Достаточно привольно жилось искусствам, литературе и науке на просторах великой Античности. Распад изнежевшейся Римской империи и выход на арену мира христианства внес столь сложные проблемы в эти отрасли, что для разрешения их потребовалось от тринадцати до пятнадцати веков жизни человечества.
Вдумайся, мой дорогой читатель, сколь непостижимо долгий срок заключения…
Не случайно времена раннего Средневековья назвали «темными, сумрачными веками». С ослаблением античных государств ослабло и античное искусство. Его мастера уже не создавали тех шедевров, которые и до сей поры потрясают мир, и будут потрясать пока он существует. Если сопоставить Венеру Милосскую и Аполлона Бельведерского с портретом Петра и Павла, нацарапанном в христианских катакомбах Рима, то это сравнение будет не в пользу последнего, потому как это сравнение высочайшего произведения искусства и довольно слабого рисунка. А созданы они примерно в одно время. Вот от этого-то слабого рисунка и пришлось искусству вновь восходить на свои повергнутые вершины, в своему Возрождению.
Христианская церковь, позаимствовав все заповеди из иудейского Ветхого Завета, прихватила с собой и ту, в которой воспрещалось возводить себе кумиров-богов из дерева, камня, глины и иных материалов. То есть, фактически, воспрещалось изобразительное искусство, потому как в те времена оно почти всегда представляло жизнь небожителей. Так христианство вслед за иудаизмом выступило против античного изобразительного искусства, а это означает — от художественного творчества почти по всем его направлениям.
Варварское искусство ранних европейских государств не могло противопоставить церкви свое художественное творчество, ибо оно пребывало еще в зачаточном состоянии и обращено было, главным образом, на предметы повседневного пользования, которые украшали рисунками и орнаментами. Изваяния языческих богов и подавно с церковью в этом вопросе соперничать не могли. Она направо и налево громила эти оригинальные, истинно народные произведения. Вот и продолжало отдаваться предпочтение орнаменту, и не только как украшению, но и как средству защиты – оберегу против злых сил.
Античное искусство как могло, пыталось сыграть свою роль в деле становления искусства будущего, но получалось это у него с огромным трудом. Влияние же христианства было огромно. Церковь так активно боролась против античного языческого искусства, что без какого-либо зазрения совести уничтожало его почем зря. Прекраснейшие, совершеннейшие памятники разбивали вдребезги и из их обломков строили обычные дома или изгороди. Как в фильмах ужасов в их жутких стенах просматривались человечески-божественные лица и тянулись руки, молящие о помощи.
Но помощь не приходила.
Начиная с 1 века нашей эры художники Римского Египта в фаюмском портрете нашли возможность позволить себе продлить жизнь изобразительного искусства. На гробовых досках они писали лики тех, кто уже отошел в мир иной, ступил за грань плотского бытия и стал лишь духом. С этих портретов на нас смотрят удивительные красивые и благородные лица с огромными грустными глазами. И чудится-мнится — эти люди знают-ведают обо всем том, что случиться в будущем и горюют-печалятся об этом. Со временем и эта живопись тоже ушла в небытие.
Однако, человечество не может жить без искусства. Божественный, именно божественный дар жажды творения ничем не уничтожить. Шли века и появлялись художники, которые стали писать свои картины – иконы, на которых изображали божественные лики. Наибольшая, реакционно настроенная догматичная часть священнослужителей выступила против писания икон.
Иконоборцы требовали удаления изображений бога, доказывая, что эти изображения противоречат божественности Христа, потому как заключают попытку представить Его человеческий лик. Папа Лев Ш однажды произнес кощунственные слова: «Приготовление икон – дело дьявольского искусства, посему не должно им поклоняться». Иконоборцы вторили ему: «Единственный символ человеческой природы Иисуса — это хлеб и вино в причащении, потому самое изготовление икон безбожно».
Иконопочитатели возражали: они утверждали, что на изображение переходит святость изображаемого, святость Иисуса Христа и Богородицы. Однако их мало кто слушал. Иконы уничтожали. И сколько их было за это проклятое время уничтожено, сколько среди них было подлинных шедевров, никто теперь не узнает.
