Первая супружеская пара, Нобелевские лауреаты Мария (1867 — 1934 г.г.) и Пьер Кюри (1859 — 1906 г.г.)


</p> <p>Первая супружеская пара, Нобелевские лауреаты Мария (1867 — 1934 г.г.) и Пьер Кюри (1859 — 1906 г.г.)</p> <p>

В заголовке написано — «единственная супружеская пара». И это верно — единственная. Ведь женщин, занимающихся наукой столь плотно и необычайно результативно еще не было. И не было примера такой удивительной семейной пары, которая успела сделать за свою жизнь необычайно много. Их дочь Ева Кюри рассказала нам о своих родителях необычайно трепетно и нежно. Дадим же ей слово.

«Родители Марии относились к числу благоразумных людей. Ее отец по примеру своего родителя получил высшее образование в Петербургском университете, затем вернулся в Варшаву и стал преподавать математику и физику. Мать будущей великой женщины хорошо ведет женский пансион, в котором учатся девочки из лучших городских семейств.

Однако она вскоре не сможет вести этот пансион, и в то же время воспитывать пятерых собственных детей. Не без грусти передала Склодовская свое детище в другие руки. А за несколько месяцев до этого события, 7 ноября 1867 года у нее родилась дочка Мария — малютка Маня.

Ласковая мать не раз проводит тонкими пальцами по лбу своей дочурки. Девочка не знала большей материнской ласки, чем это касание родной руки. Насколько помнит себя Маня, мать ее никогда не целовала. Для нее высшее блаженство — те минуты, когда можно прильнуть к этой задумчивой женщине и по чуть заметным признакам — одному слову, улыбке, любящему взгляду — почувствовать себя под покровом огромной материнской нежности и бдительной заботы о ее судьбе.

Маленькой девочке была непонятна жестокая необходимость той сдержанности и самоизоляции, на какую обрекает себя мать. Дело же заключается в том, что госпожа Склодовская тяжело больна. Первые признаки чахотки обнаружились у нее при рождении Манюши, и вот уже пятый год болезнь явно прогрессирует, несмотря на лечение. Всегда бодрая, тщательно одетая, эта мужественная христианка продолжает вести жизнь заботливой хозяйки и производит обманчивое впечатление вполне здоровой. Но она строго придерживается двух правил: пользоваться отдельной посудой и никогда не целовать своих детей. Маленьким Склодовским ужасная болезнь матери дает знать о себе очень немногим: отрывистыми звуками сухого кашля из другой комнаты, горестной тенью на лице самого Склодовского и коротенькой фразой, добавленной к их молитве перед сном: «Господи, верни здоровье нашей маме».

Однажды утром сестра Манюши Броня, запинаясь, стала читать родителям по складам какой-то простой текст, Маня не выдержала, взяла книгу у нее из рук и почти бегло прочла первую строчку открытой страницы. Польщенная внимательным молчанием слушателей она продолжила эту увлекавшую ее игру. Но вдруг остановилась в испуге. Бросила взгляд на изумленные лица родителей, взгляд на обидчивую гримасу Брони… сразу какие-то бессвязные, невнятные слова, затем безудержное рыдание… и чудо-ребенок превратился в четырехлетнюю малютку, которая заливалась горючими слезами, лепеча жалобно и виновато:

— Простите… Простите… Я не нарочно… Я не виновата… Броня тоже не виновата! Просто это очень легко!

Маня пришла в отчаяние от мысли: а вдруг ее никогда не простят за то, что она выучилась читать без спросу?

Городские дети Склодовских имели изумительную возможность упоительно проводить летние каникулы. Отпрыски интеллигентной семьи становились или, вернее говоря, вновь превращались силой врожденных, глубоко заложенных склонностей в простых деревенских ребятишек. Они беззаботны, и пока еще не ведают, как страдает их родина и какова жизнь их родителей.

Жестокая судьба для поляка — быть в 1872 году русским подданным и в то же время принадлежать к польской интеллигенции с ее терзаниями. Здесь зреет возмущение, а гнет навязанного рабства чувствуется еще острее, чем в других сословиях. Как раз сто лет тому назад жадные и грозные соседи ослабевшей Польши решили погубить ее. Германия, Россия, Австрия расчленили многострадальную страну и в три приема поделили между собой добычу. Поляки восстали против угнетателей, но все напрасно: оковы, державшие их узниками, сделались еще теснее. После героического восстания 1831 года царь Николай I предписал для «русской» Польши суровые меры наказания. Патриотов сажали в тюрьмы, толпами отправляли в ссылку, а их имущество подлежало конфискации.

В 1863 году новое восстание, и снова катастрофа. Против царских винтовок повстанцы шли с косами, дубинами и пиками. Полтора года отчаянных боев… И вот на укреплениях Варшавы стоят пять виселиц с телами повешенных вождей восставшей Польши. Со времени этой драмы пускаются в ход все средства, чтобы подчинить Польшу, которая не хочет умирать. В то время как мятежники, закованные в кандалы, тянутся в снежную Сибирь, целая волна руссификаторов — служащих полиции, чиновников, учителей — нахлынула в страну. Их задача — следить за поведением поляков, преследовать их религию, запрещать подозрительные книги и газеты и постепенно отучать от родного языка. Короче говоря, убивать душу целого народа.

В семье Склодовских старались ее сохранить. Надо сказать, что это семейство жило очень небогато. Профессорская ставка отца не могла обеспечить достаточного материального уровня. Потому госпожа Склодовская сама шила ботинки. Никакой труд она не считала зазорным для себя. С тех пор как материнские заботы и болезнь принудили ее сидеть дома, она выучилась сапожному ремеслу, и благодаря этому ботинки, которые так быстро снашивают дети, обходятся Склодовским не дороже стоимости кожи.

Жизнь дается нелегко… Но она идет, не останавливается. Матюша подрастает, когда она пойдет в школу, ей отведут место за большим отцовским письменным столом, вокруг которого все дети усаживаются после обеда и готовят уроки к завтрашнему дню. И вот она уже в школе. Родители гордятся дочерью, да и как не гордиться блестящей ученицей, которая на два года моложе своих одноклассниц, но всегда первая по арифметике, истории, литературе, по немецкому и французскому, по катехизису!

Маленькая Маня не знает огорчений, с которыми встречаются большинство учеников. Исключительная ее память казалась подозрительной, и, когда девочка на глазах у всех прочитывала стихотворение два раза и тут же произносила наизусть без единой ошибки, товарищи обвиняли ее в жульничестве, говоря, что она выучила его раньше, потихоньку от всех. Свои уроки она делает значительно быстрее других, а затем по врожденной готовности помочь нередко выручает какую-нибудь из подруг, попавшую в тупик.

Расправившись с домашним заданием Маня берет книгу и устраивается за столом, подперев лоб руками и заткнув уши большими пальцами, чтобы не слышать бормотание своей соседки Эли, не способной заучивать уроки иначе, как вслух. Излишняя предосторожность, так как через минуту Маня, увлеченная чтением, уже не слышит и не видит того, что происходит вокруг. Такая способность к полному самозабвению — единственная странность у этого вполне здорового, нормального ребенка — необычайно забавляет подруг и сестер. Они уже не раз устраивали в комнате невыносимый гвалт, чтобы отвлечь младшую сестру, но их старания напрасны: Маня сидит как зачарованная, даже не поднимает глаз.

Девятилетней Мане, увы, но пришлось спознаться с горем. Ее сестры Броня и Зося заболели тифом. Страшные недели! В одной комнате чахоточная мать старается сдержать свой кашель. В соседней — две сестры стонут и дрожат от сильнейшего озноба.

Это случилось в среду. Склодовский зашел за Элей, Юзефом и Маней и повел их к старшей сестре. Зося покоилась в гробу, вся в белом, со скрещенными на груди руками. Бескровное лицо ее как будто улыбалось и, несмотря на гладко остриженную голову, было удивительно красиво.

Маня впервые встречается со смертью, впервые идет в траурной процессии, одетая в мрачную черную накидку. Дома остались рыдающая Броня, которая должна еще лежать в постели, и мать, которая не в силах выйти из дому, перебираясь от окна к окну, следит за медленно удаляющимся по улице гробом своей дочери.

И вот Манюше исполняется десять лет. Ее больная мамочка перед членами семьи всем своим поведением старается показать умиротворение, которое в последние часы ее жизни приобрело какую-то особенную прелесть. И умирает она так, как ей хотелось, без бреда, без метания. В чистой комнате стоят вокруг ее кровати муж, дочери и сын. Ее серые удлиненные глаза, уже подернутые предсмертной дымкой, пристально вглядываются в осунувшиеся лица близких, как будто умирающая хочет испросить себе прощение за то, что причиняет им такое горе.

Она еще находит силы проститься с каждым. Но все больше и больше ее одолевает слабость. Последняя мерцающая искра жизни позволяет ей сделать только одно движение, сказать только одно слово. Движение — это крестное знамение, которое она чертит в воздухе дрожащей рукой, благословляя своих детей и мужа. Слово — последнее, прощальное, с детьми и с мужем, чуть слышное: «Люблю».

Еще ребенком Маня познала жестокость жизни, но она все-таки растет, ни на что не жалуясь. Она горда, а не смиренна. Теперь, склоняясь на колени в той же церкви, куда водила ее мать, Маня чувствует, как поднимается в душе глухой протест. И молится она теперь уже не с прежней любовью к Богу, который так несправедливо нанес ей эти страшные удары и погубил вокруг нее всю радость, нежность и мечты.

Приходит время, старший брат Юзеф после окончания гимназии с золотой медалью поступивший на медицинский факультет. Сестры гордятся братом, а вместе с тем завидуют ему. Все три томятся жаждой высшего образования и потому заранее клянут устав Варшавского университета, куда не допускают женщин.

