В то время, как Англия приоткрыла дверь в буржуазное общество и ограничила права монарха, во Франции абсолютизм королевской власти был не только незыблем, но и всячески укреплял свои позиции. Абсолютная власть короля была фактически диктатурой дворянства.
Когда в 1643 году умер Людовик ХУШ, возглавлявший пирамиду власти, будущему королю Людовику Х1У не исполнилось и пяти лет, посему восхождение на эту высоту ему было еще заказано. Регентшей при малолетнем монархе назначили его мать Анну Австрийскую.
Однако Франции того времени повезло. Фактическим правителем стал фаворит Анны, преемник кардинала Ришелье на посту первого министра, итальянский кардинал Мазарини. Ходили слухи и, надо сказать, весьма достоверные, что взаимоотношения кардинала и регентши не ограничивались лишь парадными залами и деловыми кабинетами, а порой плавно переплывали в спальные покои. Это не мешало, а, напротив, помогало прозорливому и энергичному государственному деятелю в течение восемнадцати лет неограниченно править Францией. Ему удалось противостоять повышенным претензиям высшей знати, особенно «принцев крови», которые на долю в дележе государственного добра имели большие виды. Мазарини ограничил аппетиты этих вельмож, а также умерил появившуюся по отношению к ним щедрость Анны Австрийской, так как участие в затяжной Тридцатилетней войне и борьба с внутренней оппозицией исчерпали финансовые ресурсы страны.
Среди неудовлетворенного дворянства возникло так называемое движение Фронды, направленное против гнета высших слоев общества. Но так как участники дворцовых заговоров все время меняли свои позиции в зависимости от того, к какой партии выгоднее в данный момент примкнуть, а не сплотились в единый мощный кулак, то их вскоре успешно подавили. Кроме того, кардинал Мазарини, столкнувшийся с волной народных восстаний, укротил и ее: его войска разметали по Парижу все 1200 наспех построенных баррикад. Призыв народных масс повторить историю, случившуюся с королем Карлом 1 и во Франции, путем чего установить республиканское правление, провалился с треском.
Но кардинал был не вечен. Перед смертью он сильно болел, и когда Анна Австрийская пришла к умирающему Мазарини, он, откинув одеяло, показал ей свои больные ноги и произнес: «Мадам, вы видите ноги, которые потеряли покой, обеспечив его Европе». И после этих слов отправился в просторы вечного отдыха.
Когда в 1661 году Мазарини умер, Людовику Х1У было двадцать два года. Считается, что Мазарини при жизни совершенно подавлял его своим авторитетом и энергией. Однако верно и мнение, что формальному на то время королю было у кого поучиться ведению государственных дел. Возможно, благодаря и этому фактору Людовик Х1У простоял у руля власти в течение целых пятидесяти четырех лет. Немыслимый по долготе пребывания на престоле срок! Он дал возможность назвать ХУП век веком Людовика Х1У.
Надо сказать, что Людовик при жизни Мазарини не очень-то тяготился его превосходством в делах государственной политики. У юноши, да скорее даже у пятнадцатилетнего принца-подростка чувства к слабому полу вскипели необычайно бурно. Это щепетильное обстоятельство не ускользнуло от внимательных глаз придворных дам, и каждая из них без исключения пыталась оспорить пальму первенства в деле лишения невинности будущего короля. Удалось это предприятие даме, годящейся принцу в бабушки. В ее постели познал он прелести плотской любви и они пришлись ему как нельзя по вкусу. Вслед за престарелой дамой нескончаемой чередой пошли и фрейлины, и горничные. В связи с этим болезнь богини любви, а ходят слухи, что это была именно она — не заставила себя долго ждать.
«И в тот самый смертный час, когда взоры всех придворный обратились к Людовику, умирающий открыл глаза и увидел высокую девушку всю в слезах. Это была племянница Мазарини Мария Манчини. Ей только что исполнилось семнадцать лет. Она давно и беззаветно любила короля. Людовик не мог оторвать своих потухающих глаз от нее горящего лихорадочным блеском взгляда. По ее горестному виду он понял, что ее чувства искренни. Именно в этот момент врач дал больному лекарство, оно оказалось весьма эффективным. Людовик быстро поправился и поспешил встретиться с Марией наедине.
