Появление сверхдержавы на арене Древнего Мира. Кровавая аграрная реформа братьев Гракхов.


</p> <p>Появление сверхдержавы на арене Древнего Мира. Кровавая аграрная реформа братьев Гракхов.</p> <p>

Древний Рим, датой основания которого считается 753 год до нашей эры к 146 году до нашей эры превратился из небольшой деревушки в мировую державу. Такого ошеломляюще стремительного, огромного по масштабам и продолжительного по владению захвата земель античный мир еще не знал.

Завоеванные страны обращались в римские провинции. Но не следует думать, что лишь доблесть солдат и сила оружия позволили победить Риму. Если бы не его мудрая политика, огромная держава быстро бы распалась. С ней случилось бы то же самое, что случилось с державой Александра Македонского. Римляне пошли иным путем, а именно путем практической выгоды. Выборные консулы и сенат искали и находили наилучшие формы существования с побежденными народами. Побежденные же народы видели, что, с одной стороны, они облагались разумным налогом, который не затягивал туго петлю на их шее, с другой – находятся под охраной могущественного государства. А это выгодно. В бушующем Древнем Мире не один враг нападет, так другой. Сие прописная истина.

Добытые римлянами в блистательных победах, — если победы в захватнических войнах можно назвать «блистательными», — богатства и рабы текли в державу нескончаемым потоком. Завоеватели поняли на собственном опыте, что такое роскошь, почувствовали к ней вкус и расставаться с нею не собирались. Теперь вряд ли у кого-нибудь повернулся бы язык сказать, что они все-де мол едят с одного затрапезного серебряного сервиза. Нет, появились уже и те, кто мог позволить себе отведать яств и с золотого. Наступило время, когда древние римляне кинулись в судорожную погоню за богатством, догнать которое невозможно, ибо ему нет предела.

Более всех обогатились полководцы, привозившие с полей сражений нескончаемые обозы с драгоценными вещами. В их честь сенат давал право на триумф – торжественный проезд полководца на колеснице по главным улицам города. Следом шло войско и солдаты провозглашали полководца императором, что по латыни означало не просто победитель, а повелитель. Народ ликовал. Римлянки в тайне надеялись стать наперсницами героя.

Отнюдь не меньшего, а возможно и большего обогащения достигали и наместники, назначенные Римом управлять подвластными территориями. Этих наместников просто можно было бы считать царями местного значения. Приношения, поклонения и почести они получали именно на этом уровне.

Основные обязанности по обустройству жизни имперского Рима отдали в руки рабов. Благо, их было несметное количество, и их повседневный изнурительный труд создавал древней Италии весьма пристойное существование. Самые тяжелые условия рабства доставались закоренелым преступникам и физически сильным мужчинам. В подземных рудниках они добывали руды драгоценных металлов. Эти руды шли непрерывным потоком, а изнуренных работой подземных рудокопателей пополняли новой свежей волной еще не надорвавшихся рабов.

В сельском хозяйстве условия были значительно лучше. Здесь работали физически крепкие рабы обоего пола с низким интеллектуальным уровнем.

Огромную лепту в дело построения Вечного города и других населенных пунктов Италии внесли рабы строительных специальностей. Они строили и дома, и храмы, и дороги и акведуки.

За любой провинностью подневольного труженика незамедлительно следовало наказание, соответствующее этой провинности. Розги были самыми пустяковым их них. А вот ременный бич и так называемая «треххвостка» – плеть с темя ремнями и узлами на ремнях, переплетенных иногда проволокой – это было уже серьезно и нестерпимо больно. Случалось, хозяин с замысловатыми причудами, заставлял одевать на шею раба двузубую вилку, и несчастный с этим грузом обходил ближайшие окрестности, громко рассказывая о своем проступке: «Я утащил со стола тарелку со свиной отбивной» или «Я пытался соблазнить одну хорошенькую девушку, которая приглянулась не только мне» и тому подобное. За более серьезные проступки: нападение на надсмотрщиков, подстрекательство к бунту заточали в карцер, подвешивали на всю ночь к кресту, или казнили, обычно распиная на кресте. Безумной казнью было сжигание живого человека в просмоленной одежде.