Благодаря иконоборству созрел очередной раскол в христианской церкви на этот раз на почве искусства. Слава богу, что это противостояние удалось разрешить без вмешательства предметов военного обихода. И свершилось это благодаря афинской императрице Анне и патриарху Тарасию, которые в 787 году на Всемирном церковном соборе в Никее напомнили, что образ Христа впервые запечатлелся на плате, поднесенным им к своему лицу. А это ничего иного не означает, как то, что именно сам Христос, запечатлев свой образ нерукотворным способом, завещал создавать священные образы – писать иконы.
Вот так благодаря разуму человеческому, полету человеческой души и хитроумной уловке удалось пробить брешь в крепкой антихудожественной стене раннего Средневековья. Мне думается, что всем художникам стоило бы задуматься и подумав, возвести в ранг святых от искусства и императрицу Анну и патриарха Тарасия. А кроме того еще и устроить веселые красочные празднества в их честь. Не случись этого противостояния, кто знает, быть может, мы еще и до сей поры занимались бы орнаментальным творчеством и созданием миниатюр, как это случилось в арабском искусстве, которому не удалось снять запрет исламской религии на изображение реальной действительности, и оно по сей день пребывает в тесных художественных рамках.
Европейским художникам, слава богу, удалось раздвинуть тесные рамки. В Х1У – ХУ веках забрезжила заря Возрождения. Вот Робер Кампен, творивший в первой половине ХУ века пишет маслом картину «Рождество Христово», композиция которой подчинена не законам геометрии, а желанию художника рассказать зрителю на одном полотне события, свершившиеся в этот знаменательный день. Тут собрались все участники: и Мария с младенцем Иисусом Христом, и пастухи со стадом, и волхвы с дарами, и парящие ангелы и даже на заднем плане замок в горах с бегущей к нему дорогой. Дух этого полотна возвышен и одновременно по-домашнему уютен.
Братья Лимбурги – Поль, Жеаннекен и Эрман – живописцы-миниатюристы создали грандиозное произведение «Богатейший часослов» – церковно-литературный календарь с перечислением церковных праздников и сведениями практического характера по астрономии, астрологии, медицине. Но главными в часослове были, конечно же, миниатюры, в которых поэтично и одновременно чрезвычайно достоверно изображены сценки светской жизни, крестьянского труда, соответствующие временам года, деревенские и городские пейзажи. Вряд ли было бы благодарным делом описывать словами эти картины. На них стоит взглянуть, в них стоит окунуться, заглянуть в каждый укромный уголок каждой картины и тогда раскинется мир Средневековья во всех его достоверных замысловатых деталях. Мир этот почти игрушечный, доброжелательный, светлый… Он не отражает тягот той жизни. Он отражает светлую мечту о иной…
Нидерландский художник Ян Ван Эйк расписывает Гентский алтарь, состоящий из 26 картин. От его творчества веет неуловимым налетом ирреальности. Словно бы все действительно существует и не существует одновременно. Люди на картине реальны, и они же совершенно отрешены от повседневной жизни. Их взгляды обращены в некие просторы, которые открыты лишь внутреннему зрению. В то же время их одежда, украшения и предметы быта выписаны почти с фотографической точностью и это рождает чувство таинственности. То же чувство таинственности придает изображению и несколько искаженная перспектива пространства на полотне.
«В искусстве раннего Возрождения застывшие в торжественных позах фигуры как бы изъяты из хода времени, они соотнесены с вечностью. Именно по этой причине, а вовсе не потому, что художники Средневековья якобы были неумелыми» или «наивными», они не придавали большого внимания индивидуальным чертам изображаемого человека. Сиюминутность не заслуживала интереса». (А. Гуревич)
В области литературы христианские богословы требовали придерживаться религиозной тематики, и любые шаги вправо и влево наказывались настолько строго, насколько возможно было это сделать. «О, многострадальнейшая из многострадальнейших библиотек на свете!» – мог бы воскликнуть жаждущий знаний читатель в адрес знаменитой Александрийской библиотеки. Ибо какой бы враг ни приближался к ней, всякий стремился спалить ее дотла. Христиане не остались в стороне. Тоже спалили. Однако задумаемся же, какова сила знаний, хранившаяся в ней?!.
