Страны Западной Европы в первые столетия новой эры, в сущности, странами еще и назвать было бы трудно. В те далекие времена различные племена жили практически в первобытном обществе. Они постоянно то объединялись, то, воюя друг с другом, разъединялись, словно бы кроили и перекраивали вновь и вновь огромное лоскутное одеяло. Бывало, при этом варварском «перекрое» убитыми оказывались почти все. «И время возвращалось к тиши, царившей до сотворения человека: ни голоса в полях, ни свиста бича пастуха. Земля ждала жнеца, и виноградные гроздья оставались висеть нетронутыми. Поля превратились в кладбища, а дома людей – в логова диких зверей». (Жак Ле Гофф)
Рассказывать о проходивших военных действиях междоусобных войн я тебе, мой дорогой читатель, не буду, потому как
Раннесредневековые западные европейские государства представляли собой слабые варварские королевства, в которых короли не столько занимались управлением, сколько представляли собой лишь символ власти и сменяли друг друга с головокружительной быстротой. Случалось, что король страшился покинуть свой замок и немного прогуляться по собственным небольшим владениям, опасаясь нападения на него со стороны соседнего феодала. А случалось, что у такого короля не было и постоянного места жительства. Кочевал он из одного поселения в другое вместе со своей чахлой казной в дорожном сундуке. Окружен этот, якобы король, был отнюдь не отборными войсками, а грязным сборищем неотесанных пьяных солдат-головорезов, носивших не имеющие к ним никакие звания и титулы, сведения о которых были почерпнуты из пышных времен Римской империи.
Однако, определенная степень благородства среди них все же существовала. Подданные приносили клятву верности своему королю. Воинское равенство и братство не позволяло урвать себе лакомый кусок – добыча делилась поровну. Пока король пребывал в силе, он принимал главное участие в ее разделе. Если одна прекрасная золотая чаша нравилась сразу нескольким победителям, меч короля рьяно рассекал ее, а рука делила. Если невеста наутро после первой брачной ночи оставляла у короля приятное впечатление, он мог подарить ей несколько своих городов, при этом его не интересовал ни покой его подданных, ни языковое и культурное единство разделяемых земель. Точно так же эти животрепещущие вопросы не интересовали и его наследников.
Предводитель воинства – король, отличался от остальных лишь особым королевским копьем. Но даже это копье не помогало ему удержать столь незначительное отличие, когда он терял военную сноровку и особую королевскую магическую силу – удачу. Потерявшего сии знаки отличия либо тут же отстраняли от власти, либо просто отправляли к праотцам при непосредственном участии подданных. Магическая же сила была чуть ли ни одним из главных аргументов в королевском деле. Она проявлялась не только в его удаче, но и возможности излечивать различные тяжкие заболевания. Король накладывал на страждущего свое особое покровительство – «мунт» – и, бывало, страждущий вылечивался.
Королю о своей безопасности приходилось проявлять крайнюю заботу. В целях обороны и одновременно улучшения жилищных условий он постепенно скромные деревянные замки заменил на крепкие каменные, окруженные высокими стенами с бойницами, глубоким рвом, наполненным водой и непременным атрибутом сего сооружения – подъемным мостом.
Разумно управлять завоеванными территориями раннесредневековый король был не в силах по той простой причине, что на практике не умел этого делать, а научить его политическому ремеслу было некому. Да и учиться некогда. Основные силы уходили на то, чтобы и днем и ночью держать ухо востро. Стоило королю, восседающему на шатком престоле, проявить хоть малейшую слабость, свободолюбивая вольница разгуливалась не на шутку и сметала с трона незадачливого правителя.
Однако некоторым королям удалось предоставить истории неопровержимые доказательства своего яркого участия в ней. Король франков Хлодвиг завоевал почти всю Галлию, где проживала германская группа людей, захватил территорию между реками Сеной и Луарой, что и положило начало славному Франкскому королевству. В 496 году он принял обряд крещения вместе со своей трехтысячной дружиной. В ответ на это византийский император санкционировал Франкское королевство, прислав в Париж пурпурную тунику, хламиду и диадему.
Надо сказать, что Хлодвиг был не только великим военачальником, но и мудрым политическим деятелем. Он сумел перенять очень многое из опыта хозяйственной и культурной деятельности Римской империи. В вопросах наследства встал на сторону родственников. Раньше оно передавалось членам общины, что вело к раздроблению земель. Его внука уже никак нельзя было назвать только варваром, потому как он был неплохо образован, писал весьма сносные стихи на латинском языке, но, однако, довольно жестоко расправлялся с теми, кто не занимал его сторону в вопросах литературы.