В гимназии непоседливая Манечка раздражает заплесневелых учительниц. Вот одна из них застала ее с девочками, когда они весело танцевали между партами по случаю убийства Александра П, внезапная смерть которого повергла в траур всю империю. Гнев учительницы, прознавшей про этот проступок, был неподделен: «Что это за девчонка Склодовская? Вечно бегает с распушенными волосами». Маня приглаживает их щеткой, но непокорные кудряшки, капризно вьющиеся, через несколько минут снова обрамляют лицо девочки.

Но отчего же девочки радуются убийству человека? Одним из самых прискорбных следствий всякого политического гнета является развитие жестокости среди угнетенных. Маней и ее подружками владеют злопамятные мстительные чувства, совершенно незнакомые свободным людям. В девочках — по природе великодушных, нежных — живет еще другая, особая мораль, в силу которой ненависть считается добродетелью, а повиновение — подлостью.

Каждую субботу Склодовский, его сын и трое дочерей проводят вечер вместе, посвящая его литературе. Усевшись за кипящим самоваром, они беседуют. Старик отец декламирует стихи или читает вслух какую-нибудь книгу. Дети слушают с искренним восхищением: у этого учителя с залысинами на лбу, с полным благородным лицом и маленькой седой бородкой замечательный дар слова. Так каждую субботу знакомый милый голос доносит до слуха детей лучшие творения мировой литературы.

Три золотые медали, одна за другою, выпали на долю семьи Склодовских. Третья досталась Мане при окончании гимназии 12 июня 1883 года.

Наступило время каникул. Маня завела среди друзей. Она признается сестренке Броне: «Я столько танцевала, что, когда играли вальс, у меня были приглашения уже на несколько танцев вперед. Если мне, к сожалению, случалось выйти на минуту в другую комнату передохнуть, то кавалеры выстраивались у самой двери, чтобы подождать и не проглядеть меня. Еще я учусь грести и уже делаю успехи, а плавании. Мы занимаемся всем, что взбредет в голову, спим то ночью, то днем, проделывая такие взбалмошные штуки, что за некоторые стоило бы нас запереть в сумасшедший дом».

Каникулы заканчиваются, и Мане надо задуматься о будущем. Большинству людей при ее успехах свойственны чрезмерные желания, но как же скромны, при всей их смелости, мечты будущей Марии Кюри. Они соответствуют ее возможностям на сегодняшний день: надо помогать семье.

Она нежно любит своего отца. Он ее покровитель, ее учитель. Она готова думать, что отец обладает всеобъемлющими знаниями. И в самом деле Склодовский знает все или почти все. В какой стране теперешней Европы найдешь у скромного учителя средней школы такую эрудицию! Однако глава семьи еле сводит концы с концами в своем бюджете, а вместе с тем находит время расширять научные познания, роясь в журналах, которые достать не так легко. Ему представляется вполне естественным быть в курсе успехов математики, химии и физики, не менее естественным знать кроме польского и русского языков латинский, греческий, говорить по-французски, по-немецки и по-английски. Он переводит лучшие произведения поэзии и прозы иностранных авторов на свой родной язык. Сочиняет много стихов сам и старательно заносит их в простую школьную тетрадку с черно-зеленой обложкой: «Моим друзьям в день их рождения», «Здравица на свадьбу», «Бывшим моим ученикам»…

Но учитель непрактичен. Банковские махинации съели все его накопления. Отец горько сетовал:

— Как я мог потерять столько денег! Как я мечтал дать вам самое утонченное образование, отправить путешествовать, послать учиться за границу!.. И я же сам все это разрушил! Теперь у меня нет денег, я не могу вам помогать. А скоро лягу бременем на вас. Что с вами будет.

Учитель тяжко вздыхает и, обернувшись к детям, подсознательно ждет, чтобы они ободрили его своими жизнерадостными возражениями. Вот они, его дети, сидят все вместе вокруг керосиновой лампы, стоящей на маленьком бюро и оживляющей веселым светом зелень любовно выращенных им цветов. Четыре упрямых лба, четыре мужественные улыбки. Живой взгляд их юных глаз разных оттенков — от цвета барвинка до светло-серого — горит одной мыслью, одной надеждой: «Мы молоды, мы сильны».

Ее детство протекало среди чудесных, обожествляемых вещей — физических приборов отца, и он еще до «моды» на точные науки привил Мане свою научную пытливость. Но прежний детский мир уже не удовлетворяет кипучую натуру девушки. Маня мечтает не только о математике и химии. Она мечтает изменить современный общественный порядок. Она стремится просветить народ. По своим передовым идеям, по благородству души Маня — социалистка в полном смысле этого слова. Однако она не примыкает к варшавской группе студентов-социалистов.

Сегодня ее беспокоит будущее сестры Брони. Как помочь ей? Только Броня окончила гимназию, на нее пало бремя хозяйственных забот. Закупая продукты питания для всей семьи, составляя разные меню, занимаясь заготовкой варенья, девушка стала замечательной хозяйкой, но перспектива посвятить домашнему хозяйству всю себя приводит ее в отчаяние. Мане понятно ее мучительное состояние, так как она знает тайную мечту Брони: поехать в Париж, получить там медицинское образование, вернуться в Польшу и стать земским врачом. Бедняжка Броня уже скопила маленький капитал, однако жизнь за границей так дорога! Сколько времени надо еще ждать?

Такой уж родилась Маня, что ее все время тревожит упадок духа и явная нервозность Брони. В тревоге она забывает свои самолюбивые мечты. Забывает свое такое же влечение к «земле обетованной», свою заветную мечту: перенестись через тысячи километров, отделявших ее от Сорбонны, утолить самую важную потребность своей природы — жажду знания, вернуться с этим драгоценным багажом в Варшаву и стать скромной наставницей своих дорогих поляков.

В этой сплоченной семье обе сестры чувствовали особое влечение друг к другу. Природные свойства их душ как-то взаимно дополнялись: старшая своим практическим умом и опытностью внушала младшей уважение, и Маня выносила на ее решение все вопросы своей повседневной жизни. Младшая же, более застенчивая и увлекающаяся Маня, была для Брони юной замечательной подругой, в которой чувство дружбы усиливалось благодарностью, каким-то неосознанным желанием оплатить свой долг.

— Сколько месяцев ты сможешь прожить в Париже на свои накопленные деньги? — спросила Маня сестру.

— Хватит на дорогу и на один год занятий в университете, — ответила Броня. — Но ты же знаешь, что полный курс на медицинском факультете занимает пять лет.

— Мы можем заключить союз. Если будем биться каждый за себя, ни тебе, ни мне не удастся поехать за границу. Договоримся так: сначала ты будешь жить на свои деньги. А потом я так устроюсь, что буду посылать тебе на жизнь, папа тоже. А вместе с тем буду копить деньги и на свое учение в дальнейшем. Когда же ты станешь врачом, поеду учиться я, а ты мне будешь помогать.

На глазах Брони проступают слезы. Она понимает все величие такого предложения. Маня ее успокаивает:

— Когда у тебя будет практика, тогда ты осыплешь меня золотом — во всяком случае, я так рассчитываю! Наконец-то мы сделаем что-то разумное, действительно полезное!

И вот семнадцатилетняя Маня становится гувернанткой. Тут юношеские мечты рушатся. Она признается: «Не пожелаю и злейшему моему врагу жить в таком аду! Мои отношения с самой хозяйкой сделались настолько чрезвычайно натянутыми, что я не вынесла и все ей высказала. А так как и она была в таком же восторге от меня, как я от нее, то мы отлично поняли друг друга. Их дом принадлежит к числу тех богатых домов, где при гостях говорят по-французски — языком французских трубочистов, где по счетам платят раз в полгода, но вместе с тем бросают деньги на ветер и при этом скаредно экономят керосин для ламп. Здесь я постигла лучше, каков род человеческий. Я узнала, что личности, описанные в романах, существуют и в действительности, а также то, что нельзя иметь дела с людьми, испорченными своим богатством.»

Что и говорить, картина беспощадная. Написанная человеком, чуждым злобе, она показывает, какой еще наивной была Маня и сколько оставалось в ней иллюзий. Входя наугад в польскую богатую семью, она рассчитывала там найти благодушных родителей и милых деток, готова была привязаться к ним, полюбить их. И какое жестокое разочарование!

Тут Маня поняла, что ее план помощи Броне требует серьезного переосмысления. Она уезжает работать в имение, где есть возможность сэкономить на еде и жилье. Местная знать ей неинтересна, балы ее не занимают. За окном все те же неизменные телеги, везущие к заводу свеклу. Мане тяжело думать, что в это время тысячи молодых людей в Берлине, Вене, Петербурге, Лондоне слушают лекции, доклады, работают в лабораториях, музеях и больницах! А она учит хозяйских недорослей, да сельских ребятишек — это уже по собственному желанию. Но особых результатов ни там ни там не наблюдается.

Двенадцать первых месяцев в душной провинции охладили былые упования юной девушки, тем более что при всей страстности ее ума и склонности к мечтам она чужда всяким химерам. Подводя итог, Маня ясно видит создавшееся положение, по всей видимости — безвыходное. Броню в Париже надо поддерживать еще несколько лет. Это слишком тяжело. Ее план оказался детским. Но девушка с отчаянным героизмом бьется против самопогребения.

А потом снова упадок духа. Она признается: «В настоящее время никаких перспектив у меня нет. Кое-кто высказывает мысль, что, несмотря на все, мне надо переболеть той лихорадкой, которую зовут любовью. Но это совсем не входит в мои планы. Если когда-то у меня и были подобные планы, то я их погребла, замкнула, запечатала и позабыла».