Чтобы понравиться девушке, которую он уже считал своей невестой, он, чье образование оставляло желать лучшего, засел за книги. Стесняясь своего невежества, король стал совершенствоваться в родном языке, изучил итальянский, увлекся древними авторами. Под влиянием этой образованной девушки, знавшей наизусть множество стихов, прочитал произведения Петрарки, Вергилия, Гомера, увлекся искусством и открыл для себя мир, о котором и не слышал ранее от своих наставников. Мария расширила кругозор короля, который, благодаря ее влиянию, построит Версаль, возьмет под свое покровительство Мольера и окажет финансовую поддержку Расину. Вот почему можно смело утверждать, что именно любовь сотворила Короля-Солнце, как впоследствии назовут Людовика». (Г. Бретон)
Помятую страшные уроки Фронды, когда по залам и коридорам дворца повсюду темнели кровавые пятна, ненавидя его стены, Людовик, построив город-дворец Версаль, недалеко от Парижа — этого «гнезда мятежей», этого страшно тесного города, в котором земля была столь дорога, что домовладельцы, чтобы расширить свою площадь проживания, повсюду надстраивали мансарды и балконы, которые сходились так близко, что с одного на другой можно было бы протянуть руку, — перебрался туда.
Вот поэтическое свидетельство о тесноте французской столицы:
Покинув Париж, в Версале король шаг за шагом, планомерно и решительно лишал парламент былого политического влияния. Однажды король собственноручно вырвал из книги протоколов все листы, относящиеся к периоду Фронды. Монарх был уверен в своих силах и не побоялся этого сделать. Именно в этот момент, по преданию, он произнес знаменитые слова, обращаясь к парламентским чиновникам: «Вы думали, господа, что государство – это вы? Нет. Государство – это я».
Действия короля, предпринимаемые по упрочению абсолютизма – были направлены против третьего сословия, то есть буржуазии. В 1661 году Людовик Х1У приказал арестовать управляющего государственными финансами Фуке. «Фуке был слишком счастлив, слишком удачлив, а потому эгоистичен, что мешало ему отдавать себя всего. Он ничему не отдавался целиком, он ссужал себя по частям – поэтому так расплывчаты контуры его судьбы. На стенах его замка в Во изображена эмблема солнца. Фуке – это солнце, которое простирает свои лучи, но лучи эти не греют. В письме, адресованном Лафонтеном своему давнему покровителю в тюрьму, есть удивительно проницательные слова: Для такой жизни как Ваша, у Вас не хватило страсти». (П. Моран)
Учиненное следствие против Фуке вскрыло хищение государственных средств в колоссальных размерах. Поскольку министр финансов оказался лишь верхушкой айсберга злоупотреблений, связанных с государственной казной, то вслед за ним на скамью подсудимых, а затем в Бастилию попало множество крупных и мелких финансистов. По словам одного из современников, это грандиозное «выжимание губок» дало возможность за кратчайший срок не только покрыть государственный долг но еще и набить золотом королевские сундуки. Так закреплен был престиж в своей стране.
Международный престиж Людовик Х1У закрепил победой над многочисленными внешними врагами. О его победах говорили в народе: «Наш веселый и беззаботный король завоевывал один город за другим с такой же легкостью, как чихает во время простуды».
Конечно же, сие суждение преувеличено: война есть война. Но что уж совершенно бесспорно, так это то, что простому вояке приходится в военном походе куда как труднее. Вот перипетии походной жизни отставшего военного обоза.
«Тьма все сгущалась, и дальний хребет был столь же чернен, как и лесная чаща. Не вставь небо пяток звезд в свою темную, словно торфяную оправу, могло померещиться, будто сосны сомкнули над дорогой плотным слоем свои ветви. После ослепительного блеска, которым озарила долина, как бы отлакированная лунным сиянием, из сосняка сочились лужи тьмы, вливаясь в рассеянный свет, исходивший от снега. В этой теснине, сжатой берегами темного сосняка, похожего сейчас на речные водоросли, мутно просвечивающие сквозь взбаламученные воды паводка, все: и обоз, и упряжь, и вожатые, и их полуразмытые тени, — казалось, исполняли какой-то нелепый танец, как бы не двигаясь с места, будто само пространство и время сгустились вокруг их.
