах гуляют дамы и кавалеры. На деревьях, как райские плоды, — китайские фонарики. За озером взлетают ракеты, их искры попадают в воду, где на барках музыка арф и виол. Плещут фонтаны, летают ночные бабочки. Мраморные статуи сквозь листву кажутся ожившими божествами.

Стать фавориткой…

Разве значение королевы может сравниться с могуществом фаворитки? Королева – это лишь жертва династической связи. Перед королевой склоняют колени и спешат к фаворитке, потому что жизнь – это политика, а политика – это золото и слава. Король задергивает ночью полог постели не у королевы – у фаворитки. Среди объятий на горячей подушке поверяются самые тайные мысли. Женщина, обнимающая короля, слушает биение его сердца. Она принадлежит истории». (А. Толстой)

И Жанна станет ею.

«Если это не единственный, то, по крайней мере, один из редчайших случаев в истории, когда гадание, основанное на воображаемой значимости символов, на двусмысленности языка карт, туманных знаках цыганской мудрости сбылось настолько полно. Случай фантастичен, как и само превращение незаконнорожденной – отцом Жанны был не родной отец, можно сказать из простонародья, а любовник ее матери – во всесильную фаворитку короля, ведь это место обычно занимали благородные титулованные дамы из высших дворцовых кругов. Объяснить это можно лишь тем, что пророчество глубоко запало в душу девочки и стало той искрой – яркой, жгучей, всячески оберегаемой от леденящих ветров, которая со временем разгоралась все сильнее и сильнее. Пророчество цыганки сконцентрировало волю Жанны, направив ее на достижение одной цели.

Пришло время, и девушку выдали замуж за некоего дворянина, который любил ее с детства, но участь мужа была печальна. Для Жанны это замужество стало лишь первой ступенью к трону короля.

Заглянем же в королевские апартаменты Версаля, куда будущей маркизе Помпадур вход пока еще запрещен. В одном из салонов щебечет группа дам самой что ни на естьголубой крови, которые гордились принадлежностью к древнейшим родам Франции. С ними были и несколько высших сановников, аристократов до мозга костей. Разговор вертелся вокруг растущего нахальства третьего сословия и постоянно умножающихся привилегий крупных буржуа.

Одна из герцогинь изрекла:

— Эти выскочки карабкаются на вершину слишком высокую и острую. На ней есть место только тем, кто вознесен туда по праву крови и рыцарских заслуг перед троном. Если так пойдет и дальше, они постараются столкнуть нас.

— Верно, — подтвердил один из сановников. – Эти нувориши заполнили все казначейства, суды, приобрели выгодные должности. Они везде!

— У нас осталась лишь одна привилегия: эти наглые буржуа не посягнули еще на королевскую любовь! – с рискованной смелостью заметила тогдашняя фаворитка Людовика ХУ. – Мне рассказывали, что на одном из вечеров все общество так расчувствовалось от игры и пения какой-то мещаночки… кажется мадам д Этиоль в девичестве Пуассон, что готово было броситься ей на шею.

— Об этой д Этиоль уже прожужжали всем уши в Версале.

Тут прозвучал голос в защиту мадам д Этиоль:

— Это самая прекрасная из женщин, живущих под солнцем, и к тому же феноменально одаренная. Она в совершенстве владеет музыкальным мастерством, знает на память сотни мелодий, у нее тонкий вкус. Главный ее грех – низкое происхождение. Но когда случается чудо, кто из нас спрашивает, откуда оно взялось? Чудо есть чудо: его всегда посылает небо или… ад. И если женская сила родом из ада, то мадам д Этиоль получила от сатаны большое приданое. Она наделена таким обаянием, что думается, напротив, чары ее имеют небесное происхождение. Все ее необыкновенные таланты расцвели благодаря огромному трудолюбию, это, безусловно, заслуживает истинного уважения. Если гений не само терпение, то гений и терпение заслуживают двойного поклонения.

Зная ее изысканные манеры, трудно поверить, что она держится в седле, как самый лихой наездник. Я не знаю женщины даже из нашего круга, которая бы с большим изяществом носила платья и пользовалась веером. О ее блестящем воспитании говорит и то, что кисть и карандаш весьма послушны ее пальцам. Она не создает шедевров, но вызывает восхищение своим искусством гравировать по меди.

Что и говорить, эта пламенная тирада вызвала как интерес к мадам д Этиоль, так и жгучую зависть, стремительно переходящую в непримиримую ненависть.

Вскоре состоялась королевская охота. Никто не знает, случайно или по тайному знаку, поданному проезжавшей мимо королевского эскорта в карете женщиной своему кучеру, ее карета неожиданно вклинилась в эту королевскую свиту, в центре которой ехал верхом сам Людовик ХУ. Со стороны все казалось случайностью: лошади прекрасной дамы, не слушаясь поводьев, понесли ее от дороги прямо чуть ли не в объятья короля. Таинственная незнакомка – похоже, очень испуганная – имела достаточно времени, чтобы отвесить глубокий поклон Людовику, показать ему свое зарумянившееся лицо, одарить короля чарующим взглядом и произнести, блеснув ослепительной улыбкой:

— Простите, ваше величество! Вы притягиваете все, что движется!

