Шумеры, кротко глядящие в Вечность. Роскошь и нищета Вавилона.


</p> <p>Шумеры, кротко глядящие в Вечность. Роскошь и нищета Вавилона.</p> <p>

Соизмеряя время жизни, прожитой человечеством, с одними сутками, мы изумились тому немыслимому обстоятельству, что от самых первых зачатков цивилизации и до наших дней прошло всего лишь три минуты… три минуты…

Господи, да мы же совсем еще младенцы в цивилизованном мире. И, быть может, поэтому все наши ошибки, даже самые страшные ошибки — это издержки раннего детского неразумного возраста? Не плохо было бы нам немного повзрослеть, взяться за ум и кое-что исправить. Повзрослеть и отбросить прочь набившее оскомину, но, весьма жизнестойкое высказывание Гегеля о том, что история учит нас лишь тому, что она никогда, никого и ничему не научила.

А прислушаться лучше к словам мудрого и ироничного Бернарда Шоу, предупреждающего: «Сила, движущая эволюцией, обязательно разрушит проблемы цивилизации. Если ей не удастся сделать это нашими руками, она создаст более способных исполнителей своей воли. Человек — не последнее слово Бога, потому что Бог никогда не перестает творить. Если мы не сможем осуществить его замыслы, он призовет на свет других существ, которые смогут. Сила, именуемая Богом, действует методом исключения ошибок, люди просто исчезнут по примеру мастодонтов и прочих неудавшихся экспериментов».

Попытаемся же оправдать доверие Создателя, перестанем воображать о себе лишнее — якобы мы — венец его творения. Ведь сколько еще недоделок! Кто-нибудь подсчитывал? То-то же. Стало уже прописной истиной и набило оскомину в устах утверждение, что Природа управляет нами при помощи тысячи нитей и, если надо будет, найдет-таки нужную, дернет за нее, сдернет человечество с планеты и исправит грубые ошибки цивилизации. Заберет из рук неразумных детей ее страшные игрушки. Так не лучше ли предоставить Творцу возможность продолжать «эксперимент» с нами, именно с нами и ни с кем иным, тем более, что мудрая и добрая часть Человечества, несмотря на неимоверные трудности, уже успела совершить много хороших дел в ходе этого «эксперимента».

Но пора, мой дорогой читатель, нам с тобой обратится к истокам цивилизации, которая протянулась узкой полосой вдоль великих рек Мира: Нила, Тигра, Евфрата, Инда, Ганга, Янцзы и Хуанхэ. Сколько же немыслимых усилий пришлось приложить зачинателям цивилизации, чтобы эта полоска не сгинула, чтобы не затоптала ее решительная вражеская поступь всевозможных напастей. Ведь никто не был уверен в том, что завтрашний день может наступить: стихийные бедствия, неурожаи, набеги полудиких и жадных до добычи соседей — все это грозило гибелью.

Первое древнее государство — Шумеры, расположилось в устье рек Тигра и Евфрата на берегу Персидского залива в 1У тысячелетии до нашей эры. Эта суровая земля оказалась зажатой с одной стороны громадным горным массивом, а с другой — знойной пустыней, и представляла собой весьма грустное зрелище. Многочисленные рукава рек беспрестанно меняли свои русла и на месте вчерашнего, напрочь пересохшего слоя глины, раскидывались топкие, непролазные болота, источающие тяжкие испарения и до краев наполненные нестерпимо звенящей и жалящей мошкарой. Раскаленное солнце в безжалостно-жестоком небе излучало зной на глинистые холмы, прорезая в них замысловатые узоры глубоких трещин. Ураганные порывы ветра несли с собой из пустыни тучи рыжего песка в бескрайние тростниковые заросли, кишащие кровожадными представителями звериного мира. Что там и говорить — отнюдь не райские гущи…

И лишь с приходом весны, которой здесь был предопределен весьма короткий срок, взор человека, истосковавшегося по красоте природы, имел возможность отдохнуть среди яркой пестроты цветов, раскинувшихся в полях изумрудно-зеленой травы, готовой вскоре опять превратиться в желто-бурую пустыню. Все остальные времена года являли собой довольно мрачную картину, ибо


Пустынны берега Тигра и Евфрата,
Возрастает на них лишь дикая трава,
Ноги ничьей не будет на дорогах,
И в дальний путь никто не побредет.

Но, однако, нашлись люди, которые «побрели в дальний путь», рассчитанный на тысячелетия.

Они ступили на новую неосвоенную землю, где шумел, шелестел, перешептывался о чем-то своем, сокровенном под порывами шуршащего ветра, колышущейся камыш и подсказывал им их настоящее имя — шумеры, шумеры, шумеры…

Новые энергичные хозяева, с именем, напоминающим шум ветра в камышах не встретили здесь ни высоких деревьев, ни пригодного для строительства камня, ни руд, из которых можно было бы выплавлять металлы. Дома, выстроенные из рыхлых, необожженных глиняных кирпичей приходилось постоянно обновлять. Их то размывало водой, то иссушало знойным ветром. Но неугомонные люди не сдавались, они были «тверды, словно буйволы, влекущие повозку сквозь грязь, и горе перед ними отступалось, само огорчась». («Тирукал»)

Одновременно со строительством домов, шумеры придумали богов, которые построили им землю под основание этих домов. В многочисленном пантеоне главным был бог неба Ан, а его супругой богиня земли Ки. Они оба возникли из первозданного мирового океана, который породил космическую гору из прочно связанных между собой неба и земли, мужского и женского начал, от интимного союза которых родился бог Энлиль — властитель воздуха, сумевший разделить спаянные воедино небо и землю и благодаря этому действию подаривший людям необходимое жизненное пространство.


Без Энлиля, «Высокой горы»
Не было бы возведено ни одного города, не было бы заложено ни одного
селения.
Не было бы построено ни одного хлева, не было бы устроено ни одного
загона,
Не возвысился бы ни один царь, не родился бы ни один верховный жрец.
У работника не было бы ни смотрителя, ни надсмотрщиков.
Реки в паводок не разливались бы,
Рыбы морские не метали бы икру в зарослях тростника,
Птицы небесные не вили бы гнезд на земных просторах,
В небе летучие облака не отдавали бы свою влагу.
Энлиль! Ты совершенства заставляешь умолкнуть!
Суть твою не понять, не распутать нити,
Нити в скрещенье, незримые смертным…
Слово твое! Плоды — оно!
Слово твое! Зерно — оно!

Ничего, ничего, ничего не было бы без Энлиля. Но он был! После него народилась целая плеяда богов рангом пониже. В их иерархии каждый обязан присматривать за своими подопечными и заниматься определенным делом.

У людей, получивших от Энтиля землю, были свои обязанности. Непригодную для земледелия почву необходимо превратить в плодородную. Для этого в одном месте осушать болота, в другом — с умом орошать засушливые участки. Земледельцы очень скоро сообразили, что поливка этих земель не должна быть слишком глубокой и обильной — в противном случае, соленые подземные воды морского залива смогут подняться по капиллярам земли к корням растений и погубить их. Так что никакого участия со стороны профессора Докучаева этим разумным людям не понадобилось.

Неразумным же земледельцам «славного» совхоза Татарбунары Одесской области и Докучаев не помог, хотя строго настрого наказывал производить поливку как можно осторожнее. Плодороднейшие почвы, тоже расположенные на морском берегу, эти «горе-умельцы», умудрились, в угоду проведения плана поливочных работ, превратить в совершенно непригодные для земледелия. У меня волосы на голове встали дыбом, когда я услышала, что в совхоз, устроивший такую «татарбунарщину», завезли цистерны с соляной кислотой, дабы улучшить почву — снизить ее щелочное содержание. Господи, если бы рабочие совхоза знали историю шумер, им не пришлось бы так издеваться над вверенной им землей. Ведь древние люди улучшили непригодные угодья, а представители ХХ века умудрились изувечить великолепные черноземные земли.