На крутом склоне дороги лошадям приходилось изо всех сил припадать на задние ноги, сдерживая наезжающие на них повозки. Все чаще раздавались крики, все резче звучали голоса, все труднее было сдвинуть с места лошадей, пронизывающих мрак. Что-то тайное скрывал этот мрак, словно был он натянутым до предела человеческого сознания канатом.
Время от времени раздавалось гулкое ржание, лошади вздрагивали, звеня пряжками сбруи. Но эти звуки не успокаивали душу обозников. Вокруг не было ничего кроме разгулявшейся зимы, очевидно копившей как раз для этой ночи все свои силы. В расселине долины она держала про запас всю свою злобу. Заманила путников в ловушку и теперь, когда они попали в плен ко мраку, ветру и снегу, готовилась раздавить, растоптать, а может быть и задушить их своей ледяной яростью.
Лес округ, охваченный безумием, выл, бесчинствовал. Страх, несомненно воспользовался кошмаром этой ночи, чтобы окончательно истерзать души и ожесточить их. У людей на губах было одно слово, почти видимое на глаз. Оно было начертано повсюду, во все уголках этой ледяной вселенной, оно стало единственным владыкой ночи». (Б. Клавель)
А утром солнце увидело его осуществленным. Оно было «Смерть». Окоченели все.
Людовик Х1У так и не заметил потери одного своего военного обоза. В истории он прославился как искусный полководец. Вот какую идиллию о мире написал в честь празднования перемирия между Францией с Испанией и Священной Римской империей великий Жан Расин.
Пожалуй, больше всего Людовик Х1У прославился как король, который умел вести дружбу с Музами. «Для монарха существует множество способов любить искусство, заботиться о нем, покровительствовать ему, способствовать его развитию и расцвету. Монарх может любить искусство по склонности – ради собственного удовольствия. Он может быть любителем, так сказать, просвещенным – любителем, который читает, посещает спектакли, украшает свой дом предметами искусства и даже коллекционирует их единственно ради удовольствия жить среди них. Он находит счастье в том, чтобы, благодаря богу, располагать несколько большими суммами на эти цели, нежели его подданные, и может назвать это в полном смысле слова Монплезиром – моим удовольствием.
Он может так же делить свои трапезы с теми, кто мыслит, рифмует, ваяет или рисует, почтить их своей дружбой. Тем самым он осветит свою личность и царствование сиянием добра и благодеяний: в книгах скажут, что монарх был умным и любезным и что ему нравилось жить в окружении поэтов и художников. Хорошо известно, что Людовик никогда не ездил в Италию, но при нем она повсюду присутствовала в Париже.
Король, действительно, а не из-за верноподданнических мнений, слыл одним из самых блестящих танцоров Франции. Он выступал во многих балетах, исполняя самые разнообразные роли. Людовик Х1У писал: «Искусство Танца всегда было известно как одно из самых пристойных и самых необходимых для развития тела и посему ему отдано первое и наиболее естественное место среди всех видов упражнений». В первую очередь он издал декрет о создании Королевской академии танца. Позже были созданы Академия музыки, Академия архитектуры, Академия живописи.
О своей нации и ее короле Людовик Х1У говорил так: «Есть нации, где величие короля состоит в наибольшей степени в том, что его не дозволяется видеть, что может иметь резоны среди душ, привычных к рабству, которыми управляют с помощью страха; но это не есть дух наших французов и это даже далеко от того, чему может научить наша история, ибо если наша монархия имеет некоторую особенность, то это есть свободный и легкий доступ к монарху.
Наш народ может наслаждаться зрелищем, в основе которого всегда лежит цель ему нравиться; и все наши подданные рады видеть, что мы любим то, чего любят или и в чем они добиваются наилучшего успеха. Этим мы привлечем их души и сердца, возможно, сильнее, чем вознаграждениями и благодеяниями. Короли Франции могут гордиться, что сегодня в мире нигде, без исключения, нет ни лучшего королевского Дома, чем их, ни монархии, столь же древней, ни мощи более великой, ни власти столь абсолютной».
Эти несколько строк примечательны. Король в своих мемуарах столь хорошо освоил игру в зеркало, видя в собственном удовольствии удовольствие народа. Царствование есть проекция «я» на царство, на народ: не случайно король говорит «мы», а не «я». Это множественное число, говорящее о величии – нечто большее, нежели метафора: это также выражение нерасторжимой связи «я» и царства.