После этого карета дамы рванулась вперед. Очаровательная незнакомка успела еще обернуться, пленительно улыбнувшись королю, и исчезла так же неожиданно как и появилась. Людовик, пораженный этим видением, молча смотрел вслед удаляющемуся экипажу.

Тут одна из придворных дам произнесла:

— Сир! Это была…

Он приложил палец к губам, не позволив ей закончить.

— Это была чудесная тайна, — перебил он с улыбкой. – Не будем ее открывать. Я люблю тайны.

В тот же день после полудня видение возникло еще раз. Мимо королевского экипажа бешеным галопом вновь промчалась таинственная незнакомка. На скаку отбросив вуаль, она поклонилась Людовику:

— Приятного аппетита, любимейшему из королей Франции и всего мира!

«Любимейший» — то было самое приятное для слуха Людовика прозвище, данное ему народом, когда он как-то сильно заболел. Тогда вся Франция в тревоге возносила молитвы за его здоровье, страшась возможной утраты того, кто, вступив на престол в пятилетнем возрасте, очаровал прелестным личиком всех видевших его, и долгое время оставался символом нации. Со временем популярное прозвище превратилось после общего разочарования в более точное и злое, намекающее на многочисленные любовные приключения короля – «Многолюбивый».

— Это была та самая дама… — попытались сказать ему.

— Ни слова больше! – прервал король взволнованно. – Я знаю все, и это навевает скуку. А как хорошо иногда не знать чего-то! Это было прекрасное видение… — и добавил шепотом: — Это была Диана-охотница!..

И еще раз в тот же день, ближе к вечеру, появилась карета с тем же «таинственным видением». Когда карета дамы на какой-то миг поравнялась с каретой короля, Людовик, впавший было в сонное состояние после утомившей его охоты, с необыкновенной веселостью воскликнул:

— О! Какой прекрасный веер! Наверное он скрывает уродливое лицо?

— Настолько уродливое, ваше величество, что я не смею его открыть.

— Однако я этого хочу! – капризно воскликнул король.

Мгновение – и, брошенный умелой рукой, из кареты дамы вылетел драгоценный веер. Послушный воле, бросившей его, он упал прямо на колени короля. Глазам Людовика открылось идеального овала лицо в ореоле светлых с каштановым оттенком волос. Он увидел длинные ресницы, смелый взгляд чарующих глаз, тонкий нос, как на римских скульптурах, зовущие к поцелуям соблазнительные уста…

Это создание было чудом природы.

Король взял в руки изумительный веер незнакомки.

— Его разрисовала та самая волшебница, которая… — попытались сказать ему.

— Ни звука больше… То была сказка…

Людовик сам себе нравился в роли очарованного тайной. Но к вечеру он не выдержал.

— Кто она? – спросил он.

— Это мадам д Этиоль. Ее отец – мелкий чиновник, приговоренный к повешению за мошенничество и скрывающийся от наказания за границей.

— Фу! – скривился король.

— Что сделаешь… — ответили ему. – Невозможно же издать указ: «Отцам, присужденным к повешению, запрещается иметь красивых дочерей, особенно если они из мещан».

Особы женского пола самых голубых кровей Франции и особенно нынешняя фаворитка короля в это время дружно шипели: «Надо прищемить хвост этой мадам, чтобы она не смела так бесстыдно лезть на глаза королю, иначе можно будет принять особые меры, которые пресекут подобную бестактность».

Жанна поняла всю серьезность своего положения и практически замкнулась в небольшом парижском доме. Замкнулась со своей мечтой, приглушив в себе бьющееся сердце. Она знала о тяжелой болезни фаворитки, и терпеливо, не теряя надежды, взлелеянной своими планами и планами своей матери, готовившей ее для роли «лакомого кусочка королю», ждала кончины грозной соперницы.

Когда мадам д Этиоль увидела Людовика вблизи, то поняла, что его красота превзошла все рассказы о нем восторженных завсегдатаев Версаля, все портреты, изображавшие правнука «Короля Солнца». Она не заметила, что лицо тридцатичетырехлетнего монарха портят уже появившиеся черты пресыщенности, душевной усталости, почти вялости; что избалованный женщинами и двором, развращенный праздным образом жизни, пустотой самой эпохи, он постепенно утрачивает свои прекрасные природные данные, свое неповторимое обаяние.

