Ранние поэты земли греческой — Феогнид, Гесиод, Сапфо. Гетеры.


</p> <p>Ранние поэты земли греческой — Феогнид, Гесиод, Сапфо. Гетеры.</p> <p>

До наших дней ранних поэтических произведений дошло, к величайшему сожалению, очень и очень мало. Время, подобно Кроносу, поглотило своих детей — поэтические строфы, низвергло их в бездну вечного забвения. Остались лишь малые частички того несметного богатства, рожденного в трепещущих душах поэтов Эллады, что витали под сводами храмов в те незабвенные времена.

Поэт Тиртей в своих «Советах» показывает, как славно пасть на поле битвы и остаться героем в памяти людей.


Сладко ведь жизнь потерять, среди воинов доблестных павши,
Храброму мужу в бою ради отчизны своей!

И как позорно бежать от врагов и прослыть трусом. Тогда придется


Город покинуть родной и цветущие нивы, быть нищим —
Этот удел всех тяжелее других!
С матерью милой, с отцом-стариком на чужбине блуждать
С милыми детками трусу, с юной женою своей.
Будет он жить ненавистным для тех, у кого приютится,
Тяжкой гонимый нуждой и роковой нищетой;
Род свой позорит он, вид свой цветущий стыдом покрывает,
Беды, бесчестье за ним всюду летят по следам!

Поэт Феогнид появился на свет в 546 году до нашей эры в семье аристократа. Когда он вырос, то примкнул к аристократической партии, назвавшей себя «хорошими людьми». Простой народ она относила к «дурной партии». В то время, как «дурной» народ добывал насущный для всех хлеб, аристократические партии беспрестанно боролись за свой приоритет, но побеждала лишь одна из них, следовательно, остальные отправлялись в опалу. Так случилось и с партией Феогнида: она проиграла и ушла в отставку, а ее представители — в изгнание. Поэт-аристократ потерял все свое имущество и вынужден был странствовать в чужих неприветливых краях.

Эта беспощадная борьба за вожделенную власть ярко отразилась в стихотворениях Феогнида. В них видны следы пережитых им превратностей судьбы и отражение той ненависти, которую он питал к народу. Вот в таких страстных строфах выразилась его злоба:


Крепко пятою топчи пустодушный народ, беспощадно
Острою палкой коли, тяжким ярмом придави!

Прозябание на чужбине в полной страданий и превратностей жизни сильно тяготит бедного поэта, на плечи которого тяжкая нищета взвалила свой слишком непосильный груз. Непомерность страданий высекает из его груди скорбные строки:


Лучшая доля для смертных — на свет никогда не родиться
И никогда не видеть яркого солнца лучей.
То, что случилось со мной, с одной только смертью сравнится,
Все остальное, поверь, менее страшно.
Предали подло меня друзья. С врагами поближе
Я сойдусь, чтоб узнать, что же за люди они.
Низкому сделав добро, благодарности ждать за услугу
То же, что семя бросать в белые борозды волн.
Если глубокое море засеешь — посева не снимешь;
Делая доброе злым, сам не дождешься добра.
Ибо душа ненасытна у них. Хоть разок их обидел —
Прежнюю дружбу тотчас всю забывают они.

Увы, эти строки могли бы произнести многие люди на земле, испытавшие не меньшие горести, нежели Феогнид.

Горестное, пессимистическое отношение к жизни очень часто встречается в поэзии эллинов. Строки эпиграммы Посидиппа тоже стенают и молят о том, что уж лучше совсем не родиться человеку на свет божий:


В жизни какую избрать нам дорогу? В общественном месте —
Тяжба да спор о делах, дома — своя суета;
Сельская жизнь многотрудна; тревоги полно мореходство;
Если имущество есть, страшно нам в дальних краях,
Если же нет ничего — много горя; женатым заботы
Не миновать, холостым — дни одиноко влачить;
Дети — обуза, бездетная жизнь неполна; в молодежи
Благоразумия нет, старость седая слаба.
Право, одно лишь из двух остается нам смертным на выбор:
Иль не родиться совсем, иль скорей умереть.