Если в ходе Великого Переселения народов Франкскому королевству удалось образоваться, то большинство германских племен растеряло на пути битв и боев почти все свои достижения, постепенно утратило свой индивидуальный исторический облик, так и не преодолев барьер, отделяющий варварство от цивилизации.
С образованием же Франкского королевства процесс переселения у франков завершился и они не подверглись столь разрушительному воздействию его, как, например, готы. Франки задолго до падения Западной империи «переболели» хождением в римскую власть, успешно, почти без осложнений пройдя положительную прививку романтизации. Таким образом, «в начале У века из всех варварских королевств, вышедших на старт», достигли «финиша» – преодолели важнейший исторический рубеж, отделявший варварство от цивилизации и подошли вплотную к порогу средневековой цивилизации одни лишь франки. В ходе Великого переселения они, казалось бы, не подавали особо больших надежд и во многих отношениях сильно уступали таким племенам, как готы. Сие обстоятельство дает нам наглядный исторический пример: созидание намного выгоднее завоевательных действий. И не случайно, а весьма закономерно, что многие участники своеобразного марафона за награбленным «сошли с дистанции», так и не достигнув цели.
Итак, Королевство франков стало общим детищем той части Барбарикума, которая относилась к германскому племенному сообществу. Франки – не самые динамичные мигранты, создали основы для мощного государства, которое позднее смогло на равных противостоять Византии». (В. Буданова).
Великая победа французов дала возможность историку Мишле произнести слова признательности к своей любимой родине. Он сказал: «Когда ветер развеял бесплодный и однообразный туман Германской Империи, покрывшей и затмившей все, тогда возникла эта страна Франция. Франция – это личность».
Средневековый документ «Салическая правда» писал: «Народ франков славный, Творцом Богом созданный, сильный в оружии, непоколебимый в мирном договоре, мудрый в совете, благородный телом, неповрежденный в чистоте, превосходный осанкой, свободный от ереси. Слава Христу, возлюбившему франков! Да хранит их царство, и да исполнит их правителей светом Своей благодати!»
В 768 году во Франции к власти пришел Карл 1, впоследствии заслуженно получивший звание Великий. Строки рыцарской лирики оставили нам его идеальный образ:
Карл 1 поставил перед собой грандиознейшую задачу: возродить Римскую империю. Его воинственный настрой повлек за собой череду непрекращающихся военных походов, которых насчитывалось около пятидесяти. В результате столь бурной деятельности королю удалось создать самую крупную империю в Западной Европе. Под его властью собрались все германо-романские земли, принявшие христианство, кроме Англии. На востоке граница его государства шла по реке Эльба, потом отходила к востоку, пересекала Дунай и по окраине Восточных Альп спускалась к Адриатическому морю. Апеннинский полуостров принадлежал ему практически весь, на Пиренейском владения доходили до реки Эбро.
Но влияние Карла Великого распространилось гораздо дальше географических границ. Короли англосаксов не гнушались обращаться к нему за поддержкой. Халиф из Багдада обменивался с ним посольствами и подарками. Приходили послы из Испании и от славянских племен. Ведь его государство лишь немногим отличалось от Римской империи. В 800 году папа Лев Ш короновал Карла императорской короной, он поклонился ему до земли, так, как ранее приветствовали только римских императоров. Франки, в едином порыве с римским народом, воодушевлено кричали: «Победа и здравие Карлу Августу, Богом венчанному, великому и миротворящему императору римлян!»
Священнодействие коронования проходило в Риме, который остался не только великим городом, но и стал резиденцией христианской церкви. Этот ритуал был торжественен и обязателен для всех королей, принявших христианство вместе со своим народом. Во время коронования император в окружении пышной свиты вступил в собор Святого Петра. Здесь его встречал Папа, и к его туфле благоговейно припадал император в знак величайшего смирения и глубочайшего почтения. Затем император давал клятву верности Римской Церкви. В ответ Папа целовал его «поцелуем мира», то есть крестообразно лобызал в лоб, в подбородок и в обе щеки. Звучали слова: «Господи, Ты соорудил Римскую империю для распространения Евангелия вечного царствия Твоего. Даруй небесное оружие служителю Твоему, нашему императору».
Папа трижды спрашивал императора, хочет ли он быть «сыном Церкви», и император трижды отвечал утвердительно. Так, по согласованию обоих сторон, взаимоотношения между религией и светской властью строились подобно взаимоотношениям отца и сына. После облачения Папы и императора в особые одежды торжественная процессия направлялась к алтарю Святого Петра, где во время мессы государь был помазан на престол и ему передавались знаки регалий власти: кольцо, меч, корона и скипетр.