Славные шумеры сумели за несколько столетий построить столь славное государство, что у немецкого ученого Хартума Шмекеля появилась возможность нарисовать идиллическую картину этой страны, взглянув, очевидно, на рисунки культовой вазы с изображением бытовых сценок города Урука: «На долину Евфрата опускаются короткие сумерки. С лугов, покрытых зеленью, сочной травой возвращаются храмовые стада. Их погоняют нагие пастухи. Медленно бредут сытые, отяжелевшие животные. Лишь молодняк — шаловливые козлята и ягнята — нарушают чинный строй. До чего же хороши стада! Вдоволь будет молока, много шерсти отнесут работники на склады храма, когда наступит время стрижки. Немало потрудятся и пряхи, работающие в храмовых мастерских. Овцы, козы, коровы входят в широкие ворота Урука. Их гонят в хлева и овчарни храма Инаны. Сейчас пастухи поручат стада скотникам, а сами пойдут на склад за ежедневной порцией хлеба и пива.

На улицах города, в жилых районах движение, шум, суета. Кончается знойный душный день. Настала пора долгожданной вечерней прохлады. Вдоль глухих глиняных стен возвращаются рыбаки с богатым уловом, из своих мастерских в храмах шагают кузнецы и гончары, оружейники и скульпторы, каменщики и резчики. Женщины несут воду в высоких кувшинах. Они спешат домой, чтобы поскорее приготовить ужин для мужей и ребятишек. Тут и там в толпе прохожих можно увидеть воинов. Медленно, словно боясь уронить свое достоинство, идут по улице жрецы, дворцовые чиновники и писцы. Нарядные модные юбочки делают их заметными в толпе. В социальной иерархии они стоят значительно выше ремесленников, земледельцев и пастухов. Шумные, озорные мальчишки после бесконечно длинного дня изнурительной учебы в храмовой школе писцов побросали наконец свои таблички и с беззаботным смехом провожают караван ослов, которые несут корзины с товарами с кораблей, только что разгруженных на пристани.

Вдруг откуда-то издалека доносится крик, потом другой, третий… Крики приближаются. Толпа расступается, образуя широкий коридор, люди смиренно склоняют головы: по направлению к храму идет энси — князь-жрец. Вместе со своей семьей и придворными он весь день работал на строительстве нового оросительного канала и теперь после трудового дня возвращается во дворец, который находится рядом с храмом.

Воздвигнутый на высокой платформе, опоясанный широкими, ведущими на самый верх лестницами, этот храм является гордостью жителей Урука. Вдоль его внутреннего двора протянулось одиннадцать залов. А внизу, в хозяйственных помещениях, там, где находятся кладовые, амбары и склады, жрецы приводят в порядок таблички с зафиксированными на них жертвоприношениями, с утра совершенными в храме, которые еще более увеличивали богатства бога — владыки и повелителя города. А энси — правитель Урука, — лишь слуга бога, на чьем попечении находятся принадлежащие ему земельные угодья, богатства и люди».

Откуда же взялось такое изобилие в стране, лишенной всяческих даров природы? Да от разума и расторопности ее граждан. Деловые люди быстро сообразили, что от родных просторов ждать особых щедрот не приходится, и стали снаряжать торговые караваны в дальние края. Перед купцами стояла проблема ввоза сырья в страну. Смекалка, ловкость и профессиональное чутье этих людей позволяли проводить выгодные коммерческие сделки.

Торговые караваны обязательно охранял отряд воинов, потому как экспедиции древних представителей коммерческого мира были опаснейшим занятием. Воин, участвующий в походе, имел возможность возвратиться с богатой добычей и рабами, и тогда он становился представителем не только привилегированной части населения, но и состоятельной его части.

Сначала купцы меняли камыш на «что придется», потом из этого «что придется», ремесленники делали «конфетки». И у них это получалось. Развитие ремесел форсировалось крайне быстрыми темпами. О творческом подходе к изготовлению различных изделий тоже никогда не забывали. Короче, крутились, как тушканчики в колесе. Иначе было бы не выжить.

В результате объем производства в государстве немыслимо возрос. Мастерские по изготовлению различных изделий встречались на каждом шагу. Чего стоит одна лишь цифра — три тысячи женщин-ткачих трудилось в царских мастерских. Кроме того, существовали мастерские по изготовлению парфюмерных и косметических изделий, пользовавшихся большим успехом не только у прекрасных шумерок, но и импортировавшихся за границы Шумерского государства. Пожалуй, Шумеры тех времен напоминают сегодняшнюю Японию, в которой отсутствие полезных ископаемых заставило поднимать технологии на высочайший уровень, потому как почивать спокойно на природных кладовых родной земли у них возможности не было.

Так, мой дорогой читатель, в относительной идиллии Шумерское государство просуществовало около семи веков. Единым его назвать было бы опрометчиво, потому как области страны отделялись друг от друга протоками рек и обширными болотами. Каждая область имела центр — сильный и укрепленный город, возникший вокруг дворца или храма, посвященного местному божеству. Самые известные шумерские города: Ур. Урук, Ниппур, Киш, Лагаш, Умма. Всего же таких самостоятельных городов и областей насчитывалось несколько десятков.

Как же выглядел шумерский город? Его венчал, построенный на естественной или искусственной платформе, храм, в котором сосредотачивалась духовная, хозяйственная и административная жизнь страны. Вокруг храма разбегались во все стороны разнообразные дома. В стенах домов устраивали вертикальные отверстия для вентиляции, обязательным атрибутом каждого дома была ванна, а для украшения применялись плетеные циновки с самыми что ни на есть замысловатыми орнаментами.

Благодаря изобретенной шумерами письменности между всеми городами существовала обширнейшая переписка. Надо сказать, что этот народ испытывал к ней непреодолимую страсть. Ему неведомы были горькие слова великого сына американских краснокожих Гайовате:


Посмотри, как быстро в жизни
Все забвенье поглощает!
Блекнут славные преданья,
Блекнут подвиги героев.
Память о великих людях умирает
Вместе с ними;
Мудрость наших дней исчезнет,
Не достигнет до потомства,
К поколеньям, что сокрыты
В тьме таинственной, великой
Дней безгласных, дней грядущих.

Дни шумерской истории безгласными не остались. На глиняных дощечках записывались как подробные хозяйственные расчеты, так и величественные эпические поэмы.

В настоящее время музеи Европы, Азии и Америки хранят в своих фондах около четверти миллиона таких табличек. Они подобны животрепещущим весточкам, принесенным к нам ветрами веков из океана таинственного забвения… Ведь расшифрована из них всего лишь небольшая часть, остальная ждет не дождутся своего пытливого исследователя.

Шумерская письменность появилась в основном благодаря будничным потребностям, связанным с хозяйственной деятельностью. Но так как деятельность эту шумерские жрецы старались как можно точнее запротоколировать, то письменность очень скоро прошла несколько фаз, развилась и вскоре возникло фонетическое письмо, в употреблении наиболее простое, нежели клинописное.

Грамоте ребятишек обучали в школе. Дело это было весьма и весьма сложным. Посудите сами: пока целое слово обозначалось одним значком, таких значков было около двух тысяч, когда же значки приобрели фонетическое значение, их стало гораздо меньше — около шестисот, но и этого с лихвой хватало. Кроме того, в школах учеников готовили и к практической деятельности. Они изучали агротехнику, математику, архитектуру и множество других предметов. Бывало, бедному дитяти приходилось заниматься до головокружения в верхней части туловища и до онемения — в нижней.

И не приведи господи, если в семье появлялся непутевый сын, тогда горестям отца не было предела: «Послушай, — с мольбой обращался он к сыну. — Будь же мужчиной! Учись! Не стой на площадях, не разгуливай по садам. Ночью и днем терзаюсь из-за тебя. А ты ночи и дни расточаешь в поисках наслаждений. Ты прокутил много сокровищ, ты раздался, стал толстым, большим, широкоплечим, сильным и важным. Но весь твой род терпеливо ожидает, когда обрушится на тебя беда, и все будут этому радоваться, ибо ты не стремишься стать человеком. Беда научит тебя уму-разуму».

Как мы видим, смысл девиза древних греков: «Страданием учись» был прочувствован шумерами значительно раньше.