Познав предательство друзей и беспредельную нужду Феогнид уже по иному смотрит и на ранее близкое ему содружество богатых людей:


Нет в богатстве предела, который бы видели люди.
Тот, кто имеет уже множество всяческих благ,
Столько же хочет еще. И всех невозможно насытить.
Деньги для нас, для людей, — это потеря ума.
Так ослепленье приходит. Его насылает несчастным
Зевс, и сегодня один, завтра другой ослеплен.

Но, видно, и у горестного поэта встречаются в жизни счастливые события, которые хоть на миг озаряют его жизнь радостными теплыми лучами доброжелательности, покоя и веры.


Добрые все принимают от нас, как великое благо,
Добрые помнят дела и благодарны за них.

Вера в богов, обычно поддерживающая несчастных на их ухабистой жизненной дороге, не принесла облегчения поэту-аристократу. «Милый Зевс, — взывает он в своей элегии, — ты управляешь всем и имеешь великую силу, ты прекрасно знаешь душу каждого человека, и власть твоя выше всего. Как же ты можешь ставить наравне негодных и справедливых людей?» Ведь


Если бы даже весь мир обыскать, то легко и свободно
Лишь на одном корабле все уместиться б могли
Люди, которых глаза и язык о стыде не забыли
Кто бы, где выгода ждет, подлостей делать не стал.

В этих словах явно выражается сомнение если не в силе богов, то в их чувстве справедливости, а справедливость поэт считает обязательной не только для бога, но так же и для человека. Еще резче колеблет он авторитет богов в другом отрывке:


О, владыка богов, справедливо ли это,
Что справедливый муж, чуждый несправедливых дел,
Не совершавший грабеж и обманных клятв не дававший,
Должен так часто терпеть незаслуженную скорбь?
Кто же, о кто же из смертных, взирая на все это, сможет
Вечных богов почитать?

Крестьянский поэт Гесоид заботится от ином. На плоды нелегкого труда его, выращенные в неласковых полях Эллады, покусился родной брат. Попав в судебные жернова, Гесиод на деле познал почем фунт лиха и к кому склоняет Фимида свой, якобы не видящий взор. Но поэт вынес из этой гнусной истории не обиды и озлобление, а поэтическое прозрение. Свою поэму он назвал «Труды и Дни». Она отражала бытовые привычки и нравственный уклад жизни крестьянина, уважающего свой труд и получающего за него скудное вознаграждение.


Сохнет, други, гортань! Дайте вина! Звездный явился Пес.
Пекла летнего жар тяжек и лют; жаждет, горит земля.
Не цикада — певец.
Той нипочем этот палящий зной!
Все звенит да звенит в чаще ветвей стрекотом жестких крыл,
Все гремит, — а в лугах злою звездой никнет сожженный цвет.

Крестьянский поэт не забывает дать и чисто практический совет:


Быков же
Девятилетних себе покупай ты, вполне возмужалых:
Сила таких не мала, и всегда они лучше в работе.
Драться друг с другом не станут, они в борозде не сломают
Плуга тебе, и в работе твоей перерыва не будет.

Что и говорить, ни старый конь, ни старый бык борозды не испортят.

Поэт, словно, взяв нас за руку, ведет за собой в повседневную жизнь своей родины и показывает нам ее картины. Вот ветер


Море глубоко взрывает, шумит по лесам и равнинам.
Много высоковетвистых дубов и раскидистых сосен
Он, налетев безудержно, бросает на тучную землю
В горных долинах. И стонет под ветром весь лес неисчетный.
Дикие звери, хвосты между ног поднимая, трясутся, —
Даже такие, что мехом одеты. Пронзительный ветер
Их продувает теперь, хоть и густо-косматы их груди.
Даже сквозь шкуру быка пробирается он без задержки,
Коз длинношерстных насквозь продувает. И только не может
Стад он овечьих продуть, потому что пушисты их руна, —
Он, даже старцев бежать заставляющий силой своею.

Симонида Аморгорского волнует совершенно иная тематика. Он обращает свой взор в сторону женщин. Изображая их, поэт показывает прекрасную половину человечества почти всегда в сатирическом свете. Столь неприязненное отношение он объясняет тем, что последние произошли от разных начал. «Одни произошли от свиньи: такие женщины отличаются неряшеством; другие — от лисицы: они обладают хитростью; иные — от собаки: эти женщины порывистые и злобные. Некоторых боги сделали их из земли: такие женщины не умеют отличать добро от зла, для них существует только одно дело — есть; они отличаются такой леностью, что страдая от холода, не придвинут скамейки к огню. Некоторые созданы из морской волны: такие женщины отличаются красотой, но изменчивы и непостоянны, как море. Хороши только те женщины, которые произошли от трудолюбивой пчелы».