В 1745 году, после смерти королевской фаворитки состоялся пышный бал-маскарад, которым Париж прославился на весь мир. Муж Жанны, желая развлечь ее и удружить ей, с большим трудом достал приглашение на этот праздник. Вечером же он горько пожалел о своем намерении развлечь жену. Она в костюме домино непринужденно флиртовала с самим королем. «Они беседуют и смеются, как дети, — полушепотом передавалось из уст в уста, переносилось из зала в зал. – Она остроумна, полна вдохновения, изящна, находчива…»

Мадам д Этиоль победила. Она стала фавориткой короля. Она внесла струю новой свежей крови в это больное общество. О болезни эпохи свидетельствовали тревожные симптомы: нарастающая скука. Тонкие знатоки идей и настроений этого времени, серьезные критики его недостатков братья Гонгуры писали: «Скука охватила верхи и низы, стала началом и концом, моровым поветрием, отравляющим все людские надежды и жизненные силы».

Вырождающаяся и обессиленная аристократия неумолимо скатывалась к краю пропасти, даже не подозревая того. Сквозь бросающуюся в глаза позолоту проступала гниль. Верхи общества уже не верили в свое высокое предназначение, однако еще скрывали духовное обнищание под маской достоинства. Пока же гром не грянул и можно было еще придерживаться старых обычаев, танцуя на вулкане, похваляясь призрачным богатством и кичась пышными титулами. Ставшее привычным легкомыслие не позволяло увидеть беспощадно близкие перемены.

Символом нервного истощения, пресыщения легкодоступной роскошью и утонченной культурой стал тот, кто стоял на самом верху общества – король Людовик ХУ. Болезнь эпохи – скука, скука, скука стала постоянным его спутником, его демоном. Ею объясняются его многочисленные увлечения, капризы, пресыщенность, злоба. Король Людовик ХУ нехотя выполнял монаршьи обязанности, а человек Людовик зевал и отплевывался.

— Королевская корона – это насмешка, — говорил он, — если Проведение не дает монархам гарантии от скуки. Это проклятая скука лишает покоя, сна и величия, обращая пурпур в лохмотья, потому что король, который ночью мечется в постели от несносной бессонницы, — это нищий. А вонючий крестьянин, спящий мертвым сном после грязной работы в поле, — он выше монарха… потому что счастливее. Что мне делать?

— Вас спасет боль-ша-я лю-бовь! – сказал преданный королю камердинер.

— Ты знаешь, Ришелье рекомендует мне взять новую фаворитку.

— Знать об этом входит в мои обязанности, — ответил камердинер.

— Может быть ею станет мадам Попельнье?

— Это не для вас. У нее под своем пудры следы от оспы. Я специально к ней присматривался. Даже говорил с ее камеристкой.

— Фу! Хорошо, что ты об этом сказал мне. Намекали мне еще на герцогиню Рошешуа. Древнее генеалогическое древо…

— Этого недостаточно. Говорят, что герцогиня – как лошадь из малой королевской конюшни, которую всегда подают, но король на ней никогда не выезжает. Никаких форм, ваше величество. Но есть мадам д Этиоль. Она любит вас с девятилетнего возраста. Цыганка наворожила ей, что она будет вашей любовницей.

— Ты поглупел к старости. Она ведь мещанка.

— Ваше королевское величество сами говорили, что буржуазия идет в гору.

— А знаешь, старина, — Людовик ХУ стремительно сел в постели. – Ты прав. Попробую. Попытка ни к чему не обязывает. А после хоть потоп.

И торжествующая Жанна вошла в Версаль.

Так не во вселенской ли скуке отгадка необыкновенного влияния мадам д Этиоль, ставшей маркизой Помпадур по державному велению, которая приложила героические усилия, чтобы оживить полумертвого от скуки короля?..

Войти в Версаль и не возвратиться, войти навсегда – это была задача, решение которой требовало необыкновенного, особого женского ума, который должен учесть, в каких невероятно сложных условиях придется вести эту борьбу. Здесь переменчивость и капризность Людовика, вдобавок враждебное отношение могущественных сил двора и дам высших аристократических верхов, в которые она ворвалась и нарушила их привилегию голубой крови. Все это могло разорвать как паутинку искусственную сеть, которую она плела долгие годы подготовки к роли фаворитки.

Но паутинка в конце концов осталась цела. Жанна вступила в спальню короля. Здесь она решала самую важную и самую трудную задачу, поскольку без ее решения все теряло смысл: сохранить любовь короля, привязать его к себе, а еще точнее, приковать так, чтобы он постоянно испытывал потребность быть с ней. Необходимо было показываться ему всегда в новом обличье, играть в жизни, как на театральной сцене, все время развлекать, очаровывать, возбуждать – ежедневно, ежечасно выходить за него на бой со Скукой. Не щадя себя, она вовлекла Людовика в круговорот непрестанных занятий, отобрала у него даже мгновение, в которое он мог бы сказать: «Мне скучно» — гнусное слово, недостойное короля, недостойное человека, святотатство против Бога.

Кроме того, маркиза де Помпадур участвовала в проекте постройки Дома инвалидов. Строила планы производства севрского фарфора, была причастна к созданию стиля рококо. Чтобы сберечь силы короля она читала донесения послов и разрешала их задачи, открывала новую эру Французского театра, сама играла в спектаклях и сама создавала столь великолепные костюмы к ним. Для того чтобы воспеть их, необходим поэт-модельер.

