Глава 23
Гастроли в Америке длились целых шесть быстротечных и одновременно медленно тянущихся месяцев.
В Париже Айседору встречали двадцать ее прелестных учениц в нарядных туниках во главе с Элизабет, мать и чуть подросшая за это время дочка, которая нанесла Айседоре совершенно неожиданный удар: Дирдрэ после долгой разлуки не узнала свою маму. Айседора крепко обняла девочку. Она целовала все ее личико и тельце и не переставая нашептывала ей: «Дирдрэ, дорогая моя, кровинушка моя, я твоя мама, мама… Ты не узнаешь меня?.. Прости… Я твоя мама…» Дирдрэ слабо сопротивлялась этим ласкам. И Айседора заплакала. Только тогда девочка перестала проявлять упорство перед горячими объятиями, обвила ручонками шею Айседоры, прижалась к ней щекой и тихо-тихо прошептала: «Мамочка моя… Ты моя мамочка?.. Ты приехала?..»
В эту минуту великая танцовщица поклялась себе, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет на столь долгий период этот дорогой, трепетный, живой, беззащитный комочек, доверчиво прильнувший к ней и составивший с ней единое неделимое целое.
В радостном расположении духа огромное семейство Дункан отправилось с вокзала домой. Весь остаток дня и вечер в доме Айседоры царило беззаботное веселье. Сначала она раздала всем подарки, привезенные с другого конца света, потом состоялся праздничный ужин, и наконец наступило время музыки и танцев. Айседора увидела, что, пока она отсутствовала, ученицы не только не потеряли навыков, но приобрели еще и новые, слегка уловимые нюансы в своих танцевальных композициях. «Элизабет молодчина, подумала Айседора, — она сумела четко вести мою линию. Она моя сестра и чутко понимает тончайшую мысль моего замысла».
Но конечно же, больше всего ей понравились танцы Дирдрэ — то, как плавно и естественно двигалось ее еще по-детски непропорциональное тельце. Эта девочка родилась с пластикой своей матери. Танец Дирдрэ напомнил Айседоре ее давнюю мечту «создать храм, который бы ждал грядущую танцовщицу. Может быть, она еще не родилась, может быть, она еще ребенок, может быть — о счастье! — моей святой задачей станет направлять ее первые шаги и наблюдать изо дня в день за развитием ее движения, пока она не перерастет своего скромного учителя. Ее движения будут подобны природным: они отразят колебания волн и стремление ветров, рост живых существ, полет птиц, плывущие облака и, наконец, мысли человека, мысли о Вселенной, в которой он живет. Да, она придет, будущая танцовщица. И ее принципом будет — возвышенный дух в безгранично свободном теле!»
Сегодня Айседора увидела эту грядущую танцовщицу. Светлая тихая радость родилась в ее душе. Она посмотрела вокруг и изумилась представшей перед ней картине. Девочки кружились среди множества белоснежных букетов цветов, которые были расставлены повсюду и расточали едва уловимый аромат свежести. Айседора взяла один из букетов и тут же придумала новую композицию — «Свет, льющийся на белые цветы». Этот танец замечательно передавал их белизну. Передавал так осязаемо, так отчетливо, что люди, увидевшие его, сказали: «Вот движется перед нами душа, почувствовавшая и увидевшая свет белого цвета».
Чудесный вечер закончился далеко за полночь, и на следующий день девочкам было позволено подольше понежиться в своих постельках. Этой ночью их посетили прелестные сказочные сновидения.
Жизнь в школе вошла в привычное русло. Айседора много занималась в танцевальном классе со своими воспитанницами. Ее маленькая дочурка принимала участие во всех репетициях и выступлениях детского ансамбля, который несказанно умилял и радовал парижан. Казалось, что мир творчества, умиротворения и материального благополучия навсегда поселился в уютном здании школы.
Но это была иллюзия. Жизнь весьма скоро стала вносить свои жесткие коррективы в планы Айседоры. Неумение правильно расходовать средства, заработанные ею в гастрольных поездках, сильно отразилось на ее банковском счете.
