Илья Ильич надел свое поношенное пальто, обмотал простуженное горло длинным шарфом и отправился пешком по слякотной, неуютной Москве на дровяной склад. Находился он довольно далеко от Пречистенки, а на извозчика денег не было. Поэтому до склада директор школы танцев добрался уже совершенно измотанным и простуженным. Хотя он вышел очень рано, там уже стояла большая очередь желающих достать топливо. Илья Ильич встал в хвосте, но вскоре, закрепив за собой законное место, отошел к группе людей, которые развели костер из сухих щепок и мусора. Здесь можно было не только согреться, но и за незначительную сумму приобрести кружку кипятка у чумазого беспризорника. Люди молча переминались вокруг огня. От их промокшей одежды поднимался пар.
Вдруг Илью Ильича окликнул знакомый голос. Его обладателем оказался художник Георгий Якулов, который также пришел сюда похлопотать о дровах.
— На днях задумали собрать вечеринку, — сообщил он, — вот меня и обязали организовать тепло. Я слышал, ты теперь работаешь с Айседорой Дункан? Это ведь просто чудо! У меня идея — приходите вместе с ней. Было бы очень любопытно ввести ее в круг наших художников и поэтов.
Айседора очень обрадовалась этому предложению. Но существовало одно препятствие, которое могло бы помешать претвориться этому замыслу в жизнь: Илья Ильич не на шутку разболелся. Он чихал, кашлял, сморкался, глаза его были сильно воспалены. Айседора ни на мгновение не могла представить себе, что отправится на вечеринку одна, оставив своего друга.
К лечению несчастного приступили всей школой, превратив это весьма серьезное занятие в веселое суматошное действо. И неизвестно, что через день поставило больного на ноги — прогревания, растирания, небольшая баночка малинового варенья, оказавшаяся у одной из учениц, или же доброжелательная атмосфера, окружавшая его. Короче говоря, ко дню выхода «в свет» Илья Ильич был весьма бодр и имел здоровый вид. Теперь и у Айседоры появилось время тщательно подготовиться к вечеринке. Она надела длинную танцевальную тунику и золотые сандалии, на голову накинула золотой газовый шарф. Губы накрасила ярко-красной помадой, а глаза сделала более выразительными при помощи черной туши. Ей хотелось своим видом бросить вызов серости и страданию, на которые она достаточно насмотрелась. Все ее существо трепетало при мысли о предстоящей вечеринке. Когда русские что-то затевают, то делают это от души. Никакие огорчения, законы и нужда не помешают русским художникам устроить великолепный праздник, если они того захотят. Они выходили из дома в полночь без копейки и возвращались нагруженные дичью, икрой, сыром, фруктами, водкой и шампанским. Один Бог знает, где они это все доставали.
Приготовления Айседоры чуть задержали выход из дома, и, когда они добрались до студии Якулова, там уже разгорелся пир. Появление великой танцовщицы сначала вызвало небольшую паузу, но сияющий Якулов не растерялся, тут же поднес Айседоре и Илье Ильичу две штрафные рюмки водки, и под общий крик: «Пей до дна… Пей до дна!..» — они опорожнили их и легко присоединились к разухабистому веселью. Как славно бывает на таких искренних пирушках, как естественно и непринужденно можно вести себя! Айседора совсем не знала русского языка, но многое было ясно и без слов, а самое существенное переводил Илья Ильич.
И вдруг зазвучала музыка, чувственная, беспокойная, эксцентричная. Айседора вслушивается в мелодию, затем подходит к вешалке, снимает с нее чьи-то пиджак и кепку, надевает их и тут же преображается во французского хулигана-апаша. Недокуренная сигарета во рту и нагловатый взгляд дополняют образ. Начинается танец, где апаш — Айседора, а шарф — женщина.
«Страшный и прекрасный танец.
Узкое и розовое тело шарфа извивается в ее руках. Она ломает ему хребет, беспокойными пальцами сдавливает горло…
Вскоре Дункан закончила танец, распластав на ковре судорожно вытянувшийся «труп» своего призрачного партнера» (А. Мариенгоф).