Различные спорные вопросы шумеры имели возможность разрешать как в кулачном бою, так и в профессиональном суде. Но в большинстве случаев предпочтение оказывалось судебному разбирательству. Существовало гуманное и справедливое право, требовавшее не телесного наказания за преступление, а денежного штрафа. Практичные шумеры предпочитали считать деньги, а не синяки и ссадины.

Судебные процессы велись достаточно скрупулезно. На них обязательно присутствовал своеобразный суд присяжных. В одном из интереснейших дел рассказывается о том, как женщина, знавшая о готовящемся покушении на жизнь ее мужа, не соизволила донести властям об этом вовремя, — и непоправимое свершилось. Девять присяжных потребовали казни женщины, двое выступили в защиту против признание ее соучастницей. Вот насколько богата и разнообразна была традиция шумерского судопроизводства, коли там столь тщательно вникали даже в такие тонкости, как психологические мотивы молчания жены. Согласитесь, и современному суду это дело не показалось бы простым.

В судопроизводстве существовала хорошо налаженная система брачных контрактов, регулировавшая имущественные интересы мужа и жены, а так же условия развода, если таковой случится. Вот один из пунктов контракта: «Если человек взял жену — а ее схватила проказа — и он захотел взять другую, то он может взять, но свою первую жену он должен оставить, она может жить в его доме, который он построил, и пока она жива, он должен ее содержать».

Согласитесь, насколько гуманнее шумерский брачный контракт, нежели брачные законодательства многих современных государств, в которых при разводе жена могла получить финансовую поддержку от бывшего мужа лишь в том случае, если у них были общие дети. Ежели детей не нажили, то болей — не болей, он тебя не поддержит. Исключения, когда совесть мужа не позволяет оставить больную жену без средств к существованию, встречаются не так уж часто. Государство же ни в коем случае ее от такой беды не ограждает — оно просто-напросто умывает руки в подобных ситуациях.

Так что шумерским мужчинам приходилось крепко задумываться, прежде чем вступить в брак. Зато у них были и свои преимущества. В то время, как шумерская жена обязана строго и неукоснительно соблюдать супружескую верность, муж имел право заводить себе наложниц столько, сколько позволяло ему это его материальное состояние. Но, надо сказать по справедливости, что институт наложниц не всегда можно было бы рассматривать лишь с точки зрения привилегии мужчин. По всей вероятности, им вменялось в обязанность оставлять после себя как можно более многочисленное потомство. Ведь пустынную по тем временам землю необходимо было заселять человечеством. Хотя, чего уж брать грех на душу, думаю, что обязанность эта для них была не столь уж обременительна.

Представляю себе такую семейную сцену в шумерском доме:

Муж сообщает своей законной жене.

— Знаешь, милая, у нас достаточно в закромах хлеба, мяса и вина. И вот я принял решение взять себе наложницу — прокормить ее не составит труда. Приглянулась мне тут одна молоденькая рабыня. Детишки у нее, я думаю, будут славные.

Жена возмутилась:

— Не потерплю рядом с собой соперницы. Вспомни, окаянный, как ты мне в любви клялся, какие глиняные любовные таблички посылал, а теперь хочешь разделить наше ложе с этой черномазой соблазнительницей!.. Не позволю!.. — а сама рыдает в три ручья.

— Подумай, глупая женщина, сам справедливый закон позволяет мне взять наложницу, — убеждает ее муж. — Прошли, голубушка, те времена, когда мы, мужики, не подозревали, сколь важную роль играем в зарождении будущей жизни. Оглянись вокруг, землю надо людьми заселять, а ты, жадная, уже носишь под сердцем ребенка и хочешь, чтобы моя драгоценная влага жизни пропадала зря. Не будь собакой на сене, не относись к этому важному государственному делу столь неразумно и расточительно.

— Не позволю чернавке стать со мной ровней, — воет жена на весь дом.

Что поделаешь!.. Ей, неразумной, спокойствие под собственной кровлей куда дороже заботы мужа о необходимости заселения Земного Шара.

— Хорошо, — смирился последний, видя неподдельное страдание жены. — Давай спросим совета у проведения.

А надо сказать, что у шумеров был обычай загадывать желание, потом выходить на улицу и слушать разговоры прохожих. Первая услышанная фраза становилась ответом на вопрос, исполнится оно или нет.

Вышли муж и жена на улицу, а мимо идут две женщины и одна другой говорит:

— Моего-то вчера на охоте злой кабан клыком поддел. Лежит сейчас ни живой, ни мертвый. Не знаю, что и будет. Видать по всему — уйдет он к праотцам.

— Ты посмотри, что творится, — взрывается в негодовании муж, жаждущий получить наложницу. — В нашем полку опять убыло. Посуди сама: вряд ли пронзенный кабаном сможет и дальше участвовать в деле продолжения рода человеческого. Видишь, жена, само провидение подсказывает мне, что я не только должен увеличить женский штат в своем доме, но и подсобить этой несчастной женщине, лишившейся мужа. Поверь, это мой святой долг. Долг — слышишь ты? Кто же не знает, как бы я хотел сохранить верность тебе, моей единственной, но долг, долг и только долг призывает меня на иные поля любовных баталий.

Что оставалось делать жене? Она смирилась перед убедительными доводами мужа и проведения, решилась жить в весьма непростых условиях коммунального хозяйства. Муж взял-таки в наложницы симпатичную рабыню. И вот так еще одна рабыня поднялась на более высокую ступень в иерархии общества — она стала наложницей.

Так что мужчинам позволялось многое. Женщинам же — нет. Взять в жены женщину, имевшую в своей жизни множество соитий, мужчина никогда бы не согласился. Когда сама богиня Иштар предложила свою руку и сердце великому герою Гильгамешу, тот с гневом отверг ее, бросил ей в лицо слова презрения:


Ты — жаровня, что гаснет в холод,
Черная дверь, что не держит ветра и бури.
Дворец, обвалившийся на голову герою,
Слон, растоптавший свою попону…
Какого супруга ты любила вечно,
Какую славу тебе возносят?
Давай перечислю, с кем ты блудила!
И со мной, полюбив, ты так же поступишь.

И никогда не введу я тебя в свой дом, никогда ты не будешь рожать детей для меня, — говорил ей Гильгамеш. И так говорили все мужчины Шумерского государства. Они предпочитали рабыню блуднице-богине.

Надо сказать, что в Шумерах к рабам относились достаточно гуманно. Раб имел право подать в суд на своего хозяина и заявить там: «Я не раб». Правда, суд никогда не выносил положительного решения, но тем ни менее у невольника хотя бы имелась возможность потягаться своими силами с хозяином.

Как мы можем увидеть из следующего стихотворения, шумерские нравы были достаточно мягкими.


Мать не поднимала руки на ребенка.
Ребенок не противился словам матери.
Раба, совершившего дурной поступок,
Его господин не бил за это.
Рабыню, попавшую в злую неволю
Ее госпожа не била по лицу.

Шумеры по своему характеры были склонны скорее к созерцательному образу жизни, нежели к воинственному. В памятниках искусства эта мысль проглядывается наиболее ярко. Шумерские правители предпочитали видеть себя запечатленными в особой позе строителя — с чертежом здания, разложенном на коленях, с небольшим ведерком сырой глины, поставленным у ног. Воинские доспехи и оружие не привлекали их внимания и обращались они к ним лишь в случае смертельной опасности, вынужденно, так сказать.

Но, к великому сожалению шумер, облачаться в воинскую амуницию приходилось достаточно часто. Враждебные варварские племена, среди которых преобладали семиты, постоянно нарушали границы страны. Они приносили с собой немало бурных потрясений. Однако в этих войнах был один положительный момент — варвары постепенно сливались с более просвещенным народом, ассимилировали в нем и пополняли собой культурный слой, уменьшая, безусловно, тем самым, варварский, бескультурный.

В междоусобных войнах, напротив, совершенно невозможно отыскать ни одного положительного момента. Они были абсолютно бессмысленны и приносили своему же родному народу неисчислимые страдания. Бывало, что войны между городами принимали особенно разрушительный характер. И в такие периоды государство уподоблялось прекрасному плоду, который с ожесточением съедают черви — как снаружи так и изнутри.