Эта знаменитая библиотека была основана еще в Ш веке до нашей эры и хранила в своих стенах около 700000 экземпляров книг. В создании этого несметного богатства принял активнейшее участие сподвижник Александра Македонского Птолемей 1. Пользуясь своими возможностями – владыки Египта, он собирал свитки по всему свету. Составленный ученым-библиотекарем Каллимахом каталог Александрийской библиотеки 250 года до нашей эры, представлял собой огромный научный труд объемом в 120 томов.
Все несметное богатство знаний пропало. Остатки библиотеки догорели в Ш – 1У веках. Дымом в небо ушло святое хранилище человеческих мыслей и чувств. Многие античные библиотеки настигала та же участь. Они уничтожались ортодоксами христианской церкви, которые методично разрушали все языческое, дабы люди не увидели, сколь оно прекрасно.
Однако, мир полон парадоксов, которым в данном случае можно низко поклониться. Дело в том, что многие тексты античных времен дошли до нас благодаря той экономии, которую соблюдали средневековые монахи при использовании дорогостоящего пергамента. Переписывая Библию и теологические рукописи, они часто использовали старые языческие пергаментные рукописи, с которых тщательно соскабливали и смывали первоначальный текст. Но, к счастью, эти пергаменты сохранили на себе следы древних рукописей, и с помощью сложных химических реакций все же удается восстановить первоначальный текст.
Появившаяся новая литература отражала в основном лишь христианскую тематику и страдала вычурностью, сложными для понимания текстами, тоскливыми нравоучительными историями. Ничего искрометного, ничего выходящего за рамки догм. Активным борцом против античной литературы был папа Григорий 1. Он запретил не только чтение книг авторов, не писавших о христианстве, но умудрился запретить и изучение математики, обвинив ее в порочных связях с волшебством. Его девизом были слова: «Невежество – мать истинного благочестия».
Христианство отринуло от себя античное наследие, выступило против глубокого изучения природы, против всякого знания, опирающегося на опыт и разум. Дело доходило и до криминальных разборок. В 415 году в Александрии была убита известная преподавательница математики Ипатия. В 529 году была закрыта Афинская школа – центр античной науки того времени. Полностью отрицалась всяческая свобода научного исследования. Привольно развивавшаяся античная философия сменилась тяжеловесными христианскими догматами.
Следствием такого отношения к искусствам и наукам культура раннего Средневековья ухнула в такую глубочайшую пропасть, что выбираться из нее ей пришлось мучительно и долго. Грамотных людей почти не было. Даже Карл Великий как ни старался, так и не смог осилить письменность. Что уж говорить о многих знатных рыцарях, которые подписываясь, единственное, что могли начертать – это поставить крест.
Крест был поставлен и на все достижения человечества.
Однако, назад в пещеры, оно все же не свернуло. Человечество оказалось достаточно стойким. Потребность в знаниях была настолько насущной, что монастыри и церкви оказались вынужденными организовать в своих стенах школы. Почему именно здесь? Да потому что именно здесь были грамотные люди, которые писали и переписывали жития святых и прочие богословские тексты.
Письменность преподавалась на латыни. Непонятный для европейцев язык и скучные церковные тексты приходилось заучивать бесконечно-нестерпимой зубрежкой. От этого мозги под вихрастыми головами мальчишек тупели с неимоверной скоростью. Наука в этих школах преподавалась ужаснейшим образом. Если античные ученые рассуждали об атомарном строении вещества, то средневековые давали лишь простое определение квадрата безо всяких доказательств. «Пифагоровы штаны» где-то безнадежно затерялись.
Люди воспринимали реальность в основном через мистические представления. Существовало понятие, что человек сотворен из четырех элементов: из земли – плоть, из воды – кровь, из воздуха – дыхание и из огня – теплота, а потому его называли микрокосмосом, то есть уменьшенным миром.
Географическая наука вообще вернулась к своей исходной точке. Земля снова перестала представлять собой форму шара, а представлена была плоскостью, напоминающей блин, плавающий в воде, как это казалось людям чуть ли не первобытного общества. На сей раз у этого блина появился свой пуп – Иерусалим. По велению новой религии он переместился сюда из античных Дельф. Астрономия Средневековья учила, что все звезды покорно вращаются вокруг Земли по разным сложным путям.