Вот какой труд взвалила на себя маркиза де Помпадур – и справилась.

Так побеждающая буржуазия впервые в истории Франции подарила королю фаворитку из своей среды. Но вслед за этой символической победой, без малого полвека спустя, эта буржуазия провозгласила, что король ей не нужен, и вместе с коронной сняла у наследника Людовика ХУ голову.

Слова Людовика сбылись – после него наступил потоп.

При дворе Жанну прозвали «Гризеткой низкого происхождения», обиженные дамы отыскивали в ее речи мещанский жаргон, по косточкам разбирали ее манеры. Крошечное отступление от норм придворного этикета раздувалось до ужасов невероятного проступка. Вскоре король нашел выход из этого несносного положения: он поручил одной их придворных дам свою любовницу, и та подвергла ее суровой муштре, обращаясь, порой, с маркизой Помпадур, как с куклой. Из этого испытания Жанна вышла с честью, хотя так и не смогла избавиться от привычки давать ласкательное прозвище королю типа «Мой поросеночек!» Однако Людовику это нравилось.

В наглых стишках, ходивших по всей стране, Жанна изображалась не только бесстыдной девкой, дорвавшейся до казны, но существом глупым и мерзким, с увядшей кожей и гнилыми зубами – уродом, под чей острый каблучок неизвестно как попал слепой король. Особенно популярной была вот эта песенка.


Мещаночка с ним бесится,
Живет все роскошнее,
Правит по своему капризу.
А придворные лишь ах-ах-ах!
У короля большие заботы,
От любовных утех облился потом.
Смешны его потуги для кокотки,
Весь Париж потешают ха-ха-ха!
Под каблуком король вздыхает,
Пока девка та лихая,
Падкая на золото, продает
Казенные должности, как свое тело-тело-тело!
Общество перед нею гнется,
И двор на глазах подлеет,
Забыв былой свой блеск,
И божеством любуется из грязи-грязи-грязи!

Гнусная песенка очень даже могла возбудить в короле недовольство его любовницей, которую можно было бы уподобить ворону из басни Лессинга. «Лисица – придворная челядь видела, как ворон крал пищу с жертвенников, тем самым существуя за счет жертв, приносимым богам. И она размышляла про себя: „Хотела бы я знать, потому ли ворону достается часть жертвоприношений, что он – вещая птица, или его считают вещей птицей потому, что у него хватает дерзости делить жертвы с богами?“»

Людская молва не хотела в упор видеть бесспорные достоинства Жанны: красоту, высокий ум, богатство души, мудрое правление талантливой личности, возвышающейся над окружающей средой, с ее поистине глубокой привязанностью к монарху, действительную заботу о культуре и славе Франции. Хотя, надо честно признать, что маркиза де Помпадур как умела находить все новые источники доходов, так вместе с королем умела их и до донышка вычерпывать, не заботясь о будущем.

Расчет толпы, распевающей гнусные песенки, не оправдался. Король не отвернулся от своей Жанны. Даже при частых болезнях мадам де Помпадур, не красивших ее, обаяние молодой женщины было столь бесспорным, что лишало многочисленные карикатуры их убойной силы. Великую фаворитку поддержал и великий Вольтер. Он подарил ей вот эти строки:


О, маркиза Помпадур!
Ты владеешь талантом покорять сердца,
Обаянием сокрушать враждебные тебе твердыни.
Ты украшение любви, Парнаса и двора!
Молва гласит: «Ты радость всех, сокровище Одного».
О, длилась бы вечно твоя прекрасная жизнь!

Быть может, в этих строках и скользит некоторое подобострастие поэта, пользующегося покровительством маркизы, но она действительно и правомерно считала, что обязанностью государства является необходимость поддержки талантов Франции, что без нее они утонули бы в болоте людской темноты. Ведь зерна просвещения, даже попавшие на плодородную почву, можно взрастить лишь под солнечными лучами заботы верхов общества.

Однажды Жанна услышала доносящиеся из сада гневные возгласы и грубую брань стражи. Их крики перекрывал высокий голос, но слов нельзя было разобрать. Оказалось, что какой-то человек с поцарапанными руками и лицом, в разодранной, но вполне элегантной одежде пытался прорваться к дворцу маркизы. Он неистово кричал:

— Мадам! Эти скоты не понимают, что я должен поговорить с вами.

В голосе человек звучала такая сильная мольба, что, в конце концов, Жанна решилась принять этого сумасшедшего.

— Кто ты и как тебя зовут? – спросила она.

На какое-то мгновение молодой человек утратил дар речи. Его парализовал страх перед собственным рискованным замыслом и в то же время неожиданно захлестнувший восторг. Но все же он нашел в себе силы ответить:

— Инженер Латуд.

Мадам Помпадур улыбалась, глядя на него. Ее опытный взгляд увидел, какое впечатление она произвела.

— Какова цель вашего прихода? – спросила она.