За семь веков существования много в стране воды утекло, много событий свершилось. Случались добрые времена, случались и злые… Бывало бедный люд пытался отстоять свое право на сносное существование, но власть имущим это приходилось не по вкусу, и они жесточайшим образом подавляли всплески народного гнева, дабы не делиться дорогими их сердцу богатствами. Но и этого было им мало. Их терзали муки зависти к своим более обеспеченным соседям. С ожесточенным вниманием они следили за чужими успехами и готовы были в любой момент присоединить к своему достатку все то, на что падал их жадный глаз. И тогда неизбежно бездумная жестокость одерживала верх над умудренным благоразумием. Вспыхивала война. А когда она заканчивалась, проклятия побежденных проносились над головами победителей:


О ты, город, который посмел напасть на Экур, который глумился над
Энлилем,
Да обратятся твои улицы в прах,
Да превратятся твои глиняные кирпичи в грязь,
Да будут они прокляты богом Энки,
Да вернутся твои деревья в леса,
Да будут они прокляты Нинильдой.
Твои смертные топоры — да несут они смерть твоим женщинам,
Твои убойные бараны — да пойдут на убой твои дети,
Твои нечестивцы — да утопят они своих детей.
О Аккад, да превратится твой дворец, с радостным сердцем построенный,
в развалины;
Там, где отправлялись твои обряды и молитвы.
Пусть лис-охотник сметет хвостом могильные холмы развалин.
Да зарастут твои каналы, подобно тропинкам, на которых растет только
сорная трава;
Да зарастут твои дороги, и пусть на них растет лишь одна «трава
печали».

Неуемная страсть, питаемая правителями к власти и к наживе, неумолимо вгрызается, словно бешенный тигр, в самое сердце страны. И вот уже к плачу жителей разрушенного города присоединяет свой голос, до краев наполненный горючими слезами, богиня города Ура, прекрасная Нингаль:


Ужас уничтожения, подобно наводнению, обрушился на меня,
Беда внезапно ворвалась в мою спальню,
В спальне моей нет больше покоя,
Несчастье внезапно прогнало сон и покой,
Горькие слезы стали уделом моей страны,
И я, обегая землю, как корова, которая ищет своего теленка,
Не могла от этого ужаса свою страну избавить.
И если б даже я, словно птица, распластавши крылья,
Прилетела в свой город,
Мой город до самого основания и тогда бы был разрушен.

Еще одной напастью стали сборщики налогов. Они во все времена оставались сущим наказанием. С горечью стенали несчастные люди:


Бедняку лучше умереть, чем жить!
Если у него есть хлеб, то нет соли;
Если есть соль, то нет хлеба;
Если есть мясо, то нет ягненка;
Если ягненок есть, то мяса нет.

Но хватит говорить о несносных следах человечества, хотя, надо отметить, что нестерпимая боль от причиненных страданий высекла из самого духа народа поэзию несравненной красоты.

Государство все же смогло устоять, очевидно благодаря соблюдению главного шутливого закона движения истории: палок в колесах было меньше, чем самих колес. Несмотря на все препоны, чинимые разрушительными силами, шумерам удалось создать удивительную страну и прекрасное искусство. Центром собрания его произведений был храм. Он состоял из культовых помещений, лабиринтов, хозяйственных и жилых комнат. Залы в нем украшены с невероятной роскошью: стены сплошь покрыты мозаикой, резьбой, фресками, повсюду расставлены стелы и статуи.

Умилительная деталь шумерского искусства — статуэтки шумерских мужчин, одетых в пышные меховые юбочки. Покорно сложенные руки на груди говорят об их миролюбии. Огромные, кроткие, печально-грустные глаза вопросительно взирают на нас из глубины Вечности.

Много замечательных произведений, изготовленных резчиками, было найдено при археологических раскопках. Здесь и печати, и таблички, и небольшие статуэтки из глины, лазурита, перламутра, алебастра, металла. Встречаются и искусные инкрустации. Например, в фигурке отдыхающего теленка пятна на его шкуре инкрустированы лазуритом. Различные вазы, предназначенные для жертвоприношений, украшались изображениями животных.

Но наибольшее восхищение среди всех находок вызывает так называемая «Дама из Урука». Это портрет женщины из алебастра. «Пленительно-прекрасное лицо поражает каким-то необыкновенным спокойствием и задумчивой сосредоточенностью. В молчании сомкнуты тонкие губы. Она говорит с нами через тысячелетия о чувстве прекрасного, о гармонии, живущей в душе этого народа, об огромном художественном вкусе шумеров и о красоте их женщин». (Детская энциклопедия???)

Вокруг пленительной «Дамы из Урука» ученые развернули горячие споры. Одни утверждают, что она превосходит красотой свою соперницу — египетскую царицу Нефертити, хотя и старшее ее на целых полторы тысячи лет, другие оставляют за египтянкой право первой красавицы Древности. А вот автор книги «Забытый мир шумеров» М.Белицкий, увидев своими глазами в музее Багдада одиноко стоящую на постаменте шумерскую богиню красоты, был потрясен не на шутку. Он вспоминает, что сотни других интереснейших экспонатов для него потеряли какой-либо интерес — существовало только это, хорошо знакомое по описаниям таинственное лицо, созданное пять тысяч лет тому назад. Глядя на него, он понял, отчего на протяжении стольких веков так волнует «Джаконда» Леонардо да Винчи. Лицо «Дамы из Урука» с едва уловимой улыбкой и вместе с тем проникновенным взглядом потрясает душу. В этом портрете воплотилось торжество жизни и нетленной красоты над всем, что бренно и преходяще.

Бренны и преходящи были жестокие войны — вечным оставался неиссякаемый ручеек искусства. Художники своими хрупкими инструментами побеждали зловещие орудия войны. Они клали на чашу Добра крупицы своего таланта и те перевешивала чашу Зла, доверху набитую орудиями убийства.

Наилучшим образом произведения художников сохранились в захоронениях царей и верховных жрецов. Царица, снаряженная в последний путь, лежала убранной с ног до головы в своей усыпальнице. В ее руке был золотой кубок, на голове — драгоценный убор. Густой парик обвивала восьмиметровая лента из золота, на лоб свисал венок из тонких золотых колец. Над этим венком лежали еще два — из золотых листьев и цветов. И все это причудливо перевязано нитью лазуритовых и сердоликовых бусин. В ушах царицы серьги в форме полумесяца, а в парике золотой гребень с пятью зубцами, инкрустированный лазуритом.

Провожатые, столь щедро позаботившиеся о внешнем облике, не забыли и о веселом времяпрепровождении царицы — положили рядом с ней музыкальные инструменты: одиннадцати струнную арфу, лиру и другие предметы для забавы..

К большому прискорбию, религиозные представления, существующие в ранних государствах, требовали непременного захоронения вместе с хозяевами их родных, придворных и слуг, прислуживавших еще при жизни знатным особам и обязанным этим заниматься и в обустраивании потустороннего быта своих господ.. Случалось, что число жертв в таких массовых захоронениях доходило до 60 человек.

Но не будем о грустном… И не будем, мой дорогой читатель, осуждать тех, чей образ жизни нам так трудно постичь. Ведь если, с одной стороны, это жестокая реальность, то с другой — трепетная забота о ближнем, ушедшем в страшное неведомое путешествие?…

Отправимся-ка лучше мы с тобой на нашей машине времени, заправленной самым заманчивым в мире горючим — книгами, в древний Вавилон, который позже появился на этих землях. Предлагаю нарушить ход времен, но не изменять место действия. Зачем я вдруг решила это сделать? Да просто хочу выполнить свое обещание и рассказать об одной истории Любви, которая оказалась тесно переплетенной с историей Ненависти. А то повествование моей книги течет и течет, а обещания своего я так и не выполнила, потому как не смогла найти в литературе захватывающих любовных историй о рассказанных уже временах. Думаю, что сделав этот прыжок во времени, я смогу поддержать читательский интерес, а к славным шумерам мы еще вернемся.

Итак, великий город Вавилон, само название которого — Ворота Бога — говорит об особом покровительстве богов. Находится он у сближения рек Тигра и Евфрата. Время действия — правление царей Навуходоносора и Валтасара — 605 — 539 года до нашей эры.

