Три королевские судьбы времен Средневековья: Екатерина Английская, Елизавета Английская и Мария Стюарт.


</p> <p>Три королевские судьбы времен Средневековья: Екатерина Английская, Елизавета Английская и Мария Стюарт.</p> <p>

Когда Генрих УШ, оставив пятерых жен, двое из которых лишились на плахе своих голов, встретил прекрасную женщину по имени Екатерина и возжелал на ней жениться, он уже тогда носил легендарное жуткое имя — «Синяя борода».

«Екатерина, предназначенная в шестые жены Генриха УШ, прекрасно понимала, что никогда не сможет отказаться от руки, предложенной ей королем. Надо было либо повиноваться приказу короля либо умереть. А ведь ей еще завидуют! Ее называют величайшей и могущественной женщиной во всей Англии! Да неужели никому не ясно, что она беднее и беспомощнее последней уличной нищенки, которая, по крайней мере, имеет право распоряжаться собой, как хочет.

Итак, Екатерина не смела выбирать сама, она должна принять королевскую руку или обречь себя смерти. А ведь ей не хотелось умирать, ей очень многого хотелось от жизни, но до сих пор она имела от нее крайне мало. Несчастное, безрадостное существование было тягостным ее уделом. Оно представляло собой цепь отречений и лишений, осыпавшихся цветов и печальных туманных образов.

Теперь она была отдана в жены королю, которого волновала только одна радость – радость найти еще одну жертву, на которой он мог бы удовлетворить свою кровожадность, муками которой он мог бы натешиться досыта и предсмертный стон которой мог бы с жадностью вдохнуть в себя.

В день бракосочетания Екатерина стояла в огромном зале. И вот дверь отворилась, и на пороге показался обер-гофмаршал с золотым посохом в руках.

— Его величество король! – торжественно прогремел его голос, наполнившим новую жену тайным ужасом.

Но она заставила себя улыбнуться и приблизилась к двери, чтобы встретить короля.

Послышался громовой грохот, по гладко выструганному полу зала покатился большой, посаженный на колеса стул, в который вместо лошадей были впряжены люди. С тонким льстивым умыслом этот стул был сделан в виде триумфального сидения древних победоносных римских цезарей, чтобы при прогулке по залам в этом экипаже доставлять королю приятную иллюзию, будто он совершает триумфальную поездку, и к трону цезарей его приковывает совсем не тяжесть его жирных членов. Король Генрих УШ охотно верил льстивому обману кресла и придворных, и, когда в залитом золотом зале видел в венецианских зеркалах свой образ отраженным тысячью изображений, он с удовольствием погружался в грезы триумфаторов и совершенно забывал, что такому стулу он обязан не величию подвигов, а грузностью своего тела.

Эта отвратительная горя мяса, целиком заполнявшая колоссальный стул, эта куча говядины, облаченная в пурпур, эта обрюзгшая, бесформенная фигура была Генрихом УШ, королем «счастливой Англии». Всякий раз, садясь за стол, он переставал быть величественным королем и ревнивым супругом, он прекращался в утонченного гастронома, страстного гурмана, и решение вопроса, удался ли паштет и достаточно ли тонок вкус у сазана, было для него гораздо важнее блага народа и процветания государства.

Но на его бесформенной груди была еще и голова, полная мрачными, гневными мыслями, а сердце томилось жаждой кровавых, зловещих зрелищ. Хотя необъятное тело и было приковано к стулу своей громоздкостью, однако его дух не отдыхал никогда и вечно хищным коршуном носился над головами подданных, чтобы наметить себе невинную голубку, на которую он мог бы броситься с когтями, выпить ее кровь и вырвать сердце, чтобы возложить его трепещущим и горячим на алтарь своего кровожадного бога.

Но вот стул короля остановился, и тонкая, трепещущая Екатерина со смеющимся лицом поспешила к нему, чтобы помочь своему царственному супругу сползти с кресла.

— Убирайтесь теперь с этим экипажем, убирайтесь все! – грубо выкрикнул он. – Мы хотим остаться наедине с этой юной прекрасной женщиной, которую господа епископы отдали сегодня нам в собственность.

Любишь ли ты меня, Кэт? – внезапно спросил король. – Скажи, Кэт, любишь ли ты меня?

Екатерина выдержала его взгляд и не отвела взора. Она чувствовала, что этот момент самый решающий, момент, который поможет сохранить ей жизнь, и это дало ей уверенность и твердость.

— Не знаю, — ответила она с улыбкой, очаровавшей короля, потому как в ней было столько пленительной кокетливой грации, столько утонченной стыдливости.

— Ты не знаешь этого? – удивился Генрих. – Ну, клянусь Божьей Матерью, первый раз в моей жизни женщина решается дать мне подобный ответ. Я люблю храбрость, так как редко встречаю ее в других. Ты видишь во мне Божьего мстителя, судью людей. Знай, короли носят пурпур не потому, что он красив и ярок, а потому что он красен, как кровь, и потому, что предвечное право королей – проливать кровь преступных подданных, чтобы человеческие прегрешения не оставались неотмщенными. Не правом миловать, а правом карать отличаются властители от других. На устах короля должен вечно дрожать Божий гром, и словно молния должен низвергаться гнев короля на главу виновного.

— Но ведь Господь — не только Бог гнева, но и Бог спасения и прощения, — сказала Екатерина.

— В том- то и заключается преимущество Бога перед королями, что он может давать место жалости и милосердию там, где мы, короли, можем только карать и казнить. Мы – карающие слуги своего Бога. Ведь должно же быть нечто, что делает Бога более великим и мощным, чем короли! Ах, поверь мне, Кэт, я был бы более кротким и склонным к прощению королем, если бы народ не был таким глупым и презренным животным: собакой, которая становится тем смирнее и ласковее, чем больше мы ее колотим.

Но что я вижу, Кэт? Ты дрожишь и на твоем милом личике исчезла лукавая улыбка? О, не бойся меня, Кэт! А теперь объясни, как это ты не знаешь, любишь ли меня или нет?

— Как же мне знать и называть каким-либо именем то, что совершенно мне незнакомо?

— А супруга, Кэт? Того человека, который был моим предшественником в обладании тобою, разве ты не любила?

— Супруга, за которого меня выдали замуж, я не любила, да это ему и не нужно было. Ему нужна была не женщина, а сиделка. Лорд дал мне свое имя, как дает отец своей дочери, и я была для него только дочерью, верной, послушной дочерью, которая ухаживала за ним вплоть до самой его смерти.

— Ну а после его смерти, дитя? Ведь с того дня протекли годы. Разве ты не разу не любила после смерти твоего мужа ни одного мужчину?

— О, я частенько плакала над собой в отчаянии от одиночества и холода моего существования. Мне так хотелось вскрыть мою грудь и поискать там, где же потерялось сердце, которое осталось холодным и равнодушным, и не выдавало мне горячим биением своего существования. О, ваше величество, я тосковала над собой, и в своей безумной торопливости уже роптала на небеса, лишившие меня прекрасной способности любить!

— Ну а сейчас, мой нежный голубок, — король порывисто прижал Екатерину к себе, — бьется ли сейчас твое сердечко?

— Да, ваше высочество, оно бьется. О, так бьется, словно хочет разораться.

— И у тебя никогда не было любовников?

— Никогда, ваше величество!

— Так неужели же должно исполниться счастливое чудо! Неужели же я женился не на вдове и сделал королевой чистую девушку? – воскликнул король. – О, ты краснеешь от стыда!.. Что за очаровательное зрелище!..

Королева Екатерина хотела жить, потому она была всему покорна. Она стала доброй женой королю. Пришло время, когда Екатерина смогла сказать ему:

— Призовите принцессу Елизавету обратно к вашему двору. Дозвольте, чтобы она всегда была около меня и разделила со мною мое счастье, мой блеск.

Король ответил не вдруг, но по его спокойному и улыбающемуся виду можно было догадаться, что просьба юной супруги не разгневала его. Что-то вроде умиления дрогнуло в его чертах, а глаза на минуту подернулись слезою.

— Благодарю тебя, ты бескорыстна и великодушна, а это очень редкое качество и я буду тебя ценить за него, — сказал Генрих.

Елизавета — дочь Анны Болейн стала жить при дворе. В один из дней печальная и замкнувшаяся сидела принцесса в своей комнате. Безутешным, блуждающим взором обводила она стены, и окружающая ее пустота причиняла ей двойное страдание, потому как свидетельствовала о ее заброшенности, о позоре, все еще не снятом с нее. Ведь при иных обстоятельствах этот день был бы для всего двора праздником, и все спешили бы принести ей свои поздравления.

Ведь сегодня был день рождения Елизаветы; четырнадцать лет назад она увидела свет. Дочь Анны Болейн! В этом-то и был весь секрет ее заброшенности. В этом-то и была причина того, что никто из придворных не вспомнил о ее рождении, потому что это было бы в то же время воспоминанием об Анне Болейн, о прекрасной и несчастной матери Елизаветы, которой пришлось поплатиться смертью за краткий миг величия и счастья…

Елизавета была принцессой, но не обладала правами, принадлежащими ей по происхождению от короля, потому что она была еще и дочерью женщины, с которой король развелся и которую он обезглавил. Принцесса была совсем юной и была осуждена на печальное отречение от всех радостей и наслаждений юности, а ее пламенное, страстное сердце было уговорено к вечному сну смерти. Ведь когда дофин Франции попросил ее руки, Генрих УШ ответил, что незаконнорожденная Елизавета недостойна быть женой принца крови. Вместе с тем, чтобы отпугнуть и других женихов, он объявил во всеуслышанье: никто из его подданных не должен осмеливаться покушаться на руку королевских дочерей, а тот смельчак, который решится пожелать взять ее в жены, будет наказан как государственный преступник.

Елизавета обречена остаться незамужней, а ведь она любила, она таила в себе одно только желание – стать женой графа Томаса Сеймура и переменить гордое звание принцессы на имя графини Сеймур. Обо всем этом Елизавета думала, сидя в своей одинокой комнате утром в день своего рождения, и покрасневшие от слез глаза, и болезненно вздрогнувшие губы свидетельствовали о том, сколько уже плакала она сегодня, сколько вообще выстрадала эта четырнадцатилетняя девушка.

Но она решила прогнать о себя тоскливые мысли. Она не хотела доставлять лишний повод для торжества дерзким и насмешливым придворным. Это была гордая, полная решимости душа; Елизавета лучше бы умерла, чем приняла от них знаки сочувствия. И принцесса решила работать, ведь работа – лучший бальзам от страданий. Она взялась за искусную вышивку, как вдруг послышался стук в дверь, и на пороге появилась Екатерина.

— Королева, — воскликнула Елизавета. – Вы приходите ко мне в такой ранний утренний час?

— А разве я должна ждать вечера, чтобы поздравить мою Елизавету с днем рождения и пожелать ей счастья? – спросила Екатерина. – Я принесла вам подарок.

Она нежно обняла падчерицу и протянула ей свиток. Елизавета развернула свиток, прочитала его, и радостное выражение осветило все ее лицо.

— Признана! Я признана! – воскликнула она. – Позор рождения снят с меня. Я теперь принцесса крови!

— И можете стать когда-нибудь королевой! – улыбаясь, сказала Екатерина.

— О! – воскликнула Елизавета. – Не это переполняет меня радостью. Я радуюсь тому, что с моего имени снят позор, и я могу теперь с гордостью произнести имя своей матери. О мама, моя мама! Твою прекрасную невинную голову положили на плаху, но теперь ты можешь спокойно спать в могиле, ибо она более уже не обесчещена! Анна Болейн была не любовницей, а супругой короля, и Елизавета – его законная дочь.

Просветленный дух моей матери, осени меня своей сенью и благослови дыханием своим! Мама, ты была со мной, когда я плакала и страдала, и часто, бывало в минуты позора и унижений, я слышала твой голос, которым ты мне шептала утешения, видела твои небесные глаза, которые вливали мне в грудь мир и любовь! О, останься и теперь со мной, мама, теперь, когда снят с меня позор.

Говоря это, девушка нажала скрытую в стене кнопку, и тут открылась спрятанная картина, изображавшая несчастную Анну Болейн в полном блеске красоты и подвенечного убора, как написал ее по желанию короля-супруга художник Гольбейн.

— Какое у нее прекрасное ангельское лицо, — сказала Екатерина. – Какой невинностью и чистотой дышат ее черты! Бедная королева.

Елизавета протянула обе руки к мачехе и промолвила:

— Я обязана вам восстановлением моей чести и чести моей матери! За это я буду любить вас, как дочь и никогда ваши враги не встретят у меня желания выслушать их изветы и склониться к ним.

— Да будет так! – торжественно сказала Екатерина. – Будем неразрывно и верно держаться друг друга и любить друг друга, как сестры. – Она сердечно поцеловала девушку и продолжила: — А теперь еще раз, принцесса, обратите свой взор на указ. Король постановил, что вы вправе выйти замуж только за равного себе по рождению.

И тут Елизавета с горечью воскликнула:

— Возьмите этот указ, верните моему отцу и скажите, что я благодарю его за заботливую доброту, но отказываюсь от блестящей судьбы. Я так люблю свободу, что даже королевская корона не прельщает меня, если я должна буду принять ее со связанными руками и несвободным сердцем.

В эту минуту Елизавета думала о Томасе Сеймуре.

Прошла ночь, и наступило чудесное утро. Роса еще лежала на зелени лугов, по которым неслась кавалькада, направляясь к опушке леса, в чаще деревьев которого разливалось веселое пение лесных птиц. Сердце Екатерины было полно сладостным, бесконечно блаженным чувством. Она переживала минуты невыразимого счастья. Граф Томас Сеймур, принадлежащий к числу ее самых верных и преданных друзей, скакал рядом. Горячий, пламенный взгляд Сеймура был устремлен на королеву, и Екатерина, чувствуя этот взгляд, упивалась своим счастьем.

Рядом скакала молоденькая принцесса Елизавета. В ее чувствах, в ее душе жила любовь, настоящая любовь женщины, и объектом этой любви тоже был Томас Сеймур.

Вдруг случилось смятение: маленькая муха – неожиданный перл судьбы – забралась в самое ухо лошади королевы и укусила ее. Лошадь, не помня себя от боли, сделала скачок вперед и, не слушая команды своей всадницы, бешено понеслась. Она неслась с быстротой молнии и влетела в густые заросли. Королева все еще держалась в седле; ее щеки побледнели, губы дрожали, но она не растерялась, хотя прекрасно понимала опасность, грозящую ей. Тотчас, точно эхо, раздалось ржание другой лошади, и такой же частый стук копыт. Возглас любимого голоса достиг слуха королевы, и она громко вскрикнула от радости и счастья.

Сильная рука графа схватила лошадь королевы за узду, и та, фыркая и дрожа, остановилась и опустила голову, как бы устыдясь своего поступка и признавая власть нового повелителя. Томас Сеймур нежно снял седла королеву, которая уже чуть было не лишилась чувств, и положил на мягкий мох под старым дубом.

Наконец-то они были одни! После двух лет размышлений, тревог и забот наступил этот желанный миг – королева была в руках графа. Томасу Сеймуру казалось, что если бы теперь явилась сюда вся свита королевы, если бы даже явился сам король Генрих УШ, он не обратил бы на них никакого внимания, не испугался бы ничего. Кровь бросилась в голову графа и затмила разум. Громко, сильно стучавшееся сердце не хотело признавать никаких доводов ума, оно слушалось лишь голоса страсти. В эту минуту Екатерина открыла глаза. У графа было время, чтобы сказать ей несколько слов, ведь свита отстала и еще не скоро нагонит их.

— Вы должны выслушать меня, — сказал он, приподнимая голову королевы – подумать только, он прикоснулся к ней. – Я должен открыть перед вами свое сердце.