Совершенно по-иному римляне относились к рабам, имеющим в своих умелых руках какое-либо ремесло или в головах высокий интеллектуальный уровень. Ведь представителям огромной державы, успевшим научиться успешно воевать, необходимо было срочно обучаться мирным профессиям. И они отнюдь не гнушались набираться знаний у своих рабов.

Ремесленных мастерских было множество. В них изготовлялись разнообразные изумительные изделия, носящие национальный колорит того народа, которому принадлежал мастер, приложивший к ним руки и душу. Здесь из-под палки работали редко.

В художественных мастерских из-под палки вообще не работали. Творчество – занятие свободных людей. В подмастерьях у рабов были свободные граждане великого Рима. Кроме того, здесь раб мог надеяться, что со временем он получит не только благосостояние и свободу, хотя и не совсем полноправную, но и право на то, что его дети станут свободными гражданами Рима со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. Ни рудокоп, ни сельскохозяйственный рабочий, ни прислуга в доме о такой перспективе даже и не мечтали.

Многие представители знати, в связи с отсутствием собственной образованности, держали возле себя рабов-философов. «Один богач, Сабин, который никак не мог удержать в памяти имена Ахилла, Одиссея и Приама, желал, тем ни менее, иметь репутацию человека просвещенного; он решил выйти из этого затруднительного положения приобретением рабов, ученость которых принадлежала бы исключительно ему на правах собственности. Он купил себе раба, знавшего наизусть Гомера, другого раба, изучившего Гесиода, и еще девять, которые поделили между собой девять греческих лириков. За них было заплачено чрезвычайно дорого, что, впрочем, неудивительно: такого товара в наличности не оказалось и пришлось изготовить его по особому заказу. Снарядившись таким образом, Сабин держал своих ученых рабов за столом постоянно при себе; они подсказывали ему на ухо стихи, которые тот, иногда перевирая, цитировал в своих разговоров с собеседниками». (Валлон. Из сборника Поля Гиро)

Итак, рабы были повсюду: актеры на сцене, гладиаторы на арене, врачи у постели больного, учителя в классе, секретари в кабинетах хозяев, научные и литературные консультанты у своего рабовладельца. И почти всегда хозяева жизни не чувствовали своего превосходства над подневольными интеллектуальными рабами. Напротив, многие рабы, особенно греческого происхождения, относились к римлянам, как к жестоким, кровожадным и невежественным варварам. Собственно говоря, они таковыми и были.

Для греков совершенно непостижимы и неприемлемы страстные увлечения римлян грубыми, кровавыми зрелищами, такими как травля зверей, а тем более людей во время гладиаторских боев. Вот сраженный гладиатор.


Мутным оком
Глядит он вдаль, еще борясь с судьбой,
Сжимая меч в бессилии жестоком.
Слабея, каплет вязким черным соком,
Подобно первым каплям грозовым,
Из раны кровь. Уж он в краю далеком.
Уж он не раб. В тумане цирк пред ним,
Он слышит, как вопит и рукоплещет Рим, —
Не все ль равно! И смерть, и эти крики –
Все так ничтожно. Он в родном краю.
Вот отчий дом в объятьях повилики,
Шумит Дунай. Он видит всю семью,
Играющих детей, жену свою.
А он, отец их, пал под свист презренья,
Приконченный в бессмысленном бою! (Байрон)

После жуткого кровавого зрелища истерзанные трупы проигравших крючьями волокли с арены. То было истинное варварство, которого не случалось и в так называемых по тем временам варварских странах. Греки предпочитали в театре смотреть живых актеров, исполняющих трагедии, а не окровавленные клочки тел подневольных исполнителей.

Многие знатные римляне прекрасно понимали, сколь глубокую пропасть им надо преодолеть, чтобы хоть на йоту приблизиться к культуре Греции. Но они стремились к этому, раскрывали нараспашку свой разум и душу навстречу новым интеллектуальным открытиям и наслаждениям. Кроме того, им весьма широко приходилось раскрывать и свои кошельки, потому как для приобретения образованного раба хотя бы в качестве домашнего учителя, необходимо было потратить целое состояния. И они шли на эти немыслимые расходы. А греческие философы, риторы, грамматики и поэты обучали своих хозяев, прививали им благородный вкус и мудрое, достойное звания истинно порядочного человека отношение к жизни.