В пышном городе Вавилоне появилось первое из Чудес Света — висячие сады Семирамиды. Согласно приданию, царь Навуходоносор создал их по просьбе своей молодой жены, которая, приехав к нему с месопотамского севера, несказанно тосковала по цветам и деревьям, не прижившимся в стране пустынь. Легенда об этом заботливом поступке, овеянном любовными флюидами грозного царя, значительно расширила границы и приукрасила пышность на самом деле небольшого садика на сводчатых террасах, орошаемых системой водостоков, и превратила его в легендарный оазис, созданный в честь любви.

Что и говорить, в глубинах древности легенды переплетаются с былью, быль — с легендами. И нет ничего удивительного в том, что через тысячелетия невозможно отличить одно от другого. Ведь Муза Истории всегда стремится слегка отвлечься от скучных фактов и позволить себе немного пофантазировать…

Пофантазировать и в своих фантазиях побродить по миру. Сейчас вместе с ней мы еще раз заглянем в Вавилон, но уже не времен Навуходоносора, заботливо отстраивающего и украшающего его, а во времена правления Валтасара.

Перед нами раскинулся «город, гордый и несокрушимый, он сияет в первых лучах солнца, как золотая чаша на ладони мира. Пьяный от выпитого накануне вина, одурманенный ароматом дорогих благовоний, отягощенный пышными нарядами и редчайшими драгоценностями, изнуренный чувственной музыкой и плясками, он с трудом освобождается от власти сна, встречая наступающий день ленивой улыбкой.

Первыми всегда просыпались вершины холмов, дремавшие под сенью пальм, потом пробуждались башни и крыши дворцов и храмов. Наконец солнечные лучи заливали улицы, и первые прохожие молча спешили по своим делам мимо многочисленных массивных ворот, охраняемых непременными сторожами — крылатыми быками. Их каменные изваяния бесстрастно внимали шуму фонтанов в причудливых бассейнах, украшавших центр города.

Открывались тяжелые занавесы на дверях, впуская в роскошные покои потоки утренней прохлады. В струях проникающего света сверкали стены просторных залов, выложенные плитами из мрамора и алебастра, металла и дерева, где почивали и блаженствовали их ненасытные, вечно алчущие обитатели.

В Вавилоне после правления Навуходоносора пришел к власти изнеженный, самодовольный, развращенный царь Валтасар Его халдеи, слывя самыми горячими патриотами на свете, за годы благополучия духовно оскудели и обленились, сердца их заплыли жиром. Женщины Вавилона словно ненасытные тигрицы, насколько прекрасны, настолько коварны и порочны. Им одинаково мило и ложе царя, и подстилка солдата.

Жрецы вели учет всем красивым женщинам Вавилона и, пользуясь их набожностью, выгодно торговали ими. Если богатый вельможа пожелал заполучить одну из них, жрецы именем божьим оказывали ему услугу. Вельможа слагал на алтарь выкуп — золото и драгоценности. Жрецы же сообщали женщине, что ее призывает бог провести ночь на его золотом ложе. И она верила.

А в гареме вечные пленницы золотой темницы мечтали о сильных мужских ласках, на которые изнуренный сладострастием Валтасар был уже неспособен. Пренебрегая угрозой смерти, наложницы изыскивали всевозможные лазейки, чтобы обмануть своего повелителя. И, по крайней мере, мысленно, каждая из них изменяла ему бесчисленное множество раз. Валтасар же, забывший своих наложниц, слишком часто стал переступать порог темницы, где томилась прекрасная Дария.

Она стояла напротив входа, прислонившись спиной к стене. Казалось, ее распяли, привязав к перекладинам креста. Лицо ее осунулось. Глаза потухли. Но узнав в полумраке вошедшего плененная скифка вскрикнула:

— Царь!

Трудно сказать, чего больше было в ее голосе: ужаса, муки, тревоги или строптивости. Валтасар услышал в нем ужас и раскаяние. Он обратился к Дарии со всей кротостью, на которую был способен

— Не бойся, Дария. В темницу вступил вавилонский царь, но для тебя просто Валтасар. Взгляни, я не опоясан мечом. Не жажду мести, лишь скорбь владеет мной. Дария, Дария, что ты делаешь со мной? Ты наследника моего погубить задумала. Дария, неужели ты забыла о нашей любви, забыла мои объятья? Неужели кровь не зовет тебя более на пир неги и страсти? Скажи, кто подстрекал тебя, и я брошу изменника ядовитым змеям. До пояса окуну его в кипящий котел, а туловищем полакомятся острозубые гадюки. В голову ему вобьют каленые скобы, сердце выгрызет тигр, а язык спалит кипящая земляная смола. Может быть, это сделал кто-нибудь из жрецов?

— Нет, царь, — бесстрастно ответила Дария, словно статуя шевельнула растрескавшимися губами. — Я сама, я сама этого хотела и сделала. Как-то ты сказал, что я — твоя судьба. Так вот, пророчеству твоему суждено было сбыться! Да. Я — судьба твоя. Всей душой я желала того, чего ты пуще всего страшишься. Чтобы остался ты в роду последним из последних! Чтоб сгинул ты, не дав людям потомства, за все насилие, которое ты совершил, за то насилие, которое ты учинил надо мной.

— Дария, я знаю, страх лишает тебя разума, но ты не бойся. Ты дашь жизнь моему сыну. Будешь носить царские одежды, есть за одним столом с владыкой. Я возвышу тебя над самой царицей вавилонской.

— Неразумны твои намерения, царь. Твои речи вынуждают меня сказать, что я не просто ненавижу тебя. Ты вызываешь во мне отвращение.

Царь невесело усмехнулся:

— Ничего, скоро ты снова присмиреешь, дикая горлица хмурого севера, когда переведут тебя из темницы во дворцовые палаты, сердце и речи твои смягчатся. Я руку на тебя не подниму, ведь ты носишь под сердцем будущего царя Вавилонии.

На этот раз усмехнулась Дария — и странной была эта усмешка.

— Елейный твой голос не тронул меня. Ты обесчестил меня, и я тебя ненавижу. Вместе с тобой сойдет в могилу твой царский род. Стоит тебе прикоснуться к женщине, и боги проклинают ее лоно. Разве что тигрица могла зачать от твоего хищного семени. Люди бы прокляли меня, если бы я допустила, чтобы твой сын увидел свет солнца и звезд. Я знаю, что меня ожидает. Немногим удается вырваться из твоих когтей. Я готова предстать перед богами. Знай, смерти я не боюсь, но да будет тебе известно, что еще в твоем гареме я выпила отравы, чтобы убить плод в своем чреве.

Дария ждала вспышки дикой, жестокой. Но ничего не случилось. Валтасару казалось, будто сотни стрел впились в него одновременно. Они пронзили его тело, из ран ключом забила кровь. Явственно ощутив во рту ее вкус, он захрапел от безмерного горя, сознание его обволокло обморочным туманом. Потрясение едва не лишило рассудка.

— О Дария, — простонал он, — зачем ты это сделала? Зачем унизила меня перед целым светом и небесами? Но кто дал тебе это зелье?

— У меня нет причины скрывать это от тебя. Царица. Она сама пила его всякий раз, когда возвращалась от тебя с любовного пира, и давала всем твоим женам и наложницам. Потому-то и нет при твоем дворе ни царевичей, ни царевен. Не щебечут в гареме дети. Надо всем тяготеет проклятие. Не дворец, а мертвая пустыня.

Не попрощавшись, в бешенстве, Валтасар вышел. Плечи Дарии опустились, истерзанная душа ее не в силах была воспарить над земной юдолью; вспомнилась высокая сосна, шумевшая над ее родным кровом. Вслед за этим увидела она под раскидистым деревом юношу с луком в руках.

Дария пыталась подавить в себе нежность, но тщетно, сердце ее таяло, словно искрящийся наст под лучами весеннего солнца. Прикрыв увлажнившиеся глаза, пленница чувствовала, как тревожно бьется сердце при воспоминании о давно пережитом блаженстве.