— Нет, Нет! – испуганно воскликнула она. – Не забывайте, что я жена Генриха УШ.

— Вы не супруга короля Генриха УШ, а самая прекрасная, самая благородная, самая обворожительная женщина во всей Англии. Если я и вспоминаю о том, что вы – королева, то лишь для того, чтобы осыпать проклятиями ненавистного короля, осмелевшего прикрепить к своему окровавленному трону бриллиант чистейшей воды.

Екатерина с ужасом закрыла ладошкой рот графу. Она была очарована. Еще никто и никогда ей не говорил таких страстных, нежных речей. Она совершенно забыла обо всем. Королева помнила лишь то, что возле нее стоит на коленях человек, которого она давно любила, и говорит ей о своей любви.

— Я кладу голову к вашим ногам, но не стану склонять головы ни перед кем. Любите ли вы меня?

— Да, я люблю вас! – призналась королева. – Я люблю вас как женщина, а не как королева, и если даже нам обоим грозит эшафот, то что это для нас?! Мы сможем умереть вместе, и наши души встретятся на небесах.

— Нет, не думайте о смерти, Екатерина! – возразил граф. – Думайте о прекрасной, светлой жизни, которая ожидает нас. Будем надеяться на другую, на милосердную смерть, которая освободит нас от жестокого, безобразно ожиревшего старика. Как только его не станет, никто не помешает вам сделаться моей женой.

Наступило молчание, то чудное молчание, которое является лишь в минуты любви и счастья. Но эту святую тишину прервали приближающиеся лошадиный топот и звуки голосов. Королева вздохнула, подняла голову с плеча графа. Очаровательный сон окончился; пришел ангел с огненным мечом и изгнал бедных смертных из врат рая. Они были недостойны его более. Королева нарушила клятву, данную мужу перед алтарем, и отдала свою любовь другому.

— Все кончено, — печально проговорила Екатерина. – Меня призывают к моей жизни невольницы. Начнем играть наши роли. Перед вами снова королева.

Екатерина на обратном пути начала оживленно рассказывать Елизавете о том, что обязана своим спасением графу Сеймуру. Елизавета рассеянно слушала рассказ мачехи и мрачно смотрела вперед. Принцесса унаследовала от отца наклонность к ревности, к этой ужасной болезни, заставившей Генриха УШ казнить двух своих жен. Она в этот момент ненавидела мачеху, а ведь именно Екатерина в свое время просила короля вернуть принцессу ко двору, на что он ей ответил:

— Ты знаешь, я навсегда удалил Елизавету от моего двора и изгнал из моего сердца, и все же ты ходатайствуешь за нее. Вот этот поцелуй я дарю моей прекрасной королеве, а этот передай моей дочери. Я согласен, пусть она приезжает.

В это мгновение Елизавета забыла обо всем.

Томас же Сеймур теперь знал, что покорил два сердца: королевы и принцессы. Уж не волшебник ли он, расточающий любовный напиток всем женщинам и сводящий их с ума своим красивым, задорным лицом?

Жизнь шла своим чередом. Случалось в ней, что Генрих УШ страдал. Стараясь забыть о пролитой раньше крови, король проливал новую, но и это не помогало, и страшные ведения преследовали его, хотя он старался не показывать виду, что тени жертв тревожат его, что он иногда раскаивается в своих злодеяниях.

Отгоняли эти тени вечера, устраевымые во дворце. За пышными застольями возникали беседы. Герцогиня со смехом спросила шута:

— За кого вы считаете нас, женщин?

— За кошек, которых Бог, за неимением лишнего меха, поместил в мягкую кожу.

— Берегись, шут, как бы мы не показали тебе своих острых ногтей! – со смехом отпарировала герцогиня.

— Пожалуйста, покажите, миледи. Тогда я сделаю крест, и вы исчезнете. Ведь вы знаете, что черти не выносят вида святого креста, а вы женщины – черти.

И тут шут взял мандолину и запел песню, которая могла сложиться только при распущенном дворе Генриха УШ, песню, полную игривых намеков, обиднейших шуток против монахов и женщин, песню, вызвавшую смех короля и краску на лицах придворных дам.

— Мщения. Мщения шуту, — закричали они в один голос.

— Ну, хорошо, хорошо, ваше желание должно быть исполнено, — со смехом отозвался король.

Шут поддержал его:

— Вы должны подвергнуть меня наказанию. Побейте гнусного шута розгами, как некогда побили Мессию, когда он сказал правду фарисеям. Посмотрите, я уже надеваю терновый венец.

С этими словами он с самой серьезной миной взял бархатный берет короля и надел его на свою голову.

— Да, да, побейте его, — со смехом вскрикнул король, указывая на гигантские вазы из китайского фарфора, с целыми кустами роз, на длинных стеблях которых выделялся целый лес острых шипов. – Выньте эти большие букеты и начинайте хлестать его стеблями, — продолжал король, причем его глаза светились жестокой радостью.

Шут видел смерть, стоящую за этим блеском жизни, он ощущал запах тления, таившийся в аромате этих роз. И шут смеялся.

Стебли от роз были длинны и тверды, шипы – остры, как кинжал. Как же хорошо они вонзятся в тело шута, как он будет кричать, и как исказится его доброе, милое лицо… Фурии бросились на шута с пучками роз. Смех и одобрительные возгласы короля воодушевляли дам все больше, приводя их в состояние невыразимой дикости. Их щеки пылали, глаза блестели; они походили на вакханок, окружающих бога безумным весельем. Тут король все же надумал остановить их. Он предложил им выпить вина из золотых кубков.

Удивительное и пикантное зрелище представляли эти красивые, дышащие злобной местью женщины, позабывшие об изящных манерах и гордой, высокомерной осанке.

— Ах, я хотел бы, чтобы здесь был художник! – воскликнул король. – Он написал бы нам картину, как целомудренные нимфы Дианы преследуют Актея. Ты — Актей, шут!

— Но они – не целомудренные нимфы, ваше величество, между этими прекрасными женщинами и Дианой я не нахожу никакого сходства, я вижу только различие. Диана носила свой охотничий рог на боку, а эти прекрасные дамы заставляют своих мужей носить его на лбу.

Громкий хохот мужчин и яростный крик негодования женщин были ответом на эту жгучую эпиграмму.

— Король, король, успокойте ваших женщин, а то они меня и вправду измочалят букетами роз! – закричал шут. Обратите лучше внимание на ваших попов. Дайте им хорошего пинка. Давно уже мы не жгли живьем никого из этого отродья пресмыкающихся гадов, и они опять становятся буйны и злы, какими были и будут всегда.

Вон видите, как улыбается архиепископ, а это – дурной знак, потому что он улыбается лишь в том случае, когда ему удается подцепить какую-нибудь бедную человеческую душу и приготовить ее на закуску своему владыке – я подразумеваю под этим, конечно, не вас, мой король, но дьявола. Ведь дьяволу вечно хочется пожирать благородные человеческие души, и тому, кто поймает для него такую, он дает отпущение грехов на один час. Вот почему архиепископ ловит такое множество душ; ведь, греша ежечасно, он ежечасно нуждается в отпущении.

— Вы сегодня страшно язвительны, — сказала королева, тогда как король глубокомысленно и серьезно уставился взором в землю, — в его огромной голове начали тяжело ворочаться мрачные мысли, и то были не только мысли о судьбах Англии, но и мысли о королеве.

Придворные интриганы сделали свое дело: донесли Генриху о том, что королева тайно встречается с Томасом Сеймуром. Ему уже захотелось положить на плаху прелестную головку своей супруги, и этот вопрос стал лишь вопросом времени. Теперь он уже не отзывался на коварные сплетни фразой, спасающей Елизавету: «Если вы так смотрите на королеву, то я брошу к вашим ногам вашу собственную голову». Его настроение резко переменилось.

Добрый шут, улучив свободную минутку, решился предупредить о коварных интригах придворных и настроении короля Екатерину.

— Я не боюсь грозы. У меня крепкие нервы, — улыбаясь, сказала королева.

— Вы храбры, — ответил шут.

— Это от того, что я не знаю за собой никакой вины.

— Но ваши враги сочинят для вас вину. Ах, когда нужно оклеветать ближнего и погубить его, люди становятся поэтами! – со знанием дела возразил шут. – А ежели же они узнают хоть какую-нибудь маленькую тайну и не поделятся ей, то у них просто вышибет дух.

— Но у меня нет тайн. В чем же меня обвинят? Разве моя жизнь не открыта для всех? Разве я когда бы то ни было старалась иметь какую-либо тайну? Разве мое сердце – не хрустальный дворец, в который может заглянуть каждый, заглянуть и убедиться, что в нем совершенно бесплодная почва, и что в нем не растет не единого, даже самого жалкого растеньица.

— Если даже это и так, то ваши враги посеют плевелы и постараются уверить короля, что это – жгучая любовь, выросшая в вашем сердце, — уверил королеву шут.

Королева, конечно же, лукавила, она боялась гнева Генриха УШ, она боялась всегда, потому была с ним предельно приветлива и нежна. Что было делать? Надо же выживать в этом дворце, сплошь забрызганном кровью. Екатерина выживала и делала свое дело. Ей удалось уговорить короля изменить указ в отношении Елизаветы: он отменил акт о престолонаследии, который требовал от принцессы замужества лишь с принцами крови. С этим радостным известием королева пришла к своей падчерице.

С загоревшимся взором встретила Елизавета это известие.

— Я буду иметь возможность сделать королем любого человека! — гордо произнесла Елизавета.

— У вас гордое и честолюбивое сердце, — улыбаясь, сказала Екатерина. – Бог одарил вас недюжинными способностями; развивайте и умножайте их, я предчувствую, что вам предназначено когда-нибудь сделаться королевой Англии. Но как знать, захотите ли вы тогда сделать своим супругом того, кого вы теперь так сильно любите? Ставши королевой, вы будите смотреть на все иными глазами.

Елизавета обвила руками шею королевы и, нежно прильнув к ней, воскликнула:

— Он был бы достоин и вашей любви, государыня, потому как он – благороднейший и прекраснейший человек во всем мире. Тот, кого я люблю, зовется Томасом Сеймуром.

У Екатерины вырвался из груди легкий крик, но принцесса не заметила его.

— А он любит вас? – тихо спросила королева.

— Неужели возможно любить, не будучи взаимно любимой? – удивилась принцесса.

Екатерина побледнела.

— Что с вами, ваше величество? – встревожилась Елизавета.

— Ничего… — с мучительной улыбкой ответила Екатерина. – Треволнения этого дня исчерпали мои силы. К тому же нам грозит новая беда. Король заболел. Он почувствовал внезапное головокружение и почти без чувств упал рядом со мною.

Королева сделала прощальный жест рукой и торопливо покинула комнату. Слава богу, у нее хватило мужества скрыть свои душевные муки. В будуаре она опустилась на колени и с надрывающим душу стоном воскликнула:

— Господи, Господи, сведи меня с ума, чтобы мне не знать того, что Томас покинул меня!..

После нескольких дней тайных мук и скрытых слез, после нескольких ночей, проведенных в рыданиях и безутешном горе, Екатерина, наконец, успокоилась, приняв гордое и непоколебимое решение.

Ее муж Генрих УШ был при смерти и, как много ни страдала и ни терпела она, королева не хотела стать клятвопреступницей у его смертного ложа. Екатерина решила отречься от своей любви, которая была так чиста и так целомудренна, как молитва девственницы, от той любви, которая была так далека, как утренняя заря, и все-таки тем же небесным светом заливала мрачную тропу ее жизни.

Ее падчерица Елизавета любила Томаса; она была юна, она была красива и перед ней была великая будущность. Екатерина достаточно сильно любила графа и не хотела лишать его этой будущности, предпочитая принести себя в жертву любимому человеку. Какое могло быть сравнение между ней, изнуренной горем и страданиями женщиной, и юной, жизнерадостной Елизаветой? Что могла предложить она Сеймуру? Уединенную жизнь, любовь и счастье, в то время как Елизавета принесет в приданое любимому человеку королевскую корону. И граф с радостью примет ее, ведь он человек честолюбивый.

Сжав сердце руками, чтобы не слышать, как оно плачет и стонет, королева пошла к Елизавете и с нежной улыбкой сказала ей:

— Король, собравшись со всеми своими последними силами, подписал вот этот акт, который дает вам свободу выбрать себе супруга следуя свободному влечению вашего сердца.

У Екатерины хватило геройства нежно обнять свою юную падчерицу, хотя она испытывала жгучую боль, словно ее грудь пронзили мечом и медленно поворачивали его. С кроткой улыбкой слушала она восторженные благодарности принцессы.

И вот Екатерина должна была встретиться с графом Томасом Сеймуром в своих покоях, дабы объявить ему волю принцессы, а принцесса, ликующая и восторженная, жаждущая как можно скорее увидеть своего возлюбленного, решила воспользоваться ключом и тайно поприсутствовать при этой встрече.

Королева приняла графа в своем будуаре. Едва он переступил порог, наступил конец ее сладким грезам. Теперь она была уже только королевою, супругой умирающего короля, она не была более возлюбленной графа.

Граф же не понимал, зачем она назначила ему свидание; ведь еще жив был король, и своим костенеющим языком он еще мог произнести смертельный приговор над ними. Почему же Екатерина не ждет до завтра? К утру король уже может умереть, и тогда ничто не сможет встать между ними! Теперь, когда король был близок к смерти, Сеймур любил только Екатерину. Честолюбие взяло верх над его сердцем, смерть произносила приговор над его двойственной любовью. Ведь со смертью короля должна была поблекнуть звезда его дочери, Екатерина же будет вдовой короля, ее назначат регентшей до совершеннолетия принца Эдуарда, и он разделит с ней власть. Королевская порфира, которая будет покоиться на ее плечах, прикроет и его. Как же опьяняюще гордо звучали в нем его планы!

У королевы хватило духа приветствовать его, и ее голос не дрогнул, когда она заговорила с ним:

— Милорд, я пригласила вас сюда, потому что должна сообщить вам следующую весть: король разрешил принцессе вступить в брак по велению ее сердца, а ее сердце любит всею душою вас. Вы станете ее мужем.

— Почему же вы, ваше величество, вы решили, что я захочу стать мужем принцессы? – изумленно спросил Сеймур.

— Потому что принцесса доверила мне свою любовь и потому, что мне известна ваша нежная привязанность друг к другу, — тихо сказала Екатерина и почувствовала, как вся кровь отлила от ее лица.

— Екатерина, ты моя звезда и надежда! О чем ты говоришь! С каким страстным восторгом я ждал той минуты, когда я наконец снова буду с тобой! Господи, Боже, уже целая вечность прошла с тех пор, как я не видел тебя, и мое сердце жаждет тебя.

Но Екатерина отстранила его и с горечью произнесла:

— Вы ошиблись в имени, граф! Вы говорили «Екатерина», а подразумевали Елизавету. Вы любите принцессу, ваше сердце принадлежит ей, и она тоже отдала вам свое сердце.

Сеймур, усмехнувшись, возразил:

— Это – маскарад, Екатерина. И вы все еще не снимаете маски со своего прекрасного лица. Долой эту маску! Я хочу любоваться тобой такой, какова ты в действительности, я хочу видеть женщину, которая принадлежит мне, которая клялась быть моею и уверяла меня всем святым, что будет любить меня, будет верна мне и последует за мной, как за своим супругом и повелителем.

Зачем ты говоришь мне об Елизавете, об этой жалкой принцессе, которая, как почка к солнцу, тянется к любви и первого встречного считает своим солнцем, по которому она томится. Что нам за дело до Елизаветы. Моя дорогая Екатерина? И зачем нам заниматься этим ребенком в минуты столь долгожданного свидания?

— О, он зовет меня ребенком, — пробормотала Елизавета, — я для него – не более как ребенок!..