В некоторых семьях между хозяевами и рабами возникает дружба. Случалось, эта дружба оплачивались сторицей верными рабами. В дни часто возникающих смут «находились рабы, которые не только не поддавались соблазну и не доносили на своих господ, но даже сами прятали их и оберегали от преследований. Известны рассказы о рабах, которые вывели свою госпожу из взятого приступом города, притворившись, что ведут ее на казнь. Пускались и на такие хитрости как переодевание в одежды своих преследователей. Один раб, последовав за своим господином, спрятал его в пещере; когда возникла опасность, что их убежище будет открыто, раб убил первого попавшегося человека и выдал его за своего господина. Бывали и такие рабы, которые спасали своих господ ценой собственной жизни, меняясь с ними платьем». (Валлон. Из сборника Поля Гиро)

Но случаи братских отношений между господами и рабами были не столь часты. Не случайно в Древнем Риме существовала поговорка: «Сколько рабов, столько врагов». Тацит писал: «Теперь, когда в рабстве появились целые племена, из которых каждый имеет свои особые обычаи и своих богов, теперь ничем уж, кроме страха, не удержишь этого сброда в повиновении. При наказании, конечно, могут пострадать несколько невинных. Но ведь когда казнят десятого в отряде, за бежавшего с поля сражения, то разве не случается, что жребий падает и на храбреца? При всяком великом деле совершается некоторая несправедливость, но несчастья некоторых с избытком выкупаются благополучием всех». – То есть: цель оправдывает средства.

В большинстве своем римская знать была и не благородна и не милосердна. Преклонялись перед греческой культурой далеко не все. Были и такие, кто активно противостоял ее проникновению в недра непобедимой, воинственно-настроенной римской державы. Они страшились миролюбивых греческих представлений и понятий, боялись что смягчатся нравственные устои великих победителей, и тогда их высокочтимая стойкость и доблесть пошатнется, а того и гляди, совсем рухнет.

Одним из самых яростных противников проникновения греческой культуры в недра неоперившейся еще римской, был крупнейший политический деятель Катон Цензор Старший. Он упорно и методично, с фанатичностью маниакального маньяка преследовал представителей знати, увлекавшихся греческой культурой. Его имя до того набило оскомину, что впоследствии стало нарицательным, и хотя без определенной, ограниченной, нераспоявшейся цензуры прожить невозможно, должность цензора с тех пор вызывает отрицательное отношение.

Если бы таких Катонов Цензоров было больше, то, возможно, Древний Рим выглядел бы по-иному. Но их циничное мнение не победило, поэтому Рим сейчас выглядит именно так, а не иначе, то есть пропитан греческой культурой.

Заглянем же в него, побродим по его улицам, побываем в его домах. Первым бросалось в глаза то, что весь Рим пересекало несколько гигантских аркад, число ярусов которых доходило до четырех. По ним поступала в город прозрачная вода из горных источников.

С самого раннего утра поток людей стекался к форуму — главной площади города. К ней вели улицы, мощеные камнем, дабы жители отдаленных районов не приносили сюда на ногах грязи. По узким улицам часто проносились колесницы. Умение править ими искусно ценилось очень высоко. Стены многих домов были испещрены таинственными надписями, которые, как казалось римлянам, могли предохранить эти дома от пожаров.

Люди шли одетыми в белоснежные туники, в плохую же погоду они накидывали на себя плащи из плотной ткани. Штанов римские мужчины не признавали, потому как их носили лишь примитивные варвары, и римляне считали недостойным одевать их на себя.

Одни люди приходили к форуму, чтобы поклониться в храме статуям своих богов и обожествленных императоров. Они приносили с собой таблички, на которых написаны были всевозможные их пожелания и складывали их у ног любимого божества. Заодно они могли полюбоваться стенами, потолками и полами, украшенными разноцветными росписями и мозаиками.

Другие посещали правительственные учреждения, дабы разрешить там свои деловые проблемы, заглядывали в базилики, дабы совершить финансовые сделки. Спорные вопросы решались в суде. Здесь же можно было послушать ораторов, которые рассуждали на философские темы или освещали происходящие в окружающем мире события. Но больше всего народу стекалось на близлежащий к форуму рынок, где продавалось много разнообразной вкусной снеди и можно было послушать самые свежие новости и сплетни.