Неся на заостренных кончиках мечей христианскую веру, Карл решил вступить в пределы туманного Альбиона. Террор, учиненный там его войском, не носил и самой призрачной тени хотя бы какого-то милосердия. Хладнокровная кровавая резня была столь убедительной, что прежнее сопротивление саксов приходу Христа на их землю пало вместе с волей к сопротивлению.
Свирепое насилие христианской церкви восторжествовало. Эти слова не пустое богохульство. Ведь величайшая кара — смертная казнь тогда предусматривалась за нарушение неприкосновенности церкви, за несоблюдение великого поста, за сожжение трупа по языческим обычаям, за отказ от крещения. Всюду уничтожались идолы и капища издревле родных, любимы, грозных и почитаемых языческих богов.
Однако всякому терпению у всякого народа приходит конец. Оскорбление, нанесенное ему и его богам, могло быть смыто только кровью. И саксы восстали. Они применили то же оружие, что и христиане: огонь и меч. Теперь разрушались христианские церкви и гибли христианские священники. Тысячи заложников то с одной стороны, то с другой пошли на заклание в грандиозной битве языческой религии и христианской. И все же саксам пришлось подчиниться религии победителей, и «целый народ был принесен в жертву божеству в обмен на победу.
Средневековое христианство росло под звон меча и звук напряженно натягиваемой тетивы, среди опасностей, которыми грозил жестокий мир, воспитанный на междоусобной войне и окруженный со всех сторон языческими народами. Этим народам надлежало дать новую веру насильно. Другой возможности существования с ними не было. Обычаи диктовались жестокой необходимостью эпохи, в которой повсюду царила война. Убийство за веру включилось теперь в качестве составной части в обновленное учение о христианских мучениках. Войну включили в систему христианских ценностей — меч и войну благословили». (Кардини)
Однако Карл Великий прославился не только своими завоеваниями. Он внес большую лепту в дело просвещения вверенного ему государства. Император уделял большое внимание монастырским школам, основал придворную академию, где за неимением собственного преподавательского состава, были привлечены ученые, поэты, историки из цивилизованных государств. Сам Карл со своими приближенными не гнушался пройти курс наук в этой академии. Венцом образования считалось богословие. Священнослужитель Алкуин писал Карлу: «Тружусь я много над многим для того, чтобы воспитать многих на пользу Божьей церкви и для укрепления вашей императорской власти. Наша славная, преподавательская мудрость Господа превосходит всякую мудрость академической науки».
Вот пример подобной мудрости из учебника Алкуина: «Что такое человек? – Раб смерти, гость в своем доме, мимо проходящий путник. Что такое солнце? – Блеск вселенной, краса небес, прелесть природы, распределитель часов».
Большое внимание в империи Карла уделялось книгоизданию. Книги в те времена переписывали от руки. Это благородное занятие воспринималось, как благочестивый подвиг и о нем складывались легенды. Вот одна из них: во время загробного суда грешнику ангел принес переписанный им фолиант, и красивые буквы священной книги одна за другой покрывали грехи умершего, пока не осталась одна буква, силою которой он был возвращен на землю для нового покаяния. Переписчики украшали рукописи миниатюрами на библейские темы. Миниатюры и заглавные буквы обычно были цветными. Буквы изображались в виде разнообразных орнаментов, рыб, животных, птиц, например: аист со змеей в клюве.
Мир постепенно преображался. Деревянные строения французских городов сменялись каменными, но новоявленные западноевропейские архитекторы не привнесли каких-либо новых форм, а заимствовали уже провозгласившие свою красоту византийские. При этом они без зазрения совести пользовались строительным материалом, добытым в процессе варварского разрушения старинных античных памятников.
Империя Карла просуществовала 20 лет, а затем начала распадаться, не найдя в следующих поколениях столь сильной длани. Самому императору удалось перешагнуть семидесятилетний рубеж, что по тем временам было величайшим достижением. Главным же его достижением несомненно стало то, что он опередил свое время и провел необходимые реформы.
Если у Карла Великого сложились неплохие отношения с римским Папой, то у германского короля Генриха 1У этого не случилось, и он вступил с главой христианской церкви Григорием УП в открытую непримиримую войну. И напрасно.