…Такая — счастья дар.
Пред ней одной уста злословия молчат.
Растет и множится достаток от нее;
В любви супружеской идет к закату дней,
Потомство славное и сильное родив.
Средь прочих жен она прекрасней, выше всех,
Пленяя прелестью божественной своей.

Семонид был отнюдь не первым и, увы, не единственным греческим поэтом, так дурно думавшем о женщинах. Гесиод поддерживал его: «доверять женщине то же, что доверять вору». Вот так-то, мой дорогой читатель, мы с тобой имеем возможность убедиться, что нападки на слабых и прекрасных представительниц рода человеческого были довольно часты.

И напрасно… Несравненнейшей из них была Сапфо, родившаяся под шум волн, плескавшихся у острова Лесбос. Быть может, именно в день ее появления на свет эти волны прибили к берегу кифару погибшего Орфея?.. И кифара ждала свою поэтессу. Девочка бережно подняла ее и уже никогда не выпускала из своих рук. Поэтому-то в античном мире поэзия Сапфо пользовались не только большой популярностью, но и искренней любовью. Платон называл ее «прекрасной десятой музой». Аристотель с восторгом говорил о почестях, какими поклонники окружали свою трепетную поэтессу. О широкой известности стихотворений Сапфо в Элладе свидетельствуют цитаты, встречающиеся у многих греческих авторов. Пожалуй, она была первой женщиной в мире, столь щедро поделившейся с ним богатствами души своей.

Около 600 года до нашей эры Сапфо возглавляла общину девушек, посвященную богине любви Афродите. Подобной школы нигде больше не было. Поэтесса, вдохновленная прекраснейшей из богинь, вплетала для своих воспитанниц в красочный венок жизни музыку, поэзию, танцы, обучая тем самым искусству жить, умению быть истинной женщиной в мире, принадлежащем, порой, слишком уж жестоким мужчинам. Здесь каждая девушка становилась прекрасной, потому как радость буквально пронизывала ее и, тем самым, украшала несказанно.

Сапфо создавала идеал женской красоты, которому не в силах был бы противится не только ни один мужчина на свете, но каждый стремился бы преклоняться перед ним.

«Наверно и сама идея школы Сапфо первоначально возникла из желания творчески одаренным девушкам как можно больше времени проводить вместе и незримо поддерживать друг друга, при этом, не мешая двигаться только своим, предначертанным великими богами путем. Здесь девушки умеют держать в руках не только прялку, но также сочинять прекрасные стихи и песни, решать математические задачи, исчислять по звездам расстояния, различать целебные свойства растений и к тому же без устали готовы обучать своему искусству других.

Мудрая Сапфо сумела создать невиданное отдельное государство, жившее по своим прекрасным законам. Здесь нет борьбы за власть, насилия. Здесь каждый человек — это тоже маленькое, отдельное государство. Она знала, какое это счастье — поступать по подсказке сердца, а не только следуя законам здравого смысла и житейской целесообразности. Сапфо казалось, что любая из ее подруг, которая открыла в себе такую способность, сразу же словно делала долгожданный глубокий вздох и покидала тесную и темную комнату, наконец-то выходя на свет. Поэтесса видела, как у женщин начинали пробуждаться самые невероятные таланты, о которых они раньше вовсе не подозревали, и при этом подруги даже внешне на глазах хорошели и наполнялись цветущей радостью жизни». (О.Клюкина)

В школе девушек готовили к брачному союзу, в котором оба его участника были равны между собой. Своими трепетными строками Сапфо исподволь приучала их к культуре чувственной любви, называемой у древних эротикой, покровительство над которой взял сам бог Эрот.


Богом равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко, близко
Перед тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос.
И прелестный смех. У меня при этом
перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу — уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
Но терпи, терпи: чересчур далеко
Все зашло…
Эрос вновь мучит истомчивый, —
Горько-сладкий, необоримый змей.

