Глава11


<p>Глава 11</p> <p>

Об этой встрече Айседора рассказала своему новому другу Огюсту Родену. Он часто приходил в ее ателье и делал зарисовки во время репетиций. Родену в то время было уже за шестьдесят; коренастый, как гриб-боровик, с квадратным лицом, черными волосами, подстриженными ежиком, с частыми вкраплениями седины, густой черной бородой — он внушал уверенность и силу.

Роден часто поглядывал из-за мольберта на танцующую Айседору и выбирал для своих рисунков наиболее интересные позы и движения ее тела. Из-под высокого лба на нее глядели то колючие внимательные глаза художника, то улыбающиеся и добрые глаза пожилого человека.

Решительное объяснение Айседоры с берлинским импресарио порадовало его. Отставив в сторону мольберт и взяв в свои грубоватые руки маленькую изящную фарфоровую чашечку с кофе, он сказал:

— Айседора, вы правы, что не торопитесь собрать вокруг себя толпу почитателей. Если ваш талант нов, не рассчитывайте вначале на большое число сторонников: наоборот, у вас будет множество врагов. Но не падайте духом. Восторжествуют первые, ибо они знают, почему они любят вас, вторые же не думают над тем, почему вы им ненавистны; первые — страстные поборники правды и неустанно вербуют новых приверженцев, вторые не проявляют ни малейшего усилия, чтобы отстоять свое ложное мнение; первые твердо стоят на своем, вторые держат нос по ветру. Победа правды несомненна. Но тем не менее вы всегда должны быть настороже и внимательно прислушиваться к различным мнениям. Учитесь определять справедливую и несправедливую критику. Принимайте справедливую критику. Вы легко ее распознаете. Справедлива та критика, которая подтверждает одолевающее вас сомнение. Но не поддавайтесь критике, которой противится ваше сознание. Не бойтесь несправедливой критики. Она вызовет негодование у ваших друзей, заставит их задуматься над сочувствием, которое они питают к вам, и они еще решительнее будут выражать свое сочувствие, когда глубже осознают его мотивы. Ну а теперь, когда я высказал кое-какие истины, выстраданные мною на протяжении столь долгой жизни, разрешите мне пригласить вас посетить со мною кафешантан, именно кафешантан. Согласитесь, нельзя любить или не любить то, чего не знаешь. Я предлагаю вам прогуляться на окраину Парижа — в очень экзотическое местечко под названием Монмартр. Там находится знаменитое варьете «Мулен Руж». Уж если вы решили изучать историю танца «от египетских времен до наших дней», то вам совершенно необходимо там побывать.

И вот воскресным утром они приехали на окраину Парижа. Патриархальный облик Монмартра — в недавнем прошлом небольшой деревеньки на окраине столицы — почти не сохранился; но кое-где еще проглядывало деревенское прошлое. По тихим холмистым деревенским улочкам с хижинами, сарайчиками и густыми садами прогуливались козы с маленькими, только этой весной народившимися козлятами. Их пасли девочки с гордым взглядом и независимой поступью жительниц гор. Айседора и Роден долго любовались их грациозными играми.

Центр Монмартра уже ничем не напоминал деревню. Тишиной, широким горизонтом, открывавшимся с холма, каким-то особенным освещением, а также дешевизной жизни Монмартр привлекал многих художников. Постепенно то тут, то там появились мастерские.

Айседора и Роден поднялись на вершину холма, к церкви Сакре-Кер, и долго гуляли вокруг нее — отсюда открывался удивительный вид с одной стороны на Париж, а с другой — на луга, леса и деревеньки, которые раскинулись за городской чертой.

Потом они бродили по небольшой площади среди художников, расположившихся здесь со своими мольбертами и уже готовыми работами. Айседора с изумлением рассматривала эти картины — такая выставка на открытом воздухе была приятной неожиданностью. Надо сказать, что настроение у них было отменное, они много шутили и искренне радовались своим удачным каламбурам. Наконец Айседора выбрала художника, работы которого ей больше всего понравились, и присела на маленькую табуреточку, чтобы позировать. Ветер развевал ее пышные волосы — так и запечатлел ее художник, молодой человек с утонченными чертами лица. Портрет с Монмартра остался у Айседоры на память об этом удивительном дне.

Потом, почувствовав жажду, они заглянули в кабачок «Большая пинта», где выпили по кружке пива и подкрепились хорошей порцией сосисок с острым соусом. Затем, уподобившись заправским гулякам, они посетили и другие кабачки — «Таверна гвоздя», «Самая большая пивная кружка», «Ша-Нуар». Здесь, в «Ша-Нуаре», собирались поэты, куплетисты, художники. Дым, как говорится, стоял коромыслом. Все одновременно пили, курили, говорили, не слушая друг друга. Настоящая богемная атмосфера окружала художника и танцовщицу…