Она зажала рот, чтобы не вскрикнуть от гнева.

Екатерина, совершенно обессиленная и опьяненная счастьем от слов Томаса, опустила голову на его грудь и, в то время как он обнимал ее и покрывал поцелуями ее губы, чья-то рука порывисто легла на ее плечо, и хриплый, гневный голос выкрикнул ее имя. Екатерина подняла взор и встретилась с бешеным взглядом Елизаветы. Со смертельно бледным лицом, дрожащими губами и раздувающимися ноздрями стояла перед ней принцесса, и ее глаза метали пламя гнева и ненависти.

— Так вот та дружеская услуга, которую вы мне обещали? Не ради ли того вы вкрались в мое доверие, выведали мою сердечную тайну, чтобы с иронической усмешкой выдать ее своему любовнику, чтобы надсмеяться над достойной сожаления девушкой, которая на момент забылась, дала обмануть себя и сочла негодяя благородным человеком? Горе, горе вам, Екатерина! Заявляю вам, что не буду иметь жалости к прелюбодейке, насмехавшейся надо мной и обманувшей моего отца!..

Потом она окинула мрачным взором графа.

— Милорд, — сказала принцесса,– вы назвали меня ребенком, легко поддающимся обману. Да, вы правы, я была ребенком и была достаточно глупа, чтобы принять жалкого лжеца за дворянина, достойного гордого счастья быть любимым королевской дочерью. Вы сумели превратить ребенка в женщину, которая осмеивает свое юное неразумение и сегодня презирает то, чему поклонялась еще вчера. Между нами все кончено. Вы слишком ничтожны и презренны даже для моего гнева. Вы стали играть в опасную игру и проиграли ее. Вы медлили своим выбором между королевой и принцессой, но ни та, ни другая не достанутся вам, потому что одна вас презирает, а другая… другая взойдет на эшафот. Моя мать умерла на эшафоте, а ведь она была невинна. Посмотрим, ускользнете ли вы от эшафота, прелюбодейка!

— Хорошо, ступайте к своему отцу и пожалуйтесь ему, — сказала Екатерина. — Но прежде вы должны выслушать меня. Я хотела уступить вам человека, которого любила. Своим признанием в любви вы разрушили мое будущее счастье, но я не сердилась на вас. Я понимала вас: Томас Сеймур достоин любви. И я не отрекусь от своей любви. Я сумею совладать с собой и даже на эшафоте буду считать себя счастливой, так как он любил меня.

— Да, я люблю вас, Екатерина! – воскликнул граф, побежденный и очарованный ее величественным самообладанием.

У Елизаветы вырвался крик ярости, и она одним прыжком очутилась у двери. Но тут дверь сама распахнулась.

— Король умирает! С ним случился удар! Король при смерти! – кричали все наперебой. Екатерина через ряды плакавших и сетовавших придворных направилась к смертельному ложу своего царственного супруга.

В течение трех дней не объявляли о его смерти. И вот, наконец, мрачная траурная процессия двинулась по улицам Лондона. Люди в глухом молчании провожали взорами гроб короля, короля, пред которым они так сильно трепетало и для которого теперь не нашлось ни слова сожаления, ни одной слезы по умершему, в течение тридцати семи лет бывшим Господарем их. Колесница остановилась на огромной площади, и вдруг из гроба короля стала сочиться кровь; она потекла по пурпурным складкам и залила мостовую. Толпа с ужасом смотрела на королевскую кровь. Вдруг из толпы выскочили две собаки и стали лизать ее. Толпа в ужасе разбежалась в разные стороны и стала перешептываться, вспоминая старого священника, несколько недель тому назад казненного на этом самом месте за то, что он не хотел признать короля верховным владыкою церкви и наместником Божьим. Проклиная царя на эшафоте, этот несчастный прокричал:

— Когда-нибудь собаки будут лизать кровь короля, пролившего так много невинной крови.

Теперь это проклятие казненного исполнилось.

После похорон Томас Сеймур явился в покои молодой вдовствующей королевы. Екатерина покраснела и с нежной улыбкой приняла его.

— О, не потупляйте взоры и не краснейте, — сказал он. – Я пришел к вам с благородными друзьями и прошу в их присутствии вашей руки. Король умер и теперь ничто не связывает вас. Желаете ли вы быть моей женой?

Королева с очаровательной улыбкой подала ему руку.

— Я принимаю в вас все, что сулит мне любовь и счастье, — промолвила она.

В тот же день было вскрыто завещание короля. Регентом при малолетнем сыне Генриха УШ Эдуарде Екатерина упомянута не была. И тут мрачный, почти гневливый взгляд, брошенный Сеймуром на Екатерину, заметили придворные. Его увидела и Елизавета. «Я отомщена. Он не любит ее», — промелькнуло у принцессы в голове.

Бедная Екатерина! Она не видела мрачного облака на лице любимого. Ведь она была так счастлива, так простодушна. Но это облако сохранилось и тогда, когда королева Екатерина стала графиней, женой Томаса Сеймура. Оно спускалось все ниже и ниже и вскоре затмило любовное счастье Екатерины и пробудило ее от кратковременного блаженного сна.

Кто мог знать, как она страдала, как много тайных мук и горя вынесла? Екатерина чувствовала, как леденело его сердце и как его любовь превращалась в равнодушие, а то и в ненависть. Она чувствовала, что умирает. Только смерть не пришла к ней сразу и не освободила ее от мучительной пытки. Целых шесть месяцев ей пришлось страдать и бороться, и в продолжение шести месяцев она медленно умирала.

По желанию Екатерины ее книги и бумаги после смерти были отданы доброму шуту Джону Гейвуду, и он занялся самым внимательным просмотром их. Среди бумаг Джон нашел много стихов, написанных несчастной женщиной. Это были стихи, дышавшие ее печалью. Она плакала, когда писала их, и потому не все можно было разобрать. Ее слезы смыли с бумаги многие строки.

Шут благоговейно целовал места, где сохранились следы этих слез, и шептал:

— Страдания грешницы просветили ее и превратили в святую, а эти стихи – крест и памятник, созданный ею самой над ее могилой.

Шут отдал в печать эти стихи, и они стали действительно лучшим памятником королевы, которая мечтала о любви». (Ф. Мюльбах)

Так трагично кончилась жизнь королевы Екатерины – прекрасной, благородной, простодушной женщины, жившей среди тех, кто был прагматичен, коварен, жесток, бесстыж, «кто так ловко и умело выучился стирать с лица краску стыда». (Эразм Роттердамский)

Когда в 1547 году умер Генрих УШ, на престол взошла его дочь от первого брака Мария Тюдор. Ее приход ознаменовался крупным переворотом — королева восстановила связь с католической церковью, вышла замуж за испанского короля Филиппа П и стала жесточайшим образом преследовать всех тех, кто поддерживал антикатолическую политику ее отца. Но какова бы ни была политика власть имущих отца и дочери, святость человеческой жизни попиралась и тем и другим без зазрения совести. В костры стали отправлять теперь еретиков более крупными партиями. В каждом доме туманного Альбиона страх ледяными оковами сковывал людей, и люди прозвали Марию Кровавой.

А в это время подрастала ее сводная сестра Елизавета. Зачата она была в любви, а прожила свой век без нее. Мать потеряла в три года, жила при дворе безродной приживалкой, и оставалось ей одно – прилежно учиться. Итак, Елизавета постигала науки и искусства, Мария бесчинствовала. Но эти ее бесчинства длились не долго. В 1558 году она умерла, и престол по решению парламента перешел к двадцатипятилетней Елизавете, которой уже слишком хорошо были знакомы не только придворные козни и интриги, но и сама смертельная опасность, часто стоявшая у самого ее порога. Так что коварным условиям жизни при дворе она обучилась буквально с младых ногтей.

В стране, доставшейся Елизавете, было больше пожарищ от костров инквизиции, нежели денег в казне. И Елизавета взялась за дело, засучив пышные рукава своего королевского убора. Убор этот был значительно скромнее убора Кровавой Мэри, ведь новая правительница тратила на него лишь треть от прежних затрат. Когда же и на это не хватало денег, а марку королевства необходимо было держать на приличном уровне, Елизавета со всем своим двором отправлялась с визитами в различные английские замки. Знатные вельможи – хозяева замков, как правило, буквально разорялись после столь дорогих гостей, но со временем благодаря нещадной эксплуатации своих крестьян поправляли свои дела.

Католический Рим Елизавету не только не признавал королевой, но и отлучил от Церкви. Тогда она стала протестанткой, как и большинство англичан, вновь провозгласив в стране Англиканскую Протестантскую Церковь. Испанский король Филипп П – ярый приверженец католицизма, став вдовцом, предложил английской королеве вступить с ним в брак, но Елизавета ему отказала, как отказала и русскому царю Ивану Грозному, и французскому принцу Франсуа Анжуйскому. Она отказала всем претендентам на свою руку и престол, и потому вошла в историю как «королева-девственница».

В эпоху яростного противостояния католицизма и протестантизма королевой соседнего государства Шотландии становится Мария Стюарт, претендовавшая на английский престол и приверженная католицизму. Папский Рим и испанский король, желая вернуть в свое лоно Английское государство, с ее помощью плели всевозможные интриги и организовывали заговоры.

Взаимоотношения двух королев волновали многие умы и сердца. Этой теме посвятили свои строки Вальтер Скотт, Фридрих Шиллер, но наиболее известно и интересно романтической повествование Стефана Цвейга «Мария Стюарт». В своем предисловии он пишет: «Я пытался изобразать и истолковать жизненные загадки Марии Стюарт, столь же противоречивые, сколь многочисленные: вряд ли найдется женщина, которую рисовали бы так по-разному – то убийцей, то неумелой интриганкой, то святой. Однако разноречивость ее образа, как ни странно, вызвана не скудостью дошедших сведений, а их смущающим изобилием. Сохранились тысячи документов – ведь каждый год, вот уже триста с лишним лет, все новые люди, обуянные новым рвением, судят ее, решая, виновна она или не виновна.

Но чем внимательнее изучаешь источники, тем с большей грустью убеждаешься в сомнительности всякого исторического документа. На примере Марии Стюарт, пожалуй, особенно видно с какими чудовищными расхождениями попадает одно и то же событие в анналы очевидцев. Каждому документальному подтверждению «да» здесь противостоит документально подтвержденное «нет», каждому обвинению – извинение. Когда же к сумятице дошедших до нам преданий вторгается еще и политическое пристрастие, искажения принимают и вовсе злостный характер. Такова уж природа человека, что, оказавшись между двумя мировоззрениями, спорящими – быть или не быть, он не может устоять от соблазна примкнуть к той или другой стороне, обвинить одну и воздать честь другой. Все до мелочи подсвечено партийными пристрастиями. Англичане чуть ли не всегда изображали Марию Стюарт убийцей, а шотландцы – безвинной жертвой подлой клеветы.

Ей не исполнилось и недели, когда она стала королевой Шотландской; так с первых же дней заявляет о себе изначальный закон ее жизни – слишком рано, еще не умея радоваться, приемлет она щедрые дары фортуны. В сумеречный декабрьский день 1542 года, увидевший ее рождение, отец Марии, Иаков У, лежит в соседнем замке на одре смерти. Ему всего лишь тридцать один год, а силы его надорваны, истощены властью и борьбой. Истинный храбрец и рыцарь, жизнелюб по натуре, он страстно почитал искусства и женщин, и был любим народом. Нередко, одетый простолюдином, посещал сельские праздники, танцевал и шутил с крестьянами. Отчизна долго хранила в памяти сложенные им песни и легенды.

Но злосчастный наследник злосчастного рода, он жил в смутное время в непокорной стране, и это решило его участь. Крутой неистовый сосед Генрих УШ побуждает его насадить у себя реформацию, но Иаков У остается верен католицизму, и этим разладом пользуется шотландская знать, вечно впутывающая веселого, миролюбивого короля в волнения и войны.

В хмурый зимний день 9 декабря 1542 года, когда за окнами стоял непроницаемый туман, гонец принес измученному, угасающему королю весть о том, что у него родилась дочь, наследница. Но в опустелой душе Иакова У нет места радости и надежде. Обреченный смерти, видит он повсюду лишь несчастья, крушение и безысходное зло. «Женщина принесла нам корону, с женщиной мы ее и утратим», — произнес он покорно. Это мрачное пророчество было его последним словом. Спустя несколько дней его придали земле, и Мария Стюарт, еще не научившаяся видеть мир, стала королевой.

Однако быть из рода Стюартов и притом шотландской королевой – значит нести на себе двойное проклятие, ибо ни одному из Стюартов не выпало на этом престоле счастливо и долго царствовать. Двое королей из этого рода были умерщвлены, двое пали на поле брани, а двум их потомкам – этой еще несмышленой крошке и ее кровному внуку Карлу 1 судьба уготовила еще более страшную участь – эшафот.

Никому из этого рода не было дано достичь возраста преклонных лет, никому не благоприятствовали судьба и звезды. Вечно воюют они с врагами внешними, с врагами внутренними и с самими собой, вечно окружены смутой и несут смуту в себе. Меньше всего могут положиться на тех своих подданных, кто должен быть опорою трона – на своих лордов и баронов, на все это мрачное и суровое, дикое и необузданное, жадное и воинственное, непреклонное племя рыцарей – «варварская страна и жестокое племя», — как жалуется Ронсар, поэт, заброшенный судьбой в эту туманную страну. Только в одном случае объединяется эта неукротимая завистливая свора – в борьбе против своего общего государя, короля, ибо всем им одинаково несносно послушание и незнакома верность.

Трагическая, раздираемая бурными страстями, сумрачная и романтическая, как баллада, эта маленькая, обособленная, омытая морями страна на северных подступах Европы – к тому же еще и нищая, — вот наследие Марии Стюарт. Всего несколько городов – впрочем какие же это города, просто сбившиеся под защиту крепости лачуги – не могут разбогатеть или хотя бы достичь благосостояния. Их вечно грабят и жгут. Замки же аристократов, сумрачные и величественные развалины которых высятся по сей день, ничем не напоминают настоящих замков, кичащихся своим великолепием и придворным блеском; эти неприступные крепости предназначались для обороны, а не для мирного гостеприимства.

Шотландия той поры не меньше чем на столетия отстала от Англии и Европы. Вечная нищета подобно гнойной язве, истощает и политические силы. В то время, как повсеместно в европейских городах возникают банки и биржи, здесь, словно в библейские дни, богатство измеряется количеством земель и овец. Все достояние Иакова У составляет десять тысяч овец. У него не было ни сокровищ короны, ни армии, ибо он не мог ее содержать, а парламент, где все решают лорды, никогда не предоставлял королю действительных средств власти. Все, что есть у короля помимо средств на голодное пропитание, дарят ему богатые союзники – Франция и папа: каждый ковер, каждый гобелен, каждый подсвечник в его покоях достался ему ценой унижения. На землях туманного Альбиона тем, кто борется за протестантизм – платит Лондон, тем, кто борется за католицизм и Стюартов – платят Париж, Мадрид и Рим.

Укрепление военных сил Шотландии – первейшая забота французской политики; Англия же, стравливая лордов и разжигая в стане мятежи, стремиться подорвать силы своей соседки. Так несчастная страна становится кровавым полем столетней войны, и только трагическая судьба еще несмышленого младенца окончательно решает этот спор.

Какой великолепный драматический символ: борьба начинается уже у колыбели Марии Стюарт. Младенец еще не говорит, не думает, не чувствует, он еле шевелит ручонками на своей подушечке, а политика уже крепко держит его нерасцветшее тельце, его невинную душу. Таков злой рок Марии Стюарт: вечно втянута она в эти расчеты, в эту азартную игру. Никогда не сможет эта женщина отдаться влечению своей натуры, постоянно она становится игрушкой чужих интересов. Едва лишь успела родиться, как Генрих УШ решает заручиться этой драгоценной невестой для своего сына – еще не сложившимся телом, еще дремлющей душой распоряжаются, как товаром. Но политика не считается с чувствами, она принимает в расчет только короны, страны и права преемства.