Все ее попытки получить хоть малейшую поддержку со стороны одного из правительств оканчивались неудачей. Отправиться вновь в длительные гастрольные поездки и оставить дочь и своих воспитанниц у нее не было сил. Единственной надеждой, которая переросла в навязчивую идею, стало непреодолимое желание найти мецената в кругу миллионеров.
«Так больше не может продолжаться, — твердила она себе беспрестанно. — Надо найти миллионера, чтобы школа продолжала существовать! Я должна найти миллионера», — повторяла она по сто раз на дню как заклинание.
И вот однажды, после очередного успешного утреннего концерта, в котором участвовали ее воспитанницы, горничная принесла Айседоре визитную карточку, на которой было написано имя короля швейных машинок Париса Зингера.
В своих воспоминаниях Айседора Дункан утаивала настоящее имя этого человека, видимо деликатно пытаясь оградить его от ненужных пересудов, которые стали сопутствовать ему, когда он познакомился с известной актрисой. Ведь то, что считалось приемлемым в актерской среде, было совершенно немыслимо среди аристократов. В наши дни журналисты уже давно раскрыли эту тайну, и больше нет надобности скрывать, что под псевдонимом «Лоэнгрин» подразумевается имя всемирно известного магната швейной промышленности, изделия фирмы которого находятся чуть ли не в каждом доме на всех континентах земли.
Итак, Парис Зингер благодаря Айседоре приобрел имя Лоэнгрина, героя одной из самых поэтических опер Вагнера, — героя, который приходит на помощь в самую отчаянную минуту.
Из книги «Моя исповедь»:
Я прочла на визитной карточке всем известное имя, и вдруг в моем мозгу что-то запело: «Вот мой миллионер». Он вошел, высокий и белокурый, с бородой и вьющимися волосами. Первая мысль была — Лоэнгрин. У него был очаровательный голос, но казался он очень застенчивым. «Он похож на большого мальчика с приклеенной бородой!» — подумала я. Меня охватило странное чувство. Я где-то раньше встречала этого человека. Но где? Как во сне мне вспомнились похороны князя Полинъяка, а я, молодая девушка, горько плачу на непривычных мне французских похоронах. Кто-то выдвинул меня вперед, прошептав: «Надо пожать руки». И я, охваченная неподдельным горем по случаю смерти моего доброго друга, пожала по очереди руки всем его родственникам. Помню, как я неожиданно встретилась взглядом с одним из них. Это и был мой теперешний гость! Впервые мы встретились в церкви перед гробом. Зловещее предсказание! Тем не менее я сразу поняла, что это тот миллионер, которого я призывала всеми фибрами души.
Лоэнгрин пребывал, казалось, в некоторой растерянности, не мог найти слов, чтобы начать свой разговор с Айседорой. Она приветливо предложила ему сесть в удобное кресло. Это несколько раскрепостило его, и он заговорил:
— Вряд ли я в силах подобрать те слова, которые смогли бы выразить мое восхищение от только что увиденного на сцене! Это невозможно передать! Нет, невозможно… — он ненадолго умолк. — И мне чрезвычайно импонирует та смелость, с которой вы взялись за организацию своей школы. Эта школа как воздух необходима нашему обществу, но я хорошо представляю себе, каким непосильным грузом она ложится на ваши хрупкие плечи и сколь незначительны ваши доходы для такого большого дела.
Если это возможно, я осмелился бы предложить вам вместе со своей школой уехать накануне жаркого лета из города на Ривьеру, где вам были бы предоставлены все необходимые условия для создания новых танцев и отдыха на берегу Средиземного моря. Вам не придется ни о чем заботиться. Я был бы несказанно счастлив, если бы вы приняли мое предложение и позволили мне помочь вам.
Произнеся это, Лоэнгрин с надеждой посмотрел на Айседору.
— Бог мой! — воскликнула она. — Вы столь нерешительно предлагаете мне то, о чем я молила Господа все последние месяцы! Если бы вы только знали, как мне необходим этот «презренный металл», чтобы позволить себе полностью отдаться сотворению чего-либо нового! Если бы вы знали, как отвлекают от творчества постоянные мысли о необходимости содержать школу! Как бы мне хотелось жить по принципу «золотой середины»!.. Я так устала от крайностей…
И вот в самый критический момент появились вы, чтобы протянуть нам руку помощи. Спасибо! Огромное спасибо! Сила вашего капитала спасет нас. Как славно, что вы не уподобились скупому рыцарю, а предложили свою помощь мне и моим прелестным воспитанницам! Право, своими достижениями они заслужили ваше расположение. Мы с огромной радостью и благодарностью принимаем ваше предложение, и я уверена, что вы никогда не пожалеете о содеянном вами добре.