Папа объявил Генриха лишенным светской власти и освободил его подданных от присяги королю. Алчные князья воспользовались папским решением, низложили Генриха 1У с превеликим удовольствием. Что оставалось делать низвергнутому королю? Примириться. Одевшись чуть ли ни в рубище, отказавшись от пышной свиты, двинулся Генрих 1У через зимние заснеженные Альпы, продуваемые свирепыми ледяными ветрами, с одной лишь целью: нижайше попросить прощения у Папы.
Однако Папа был непререкаем. Он категорически не пожелал принять верноподданного ему короля. И Генрих 1У, откинув в сторону гордыню, а вернее гордость, которую столь рьяно уничтожает христианство, несколько дней под дождем среди грязных луж простоял перед запертыми воротами папских апартаментов. И когда Папа, в конце-то концов, смягчился и проявил к королю христианское милосердие, Генрих в одежде кающегося распростерся перед ним. Папа простил короля. Король, скрежеща зубами от ненависти, возликовал и возненавидел Папу. Зато остался королем.
Сия история подтверждает мнение Анны Сталь о том, что высшие должности походят на крутые скалы: одни только орлы да пресмыкающиеся взбираются на них. Вот только жаль, что пресмыкающихся больше.
Если оглянуться на прошедшие тысячелетия, то можно увидеть, что «ни история Рима, ни история Греции не заключали в себе ни малейшего намека на ту беспросветную борьбу между церковью и государством, которые оспаривают друг у друга право руководить обществом и вносят непримиримый внутренний раздор в жизнь человека, вынужденного поручать одной — свою душу, другому – свое тело. Этого разлада не знал и ясный спокойный дух древних». (Буше-Леклерк. Из сборника Поля Гиро)
«Крови же, пролитой поклонниками Бога милосердия и мира со времен введения его религии, хватило бы, быть может, для того, чтобы утопить приверженцев всех других религий, живущих на земле» (Шелли)
А теперь, мой дорогой читатель, предлагаю тебе ступить на Британский остров. Британия в течение 300 лет с конца 1 века была провинцией Римской империи, но провинцией мало посещаемой. Римлянам несподручно было всякий раз преодолевать воды морского пролива. У них и на материковой Европе хватало дел. Однако все же они удосужились выстроить здесь города и крепости, но непосредственно римских поселенцев было очень мало. В связи с этим Британия не успела стать романской в такой степени, как Галлия или Испания. Когда около 400 года римские войска были выведены отсюда, связь с Римом практически оборвалась. С начала У века сюда стали вторгаться германские племена англов и саксов.
Насильственная христианизация с потоками крови и восстаниями британцев научила кое-чему римское духовенство. Папа Григорий 1 строго настрого повелел отправляющимся в туманный Альбион монахам не сметь разрушать хорошо выстроенных храмов старых языческих богов, а лишь удалить из них идолов, затем святой водой окропить эти здания, поставить алтарь и в него положить мощи. «Тогда храм от служения демонам перейдет к служению истинному Богу», — говорил папа. Он советовал также: не следует уничтожать старинных исконных обрядов. Пусть народ по-прежнему сходится на веселье, закладывает животных, но уже не в виде приношения дьяволу, а для христианского пиршества. «Если вы оставите этим людям внешние развлечения, вы легко зароните в них жажду внутренней радости».
Кроме того, укоренение христианства было подкреплено законами, которые строго исполнялись. Возврат к язычеству грозил язычнику лишением его всего имущества. Короли законодательно определили обязательность крещения новорожденных. Если ребенок умирал некрещеным, то у родителей конфисковывали все имущество.
Однако, народ подчиняясь требованиям церкви, потехоньку поклонялся своим извечным богам, которых побаивался. Он рассуждал так: «Повелел государь креститься, я и окрестился, повелел Христу бить поклоны, я и бью, но чего же мне старой-то нечисти творожку жалеть, не кинуть ей печеной репы, пены не плеснуть из пива? В старину этой нечисти языческой лучше жилось. У нее были свои леса, свои просторные лесные хаты.
А ныне леса вырублены, есть нечего, по городам в колокола звонят, вот вся нечисть и зарылась в самых дремучих борах да и воет там с тоски. Пойдет человек в лес, так его там то один, то другой божок за полу кожуха дергает: «Дай!», говорит. Некоторые дают; но есть и такие смельчаки, что не только не хотят давать, но еще и ловят их. Один насыпал в воловий пузырь пареного гороху, так туда тотчас тринадцать божков и залезло. А он заткнул их рябиновым колышком да и понес продавать. А от него еще издали шел богомерзкий дух – это все бесстыдная нечисть из страху перед святой водой воняла». (Г. Сенкевич)
Так рассуждал простой люд.