Правда, в этом конкретном случае намерения Генриха УШ разумно и даже гуманно. Непрерывная война между двумя братскими странами давно утратила всякий смысл. Перед народами Англии и Шотландии, живущими на одном острове, под защитой и угрозой одного моря, родственными по расе и условиям жизни, стоит одна задача: объединиться. Природа вполне явно на этот раз явила свою волю, подарив обоим странам разнополых детей. И только раздоры обеих династий – Тюдоров и Стюартов, препятствуют выполнению задачи. Если бы удалось благодаря этому браку превратить спор в союз, общие потомки Тюдоров и Стюартов стали бы одновременно править Англией, Шотландией и Ирландией, и объединенная Великобритания могла бы отдать свои силы более сложной борьбе: войне за мировое первенство.

Но такова ирония судьбы: едва лишь в политике в виде исключения блеснет ясная и разумная идея, как ее искажают неумелым исполнением. Сначала все идет как по маслу: сговорчивые лорды, которым хорошо заплачено, голосуют за брачный договор. Однако, умудренный опытом Генрих УШ требует в качестве первейшего условия немедленной выдачи ребенка. Такому договору противится королева-мать.

Воспитанная в строгом католицизме, дочь Гизов, тех самых, которые устроили Варфоломеевскую ночь, не хочет отдавать свое дитя вероотступникам и еретикам, а, кроме того, не требуется большой проницательности, чтобы обнаружить в договоре опасную ловушку: в случае преждевременной смерти малолетней королевы, вся полнота власти и управление объединенным королевством переходят к Генриху УШ. Тут есть над чем задуматься! Человек, который уже двух жен отправил на эшафот, на все способен: он еще, пожалуй, постарается, чтобы ребенок умер поскорей – и не своей смертью.

Заботливая мать отклоняет требование о выдаче малютки Лондону. Генрих УШ посылает войска, чтобы овладеть драгоценным залогом. Как гунны, вторглись вооруженные орды англичан в Шотландию. Но мать и дитя вовремя укрылись в укрепленном замке. И Англии пришлось удовлетвориться договором, по которому Шотландия обязалась выдать Марию Стюарт в день, когда ей исполнится десять лет.

Казалось бы, все уладилось к общему удовольствию. Но политика была во все времена наукой парадоксов. Ей чужды простые, разумные и естественные решения: создавать трудности – ее страсть, сеять вражду – ее стихия. Вскоре католическая партия пускается в интриги, выясняя исподтишка, не выгоднее ли сбыть дитя – оно еще только лепечет и улыбается – французскому дофину, а уж после смерти Генриха УШ никто вовсе и не думает о выполнении договора.

Политический ветер резко и порывисто задувший из-за пролива, круто повернул судьбу ребенка: вместо того, чтобы сделаться английской королевой, маленькая дочь Стюардов внезапно предназначается в королевы Франции. И вот драгоценный объект сделки, девочка пяти лет от роду отплывает во Францию, запроданная другому, столь же незнакомому супругу. Вновь – и не в последний раз – чужая воля определяет и меняет судьбу Марии Стюарт.

Неведение – великое преимущество детства. Что знает пятилетнее дитя о войне и мире, о битвах и договорах? Что ему Франция или Англия? Длинноногая девочка с развивающимися белокурыми локонами бегает и резвится в темных и светлых покоях замка вместе с четырьмя своими сверстницами-подружками, четырьмя Мариями. Они сегодня весело играют с малюткой-королевой, завтра же разделят ее одиночество на чужбине. И если три из них покинут королеву в несчастье, то одна последует за ней в изгнание и пребудет верна ей до ее смертного часа: так отблеск блаженного детства озарит и последние, страшные минуты ее земного бытия.

В Сен-Жерменском дворце Мария Стюарт впервые встречает своего нареченного, которому не исполнилось еще и пяти лет. Он хилый, бледный, рахитичный мальчик – ему на роду написана ранняя могила, ибо в жилах у него течет отравленная кровь.

Французский двор в эти годы – один из самых блестящих и пышных в мире. Только что миновало мрачное Средневековье, и последние романтические отблески умирающего рыцарства еще лежат но поколении переходной эпохи. По-прежнему сила и храбрость проявляют себя в стародавних суровых и мужественных потехах – охоте, игрищах, турнирах, приключениях, войне, но в высших кругах общества уже одерживает верх духовное начало; гуманизм вслед за университетами завоевывает королевские замки. Из Италии во Францию проникают в победном шествии пышность и блеск, характерные для Ренессанса, увлечение изящными искусствами. Сочетать в себе полярные противоположности – силу и нежность, суровость и изысканность, быть равно оснащенным для боя и духовного поединка – вот идеал того времени.

Подросшая Мария Стюарт отвечает этому идеалу, Кардинал Лотарингский с гордостью сообщает ее матери Марии де Гиз: «Душевное величие, красота и мудрость вашей дочери столь возросли и возрастают с каждым днем, что она уже сейчас владеет в совершенстве всеми славными и благородными науками, и ни одна из дочерей дворянского или иного сословия в нашем королевстве не может с ней сравниться. Я счастлив сообщить вам, что король очень к ней привязан, иногда он более чем по часу беседует с ней одной, и она так умеет занять его разумными и здравыми речами, что в пору и двадцатилетней!».

Тонкий вкус проявляется у Марии Стюарт и в искусствах: она очаровательно поет, аккомпанируя себе на лютне и покоряет всех танцами; ее вышивки говорят не только об умении, но и о одаренности; она и одевается с отменным вкусом, без лишней помпезной роскоши, какою щеголяет Елизавета Английская. Мария Стюарт одинаково мила и естественна в простой шотландской юбочке и в торжественном одеянии. Свою величественную осанку дочь Стюартов сохранит и в самые тяжкие свои минуты, как драгоценное наследие королевской крови и княжеского воспитания. В телесных упражнениях это неутомимая наездница, страстная охотница, искусный игрок в мяч – она едва ли уступает самым закаленным атлетам этого рыцарского двора, ее высокое стройное тело юницы, при всей своей грации, не знает истощения и усталости. Вряд ли рыцарско-романтический идеал женщины нашел себе более совершенное воплощение, чем в этой жизнерадостной и пылкой принцессе.

Многообещающее развитие девочки, в которой видна уже будущая королева, приводит к тому, что со свадьбой торопятся, назначая ее раньше срока; даже и тут стрелки часов жизни Марии Стюарт торопятся, бегут быстрее, чем у ее сверстниц. Нареченному едва минуло четырнадцать лет, Мария чуть старше его, но политика в данном случае нетерпеливее природы. Французский двор спешит с завершением брачной сделки потому, что ему хорошо известна пагубная болезненность принца Франциска П. Для Валуа главное – обеспечить себе шотландскую корону, вот почему обоих детей с такой поспешностью тащат к алтарю.

Стремительное восхождение Марии Стюарт напоминает взлет ракеты: шести дней – королева Шотландии, шести лет – нареченная одного из могущественных принцев Европы, семнадцати – королева Французская, она уже в зените славы, когда ее душевная жизнь еще в сущности и не начиналась. Кажется, что все сыплется на нее из неисчерпаемого рога изобилия, ничто не приобретено собственными силами, не завоевано собственной энергией; здесь нет ни трудов, ни заслуг, а только наследие, дар, благодать. Жизнь как во сне, где все проносится в летучей многоцветной дымке.

Но вот уже она вынуждена облачиться в траурные одежды, она, бредившая, как девочка, праздничными нарядами. Столь любимая ею музыка должна замолкнуть, танец — замереть. И словно костлявою рукой стучится смерть в сердце и в дверь; Франциск П все более слабеет, его отравленная кровь беспокойно бьется в виски и звенит в ушах. Он уже не в силах ходить и сидеть в седле, придворным внушает скорее жалость, чем уважение, в народе же, напротив, ползут зловещие слухи, будто он болен проказой и, чтобы исцелиться, купается в крови свежезарезанных младенцев. Наконец воспаление принца прорывается в ухо гноем, все искусство врачей не в силах ему помочь, и декабрьским ненастным днем 1560 года злосчастный мальчик успокоился на веки.

Мария Стюарт больше не французская королева. Она осиротевшая подруга, которая в своих стихах говорит о чувстве утраты и одиночестве:


Как тяжко ночью, днем –
Всегда грустить о нем!
Когда на небеса
Кидаю взор порою,
Из туч его глаза
Сияют предо мною.
Гляжу в глубокий пруд –
Они туда зовут.
Одна в ночи тоскуя,
Я ощущаю вдруг
Прикосновенье рук,
И трепет поцелуя.
Во сне ли, наяву –
Я только им живу.

Ее печаль об ушедшем супруге, несомненно, нечто большее, чем поэтическая условность, в ней чувствуется подлинная, искренняя боль. Ведь она утратила в своем муже доброго, покладистого товарища и нежного друга.

Мария Стюарт возвращается в Шотландию. Хотя восемнадцатилетняя королева была новичком в заботах правления государством, но одно ей было хорошо известно: на родине ее ждут тяжкие испытания. С ее отъездом из Франции уходит все рыцарское, романтическое, все святое и беспечно прекрасное. Поэт Ронсар, чье сердце молодеет при виде ее юности и красоты в своей элегии прославляет Марию Стюарт, словно хочет удержать в стихах то, что навек утрачено для его восхищенного взора.


Как может петь поэт, когда полны печали,
Узнав про ваш отъезд, и музы замолчали?
Всему прекрасному приходит свой черед,
Весна умчится прочь, и лилия умрет.
Так ваша красота во Франции блистала
Всего пятнадцать лет, и вдруг ее не стало,
Подобно молнии, исчезнувшей из глаз,
Лишь сожаление напечатлевшей в нас,
Лишь неизбывный след, чтоб в этой жизни бренной
Я верность охранял принцессы несравненной.

Со слезами глядит Мария Стюарт на жалкое зрелище своей колесницы, в которую впряжены простые деревенские клячи, и снова ей приходит на ум, сколь многое утратила она со смертью своего супруга, и какая это скромная доля – оказаться всего лишь королевой Шотландии. С ледяной будничностью встречают свою хозяйку, избалованную французской роскошью, пустынные, угрюмые покои родового замка. Здесь годами не держали двора, в покинутых покоях давно замолк беззаботный смех, отсюда ввалившимися очами глядит нищета, извечное проклятие ее королевства.

Непростые отношения ожидают Марию и со своей соседкой – Елизаветой Английской. Скуповатая Елизавета уже двести тысяч фунтов пожертвовала на то, чтобы с помощью смут и вооруженных походов вырвать Шотландию из-под власти католиков. Мария Стюарт может одним ударом восстановить равновесие, стоит ей лишь перейти в протестантскую веру, но недаром она из дома Гизов. По матери дочь в кровном родстве с самыми горячими поборниками католицизма, да и сама она горячо и убежденно привержена вере отцов и предков. Никогда не откажется от своих убеждений, и даже в минуты величайшей опасности, по обычаю смелой натуры, предпочтет неугасимую борьбу хотя бы одному трусливому шагу, невместному ее совести и чести. Но тем самым непроходимая пропасть залегла между ней и ее дворянством.

Нигде, ни в стране, ни в доме не находит Мария Стюарт по приезде ни одного друга. Плохое предзнаменование! Противостоит ей могущественный выходец из низов Джон Нокс, популярнейший проповедник Эдинбурга, самый чугуноголовый, самый фанатично безжалостный, неумолимый и нетерпимый. Между ним и королевой завязывается смертельный поединок, борьба не на жизнь, а на смерть. Ибо кальвинизм Джона Нокса представляет собой уже не просто реформатское обновление церкви, это закостенелая религиозная система, в известной мере, высшая степень протестантизма. Повелительно и с апломбом выступает он, фанатически требуя и от монархов рабского подчинения своим теократическим заповедям.

Марии Стюарт – жизнерадостной эпикурейке, наперснице муз, чужда и непонятна прозаическая суровость пресловутого учения Кальвина, его враждебность всем радостям жизни, его иконоборствующая ненависть к искусству, ей чуждо и не понятно надменное упрямство, казнящее смех, осуждающее красоту, нацеленное на разрушение всего, что ей мило, всех праздничных сторон человеческого общения – музыки, поэзии, танцев, вносящее в сумрачный и без того уклад страны дополнительную сумрачную ноту.

Но ни минуты не станет терпеть королева посягательства на свои королевские права. Подобная дерзость должна пресечься сразу же, должна быть задавлена в корне. Ибо Мария Стюарт, вскормленная французскими традициями неограниченного абсолютизма, с детства привыкшая к беспрекословному повиновению, выросшая в понятиях неотъемлемой божественной благодати, и представить себе не может ослушания со стороны какого-то фанатичного кальвиниста. Она чего угодно ждет, но только не того, что кто-либо осмелится открыто и грубо ей перечить.

А Джону Ноксу только это и нужно, он рвется в бой: «Мне ли убояться смазливого личика высокородной аристократки, мне, который перед многими гневными мужьями не опускал глаз и постыдно не робел! Если господь дает королям корону, то своим пастырям и посланцам он дарует слово огненное». На это Мария Стюарт отвечает: «Но я не вашу церковь хочу кормить. Я хочу лелеять римско-католическую церковь, для меня она единственная церковь божия». Противники схватились грудь с грудью, ибо не может быть понимания между верующей католичкой и фанатичным протестантом.

Теперь Нокс знает, что «сатана силен» и что юная властительница никогда ему не покорится. Но и молодая женщина почувствовала предел своей королевской власти. С гордо поднятой головой покидает Нокс дворец, довольный, что оказал сопротивление королеве. В растерянности смотрит ему вслед Мария Стюарт и, чувствуя свое бессилие, разражается горькими слезами. И это не последние ее слезы. Вскоре она узнает, что власть не наследуют с кровью, а непрестанно завоевывают вновь и вновь в борьбе и унижениях.

В начале же своего правления ее бразды она отдает в руки своих лордов, сама только представительствует. Уже внешними своими данными королева завоевывает сердца: с гордостью глядят ее подданные, как дочь Стюартов поутру, с соколом на высоко поднятом кулачке выезжает во главе празднично пестреющей кавалькады, с ласковой готовностью отвечая на каждое приветствие. Целыми днями способна эта молодая женщина в бешеной скачке мчаться неутомимо впереди своей свиты. Ее гибкое, словно лоза, нежное, легкое, женственно-мягкое тело скрывает необычную силу.

При себе она держит двор во французском стиле: здесь разыгрываются маленькие классические пьесы, до глубокой ночи танцуют переодетые дамы и кавалеры, которые счастливы забыть в ярко освещенном уютном зале – приюте дружбы, о сумраке неприветливой трагической страны, а Мария Стюарт прежде всего счастлива сбросить холодную личину величия и быть просто веселой молодой женщиной в кругу сверстников и единомышленников. С ее появлением в Шотландии что-то светлое и радостное, что-то трогательное и романтичное озарило суровую, темную страну с появлением этой королевы, словно блеснуло солнце юности и красоты, а ведь всегда красота и юность правителя пленяют сердца подданных.

Но не надо впадать в сентиментальную ошибку: Мария Стюарт той поры готова променять Шотландию на испанский, французский, английский, да, в сущности, на любой другой престол; вероятно, не слезинки не пролила бы она, расставаясь с лесами, озерами и романтическими замками своей отчизны. Ее неуемное честолюбие рассматривает это маленькое государство всего лишь как трамплин для более высокой цели, и с той беспредельной мечтательностью, с какой ее сверстницы грезят о безграничной любви, грезит ее честолюбие лишь о безграничной власти.