Тщетно пытаться разделить его натрое – на деятеля, героя романа и человека театра: это один человек. Он король энергичный, деятельный, дотошный, кто не оставляет без внимания ни один доклад, кто требует ежедневно давать ему отсчет касательно всех сфер государственной деятельности, политики, финансов, дипломатии, кто каждый день требует отсчет о продвижении строительных работ, о состоянии водопроводных труб его парка. Можно сказать, что он мастер быть королем». (Ф Боссан)
Еще одна отличительная особенность французского двора, да и двора любого другого высокородного лица – это женщины. Современники свидетельствуют об этом. Вот что писал Монтескье: «При дворе в Париже или в провинции нет ни одного должностного лица, не имеющего любовницы, которая щедрой рукой не раздавала бы милости или же порой не творила бы несправедливости. Все эти женщины тем или иным образом оказывались связанными друг с другом, образуя государство в государстве или же своего рода республику, граждане которой считали своим долгом оказывать ближнему всяческую помощь.
Женщина становится любовницей такого-то министра из одного лишь непреодолимого желания ему отдаться? Ничего подобного! Она делает это скорее для того, чтобы получить возможность подсовывать ему каждое утро пять или шесть прошений. И их природная доброта проявляется в готовности помочь многим несчастным людям, которые со своей стороны обеспечивают им ренту в сто тысяч ливров. В Персии часто можно услышать жалобы на то, что королевством правят две или три женщины. Но сложившаяся там обстановка не идет ни в какое сравнение с тем, что делается во Франции, где всесильные женщины, не ограниченные общим руководством, взяли на себя всю полноту власти».
Следующее свидетельство гласит: «Причиной всех неразберих были женщины. В эту эпоху они охвачены какой-то болезненной жаждой политической деятельности. Все без исключения придворные дамы в соответствии со своими пристрастиями и взглядами плели интриги, писали мемуары или участвовали в заговорах, посвящая этому делу в основном ночное время. И где бы ни находилась слабая женщина – в постели или в председательском кресле – везде она была душой общества, готовя величайшие испытания в истории человечества, при этом играя решающую роль. И переворот в сердце женщины почти всегда предвещал переворот в делах». (М. Томас)
А вот какое мнение о женщинах оставил кардинал Мазарини: «Ни одна порядочная женщина и ни одна ветреница не позволила себе лечь в постель с мужем или любовником, не обсудив предварительно все государственные дела. Женщины, преисполненные желанием все видеть и знать, хотели быть в курсе всех событий. Но что хуже всего, они хотели все сделать своими руками привнося смуту и неразбериху во все государственные дела. Они доставляли столько хлопот и неприятностей, которые не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило при Вавилонском столпотворении».
И еще женщины были активными участницами той фривольной жизни – и это мягко сказано, что процветала при дворе не просто пышным цветом, а была некими экзотическими пряными джунглями.
«Оргии во дворцах, где придворные обращались в похотливых и необузданны животных, как правило, никем не запрещались. Начавшийся под звуки скрипок праздник вскоре приобретал весьма своеобразный характер. Словно повинуясь чьему-то приказу, переодетые в мужчин женщины набрасывались на мужчин в дамских одеждах и, демонстрируя свой богатый опыт, в мгновение ока их раздевали, оставив только маски, скрывавшие лица. Пораженные музыканты, разинув рты, наблюдали, как так называемые дамы» совсем потерявшие стыд и совесть, стали проявлять активный интерес к округлым формам раздетых «мужчин», превратив гостиную в общую спальню. Вскоре возбуждение гостей достигло такого предела, что они все без исключения приняли участие в групповых шалостях, составляя сложные композиции и совершенно не стесняясь друг друга.
Придворные любили принимать участие в розыгрышах самого дурного вкуса. Одного лишь примера достаточно, чтобы понять, о каких грубых шутках идет речь. Некий дворянин из числа самых достойных придворных, обладающий всеми необходимыми качествами, чтобы называться порядочным человеком, однажды, проходя мимо комнаты одной из мадам, через приоткрытую дверь увидел ее лежащей на животе с поднятыми юбками в ожидании клизмы. Бесшумно войдя в комнату, он взял клистирную трубку и, поставив клизму, вышел. Когда мадам поняла, что лечебную процедуру произвела не ее горничная, она пришла жаловаться к королеве. Гнев ее увеличился еще и от того, что она последней при дворе узнала об этой проделке.