И несмотря ни на что под сводами темницы загремел гимн любви, великий бог, властвующий над людскими сердцами, наперекор всему, распустившимся соцветием вплетал в историю земли новые сказания о любви.

В роскошной же стране Валтасара мягкий ковер из роз обернулся тернистым лугом, свисающие гирлянды лотоса — петлями виселиц, звон чаш — лязгом костей оживших скелетов, улыбки тупых пьяных лиц — оскалом смерти». (Фигули)

Не только Дария прокляла Валтасара, его проклял и великий Байрон.


Судьбой ты взвешен на весах
И слишком легок оказался…
Давно ты превратился в прах,
Гораздо раньше, чем скончался.
Веселый смех кругом раздался,
И остается лишь жалеть,
Что зря ты и на свет рождался –
Чтоб так царить и умереть.

В истории нарицательными остались слова «вавилоснская блудница», «валтасаров пир» — разнузданный и гнусный, заплеванный и загаженный, ставший символом последних дней прогнившей власти.

Валтасар, недостойный ни власти, ни любви, ни потомства, стал последним царем, не сумевшим отстоять перед персами свободу своей родины. Пресыщенность роскошью погубила правителя, — правитель погубил страну. Вот, оказывается, какая хитроумная угроза грозит обитателям казалось бы неприступных дворцов.

Зато бедному народу такой угрозы бояться нечего. Простой, полезный для жизни человек, сам принимающий участие в создании предметов Ее Величества Роскоши, никогда не будет иметь возможности не только пресытиться ею, но и в руках подержать сможет лишь в том случае, если эти же самые руки и изготовили ее. Золото и серебро не живут в его доме. Он удовлетворяется в своей повседневной жизни изделиями из дешевой меди.

Об этом рассказывает шумерский поэт, к которому мы с тобой, мой дорогой читатель, вернулись из погибшего Вавилона, преодолев толщу тысячелетий:


Серебро, твое место только во дворце.
Это место, для которого ты создано.
Не будь дворца, ты не имело бы пристанища для себя,
лишилось бы места, в котором ты можешь жить.
В обычном доме ты скрываешься по темным углам,
в его могилах, в местах ухода из этого мира.
Во время наводнений ты не приходишь на помощь людям
подобно широкому медному заступу, который обрабатывает глину, —
вот почему никто не обращает на тебя внимания.
Когда наступит время сева, ты не приходишь на помощь
людям, подобно медному лемеху, —
Вот почему никто не обращает на тебя внимания.

В то время, как поэты слагали торжественные оды, простой народ не терял времени даром, вносил свою лепту в дело создания литературы по разделу: устное народное творчество. Мудрые пословицы шумер пережили тысячелетия и были признаны в далеких от Тигра и Евфрата землях. Посудите сами: вот одна из них: «Лиса не сумела построить себе дом, а потом пришла в дом друга, как завоеватель». Сравните эту пословицу с нашей русской народной сказкой о хитрой лисице, которая попросилась временно пожить у зайчика, «да его же из дома и выгнала».

Вот следующая пословица: «Он еще не поймал лисицу, а уж делает для нее колодку». Сравните ее с нашей народной мудростью: «Глупо делить шкуру неубитого медведя». А вот слова, наполненные непереносимым цинизмом жестокости: «Лев схватил свинью зарослей и начал ее терзать, приговаривая: хотя твое мясо еще не наполнило мне пасть, твой визг уже просверлил мне уши». Мой дорогой читатель, предлагаю тебе самому подобрать аналог для этой фразы, я же продолжу свой рассказ о шумерах.

В суровых буднях их жизни иногда проблескивали разноцветными лучами религиозные празднества. В эти дни торжественные, красочные процессии жрецов поднимались по широкой лестнице высоко вверх — в храм — в «дом богов». Их пышные одеяния шуршали и шелестели под порывами струящегося песком ветра, напоминая людям имя их страны. И едва слышимый шорох вызывал мистический трепет в душах людей. Народ, завороженный этим зрелищем, с замиранием сердца следил за ним. В сам же храм доступ ему был воспрещен. Лишь жрецы могли попасть туда.

Взошедшими в храм жрецами проводился ритуал жертвоприношения. Он состоял из множества сложнейших элементов, регламентированных со скрупулезной точностью: там были и воскурения благовоний, и возлияние жертвенной воды, масла. пива, вина. На жертвенном столе резали овец и других животных, по расположению внутренностей которых жрецы предсказывали будущее.

Шумерский народ был наделен чрезвычайно сильным религиозным чувством. По его понятиям боги создали Вселенную исключительно для себя, людей же они сотворили ради одной практической цели — избавиться от необходимости заботиться о собственных бытовых нуждах, столь скучных, несносно хлопотливых и поэтому неприемлемых для высших созданий. Все во Вселенной и на земле принадлежало этим высшим существам, человек же — лишь слуга, исполнитель воли, распоряжений, приказов. Ведь он смертен.


Только боги с солнцем прибудут вечно.
А человек — сочтены его годы,
Что б он ни делал — все ветер.

Все ли ветер?.. Ведь это люди создали себе богов, а не боги людей. Люди обустроили их достойное существование, приумножили их богатства и… смиренно сложили все это к стопам небожителей, потому что не в силах были объяснить себе иной цели своего пребывания на земле, кроме как всепоглощающее служение небожителям.

И в то же время, случалось, они сравнивали богов с простым людом. Чрезвычайно почитая богиню плодородия и плотской любви Инанну и ее возлюбленного бога-пастуха Думази, в шутливых стихах уподобляли их весьма легкомысленной деревенской парочке. Вот Думази заигрывает с Инанной, а она, теребя своими тонкими пальчиками его меховую юбочку, кокетливо ему отвечает:


Оставь меня, Дикий бык! Я должна идти домой!
Что я матушке своей скажу-солгу?

А Думази, видимо умудренный уже большим любовным опытом, поясняет Инанне, как обвести мать вокруг пальца, как обмануть ее:


Дозволь научить тебя, дозволь научить тебя!
Родимой матушке своей ты так скажи, ты так солги:
«Подруга моя завлекла меня гулять!
Попеть-погулять, да под бубен поплясать!
Ах, как песни ее хороши — она распевала их для меня!
Ах, веселилась я от души, — до рассвета распевала я!»

Но такие фривольности по отношению к богам случались не часто.

А богов этих было великое множество. Каждый город имел своего бога-покровителя, который, довольно быстро, благодаря стараниям неугомонных жрецов, превращался в бога-властилина. Ему отдавали все то, что было выращено, собрано, создано, получая взамен жалкую долю — прожиточный минимум. Этот минимум выдавал правитель энси — наместник бога на земле. Шумеры искренне верили, что только смиренное служение высшим силам, только следование их предначертаниям может обеспечить им надежную защиту от безжалостных могущественных сил природы, слишком часто обрушивающихся на их бедные головы.

Считается, что истоки восточных религий носили чисто материалистический характер: ты — мне, я — тебе. Люди стремились не к очищению и святости, а к получению вполне ощутимых результатов своего поклонения. Они ждали хорошего урожая, дождя во время засухи, удачи в военных походах и в любовных делах, хороших преданных детей, крепкого здоровья, долгих счастливых лет жизни и многого — многого другого…

Но мало чего дожидались. Видимо грехи их тяжкие становились поводом к всевозможным страданиям. Избавляться от них считалось возможным при помощи покаянных молитв:


Боже, не знал я — крепка твоя кара.
Клятвой великой легко поклясться.
Закон твой презрел, зашел далеко,
Дело твое в беде нарушил…
Грехи мои многие — как сделал — не знаю,
Боже, уйми, отпусти, успокой зло в сердце…

«Успокой зло в сердце…» — какие мудрые слова.

В перечень грехов шумерская религия заносила богохульство, неуважение и небрежность, ложь, кражи, обман, пролитие крови, прелюбодеяние, непочтительное отношение к родителям и старшим, притеснение слабых и бедных, вдов и сирот, неоказание помощи соплеменникам, злословие и тому подобное.