А вот мнение Анатоля Франса, посвятившего многие свои книги борьбе с религиозным мракобесием, и за это преданного Ватиканом анафеме:
«Религии, не терпимые к другим религиям, сами не могут быть терпимы. Если позволить такой религии распространиться, она уничтожит все остальное! Религия столь свирепая, вовсе не религия, она скорее отдаляет, а не связывает воедино людей благочестивых, она рассекает, подобно лезвию, священные узы. Исповедовать такую религию — значит предаваться кощунству, величайшему из кощунств. Ибо поклоняться божеству в одной-единственной форме и подвергать его поношению во всех других формах, которые оно принимает в глазах людей, — значит наносить ему самое жестокое оскорбление.
Воистину, истинное местопребывание богов в этом мире – это души людей добродетельных. Стоит взрастить в себе добродетели — простоту, чистосердечие, преданность общему благу, — и боги тут же возвратятся к вам».
Если Анатоль Франс ищет бога в душах людей, то Джордж Гордон Байрон придерживается иного мнения. Он пишет:
История человечества предоставляет нам множество примеров немыслимой дешевизны человеческой крови, пролитой и людьми, и церковью. Но если по христианским понятиям человек грешен, то с него и спрос не велик. Но церковь?.. Милосердная христианская церковь?..
«Я все думаю и думаю, — размышляет Оноре де Бальзак, — о потоках крови, пролитой христианством. Он проник в наши жилы, в наши сердца, — прямо всемирный потоп. Но что делать? Всякий мыслящий человек должен идти под стягом Христа. Только Христос осветил торжество духа над материей, он один открыл нам поэзию мира, служащего посредником между нами и богом».
Черту под этими размышлениями подвел французский философ Дени Дидро, сказавший: «Религия и законы – пара костылей, которых не следует отнимать у людей, слабых на ноги».
Христианская церковь вмешалась во все. Не пропустила она и ряды необузданного рыцарского братства или, скорее по тем временам, рыцарского бандитского сообщества. Для смягчения жестоких нравов, с одной стороны, и для получения непосредственной практической помощи – с другой она ввела в церемонию рыцарского посвящения новые обычаи. Посвященный должен был провести ночь, предшествующую торжеству, в церкви, неустанно размышляя о путях Господних и молясь ему. Утром следующего дня рыцарю позволялось присутствовал за обедней, а его меч, положенный на святой алтарь, получал благословение духовного лица.
И вот рыцари уже не руководствовались одними лишь светскими интересами и обязательствами перед своим королем, а становились защитниками церкви и христианской веры. Кроме того, они должны были совершать благородные поступки: оказывать покровительство вдовам, сиротам, паломникам, вообще всем слабым и угнетенным. На практике сии действа осуществлялись, надо признать, не часто.
Примером истинного рыцарского братства стал союз рыцарей Круглого Стола, во главе которого сидел король Артур. Союз этот был лишь легендой и король тоже лишь легендой. Исторический образ подлинного короля Артура стерся в потоке нескончаемой череды пролетевших веков, легендарный же – прославился на все времена и стал символом благородства как самого короля, так и его рыцарей, которые представили свету образ несуществующего, но прекрасного идеального рыцарского союза. И это не случайно: ведь в обществе, жившем в основном на счет войн, не могли не выработаться героические идеалы поведения.
А теперь заглянем в северные области Скандинавского полуострова. Люди этих северных областей носили гордое и грозное имя норманнов и по всей Европе народы вместе с духовенством молились: «Боже, избавь нас от их неистовства».
Суровые условия жизни диктовали этим людям и суровые обычаи. Бывало, им приходилось убивать детей, но делали они это лишь в том случае, если младенцы еще не попробовали никакой пищи, то есть «не вкусили сладости жизни».
Холодный климат и отсутствие плодородных земель заставляло многих покидать свою родину и искать счастье и достаток на чужой стороне. Но отнюдь не одна лишь тяжкая доля снимала норманнов с места, чаще всего их души обуревал и будоражил дух странствий и надежда на приобретение невиданных сокровищ. Во главу тех, кто отправлялся в неведомые дали, вставали викинги – «морские вожди». Большей частью они были из знатных семей, а иногда даже и сыновьями королей.
Из крепкого дерева скандинавы строили большие лодки вместимостью до 70 человек. Случалось, собирался флот в трехсот таких лодок и отчаливал в дальние неведомые страны. На носу судна часто устанавливали фигуру дракона. При спуске на воду непременно приносилась человеческая жертва. К бревнам, по которым спускали судно, привязывали несчастного так, чтобы кровь брызнула на низ лодки и окропила его. Это жестокое действо было единственной возможностью оградить мореплавателей от остальных жертв, непременно случающихся в их опасном предприятии.