За ужином придворные любили кидаться друг в друга хлебными шариками, а одна маркиза, в которую попал король, запустила в него целой горстью салата. После таких оживленных приемов пищи мужчины выходили в коридор, чтобы без всякого стеснения обильно обмочить стены, а женщины находили укромный уголок под лестницей, чтобы на несколько секунд присесть с поднятыми подолами. И все это происходило в крайне непринужденной обстановке. Единственно, что стесняло придворных, так это дурной запах, которым был насыщен весь воздух вокруг. Впрочем непринужденная обстановка, царившая при дворе Людовика Х1У, была метко охарактеризована одной принцессой: «Весь Пале-Рояль описан и провонял. Вполне понятно, почему при таких нравах здесь имели большой успех непристойные шутки».
О многочисленных любителях того и другого пола образно говорили, что, мол, такой-то «жжет свою свечку с обоих концов». В среде скучающих придворных скандалы вспыхивали один за другим и разгоняли тоску. Вот история одного братства. Его участники носили нательные кресты, на которых изображался мужчина, попирающий ногами женщину, подобно тому как святой Михаил топчет ногами змия-искусителя.
Однажды вечером члены этого братства завлекли к себе куртизанку и, привязав ее обнаженную к кровати, развлекались тем, что щекотали известное место эфесом шпаги. После множества непристойных шуток один из Великих магистров зажег фейерверочную шутиху, и все покатились со смеху при виде пламени, появившегося из живой плоти девицы. Получившая сильные ожоги несчастная женщина побежала на следующий день жаловаться королю, который принял срочные меры для роспуска этого гнуснейшего общества.
Простой народ развлекался по-своему.
В то время группа молодых людей образовала в Париже весьма любопытное тайное общество, каждый член которого должен был по очереди принимать своих друзей у себя дома, предлагая вниманию гостей еще невиданные пикантные развлечения. Так, у первого хозяина обед подавали обнаженные особы с привлекательной внешностью. Второй пригласил даму легкого поведения, которая медленно раздевалась среди гостей, став таким образом первой исполнительницей стриптиза. У третьего на обеденный стол подали огромный пирог, из которого выпорхнула девушка, единственной одеждой которой были прекрасные белокурые волосы и детская наивность во взгляде. А затем пришло время более экзотических развлечений, не поддающихся описанию на страницах книги. Были и такие придворные дамы, которым этого казалась мало и они шли проститутками в притоны, наслаждаясь объятьями грубых грузчиков.
Король, глядевший на разнузданный мир двора сквозь пальцы, будучи мужчиной женатым, не ограничивал себя в любовницах. Однажды он потребовал, чтобы обе его любовницы поддерживали видимость добрых отношений. С тех пор их часто видели вместе за игрой в карты, они устраивали совместные ужины, прогуливались по парку, миролюбиво болтая о пустяках, а Людовик Х1У отдавал предпочтение то одной, то другой.
Такая публичная демонстрация интимной жизни пришлась не по вкусу парижанам. Слухи о том, что король путешествует повсюду в сопровождении жены и двух любовниц оскорбляли зажиточных горожан и простой народ. И когда двор возвратился в город, большая толпа людей, собравшихся перед дворцом, шумно выразила свое недовольство, чего раньше никогда не было. Дело дошло до того, что одна простолюдинка подошла к королю, стала осыпать его ругательствами, называя королем-бабником. Он проигнорировал этот инцидент.
А поэт, невзирая на творящееся кругом, писал сладкозвучные строки о недоступной идеальной возлюбленной:
Как видим, стремление к чистому идеалу было непреодолимо. Сам король написал подобные стихи, а потом пожелал узнать мнение о них у одного знатока поэзии. Тот, прочитав их, дипломатично ответил:
— Я, ваше величество, лишний раз удивлен вашим всемогуществом: вы захотели написать плохонькие стихи – и это удалось вам как нельзя лучше.
Король рассмеялся.