Между тем Маня Склодовская чудо как похорошела. В ней еще нет той духовной тонкости, какая обнаруживается в портретах несколькими годами позже. Но прежняя толстощекая девчушка стала грациозной девушкой. У нее восхитительные волосы и кожа, тонкие щиколотки и изящные запястья. Правда, лицо не отличается правильностью черт и далеко от совершенства, но обращает на себя внимание волевым складом рта и глубоко посаженными серыми глазами, которые все же кажутся большими благодаря поразительной силе взгляда. Когда старший сын хозяйки влюбился в нее, когда она ответила ему нежным чувством, ответ родителей был немедленным и беспрекословным: отец молодого человека вышел из себя, мать упала в обморок."Как? Их любимый сын готов жениться на особе, не имеющей за душой ни гроша, вынужденной искать места «в людях»! И это молодой человек, который может хоть завтра жениться на самой знатной, самой богатой девушке во всей округе!»

И там, где так стремились показать, что считают Маню другом дома, в одну минуту возникают непреодолимые общественные перегородки. То обстоятельство, что девушка из хорошей семьи, блестяще образованна, морально безупречна, — все это ничто в сравнении с короткой фразой: «Брать в жены гувернантку неприлично». Под действием уговоров, резкой отповеди и головомойки решительные намерения жениха-студента тают. У него слабый характер. Его пугают упреки и гнев родителей. А Маня, уязвленная пренебрежением со стороны людей, не стоящих ее мизинца, замыкается в неловкой холодности и нарочитой молчаливости. Она решила твердо раз и навсегда выбросить из головы мысль о своем счастье.

Но любовь имеет одно общее свойство с честолюбием: одного желания избавиться от нее недостаточно.

Простой выход из положения — расстаться с семьей нерешительного жениха — оказался для Мани невозможным. Она боялась встревожить своего отца. А главное — не могла позволить себе роскошь — бросить очень выгодное место. Было разумнее молча испить чашу унижения, как будто ничего и не произошло. Она так устала, так хочет выпутаться из этого положения, насколько это возможно, а если невозможно, то проститься со здешним миром — потеря невелика, и сожаление о ней будет недолго. Как мы видим, дело дошло до того, что в душе девушки стали зарождаться смутные мысли о самоубийстве. Но это краткое состояние души.

Маня, отодвигая в сторону свои беды, продолжает заботиться о своих родных, пишет брату Юзефу, который стремится как можно раньше начать помогать семье: «Видишь ли, милый брат, все сходятся на том, что врачебная практика в каком-нибудь городишке помешает твоему дальнейшему культурному развитию и не даст возможности заняться научными исследованиями. Похоронив себя в провинциальной дыре, ты похоронишь и свою будущность. Без хорошей аптеки, больницы и книг опустишься, несмотря на лучшие намерения. Если это случится, я буду страдать невыразимо, так как сама потеряла всякую надежду стать кем-нибудь, и все мое честолюбие переключилось на тебя и на Броню. Пусть хоть вы двое направите свою жизнь согласно вашим дарованиям. Пусть дарования, несомненно присущие нашей семье, не пропадут зря, а проложат себе путь через кого-нибудь из нас. Чем сильнее горюю о себе самой, тем больше надеюсь я на вас…

Мои планы на будущее самые скромные: мечтаю иметь свой угол и жить там вместе с папой. Бедняжка папа очень нуждается во мне, ему хотелось бы видеть меня дома, и он томится без меня. Я же отдала бы половину жизни за то, чтобы вернуть себе независимость и иметь свой угол.

Внешне я очень весела, но весьма часто под веселым смехом скрываю полное отсутствие веселья. Этому я научилась, как только поняла, что личности, воспринимающие каждый пустяк так же остро, как я, и неспособные изменить эту врожденную особенность, должны скрывать ее возможно больше. Ты думаешь, что это действует, чему-то помогает? Нисколько. Чаще всего живость моего характера берет верх, я увлекаюсь и тогда, тогда говорю то, о чем приходится потом сожалеть, да и более горячо, чем следовало бы».

Минуло три года с того времени, как Мария стала гувернанткой. Три года однообразного существования: тяжелого труда, безденежья, редких радостей и частых огорчений. Но вот едва заметные толчки всколыхнули трагический застой в жизни девушки. Старик отец получает трудную и неблагодарную должность директора исправительного приюта для малолетних преступников. Дух заведения, все окружение ему неприятны. Но здесь сравнительно высокое жалованье, благодаря которому этот прекрасный человек может ежемесячно посылать Броне все деньги, необходимые для продолжения ее учения.

Броня сообщает об этом прежде всего Мане и просит не высылать ей больше денег. Во-вторых, она просит отца удерживать из сорока рублей, определенных ей, восемь, чтобы мало-помалу возместить полученное от младшей сестры. С этого времени капитал Мани, равнявшийся нулю, начинает возрастать. Она собирается было искать себе новое место, как вдруг гром прогремел при ясном небе: однажды утром почтальон приносит письмо из Парижа. В невзрачном конверте лежало приглашение благодарной Брони в Париж, где младшей сестре будет предоставлено пристанище на будущий учебный год в новой супружеской квартире. Броня вышла замуж.

Казалось бы, Маня придет в восторг и ответит, что она вне себя от счастья. Ничего подобного! Годы изгнания развили в ней болезненную совестливость. Демон жертвенности сделал ее способной сознательно отказаться от своей будущности. Ведь она пообещала своему отцу жить вместе с ним. Эта жертвенность разрывала ей сердце.

Вернувшись в Варшаву, Маня работала, а по вечерам стала посещать лабораторию, которая открыла перед ней свои таинственные двери. Это было первостепенное событие в ее жизни. Она вспоминает о нем:

«Я старалась воспроизводить опыты, указанные в руководствах по физике и химии, но результаты получались иногда неожиданные. Время от времени меня подбадривал хотя и небольшой, но непредвиденный успех, в других же случаях я приходила в полное отчаяние из-за несчастных происшествий и неудач по причине моей неопытности. А в общем, постигнув на горьком опыте, что успех в этих областях науки дается не быстро и не легко, я развила в себе за время этих первых опытов любовь к экспериментальным исследованиям».

Поздно ночью, покинув с грустью электрометры, колбы, точные весы, Маня возвращается домой, раздевается и ложится на узенький диван. Но спать не может. Какое-то радостное воодушевление, совершенно отличное от всех знакомых ей восторгов, приводит ее в трепет и не дает уснуть. Настоящее призвание, так долго не проявлявшее себя, вдруг вспыхнуло и заставило повиноваться своему тайному велению. Она становится словно одержимой чем-то.

В конце концов Маня дает себе отчет в тяжело прожитых годах, в своем бесконечном долготерпении. Восемь лет как она окончила гимназию, из них шесть была гувернанткой. Это уже не та молоденькая девушка, у которой вся жизнь еще впереди. Через несколько недель ей двадцать четыре года! Надо решаться. Надо принять предложение Брони. И вот Маня прощается на вокзале с отцом. В порыве трогательного чувства и вновь нахлынувших угрызений совести она обнимает его, награждает словами нежными и робкими, как будто извиняясь:

— Я еду ненадолго… года на два, на три — не больше! Как только я закончу свое образование, сдам экзамены, я вернусь, мы снова заживем вместе и не расстанемся уже больше никогда… Правда?

— Да, Манюшенька, — шепчет учитель охрипшим голосом, сжимая дочь в объятиях. — Возвращайся поскорее, работай хорошо. Желаю тебе успеха!

И вот Маня в вагоне четвертого класса отправляется в землю обетованную — в Париж.

Наконец-то Париж!

Каким молодым чувствуешь себя в Париже, каким сильным, бодрым, преисполненным больших надежд! А для молодой польки какое чудесное ощущение личной свободы! Уже в тот момент, как Маня, утомленная дорогой, сошла с поезда, сразу развернулись ее плечи, свободнее забилось сердце и задышала грудь. Только теперь она вдохнула воздух свободной страны. В порыве восторга ей все кажется чудесным.

Чудесно, что гуляющие по тротуарам бездельники болтают о чем вздумается, чудесно, что в книжных лавках свободно продаются произведения печати всего мира. А еще чудеснее, что эти прямые улицы ведут ее, Маню Склодовскую, к широко раскрытым дверям университета. Да еще какого университета! Самого знаменитого, что в течение веков описывался как «конспект Вселенной», о котором Лютер говорил: «Самая знаменитая и наилучшая школа — в Париже, а зовут ее Сорбонна!»

Ее приезд похож на сказку, а ленивый, тряский, промерзший омнибус — на волшебную карету, в которой нищая белокурая принцесса едет из своего скромного жилища в созданный ее мечтой дворец. Маня — студентка — какое это счастье! — факультета естествознания.

На свои маленькие сбережения она имеет право выбрать то, что ей нравится из многочисленных лекций, значащихся в сложном расписании. У нее свое собственное место в «химической», где она может не наобум, а пользуясь руководством и советами, с помощью нужной аппаратуры успешно ставить простые опыты.

Она уже не Маня и даже не Мария, на своем студенческом билете подписывает по-французски: Мари Склодовская. Но так как ее товарищи по факультету не способны произнести такое варварское сочетание согласных, как «Склодовская», а полька никому не разрешает звать ее просто Мари, то она пребывает каким-то таинственным анонимом. Встречая в гулких галереях эту девушку, одетую скромно, но изящно, с суровым выражением лица под шапкой пепельных мягких волос, молодые люди удивленно оборачиваются и спрашивают: «Кто это?» Если ответ и следует, то неопределенный: «Какая-то иностранка… У нее немыслимо трудная фамилия!.. На лекциях сидит всегда в первом ряду… Девица не из разговорчивых…»

В настоящее время меньше всего ее интересуют молодые люди. Она всецело увлечена несколькими серьезными мужчинами, которых зовут «профессорами», стремится выведать их тайны. Следуя почтенному обычаю тех времен, они читают лекции в белых галстуках и черных фраках, вечно испачканных мелом. Вся жизнь Мари проходит в созерцании торжественных фраков и седых бород. В своих знаниях французского языка и наук Мари обнаружила огромные пробелы. Сколько же придется ей работать, чтобы достигнуть чудесной, заветной цели — университетского диплома!