Латуд рассказал маркизе, что накануне на почтовой станции он случайно подслушал разговор двух таинственных незнакомцев. Один из них дал другому коробку с порошком, расхваливая его как убийственный яд, смерть от которого наступает мгновенно, не оставляет следов при исследовании желудка. При передачи коробки прозвучали такие слова: «Адрес – Маркизе де Помпадур, Фонтенбло».

Маркиза сидела, смертельно побледневшая. Растроганная, она погладила рукой его светлые волосы, благодаря за спасение. Латуд точно сыграл на потаенной струне ее души – страх смерти от преступной руки постоянно преследовал Жанну. Она жаловалась на это королю, и Людовику так надоели ее истерики по этому поводу, что он отдал приказ, и рядом со спальней маркизы стал дежурить доктор, под рукой у которого были проверенные временем противоядия.

За оказанную услугу маркиза решила подарить Латуду мешочек золота, тот же гордым жестом отодвинул его и произнес:

— Я нищий, это верно! Но не пал так низко! Жизнь маркизы де Помпадур не ценится на вес золота, и тот, кто ее спасает, делает это не ради денег… и даже не ради ее самой, а ради Франции и народа!

Она изумилась. Бескорыстие юноши делало ему честь и вызывало к нему симпатию. Дело закончилось тем, что инженер покинув маркизу, заручился ее согласием в том, что она даст ему возможность всегда находиться при ней и обеспечивать ее безопасность.

Только Латуд покинул дворец, как в покои принесли посылку с ядом. Жанна вскрыла приложенное к коробочке письмо. В нем сообщалось, что этот порошок является пудрой, которая придает коже приятную свежесть, делает ее необыкновенно гладкой, предотвращает появление веснушек. Маркиза довольно усмехнулась и бросила письмо на стол. По воле судьбы оно упало рядом с листком, на котором Латуд написал свое имя и адрес. Жанну что-то насторожило, она взяла в руки обе бумаги и пристально вгляделась в них. Тотчас брови ее насупились, придав лицу злое выражение. В ярости она затопала ногами и хлопнула ладонью по столу. Потом послала собаку вслед уходящему инженеру. Через минуту Латуд снова оказался с глазу на глаз с маркизой. На его лбу выступили крупные капли пота.

Маркиза с чуть уловимой насмешкой спросила:

— Почему почерк на письме и на вашем листке с адресом один и тот же?

Гром грянул над Латудом. Проницательная женщина видела его насквозь. Он погиб. Ну какой же идиот, — не догадаться изменить почерк в письме, не учесть такой мелочи, не подумать о гениальной проницательности этих глаз.

— Мошенник! Как ты мог осмелиться шутить с маркизой де Помпадур?

Он молчал, глядя на нее. Но Латуд не был бы самим собой – оптимистом, всегда способным выкрутиться, уверенным в своей ловкости, убежденным, что из всех положений есть выход, — если бы отказался от игры и безоговорочно капитулировал. «Ва-банк!» — подумал он и бросился маркизе в ноги.

— Шутить с вами?.. Где тот смертный, который осмелился бы на это?! Позвольте объясниться! Не судите, не выслушав меня, богиня Франции!

Жанна была поражена такой наглостью. Но трогательно красивые в своей беззащитности и испуге глаза юноши тронули сердце маркизы вопреки ее воле.

— Говорите… — нехотя позволила она.

— Я открою вам свои мысли. Читайте в тайнах моей души. Поймите и судите. Вы недоступны, я хотел приблизиться к вам. Зачем?.. Может, ради себя. Еще больше – ради вас. Больше всего – ради Франции. Кто должен править народом? Гений! Следовательно, кто должен править Францией? Маркиза де Помпадур. Разве разумно, что бразды правления в руках у спящего, зевающего, безвольного короля?! Разве скипетр не принадлежит по праву тому, кто поддерживает его, всегда находясь в тени, кто господствует в умах народа, кто ежедневно проявляет чудеса энергии, — величайшей женщине Франции.

Как же так! – восклицал он, уже нащупывая логику в первых хаотичных потоках мыслей. – Ведь вы висите на волоске и всегда зависите от королевского каприза! Ложе пресыщенного короля, ищущего новых наслаждений – весы для судеб Франции?!. Где же здесь справедливость божья и разум людской?!

Латуд чувствовал, что его красноречие действует на маркизу.

— Ваш женский гений вознес вас на вершину, — с еще большим жаром продолжал он. – Мой гений, — смейтесь, сударыня, но у меня он есть… из-за него я и страдал в низах – мой гений пробивался к вашему, чтобы сказать, кто вы! Вы – символ нового человека, которому принадлежит будущее – буржуазии. Так кто же вы? Историческая личность или кукла короля, сегодня любимая, а завтра, выброшенная на свалку истории пособниками его разврата? Не поддавайтесь… Возьмите в руки стремительный ход истории.

Жанна смотрела на него с изумлением.

— И вы готовы пойти по этой дороге до конца? – спросила она.