Не прошло и недели, как школа Дункан в полном составе заняла целый вагон первого класса, который направлялся к морю. Казалось, что радости детей не будет предела. Они не уставали удивляться проносящимся мимо вагонного окна замечательным пейзажам Франции, которая в этот период прощалась с весенним нарядом. Впервые в этом фешенебельном вагоне девочки, в большинстве своем вышедшие из бедных семейств, почувствовали расслабляющую прелесть роскоши. Еще до встречи со своим покровителем воспитанницы Айседоры прониклись к нему искренней любовью и чувством благодарности. А он ждал их на вокзале, одетый в изысканный белоснежный костюм, сияющий от счастья и с огромным букетом цветов.
Лоэнгрин привез своих гостей на прелестную виллу, окруженную садом апельсиновых деревьев, которые росли у самой кромки моря. Иногда, когда слишком стремительный порыв ветра далеко загонял волны на берег, они подбирались вплотную к стволам.
Лоэнгрин был очень добр и ласков с детьми. Его любовь к ним прибавляла нотки доверия к чувству благодарности, которое Айседора уже испытывала по отношению к нему. В то время она еще смотрела на Лоэнгрина как на рыцаря, которому поклонялась издали с нескрываемым благоговением.
Впрочем, Парис большую часть времени отсутствовал и на вилле появлялся крайне редко. Являясь истинным промышленником, он практически не имел права на отдых. Он трудился теперь и ради того, чтобы полюбившиеся ему существа могли вести упорядоченную, спокойную, материально благополучную жизнь, чтобы ничто не мешало им творить свое свободное искусство.
В те редкие дни, когда Лоэнгрин появлялся на вилле, ансамбль Айседоры показывал ему свои новые танцы. Девочки в голубых туниках с букетами цветов в руках буквально скользили среди апельсиновых деревьев, и добрый рыцарь, любуясь ими, радовался тому, что может доставить этим юным феям такое счастье, а они, в свою очередь, еще при земной жизни провели его по лучезарным райским кущам.
Но надо признаться, что фея чуть постарше гораздо чаще приковывала к себе его взгляд. В ней он видел неземное, бестелесное существо, и мимолетный взгляд — это все, что он позволял себе.
А между тем лето уже подходило к концу. Загорелые и окрепшие девочки вернулись в Париж, и там их жизнь потекла по своим законам. Уроки, репетиции, концерты…
Осенний Париж всячески пытался скрасить непогожие дни всевозможными красочными представлениями, концертами и балами. Особенно он был красив в дождливые вечера, когда мокрый асфальт отражал бесконечное множество рекламных огней, призывающих парижан к развлечениям.
В один из таких вечеров в доме Лоэнгрина состоялся бал, посвященный прелестному образу вечно грустящего Пьеро. Айседора, конечно же, тоже была приглашена на этот грандиозный костюмированный праздник. На сей раз она изменила своей греческой тунике и надела атласный белоснежный костюм печального клоуна. В нем она была похожа на изящного мальчика с двумя крупными слезинками, нарисованными на щеке.
Среди гостей Айседора сразу обратила внимание на молодую, очень красивую и статную даму, осыпанную бриллиантами и жемчугами. Айседоре уже приходилось видеть ее однажды в доме Лоэнгрина, и эта встреча оставила у Айседоры неприятный осадок. В тот день она пришла к Лоэнгрину в простом греческом хитоне. Такое одеяние никогда раньше не ставило ее в неловкое положение. На этот же раз присутствие великосветской молодой особы в шикарном замысловатом платье доставило ей несколько неприятных минут. В этой женщине Айседора сразу же почувствовала своего врага и, встретив ее здесь, на балу, испытала настоящую муку.