Профессор математики с кафедры отчетливо произнося все звуки. Его доказательства изящны, ясны, как будто преодолевают опасности и подчиняют себе Вселенную. Он властно и уверенно вторгается в тончайшие сферы научного познания, легко жонглирует цифрами, планетами и звездами. Он не боится смелых сравнений и, сопровождая слова широким жестом, совершенно спокойно говорит: «Я беру Солнце и бросаю…».

Маня улыбается восторженной улыбкой. Как люди только могут думать, что наука — сухая область? Есть ли что-нибудь более восхитительное, чем незыблемые законы, управляющие миром, и что-нибудь чудеснее человеческого разума, открывающего эти законы? Какими пустыми кажутся романы, а фантастические сказки — лишенными воображения сравнительно с этими необычайными явлениями, связанными между собой гармоничной общностью первоначал, с этим порядком в кажущемся хаосе. Такой взлет мысли можно сравнить только с любовью, вспыхнувшей в душе Мари к бесконечности познания, к законам, управляющим Вселенной.

— Я беру Cолнце и бросаю…

Чтобы услышать эту фразу, произнесенную мудрым и величественным ученым, стоило бороться и страдать где-то в глуши все эти годы.

Лишь вечером удается встретиться Мари с Броней и ее супругом. Они — врачи и целыми днями бегают по визитам или принимают на дому. Но вот зажигаются лампы, и все заботы уходят прочь. Казимеж — муж Брони любит развлечься. Напряженная работа, полная пустота в кармане не влияют ни на его живость, ни на его веселое лукавство. После какого-нибудь долгого дня усиленной работы он уже через несколько минут затевает поездку в театр, конечно, на дешевые места. Нет денег, садится за пианино и чудесно играет. Попозже в передней слышатся звонки, приходят друзья из польской колонии — молодые супружеские пары, которые знают, что «к Длусским можно прийти в любой день». Броня то появляется, то исчезает. На столе горячий чайник, сироп, холодная вода, и тут же ставят груду пирожков, испеченных докторшей в свободное после полудня время, между двумя приемами больных.

Легко и весело живется у сестры, но для Мари там нет возможности сосредоточиться. Она не может запретить Казимежу играть на пианино, принимать своих друзей или врываться к ней, когда она решает сложные уравнения; не может препятствовать вторжению пациентов в квартиру молодых врачей. Ночью ее внезапно будят звонки и шаги людей, присланных за Броней по случаю родов у жены какого-нибудь мясника. Семейный совет решает, что Мари поселится в Латинском квартале по соседству с университетом, лабораториями и библиотеками.

Мари все глубже уходит в одиночество. В гуще людей она глядит на них так же, как на окружающие стены, и разговоры почти не нарушают того молчания, каким окутала она свою теперешнюю жизнь. Больше трех лет будут посвящены только учению. Это жизнь, согласная с ее мечтой, жизнь суровая, как у подвижников-монахов и миссионеров. Она проживает в месяц сорок рублей. Каким образом женщине, да еще иностранке, прилично прожить в 1892 году в Париже на сорок рублей в месяц — три франка на день, оплачивая комнату, еду, одежду, тетради, книги, лекции в университете? Вот задача на быстрое решение! Но не бывало случая, чтобы Мари не находила решения какой-нибудь задачи.

Ради экономии она могла бы сама себе готовить, но совершенно не имела времени стать хозяйкой И в польской колонии проходит слух, что «панна Склодовска не знает даже, из чего варится бульон». Она не знала этого и не хотела знать. Зачем тратить целое утро на раскрытие тайн кулинарии, если за это время можно усвоить несколько страниц учебника по физике или провести в лаборатории интересный опыт?

При спартанском режиме девушка, приехавшая из Варшавы несколько месяцев тому назад здоровой и сильной, очень скоро становится малокровной. Вставая из-за стола, она нередко чувствует головокружение и, едва успев добраться до постели, падает без чувств. Придя в себя, Мари задает себе вопрос, отчего же она упала в обморок, думает, что заболела, но и болезнью пренебрегает так же, как всем остальным. Ей не приходит в голову, что вся ее болезнь — истощение от голода, а обмороки — от общей слабости.

Само собой разумеется, что Мари не хвастается Длусским таким замечательным устройством своей жизни. Всякий раз, когда она заходит к ним, на их расспросы о ее успехах в кулинарии и о ежедневном рационе Мари дает лишь односложные ответы. Если Казимеж говорит, что у нее нездоровый вид, она ссылается на перегруженность работой, считая это единственной причиной своей чрезмерной усталости, отделывается от заботливых вопросов, равнодушно махнув рукой, и начинает играть с дочкой Брони, своей племянницей, успевшей сделаться ее любимицей.

Мари вычеркнула из программы своей жизни любовь и замужество. Это не так уж оригинально. Бедная девушка, униженная и разочарованная первой идиллией, клянется никогда больше не любить. Тем более студентке-славянке с ее пламенным стремлением к умственным высотам не трудно отказаться от шага, ведущего зачастую девушек к порабощению. Во все эпохи все женщины, горевшие желанием стать великими живописцами или великими музыкантами, пренебрегали любовью и материнством.

Неудивительно, что даровитая полька, обреченная самой бедностью на уединение, сохраняет себя для творческой работы. Но поразительно и чудесно, что даровитый ученый, француз, сберег себя для этой польки и подсознательно ждал ее. Еще тогда, когда Мари лишь мечтала об учении в Сорбонне, Пьер Кюри, придя как-то домой из Сорбонны, где он уже сделал несколько важных физических открытий, записал в своем дневнике печальные строки:

«…Женщина гораздо больше нас любит жизнь ради жизни, умственно одаренные женщины — редкость. Поэтому, если мы, увлекшись, охваченные некой мистической любовью, хотим пойти новой, не обычной дорогой и отдаем все наши мысли определенной творческой работе, которая отдаляет нас от окружающего человечества, то нам приходится бороться против женщин. Любовница стремится к власти над любовником и будет считать вполне естественным, чтобы самый одаренный мировой гений был принесен в жертву часам любви. Эта борьба почти всегда неравная, так как на стороне женщин законная причина: они стремятся обратить нас вспять во имя требований жизни и естества. Умственно одаренные женщины — редкость».

Минули годы. Пьер Кюри, преданный душой и телом научным изысканиям, так и не женился ни на одной из малоинтересных или просто миленьких девиц, с которыми пришлось встречаться. Ему тридцать пять лет. Он никого не любит.

Мари вспоминает: «Меня поразило в нем выражение ясных глаз и чуть заметная принужденность в осанке высокой фигуры. Его медленная, обдуманная речь, его простота, серьезная и вместе с тем юная улыбка располагали к полному доверию. Между нами завязался разговор, быстро перешедший в дружескую беседу: он занимался такими научными вопросами, относительно которых мне было очень интересно знать его мнение».

Проходит некоторое время, и Пьер предлагает Мари познакомиться с его родителями. У него такая же разумная и честная семья, как и у нее. То же уважение к культуре, такая же тесная сплоченность между родителями и детьми, та же любовь к природе…

Они знакомятся. Вскоре Пьер делает Мари предложение, но она отказывает ему. Она полячка и вернется на родину. Тогда он предложил возлюбленной проект, на первый взгляд до того ошеломляющий, что мог бы сойти за хитрость, но в действительности вполне логично вытекающий из его натуры. Если Мари его не любит, то не согласится ли она на чисто дружескую сделку: работать на второй половине его квартиры. Или же он поселится в Польше, но ведь тогда ей неизбежно придется выйти за него замуж. И она соглашается выйти замуж, хотя и спустя некоторое время.

Мари по душе идея простого бракосочетания. Ни белого платья, ни золотых колец, ни свадебного пира. Никакого церковного обряда: Пьер — вольнодумец, а она перестала ходить в костел. Не будет и нотариуса, так как у сочетающихся браком нет ровно ничего, ничего, кроме двух сверкающих велосипедов, купленных вчера благодаря денежному свадебному подарку одного родственника; летом они на них станут ездить за город.

Пьер достиг своего жизненного идеала — заниматься научными исследованиями бок о бок с любимой женщиной, живущей тем же интересом к науке. Жизнь Мари сложнее: помимо любимого труда на нее падают все будничные, утомительные обязанности замужней женщины. Теперь она не может пренебрегать материальной стороной жизни так, как в свои студенческие годы. Первой ее покупкой после возвращения с каникул была счетоводная тетрадь в черном переплете с многозначительной надписью золотыми буквами: «Расходы». Надо, чтобы у Пьера было в полном порядке платье и приличная еда, а прислуги нет. Денег на нее он еще не заработал.

Мари встает очень рано, чтобы сходить на рынок, а в конце дня, возвращаясь под руку с Пьером из института, заходит к бакалейщику, к молочнику. Где те времена, когда беспечная мадемуазель Склодовская не ведала таинственных ингредиентов, необходимых для приготовления бульона? Мадам Кюри считает долгом чести это знать! Как только вопрос о замужестве был окончательно решен, вчерашняя студентка стала тайно брать уроки по кулинарии у Брони. Ребяческое самолюбие подзадоривает Мари. Какой удар, если бы ее французская свекровь в один прекрасный день, взглянув на неудавшийся омлет, спросила бы, чему же можно научить варшавских девушек? Мари читает, перечитывает поваренную книгу, добросовестно делает на полях отметки, описывая в строго научных терминах свои опыты, провалы и удачи.

Мало-помалу она набирается хозяйственной премудрости. Газовый шкаф, несколько раз превращавший жаркое в уголь, теперь понял свои обязанности. Перед уходом Мари регулирует пламя с точностью физика, затем, окинув тревожным взглядом доверенные огню кастрюли, запирает входную дверь, скатывается с лестницы и догоняет мужа, чтобы идти с ним вместе в институт. А через четверть часа, склонясь над приборами другого вида, она так же старательно отрегулирует высоту пламени лабораторной горелки. Восемь часов на научные исследования, три на домашние дела.