В Х веке норманны-викинги стали строить крупные корабли. Путь варягов из Скандинавии в Константинополь – великий путь из варяг в греки, пролегал через Финский залив, Неву, Ладожское озеро, Волхов, озеро Ильмень, Западную Двину и дальше по Днепру до Черного моря.
Стремительные набеги северных воинов можно было бы сравнить с нашествием варваров на Рим. Воин-викинг
Вся Европа содрогнулась от жестокой поступи викингов. И по всей Европе, кто могли, сопротивлялись ей, а кто не мог, начинал лихорадочно собирать деньги, чтобы либо откупиться от викингов, либо выкупить уже захваченные ими города. Со временем норманнов уже не удовлетворяла одна лишь стихийно достававшаяся им добыча. Они познали на практике искусство войны.
Держать оборону против напавших норманнов не было никакой возможности. Они появлялись неожиданно в разных местах, а потом, неведомо при помощи какой магической силы, проникали достаточно глубоко в недра страны.
Так в Северной Англии образовалась область, которую полностью контролировали викинги. По Сене они неоднократно пробирались к Парижу и один раз им удалось десять месяцев держать этот город в осаде. В другой раз по Рейну они добрались до владений Карла Великого и сожгли его стремившийся к великолепию дворец.
Мощные дружины скандинавов посетили и северные земли Руси, и южный Константинополь. А в 986 году Лейф Счастливый на 500 лет раньше Колумба открыл Америку, которую назвал тогда «Винланд». Так что Христофор Колумб был не единственным, у которого отобрали приоритет в присвоении его имени целому континенту.
Теперь посетим Испанию. Судьба Испанского королевства сложилась весьма своеобразно. Побывав в составе Римской империи, в 711 году оно, в сущности непрочное, особо не сопротивляясь, дало завоевать себя армии арабов, которые к этому времени объединились под знаменами ислама и начали победное завоевательное шествие. Более трех с половиной столетий арабы владели Испанией. Часть населения, под их давлением, приняла ислам. Язык же остался в основном романским, потому как многим испанцам никак не удавалось выучить сложный арабский язык.
Арабы азартно увлеклись наукой и философией, в то время как большая часть западных стран погрузилась в невежество. Именно через арабов европейцы узнали о достижениях древних греков, познакомилась с китайским изобретением – бумагой. И тогда библиофильство стало подлинной страстью в Испании. Большинство населения было грамотно и увлекалось литературой. Здесь жил выдающийся мыслитель Ибн Сина-Авиценна. В области архитектуры в Испании причудливо сплелись арабский и романский стили. В Х веке арабская Испания превратилась в культурный центр не только мусульманского мира, но и всей Европы.
Ну и, наконец, мой дорогой читатель, давай с тобой ненадолго заглянем в Восточную Европу, где поселились славянские племена.
Эти люди жили среди топких болот и дремучих лесов. Освобождая для себя жизненное пространство, им приходилось выжигать и выкорчевывать деревья в непроходимых чащобах. О городах славяне могли только мечтать, а ютиться приходилось в тесных укрепленных поселениях – городищах. Жили патриархальными общинами, занимались земледелием, скотоводством, бортничеством, всяческими ремеслами, умели получать сталь, а для торговых нужд использовали путь, проложенный варягами в греки. Денежным эквивалентом славянам служили шкурки ценного меха.
Прокопий из Кесарии писал о них: «Эти племена, славяне, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве и поэтому у них счастья и несчастья в жизни считаются делом общим. И во всем остальном у этих варварских племен вся жизнь и законы одинаковы. Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды.
А едва раздается клич военной тревоги, они поскорее собирают весь хлеб, прячут его с золотом, серебром и всякими дорогими вещами в яму, ведут жен и детей в надежные убежища, в укрепления, а не то в леса, и не остается на расхищение неприятеля ничего, кроме одних изб, о которых они не жалеют немало».
Однако славяне не только умеют прятаться от врага. Им не чужд и азарт нападения.
Аль-Бекри писал: «Славяне – народ столь могущественный и страшный, что, если бы они не были разделены на множество поколений и родов, никто в мире не смог бы им противостоять».