Сапфо сама в своей жизни не раз познала и сладость утех, и горечь обид, преподносимый изменчивым Эросом. Совсем еще молоденькой девушкой вышла она замуж, но замужество это продлилось недолго. Завоеватели пришли на ее цветущий остров и Сапфо вместе с другими жителями вынуждена была покинуть его. В изгнании у нее родилась дочь. В изгнании, горько плача, пела молодая мама колыбельную своей девочке:


У меня ли девочка
Есть родная, золотая,
Что великий златоцвет —
Милая Клеида!
Не отдам ее за все
Золото на свете.

В изгнании у Сапфо появилась милая сердцу подруга, — женщина прекрасная, мудрая. То была успевшая поседеть Анактория. «Ее морщинки — невидимые пути, по которым на вершину лет добираются все смертные, казались лучиками солнца.

Однажды она сказала:

— Ах, Сапфо, когда-нибудь ты поймешь, что нам, женщинам, ничего не принадлежит на этом свете, кроме нашей души. Всякая женщина, которая будет искать в любви не тело, а душу, — обречена лишь на участь женщины. И потому мы должны изо всех сил любить и копить только те сокровища, которые находятся внутри нас самих, но, к сожалению, очень немногие могут это делать.

Как это точно сказано: «обречена лишь на участь женщины», и сопротивление в данном случае не имеет никакого смысла — подумала Сапфо и одновременно ужаснулась своей мысли. — Но ведь это действительно верно, что у мужчин совсем другая жизнь, чем у женщин, и их никогда не смешать, как оливковое масло и воду. В душе женщины невозможно провести четких границ. Это как море… И, наверное, в этом наше великое счастье… и несчастье тоже…

Из задумчивости ее вывел теплый, как весеннее солнце взгляд Анактории. Он сумел в два счета растопить сомнения и, казалось бы, вековечный лед, за последние годы незаметно наморозившийся в груди у Сапфо невидимой, прозрачной глыбой. Слишком уж много в отношении к некогда горячо любимому мужу у Сапфо было рабского почтения, а точнее, какого-то тайного страха — он буквально сковывал стремящиеся к пению уста. Встреча с Анакторией все изменила.

И тогда вдруг сразу же — хлынуло, зажурчало, запело…

И тогда Сапфо впервые для себя открыла, что оказывается, женщину можно любить с такой же пылкой страстью, как мужчину. И даже еще сильнее — потому что в любви к мужчине спрятано признание к чужому, совсем другому миру, а в любви к женщине — узнавание себя и удивление собственному, никогда не раскрываемому до конца, близкому чуду.

Прошло много лет. Сапфо снова жила на своем родном острове. Ее окружали любимые ученицы, среди которых была вечно светло-тоскующая Сандра.

Отчего?

— Ты же знаешь, мне всегда грустно, — ответила Сандра: от ее волос как будто исходил запах таинственной, горьковато-дурманящей травы. — Мне всегда грустно, что я не могу и никогда не смогу стать тобой, моя Сапфо. Да, порой мне хочется целиком, без остатка, войти в твою душу и вообще оказаться внутри твоего тела, и я даже пытаюсь сделать это. Но всякий раз у меня потом остается такое чувство, что я — просто песчинка на дне твоего океана и способна занять в тебе лишь совсем маленькую, невидимую частицу… Поэтому приходится начинать бесплодные попытки все снова и снова…

— Нет, Сандра, не песчинка — я ведь много раз говорила, что люблю тебя, — сказала Сапфо.

— Но это не то, все равно — не то! — горячо прошептала Сандра и до боли сжала обнаженное плечо подруги. — Неужели ты меня не понимаешь? Иногда мне хочется, чтобы во мне текли не только твои мысли, но и вся твоя кровь, лимфа, слезы… И чтобы у меня были такие же волнистые волосы, в которых только я одна замечаю появление серебристых нитей, и даже пусть лучше мне достанется та морщинка с твоего лица, которая пробегает между бровями, когда ты бываешь чем-нибудь недовольна…

— Но боги для чего-то сделали нас разными, — задумчиво ответила Сапфо. — Значит так и надо. Мы должны слушаться воли богов.