Вечером Мари Кюри садится у дощатого стола и самозабвенно готовится к конкурсу на звание преподавателя. По другую сторону лампы Пьер, наклонив голову, составляет программу своего нового курса в Школе физики. Временами, почувствовав на себе его взгляд, Мари поднимает глаза. Любящие друг друга мужчина и женщина обмениваются улыбкой. До двух-трех часов ночи еще светится огонь у них в квартире, слышится нежное пианиссимо в шорохе переворачиваемых страниц и торопливого пера.

В конкурсе на звание преподавателя средней школы Мари заняла первое место. На втором году замужней жизни мадам Кюри родила девочку и назвала ее Ирен. Мари даже не вскрикнула, только стиснула зубы, когда давала жизнь новому существу. Мысль о выборе между семьей и ученой карьерой даже не приходила ей в голову. Она решила действовать на всех фронтах: любви, материнства и науки, — ничем не поступаясь. Страстное желание и воля обеспечили ей успех и тут и там. Она сама кормит дочку, ухаживает за ней, трудится в лаборатории и пишет работу о магнитных свойствах закаленных сталей.

Здоровье Мари ухудшилось со времени беременности. Казимеж Длусский говорит о туберкулезном очаге в левом легком. Встревоженный опасной наследственностью Мари, мать которой умерла от чахотки, он советует ей провести несколько месяцев в санатории. Но упрямица наотрез отказывается последовать совету. У нее много других забот! Лаборатория, муж, дом, дочь. В итоге у молодой женщины по линии науки в 1897 году два диплома, звание преподавателя и работа по изучению магнитных свойств закаленных сталей». (Е. Кюри)

Что и говорить, для Х1Х века деятельность молодой Марии Кюри — явление необычнейшее. По тем временам женщины светского круга крайне редко переступали порог своих увеселений, домашних дел, не обремененных хозяйственными работами, музицирования, вышивания; женщины же из простонародья надрывались с раннего утра до глубокой ночи на тяжких, но безхитростных работах и в обездоленных домах. Однообразна была жизнь и тех и других. Но буквально пару десятилетий спустя, во многом благодаря Первой Мировой войне, которая безжалостно пожрала мужчин, женщины вышли, так сказать, на работу — человечеству же надо было продолжать жить.

Тотчас изменилась мода — она стала строже: приподнялись подолы юбок, обнажились щиколотки женских ножек, но совсем не в угоду мужчин — просто работать, путаясь в длинном подоле было крайне неудобно.

Пионерками в эмансипации оказались те, кто не удовлетворился одним лишь домашним очагом, оторвался от пялец, начал пробиваться в университеты, хотя у большинства мужчин от таких их действий волосы становились на голове дыбом: «Как это? Женщина будет изучать науки? Да у нее просто мозг для этого не приспособлен». Оказался еще как приспособлен. Сегодня большинство представительниц прекрасного пола оставаясь не менее прекрасным, успевает жить именно так, как жила молодая Мари Кюри, удивлявшее этой своей жизнью окружающих. Сейчас бы никто не стал этому удивляться. Напротив. Более того, такая разнообразная жизнь не уничтожает, а украшает женщину. Это в самом начале эмансипации женщин с успехом доказала Мария Кюри.

«Ее борьба, ее победы изменили Мари физически, преобразили даже само лицо. Нельзя без трогательного чувства смотреть на ее фотографию в тридцатилетнем возрасте. Крепкая, слегка приземистая девушка стала каким-то нематериальным существом. Хочется сказать: „Какая обольстительная, интересная, хорошенькая женщина!“» Но не решаешься, взглянув на этот огромный лоб и потусторонний взгляд.

Мадам Кюри собралась на свидание со славой и навела красоту…

Она решила встать на следующую ступень в поступательном развитии своей карьеры — защитить докторскую диссертацию. Пьер в этом деле играет большую роль. Он физик, руководитель лаборатории, где работает Мари, он гораздо опытнее ее как ученый, и он поддерживает свою жену-подмастерье всей душой.

Какая же научная тема увлекла ученых супругов? После открытия Рентгеном Х-лучей Анри Пуанкаре решил исследовать, не подобны ли Х-лучам Рентгена и те лучи, какие исходят от флуоресцирующих тел под влиянием света. Увлеченный такой же задачей, Анри Беккерель исследовал соли урана. Но вместо ожидаемого явления он обнаружил другое, совершенно отличное и необъяснимое: соли урана самопроизвольно, без предварительного воздействия на них света, испускали лучи неизвестного происхождения. Содержащее уран вещество, положенное на фотографическую пластинку, обернутую в черную бумагу, воздействовало на пластинку сквозь бумагу. Подобно Х-лучам и «урановые» лучи разряжали электроскоп, превращая окружающий воздух в проводник.

Анри Беккерель убедился, что эти свойства не зависели от

предварительного облучения, а неизменно проявлялись и тогда, когда содержащее уран вещество выдерживали долго в темноте. Он открыл то самое явление, которое впоследствии получит от Мари Кюри наименование «радиоактивность». Но происхождение этого излучения оставалось загадкой. Лучи Беккереля в высшей степени интригуют чету Кюри. Откуда возникает эта, хотя и минимальная, энергия в виде излучения? Какова природа этих излучений? Какая замечательная тема для научного исследования, для диссертации на степень доктора! Этот предмет соблазняет Мари, в особенности потому, что поле исследования — еще целина: эти новейшие работы в европейских лабораториях пока никем не изучались.

После нескольких недель исследований получен первый результат: Мари устанавливает, что интенсивность таинственного излучения пропорциональна количеству урана в исследуемых образцах, что излучение может быть измерено совершенно точно, что на него не влияет ни состояние химических соединений урана, ни такие внешние воздействия, как освещенность или температура.

Чем ближе знакомится Мари с лучами, испускаемыми ураном, тем больше они ей представляются совершенно особенными, непонятными. Они ни на что не похожи. На них ничто не действует. Несмотря на очень слабую их интенсивность, в них есть какое-то собственное, совершенно отличное от других своеобразие.

Кандидатка на степень доктора прежде всего старается измерить ионизирующее действие лучей урана, иными словами — их способность превращать воздух в проводник электричества и разряжать электроскоп. Раздумывая над этой тайной, Мари нащупывает верный подход к ней и вскоре получает возможность утверждать, что непонятное излучение атомного происхождения. Она задает себе вопрос: данное явление до сих пор наблюдается только в уране, но доказывает ли это, что уран — единственный химический элемент, испускающий таинственные лучи? Почему бы и другим элементам не обладать таким же свойством? Может быть, то обстоятельство, что данные лучи были открыты прежде всего в уране, случайно и в представлении физиков они остались связанными с ним. Теперь надо поискать их и в других веществах.

Сказано — сделано! Бросив изучение урана, Мари принимается за исследование всех известных химических элементов. И результаты не заставили себя долго ждать. Соединения тория, как оказалось, излучают самопроизвольно лучи, подобные лучам урана и аналогичной интенсивности. Молодая ученая взглянула на дело правильно: данное явление оказывается свойством не одного урана, и этому свойству необходимо дать особое название. Мадам Кюри предложила назвать его «радиоактивностью», а уран и торий — «радиоэлементами».

Все явные возможности ею исследованы, исчерпаны, теперь она вступает в область неведомого, неисследованного. Она предвидит, что даст излучение минералов, или, лучше сказать, ей кажется, что она знает, какие будут получены результаты. Образцы, не содержащие урана или тория, окажутся полностью «неактивными». Другие же, содержащие уран или торий, будут радиоактивными.

Действительность оправдала ее предположения. Отбросив «неактивные» минералы, Мари принимается за другие и производит измерения их радиоактивности. И вдруг — полная неожиданность: радиоактивность, оказывается, гораздо значительнее, чем можно было ожидать, судя по количеству урана или тория в данных образцах!

«Какая-то ошибка в постановке опыта…» — думает молодая ученая, так как сомнение — первая, непременная реакция ученого при получении неожиданного результата. Мари тщательно заново производит измерения — и тот же результат. Десять, двадцать раз проверяет себя. В конце концов нельзя не покориться очевидным фактам: количество урана или тория в данных минералах никаким образом не объясняет такую исключительную интенсивность излучения. Что является причиной этой чрезвычайной, ненормальной радиоактивности? Остается единственное объяснение: вероятно, исследуемые минералы содержат в очень большом количестве некое вещество с гораздо большей радиоактивностью, чем торий и уран. Но что это за вещество? Ведь в предыдущих своих опытах Мари исследовала все известные химические элементы.

Молодая ученая дает уверенный ответ с той исключительной смелостью, какая свойственна только большим умам. Она высказывает дерзкую гипотезу: данные минералы, несомненно, содержат радиоактивное вещество, а само это вещество — еще неизвестный химический элемент, новый химический элемент!

Новый элемент! Гипотеза, чарующая, заманчивая, но… лишь гипотеза. Пока это радиоактивное вещество находится только в воображении Пьера и Мари. Но оно существует!

Исключительные минуты исключительной жизни. Об исследователе и его открытии профаны создают себе представление романтическое… и совершенно ложное. Самый «момент открытия» бывает не всегда. В работе ученого столько тонкостей, столько тяжелого труда, поэтому невозможно, чтобы уверенность в достигнутом успехе вдруг вспыхнула как молния и ослепила своим блеском. Мари перед своими приборами едва ли не сразу испытала упоение. Оно растянулось на несколько дней решающих усилий, подстегнутых надеждой на блестящую победу.

Так был сделан первый шаг к открытию радия.

Силой собственной гениальной интуиции Мари пришла к убеждению, что неведомое вещество должно существовать. Она приказывает ему быть. Но требуется раскрыть его инкогнито. Гипотезу надо проверить опытом, выделить это вещество. Надо иметь возможность открыто заявить: «Оно есть. Я видела его».