На рынок часто приводили для потехи необычных людей: слишком высоких или низких, родившихся без рук или без ног, одноглазых, трехглазых, с бесформенными головами, сиамских близнецов. Этих уродцев можно было купить для развлечения в доме.

В первые века нищенского детства жилище у римлян состояло лишь из одной комнаты, стены которой были выбелены известью и раскрашены разнообразными замысловатыми узорами. Комната эта носила название – атриум. В ней в первую очередь бросалось в глаза огромное брачное ложе, украшенное как можно роскошнее. Оно поднималось высоко над полом и взойти на него можно было только по лестнице.

Когда утехи на этом брачном ложе приносили свои плоды, оповещались все соседи, потому как на дверях дома вывешивались венки, если рождение ребенка было праздником для семьи. Если новорожденный был неугоден отцу семейства, его выбрасывали. И только в Ш веке это было объявлено преступлением. Сенека говорил о жестоком избавлении от детей, как о явлении естественном: «Мы топим детей, если они родились хилыми или уродцами». В случае бедности и многосемейности выбрасывали и здоровых детей. Малюток приносили обычно на овощной рынок и клали возле колонны. Они или погибали или становились рабами подобравшего.

Смертность от болезней была очень высокой, потому как врачи чаще прибегали к заговорам и суеверным обрядам, чем к действенным методам излечения. Плиний Старший обвиняет огулом всех врачей в шарлатанстве: «Они придумывают новинки, чтобы создать себе имя, и сразу же начинают торговать нашей жизнью. Потому на одном памятнике появилась мрачная надпись: „Я умер, потому что меня лечило много врачей“». И чем богаче был человек, тем больше врачей пестовало его, а посему у него было больше шансов побыстрее лечь под надгробный памятник.

У появившихся богатых людей очаг напоминал алтарь. Наверху была впадина для разведения огня, а снизу отверстие, через которое вытекали возлияния, кровь и сок приносимых жертв. Вокруг домашнего алтаря помещались духи – покровители рода. Они, как могли, старались оградить своих подопечных от всевозможных бед.

В последующие века в богатом доме устройство атриума осталось прежним, но семья здесь уже больше не жила. Вся ее жизнь сосредоточилась в перистиле – обширном открытом пространстве, окруженном со всех сторон портиками и колоннадой. Посередине находилось подобие сада с корзинами цветов, редкими кустами, с бассейнами, в которых привольно плескались невиданные рыбки. Вокруг колоннады было множество комнат: столовые, приспособленные для пиршеств в разные времена года. Летние залы часто не имели потолка и были украшены разного рода лианами, образовывающими прохладный зеленый навес.

Здесь были спальни как для дневного, так и ночного отдыха. Для лож предусматривались специальные ниши в стене. Перед спальней приютилась маленькая комнатка для раба, ухаживающего за своим господином и оберегающего его покой.

Залы для бесед, библиотеки, картинные галереи и ванные были непременными атрибутами богатого дома. Все гостевые залы со вкусом украшались статуями богов, бюстами муз и знаменитых писателей. Летом богатые люди жили на виллах – великолепных дворцах, насыщенных роскошью.

В городах люди среднего достатка стыдились нанимать квартиру, а на отдельный дом средств не хватало. Тогда их семьи объединялись и в складчину покупали дом, которым и владели сообща, занимая по одному этажу. Многоэтажные дома со сдаваемыми внаем квартирами назывались инсулой. С ростом численности населения вырастали ввысь и дома. И это было насущной необходимостью. Бедные люди снимали в многоэтажных домах каморки. Мебели у них практически не была. Как правило, они имели лишь одну тогу, которая на ночь заменяла им подушку.

И конечно же, кроме дворцов, храмов, жилых домов в городе было множество ремесленных мастерских, в которых изготовлялось все что угодно. Кузнецы, гончары, золотых дел мастера трудились весь световой день, а бывало, при срочном заказе, и при свете очага. Вот бойко мелькает уток ткацкого станка.