Две молодые женщины, две молодые королевы в туманном Альбионе об эту пору – самые желанные невесты в мире: Елизавета Английская и Мария Стюарт. Во всей Европе едва ли сыщется обладатель королевских прав, еще не обладающий супругою, который не засылал бы к ним сватов. Для обеих женщин, для обеих королев на этом оживленном аукционе царственных невест решается спор всей их жизни. Нерасторжимо переплетаются их судьбы. Если одна из соперниц возвысится благодаря браку, то неудержимо зашатается престол другой; если одна чаша весов поднимется, неминуемо упадет другая. Только борьба не на жизнь, а на смерть может разрешить этот безысходный спор.

Восхождение Елизаветы свершалось медленно, но верно. Ей ничего не давалось даром и не падало в руки с неба. Объявленная в детстве бастардом – незаконнорожденной и заточенная родной сестрой в Тауэр в ожидании смертного приговора, эта рано созревшая дипломатка вынуждена поначалу хитростью отстаивать свое право на само существование, на жизнь из милости. У Марии Стюарт – прямой наследницы королей, на роду написано величие; Елизавета добилась его своими силами, своим горбом. Две столь разные линии жизни, естественно, расходятся в разные стороны. Если порой они и скрещиваются и пересекаются, то уж переплестись не смогут никогда.

Если для Елизаветы искусство правления – это партия в шахматы, головоломная задача, в которой она все свои силы отдала будущему своей нации, то для Марии Стюарт это одна из самых острых услад, повышенная радость бытия, рыцарское ристалище. Елизавета, натура насквозь реалистическая с близким к гениальности чувством действительности, добивается победы исключительно тем, что использует промахи и безумства своей рыцарски-отважной противницы.

Но тут совершенно неожиданно Мария Стюарт уходит с ярмарки царственных невест. Однако то неожиданное, что произошло, в сущности самая обыкновенная вещь на свете: молодая женщина влюбилась в молодого человека. Нельзя надолго подавлять природу: королева, женщина с нормальными чувствами и с горячей кровью, в этот поворотный миг стоит на пороге своей двадцать третьей весны. Предметом ее увлечения стал – редкий в мировой истории случай – не кто иной, как политический искатель руки королевы, Генри Дарнлей. С материнской стороны в жилах восемнадцатилетнего юноши течет истинно королевская кровь, кровь Тюдоров; правнук короля Генриха УП, он – первый принц крови при английском королевском дворе и потому вполне приемлемая партия для любой государыни.

Трудно было вообразить себе более красивого принца. Романтическая натура Марии Стюарт редко видит людей и жизнь в их истинном свете, мир обычно представляется ей таким, каким она хочет его видеть. В своем скороспелом увлечении этим гладким юношей она и не заметила вначале, что его красивая внешность не скрывает большой глубины, что тугие мускулы не говорят о силе, а придворный лоск не знаменует душевной утонченности.

Мария Стюарт в ее первом супружестве, скорее похожем на детскую дружбу, прозябала в каких то сумерках интимных переживаний. И тут наконец-то перед ней появился человек, мужчина, на которого оттаявший и запруженный переизбыток ее страстности может излиться кипящей стремниной. Не размышляя, не рассуждая она видит в первом попавшемся шалопае единственного возлюбленного, посланного ей судьбой. И вот уже ее избранник носит на своей голове величественную корону.

Первые недели замужества у Марии Стюарт только и заботы, как излить свое благоволение на молодого супруга. Каждый день приносит Дарнлею новую нечаянную радость, то лошадь, то богатый наряд – сотни маленьких нежных даров любви, после того, как она отдала ему самый большой – королевский титул и свое неуемное сердце.

И при этом каждому ясно, что свое первое прекрасное чувство королева растратила зря на неблагодарного балбеса. А ведь для женщины нет большего унижения, нежели сознание, что она чересчур поспешно отдалась человеку, не стоящему ее любви. Но столь великая страсть двух любовников не может сразу смениться простой холодностью и бездушной учтивостью: раз воспламенившись, огонь продолжает тлеть и только меняет окраску; вместо того, чтобы пылать любовью и страстью, он распространяет чад ненависти и презрения. Охладев к этому человеку, она испытывает чувство гадливости к нему, не выносит больше его физической близости.

Едва осознав ничтожество своего возлюбленного, Мария, всегда неукротимая в своих порывах, сразу же лишает его своих милостей. Из одной крайности она впадает в другую. Одну за другой отнимает у Дарнлея все привилегии, какие в первом увлечении страсти, не размышляя, без счета дарила ему. Случилась эта перемена всего лишь полгода спустя после медового месяца, и теперь Дарнлей именуется всего лишь супругом королевы.

Мария Стюарт приближает к себе некоего Давида Риччо – черноглазого красавца. Он становится ее секретарем. Это обстоятельство возмущает шотландский двор, и он готовит заговор. Дарнлей возглавляет сей заговор. Мария Стюард ничего о нем не подозревает.

Был ли черномазый итальянский музыкант Риччо любовником королевы, так и останется навсегда загадкой. Но то открытое благоволение, которым королева дарит своего доверенного писца на глазах у всего двора, скорее красноречиво отвергает это подозрение. Если даже допустить, что духовная близость мужчины и женщины отделена от физической лишь незаметной чертой, которую иная взволнованная минута или неосторожное движение могут легко стереть, то все же Мария Стюарт, уже носящая под сердцем ребенка, так уверенно и беззаботно отдается дружбе с Риччо, что трудно счесть это искусной личиной неверной жены.

Находись она со своим секретарем в предосудительной связи, для нее было бы естественно избегать всего, что наводит на подозрение: не засиживаться с итальянцем до утра за музыкой или за картами, не запираться с ним в своем рабочем кабинете для составления дипломатических депеш. Здесь Мария Стюарт представляет как раз наиболее располагающие к ней черты – презрение к предрассудкам, истинно царственное нежелание считаться с наговорами и сплетнями, искренняя непосредственность. Опрометчивость и мужество обычно соединены в одном характере, подобно добродетели и наивности, являя две стороны одной медали; только трусы и сомневающиеся в себе трепещут даже подобия вины и поступают осторожно и расчетливо.

В один из вечеров королева распорядилась сервировать ужин, на который должны были собраться только самые близкие. Поначалу никого не удивляет, что занавес, скрывающий вход в королевскую опочивальню, отдергивается и входит Дарнлей, король и муж. Все встают, редкому гостю за столом освобождают место, он осторожно обнимает свою супругу и запечатляет на ее губах иудин поцелуй. Оживленная беседа за столом не смолкает, ласково, радушно бренчат тарелки, позванивают бокалы.

И тут снова поднимается занавес. На пороге в полном вооружении, застыв, словно черный ангел, стоит с обнаженным мечом в руке один из заговорщиков. Неумолимо оглядывают всех его налитые кровью глаза. Риччо бледнеет и конвульсивно хватается за стол: он понял, что его ждет. Из-за занавеса доносятся гулкие шаги, и заговорщики, бряцая оружием, входят один за другим в залу. Королева пускается в переговоры, но один из них накинул на итальянца петлю и потащил его к выходу. Слабосильный, безоружный Риччо, никакой не герой и не воин, вцепился в платье Марии Стюарт, пронзительно звучит в общей суматохе его истошный дикий вопль:

— Мадонна, умираю, справедливости, справедливости!

Когда его тащат волоком, Риччо пытается схватиться за ножку стола, но тут ему безжалостно отрубают пальцы. Заговорщики обезумели от возбуждения. Взапуски набрасываются они на беззащитное тело, снова и снова колют его кинжалами; пролитая кровь ударила им в голову, не помня себя от ярости они и друг другу наносят раны. Весь пол в ручьях крови, а они все не унимаются. И только когда судорожно бьющееся, истекающее кровью из пятидесяти с лишним ран тело совсем затихает, и последнее дыхание жизни уходит из плененного, они отваливаются от своей жертвы. Истерзанной жуткой грудой мяса выбрасывают заговорщики из окна во двор труп того, кто был верным другом Марии Стюарт.

В неистовстве ловит королева каждый предсмертный вопль преданного слуги. Она не в силах оторвать неповоротливое тело преданного мужа, который держит ее в железных тисках, но всеми силами неутомимой души восстает против неслыханного унижения, которое собственные же подданные нанесли ей в ее же доме. Задыхаясь в безрассудной ярости, Мария Стюарт выплевывает ему в лицо всю свою смертельную ненависть.

Казалось, все рухнуло для нее в эту страшную ночь. Но под молотом судьбы только крепнет и закаляется пламенное сердце. Всегда и неизменно, когда на карту поставлена ее свобода, ее честь и корона, Мария Стюарт в себе обретает больше сил, чем нашлось бы у всех ее помощников и слуг вместе взятых. Опасности для нее, как личности, всегда благотворны. Во внезапном озарении составляет королева свой план. Доколе Дарнлей держит руку заговорщиков, ее положение безвыходно. Только одно может спасти: надо расколоть блок заговорщиков. Если цепь, стягивающую ей шею, нельзя разорвать махом, значит надо ухитриться перепилить ее в самом слабом звене. А кто среди жесточайших мятежников самый малодушный, ей слишком хорошо известно: конечно же, Дарнлей – восковое сердце, которое любая сильная рука лепит по своему произволу.

Первый же ход королевы мастерски задуман и психологически верен. Она объявляет, что чувствует преждевременное приближение схваток, делает вид, будто ей очень плохо. Угроза преждевременных родов поставила как заговорщиков, так и короля в крайне затруднительное положение. Ведь дитя, которое Мария Стюарт носит под сердцем, наследный принц Шотландии, наследный принц Англии. Какая ответственность падет на голову отца-садиста, который для удовлетворения своей личной мести позволил убийству совершиться на глазах беременной женщины, тем самым убив и младенца во чреве. Теряя голову от страха, спешит Дарнлей в опочивальню королевы.

Но сегодня он не находит вчерашней Марии Стюарт, перед ним лишь бледная, сломленная женщина, смертельно усталая, больная, с робкой нежностью взирающая на него, своего неумолимого тирана мужа, который показал ей, чего он стоит. Тщеславный глупец уже мнит себя победителем. Человека умного и рассудительного такое внезапное превращение, верно, заставило бы насторожиться. Но как все тщеславные люди, упивающиеся лестью, Дарнлей легковерен. К тому же – о, каверзная судьба! – из всех мужчин, когда-либо любивших Марию Стюарт, он особенно жадно к ней вожделеет; с какой-то собачьей преданностью льнет чувственный юноша к ее телу. Миг – и он растаял, он снова ее верный холоп.

Не прошло и дня после убийства, а Дарнлей, обманувший ее вместе с лордами, теперь из кожи вон будет лезть, стремясь обмануть и выдать вчерашних сообщников. Пока у королевы нет сил, она якобы прощает заговорщиков: подумаешь, прикончили какого-то музыкантишку – велика важность. Устный пакт заключен. И все же заговорщики не решаются снять караул перед покоями королевы. Для прощения убийства домогаются они подписанной королевой грамоты. Мария тянет время, она не намерена официально связывать себя с убийцами, но не подает им вида. В доказательство своей доброй воли заговорщики снимают стражу.

В полночь Мария Стюарт осторожно приотворяет дверь. Ощупью крадется вниз, в подвал, откуда подземный ход ведет в кладбищенские катакомбы. Ледяным холодом веет в мрачном подземелье, вечная сырость каплет со сводов и стропил. Зажженный факел отбрасывает пляшущие тени на черные, как ночь, стены, на прогнившие гробы и сваленные в кучи человеческие кости. Но вот повеяло свежим, чистым воздухом. Теперь только пересечь кладбище и добежать до ограды, за которой ждут друзья, с оседланными конями.

Ни минуты не колеблясь, вскакивает беременная на пятом месяце женщина в мужское седло и мчится галопом двадцать с лишним миль до замка. Новый день беглянка встречает уже повелительницей. Недоброе пробуждение ждет заговорщиков. Королева победила. Но для того, чтобы не слишком многих восстановить против себя, она предпочитает кое на что закрыть глаза. Ибо вздумай Мария всерьез судить мятежников, разве не пришлось бы ей в первую очередь призвать к ответу Дарнлея – отца ее будущего ребенка. Итак, решено, на убийство наброшен белоснежный саван лжи. Чтобы соблюсти некую видимость правосудия вешают каких-то случайных горемык, знатным же господам все благополучно сходит с рук.

Утром 9 июня 1566 года залп пушек возвещает городу счастливую весть. Родился наследник, отпрыск Стюартов, король Шотландский. Заветная мечта матери, единодушное желание всей страны, ждущей мужского потомства, наконец-то сбылось.

Весть о рождении у Марии Стюарт сына поражает в Елизавете Английской женщину, кинжал вонзается в живое тело. Она так ошеломлена, что ее гневные взгляды, ее стиснутые губы забывают лгать и притворяться. Лицо ее застыло, кровь отлила от щек, судорожно сжаты руки. Добравшись до своей опочивальни, со стоном, под тяжестью горя, рухнула она на кровать и разразилась рыданиями:

— У королевы шотландской родился сын, а я – иссохший мертвый сук!

Чувствуется, что все царства мира отдала бы она за обычное, ясное, естественное счастье – быть просто женщиной, просто возлюбленной, просто матерью. Любое другое преимущество, любую удачу она, при всей своей ревности, быть может, и простила бы Марии Стюарт. Но эта будит в ней смертельную зависть, ибо в ней возмущено самое заветное чувство и желание: быть матерью. Но уже в следующее утро Елизавета опять только королева, только женщина-политик, только женщина-дипломат.

Мария же Стюарт оказывается в трудном душевном положении. Дарнлей больше для нее не существует. Риччо убит. У нее остался только Босуэл. В ночь убийства он бесстрашно выскочил из окна второго этажа, чтобы прийти ей на выручку. Никто в Шотландии еще не служил королеве так преданно, как этот тридцатилетний, беззаветно бравый солдат.

Босуэл – фигура, словно высеченная из черной мраморной глыбы, мужчина в расцвете лет и сил, во всей суровости и жестокости великой мужественности. Он носит имя древнего шотландского рода, но невольно думается, что в жилах его течет еще не укрощенная кровь древних викингов. Стань только у него на дороге – и он расшибет тебе физиономию бронированным кулаком. Беззаботно делает он все, что захочет, дозволенное и недозволенное, не скрываясь, среди бела дня. Но хищник и насильник самого худшего разбора, закованный в латы циник, все же выгодно отличается от окружения прямотой характера. Рядом с двоедушными и двуличными лордами и баронами, он напоминает кровожадного, но благородного зверя – леопарда среди вороватых гиен.

Его неприкрытая, ясная, жестокая сила магически действует на женщин, хотя по некоторым отзывам Босуэл был отталкивающе некрасив. Но чтобы пользоваться успехом у женщин, не нужно быть красавцем: уже терпкое дыхание мужественности, исходящее от таких крепких натур, дурманят их чувства. Весь путь этого искателя приключений усеян любовными историями, по видимому, не стоившими ему большого труда. Он берет женщин, но сам им не отдается, он берет их потому, что брать, а особенно брать насильно – естественное проявление его властолюбия.

Вскоре Босуэл становится первым советником королевы по всем вопросам, он, собственно и правит страной, как наместник. На этот раз Мария Стюарт сделала правильный выбор, наконец нашла она правителя по сердцу, человека с чувством собственного достоинства – он не польстится на подарки и посулы Елизаветы, не сойдется с лордами ради пустяковой корысти. Босуэл не Риччо, он не даст себя покорно прирезать, да и в угол его не задвинешь, как Дарнлея, которого больше не зовут на заседание совета, не приглашают на торжества и увеселения. Вечно бродит он в одиночестве, и холодная пустота одиночества провожает его по пятам. Где бы он ни появился, повсюду его со спины прохватывает сквозняком насмешки и презрения. Чужой в своем собственном доме, в своей отчизне.