Прокопий в своих воспоминаниях о силе славян идет дальше: «И долго вся Иллария и Фракия были покрыты трупами. Встречных славяне убивали не мечом, не копьем и не каким-либо иным оружием, а сажали на кол, распинали на кресте, били батогами по голове; иных запирали в шатры вместе с быками и овцами, которых не могли увести с собою, безжалостно сжигали». Князь Святослав, взяв город Филиппополь, посадил на кол 20 тысяч его жителей и отрубил головы 300 знатнейшим людям».
Так что о миролюбивом складе характера славян, по крайней мере, в те времена, говорить не приходится. Даже отважным рыцарям в их ночных кошмарах мерещились страшные картины нашествия русского воинства. И в них пробуждался страх.
Если внимательно всмотришься в перипетии средневековой истории, ты углядишь в них мощные ростки того разложения, той болезни человечества, которая словно мельчайшая, но совершенно ненасытная микроба проникает во все укромные уголки и огромные пространства жизни людей.
Деньги, деньги, деньги – ненасытная жажда их приобретения любой ценой — главная неофициальная религия человечества. И никакая трепетность искусства не в силах смести эту религию с лица земли нашей. Увы, увы, увы…
Жизнь продолжает стремиться к своему божественному ненасытному сверхматериальному благу.
Со временем в странах Западной Европы стала бурно развиваться хозяйственная деятельность. Настолько бурно, что распространился особая денежная операция, до сей поры мало встречавшийся среди делового люда, а именно: продажа времени. Что же это значит? О чем идет речь? А речь идет о ростовщиках, которые, давая деньги в рост, фактически продавали время, как будто бы ничего не стоящее. Деятельность эта считалась позорной и называлась ростовщичеством. Занимались ей поначалу евреи, но со временем их оттеснили на второй план. В сфере денежного кредита начали заправлять купцы, предоставляя всевозможные займы. Ведь без процентов по ссудам денежная экономика не смогла бы развиваться и встала бы в тупик.
Купеческое сословие работало вовсю, не за страх, а за совесть, ведь
Однако действия финансистов в вопросах кредитования очень не понравились церкви. Ведь ростовщичеством стали заниматься христиане. Церковники прокляли кредитование, посчитав его продажей исключительно божьего дара – то есть времени.
Познакомиться с судопроизводством Средневековья нам поможет хоть в какой-то степени сохранившийся судебник «Салическая правда». Он гласит о взимании разнообразных штрафов за разнообразные проступки и преступления: «За убийство или кто украдет чужую жену; если кто схватит свободную женщину за руку, за кисть или за палец; о четвероногих, если они убьют человека; о прислужнике при колдовстве; об оскорблении словами. Устанавливались четкие расценки за вырывание глаза, отрывание носа и уха. За убийство должно было отдать все имущество, а если его не хватало, то расплачивались родственники». За убийство священников и епископов взимался повышенный тариф.
Судебник стоял на страже безукоризненной чистоты семейных отношений и уповал на то, чтобы брак заключался между равными по происхождению и состоянию партнерами. Короче институт брака походил скорее не на любовное и мирное существования мужчины и женщины, а на деловое мероприятие.
Если женщина по большой любви выходила замуж за раба, она немедленно становилась рабыней. Но до этого ее призывали на семейный суд, клали перед ней меч или веретено. Она имела право взять меч и убить раба, избранного ею в женихи. Если она брала в руки веретено, это означало, что никакие препятствия ей не страшны — любовь превыше всего и… становилась рабыней. Такова была ее воля. Но она уже не имела никаких прав на какую-либо долю наследства, а о приданом и говорить нечего. Прижитые ей в браке дети о свободе и мечтать не могли.
Лишь при усердной работе, героизме или подлом подхалимстве раб мог подняться на ступеньку выше. По истечении нескольких поколений его потомки могли хоть в какой-то мере приблизиться к свободным гражданам. Однако бывших рабов предупреждали: «Государь сделал тебя свободным, но не благородным, ибо сие невозможно».
Среди общепринятых норм существовали и совершенно нелепые обычаи, которые не приносили феодалу никакой пользы. Например: крестьяне обязаны были в определенное время собраться перед замком и целый день бить друг друга в грудь, при этом гримасничая и показывая язык. В селении, принадлежащем фамилии Монморанси, ежегодно, в определенный срок к господину приходил цирюльник и брил его вне зависимости от того, где данный господин в этот момент находился и чем занимался. В другом месте крестьяне привозили своему владельцу одно яйцо, положив его на телегу, запряженную восьмью волами.