— Я понимаю, ты всегда нарочно так рассудительно отвечаешь, — прошептала Сандра. — Но мне все равно, что ты говоришь, потому что я одна знаю, что ты на самом деле чувствуешь. О, так как умеешь чувствовать ты, больше не дано никому из смертных. И даже мне, даже мне самой…

Сапфо понимала, что Сандра довела себя до крайнего состояния. И тогда она протянула подруге киаф с медом, и та приняла его, но зачем-то высоко подняла сосуд над головой. Было непонятно, зачем она это делает, и Сапфо догадалась лишь тогда, когда ей на обнаженные плечи, вроде как бы случайно, пролилась струйка меда.

— О, извини, — пробормотала Сандра. — Сейчас я это исправлю…

И быстро, поставив сосуд на пол, она провела своим горячим, упругим языком по плечу, а потом и по груди Сапфо, стараясь добраться до соска, спрятанного под тканью хитона. Сандра по-звериному облизывала Сапфо плечо и старалась незаметно положить подругу на ложе, устланное подушками с ароматными листьями лаванды. Хрупкая и какая-то опасно-звонкая фигурка, как чересчур сильно натянутая струна кифары трепетала в ее руках.

— Только ты одна в этом мире способна меня понять. О, ты знаешь, каким необоримым может быть чувство, настоящее чудовище…

Сапфо почувствовала, как по ее телу пробежал знакомый сладкий озноб — да, Сандра, как никто умела доставить поистине неземное наслаждение и знала тысячи самых неожиданных способов, как совершенно незаметно в любой момент разжечь страстное желание. По жилам Сапфо уже струится не кровь, а настоящие любовные токи.

Еще ни один поцелуй Сандры не достиг губ Сапфо, ни рука — сжатых колен, но обе они уже знали, что сейчас это произойдет, потому что уже не может не произойти. Их ложе сделалось разгоряченным. Черные локоны Сандры свободно колыхались над головой Сапфо, словно прекрасные птицы, готовые унести их в неведомую даль, где цветут медовые ласки женщин. Сандра не спешила, потому что будучи настоящей женщиной, ценила в постели не напор и быструю победу, а каждое сладостное мгновение любви и возможность общего, непременно совместного полета. Закрыв глаза, она страстно приникла к губам Сапфо, так, что наконец их языки соединились, а руки начали блуждать по одежде, стараясь угадать обнаженность тела.

— О, Сапфо я, пожалуй, до завтрашнего дня не стану мыться и причесываться из опасения, как бы не стереть твои ласки, — сказала Сандра, когда обе женщины уже отдыхали от любовного изнеможения, но не желали пока пробуждаться окончательно.

Сандра шептала:


Сапфо, фиалкокудрая, чистая,
С улыбкой нежной! Очень мне хочется
Сказать тебе кое-что тихонько,
Только не смею: стыд мне мешает.
стыд мне мешает…
стыд мне мешает…

А потом неожиданно улыбнулась Сандра,

— Ах, Сапфо, все видят в тебе великую поэтессу, знаменитую неподражаемую женщину, но я одна знаю, что в тебе живет душа маленькой, удивленной девочки. И еще — вечной девственницы, что бы ты ни говорила о любви, что бы ни испытала и сколько бы лет тебе ни исполнилось. За это я тебя и люблю. И не только я одна, но все, кто хотя бы краешком коснулся твоей жизни, или даже хотя бы твоих песен — страстных, но на самом деле по-детски наивных.

Но страстные песни не рождаются в спокойной крови. Потому горько-сладкий необоримый змей исподволь подстерегает свою жертву, вовсе не готовую к этой встрече. Однажды Сапфо спустилась к ручью и в этот момент из него вышел юноша, который был сложен настолько удачно, словно боги по волоску промеряли, прежде, чем сотворить такое совершенство. Его набедренная повязка намокла, И Сапфо невольно обратила внимание, что незаметно выросший мальчик Фаон не только ростом стал похож на настоящего мужчину, нет, вовсе не только широкими, загорелыми плечами…

Сапфо начала ощущать во всем теле непонятный жар, как будто у нее вдруг начала резко подниматься температура. Слушая, как громко колотится сердце, она снова и снова спрашивала себя: боги, что со мной? Неужели я заболела? Или меня снова внезапно настиг из-за угла вездесущий Эрот? Но это было бы чересчур глупо, нелепо и странно. Ведь Фаон — совсем еще ребенок, который только-только достиг совершеннолетия и навряд ли еще даже познал женщину, а она к этому времени прожила бесконечно длинную жизнь, полную любви и разочарований.