Законный муж – король отметен в сторону. Босуэл мужчина, человек властных инстинктов и внезапных побуждений в фаворе. Такого нельзя легкомысленно дразнить. Он не задумываясь переходит к действиям, с налету хватает королеву, уже давно находившуюся в неуравновешенном, возбужденном состоянии, женщину, чьи чувства остались неудовлетворенными первой любовью.

Для Марии Стюарт это нападение производит молниеносное поражающее действие. Оба ее супруга были неженками, маменькиными сынками. Ей уже казалось, что иначе и быть не может. Но в этих насильственных объятиях она встретила настоящего мужчину, наконец-то такого мужчину, который смел, развеял по ветру все ее женские доблести, стыд, гордость, уверенность в себе. И теперь, грубо поваленная с ног, она хочет падать все ниже и ниже, хочет низвергнуться в бездну, затеряться в ней.

Она пишет сонет:


Я для него забыла честь мою –
Единственное счастье нашей жизни,
Ему я власть и совесть отдаю.
Я для него отринула семью,
Презренной стала в собственной отчизне.

Любовь Марии Стюарт к Босуэлу – одна из самых памятных в мировой истории: даже грандиозные страсти античных любовников едва ли превосходят ее в силе и неистовстве. Ярким полымем вспыхивает она до пурпурных вершин экстаза, обрушивается до сумеречных зон преступления. Страсти, как и болезни, нельзя осуждать или оправдывать; можно лишь описать их со все новым изумлением, содрогаясь перед извечной мощью стихий, которые как в природе, так и в человеке разражаются порой внезапными вспышками грозы.

Подходить с моральной меркой к человеку, снедаемому страстью, так же нелепо, как если бы мы вздумали привлечь к ответу вулкан или наложить взыскание на грозу. И точно так же и Марии Стюарт в пору ее душевно-чувственной одержимости нельзя вменять в вину ее поступки, ее безрассудные деяния той поры. С закрытыми глазами, ко всему глухая, бредет она, как сомнамбула, влекомая какой-то магнетической силой по предназначенному ей пути гибели и преступления нестись. Очнется лишь тогда, когда пламя, сжигающее ее кровь, пожрет само себя, — очнется вся выгоревшая, опустошенная. Кто раз прошел через это горнило, в том испепелено все живое.

Пока же она так мастерски притворяется, что в течение нескольких месяцев никто не замечает ее изменившихся отношений с Босуэлом. В присутствии других Мария Стюарт находит в себе силы повелительно и холодно, как с подчиненным, разговаривать с человеком, от чьего прикосновения ее бросает в дрожь, или же казаться веселой и беспечной, в то время как нервы ее напряжены до крайности, а душа исходит слезами и отчаянием.

За порывы чувства, насильно исторгнутые у воли, приходится платить периодами душевного упадка. И тогда она целыми днями в изнеможении валяется в постели, часами блуждает по комнатам в каком-то бесчувственном забытьи, рыдая, взывает, простертая на своем ложе: «Хоть бы мне умереть!» – требуя, чтобы ей дали кинжал.

Когда Босуэла тяжело ранили в схватке с контрабандистами, Мария вскочила на коня и во весь опор помчалась проведать своего возлюбленного. Два часа проводит она у постели раненого, а потом так же бешено мчится назад, словно желая этой яростной скачкой подавить мучительную тревогу. Но подорванный жгучей страстью организм внезапно сдает. Едва ее снимают с седла, как она падает замертво и два часа лежит в беспамятстве. Вечером открылась горячка, она мечется в бреду, она никого не узнает, ничего не чувствует. Восемь дней была королева между жизнью и смертью. Но как только на крестьянском возу привезли выздоравливающего Босуэла, Мария Стюарт ожила, и – новое чудо! — спустя две недели восставшая покойница уже опять сидит в седле и скачет во весь опор.

А потом пишет очередной сонет:


Все для него! И мысли нет иной,
Как быть его женой, его рабой,
Я верности до гроба не нарушу!
С ним каждое мгновенье, каждый час
А там – пусть зависть осуждает нас!

Но самое ужасное в этом ужасе, самое мучительное в этой муке ей еще предстоит. При всем своем ослеплении Мария Стюарт достаточно проницательна – она скоро увидит, что и на этот раз расточает себя попусту: человек, к которому устремлены все ее чувства, в сущности, не любит ее. Для него она лишь трепетный миг обладания, мимолетное приключение, и несчастной скоро приходится сказать себе, что господин ее мыслей и страсти не очень-то ее почитает. Утратив чувство собственного достоинства, готовая на последнее унижение, она, гордая царица, словно торговка на рынке, высчитывает ему, чем только она для него не пожертвовала, и настойчиво, чуть ли не назойливо, уверяет его в своем рабском смирении.


Единственная цель подруги вашей –
Служить вам, угождать и подчиняться,
Вас обожать, пред вами преклоняться
И, презирая все несчастья впредь,
Свой видеть высший долг в повиновенье,
Чтобы отдать вам каждое мгновенье,
Под вашей властью жить и умереть.

Босуэл же терпит Марию Стюарт лишь в качестве наложницы рядом с законной женой. Для него отношения с королевой в лучшем случае лишь ради тех преимуществ и выгод, какие дает ему любовь женщины, держащей в своих руках не только все почести и милости шотландской короны, но и великий соблазн при мысли, что она может и его самого сделать королем Шотландии. Но для этого нужен развод с Дарнлеем. Первые сановники страны уже хлопочут по этому делу, однако претенденту на престол не терпится ускорить события.

Король Шотландии, не чувствуя себя в безопасности, перебрался в надежный замок к отцу в Глазго. А тут еще, словно чтобы сохранить его в опасную минуту, судьба посылает ему оспу – удобный предлог, чтобы много недель безвыездно посидеть в надежном убежище. Как же выманить его оттуда, ведь Босуэлу так не терпится?

Только одна единственная женщина сохранила над королем власть, только Мария Стюарт, надев личину любви, может заманить притаившуюся жертву в расставленную ловушку. Из всех людей на свете ей одной дано совершить этот чудовищный обман. А так как и сама себе она уже больше не госпожа, а лишь послушная марионетка в руках тирана, то достаточно этому тирану повелеть, и невероятное свершается: Мария Стюарт верхом отправляется в Глазго, будто бы для того, чтобы навестить больного супруга, на самом же деле, чтобы заманить его домой, где его ждет не дождется смерть с отточенным кинжалом.

Не с легкой душой выполняет свою миссию эта раба, не дерзко, не в трезвом рассудке и по собственной воле, а подчиняясь чужой. Помрачневшая, пряча глаза, со смятенной душой, сидит Мария Стюарт у постели больного. Бедный, околпаченный дурачок старается – не правда ли, гениальная ситуация! – утешить обманщицу, предательницу, он хочет вселить в нее бодрость, веселье, надежду. Страшно видеть, как слабый мальчик опять доверчиво льнет к ней, как он уже в ней уверен. Нет, он не может не глядеть на нее, безгранично наслаждается возобновленной близостью, которой так долго был лишен.

И вот, король, послушный желаниям королевы – так же как она послушна желаниям своего жестокого возлюбленного – невольник невольницы, соглашается вернуться в Эдинбург, хотя это противно всем законам медицины и здравого смысла: вытащить оспенного больного, в горячке, с еще не опавшим лицом, из постели и везти зимой, в январе, по лютому морозу, в открытой телеге куда-то за два дня пути?

В небольшом домике на окраине разместили короля Шотландии, здесь-то и прогремел, и сотряс воздух страшной силы взрыв. Король вместе со своей челядью взлетел на воздух. Королева в это время была на празднике в дворцовом замке.

В этот день она стала преступницей. Человек, которого толкает на преступление таинственная сила, сразу же отличается от подлинного преступника — преступника из внутренних побуждений, преступника по злому и преднамеренному замыслу, от преступника, совершившего злое дело в состоянии аффекта. В ту минуту, когда Мария Стюарт оказалась лицом к лицу с жертвою, которую ей велено было завлечь на бойню, в ней вдруг умолкают чувства ненависти и мести, и в душе ее исконно человеческое вступает в борьбу с бесчеловечностью поручения. Но эта минута не остановила королеву.

Сколько страшного и тяжелого пережито за последние недели, все нервы горят и трепещут до болезненно чувствительных кончиков. Стон отчаяния и черные мысли, как летучие мыши, шныряют вокруг, вычерчивая сумасшедшие зигзаги.

Теперь, именно сейчас ей надо разыграть безутешную скорбь и потрясти своей патетической игрой весь мир, чтобы он безоговорочно поверил в ее невиновность, и именно сейчас она устало роняет маску. Безвольная, впавшая в некий жестокий душевный столбняк, королева не пытается защищаться тогда, когда над ней дамокловым мечом нависает подозрение. Даже простую видимость придворного траура не может соблюсти эта вдова, а главное, верх провокации – чуть ли не вызов, брошенный в лицо всему свету после того, как Босуэла оправдал неправедный суд, — она соглашается отдать ему руку и сердце. Прав оказывается Шекспир: то, что кажется нам в «Гамлете» небывальщиной, поэтической гиперболой, здесь становится действительностью: королева «еще и башмаков не износив, в которых прах сопровождала мужа», идет к алтарю с его убийцей.

Но что особенно поражает нас в другой шекспировской трагедии «Макбет» — это полная аналогия, как меняются под влиянием содеянного обе героини – Мария Стюарт и леди Макбет – вначале преданные пылкие, энергичные натуры, с сильной волей и пламенным честолюбием. Они грезят о величии своего возлюбленного, но сразу же после содеянного преступления уже другие, их силы исчерпаны, мужество сломлено. Огнем сжигает совесть их живую плоть, с остановившимся взором безумия бродят они по замку, внушая ужас друзьям и отвращение к самим себе. Неутомимая жажда разъедает ядом измученный мозг – жажда небытия, жажда желания и… ни о чем не думать.

После убийства Дарнлея с Марией Стюарт происходит перемена, внезапное превращение, даже черты ее лица так несхожи с прежними, что соглядатай Елизаветы доносит в Лондон: «Никогда еще не было видно, чтобы за столь короткий срок и не будучи больной, женщина так изменилась внешне, как изменилась королева».

Ни один из поступков Марии Стюарт в недели, следующие за убийством, не поддаются объяснению и доводам разума, а единственно лишь душевным смятением на почве безмерного страха. Даже в своем неистовстве не могла она не понимать: честь ее навеки загублена и утрачена, вся Европа увидит в браке, заключенном столь спешно с убийцей супруга – надругательство над законами и добрыми нравами. И нет иного объяснения безоглядного бегства в брак для этой беспомощной женщины, попавшей в безвыходное положение, как то, что королева уже знает о своей беременности. Она знает, что носит под сердцем плод запретной любви.

Однако королеве Шотландской невместно производить на свет внебрачного младенца, да еще при обстоятельствах, что огненными письменами вещают на всех стенах о ее вине или соучастии. Ибо с непреложной ясностью вышло бы наружу, каким забавам придавалась она со своим возлюбленным в дни траура. Только поторопившись узаконить рождение ребенка, может Мария стюпрт спасти его честь, а отчасти собственную. Ведь если его появление на свет застанет ее супругой Босуэла, то слишком ранние роды не так бросятся в глаза и ребенок родится законнорожденным. Быть может, ей кажется, что чудовищное решение взять в мужья убийцу своего мужа все же менее позорно, чем родить внебрачного ребенка и этим открыто признать свой грех.

Босуэл же остается верен самому себе в своей великолепной отваге отчаянного сорвиголовы. То, что ему предстоит разыграть перед всей Европой роль отпетого негодяя, насильника, посягнувшего на честь своей королевы, разбойника с большой дороги, цинично презирающего добропорядочность и закон, нимало его не смущает. Да хоть бы перед ним распахнулись врата ада, не такой он человек, чтобы остановиться на полдороги, когда на карту поставлена корона.

История не припомнит за многие столетия такой трагической свадьбы, как та, что имела место 15 мая 1567 года. Не среди бела дня, а в сумерках рассвета соединил Марию Стюарт с убийцей ее мужа священник в холодной, пустой и сумрачной часовне, напоминающей гроб; угрюмо, словно плакальщики на похоронах, выстроились свидетели странного празднества. Свадебный картеж не шествует по всему городу улицами сплошного ликования: издрогнув в пустынной часовне, удаляются новобрачные во внутренние покои и прячутся за крепкими засовами.

Тотчас после свадьбы поползли слухи о раздорах между супругами, Босуэл, очевидно, смотрит на развод со своей юной красавицей женой как на простую формальность, и все ночи проводит у нее, а не у королевы.

«Со дня злополучной свадьбы, — сообщает посол в Париж, — Мария Стюарт не перестает стенать и лить слезы». Итак, не успела ослепленная женщина достигнуть того, чего так пламенно добивалась, как она уже знает, что все для нее потеряно, и что даже смерть была бы избавлением от той пытки, на которую она сама себя обрекла.

Все затаилось в Шотландском королевстве, все зловеще немотствует вокруг обреченной пары. Тщетно пытается снискать диктатор любовь народа. Он пишет смиренные письма Елизавете – она не внемлет. Он обращается в Париж – его не замечают. Мария Стюарт зовет своих лордов – те шагу не делают. Она требует, чтобы ей вернули сына – никакого ответа. Какое-то оцепенение страха, какая-то мертвая неподвижность объяла страну, одно неосторожное движение – и грянет буря возмущения и гнева.

Босуэл знает, в закладе его голова, и последнее слово в споре скажет оружие. Ему слишком знакомо коварство его сотоварищей, он знает — на него готовится вероломное нападение. И без малого три недели спустя после бракосочетания бежит он в неприступную крепость поближе к своим верным головорезам. Это бегство придает лордам храбрости. Несчастная королева по-прежнему телом и душой предана своему тирану и одна, кинув все на произвол судьбы, скачет к Босуэлу, чтобы с ним жить и умереть.

Когда полки сходятся на поле брани, лорды поднимают необычное знамя: на белом поле, распростертое под деревом лежит тело убитого. Рядом с ним на коленях дитя, плача, простирает ручонки к небу со словами: « «Господи, к тебе уповаю о суде и мести!» Бой Босуэлом проигран. Он садится на коня и стремительно скачет прочь, сопровождаемый лишь двумя слугами. Горячечный сон кончился. Наступает окончательное, жестокое пробуждение. Страшное беспощадное пробуждение.

Пока железный кулак Босуэла защищал королеву, народная ненависть не смела ее коснуться. Но теперь она беззащитна, и ненависть дерзко и бесцеремонно поднимает голову. «На костер шлюху! В огонь мужеубийцу!» – все сильнее раздаются исступленные крики.

Но эту гордую женщину можно унизить, но согнуть нельзя. Ее горячая кровь вскипает, и вместо того, чтобы мудро притвориться равнодушной, она вымещает свою обиду на лордах, призывая их к ответу за народную хулу. Словно разъяренная львица, набрасывается Мария Стюарт на них, грозя, что прикажет их вздернуть, распять. Лорды решаются ограничить ее передвижение. И тут Эдинбург становится свидетелем жестокого зрелища; он видит свою королеву за оконной решеткой: в изодранном платье, с обнаженной грудью и с распущенными по плечам волосами, она, как безумная, вскочила на подоконник и, истерически рыдая, призывает народ спасти ее, так как вельможи заточили ее в тюрьму и, тут невзирая на свою ненависть, народ тронут ее страданиями. Но не спешит на помощь.