У Айседоры от выпитого пива и густого табачного дыма, повисшего в воздухе непроглядным туманом, закружилась голова. Роден вывел ее из кабачка, и они прошли по площади Пигаль к небольшому фонтану. Здесь заканчивалась распродажа разнообразных экзотических вещей. Огюст выбрал для Айседоры шляпку с перьями и букетиками цветов. В этой шляпке она органично вписалась в разномастную толпу вечерней площади. Уличные женщины, какие-то темные личности, парни, жившие неизвестно на какие средства, бездельники, поэты, анархисты, молодые художники в широкополых шляпах, натурщики и натурщицы, отдыхающие после работы, нищие сицилианцы в красочных лохмотьях, изображавшие бога, неаполитанки, готовые с одинаковой легкостью продать себя и позировать для мадонны, красавчики в узких брючках, одинокие дамы — последовательницы Сафо — и разные другие «феномены» населяли Монмартр. Настоящий «двор чудес» — средневековый парижский квартал, служивший притоном нищих и проституток.

Бродить здесь было чрезвычайно интересно, но в конце концов Айседора с Роденом достигли окончательной цели своего сегодняшнего похода — кабаре «Мулен Руж», на фасаде которого вращалось мельничное колесо, напоминавшее о бывшей здесь некогда деревне.

Огромная афиша с нарисованной танцовщицей, которая, приподняв веер своих многочисленных юбок, высоко выкинула стройную ногу, потрясла Айседору.

— Бог мой, как хотелось бы мне иметь подобную афишу! — сказала она Родену.

— Да, это шедевр, истинный шедевр кисти одного замечательного художника, — ответил неожиданно погрустневшим голосом Роден. — Но для вас, Айседора, он уже не сможет создать такую афишу. Недавно он умер в невыносимых муках от тяжелой болезни. Вы что-нибудь слышали о Тулуз-Лотреке?

— Нет.

— Страшная, непредсказуемая судьба была у этого человека. По рождению он граф, но прожил свою жизнь среди богемных гуляк и проституток и закончил ее, не дотянув до сорока лет, как я уже сказал, в страшных мучениях. В юности коварная болезнь исказила его хрупкие кости, сделала карликом и уродцем. Ему пришлось прикладывать большие усилия, чтобы не обращать на себя внимание окружающих, находить различные способы забыться: пить, наряжаться на карнавалах то женщиной, то японцем, жить в публичных домах, дружить и спать с проститутками, но главным его увлечением была работа. И вот эта афиша, так вас изумившая, — его произведение. В кабаре «Мулен Руж», в этой лихорадочной, возбужденной, накаленной атмосфере Лотреку дышалось легко и свободно. Он сидел за столиком, смотрел, пил вино и делал наброски. Одной линией передавал контуры фигур, головы; не переставая рисовать, пил, продолжая пить — рисовал и все время смотрел на людей, которые толпились в зале, изучал вызывающие жесты женщин, налитые кровью лица мужчин, и от его взора не ускользало ни перемигивание, ни вспыхивающие романы, ни заключавшиеся здесь же сделки, ни мимика лиц, ни циничные позы танцующих. Здесь Лотрек сталкивался с проявлением животной, ничем не прикрытой человеческой натуры, и в зале не было другого такого страстного наблюдателя, как он. Наблюдателя ли? Нет, всем своим существом он принимал участие в этих танцах, в бурном, чувственном возбуждении, доходившем до пароксизма, всем своим существом он окунался в этот разгул. Во всех этих мужчинах и женщинах, на лица которых наложили свой отпечаток разврат и пороки, он видел отражение своей собственной исковерканной жизни. Его пленяло это людское дно. Он упорно возвращался сюда, оно навсегда завладело им. Здесь, в этом храме движения, было сосредоточено все, что волновало его исстрадавшуюся душу. Такова была судьба Тулуз-Лотрека… Но, Айседора, нам надо торопиться, представление скоро начнется, и необходимо поскорее занять столик, иначе мы рискуем пропустить это чудесное зрелище.

При свете газовых рожков, под оглушительные звуки порывистой музыки менялись фигуры кадрили, в вихре танца взлетали юбки и на мгновение мелькало розовое пятно — кусочек обнаженного тела. Айседору сначала шокировали пронзительные звуки музыки, пошловатые двусмысленные позы танцовщиц, их резкие гортанные вскрики. Она оглядывалась на толпящихся в зале людей. Чуть в стороне стоял комиссар полиции, с унынием поглядывавший на вертящиеся юбки, но стоило ему повернуться к девицам спиной, как они, воспользовавшись этим, задирали свои ножки в черных ажурных чулках, на которых красовались нежного цвета подвязки, немножко выше… Грубоватая забористая музыка горячила кровь.

— Вы знаете, Огюст, у меня возникло непреодолимое желание присоединиться к этому канкану. Как странно — тут пахнет развратом и… детством. Они испытывают такое же непосредственное чувство безграничного счастья, какое умеют испытывать только дети. Спасибо, Огюст, что вы мне подарили сегодня Монмартр, Тулуз-Лотрека и «Мулен Руж».


Ах ты мельница, ах «Мулен Руж»!
Для кого мелешь ты, «Мулен Руж»?
То ль для смерти, а то ль для любви?
Для кого мелешь ты до зари?