Нет, Сапфо пока не хотела поверить, что с ней — для многих недосягаемой и прекрасной — могла случиться такая внезапная беда. Именно беда — потому что как иначе можно назвать чувство к непорочному юноше. Надо найти в себе силы и справиться с этой бедой, отогнать от себя ненасытного Эроса. Призвать на помощь Афродиту.

И призванная пришла… Поддержала…

«Спасибо тебе, Афродита, ты помогла мне — с чувством мысленно произнесла Сапфо. — Ты научила меня самому трудному — отказу: уметь все дать — и не раскрыть ладони, хотеть все сказать — и не разомкнуть уст! Ты дала мне силы отказаться от безумной страсти! Каким-то непостижимым образом ты показала мне силу еще большую, чем любовь. Ведь для того, чтобы подавить в себе любовь, отказаться от нее, нужно поистине особое, невероятное усилие, о котором знаешь лишь ты.

Кто знает, какая нестерпимая боль заставила написать ее вот эти строки:


Те, кому я
отдаю так много, всего мне больше
Мук причиняют…

Ее стихи, похожи на стук влюбленного сердца, которое то бьется ровно, то словно падает в глубокую сладкую бездну.

Но всякий раз Сапфо казалось, что ей удается что-то отворять в самых закрытых, суровых сердцах, которые люди привыкли на всякий случай держать на ста замках, и слушатели благодарят ее именно за это громкими возгласами и едва слышными вздохами облегчения, сами до конца не сознавая, почему, казалось бы, вовсе нехитрые строки дарят такую неожиданную, искреннюю радость». (О.Клюкина)

Словно бы сам прозрачный воздух в обители Сапфо был насквозь пронизан флюидами любви, и воспитанницы ее без остатка растворяются в них и счастливы этим. Поэтому расставание с каждой из девушки со своей учительницей становилось столь грустным…


Мнится, легче разлуки смерть, —
Только вспомню те слезы в прощальный час.
Милый лепет и жалобы:
«Сапфо, Сапфо! Несчастны мы
Сапфо! Как от тебя оторваться мне?»
Ей в ответ говорила я:
«Радость в сердце домой неси!
С нею — память! Лелеяла я тебя.
Будешь помнить?.. Припомни все
Невозвратных утех часы, —
Как с тобой красотой услаждались мы.
Сядем вместе, бывало, вьем
Из фиалок и роз венки,
Вязи вяжем из пестрых цветов лугов, —
Нежной шеи живой убор,
Ожерелья душистые, —
Всю тебя, как Весну, уберу в цветы.
Мирром царским волну кудрей
Грудь облив благовоньями,
С нами ляжешь и ты — вечереть и петь.
И прекрасной своей рукой
Пирный кубок протянешь мне:
«Хмель медяный подруге я в кубок лью…»

Да, с грустью покидали девушки школу Сапфо… Ведь их предназначением было замужество. Многим ли посчастливилось украсить свою жизнь истинным счастьем? Не многим… Далеко не всем удалось вступить в общество на равных правах с мужчиной, хотя лица и души воспитанниц были озарены мерцающим трепетным светом, легкая походка будила желание, благородство было истинным, а знания в области искусств и наук нередко далеко превосходили те знания, которыми обладала некоторая часть представителей сильной половины человечества.

Да, «все эти совершенства», редко находили должную оценку. Женщинам древней Эллады, порой, даже не удавалось познакомиться до брака со своим будущем супругом, а мужчина женился лишь для того, чтобы жена нарожала ему детей, впоследствии становившихся его законными наследниками. Брачный договор защищал интересы мужа, девушке же, готовящейся к замужеству, разрешается лишь подарить свою любимую куклу богине Артемиде, благополучно избежавшей унизительной участи брачных уз. Ведь законная жена всего лишь первая из служанок, тянущая на своих плечах непосильный воз всех бытовых проблем. Бедная же девушка и о таком счастье мечтать не смела.

Заглянем в один обедневший дом, где мать своей бедной дочери предлагает иной жизненный путь – стать гетерой. Она сама ведет за руку свое чадо к ложу богатого любовника. А потом утешает ее:

— «Ну вот, теперь ты знаешь, что это не так уж страшно, как ты думала, сделаться из девушки женщиной, проведя ночь с цветущим юношей и получив первый заработок. Я тебе из этих денег теперь же куплю ожерелье.