Пьер Кюри с горячим участием следил за успешными опытами своей жены. Не вмешиваясь в саму работу, он часто помогает Мари советами и замечаниями. Учитывая поразительный характер уже достигнутого, Пьер Кюри решает оставить временно свою работу над кристаллами и принять участие в стараниях Мари обнаружить новый элемент. 1898 год. Он присоединился к работам Мари. Теперь боевые силы удвоились. В сырой мастерской два мозга и четыре руки ищут неведомый химический элемент. И с этих пор в творчестве супругов нельзя будет различить вклад каждого из них. Их совместная работа продлится восемь лет. Их опыты указывают на то, что существуют два новых элемента. Они уже могут заявить об открытии одного из них.

— Ты должна придумать «ему» имя! — сказал Пьер жене.

Бывшая панна Склодовская с минуту раздумывает. Перенесясь душою к своей родине, она робко предлагает:

— Не назвать ли нам его «полонием»?

Вскоре Мария уведомляет научное общество о существовании в составе уранита второго радиоактивного химического элемента — радия.

Теперь цель супругов Кюри — добыть радий и полоний в чистом виде. В тех наиболее радиоактивных продуктах, какие добыли эти ученые, оба вещества представлены только неуловимыми следами. Чтобы выделить новые элементы, предстояло обработать большие количества сырья.

Необходимо его закупить и оплатить перевозку до Парижа. Пьер и Мари позаимствуют нужную сумму из своих весьма скромных сбережений. Они не так наивны, чтобы просить эти средства у правительства. Хотя оба физика находились на верном пути к огромному открытию, но, если бы они обратились к университету или правительству с просьбой о вспомоществовании на покупку отходов от переработки урановой руды, им рассмеялись бы в глаза. Место для работы им предоставили буквально в сарае. У этого сарая имелось свое никем не оспоримое преимущество: он был так плох, так мало соблазнителен, что никто и не подумал возражать против передачи его в полное распоряжение Кюри.

И вот наконец-то однажды утром большая конная повозка, вроде тех, что развозят уголь, остановилась на улице Ломон, перед Школой физики. Об этом известили Пьера и Мари. Без шляп, в лабораторных фартуках они бегут на улицу. Пьер сохраняет обычное спокойствие, но Мари, увидев рабочих, выгружающих мешки, не может скрыть свою радость. Это же урановая руда, ее урановая руда! Лихорадочно волнуясь от любопытства и нетерпения, Мари не в состоянии ждать, ей хочется сейчас же вскрыть какой-нибудь мешок и взглянуть на свое сокровище. Разрезает бечеву и расправляет грубую мешковину. Запускает руки в бурый, тусклый минерал с примесью хвойных игл.

Вот где таится радий! Вот откуда будет извлекать его Мари, хотя бы ей пришлось переработать гору этого вещества, похожего на дорожную пыль.

Мария Склодовская прожила самые упоительные времена своего студенчества в мансарде. Мари Кюри предстоит вновь пережить много чудесных радостей в полуразрушенном сарае. Странная повторяемость обстоятельств, когда суровое и утонченное счастье — наверно, не испытанное ни одной женщиной до Мари — оба раза выбирает для себя самое жалкое убранство. Выходит, не в нем дело.

Их сарай абсолютно образцовый по отсутствию удобств. Летом из-за стеклянной крыши в нем жарко, как в теплице. Зимой не знаешь, что лучше — дождь или мороз. Если дождь, то водяные капли с мягким, но раздражающим стуком падают на пол, на рабочие столы, на разные места, отмеченные физиками, чтобы не ставить там аппаратуру. Если мороз, то мерзнешь сам. А помочь нечем. Печка, даже раскаленная докрасна, одно разочарование. Подходишь к ней вплотную, немного согреваешься, но чуть отойдешь, как попадаешь в зону обледенения.

Мари и Пьеру необходимо привыкать к жестоким внешним климатическим условиям: из-за отсутствия в числе прочего необходимого оборудования — тяги для вывода наружу вредных газов — большинство процессов обработки надо осуществлять под открытым небом, во дворе. Стоит разразиться ливню, и физики спешно переносят аппаратуру опять в сарай. А чтобы продолжать работу и не задыхаться, они устраивают сквозняк, открывая дверь и окна.

Мария признавалась: «Этот период был для меня и моего мужа героической эпохой в нашей совместной жизни. Но как раз в этом дрянном, старом сарае протекли лучшие и счастливейшие годы нашей жизни, всецело посвященные работе. Нередко я готовила какую-нибудь пищу тут же, чтобы не прерывать ход особо важной операции. Иногда весь день я перемешивала кипящую массу железным шкворнем длиной почти в мой рост. Вечером валилась с ног от усталости.

Пьер стремится уточнить свойства радия, изучить новый металл. Мари продолжает обработку руд, чтобы получить чистые соли радия. При этом разделении труда она избрала мужскую долю, взяв на себя роль чернорабочего. В сарае — ее супруг, весь поглощенный постановкой тонких опытов, во дворе — Мари с развевающимися на ветру волосами, в старом, запыленном и сожженном кислотами фартуке, окруженная клубами дыма, разъедающего глаза и горло, и воплощающая в себе работу целого завода.

Радий упорно хранит свою тайну и не выражает ни малейшего желания знакомиться с людьми. Надо работать и работать над ним. Рабочие дни превращаются в месяцы, а месяцы в годы. Пьер и Мари не теряют мужества. Это вещество завораживало их своим сопротивлением. Он и она, соединенные нежной любовью и умственным влечением, созданы для той противоестественной жизни, какую вели в деревянном сарае.

Иногда Пьер и Мари оставляют на несколько минут свою аппаратуру и начинают мирно беседовать.

— Очень интересно, как «он» будет выглядеть, — говорит в один прекрасный день Мари с нетерпеливым любопытством девочки, которой обещана игрушка. — Пьер, ты каким представляешь его себе?

— Кто его знает… — спокойно отвечает физик. — Видишь ли, мне бы хотелось, чтобы у него был красивый цвет.

Дома после ужина Мари уступает себя маленькому четырехлетнему деспоту, усаживается у изголовья дочки и сидит в темноте, пока детский голосок не перейдет в ровное, спокойное дыхание. Только тогда она идет к Пьеру, уже проявляющему нетерпение. Несмотря на всю мягкость своего характера, он до такой степени привык к постоянному обществу жены, что малейшее отклонение от этого мешает ему спокойно думать. Стоит Мари чуть дольше задержаться, как он встретит ее горьким упреком: «Ты только и занята ребенком!»

В 1902 году, спустя сорок восемь месяцев с того дня, когда супруги Кюри заявили о вероятном существовании радия, Мари наконец одерживает победу. Ей удалось выделить один дециграмм чистого радия и установить его атомный вес, равный 225. Неверующим химикам — такие еще оставались — пришлось только склониться перед фактами и перед сверхчеловеческим упорством этой женщины. Теперь радий получил официальное признание.

Когда однажды вечером супруги вошли в свой сарай-лабораторию, Мари неожиданно сказала:

— Не зажигай свет. Помнишь день, когда ты сказал: «Мне бы хотелось, чтобы у радия был красивый цвет».

Действительность, несколько последних месяцев уже восхищавшая Мари и Пьера, превзошла все ожидания. У радия есть нечто другое, важнее, чем красивый цвет: он излучает свет! И среди темного сарая стеклянные сосудики с драгоценными частицами радия, расставленные, за отсутствием шкафов, просто на столах, сияют голубоватыми фосфоресцирующими силуэтами, как бы висящими во мраке.

Повседневная жизнь супругов не приносит столь радостных впечатлений. Дело в том, что их материальная база шатается из стороны в сторону. Пьеру приходится отдавать много драгоценного времени на преподавание, оплата за которое не покрывает самых скромных расходов. И вдруг совершенно неожиданное предложение… но не из Франции. Женевский университет с целью привлечь мужа и жену, стоявших, по его мнению, в первом ряду европейских ученых, решил сделать исключительный шаг. Декан факультета предлагает Пьеру Кюри кафедру физики, жалованье в десять тысяч франков в год, оплату квартиры и руководство лабораторией, причем «кредиты на нее будут увеличены по соглашению с профессором Кюри, и ему будут даны два ассистента. По рассмотрении наличных средств лаборатории набор физических инструментов будет пополнен». В той же лаборатории предоставлялось штатное место и Мари.

Судьба иной раз любит подшутить: она подносит вам то, что вы больше всего хотели получить… но в таком чуть измененном виде, что принятие делается невозможным. А не придется ли потерять несколько месяцев на переезд и подготовку к должности? Временно прекратить исследования радия, которые нелегко перенести в другое место? Отложить работы по выделению его в чистом виде? Все это слишком большие требования для двух ученых — ярых, одержимых. Тяжко вздыхая, Пьер Кюри пишет в Женеву письмо со всякими извинениями и благодарностями, отказываясь от кафедры.

Мари, желая принять участие в жизненных заботах, выставляет свою кандидатуру на место преподавательницы в Высшей нормальной школе для девиц в Севре, близ Версаля. От заместителя ректора она получает письменное уведомление о своем назначении. Оба супруга Кюри сидят над учебниками. Придумывают задачи, намечают курсовые работы. Сколько растраченных сил, сколько времени, потерянного для настоящей работы! Но что делать…

Набив портфель исправленными тетрадями своих учениц, Мари несколько раз в неделю ездит в Севр на трамвае, доводящем до отчаяния своей медлительностью, вдобавок приходится ждать его по получасу, стоя на тротуаре. Пьер бегает из одного учебного заведения в другое, чтобы экзаменовать бездарных физиков. Едва начнет он какой-нибудь опыт, как надо его бросать и снова бежать.

Для того чтобы занять вакантное место профессора, Пьер, скрипя сердцем, начинает хлопотать о нем, хотя сии действа совершенно не в характере ученого. В итоге должность достается другому, а Кюри предлагают орден Почетного легиона. Пьера Кюри возмущается. Ему кажется смешным, что человеку науки отказывают в средствах для работы, а в то же время предлагают как поощрение, как «хорошую отметку» эмалевый крестик на красной ленточке. Он пишет декану: «Прошу Вас, будьте любезны передать господину министру мою благодарность и уведомить его, что не имею никакой нужды в ордене, но весьма нуждаюсь в лаборатории».