Все были потрясены. Айседора выпила бокал шампанского и устроилась в своей излюбленной позе на софе.
В этот момент дверь в студию с грохотом распахнулась, и в нее буквально влетел молодой человек невысокого роста в светло-сером костюме. Это был Сергей Есенин.
— Мне сказали, что у вас здесь сегодня Айседора Дункан» — крикнул он с порога. — Где она? Я так хочу посмотреть на нее! Где же она? И тут он увидел Айседору, раскрасневшуюся после танца.
— Господи, это вы… это вы… — Есенин опустился на колени. — Мне сказали, что вы у Якулова, и я, сам себя не помня, примчался сюда. — Он все твердил и твердил эти слова, и Айседора взглядом попросила Илью Ильича перевести. А потом поинтересовалась, как сказать по-русски «золотая голова». Узнав нужные слова, она погладила Сергея по голове и произнесла несколько раз: «За-ла-тая га-ла-ва!.. За-ла-тая га-ла-ва!.. За-ла-тая га-ла-ва!..» Это была судьба…
Айседора погрузила руку в «золото его волос»… Они отстранились от всего общества и проговорили весь вечер на разных языках, но, кажется, вполне понимая друг друга.
— Он читал мне свои стихи, — говорила в тот вечер Айседора. — Я не знаю, о чем они, но слышала, что это музыка…
Ночью в легкой пролетке они втроем отправились кружить по Москве. На дорогу никто не обращал внимания, и только Илья Ильич заметил, что они уже в который раз объезжают церковь.
— Эй, отец, — тронул он за плечо задремавшего извозчика. — Ты что, венчаешь нас, что ли? Вокруг церкви, как вокруг аналоя, три раза ездишь.
Есенин встрепенулся и, узнав, в чем дело, радостно рассмеялся.
— Повенчал, — раскачивался он в хохоте, ударяя себя по коленям и поглядывая смеющимися глазами на Айседору.
Она, узнав, что произошло, тоже засмеялась и со счастливой улыбкой протянула:
— Свадьба.
С этого времени два сильных чувства поселились в особняке на Пречистенке: страсть к Есенину и трепетная любовь к детям — маленьким, худеньким, стриженым существам.
Айседора каждый день приходила в холодный класс и проводила урок. Сначала дела шли неважно. Замерзшие и неухоженные, в драных одеждах и с испугом в глазах, дети плохо понимали, чего хочет от них эта холеная женщина с яркими ногтями, ни слова не произносившая по-русски. Ребятишки бывали то застенчивы и пугливы, то безудержно веселы, и тогда требовались неимоверные усилия, чтобы унять их.
Айседора просит пианиста сыграть этюд Скрябина и через переводчика пытается выяснить у детей, какие ассоциации вызвала у них данная музыкальная пьеса. Они хором отвечают: «Драка». Что поделать, ведь весь их небольшой жизненный опыт был слишком примитивен. «Нет, не драка, — огорченно замечает Айседора, — не драка, а борьба, борьба добра со злом». Она произносит эти слова тихим голосом, материнской нежностью светится ее улыбка.
— Дети, — продолжает она по-английски, — я собираюсь учить вас танцам: вы будете танцевать, когда захотите, и те танцы, которые подскажет вам ваше желание. Я просто хочу научить вас летать, как птицы; гнуться, как юные деревца под ветром; радоваться, как радуются майское утро, бабочка, лягушонок в росе; дышать свободно, как облака; прыгать легко и бесшумно, как кошка… Переведите, — обращается она к переводчику и политруку школы товарищу Грудскому.
— Детки, — переводит Грудский, — товарищ Изадора вовсе не собирается обучать вас танцам, потому что танцульки являются пережитком гниющей Европы. Товарищ Изадора научит вас махать руками, как птицы, ластиться вроде кошки, прыгать по-лягушачьему, то есть в общем и целом подражать жестикуляции зверей…
Илья Ильич, услышав этот кощунственный перевод, немедленно освободил Грудского от его обязанностей, и, пока не нашел ему замену, сам присутствовал на занятиях и переводил детям трепетные слова Айседоры. С этого времени дела пошли значительно лучше, и ребятишки стали радоваться урокам. Худшим наказанием за проступки было для них отстранение от танцев. Это считалось неслыханным позором, а занятия в зале с огромными зеркалами воспринимались как несказанное счастье.