— Да! Поэтому я и предложил вам свою службу.

Маркиза была бледна, в глазах ее мерцала загадочная глубина.

— Послушайте! Нам были бы сейчас полезны те, кто сидит в Бастилии.

— О да… Там находятся большие умы… твердые характеры…

— Неумолимые мстители…

— Именно так!

— Блестяще!.. Значит, если бы у вас в руках были ключи от Бастилии, вы бы их сразу выпустили?

— По первому вашему слову, сударыня!

— Превосходно!. Я подумываю о замене коменданта Бастилии и теперь знаю, кому доверить этот пост.

Латуд с восторгом подумал: «Ложь хороша. Чистая правда еще никогда не побеждала в этом мире».

Маркиза де Помпадур повелела своим подданным тотчас заготовить приказ и вручила его инженеру, повелев немедленно доставить его в Бастилию. Куда он тотчас же и помчался.

В Бастилии комендант ознакомил Латуда с текстом указа, который гласил, что податель сего Латуд подлежит заключению в крепость и должен содержаться в ней бессрочно. Это значит – всегда.

Так маркиза де Помпадур без лишнего шума с неподкупным изяществом устранила эту неожиданную проблему.

Когда в промозглом застенке Латуд пришел в себя, он схватился за голову. Разразившись безутешным рыданием, стал биться головой о стену.

— Идиот! Идиот! — кричал пленник в отчаянии, с ужасом вспоминая свое дурацкое красноречие.

И тут к яду самоуничижения примешался горький яд ненависти к маркизе – такой очаровательной и такой искушенной в подлости женщине.

Прошло немного времени и вдруг… маркизе объявили, что из Бастилии сбежал инженер Латуд. Он проделал ловкий трюк и сумел обмануть охрану. Когда надзиратель принес ему хлеб и воду, пленник выскочил из камеры и захлопнул дверь. Потом пробежал мимо охранника, крича: «Где этот священник? Его срочно зовут к умирающему». Он сыграл это так естественно, что солдат пропустил его. То же самое он проделал и у других сторожевых постов. И птичка улетела.

Маркиза невольно усмехнулась. Находчивость юноши ей понравилась. Когда она вошла в покои Людовика, тот встретил ее неожиданными словами:

— Представляешь себе, Жанетта, я получил письмо, в котором узник рассказывает мне, как он бежал из заключения. Замкнуть надзирателя – ха-ха-ха! Пройти мимо охраны в поисках священника! А те – наивные олухи! Ха-ха-ха! Человек, который бежит из тюрьмы и сообщает свой адрес на конверте – это интересно. Я приласкаю его.

— Мы его простим, но он нас не простит, — парировала королю маркиза. Обиженные и оскорбленные, оказавшись на свободе, становятся мстителями. Да и сможете ли вы сами простить его, сир, когда узнаете, что он предлагал мне стать королевой Франции?

— Он ненормальный!

— Нет, он бунтовщик.

— Вот как! Но поскольку он указывает свой адрес, надо послать за ним солдат и снова заточить в Бастилию.

— Вы правы.

— Жанетта, вы самый надежный друг трона.

— Только потому, что я самая верная возлюбленная Людовика.

И маркиза пылко обняла короля. Град ее страстных поцелуев обрушился на него неожиданно, его окутал запах ее волос, слившийся с ароматами цветов, которые она рассыпала у него на коленях. Буря любви, которой он домогался от нее в последнее время, — та самая, что знаменовала весну их любви, — вдруг вновь вернулась чудесным образом, и он страстно обнял ее. Где-то в глубине сознания мелькнуло слабое воспоминание о хорошенькой графине, потом – «наивная гусыня» — сумела отдаться, но не смогла удержать. Не то, что Жанетта, владеющая искусством любви, которая берет тебя в плен и дает столько счастья! И невозможно разорвать путы стольких сладостных воспоминаний! Она неповторимая, единственная…

Что стоит ее ответ одному из министров, который было захотел в подробностях описать пытки, применяемые к преступникам, дабы показать этим рассказом, каким образом гарантируется безопасность государя?! Жанетта отпарировала министру: «Вы не умны. Чтобы есть бифштекс, не обязательно посещать бойню».

Но как бы король удивился, если бы увидел свою фаворитку, вернувшуюся к себе после жарких объятий: с горьким плачем упала она на грудь своей камеристки с единственными словами:

— Спать! Спать! Хочу спать!.. Я не выдержу больше этой пытки. Хоть бы сегодня он не пришел…

Маркизе до Помпадур было уже больше тридцати, а утомленные постоянным трудом и постоянным напряжением нервы, недомогания после нескольких операций, предотвращавших последствия интимных связей с королем, все более ощутимее дававшая знать о себе болезнь, которая с детства вызывала у нее легкое кровотечение и кашель, делали ее слабой. И все же надо было оставаться сильной, ибо подняться наверх и упасть… это ужасно! Вчера быть фавориткой, сегодня – изгоем, отверженной – это значит, увидеть вместо склоненных, пусть даже по принуждению подданных – их хохочущие и брызжущие слюной рожи… Нет, речь идет не о почестях и богатстве. Людовик не оставит в нужде. Речь о другом…

Между тем у маркизы появлялось все больше поводов для ревности. Людовик пресыщался ей, охладевал к ней. Одна из герцогинь дала Жанне мудрый совет:

— У-бей в се-бе смеш-ну-ю жен-ску-ю рев-ность! Не допустить новой фаворитки – это в твоих силах, если ты будешь сама подбирать королю любовниц.