Но при приведенном перечне заветов имеем ли мы право, заносить шумерскую религию лишь в разряд материальных? Это ведь в ее недрах родились те нетленные заповеди, по которым и по сей день старается жить наш грешный мир, хотя, надо признать, не всегда ему это удается… Не всегда получается… А жаль…

Служители богов — жрецы, неуклонно следили за соблюдением всех ритуалов, но, кроме того, и, надо сказать, прежде всего, они создавали и хранили знания. В их ведении были точные науки, медицина, сельское хозяйство, административное управление, они вели наблюдения за небесными светилами, разрабатывали систему взглядов о происхождении Вселенной и о законах, управляющей ею.

Врачи-жрецы делились на две группы — прорицатели и целители. Прорицатели устанавливали причину болезни весьма своеобразным образом: как-то по полету птиц, по поведению зверей, по расположению внутренностей жертвенных животных. Лечение больного было связано с магией, требовало знания молитв, составляющих сложный ритуал, который, случалось, повергал в трепет больного и сочувствующих ему родных. После того, как злые силы, вызвавшие болезнь, были досконально определены, на сцене медицинского поприща прорицателей сменяли целители, знавшие подходящие для каждого отдельного случая заговоры и заклинания, и лишь отсутствие положительных результатов принуждало врачей прибегать в последнюю очередь к чисто лечебным процедурам.

Вряд ли можно было бы назвать такую медицину эффективной. Посудите сами: как могло бы облегчить страдания несчастного вот такое предписание: «Взять белую овечку, положить ее рядом со страждущим, вырвать у нее сердце и вложить в руку больного», а потом ожидать его выздоровления. Согласитесь, можно и не дождаться… Хотя сбрасывать со счетов психологический фактор тоже не стоит. Кроме того, использование древними врачами лекарственных растений все же не дает права относиться к такой медицине исключительно как к шарлатанской.

Смерть и предшествующие ей болезни шумеры объясняли вмешательством демонов, которые несли в самом естестве своем печать жестокости. И пока их не изгонят из тела больного — нечего было и мечтать о выздоровлении. Но почему же демоны были столь дурны и подлы, почему несли смерть и болезни, разрушения и катастрофы? Да просто жгучая обида раздирала их черные души, потому как в иерархии сверхъестественных существ они стояли на ступеньку ниже самых что ни на есть незначительных божеств. Вот и терзали в отместку не только людей, но, случалось, и самих могущественных богов.

В то время, как народ в страхе перед божьей карой беспрестанно каялся и пытался отогнать от себя нечистую силу, жрецы могли позволить себе некоторые вольности. В числе этих вольностей, была обязанность служить богам непосредственно своим телом. Храмовая проституция, которой в основном занимались жрицы низших рангов, была окружена ореолом святости, кроме того немаловажным считался и тот факт, что доходы от торговли телом увеличивали богатства «дома богов».

Этих жриц посылали и на постоялые дворы, где они активно удовлетворяли любовные страсти всевозможных странников. Судя по рельефам и печатям, жрицы, оправлявшие службу богам, были совершенно обнажены. И вряд ли мы имеем право судить этих женщин по законам нашего времени. Древнейшая профессия была достаточно уважаема, потому как древние люди были еще не столь далеки от породившей их матери-природы, для которой размножение является одной из важнейших задач на земле.

Об этом же рассказывает и обряд, в котором совершалась великолепная торжественная церемония священного бракосочетания. Празднично одетый царь под неумолчное пение жрецов и жриц поднимался по широкой крутой лестнице на самую вершину храма к священному алькову, где его поджидала жрица, которой выпало счастье играть роль богини. Любопытствующая толпа, собравшаяся у подножия храма, устремляла свои жаждущие взгляды вверх и напряженно ждала результатов соития. Но это было отнюдь не похотливое любопытство. Просто по верованиям этих людей их жизнь и благополучие полностью зависели от того, что произойдет там, в святая святых храма, на роскошно убранном ложе. Ведь этим актом оплодотворения будет оказана помощь небесным силам, которые в знак благодарности в свою очередь пробудят животрепещущую жизнь на земле. И тогда оживут высохшие поля и луга, вырастет сочная трава для отощавших коров и овец, буйно заколосятся хлеба, созреют овощи и фрукты нальются ароматным соком. Вот почему с таким благоговением слушают собравшиеся песню жрицы, призывающей к себе на ложе царственного жениха:


Я войду в дом своего жениха,
Он положит свою руку возле моей руки,
Положит сердце возле моего сердца.
Прикосновение его руки — какое оно освежающее,
Прикосновение его сердца — какое оно пленительно-сладкое.
Мой любимый, сделай так, чтобы я легла на медовое ложе,
Возлюбленный мой прилег около моего сердца.
Супруг, дозволь мне ласкать тебя,
Мои нежные ласки слаще меда.
В опочивальне, наполненной медом,
Мы насладимся твоей чудесной красотой.
Лев, дозволь мне ласкать тебя,
Мои нежные ласки слаще меда.

Не напоминают ли тебе, мой дорогой читатель, эти строки строки «Песни Песней» царя Соломона? Ту самую «Песнь Песней», которая вот уже многие века стала столь проблематична для толкователей книг Ветхого Завета. Как могло случиться, что ее строфы, дышащие откровением чувственных излияний, полные картин земных наслаждений, восторгов любви, дающих величайшую радость на свете, оказались среди текстов, наполненных нравственно-нравоучительным содержанием? Быть может, даже аскетические священнослужители не в силах были поднять руку на книгу, где воспевались нежные и сладкие муки любви, поднять руку на саму Природу?..

Все свои переживания, чаяния, страхи, надежды шумеры сумели воплотить в обширнейшем поэтическом эпосе, милостиво сохраненном для нас временем на глиняных дощечках, закаленных в неистовом очищающем огне. Многие их предания и легенды переняли впоследствии и древние греки, и евреи и другие народы. И, быть может, само слово Библия образовалось от названия города Библ, что существовал давным-давно в этих местах? Ведь в мире все так крепко сплетено друг с другом… Мы все так близки друг другу…

Наверно, не было ни одного народа, который бы не рассказывал человечеству о всемирном потопе — невероятном бедствии, постигшем родную страну. Тщательные исследования археологов показали, что шумерам тоже не удалось избежать этой страшной катастрофы, буквально поглотившей все их селения. Внезапно прерывающиеся культурные слои, покрытые толстым слоем ила, стали бесспорным доказательством случившейся трагедии — по тогдашним понятиям конечно же гибели не отдельной местности, а целый мир. Уцелевшие люди в своих легендах передавали последующим поколениям беспокойную память об этом вселенском для них событии:


Все бури с небывалой силой разбушевались одновременно.
В тот же миг потоп залил главное святилище.
Семь дней и семь ночей
Потоп заливал землю,
И огромный корабль ветры носили по бурным водам.

Трагедия была настолько велика, что позволяла людям роптать даже на самих богов:


Ты мудрец средь богов, воитель,
Как не размыслил ты, потоп устроил?
Грех на грешного возложи ты,
Вину на виновного возложи ты!
Почему ты потоп устроил?
Пусть бы лев пришел и людей пожрал он!
Почему ты потоп устроил?
Пусть бы голод явился, разорил бы землю!
Почему ты потоп устроил?
Пусть чума бы явилась, разорила бы землю!
Почему ты потоп устроил? (Перевод Н.Гумилева)

Ветхий Завет заимствовал и распространил шумерскую легенду, но гнев божий в ней разбушевался с еще более яростной силой. Яхве негодовал: «Я наведу дождь на землю сорок дней и сорок ночей, и сотру с лица земли всякое существо, какое Я создал».

Притча о ссоре двух братьев тоже пришла в «Библию» из глубокой древности. Но в шумерском эпосе спор между братьями — землепашцем Энтеном и скотоводом Эмешем о приоритете одного над другим закончился вполне благополучно. Немного повздорив, они вскоре примирились и, как в заботах, так и веселье, прожили остаток жизни, поддерживая друг друга. В евангельской же притче о Каине и Авеле события приняли трагический оборот. Каин не потерпел соперничества, не сумел преодолеть чувства зависти к брату и убил кроткого Авеля, тем самым проявив ни с чем не сравнимую жестокость, с его тяжелой руки поселившуюся на земле.