Ткется пурпурная ткань, которая ведала чаны
Тирские; тонки у ней, едва различимы оттенки.
Так, при дожде, от лучей преломленных возникшая, мощной
Радуга аркой встает и пространство небес украшает.
Рядом сияют на ней различных тысячи красок,
Самый же их переход ускользает от взора людского.
Вот вплетаются в ткань и тягучего золота нити,
И стародавних времен по ткани выводится повесть.
(Овидий)

Именно в одеяниях из столь богатых тканей римская знать отправлялась в бани-термы. Они были самым любимым местом. Здесь не столько мылись, сколько общались друг с другом. Термы были огромными пышно украшенными зданиями с бассейнами, гимнастическими залами, библиотеками. Сюда часто заглядывали писатели, поэты, философы, читали свои произведения, спорили, принимали похвалу или критические замечания.

Самыми известными термами были термы Каракаллы, сплошь облицованные мраморными плитами. Два Парфенона, поставленные один на другим, уместились бы под его крышей. В бронзовые переплеты огромных полукруглых окон были вставлены тонкие пластинки из полупрозрачного камня цвета слоновой кости. Благодаря этому термы освещались ровным золотистым светом, льющимся сквозь горячий сухой воздух. В зале круглой формы, как лепестки огромного цветка, располагались вокруг круглого бассейна ванны с горячей водой, а вдоль стен вырублены были ниши с мраморными ложами. Здесь рабы массировали и натирали ароматичными маслами возлежащих хозяев.

На окраине города повсюду были разбросаны «притоны – рассадники разнузданности и непотребства, где соревновались в наихудших пороках» (Тацит) небогатые римляне, но, случалось, сюда заглядывали и богатеи, перенасытившиеся роскошью.

На площадях по праздникам не умолкала музыка. Играли кифары, арфы, лиры, дудки, свирели, трубы, бубенцы. Трещали трещотки, которые задавали ритм танцорам, а они азартно подхватывали этот ритм и так отплясывали, что, бывало подвыпивши, неслись неведомо куда. На эти праздники приходили богатые люди, вернее их приносили сюда рабы в паланкинах, украшенных яркими занавесями с золотистой бахромой. Но больше всего собиралось бедняков, потому как здесь на заранее выданные железные жетоны выдавались в специальных кассах либо небольшие денежные суммы, либо новая одежда, либо еда. Кому что было нужно.

А нуждающихся хватало. В то время как полководцы с полей сражений везли обозы с драгоценностями, простые войны влачили раны и небольшие небогатые подарки в своих заплечных мешках. «Крестьяне роптали о том, что вне Рима они сражаются за свободу и римскую власть, а дома томятся в угнетении и в плену у сограждан, что свобода простого народа в большей безопасности на войне, чем в мирное время.

Общее недовольство, и без того усиливающееся, разожжено было зрелищем бедствий одного человека. Старик, весь в рубцах, отмеченный знаками бесчисленных бед, прибежал на форум. Покрыта грязью была его одежда, еще ужасней выглядело тело, истощенное, бледное и худое, а лицу его отросшая борода и космы придавали дикий вид. Но узнали его и в таком безобразном облике и говорили, что он командовал центурией, и, сострадая ему, наперебой восхваляли его военные подвиги; сам же он в свидетельство своих доблестей показывал, открыв грудь, шрамы, полученные в разных сражениях.

Спросили у него, отчего такой вид, отчего такой срам, он ответил, что поле его опустошено врагами, и не только урожай у него пропал, но и дом сгорел, и добро разграблено, и скот угнан, и в недобрый час потребовали от него налог, и вот сделался он должником. Долг, возросший от процентов, сначала лишил его отцова и дедова поля, потом остального имущества и, наконец, подобно заразе, въелся в само его тело; не просто в рабство увел его заимодавец, но в колодки, в застенок. И показал он свою спину, изуродованную следами недавних побоев». (Ливий)

Да, что и говорить – «лихая воинам-крестьянам досталась доля». Они, надолго покинувшие свои мелкие земельные наделы, возвращались в родной дом и видели его пришедшим в упадок без их хозяйского присмотра.