Вот какой ерундой приходилось, порой, заниматься честным труженикам, хотя и без того дел у них был о не впроворот. Существовали в те времена основном две группы крестьян. Поземельно зависимые крестьяне за право пользоваться землей феодала выплачивали ему подати и могли в любое время уйти в другие земли, но делали это редко, так как идти, в сущности, было некуда. Хороших-то хозяев днем с огнем не сыщешь. Лично зависимые крестьяне – сервы не могли по своей воле покинуть господина и обязаны были выполнять на него самую разнообразную работу – тяжкую барщину.
Крестьяне и ремесленники сами, постоянно пребывая на грани выживания, кормили и одевали своих феодалов и свое войско, платили налоги, а в часто случавшиеся тяжкие времена становились воинами. И что в награду? Да ничего.
Вот жалобы прилежных ткачих:
Более того, образ крестьянина – измотанного труженика представлялся высшими кругами грубым, невежественным, отталкивающим, дурно пахнущим. Крестьян уподобляли дикому вепрю непроходимых чащоб. Средневековый поэт точно подметил стиль взаимоотношений вельмож и крестьян.
В «Мужичком катехизисе» читаем: «Что есть мужик? – Существительное. – Какого рода? – Ослиного: ибо во всех делах и трудах своих он ослу подобен. – Какого вида? – Несовершенного: ибо не имеет он ни образа, ни подобия. – Какого склонения? – Третьего: ибо прежде, чем петух дважды крикнет, мужик уже трижды обгадится».
Литература крестьянскому труду уделяла мало внимания. Когда в Вероне обнаружили рукопись ХШ века, в которой было написано: «Он погоняет волов, пашет белые поля, правит белым плугом и сеет черное семя», подумали, что автор пишет о пахаре. На самом же деле это была метафора, описывающая труд писца, где «белые поля» – страница, «белый плуг» – перо, а «черные семена» – чернила.
Средневековые художники отдали дань уважения крестьянскому труду. Особенно это проявилось в оформлении календарей. В отличие от античных календарей, в которых античные художники представляли сочетание астрономических знаков, средневековые изображали разнообразный сельский труд, сменяющийся в зависимости от времени года.
Поэт Вернер написал «Поэму о Гельмбрехте», в которой участвуют крестьяне, но главный герой ее – молодой парень всячески старается избежать тяжкого труда и стремиться пристроиться рыцарем при дворе.
Отец его пытается увещевать сына:
Сын – юный Гельмбрехт не желает слушать мудрые слова своего отца. Он с апломбом отвечает:
Отец пока еще не теряет надежды переубедить сына:
И кроме того:
Гельмбрехт не слушает отца, бросает свой плуг и идет к рыцарям. Для них он – посмешище, для крестьян – разбойник, «злодей, который грабил и насиловал сельских жителей, посягал на их жизнь и имущество. Люди отказали ему в снисхождении, вздернули его на ближайшем дереве. В казни сына принимал участие и его собственный отец. Ибо юный Гельмбрехт впал в самый тяжкий из грехов – гордыню – и должен понести страшную кару.
Средневековый автор поэмы не ставит под сомнение власть господ, здесь нет бунтарского духа, — напротив, он утверждает сложившийся извечный порядок вещей, при котором одни воюют, а другие добывают хлеб насущный. В роли бунтарей выступают те неразумные, а следовательно, по тогдашним критериям и подлые, аморальные дети простолюдинов, которые хотели бы изменить установившийся порядок – не радикально, в социальном плане, но для самих лишь себя, с тем чтобы возвыситься и перейти из одного сословия в другое». (А. Гуревич)
В поэме рассказывается о неразумном бунте против устоявшегося порядка вещей одного отдельно взятого крестьянина. В жизни крестьянский бунт возникал тогда, когда крестьян доводили до последней стадии обнищания, а, следовательно, отчаяния, и они, подобно чащобным зверям, обрушивали свой гнев на своих гнусных хозяев. Вот что кричали крестьяне во время одного из восстаний: «Мы – люди, созданные по подобию Христа, а нами помыкают, как скотиной. Христос распят, и мы молчим? Нет, мы заговорим!».
И вот уже господ накалывают на вилы, а их замки полыхают ярким пламенем по всем округам. Пощады никто не дарует и никто не ждет.
Однако, надо признать, что всплески народного негодования были достаточно редки. То ли терпеливым был народ, то ли хозяева и крестьяне все же старались как-то ладить между собой, то ли исторические сведения о бунтах не сохранились.
Когда же наступали сытые годы, то и крестьяне могли позволить себе редкую роскошь — принарядиться, опустить в сундучок несколько золотых монет, повеселиться на деревенских праздниках и свадьбах.