В шумерском эпосе есть и свой страдающий Иова. Это некий человек, отличавшийся недюжинным здоровьем и увесистой мошной. Но вот в одночасье на него обрушиваются всевозможные страдания и беды. Несчастный, жалуясь на них, в бесконечных слезах смиренно взывал к богам:


Я мудрец, почему я должен иметь дело с невежественными юнцами?
Я знающий, почему причисляют меня к невеждам?
Пищи вокруг множество, а моя пища — голод,
В день, когда каждому выделяют его долю, на мою долю остались
страдания.
Бог мой, над землей сияет яркий день, а для меня день черен…
Слезы, печаль, тоска и отчаяние поселились во мне,
Страдание завладело мной, как человеком, чей удел — одни слезы,
Злая участь держит меня в своих руках, отнимает у меня дыхание жизни,
Коварный недуг завладел моим телом…

Обратите внимание на то, что шумерский Иов не возмущается, не бунтует против, казалось бы, несправедливого приговора богов. Всей своей покорностью, беспримерной кротостью он, являет собой образец полного непротивления. И бог сжалился над беднягой.


Страдания человеческие он превратил в радость,
Назначил ему добрых духов хранителями и опекунами.

Но все радости, добрые духи, хранители и опекуны могли быть только в земной жизни шумера. За ее гранью его ожидала лишь жуть подземного мира.

Все плоды трудов и дум своих отдавший богам шумер был лишен какой бы то ни было возможности даже в фантазиях о потусторонней жизни получить право на бессмертие в раю. Шумерский рай — несказанное, недоступное место, предназначенное лишь богам, ибо «священная страна Дильмут чиста» и должна быть свободна от иных «нечистых» существ. В этой стране нет ни страстей, ни болезней, ни страданий, ни… смертных.

Подобно тому, как в Аид можно было проникнуть, лишь переплыв реку Стикс, так и путь в Кур преграждала река, «поглощавшая людей». Для переправы существовала лодка и перевозчик в ней — «человек лодки», удивительно напоминающий греческого Харона, вернее Харон напоминающий «человека лодки».

Итак, царство Эрешкигаль — страна теней, бывших ранее людьми, души которых блуждают в ней без всякой надежды на чудо избавления. Здесь встречаются хорошие и дурные, великие и ничтожные, благочестивые и нечестивые. И сколь бы беспорочно ни была прожитая человеком жизнь — перед ее душой все равно открывались лишь врата ада. Никто не в силах избежать трагической судьбы — воля богов непреложна…

Но почему же люди придумали себе такую религию?.. Почему для них роль человека в пространстве Вселенной обернулась лишь ролью страдальца?.. Быть может, слишком суровая жизнь не оставляла им и капли надежды на доступное счастье?.. Кто знает?… Во всяком случае, шумерский народ был тем народом, который не смел и помыслить о рае.

Зато сметливые шумеры нашли выход из другой, казалось бы совсем безвыходной ситуации. Не желая безропотно расставаться с дорогим, близким сердцу родным человеком, они придумали странный обычай — вызывать мертвеца из небытия — умудрились оставить себе маленькую лазейку в потусторонний мир. Для этого жаждущий встречи приходил на могилу, выкапывал в ней ямку, приносил жертву, а затем укладывался спать рядом с ямкой и ждал откровений усопшего в своих снах. Бывало, сон приносил спящему желаемый ответ.

Видимо поэтому умерших часто хоронили не на кладбище, а прямо под полом дома или во внутреннем дворике. Так пытались сохранить единство семьи — живых и столь необходимых для жизни мертвых. Да и практическая сторона имела немаловажное значение — не надо было далеко ходить за советами к ушедшим в мир иной.

Шумерская религия, столь суровая в вопросах бессмертия, даже легендарному герою, правителю Урука, избраннику богов Гильгамешу не приоткрыла двери в рай. В своей кощунственной мечте о бессмертии в райских гущах он потерпел полное и безоговорочное поражение. И подумать только, ведь это случилось с тем,


…кто все видел до края вселенной,
Кто скрытое видел, кто все постиг,
Испытал судьбы земли и неба,
Глубины познаний всех мудрецов.
Неизвестное знал он, разгадывал тайны. (перевод Н.Гумилева)

Потерпел поражение тот, кто одержал на земле множество побед, который в изображениях шумерских художников держит в своих могучих руках свирепого льва, словно беззащитного котенка…

Бесконечный страх смерти внушила Гильгамешу смерть близкого друга, которая потрясла его до глубины души. Когда друг погиб,


Тогда Гильгамеш упал на друга, как на невесту.
Как рыкающий лев, он рванулся на друга,
Как львица, детеныша которой убили,
Он схватил его недвижное тело,
Рвал одежду свою, проливая обильные слезы,
Сбросил царские знаки, скорбя об его кончине.
Как, о как я утешусь? Как, о как я заплачу?
Друг возлюбленный мой грязи теперь подобен,
И не лягу ли я, как он, чтоб вовек не подняться? (перевод Н.Гумилева)

Печаль и тоска не дают Гильгамешу покоя и он решается отправиться в далекое и опасное путешествие через «волы смерти», чтобы дойти до потустороннего мира. Гордый и бесстрашный герой преодолевает самые немыслимые препятствия, сражается с самыми свирепыми животными, страдает от голода и жажды. И вот в конце концов измученный и изможденный он достигает берегов реку Кур, переплывает ее и предстает перед жуткими очами бога-Напиштима.

Вид Гильгамеша ужасен: грязный, одетый в напрочь изодранные звериные шкуры, с падающими на плечи спутанными волосами и растрепанной бородой, он своим обликом скорее напоминает самого последнего нищего нежели легендарного героя. В несказанной тоске герой жаждет услышать обнадеживающие слова. Но слышит из уст Напиштима:


«Гильгамеш, куда ты стремишься!
Бессмертия, что ищешь, не найдешь ты!
Жестокой смерти не избегнешь!
Разве навеки мы строим дом?
Разве навеки ставим печать?
Разве навеки братья разделяют наследство?
Разве навеки утверждается на земле гнев?
Разве навеки вздымаются реки и несут наводнение?
Куколку свою оставляет бабочка.
Тот облик, каким она могла быть обращена постоянно
к солнцу, не может существовать всегда!

Сначала ужаснулся Гильгамеш безжалостному ответу и воскликнул: «От меня отлетела радость, достиг я границ скорби». Но поняв безнадежность своей мечты, он не предался отчаянию, не утонул в слезах, а, как и подобает истинному герою, нашел и в смертной жизни место радостям, подвигам и полезным делам.


В горы я хочу выйти, имя мое хочу утвердить,
Где имя можно установить, там мое имя я хочу установить.
Где имя нельзя установить, там имя бога я хочу установить —
воскликнул он, отринув отчаяние.

И вместе со своим героем Гильгамешем трудолюбивый, скромный шумерский народ, несмотря на непреклонность своих несговорчивых богов, продолжали сеять для потомков первые, быть может самые трудные, зерна цивилизации.

Из глубины тысячелетий смотрят на нас кроткие, доброжелательные глаза этих людей и словно пытаются донести нам свою мудрость: «Друзья! Будьте смелее! Не считайте себя беспомощными песчинками на безжалостном ветру Вечности. Посейте и свои семена в нашу общую землю!»

Это говорим вам мы — ваши пра-пра-пра… — дедушки и пра-пра-пра… — бабушки. Каждый из вас, наших будущих внуков «итог бесчисленных сложений многих поколений, но доведите себя вычислениями до наготы ночи, и вы увидите, как много тысячелетий тому назад в Шумерах началась любовь, которая кончилась вчера в Техасе или в Москве. И народились вы, наши внуки». (Т. Вульф)

Используемая литература:

1. Детская энциклопедия «Аванта +» Статьи А.Чернышова, Т.Коптева.

2. М.Белицкий «Забытый мир шумеров» Изд-во «Наука» 1980 г.

3. «Сказание о Гильгамеше»

4. М.Фигули «Вавилон» Минск Изд-во «Полымя» 1988 г.