Нет теперь у них ни ларя, ни печки,
Ни раба, ни клопа, ни паутины,
Лишь отец есть и мачеха, которым
Камни дай – разжуют их и отлично.
Что ж дивиться? Ведь вы бодры, здоровы.
Переварите все и не боитесь
Ни пожара, ни кражи нечестивой,
Ни отравы лихой, ни разоренья, —
Словом, беды любые вам не страшны.
Ваше тело от стужи и от зноя,
И от голода до того иссохло,
Что давно уже стало тверже рога.
Что ж плохого тебе? Чем ты несчастлив?
Нету пота в тебе и нету слизи,
Нет слюны и в носу соплей зловредных, —
Чище чистого ты. Прибавь к тому же,
Что и зад у тебя солонки чище:
В год ты какаешь десять раз – не больше.
Кал твой тверже бобов и крепче гальки,
Можешь мять и тереть его руками –
Даже пальцев себе ты не измажешь.
Научись ты ценить такое счастье,
И не смей презирать все эти блага,
И привычку оставь по сто сестерций
Всюду клянчить: и так ты счастлив вечно.

Не правда ли, мой дорогой читатель, ты несколько ошарашен этим грубоватым стихом древнеримского поэта Гая Катулла. Но мы с тобой в Древнем Риме, в стране людей лихих, отчаянных. И поэты здесь встречаются подстать своему народу. Но зато какие хлесткие строки! Какая отповедь мающимся ожирением тела и души!

Аппиан в иных выражениях описывает процесс обезземеливания мелких землевладельцев: «Богачи, заняв большую часть земли, стали присоединять к своим наделам соседние участки бедных, частью скупая их за деньги, частью отнимая силой, так что, в конце концов, в их руках вместо небольших поместий оказались огромные латифундии. Таким образом могущественные люди чрезвычайно богатели», а бедные стремительно становились еще более бедными.

Многие крестьяне, оставшиеся не у дел и без каких-либо средств к существованию, подавались в города и жили там чем придется, вплоть до попрошайничества. Другие становились рабами в собственной стране, за процветание которой проливали свою кровь. Были и такие, кто возмущался и пытался бунтовать.

Если правителей Рима устраивало такое положение вещей, то народный трибун Тиберий Гракх был возмущен до глубины души. Ему нестерпимо больно было видеть свой народ, закованный в рабские цепи, гонимый по дорогам родины под свист бичей наглых надсмотрщиков, униженный и просящий подаяние на всех перекрестках дорог.

И тогда Тиберий выступил в народном собрании с гневной речью. Он требовал пересмотра земельного вопроса: бессовестно разбогатевшие латифундисты должны вернуть отнятые у крестьян земли, а государство справедливо распределить их между обездоленными. Но кто же так просто, без сопротивления отдаст награбленное? Негодующие богатеи клеветали на Гракха как могли: они обвинили его в разжигании междоусобной бойни и уговорили трибуна Марка Октавия наложить вето на законопроект Тиберия.

Однако его эта подковерная борьба нечистоплотных политиков остановить не могла. Пользуясь тем же правом вето, он приостановил деятельность всех государственных учреждений до того дня, пока его проект не будет поставлен на голосование в народном собрании. При такой постановке вопроса прекратили работу все правительственные учреждения.

Рим кипел. Народ ликовал и криками одобрения поддерживал Тиберия. Римские богачи в знак протеста вышли на улицы в траурных одеждах. А где-то в закоулках власти уже готовилось покушение на защитника народа.

Настал день народного собрания. Это произошло в 133 году до нашей эры. Множество народу собралось на форуме. Казалось, приглушенный, настороженный, таящий в себе безудержную энергию разрушения гул, доносился отсюда и докатывается до самых отдаленных уголков Вечного города.

Тиберий на трибуне высоко поднял руку и сказал:

— Октавий! Спроси мнения граждан. И если римский народ лишит меня звания трибуна, я тотчас отправлюсь в свой дом и буду жить как простой гражданин.

Октавий стоял молча, набычившись. Он прекрасно понимал, что могло скрываться за этим приглушенным гулом. За ним скрывалась его смерть.

Тиберий продолжил:

— Народный трибун лицо священное и неприкосновенное, так как деятельность его посвящена народу и он призван защищать его интересы. Но если трибун, отвернувшись от народа, причиняет ему вред, препятствует его свободе, такой трибун сам себя отстраняет от должности, ибо не исполняет своего долга.

— Самому отстраниться от должности ради этих вонючих оборванцев, — прошипел Октавий. – Не дождешься.

Это шипение слышали лишь противники Тиберия, стоявшие рядом. Самого же Тиберия услышали все.