Тут и там располагались лаборатории алхимиков, которые стремились уже не первое столетие найти философский камень, самолично выплавить золото. Это были «тйные убежищеа где подготавливались все колдовские затеи. Там пребывало в первобытном хаосе, простиралось уникальное царство: перегонные кубы и связки волчьих клыков, сушеные змеи и скелеты летучих мышей, зародыши в герметически закрытых сосудах, промеж всего этого пылились груды старинных неудобочитаемых фолиантов с торчащими оттуда десятками закладок из разноцветного шелка». (А. Труайя)
Со временем при епископских кафедрах появлялись более крупные школы, в которых, по схеме римской традиции, изучали так называемые «семь свободных искусств»: грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Самой трудной оказалась грамматика, которую аллегорически изображали в виде царицы с ножом для подчистки ошибок в правой руке, и с бичом в левой. На практике учителя в правой руке обычно держали розги и вбивали знания в своих учеников с их помощью гораздо продуктивнее, нежели с помощью педагогической науки.
Преподавание арифметики пало ниже некуда. Здесь в основном обучали лишь правилам сложения и вычитания. Умножение и деление считалось наивысшим достижением. Одной из причин такого состояния дела было то, что написание чисел римскими цифрами очень затрудняли процесс арифметических действий. В цифрах рассматривалась религиозная символика: цифра «три» означала число Троицы, цифра «семь» – число дней, за которые был создан мир.
Начиная примерно с Х1 века, со времен стремительного роста городов во всех государствах Европы начали столь же стремительно появляться светские муниципальные школы, в которых веяния церкви были несколько отодвинуты в сторону, а на первый план выступили предметы, обучающие практической деятельности. Из этих школ выходили ремесленники, торговые работники, чиновники, юристы, учителя, врачи. Кстати, медицина тоже рухнула в бескрайнюю пропасть. Анатомическое исследование человеческого тела было запрещено церковью, изготовление лекарств считалось делом колдунов и за эти прегрешения можно было поплатиться жизнью после приговора суда инквизиции.
Но вот пришло время образования высших школ – университетов. Они появлялись либо на основе епископальных школ, как это произошло при соборе Парижской Богоматери, либо вокруг кружков, в которых преподавали прославленные учителя, окруженные преданными учениками. Так появился центр юридической науки – Болонский университет, где читал свои лекции знаток римского права Ирнерий.
При университетах находились огромные книгохранилища. На смену неудобному для чтения и хранения папирусному свитку пришла книга, состоящая из сшитых тетрадей. Листы пергамента этих тетрадей изготовлялись из кож животных, и, случалось, что на одну большую книгу уходило целое стадо. Пергамент, в отличии от папируса, легко впитывал краску. Это позволило художникам украсить книгу орнаментом и миниатюрой.
Пожалуй, самый большой раздел в библиотеках занимали книги по теологии, что в переводе с греческого означает богословие. В университетах сей предмет был тоже ведущим. Философия, царствовавшая в античном мире, в Средневековом стала покорной «служанкой теологии» и почти на тысячелетие оказалась задавленной христианскими идеями. Схоластическая философия пыталась соединить богословие с рационалистической методикой. Занятие это было не из легких.
В университетах обучались как правило дети из состоятельных семей, потому что обучение стоило не дешево. Жизни школяра, если он был выходцем из бедной семьи, вряд ли можно было бы позавидовать. Однако,
Молодость претерпевала все невзгоды и унынье не задерживалось в стенах университетов. Бывало, несмотря на опасность попасть под розгу, школяры ловко подшучивали над своими учителями.
Вот семинарист спрашивает:
— Батюшка, почему до Иисуса Христа рожали мужчины. И только после него начали рожать женщины?
— Ишь, какую ахинею-то придумал, — недовольно ворчал батюшка.
А семинарист настаивал:
— Да так в Ветхом Завете сказано: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и так далее.
— Ах, что б тебя черти в аду на сковороде зажарили, – негодовал батюшка.
Быть может, вот такие современные анекдоты родились именно в те сумрачные времена? Ведь без смеха в них жить было бы просто невыносимо. Вот еще некоторые из них.
Монашку изнасиловали в лесу нечестивые люди. Она встала, отряхнулась и молится: «Господи! Спаси и сохрани! И вдоволь, и без греха. Счастье-то какое привалило!»
Одному достойному рыцарю пришлось жениться в связи со своими материальными трудностями на богатой и очень некрасивой старой женщине. Когда сей рыцарь отправился в поход, он одел на свою супругу пояс верности и накрепко застегнул его.