Лоэнгрину благодаря его дружескому расположению по отношению к обеим женщинам несколько удалось сгладить неловкую обстановку, но чуть позже, во время танцев, сложилась довольно конфликтная ситуация: Айседора и дама в бриллиантах, не совладав со своими чувствами, в разгар танца слишком явно высказали негативное отношение друг к другу. Можно было бы сказать, что в каждую из них вселился бес. Излишне темпераментный танец привлек к себе внимание не только окружающих, но и распорядителя бала. Он уже было направился к неуравновешенным дамам, чтобы предупредить их о том, что так, как они, танцевать не принято, но в этот момент ему что-то шепотом сообщили, и он подошел к Айседоре с известием, что ее срочно просят подойти к телефону. Таким образом скандала удалось избежать.
Айседора тут же направилась к телефону — нежданный звонок вряд ли мог принести добрую весть. В трубке послышался взволнованный голос няни. Она сообщила о том, что одна из девочек неожиданно почувствовала себя очень плохо, и Айседоре следовало бы немедленно приехать в школу, прихватив по дороге врача.
Айседора в растерянности огляделась вокруг, но Лоэнгрин уже спешил к ней. Он взял на себя все хлопоты, и через полчаса они уже были в детской спальне. Айседора, всего несколько часов назад оставившая школу в полном благополучии, сейчас увидела картину смятения и ужаса. Ее девочки в ночных рубашонках сбились кучкой в углу комнаты, а на одной из кроваток судорожно вздрагивало тельце маленькой Жаклин. Личико ее было бледным, глаза закатились, а из горла вырывался хрип. Она задыхалась.
— Жаклин, девочка моя, бедная моя девочка, сейчас врач тебе поможет, — твердила Айседора, опустившись перед кроваткой на колени. — Я приехала с доктором, он спасет тебя, он непременно спасет тебя, — вновь и вновь повторяла она, нежно целуя тоненькую ладошку девочки.
Врач тут же установил диагноз — это был круп. Он быстро удалил пленки из горла ребенка, и девочка смогла вдохнуть полной грудью. Опасность миновала. Жаклин перенесли в отдельную комнату, а девочки, успокоенные благополучным исходом, тотчас уснули. Айседора и Лоэнгрин тихонько вышли из спальни. Время подходило к полуночи.
Только сейчас Айседора обратила внимание на то, что они с Лоэнгрином, одетые в костюмы Пьеро, выглядели весьма комично в этой трагической ситуации. Его лицо выражало искреннюю радость после перенесенной неподдельной боли и страха за Жаклин. Лето, проведенное вместе, породнило Лоэнгрина с воспитанницами Айседоры. Он уже не смог бы относиться к их судьбам как к чему-то постороннему. Лоэнгрин в этот вечер открыл для себя новое, еще неведомое ему свойство в характере Айседоры. Он был поражен увиденным им проявлением истинной материнской любви к чужому ребенку.
В полумраке коридора он разглядел, что две слезинки, нарисованные на щеке Айседоры, чуть-чуть «потекли». В этот момент Лоэнгрин больше всего на свете хотел бы прикоснуться к ним… И он позволил себе это сделать. Их первый поцелуй хранил в себе, казалось, гораздо больше отеческой любви, нежели страсти. Сегодня ночью они пережили одновременно состояние влюбленности друг в друга и горечь родителей, страдающих у постели умирающего ребенка. Второе чувство оказалось сильнее и ярче…
Лоэнгрин наклонился к Айседоре и чуть слышно прошептал: «Родная моя, если у меня воспоминания об этой ночи останутся единственными, я все равно буду любить тебя вечно. А теперь, когда все успокоилось, нам необходимо вернуться на бал, ведь гостей пригласил я, а их надо развлекать».
На маскараде никто даже не заметил их отсутствия. Лишь для дамы с бриллиантами каждое мгновение ожидания становилось вечностью. Она, возможно, была единственным человеком, заметившим исчезновение влюбленных, и увидела их в тот самый момент, когда уже потеряла всякую надежду. Первого взгляда было достаточно, чтобы понять, какая катастрофическая для нее перемена произошла во взаимоотношениях Айседоры и Париса. В порыве отчаяния она подбежала к столу, схватила нож и бросилась на Лоэнгрина. К счастью, он вовремя угадал ее намерение, схватил за кисти рук и, легко подняв, отнес в дамскую комнату, точно все случившееся было простой шуткой, заранее подготовленной частью карнавального веселья. Когда с восходом солнца все стали расходиться, дама с бриллиантами в одиночестве отправилась в свою гостиницу, а Лоэнгрин остался с Айседорой.