После его слов тревожный гул сменился возгласами ликования. Народ почувствовал силу своего защитника. А сенат почувствовал силу народа. Октавий с позором был отстранен. Аграрный вопрос принят. Передел земель назначен. Но срок исполнения этого передела оттягивался на неопределенный период. Зато срок покушения на Тиберия и его единомышленников обсуждался вполне конкретный. Тиберий конечно же прекрасно осознавал всю меру опасности, нависшей не только над ним, но и над его семьей. Пришло время, когда он вынужден был облачиться в траурные одежды и привести под защиту народа свою жену и своих детей.

Прения по аграрному вопросу продолжались. Однажды напряженная обстановка достигла такого нестерпимого накала, что собрание на площади перешло в бойню. Сила оказалась на стороне противников Гракха. Дело в том, что многим крестьянам все-таки удалось получить землю, и они уже трудились на ней. Те же, кто не имел еще своего надела, так сильно зависели от подачек знати, что не отважились встать на сторону немногочисленных защитников Тиберия. И они расступились перед разбушевавшимися представителями знати.

А те, напитанные до краев ненавистью, буквально рвали на клочки друзей Тиберия. Когда они добрались до него самого, то взрыв еще более жгучей ненависти обрушился на народного трибуна. И даже уже погибший Тиберий не мог остановить жадных до гнусностей рук. Над его телом подло надругались те, кто не хотел отдать и грамма своей земли. Позже сторонники Тиберия были беспощадно казнены.

Каково же было перенести столь ужасную утрату брату Тиберия Гаю? В это время ему шел двадцать первый год. Юноша раньше срока стал настоящим мужчиной. Гай Гракх готовился к вступлению в борьбу, которая так жестоко была оборвана у его брата. Он изучал политику, ораторское искусство, законодательство — и не напрасно. Когда в 123 году он выставил свою кандидатуру в народное собрание, народ возликовал и толпами начал стекаться в Рим. Площадь форума не смогла вместить всех желающих. Тогда их приняли крыши близстоящих домов. Знать применила все возможное, лишь бы не допустить до трибуны родного брата того, кто столь яростно боролся за справедливое отношение к крестьянам. И проиграла. В своей речи Гай Гракх произнес: «У диких зверей есть норы и логова, чтобы укрыться, но у тех, кто сражается и умирает за Италию, есть только свет и воздух».

В этот день Гай был избран народным трибуном.

И он стал истинно народным трибуном. С людьми разного ранга разговаривал приветливо и доверительно, не пресмыкался перед аристократами, многим крестьянам вернул их земельные наделы, а значит — вернул саму жизнь. По его инициативе были проложены в Италии прямые как стрела дороги, вымощенные камнем.

Но у сильных и благородных людей всегда найдутся могущественные враги, находящиеся по ту сторону благородства. Однажды они окружили Гая в священной роще. Положение безвыходное. Рядом был лишь один верный раб. Что может произойти – попадись живым в руки оголтелых живодеров, — понимали оба. И когда Гай сказал своему верному рабу: «Друзей у меня больше нет, а врагам я не хочу достаться живым», у того хоть и нестерпимо защемило сердце, хоть и дрогнула рука, но она не промахнулась, а нанесла мгновенный удар прямо в середину сердца мужественного борца.

А затем произошла гнуснейшая из гнусностей гнусность. Некий подонок принес на острие копья отрубленную голову Гая, заполненную свинцом, потому как за нее обещал столько золота, сколько она весит. Столько подонку и заплатили. Он пошел праздновать свою подлую победу. В это время воды Тибра устало нести трупы трех тысяч сторонников Гая Гракха.

А победивший народный трибун Опимий приказал построить храм Согласия. Но едва постройка была завершена на фронтоне появилась дерзкая надпись: «Нечестье воздвигло храм Согласию». И не ходили в этот храм простые, честные люди. Они приходили в те места, где погибли отважные братья, и в праздник урожая приносили на место гибели не розы и орхидеи, а первые колоски, сжатые ими на своих полях.

Так разрешение аграрного вопроса закончилось кровавой расправой. В очередной раз История преподала урок страшной Несправедливости: тот, кто прав – бесправен, тот, кто не прав – властвует.