Друзья рыцаря над ним громко смеялись:
— Стоило ли так утруждать себя? Кто на нее позарится?
Но наш доблестный рыцарь просчитал ходы намного вперед. Он ответил насмешникам:
— Когда я вернусь домой, скажу жене: где-то я потерял ключ от твоего пояса верности. Теперь никак не найду.
— Ха–ха–ха, — взорвался здоровым рыцарским смехом передовой отряд.
А вот русский, англичанин и француз заспорили о том, какой национальности был Адам.
Француз говорит:
— Конечно, Адам был французом. Кто еще может так благородно обходиться с женщиной? Кто может так наслаждаться любовью?
— Нет, — говорит англичанин. – Адам был англичанином. Только истинный джентльмен может отдать одно-единственное яблоко женщине.
Тут возразил русский:
— Бросьте спорить! Адам был настоящим русским мужиком. Только русский, имея одно яблоко и живя с голой задницей, мог бы посчитать, что он в раю.
А вот сценка в самом раю. Женщина, потерявшая своего мужа, появляется перед его вратами и спрашивает святого Петра:
— Вы не знаете ли, здесь ли мой Ганс?
Голубушка, здесь много Гансов, — ответил апостол. – Какого ты имеешь ввиду?
— Умирая, — говорит женщина, — мой муж сказал, что если я изменю ему, то он перевернется в гробу.
— Так бы сразу и сказали. Вы спрашиваете о Гансе с прозвищем «Веретено». Он здесь. Где же ему, сердешному, еще и быть-то…
Кто знает, быть может подобные анекдоты ходили и в те далекие времена? Но уж совершенно достоверно то, что придуманы они именно о тех временах.
Озорной, несерьезной частью средневекового общества были ваганты. Кто же они и откуда появились? Как правило, каждый из университетов делал главный упор на одну из дисциплин, поэтому существовало целое течение непоседливых вагантов – странствующих из университета в университет школяров, которые подыскивали себе наиболее пригодную форму обучения. Честно сказать, не многие из них доходили до финиша – получения профессии, зато уж бродяжничали большую часть своей жизни. Их скорее привлекала жажда странствий и романтика дальних дорог. Здесь можно было пройти свой университет среди беспрерывно двигающихся рыцарских войск, купеческих караванов, паломников со всех концов света, странствующих актеров, нищих. Иному человеку, конечно,
Многие школяры свои впечатления от увиденного, прочувствованного и пережитого вкладывали в поэтические строки, становились стихотворцами, которые ни в коем случае не уподобились тем поэтам,
Бродячие поэты-ваганты писали стихи на латыни. Они, верные духу своего братства, называли себя голиардами, в честь библейского великана Голиафа, которому придали черты стихотворца-обжоры и выпивохи.
«Убогой» душу ваганта вряд ли можно было бы назвать. Посудите сами, убога ли душа того, кто написал вот эти радостные строки:
Ваганты провозглашают себя «людьми, достойными воли, сбросившими с сердца груз тьмы и унижений ради истинно прекрасной жизни. Они идут к своей всенощной, чтоб спастись от скверны, и при этом не в коем случае не забывают заглянуть в таверну, где
Так шумит – галдит кабацкий мир вагантов. Школяры обнимаются, сдвигают с грохотом свои огромные бокалы:
Разгулялась — разбуянилась вольная душа школярская на весь честной мир. Поет – голосит во всю глотку молодецкую:
Но пока молодецкая весна буянит во всю в молодецком теле. Ой, девушки, ой, красавицы – берегитесь!.. Не дадут вам школяры пройти мимо, для вас они уже сочинили шутливо-грустную песенку:
Вот и еще одна скромная девушка ушла в небытие. Да и как же иначе.
Однако, увы-увы-увы… колесу Фортуны не всегда по дороге с радостью и весельем. И когда оно сворачивает в сторону, тогда
Тогда-то и задумается-пригорюнится прежде беззаботный школяр:
Но никто не бережется. И очередной сброшенный поет свою лебединую песню:
Но разве хоть кому-то в жизни удалось прожить без раны, густо посыпанной солью?.. Нет, конечно. Поэтому-то не стоит унывать и сомневаться. Не стоит.
Вот таким мудрым и веселым был бог у озорных неунывающих школяров-вагантов.