Через несколько дней Айседора и Лоэнгрин, взяв с собой Дирдрэ, покинули дождливый Париж и на великолепной яхте отправились к берегу Средиземного моря, чтобы успеть насладиться бархатными осенними днями.
Из книги «Моя исповедь»:
Чудесная яхта плыла по голубым волнам Средиземного моря. Я вижу все, словно это было только вчера: широкая палуба, обеденный стол, убранный хрусталем и серебром, моя дочь, танцующая в белой тунике. Мне казалось, что я чудесным образом возвращаюсь к жизни. Лоэнгрин был необычайно нежен. Как Зевс, он принимал различные образы, и я, влекомая его любовью, познала его то в виде быка, то в виде лебедя, то золотой росы. Я была влюблена и счастлива, но меня не покидало неприятное ощущение того, что есть кочегары в машинном отделении, пятьсот матросов, капитан и его помощники, и все они работают ради удовольствия двух человек. В глубине моего сознания шевельнулась мысль, что дни проходят и что каждый из них — потеря. Я невольно сравнивала нынешнюю мою роскошную жизнь, постоянные пиры, бесконечные наслаждения тела с упорной борьбой за существование времен моей давней юности, и сравнение это было не в пользу теперешней жизни. Однажды вечером Лоэнгрин осведомился о том, какая у меня любимая книга. Я принесла ему свою настольную книгу и прочла стихи Уолта Уитмена: Упоенная восторгом, я не заметила, как действует мое чтение на Лоэнгрина, и продолжала: Только подняв глаза, я увидела, что его красивое лицо искажено бешенством. — Какой вздор, — вскричал он. — Не мог же он этим зарабатывать свой хлеб! — Неужели вы не понимаете, что он мечтал о свободной Америке? И вдруг мне стало ясно, что он смотрит на Америку только с точки зрения эксплуатации своих двенадцати заводов.
Лоэнгрин некоторое время сидел в неподвижности за великолепно сервированным столом. Наступившую тишину не смогли нарушить ни нежное дуновение легкого морского бриза, ни ласковое щебетанье Дирдрэ, то и дело подбегающей к столу за каким-либо лакомством. Неожиданное тягостное молчание было прервано резким порывом Лоэнгрина — он буквально отшвырнул стул и, не оглядываясь на Айседору, подошел к борту яхты, где с недобрым прищуром начал вглядываться в бестолковое, базарно-крикливое мельтешенье чаек за кормой.
Айседора сначала съежилась на стуле. Она даже инстинктивно, незаметно для себя самой сдвинулась на его краешек, тем самым ограничивая до минимума занимаемое пространство на столь внезапно ставшем ей недружелюбным борту этой яхты… Но замешательство ее было недолгим. К тому времени, когда Лоэнгрин обернулся и начал свою рассерженную речь, Айседора была уже не покорной овечкой, а достойным оппонентом, способным превратить этот монолог в диалог равных соперников.
— Не выношу, не выношу этих писаришек, бездумно призывающих людей к свершению страшнейших катаклизмов под романтическим названием «революция». Мир давно разделился на людей мыслящих и деятельных, способных создавать свое дело и нести этот непосильный для остальных груз на своих плечах, и тех, кто способен лишь монотонно выполнять только маленькую толику сложного дела, — начал Лоэнгрин. — И именно мы, люди высшей расы (я не боюсь этого определения), — именно мы даем им возможность заработать себе на жизнь и накормить свою семью.
Уверяю тебя, что ты совершенно зря восторгаешься писаришкой, который призывает уничтожить элитную часть человечества и возвеличить тех незнаек, которые, дай им волю, способны будут разве лишь на то, чтобы худо-бедно в распрях и убийствах поделить наше богатство, заработанное тяжелым трудом, затем проесть его и вновь начать выращивать необходимых для их существования людей высшей расы. Я надеюсь, что сумел доказать тебе всю абсурдность и пагубность призывов к революции?