Примерно тогда Айседора выпустила брошюру, на обложке которой была нарисована женщина, танцующая в воздушном вихре. В этой небольшой статье, переведенной на русский язык, она смогла объяснить поэтическим языком суть своей системы обучения.
«Когда педагоги спрашивают меня о программе моей школы, я отвечаю:
— Прежде всего научим маленьких детей правильно дышать, двигаться, чувствовать… Поможем им слиться с общей гармонией и движением природы. Сперва создадим прекрасное человеческое существо — танцующего ребенка.
Ницше сказал: «Считайте потерянным день, проведенный без танцев».
В области танца существуют творцы трех направлений: одни видят в танце гимнастику безличных и грациозных арабесков, другие, взывая к разуму, дают тему — ритм желаемых эмоций. И, наконец, последние перерождают тело человека в лучистый флюид, подчиняя его власти душевных переживаний.
Цель моей школы — вести душу ребенка к источнику света».
К «источнику света» Айседора вела и души своих зрителей. Анатолий Васильевич несколько раз обращался к ней с просьбой дать бесплатный благотворительный концерт, и она с радостью соглашалась. Вследствие инфляции в стране участникам концертов выплачивались суммы с большим количеством нулей. В частности, в утвержденной смете Наркомпроса значится цифра, равная двадцати миллионам двумстам пятидесяти тысячам рублей. Товарищ Колпакчи представил финансовый отчет на пятьсот тысяч рублей о срочных поездках по Москве в связи с организацией спектакля. Некоторые переезды при этом были чуть ли не с одной стороны улицы на другую. Деньги выплачивались дирижеру, режиссеру, оркестру, за типографские услуги, но сама Айседора не получала ничего. «Она очень хорошо понимала и потому мирилась с запущенностью и бедностью нашей жизни, стараясь быть как можно менее требовательной по отношению к правительству. Помощь, которую ей оказывали, была незначительной. Свою личную жизнь она вела исключительно на привезенные доллары и никогда ни одной копейки от партии и правительства не получила».
В своих выступлениях Айседора использовала музыку Бетховена, Чайковского, Вагнера и, как правило, заканчивала концерт исполнением «Интернационала». Ее наивная искренняя вера в прекрасное будущее коммунистической России была невероятно сильна.
Многие, очень многие верили в светлое будущее, которое, пройдя сквозь грязь, кровь и смрад, радостно засияет для народа. Анатолий Васильевич в своих стихах писал:
Сергей Есенин тоже славил бурю революции, сметающую все на своем пути.
Взвихренной конницей рвется
Он искренне верил в гений Ленина.
Как же трагически ошибались эти гениальные люди!..
Незаметно наступила годовщина Октябрьской революции. Айседоре предложили выступить в Большом театре после торжественного заседания.
«Поднялся занавес. Сцена изображала полушарие Земли. В центре лежал закованный цепями раб. Его роль исполняла сама Айседора. Она мастерски передала страдания измученного оковами раба. Внезапно прозвучала мелодия ненавистного народу гимна «Боже, царя храни…» В то же мгновение в глубине сцены возник страшный двуглавый орел. Он хотел растерзать раба. Царский гимн гремел все громче. Но раб мужественно сопротивлялся. В каждом движении, в каждом жесте и выразительной мимике Айседоры отражалось все напряжение неравной борьбы. Но вот под бравурные звуки «Марсельезы» рабу удалось, освободив от цепей одну руку, схватить двуглавого орла. И тогда «Марсельезу» сменил величавый мотив «Интернационала». Раб сбросил остальные цепи. Радостно засияло лицо танцовщицы. Вихрем пронеслась она по сцене в ликующем танце освобождения».
Успех был грандиозный. За кулисами Анатолий Васильевич обнял Айседору и сказал: «Вас Бог при рождении поцеловал в уста».
Сергей Есенин не пропускал ни одного концерта, приводил туда своих друзей. Он светился счастьем и гордостью: его любовь, его женщина — великая Айседора Дункан.