— Это унизительно, — проговорила мадам Помпадур.

— Нет! Только благодаря этой уступке королю-мужчине ты сможешь сохранить короля-монарха и свою власть над Францией.

Вскоре место, известное как «Олений парк» стало носить более точное название «Ле требуше» — «Ловушка для птиц», в которую регулярно попадались молодые женщины и девушки. Сюда их заманивали на свидание со знатным вельможей, обещая хорошее вознаграждение. Сюда и наведывался, якобы для наблюдения за любимыми оленями, сам король. Дом в «Оленьем парке» стал как бы громоотводом для его страстей, здесь удовлетворялись желания, прихоти и одновременно гасились искры соблазнов короля.

Последняя же его фаворитка – маркиза де Помпадур становилась вдвое дороже: она исполняла министерские обязанности, ее ум и опыт были уважаемы Людовиком, она не огорчала его сценами женской ревности, когда у коронованного донжуана возникали новые связи. Напротив, она была настолько мудрой, что сама тайно занималась подбором любовниц и их удалением, тем самым сведя на нет все попытки недругов навязать королю новую фаворитку.

Маркиза заботилась о том, чтобы «лакомые кусочки», которые она подбирала ему, были по возможности из безвестных семей и такого невысокого уровня духовной культуры, чтобы чувственные игры не переросли в сердечную привязанность, и у монарха ни на минуту не могла бы возникнуть мысль о превращении милейшего объекта страсти в фаворитку.

Пожалуй, это единственный случай в истории, когда фаворитка, перестав исполнять свои традиционные обязанности наложницы короля, оставалась хозяйкой страны. И не важно, правила она при этом хорошо или плохо все отпущенные ей судьбой двадцать лет. «Она имела много слабостей, присущих честолюбивым женщинам, но не имела ни одного из их великих грехов. Делала зло, не будучи в сущности злой, но добро творила с любовью. Ее самопожертвование, достоинство и ум определили время, в котором она жила». (Берни)

Но пришло время рассказать о дальнейшей судьбе Латуда, этого незаурядного человека, который на свободе мог бы стать искусным политиком. Неудачник в своих хитроумствованиях снова предпринял попытку убежать из Бастилии. Полтора года он подготавливал этот побег и осуществил его. Ему удалось перебраться в Голландию. Под охраной свободной страны он был в конце-то концов в безопасности. Однако… Злая судьба с лицом женщины, которую он когда-то дерзко назвал «увядающей соблазнительницей и преглупой сожительницей короля», с мстительными глазами маркизы де Помпадур вновь пошла по его следу.

Французские власти купили голландское правительство за 234 тысячи ливров, и те «не увидели» действия переодетых парижских агентов полиции, которые напали на Латуда в переулке, связали его, бросили в закрытую карету, заткнув кляпом рот, получили пропуск на перевоз через границу «сумасшедшего родственника» и доставили в Бастилию, обращаясь с этим больным по дороге самым грубейшим образом. Надзиратели, наказанные за побег узника, вдоволь поиздевались над несчастным за ту немилость, в которую они попали благодаря ему. Они были злее крыс, тех тварей, что вызывали вначале у Латуда чувство омерзения, но были приручены им – они приходили и уходили по его желанию, послушные звуку дудки, которую он соорудил из случайно найденной под соломой веточки сирени. Грустно наигрывал он на ней своим новым друзьям.

И еще. Он сотворил в своей тюрьме чудо. Он размышлял об услуге государству, в благодарность за которую правительство могло бы вернуть ему свободу. Он создал превосходный проект совершенствования армии. Теперь оставалось только написать о нем военному министру. Но чем? И на чем? Латуд беспрестанно жует, мнет руками кусочки хлеба. Получаются тонкие пластинки, которые он потом высушивает. Это «бумага». А чернила? Собственная кровь! Пером будет рыбья кость. Он крепко перевязывает палец и прокалывает посиневший конец: есть драгоценная капля. Смешенные в определенной пропорции с водой «чернила» годятся для письма. И в убогом свете тюремного подземелья создается целый трактат.

Первым прочтет его духовник Бастилии, он даст пленнику настоящую бумагу и чернила. Переписанный набело трактат передают королю. Триумф? Да! Проект Латуда тотчас реализуется в армии и служит ее совершенствованию долгие годы. Но автор проекта остается в тюрьме. Латуд не падает духом. Подает новый проект. Идея принята, автор – нет. И на этот раз Латуд впал в отчаяние. Сто тридцать три часа пролежал он в подземелье, не принимая воды и пищи. Потом перерезал себе вены на руках и ногах осколком черепка. Его насильно накормили и ему перевязали раны. Его спасли.