— Хорошо, мама, — покорно соглашалась дочь.

— Ведь иного пути у нас нет, дочка, и ты сама знаешь, как прожили мы эти два года после того, как умер твой отец. Пока он был жив, всего у нас было вдоволь. Я растила тебя, дочка, в единственной надежде, что ты, достигнув зрелости, и меня будешь кормить, и сама легко приоденешься и разбогатеешь, станешь носить пурпурные платья и держать служанок.

Послушай только, что тебе нужно делать и как вести себя с мужчинами. Ты должна сходиться с юношами и пить с ними, и спать с ними за плату. В том, что ты станешь гетерой нет ничего ужасного. Зато ты будешь богата. Что же ты плачешь, доченька? Разве ты не видишь, сколько у нас гетер, и как за ними бегают, и какие деньги они получают? Уж я-то знаю Дафниду, мать Лиры, помню — она ходила в лохмотьях, пока дочка не вошла в возраст. А теперь видишь, как она себя держит: золото, цветные платья, служанки.

— Как же Лира все это приобрела? – спросила заплаканная дочь.

Прежде всего наряжаясь как можно лучше и держась приветливо и весело со всеми, не хохоча по всякому поводу, как ты это обычно делаешь, а улыбаясь приятно и привлекательно. Затем она умела вести себя с мужчинами и не отталкивала их, если кто-нибудь хотел встретить ее или проводить, но сама к ним не приставала. А если приходила на пирушку, то не напивалась допьяна, потому что это вызывает насмешки и отвращение у мужчин, и не набрасывалась на еду, забыв приличия, а отщипывала кончиками пальцев кусочки, ела молча, не уплетая за обе щеки; пила она медленно, не залпом, а маленькими глотками. И не говорила больше, чем следовало, и не подшучивала ни над кем из присутствующих, а смотрела только на того, кто ей платил. И за это мужчины любили ее. А когда приходилось провести ночь с мужчиной, она не позволяла себе никакой развязности, небрежности, но добивалась только одного: увлечь его и сделать своим любовником. И все за это ее хвалят. Так что, если ты этому научишься, то и мы будем счастливы; ведь в остальном ты намного ее превосходишь.

— Скажи, матушка, все ли платят гетерам деньги?

— Не все. Лучше те, которые не очень красивой наружности.

— И нужно будет спать и с такими? – ужаснулась будущая гетера.

— Да, дочка. Именно эти-то и платят больше. Красивые считают уже достаточным то, что они красивы. А тебе всегда надо думать лишь о большей выгоде, если хочешь, чтобы в скором времени все девушки говорили друг другу, показывая на тебя пальцем: «Видишь, как Коринна разбогатела и сделала свою мать счастливой-присчастливой?» Сделаешь это? Знаю, что сделаешь, и превзойдешь легко их всех. А теперь пойди помойся, на случай, если и сегодня придет юный любовник: ведь он обещал». (Лукиан)

А потом вслед за юным любовником приходил дряхлый сластолюбец с тугим кошельком. Лишь гетеры высокого полета могли себе позволить право выбирать любовника по вкусу. Но стать именно такой гетерой могла редкая женщина.

Если богатая гетера, родив ребенка, оставляла его при себе, лелеяла, воспитывала, обучала, то замужняя женщина, случалось, могла остаться и без своих дорогих чад. Недовольный женой муж имел неукоснительное право отказаться от жены и оставить себе детей путем простого объявления перед свидетелями условия возмещения приданого. Развод же по инициативе жены разрешался в столь редких случаях, что таковых и припомнить-то никому не удавалось.

Если неверность супруги была совершенно неприемлема, то супруг отнюдь не лишал себя приятной возможности иметь любовниц. Древнегреческие мужчины любили повторять: «У нас есть куртизанки для развлечений, любовницы, чтобы о них заботиться, и жены, чтобы рожать законных детей». Но, не смотря на всяческие притеснения история древней Греции знает несколько женских имен, прославивших ее. С ними мы познакомимся несколько позже. А сейчас встретимся с истинным мужчиной, легендарным героем Эллады могущественным Гераклом, о подвигах которого наслышан весь мир.