Разрываясь на части между научными исследованиями и преподаванием, Пьер и Мари забывают о пище и о сне. «Нормальный» образ жизни, когда-то установленный самой Мари, ее достижения как поварихи и хозяйки дома — все забыто. Оба супруга слишком перенапрягают свои силы, доходя до истощения. Повторные приступы невыносимой боли в руках и ногах вынуждают Пьера лечь в постель. Мари держится нервным напряжением и пока не сдается; излечив своеобразным методом презрения и ежедневного нарушения режима туберкулез, вызывавший столько опасений у ее родных, Мари считает себя неуязвимой. Но в маленькой записной книжке, куда она заносит систематически свой вес, с каждой неделей цифры становятся все меньше. За четыре года работы в их сарае Мари похудела на семь килограммов. Друзья дома отмечают ее бледность и нездоровый вид.

Наступают горестные времена: умер отец Мари, умерла вторая дочка у Брони, Мари преждевременно выкинула ребенка. Только один раз вырывается у Пьера жалоба:

— А все-таки тяжелую жизнь избрали мы с тобой.

Мари пытается возразить ему, но ей не удается скрыть свою тоску. Если так приуныл даже Пьер, разве это не значит, что уходят его силы? Уж не болен ли он какой-нибудь страшной, неизлечимой болезнью? А сможет ли она сама преодолеть ужасную усталость? Уже несколько месяцев, как мысли о смерти все больше овладевают ею.

— Пьер,.. если кого-нибудь из нас не станет… другой не должен

пережить его. Жить один без другого мы не можем. Правда?

Муж отрицательно покачивает головой. Эти слова, сказанные женщиной, притом влюбленной, забывшей о своем предназначении, полностью противоречат его убеждению, что ученый не имеет права покидать Науку — смысл его жизни. С минуту он вглядывается в удрученное, осунувшееся лицо Мари. Потом твердо произносит:

— Ты ошибаешься. Что бы ни случилось, хотя бы душа расставалась с телом, все равно надо работать.

Не все ли равно для науки, бедны ли, богаты ли, счастливы или несчастливы, здоровы или больны ее служители? Она знает, что они созданы искать и открывать и что до полного истощения своих сил они будут искать и находить. Ученый не в состоянии бороться со своим призванием. Даже в дни упадка физических и духовных сил ноги сами ведут его, как рок, в лабораторию. Поэтому не станем удивляться результатам работы Пьера и Мари за годы трудной жизни. Молодая наука о радиоактивности растет и расцветает, истощая мало-помалу чету физиков, давших ей жизнь.

И общество наконец замечает их подвиг. На торжественном собрании 10 декабря 1903 года Академия наук в Стокгольме публично объявляет, что Нобелевская премия по физике присуждается супругам Кюри за открытия в области радиоактивности. Никто из Кюри не присутствовал на заседании. От их имени французский посол принял из рук короля диплом и золотые медали. Пьер и Мари, плохо себя чувствуя и будучи перегруженными работой, уклонились от долгого пути среди зимы. Они отказываются от банкетов в их честь, отдают часть денег Броне, которая с супругом строит туберкулезный санаторий.

В это время скромная чета Кюри попадает под яростный обстрел журналистов и фотокорреспондентов. «Они признаются: „Популярность наградила нас всеми своими прелестями: журналисты доходили до того, что передавали разговор моей дочери с няней и описывали нашего черно-пегого кота. Кроме того, нам писали письма и посещали лично всякие эксцентричные личности и безвестные изобретатели. В большом количестве поступали просьбы помочь деньгами. Наконец, коллекционеры автографов, снобы, светские люди, иной раз даже ученые приходили навестить нас. Мы чувствуем, что тупеем от такого образа жизни“».

Мари сетует: «Все время суматоха. Люди, как только могут, мешают нам работать. Теперь я решила стать храброй и не принимаю никого, но все-таки мне мешают. Вместе с почетом и славой нарушилась вся наша жизнь. Один американец прислал письмо с просьбой, чтобы я разрешила ему назвать моим именем скаковую лошадь».

Вот она оборотная сторона медали под названием Слава.

Между тем жизнь продолжается в том же темпе. Только вот у четы Кюри силы уже не те. А тут еще тридцатишестилетняя Мария опять оказывается в положении будущей матери. Броня поспешила навестить сестру, а та ей неожиданно сказала:

— Зачем вводить мне в мир новое человеческое существо? Жизнь тяжка, бесплодна. Зачем наказывать ею невинных?..

Роды проходят трудно и долго. Наконец, 6 декабря 1904 года родится пухлый ребеночек с черными волосиками. Опять девочка: Ева». (Е. Кюри)

Этот маленький комочек вырастет, станет журналистом и напишет удивительную, полную любви и нежности книгу о своих родителях.

«Улыбки, движения новорожденной веселят мать. Ее умиляют очень маленькие дети. Так же, как после рождения Ирен, Мари заносит в серую тетрадку первые жесты, первые зубки Евы, и по мере развития ребенка улучшается и нервное состояние самой Мари. Оправившись благодаря вынужденному отдыху после родов, она вновь приобретает вкус к жизни. С прежним, забытым было удовольствием берется за лабораторную аппаратуру, а вскоре ее опять встречают любознательные ученицы в Севре. На одну минуту пошатнувшись, она снова наладила свой крепкий шаг.

В 1905 году Пьер Кюри выступает от себя и от имени своей жены перед Стокгольмской академией наук. Он говорит о последствиях открытия радия: в физике оно заменило основные представления, в химии породило смелые гипотезы об источнике той энергии, которая вызывает радиоактивные явления. В геологии и метеорологии оно дало ключ к явлениям, до сих по необъяснимым. Наконец, в биологии действие радия на раковые клетки дало положительные результаты. Радий обогатил Знание и послужил Благу. Но не может ли он служить и Злу?

— Можно себе представить и то, — говорил Пьер, — что в преступных руках радий способен быть очень опасным, и в связи с этим следует задать такой вопрос: является ли познание тайн природы выгодным для человечества, достаточно ли человечество созрело, чтобы извлекать из него только пользу, или же это познание для него вредоносно? В этом отношении очень характерен пример с открытиями Нобеля: мощные взрывчатые вещества дали возможность производить удивительные работы. Но они же оказываются страшным орудием разрушения в руках преступных властителей, которые вовлекают народы в войны.

Изредка чета Кюри выбирается в гости или в театр. Однажды вечером, перед выездом, Пьер с необычным вниманием вгляделся в силуэт Мари, в ее шею, в ее обнаженные и благородные руки. Какая-то тень грусти, сожаления пробежала по лицу этого согбенного наукой мужчины.

— Жаль… — тихо произнес он. — Как идут тебе наряды! — И со вздохом

добавил: — Но что поделаешь, у нас нет времени…

Четверг 19 апреля 1906 года собирается быть угрюмым. Все время идет дождь, мрачно. Супругам Кюри нельзя избежать встреч с апрельским ливнем, углубиться в работу. Пьеру необходимо присутствовать на завтраке в Обществе профессоров факультета естествознания, потом идти править корректуру к своему издателю, затем побывать в институте. Мари надо сделать несколько концов по городу. В утренней суете супруги едва успели повидаться.

Раскрывает большой зонтик и под проливным дождем Пьер идет по улице, шумной от криков извозчиков и лязганья трамваев. Какое столпотворение на этой улице, втиснутой в старый Париж! Экипажи едва могут разминуться, а для множества пешеходов в этот послеполуденный час тротуар становится чересчур узок. Пьер инстинктивно ищет свободное место для прохода. Неровной поступью человека, занятого какой-то мыслью, он идет то по каменной обочине тротуара, то по самой мостовой. Взгляд сосредоточен, лицо серьезно: о чем он думает? О каком-нибудь опыте на предстоящей лекции?

Уже несколько минут он шествует по асфальту мостовой позади закрытого фиакра. На скрещении улицы и набережной шум особенно силен. Трамвай, идущий к площади Согласия, только что прошел по набережной. Перерезая ему путь, тяжелая грузовая фура спускается с моста. Пьер намеревается пересечь мостовую и добраться до тротуара на другой стороне улицы. Со свойственной рассеянным людям неожиданностью движений он вдруг выходит из-за фиакра, который загораживает ему горизонт своим четырехугольным ящиком, делает несколько шагов влево и наталкивается на одну из лошадей грузовой фуры, пересекающей в эту секунду путь фиакру. Пространство между двумя экипажами сокращается с головокружительной быстротой. Пьер, застигнутый врасплох, делает неуклюжую попытку повиснуть на груди у лошади; лошадь поднимается на дыбы, подошвы ученого скользят по мокрой мостовой. Крик двадцати голосов сливается в один вопль ужаса. Пьер падает под копыта лошади. Прохожие кричат: «Остановите! Остановите!» Кучер натягивает вожжи… напрасно: лошади продолжают бежать.

Пьер лежит на земле, живой, невредимый. Он не кричит и не шевелится. Копыта даже не задели его тела, лежавшего между ногами лошадей; благополучно миновали его и два передних колеса. Возможно чудо. Но громадная махина, увлеченная шестью тоннами своего веса, проезжает еще несколько метров. Заднее левое колесо наталкивается на какое-то слабое препятствие и сокрушает его на ходу. Это голова Пьера…

Так нестерпимо-непереносимое горе постучалось в дом Мари.

Было бы банально, даже пошло доказывать, что внезапная катастрофа может навсегда изменить человека. Тем не менее решающее влияние этой трагедии на характер моей матери, на ее судьбу и на судьбу ее детей нельзя обойти молчанием. Мари Кюри не просто превратилась из счастливой женщины в неутешную вдову. Переворот гораздо глубже. Внутренняя смута, терзавшая ее в эти минуты, несказанный ужас безумных переживаний были слишком жгучи, чтобы выражать их в жалобах и откровенных излияниях. С того момента, как два слова: «Пьер умер» — дошли до ее сознания, покров одиночества и тайны навсегда лег на ее плечи. В этот апрельский день мадам Кюри стала не только вдовой, но и одиноким, несчастным человеком.