Облегчение принесло одно из проклятий его жизни в камере – вода. Надзиратель жаловался, что не может заходить в насквозь промокшую камеру, и тогда узника из подвала перевели в башню, где был свежий воздух и открывался глазу прекрасный вид. Он поймал и приручил двух голубей. Однако надзиратель вынудил узника убить своих крылатых друзей.

И снова ум Латуда работает. Он представляет шефу полиции два новых своих проекта. Тот высоко оценивает их качество и предлагает узнику уступить право собственности на них за пятнадцать тысяч ливров пожизненной пенсии. До конца своих дней Латуд так и остался безумцем: он отказался, и шеф полиции возненавидел его. Конец неволе придет нескоро. Он выйдет на свободу, когда почувствовалось первое дыхание подымающейся революционной бури – после тридцати пяти лет заточения.

Такова жизнь. У каждого – своя.

В дневнике мадам Помпадур написала: «С годами я становлюсь философом. Смотрю уже без удивления вокруг себя на проявления злобы, пошлости, духовной нищеты. Бедные люди! К чему они способны! Ах, всегда они лгут и грешат! Но слишком скучно было бы жить в одиночестве; приходится терпеливо сносить людские заблуждения, как будто их не существует вовсе».

Чахотка унесла в могилу фаворитку короля. Перед смертью Жанна позаботилась о своих слугах и не забыла своих зверьков: обезьянку, собаку и попугая.

Вскоре официальный бюллетень сообщил: «В вербное воскресенье 15 апреля 1764 года маркиза де Помпадур, дама двора Королевы, умерла в Версале в седьмом часу вечера после почти двухмесячной болезни в возрасте сорока трех лет. Пограблена в монастыре Капуцинок».

Было бы необоснованным злопыхательством обвинить короля в том, что он не испытывал жалости при виде останков той, которую он когда-то держал в своих объятиях, которая нежной ладонью снимала заботы с его чела. Бессмысленно вертя в руках часы, которые равнодушно отмеряли жалкие минуты человеческой жизни, он не обращал внимания на дождь и ветер. Две крупные слезы прокатились по его бледным щекам. Потом Людовик сказал:

— Это единственная почесть, которую я могу ей отдать…» (Л. Бельмонт)

В истории мадам Помпадур запомнилась как соблазнительнейшая из женщин, коварнейшая и одновременно умнейшая из фавориток, ее обвиняют в том, что, возможно, по ее вине была развязана бессмысленная и расточительная для Франции Семилетняя война и, совершенно точно, в том, что сама она была несказанно расточительна. Зато ее расточительность поддерживала творцов того времени, создавала новые производства, библиотека мадам, составляющая около трех с половиной тысяч книг, была одной из ценнейших библиотек Парижа.

Мадам Помпадур сыграла свою роль и в появлении нового изящного стиля в изобразительном искусстве. Имя ему – рококо. Он пришел вслед за эпохой барокко. Название этого декоративного стиля произошло от французского слова, означающего композицию из раковин. Он ассоциируется с причудливыми формами орнаментов, состоящих из раковин, завитков, цветочных гирлянд, прихотливо извивающихся стеблей, увитых всевозможными витиеватыми виньетками. Стиль рококо, подчас принимающий аляповатые формы, – прерогатива королевских и аристократических дворцов — появился отнюдь не без участия женщины, рожденной в недрах зарождающейся буржуазной среды и внесшей в сей стиль некоторые банальные излишества.

Однако, надо признать, что наибольшую известность на все времена соблазнительнейшая из кокоток мира приобрела в народной среде, о чем говорят анекдоты о ней. Вот один из них.

Любитель старины приобрел у парижского антиквара кровать, на которой, по утверждению продавца, спала мадам Помпадур. Через несколько дней покупатель снова пришел в лавку и спросил:

— Вы утверждаете, что на кровати, которую я у вас купил, спала мадам Помпадур? Однако в изголовье я обнаружил документ, из которого явствует, что ложе это изготовлено для маркиза де Лурне, затем оно принадлежало графу Лотреку, а потом перешло в собственность герцога Орлеанского.

Антиквар, прослушав эту тираду, удивленно пожал плечами:

— Почему же выдумаете, что мадам Помпадур тоже не спала на этом ложе?

Что и говорить, весьма противоречивые мнения оставила истории фаворитка короля Людовика ХУ. И, быть может, устами дружественного ей великого Вольтера мадам Помпадур ответила ей вот этими строками:

О люди! Жалкий и виновный род!


К чему все это? Что за наважденье?
Вам ведомо распутство, но, увы,
Без удовольствия. Познайте вы,
Коль так, хоть прелести грехопаденья.
И если адский пламень – доля всех,
Пусть нас туда приводит сладкий грех.