В Париже многие занимались черной магией. Вот один из ритуалов: совершенно обнаженная маркиза с закрытым вуалью лицом лежала на алтаре в окружении горящих свечей На ее живот колдун возложил чашу со святыми дарами. Во время обряда произошла чудовищная сцена. Если раньше ограничивались принесением в жертву мертворожденного ребенка, то этой ночью был убит живой малыш, купленный за экю у несчастной голодной матери. Как только было произнесено заклинание, колдун ножом перерезал ребенку горло и наполнил ее кровью чашу. А в это время его помощники подхватили крошечную жертву и, вырвав у нее сердце и внутренности, совершили второе жертвоприношение, превратив их в золу и растерев в пыль, как того требовал обычай.
Отравление в придворной среде было столь распространенным явлением, что уже не рассматривалось как преступление. Оно превратилось в средство, при помощи которого отравители обеспечивали себе спокойную жизнь, устраняя негодных. Само приготовление этих снадобий стало зрелищем, внушающим ужас. Вот один из рецептов: алхимик отравлял свинью и давал ей время разложиться. Через несколько дней он собирал выделившуюся трупную жидкость и после перегонки получал несколько капель сильнодействующего яда. А вот рецепт еще одного адского зелья: порошок изготовляется из сушеных жаб, острого перца, глаз гадюки, яичек кабана, артишоков, испражнений лисы и кошачьей мочи.
В приготовлении ядов химики достигли такого совершенства, что практически невозможно было обнаружить их следы в организме потерпевшего. Одни яды убивала мгновенно, другие были замедленного действия и рассчитанные с такой точностью, что жертвы умирали в назначенный срок.
Не осталась в стороне и мадам, которая принимала участие в жертвоприношении ребенка. Она ставила жуткие опыты на людях. После принятия яда у одного из ее лакеев открылось кровотечение, и мадам каждый день навещала его, чтобы откровенно вести наблюдение за медленной агонией. Опробовав несколько новых ядов на прислуге, родственниках и друзьях маркизы, ее соучастникам удалось все-таки найти средство, которое обрекало жертву на медленное угасание в течение нескольких недель, не вызывая ненужных подозрений у слишком любопытных врачей.
Перед смертью сия маркиза в религиозном порыве завещала свои внутренности одному из монастырей. Молодому крестьянину поручили доставить столь бесценный дар к местным монахам. По дороге юноша почувствовал, как из врученного ему сосуда исходит зловещее зловонье. А так как ему не посчитали нужным сообщить, что он именно должен отвести, крестьянин приподнял крышку, увидел гниющие кишки и, решив, что стал жертвой грубой шутки, рассердившись, вывалил завешенные маркизой внутренности в придорожную канаву, где валялись в грязи несколько свиней. И те с удовольствием отобедали останками мадам. Вот так символически и закончился жизненный путь этой женщины, живот которой служил алтарем во время самых чудовищных церемоний.
При следующем короле маховик разврата раскрутился так, что королевский французский двор стал пользоваться самой дурной репутацией, а устраиваемые им чудовищные оргии ужаснули всю Европу». (Г. Бретон)
Такова была жизнь, наполненная парадоксами. При тщательно разработанном пышном обязательном придворном этикете можно было мочиться где попало. Царившая невиданная роскошь, порой очень навязчивая, показная и громоздкая, требовала беспрерывного повышения налогов. По поводу этого рассказывают такой анекдот: «Король спросил у придворного шута, почему доходов от налогов поступает в казну все меньше и меньше. Шут молча взял кусочек льда, дал его одному из присутствующих придворных и попросил пустить по кругу. Когда ледышка дошла до короля, в его руки почти ничего не оказалось».
Комментарии, как говорится, излишни.
Дело дошло до того, что с французов брали налог с каждого окна, потому крестьяне строили себе не дома, а сараи с одной лишь дверью. Что касается любви, то она изредка заглядывала во дворцы, потому как о какой любви можно говорить, когда «все мужчины куплены, а всем женщинам – заплачено?» (П. Моран)
Здесь лишь немногие творцы имели богатых покровителей, остальные прозябали в нищете.
Но кто же откажется от творчества, когда оно стучится в душу? Поэт Жан Оврэ, с тоской глядя на окружающий мир, задается извечным вопросом:
С горечью взирает Оврэ на распятие Христа. Кто его сейчас замечает, кто плачет над ним? Лишь поэт.
Нет справедливости, нет покоя, нет благополучия… Многого нет…
И тем ни менее данный период истории является выдающимся в развитии французской культуры.