— Как же легко тебе так высокомерно рассуждать, — прервала его Айседора, уверенно переместившись с краешка стула на его середину и приняв неприступный вид. — Когда ты появился на свет, тебе и пальцем о палец не пришлось ударить, чтобы стать обладателем несметных богатств. Тебе незнакомо состояние униженного голодного человека, просящего подаяния.
— Ты не права, Айседора. Ты слишком легкомысленно сбрасываешь со счетов весь тот колоссальный труд, который я затратил на обучение, что в конце концов дало мне возможность руководить сложной системой заводов. Разве простому рабочему приходится прикладывать столько усилий для того, чтобы освоить свое ремесло? Да никогда в жизни! Конечно, и среди элитного слоя людей есть такие, кто избалован роскошью и принимает ее как данность, но если бы ты знала, как стремительное обнищание сбрасывает их вниз и они становятся куда более беспомощными, нежели рожденные в нужде!
Во время этого тяжелого для обоих разговора Айседора все время пыталась утихомирить полы своего развеваемого морским ветром подола. Фривольный вид оголенных ног никак не соответствовал напряженной ситуации, сложившейся в данный момент. Она бы все отдала, чтобы вернуть былую радостную непринужденность, но дьявол борьбы взял верх над силой «женской слабости».
Айседора чувствовала, что ссора может зайти слишком далеко, но уже ничего не могла с собой поделать.
— Безусловно, для тебя, обладателя столь обширных владений, незыблемое право частной собственности священно. А Жан-Жак Руссо проклял того первого человека, который додумался огородить свой участок земли и произнести: «Это мое». Сколько несчастий и кошмаров внесли первые колышки в историю всего человечества, а все потому, что не нашлось ни одного, кто предостерег бы: «Вы погибнете, если забудете, что плоды земли для всех, а сама она — ничья».
— Вся беда в том, — отвечал Лоэнгрин, — что красноречие гениев сбивает с толку слишком эмоциональные и в то же время несколько недоученные женские головки. Хорошо еще, что не женщины правят бал на земле. Хотя, если посмотреть кругом, в этом нельзя быть точно уверенным. Идеального мира на земле не бывает, и сам Платон едва не поплатился жизнью, тщетно пытаясь перевоспитать тирана из Сиракуз в просвещенного монарха. Тирану надоела его пустая болтовня, и он продал Платона в рабство. Только случай спас незадачливого философа. Один из его богатых почитателей выкупил его и отпустил на свободу. Друзья Платона в знак благодарности собрали для этого человека деньги, чтобы вернуть долг. Но он отказался от них. Тогда друзья передали эти деньги Платону, и благодаря им он открыл свою Академию. Эта история осталась в веках, но, как правило, идеалистическое восприятие жизни в лучшем случае приводит к гибели человека, а в худшем — и его последователей. Подумай об этом хорошенько, а я пойду к себе. Прости меня, я очень устал от этого бессмысленного разговора, у меня разболелась голова.
Лоэнгрин встал, холодно и галантно поцеловал руку Айседоры и ушел в свою каюту. Сегодня они совершенно не понимали друг друга.
Из книги «Моя исповедь»:
Если бы я только знала, что человек, который рядом со мной, обладает психологией испорченного ребенка и каждое мое слово и поступок должны быть тщательно обдуманы, чтобы ему понравиться, все было бы хорошо. Но я была слишком молода и наивна, чтобы понимать это, и я объясняла ему свои мысли о преобразовании мира, не имея ни малейшего представления о гибельном впечатлении моих слов. Этот человек, который заявил, что любит меня за мою отвагу и великодушие, приходил в тем большую тревогу, чем яснее понимал, какую пламенную революционерку он принял на борт своей яхты.
Казалось, что вся прелесть их морской прогулки разрушилась вдребезги, но на следующий день Лоэнгрин снова был влюблен и приветлив. И поскольку разговоров на серьезные темы Айседора больше не затевала, их беззаботный отдых продолжался как ни в чем не бывало.