Одна мысль все время терзала ее: «…Пьер, мой Пьер, ты лежишь там, как будто раненый с забинтованной головой, забывшийся сном. Лицо твое кротко, ясно, но, погрузившись в сон, ты уже не можешь пробудиться. Те губы, которые я называла вкусными, стали бескровны, бледны. Твоих волос не видно, они начинаются там, где рана, а справа, ниже лба, виден осколок кости. О! Как тебе было больно, сколько лилось из тебя крови, твоя одежда вся залита кровью. Какой страшный удар обрушился на твою бедную голову, которую я гладила так часто, держа в своих руках. Я целовала твои глаза, а ты закрывал веки, чтобы я могла их целовать, и привычным движением поворачивал ко мне голову…

Мы положили тебя в гроб, и я поддерживала твою голову, когда тебя переносили. Мы целовали твое холодное лицо последним поцелуем. Я положила тебе в гроб несколько барвинков из нашего сада и маленький портрет той, кого ты звал «милой разумной студенткой» и так любил. Этот портрет будет с тобой в могиле, портрет той женщины, которая имела счастье понравиться тебе настолько, что, повидав ее лишь несколько раз, ты не колеблясь предложил ей разделить с тобой жизнь. Ты часто говорил мне, что это был единственный случай в твоей жизни, когда ты действовал без всяких колебаний, с полной уверенностью, что поступаешь хорошо. Милый Пьер, мне думается, ты не ошибся. Мы были созданы, чтобы жить вместе, и наш брак должен был осуществиться.

Гроб заколочен, и я тебя не вижу. Я не позволяю накрывать его ужасной черной тряпкой. Я покрываю его цветами и сажусь рядом. А потом все кончено, Пьер спит в земле последним сном, это конец всему, всему, всему…

Мари потеряла любимого. Мир потерял великого ученого.

На следующий же день после похорон французское правительство предложило дать вдове и ее детям национальную пенсию, но она отказалась наотрез: «Я не хочу пенсии. Я еще достаточно молода, чтобы заработать на жизнь себе и моим детям». В окрепшем голосе впервые прозвучало слабое эхо былого мужества. Профессор, исследователь, преподаватель Мария Кюри растит и воспитывает своих дочек, принимает радости жизни и ее горести, среди которых не последнее место занимает всегдашняя зависть к выдающимся людям. Эта хрупкая женщина выдерживает все.

Летом 1913 года Мари пробует свои силы и, надев на спину рюкзак, путешествует пешком по Альпам. Ее сопровождают дочери с гувернанткой, а также известный физик Альберт Эйнштейн с сыном. Тесные дружеские узы уже несколько лет связывают двух гениальных ученых — мадам Кюри и Эйнштейна. Они в восторге друг от друга, между ними верная искренняя дружба, они оба любят вести нескончаемые беседы по теоретическим вопросам физики то по-французски, то по-немецки.

В авангарде шествия резвятся дети, совершающие это путешествие с огромным удовольствием. Следом шествует вдохновенный, словоохотливый Эйнштейн и излагает спутнице свои заветные теории, которые Мари с ее исключительным математическим складом ума, одна из немногих в Европе, способна понимать.

Ирен и Ева иногда ловят на лету отдельные фразы, которые им кажутся немного странными. Эйнштейн, занятый своими мыслями, незаметно для себя перепрыгивает через трещины, взбирается на отвесные скалы. Вдруг он останавливается, хватает Мари за руку и восклицает:

— Вы понимаете, мадам, мне просто необходимо знать, что происходит с пассажиром в лифте, если лифт падает вниз…

Такая трогательная озабоченность переживаниями пассажира вызывает безумный смех у юного поколения, не подозревающего, что это воображаемое падение лифта иллюстрирует теорию относительности!

Во Франции Мари Кюри в зените своей славы. Для нее строится Институт радия на улице Пьера Кюри. У нее множество наград.

1914 год. Первая Мировая война врывается в жизнь людей. Сколько убитых, раненых. Раненым необходима помощь. Как известно, Х-лучи, открытые Рентгеном, позволяют исследовать, не прибегая к вскрытию, внутренность человека, «увидеть» и сфотографировать его кости и органы. Но во Франции имелось еще очень мало рентгеновских аппаратов. «Это ли роскошь — волшебный прибор, позволяющий точно определить местонахождение засевшей в ране пули или осколка снаряда?». — решает Мария Кюри. Она никогда не работала с рентгеновскими лучами, но в Сорбонне каждый год посвящала им несколько лекций. Свободно переключив свои научные познания, Мари предвидит, чего потребует эта ужасная бойня: нужно без промедления создавать одну рентгеновскую установку за другой…

Произведя разведку, она бросается вперед. За несколько часов составлена опись аппаратов, имеющихся в лабораториях университета, включая и свой собственный, и опрошены все конструкторы. Все пригодное рентгеновское оборудование собрано и затем распределено по госпиталям Парижского округа. Для обслуживания аппаратов завербованы добровольцы из профессоров, инженеров, ученых.

Но как оказывать помощь раненым, которые с ужасающей быстротой стекаются в еще не оборудованные для рентгеноскопии полевые госпитали? Некоторые из них не имеют даже источника электроэнергии для питания рентгеновских аппаратов… Мадам Кюри нашла выход. На средства Союза женщин Франции она создает первый «радиологический автомобиль». В обыкновенном автомобиле Мари размещает рентгеновский аппарат и динамо, которое приводится в действие автомобильным мотором и дает необходимый ток. Уже с августа 1914 года эта передвижная станция объезжает госпиталь за госпиталем. Потом этих станций становится больше.

История военной радиологии дает разительный пример неожиданного размаха, который может получить в определенных условиях практическое приложение чисто научных открытий. В довоенное время Х-лучи имели весьма ограниченное применение. Великая катастрофа, разразившаяся над человечеством, вызвала такое страшное количество человеческих жертв, что появилось горячее желание спасти все, что только можно, и употребить для этого все средства, способные сберечь и защитить человеческие жизни.

Если бы в 1918 году Марию Кюри представили к награде «За военные заслуги», это был бы единственный орден, который она бы приняла. Ее избавили от необходимости поступиться своими правилами. Многие «дамы» получили знаки отличия, орденские розетки… моя мать — ничего. Несколько недель спустя роль, сыгранная ею в великой трагедии, изгладилась у всех из памяти. И, несмотря на ее исключительные заслуги, никто не подумал приколоть солдатский крестик к платью мадам Кюри.

Мир снова обрел покой. Мари с горячим нетерпением ждала минуты, когда здание института на улице Пьера Кюри наполнится рабочим гулом. Продолжается жизнь, продолжается работа. Мари много путешествует. Ее приглашают правительства и научные общества всего мира. Ее дочери стали достойными людьми. Ирен вместе с матерью занимается радиологическими исследованиями.

Но жизнь всегда подходит к концу. Мадам Кюри нередко заговаривает о своей смерти. Внешне спокойно обсуждает это непреложное событие и представляет себе реальные его последствия. «Меня беспокоит судьба Института радия после того, как меня уже не будет». Она работает с большой поспешностью и с присущей ей неосторожностью. В отношении себя самой не соблюдает мер безопасности, которые строго предписывает своим ученикам: трогать пробирки с радиоактивными веществами только пинцетом, не прикасаться к не изолированным пробиркам, пользоваться свинцовыми щитами во избежание вредных облучение. Она, конечно, позволяет исследовать кровь и у себя, так как это общее правило в Институте радия.

Формула состава ее крови отклоняется от нормы. Неудивительно! Уже тридцать лет Мари Кюри имеет дело с радием, вдыхает его эманацию. На протяжении четырех военных лет она подвергалась опасным излучениям рентгеновских аппаратов. Небольшое изменение состава крови, неприятная болезненность в кистях рук, обожженных радием, то сохнущих, то мокнущих, в конце концов уж не такое жестокое наказание за столь рискованные действия!

Но приходят последние дни. Во время агонии Мария тихо стонет от боли и с удивлением жалуется в полубреду: «Я не могу ничего выразить… Я отсутствую…» Она очень пристально вглядывается в чашку с чаем и, пытаясь мешать его ложкой, впрочем, не ложкой, а как бы шпателем, спрашивает:

— Это приготовлено из радия или мезотория?

Мари отошла от людей. И навсегда присоединилась к тем любимым вещам, которым посвятила свою жизнь.

В пятницу 6 июля 1934 года, в полдень, мадам Кюри переселяется в жилище мертвых — скромно, без пышных проводов, без надгробных речей политических и государственных деятелей. Гроб Мари поставили на гроб Пьера Кюри. Броня и Юзеф бросили в могилу горсть польской земли. На могильном памятнике прибавилась надпись: «Мари Кюри-Склодовская. 1867—1934». (Е. Кюри)

Мария Кюри была первой женщиной единственным дважды лауреатом Нобелевской премии Она и ее муж Пьер Кюри, ее дочь Ирен и ее муж Фредерик Жолио-Кюри — две супружеские пары, которые внесли неоценимый вклад в науку. В 1903 году старшее поколение этой семьи получает Нобелевскую премию за открытие явления радиоактивности, а через тридцать два года их дочь вместе со своим мужем тоже получают Нобелевскую премию за исследования в той же области. Они принесли себя в жертву науки — умерли от лучевой болезни. Их можно было бы формально отнести к разряду ее мучеников, но это было бы неверно. Они были яркими энтузиастами науки, счастливыми ее сподвижниками.

Славные братья Гонгуры высказали весьма своеобразную мысль по поводу стремительного развития науки: “С каждым днем наука все больше съедает бога: Юпитера-то в лейденскую банку запрятали!”