Вот уже в лодке перевозят королеву на остров, и обитые железом ворота с лязгом захапываются за ней. Начинается скорбная и унылая песня причитальная о вечном заточении. С этого дня 17 июня 1567 года, поворотного в судьбе Марии Стюарт, когда лорды засадили свою королеву в замок, шотландская королева становится причиной непрекращающейся смуты и смятения в Европе. Ведь в ее лице встал перед веком новый вопрос неоглядного значения – о том, какие меры следует принимать в отношении монарха, впавшего в непримиримый конфликт со всем своим народом и оказавшегося недостойным королевского венца.

Но никто не вправе лишать помазанника божия его высокого достоинства. С точки зрения абсолютизма позволительнее отнять у монарха жизнь, нежели корону. Можно умертвить венценосца, но не свести его с престола, ибо применять к нему какие-либо меры принуждения значило бы посягнуть на иерархический строй мироздания в целом. Мария Стюарт своим преступным браком поставила мир перед совершенно новой задачей. От того, как сложится ее судьба, зависел не только единичный конфликт, но и умозрительный принцип, основа целого мироздания.

В это время в Англии Елизавета далеко не уверена в лояльности своего дворянства и потому не может потерпеть, чтобы в соседней стране был безнаказанно подан пример крамолы, когда мятежные подданные поднимают оружие против законной государыни, хватают ее и сажают в затвор. В лице Марии Стюарт она полна решимости привести к послушанию этих мятежников, посягнувших на королевский суверенитет. «Мадам, — пишет Английская королева, — относительно дружбы всегда существовало мнение, что счастье приносит друзей, а несчастье их проверяет; и так пришло время на деле доказать нашу дружбу, мы, исходя из наших всегдашних правил, а так же из участия к Вам, сочли за должное в этих кратких словах засвидетельствовать Вам нашу дружбу. Мадам, скажу не обинуясь, Вы немало огорчили нас, выказав Вашим замужеством столь прискорбный недостаток сдержанности. – В конце письма звучат такие слова: — Мы можем лишь во имя дружбы к Вам и из уз крови заверить Вас, что мы готовы приложить все силы и старания, чтобы достойно воздать за убийство короля, кто из Ваших подданных ни совершил бы его и сколь бы он ни был Вам близок».

Елизавета поручает своему посланнику самым энергичным способом опротестовать все меры, предпринятые бунтовщиками против Марии Стюарт; ясно она дает понять лордам, что если они прибегнут к насилию, она не остановится и перед объявлением войны. Она пишет: «Ваше обращение с королевой Шотландской мы не можем ни ободрить, ни потерпеть. Велением божьим вы – подданные, а она – ваша госпожа, и вы не вправе приневолить ее к ответу на ваши обвинения, ибо противно законам естества, чтобы ноги начальствовали над головой».

В это время шотландским лордам удается отыскать ларец, в котором находятся любовные письма к Босуэлу и документы, компрометирующие королеву. Наконец-то в руках мятежников орудие, с помощью которого они вынудят ее добровольно отдать корону сыну-младенцу, над которым можно взять регентство. Вот и с амвона громогласно зазвучали призывы возбудить дело против грешной папистки. Ненависть, брызжущая с церковных кафедр, вскоре заливает всю страну. Увлекаемые надеждой увидеть, как женщину, на которую они взирали с робостью, волокут в одежде кающейся на эшафот, то самое простонародье, которое никогда еще в Шотландии не получало ни права, ни голоса, теперь требует гласного процесса.

Но Мария Стюарт столь прочно замурована в сознании своего королевского величия, что ни поношения, ни поругания не в силах ее смирить. Нет клейма, чувствовала она, которое бы изуродовало лоб, носивший царственный обруч и помазанные елеем избранничества. Ни перед чьим приговором или указом не склонит она головы, и чем больше заталкивают ее под ярем бесславного прозябания, тем решительнее она противится. Такую волю не удержишь взаперти; она взрывает самые крепкие стены, сносит плотины. А если заковать ее в цепи, она будет потрясать ими так, что содрогнутся стены и сердца.

В то время как Мария Стюарт сидит в замке последи озера, ее третий муж меняет одну темницу другой, в ужасающем одиночестве проводит неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом в бездействии. Этот сильный, брызжущий энергией человек, гроза врагов, кумир женщин живьем гниет и разлагается. Разлагается этот исполинский сгусток жизненной энергии. Хуже пытки, хуже смерти для бесшабашного молодца, который только в переизбытке сил и в безбрежности свободы дышал полной грудью, который вихрем носился по полям во главе охоты, вел своих верных воинов навстречу врагу, дарил любовь женщинам всех стран и познал все радости духа, — хуже пытки и смерти для него это жуткое, праздное одиночество среди холодных, немых, угрюмых стен – эта пустота времени, сокрушающая жизненную энергию. По рассказам, которым охотно веришь, он, как бесноватый, бился о железные прутья своей клетки и жалким безумцем кончил жизнь.

Мы не знаем, когда появился на свет их ребенок, не знаем, родился он живым или мертвым, когда его забрали у матери. Здесь все темно и зыбко, все свидетельства противоречат друг другу. Ключ этой тайны заброшен на дно озера, окружающего ее замок заточения.

Мария Стюарт едва встав после родов, едва сбросив с себя иго материнства, уже вновь исполнена женского очарования, она опять источает соблазн и тревогу. Опять вовлекает юное существо с орбиту своей судьбы. Кроме личного очарования у королевы имеется еще и другая приманка: соблазн добиться вместе с ее рукой так же и власти. Юное существо помогает ей бежать и тотчас попадает на эшафот. Королева же, спустя неделю после побега, благодаря своим старым сподвижникам, собирает шеститысячное войско. Она выступает против своего сводного брата, который стал править страной, пока сын королевы не вышел еще из детского возраста. Эта битва Марией Стюарт проиграна.

Увидев, что все потеряно, она садится на коня и гонит во весь опор. Щотландская королева больше не думает о сопротивлении, панический ужас охватил ее. Сломя голову, не разбирая дороги, несется она через пастбища и болота, по полям и лесам – и так без отдыха с одной мыслью: только бы спастись! «Я изведала все, хулу и поношение, плен, голод, холод и палящий зной, бежала неведомо куда, проскакав девяносто две мили по бездорожью без отдыха. Спала на голой земле, пила прокисшее молоко, утоляла голод овсянкой, не видела хлеба. Три ночи провела в глуши одна, как сова».

Такова была сила ее страсти, которая привела королеву к столь плачевному итогу.


Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус –
Окончательнее пасть. (М. Цветаева)

Королеве еще нет двадцати пяти лет, а между тем жизнь для нее, в сущности, кончена. Все чем судьба может в переизбытке одарить человека, она пережила и перестрадала, все вершины земные ею достигнуты, все глубины измерены. Позади королевы лежит утраченная ею страна, куда не ведет ни одна дорога, впереди – безбрежное море, ведущее во все страны мира. Из них Мария Стюарт выбирает для себя Англию. Она пишет королеве Елизавете: «Да ниспошлет тебе благословение небо, а мне – кротость и утешение, которые я больше всего надеюсь и молю получить из твоих рук».

Известие, что Мария Стюарт высадилась в Англии, конечно, не на шутку встревожили Елизавету. Правда, она, как монархиня монархиню, из солидарности защищала Шотландскую королеву, и в прочувствованных посланиях – ведь бумага недорога, а чернильные излияния в дружбе легко стекают с дипломатического пера – заверяла ее в своем участии, в своей преданности, в своей любви. И в то же время все эти годы парировала всякую возможность личной встречи.

Они были очень разными. Мария Стюарт, как истинная женщина, избирает не королевское, а женское свое призвание. Царственная мантия падает к ее ногам, и в своей наготе, пылая, она чувствует себя сестрой бесчисленных женщин, что томятся желанием давать и брать любовь. И больше всего возвышает ее в наших глазах то, что ради отдельных, сполна пережитых мгновений она с презрением отшвырнула от себя власть, достоинство и сан.

Елизавета, напротив, не была способна так безотчетно отдаваться любви – и это по причине особого, интимного свойства. Как выражается Мария Стюарт в своем знаменитом обличительном письме: «она физически не такая, как все женщины». Очевидно, и тот единственный акт любви, в котором женщина отдается на волю мужчине, был ей недоступен. Не так уж добровольно, как ей хотелось показать, осталась она вековечной королевой-девственницей, видимо какое-то физическое или душевное торможение нарушило ее интимную женскую жизнь.

Подобная неудача должна была весьма серьезно сказаться на всем существе женщины; и в самом деле, в этой тайне заключены, как в зерне, и другие тайны ее души. Все нервически неустойчивое, переливчатое, изменчивое в ее натуре, вся эта мигающая историческая светотень, внезапное переключение с холода на жар, все комедиантское, утонченное, затаенно-хитрое порождалось внутренней неуверенностью этой женщины с глубокой трещиной в душе, одиноко зябнущей под броней своего могущества.

Мария Стюарт прибыла в Англию самовольно, непрошеная и незваная, требующая свидания с английской королевой и убежища в ее стране. Но принять Шотландскую королеву в Лондоне, оказав ей королевские почести, значит признать ее права на ее страну, а это наложит на Англию обязанность выступить против Шотландии. Не прошло и нескольких дней, как Елизавета уже избавилась от своих человеколюбивых побуждений и твердо решила не допускать Марию Стюарт ко двору, но в то же время и не выпускать ее из страны.

Елизавета не была бы Елизаветой, если бы она хоть в каком-нибудь вопросе выражалась ясно и действовала прямо. А между тем как в человеческих отношениях, так и в политике двуличие – величайшее зло, ибо оно морочит людей и вносит в мир смятение. Но тут-то и берет свое начало великая и бесспорная вина Елизаветы перед Марией Стюарт. Сама судьба даровала ей победу, о которой она мечтала годами: ее соперница, слывшая зерцалом рыцарских доблестей, совершенно независимо от нее, Елизаветы, стараний выставлена к позорному столбу; королева, притязавшая на ее венец, потеряла свой собственный и теперь униженно просит у нее прощения и помощи.

Когда б Елизавета хотела б поступить как должно, она могла бы из политических соображений запретить ей пребывание в своей стране. Просящего можно пожалеть, но можно и отказать ему. И только одно противоречит всем законам земли и неба: привлечь к себе просящего, а потом против его воли насильственно задерживать. Нет оправдания, нет снисхождения бессердечному коварству Елизаветы, тому, что со временем, несмотря на ясно выраженное желание своей жертвы покинуть Англию, она не позволила хитростью, обманом, вероломными обещаниями и тайным насилием этого сделать.

Итак, Марии Стюарт предоставили возможность жить в замке и вести более чем обеспеченную жизнь. Пустую жизнь. Безнадежное занятие рисовать пустоту, безуспешный труд – живописать однообразие. Заточение Марии Стюарт – это именно такое прозябание, унылая, беззвездная ночь. Елизавета содержит ее, как королеву, но сковав золотыми цепями в отдаленном сельском захолустье.

Мария Стюарт пишет уже не пламенные сонеты, а слова благочестивого смирения и меланхолической отрешенности:


Чем стала я, зачем еще дышу?
Я тело без души, я тень былого.
Носимая по воле вихря злого,
У жизни только смерти я прошу.

Но не будем обманываться: все это лишь притворство и маска. На самом деле это гордое сердце, эта пламенная царица живет одной лишь мечтой – вновь вернуть себе свободу и власть. Ни на минуту не склоняется она к тому, чтобы покорно принять свой жребий. Все это просиживание за пяльцами, за книгами, бешеные скачки на охоте – лишь ширма для каждодневной кипучей деятельности – заговорщицкой.

Она и в плену осталась центром заговоров, чинимых врагами Англии. Ее письма во все страны Европы провозятся контрабандой в белье, книгах, выдолбленных тростях и даже за амальгамой зеркал. Самоотверженные друзья Марии Стюарт один за другим попадают в темные казематы Тауэра, а там на дыбе у них исторгают полное признание и имена соотечественников – и так, клещами палачей в порошок размалываются заговор за заговором. И только несколько изувеченных трупов на лобном месте время от времени напоминают народу, что в уединенном замке все еще томится в заточении женщина бывшая Шотландской королевой.

Мария Стюарт, чтобы купить себе свободу, уже готова делить власть с выросшим за это время сыном. Впервые мелькает у нее мысль о компромиссе. Пусть он правит и называется королем, лишь бы ей позволили именоваться королевой, лишь бы на ее отречение был наведен стыдливый глянец сусальной позолоты. Однако ее сын Иаков У и не думает вести переговоры об освобождении своей матери. Пусть женщина, подарившая ему жизнь, теперь, когда от нее больше нечего ждать, оставит его в покое. Да и можно ли его осуждать. Много ли видел он, еще будучи ребенком, свою мать? Мог ли любить мать, убившую его отца?

Годами в измученной, униженной женщине накапливаются гнев и озлобление. Годами надеялась она, торговалась, злоумышляла и искала возможности договориться. Точно вырвавшееся на волю пламя, вспыхнула подавленная ненависть к мучительнице, узурпаторше, палачихе, якобы девственной королеве. Уже не только как королева на королеву – как женщина на женщину бросается Мария Стюарт на Елизавету, словно норовя выцарапать ей глаза.

Поводом тому служит ничтожный инцидент: некая графиня обвинила Марию Стюарт, что она завела амуры с ее супругом. Глупая бабья сплетня, но Елизавета, не пропускавшая случая повредить доброй славе своей соперницы, постаралась, чтобы эта скандальная история дошла до иностранных дворов. И тут Мария Стюарт взвилась на дыбы. Значит мало того, что у нее отняли власть, свободу, последнюю надежду и сына, надо еще коварно запятнать ее честь! Ее, которая живет в затворничестве монахиней, как блудодейку, покушающуюся на святость чужого очага!

И тут Мария Стюарт пишет Елизавете письмо, в котором этому, якобы зерцалу добродетели, она находит возможность высказать всю правду о ней. Сгрызаемая злобным нетерпением, шотландская королева пишет будто бы затем, чтобы уведомить ее по дружбе, какую клевету и небывальщину распространяет графиня насчет частной жизни английской королевы. В письме, дышащим лютой ненавистью, удары сыплются один за другим, все дурные черты Елизаветы высмеиваются ей в лицо, все ее женские секреты безжалостно выволакиваются на свет.

Мария Стюарт сообщает Елизавете якобы по дружбе, а на самом деле чтобы смертельно ее уязвить, что графиня говорит про нее: она, мол, ненасытно жадна до лести и требует от своих потакателей, чтобы они постоянно курили ей фимиам и превозносили ее до небес, сама же в припадке раздражения истязает своих придворных дам и горничных. Но все это лишь скромные нападки по сравнению с ужасными разоблачениями в интимной жизни Елизаветы.

Графиня, по словам Марии Стюарт, уверяет, будто на ляжке у Елизаветы гнойная язва – намек на сифилитическое наследие ее отца, она, мол, уже старуха и кончает носить крови, а все еще падка до мужчин и не за что не откажется от своей свободы забавляться и получать удовольствия со все новыми и новыми любовниками.

Среди ночи пробирается она в комнаты мужчин в одной рубашке и накидке, и эти приключения обходятся ей недешево. И, не щадя, ненавистную, Мария Стюарт наносит ей жестокий удар в самое больное место. С насмешкой ставит она ей на вид, что королева, несомненно, не похожа на других женщин. Да, пусть Елизавета знает, что ее ревниво охраняемая тайна стала общим достоянием – тайна ее женского убожества, дозволяющая ей любострастие, но не подлинную страсть, извращенную игру, но не полное обладание, тайна, навсегда лишающая ее радостей королевского союза и материнства.

Ни одна женщина на свете не говорила этой всесветской властительнице всю неприкрытую правду в лицо, как сказала эта узница из своего заточения: замороженная на двадцать лет ненависть, удушенный гнев и скованные силы вдруг берут свое – они вздыбливаются в яростном порыве, и удар разъяренной тигрицы метит в самое сердце мучительницы.

После этого неистового, дерзкого письма нечего и думать о примирении. Женщина, написавшая это письмо, и женщина, получившая это письмо, не могут больше дышать одним воздухом, жить в одной стране. У Елизаветы достаточно компрометирующих документов, но нет главного, в котором бы говорилось о покушении на жизнь Английской королевы. И тут полиция умело сфабриковала переписку Марии Стюарт с заговорщиками о покушении. Не почувствовав подвоха Шотландская королева с воспламененным сердцем возглавила заговор цареубийц, пересылая письма в футляре, который прятали в бочонок с пивом. Она и не знала, что вся корреспонденция попадает в руки ее ненавистной врагини, что с ней ведут нечестную игру. Так узница была коварно завлечена в ловушку, но и не подозревала этого.

Мария Стюарт снова познает часы радостного возбуждения. Каждый нерв у нее напряжен. В любую минуту может примчаться всадник с вестью, что план приведен в исполнение – не нынче завтра ее, узницу, повезут в Лондон, в величественный замок; ей уже представлялось в мечтах, как вся знать и горожане в пышных одеждах ждут ее у городских ворот, как ликующе звенят колокола. Еще день-другой – и все будет завершено. Англия и Шотландия объединятся под ее скипетром, и католическая вера будет возвращена всему миру.

Но Мария Стюарт не воссела на престол, а взошла на эшафот после вынесенного ей судом смертного приговора. Взошла величественно. Весь мир и последующие поколения – она это знает – будут взыскательно судить ее выдержку и осанку, когда, первая из венчанных королей, она склонит голову на плаху; малейшая дрожь, малейшее колебание, предательская бледность были бы в эту критическую минуту изменой ее королевскому достоинству». (С. Цвейг)

Когда голова Марии Стюарт скатилась с плахи, Англия возликовала. Ведь была обезврежена заговорщица, которая могла бы навлечь на страну новые войны, а их и без того хватало. Люди ликовали: их королева Елизавета защитила родной народ. Елизавета же не примкнула к этому торжеству. Она одела траур по своей соратнице в королевских делах. Кто знает, быть может, по-человечески, она проклинала себя за этот шаг, но как политик, несомненно, поступила верно. Отпусти она Шотландскую королеву, кто знает, сколько бы крови пролилось еще из-за нее?

А тем временем жизнь шла своим чередом. Вырастала и превращалась в весьма внушительную силу буржуазия. Культ галантных рыцарей и прекрасных дам великолепнейшим образом сменили толстосумы с внушительными кошельками. Эти кошельки пополнялись разными путями: процветали ростовщичество, торговля, морской грабеж и другие формы наживы. Торгово-пиратская экспедиция Фрэнсиса Дрейка принесла в 1580 году 4700 процентов дохода от вложенного капитала. Это была рекордная цифра. Обычно она колебалась от 300 до 400 процентов. Англия не стеснялась такого способа наживы. Пиратов – грабителей морей идеализировали. Вот как писал о любви корсара романтичный Байрон:


Привыкший ползать увяданье длит,
Он тянет годы, он с постелью слит,
Паралича ему не миновать –
Для нас милей земля, а не кровать;
Ползет он к смерти, еле шевелясь, —
А с нами души рвут мгновенно связь;
Его костюм надгробный мрамор льстит,
Могилу враг лукавый золотит –
А нас оплачет скорбь, а не обман,
Когда нам даст свой саван океан.
Кто ж их Вожак? Вокруг, на всех морях,
Одно лишь имя в душах сеет страх;
Он скуп на речи – знает лишь приказ,
Рука тверда, остер и зорок глаз;
Он их пирам веселья не дарит,
Но вне упреков счастья фаворит.
Он к чаше с багровеющим вином
Не прикоснется – пьянство не по нем;
То, что он ест, — последний человек
Из слуг его не стал бы есть во век:
Хлеб грубый с овощами, иногда
Как роскошь – фрукты – вот его еда,
Скупая пища, родственная той,
Которую отшельник ест святой.
Враг чувственного, он суров и прост,
Ему идет на пользу этот пост.
Он скор в решеньях и надменен так,
Что и не спросишь, что решил Вожак, —
Ведь на другое и надежды нет,
Чем краткий и презрительный ответ.
А имя «Конрад» превращает в мел
Загар любого, кто суров и смел.
Но так по виду судит лишь толпа,
Что к истому величию слепа:
Она дивится всякий раз ему,
Страшится, но не знает почему.
Щека в загаре, белое чело,
Волна кудрей – как ворона крыло;
Изгиб губы невольно выдает
Высокомерной мысли тайный ход;
Хоть голос тих, а облик прям и смел,
В нем что-то есть, что скрыть бы он хотел.
Лица увидев резкие черты.
Ты и пленишься, и смутишься ты.
Как будто в нем, в душе, где мрак застыл,
Кипит работа страшных, смутных сил.
Взгляд пристальный – идет молва о нем,
Что дерзких он сжигает, как огнем.
В его ухмылке виден дьявол сам,
Он гнев и страх внушает всем, а там,
Где бурею пройдет его вражда, —
Надежды и пощады нет следа.


И все ж не для того родился он,
Чтоб возглавлять отринувших закон:
Был чист, пока не начал он свои
С людьми и Вседержителем бои;
Был мудр, но свет считал его тупым
И портил обучением своим;
Был слишком горд, чтоб жизнь влачить, смирясь,
И слишком тверд, чтоб пасть пред сильным в грязь.
Внушая страх, оболган с юных лет,
Стал другом Злобе, а Смиренью – нет,
Зов Гнева счел призывом Божества
Мстить большинству за козни меньшинства.

Пирата Фрэнсиса Дрейка – грозу обозримых океанических просторов Елизавета посвятила в рыцари. А он для нее нещадно грабил небольшие испанские города, корабли, груженые золотом, открывал новые колонии в Новом Свете и назвал их Виржинией в честь королевы-девственницы, ведь это слово означает «Дева».

Дрейк родился в развалинах полуразвалившегося корабля, всю жизнь бороздил просторы океанов и нещадно пиратствовал на них. Он вторым после Магеллана совершил кругосветное путешествие. Корабли корсаров прошли сначала путем Магеллана вдоль побережья Южной Америки, но в пролив его имени сворачивать не стали, а поплыли навстречу ледяному дыханию неведомой Антарктиды. Казалось, их сам дьявол затягивал в мрачные, бурные волны, которые, точно голодные волки с оскаленными зубами – пенными брызгами, бросались и бились о борта кораблей. Айсберги выплывали навстречу из густого тумана и, словно бы гулко дышали своими великанскими легкими. А однажды, вздохнув глубже, чем прежде, ледяная глыба накренилась и взвилась над чахлыми суденышками.

— Амба! Морской дьявол взбесился! – выдохнули в одну глотку матросы и собрались к нему на съедение.

Однако, обошлось.

И вдруг в морозном воздухе появился иной холод. Именно иной. То был холод не ледяных равнин, а могильных свежевырытых ям. Зубы матросов дробно зачакали, застучали, выбивая страшную музыку цепенящего душу ужаса.

— Смотрите! – выкрикнул один из матросов.

И посмотреть было на что. В сверкающем туманном облаке по морю, погрузившемуся в полный штиль, плыл черный корабль с гордо поднятыми, надутыми ветром, парусами. Ни единой души не было на его реях и палубах. Дрейк велел выстрелить из пушки по загадочному фрегату. Выстрелили. И словно бы в пустоту, в воздух. Ничто не шелохнулось на корабле фантоме, на корабле призраке. Лишь раздался протяжный, вытягивающий жилы из тел, стон. Стон, в котором страдали все муки ада.

Вдруг послышалось, протянулось в звуке едва различимое:

– Ле-ту-чий Гол-лан-дец… — и пепельный плач-всхлип следом.

— Эй, выходи-ка на палубу, дьявол! – выкрикнул один из самых бесшабашных матросов.

— Закрой свое поганое хайло, — тут же одернул его просоленный всеми ветрами старый морской волк. – Слыхал… Летучий Голландец… На его голос нельзя отзываться. Погибнем.

Отважный, ничего не боящийся Дрейк стоял на палубе, тупо уставившись своими побелевшими от ужаса глазами на корабль-призрак, на корабль-фантом, и ему казалось, что от охватившего его безумия, он уже никогда не сможет ни произнести ни слова, ни оторвать завороженного взгляда.

И вместе с ним словно бы все пространство земли оцепенело, содрогнувшись, будто бы по нему прошла судорога страха и сковала все живое. В своем дворце Елизавета почувствовала сырой могильный холод, что-то охнуло в темном углу, и вдруг раздался звон сыплющихся осколков стекла – то гений амальгамы взорвал зеркальную поверхность королевского трюмо. Быть может, нечто неведомое роднило его с «Летучим Голландцем»? Спазм сковал горло королевы. И она тоже словно бы увидела в своем таинственном мороке:


Вдруг – молния. И в бездне бурной
Вы парус видите пурпурный
И черный флаг.
То призрачный корабль стремится
Туда, где вспыхнула зарница, —
Его маяк.
Дрожите! Это вестник горя;
Вокруг него ярится море,
И шторм жесток.
Так лес встает стеной враждебной,
Когда трубит стрелок волшебный
В свой черный рог.
Сулит несчастье эта встреча:
Корабль-мертвец – беды предтеча,
Он – знак конца.
Звон похоронный слыша, плачьте:
То колокол звонит на мачте
У мертвеца.
То – судна адского посланца,
То – бриг Летучего Голландца,
Корабль-фантом.
Летит он, бесприютен, вечен,
Отвержен богом и отмечен
Его перстом.
Так с полюса на полюс мчится
Корабль – могила и темница –
В кромешной тьме.
Там на носу скелетов груды,
Тень Каина и тень Иуды
Там на корме.
И где он волны рассекает –
Во мраке молния сверкает,
Грохочет гром.
Он за собой волочит шквалы:
Так каторжник гремит устало
Своим ядром.
Испытанные мореходы, —
Не им страшиться непогоды, —
Дрожат в тот миг,
Когда вдали встает громада:
Извергнутый из пасти ада
Пиратский бриг.
Стрелой несется приведенье,
И призрачное льет свеченье
Его скелет.
Вздымаются в испуге волны,
Когда по ним летит безмолвный,
Злой силуэт.
Утесы, сквозь громов раскаты,
Кричат ему: «Уйди, проклятый!
Прочь, демон, прочь!»
И, внемля, скрежету и вою,
Все думают: за Сатаною
Псы мчатся в ночь. (В. Гюго)

Но тут наваждение прошло. «Летучий Голландец» растворился в тумане. Корабли Френсиса Дрейка шли мимо открытого ими мыса Горн – южной окоченевшей оконечности Южно-Американского континента.

Придание о корабле-призраке возникло в эпоху великих открытий, и именно у мыса Горн «Летучий Голландец» чаще всего появлялся перед взорами отважных моряков. Одна их легенд Голландии рассказывает о том, что люди этой страны обладали удивительным свойством – «искусством волшебного ночлега». Заключалось оно в следующем: когда у запоздавшего путника не оказывалось на ночь крыши над головой, он превращался в ветряную мельницу или в дом. Один капитан однажды пожелал превратиться в корабль. Но сил на то, чтобы проснуться, у него не осталось, и корабль стал фантомом, скользящим по волнам в таинственном НИГДЕ.

Существует и более реальная версия появления «Летучего Голландца» в разных уголках океанов. Случается, что в плавании моряки вылавливают из морских глубин известных им рыб, которые по неизвестным причинам становятся ядовитыми. Приготовленная из них пища вызывает массовые галлюцинации, чаще которых встречается видение объятого пламенем моря. Оно внушает такой ужас, что вся команда в панике покидает корабль, и он без руля и без ветрил неприкаянно носится по волнам, пока не разбивается о какие-нибудь рифы и не погибает.

Другая легенда об обреченном вечно бороздить моря паруснике гласит:
когда корабль пытался обогнуть мыс Доброй Надежды, в котором сливались и
бурлили два мощных течения — теплое южное и холодное атлантической и и
неистовый ураган вздымал волны, парусник готов был погибнуть. Среди
суеверных перепуганных матросов началась паника. Капитан эту панику
прекратил несколькими выстрелами из пистолета. И повелел: «Пока мы не
обогнем мыс, даже если на это потребуется вечность, на берег никто не
сойдет!»

На это голос с небес изрек; «Да будет так!»

И вот Ван дер Деккен, слывший страшным сквернословом и богохульником,
навлек на свой корабль проклятие богов Теперь его корабль не в состоянии
причалить к берегу и обречен бороздить волны мирового океана до второго
пришествия. Кто знает, где он сейчас блуждает в миражах призрачной Фаты
Морганы.


В мире есть иные области,
Луной мучительно томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.
Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль «Летучего голландца».
Ни миль, ни риф ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни Святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.
Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною,
В штурвал вцепляется — другою.
Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарища
Невыносимо и угрюмо.
И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря
О том, что гле-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога - ,
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога. (Н. Гумилев)

Таковы некоторые скудные сведения о таинственном легендарном «Летучем Голландце» – завораживающем мороке Средневековья.

Но вернемся к спасшемуся Френсису Дрейку. Он принес Англии несметные богатства и новые земли, под его командованием английский флот, разгромил испанскую Непобедимую Армаду, а когда пришло время отойти в мир иной, его гроб опустили в воды великого океана. Так свершился круг жизни великого пирата.

Рассмотрим повнимательней один из его эпизодов. Именно пиратская деятельность Фрэнсиса Дрейка заставила Филиппа П снарядить в 1588 году огромный флот под названием «Непобедимая Армада» для того, чтобы захватить Англию. Что было делать стране, в которой у причалов стояло лишь 34 корабля, а сухопутной армии и вовсе не было? И тогда весь народ сплотился вокруг своей королевы. Купцы и лорды широко раскрыли свои кошельки и приобрели новые корабли, самые прославленные, просоленные всеми ветрами пираты возглавили командование флотом, народ добровольно пошел в ополчение, а пятидесятипятилетняя королева верхом села на лошадь и, объезжая свои войска, произнесла: «Я прихожу к вам, решившись в разгар битвы жить и умереть с вами». И Англия победила владычицу морей Испанию, и сама стала бороться за это звание.

Однако полная победа впоследствии была омрачена. Герои битвы не получили от своей королевы ни жалования, ни жалости. Израненные и покалеченные воины вынуждены были слоняться по дорогам спасенной ими страны с нищенской сумой.

Между тем приближался конец царствования Елизаветы. Она говорила о себе: «У меня тело слабой и больной женщины, но у меня сердце короля, и к тому же – короля Англии». Однако это королевское сердце панически боялось заговоров и убийц, которые мерещились ей за каждым темным углом, потому королева ходила, словно приведение, по своему замку с обнаженной шпагой и с ужасом в душе. Некоторые поговаривали, что она чуть ли не сошла с ума.

В 1603 году, прожив на земле 70 лет, Елизавета 1 Тюдор скончалась. На портрете неизвестного художника сидит пригорюнившаяся старенькая королева, опустив усталую голову на руку, в той же позе рядом с ней пригорюнилось Время, и лишь скелет Смерти с нескрываемым подловатым торжеством предлагает ей свои услуги. С Елизаветой прекратила свое существование и ее династия, правившая Англией почти 120 лет. Наступило время Великобритании, объединившей в себе ранее самостоятельные государства, наступило время нового государства, стремящегося стать хозяйкой почти половины мира.

Вот и закончилась история трех королев, живших в бурных волнах истории человечества: Екатерины – романтической и несчастной, Марии Стюарт – страстной, безрассудной, стремящейся во что бы то ни стало оставаться королевой, но королевой, как лицом обремененным государственными заботами никогда не бывавшей и не желавшей быть, и Елизаветы, получившей в наследство от своей короны трудную судьбу и положившей свою жизнь на процветание родины.