Геродот — странствующий историк.
Огромный труд по истории Древнего мира оставил нам странствующий историк Геродот. Просто в уме не укладывается, как ему удалось при существовавших в те времена средствах передвижения побывать в столь многих местах. Геродот, пожалуй, исходил и изъездил чуть ли не весь тогдашний свет.
Родившись где-то между 490 и 480 годах до нашей эры, выучившись и набравшись сил, он, получивший в дар от богинь судьбы страсть к путешествиям, пустился в безграничные странствия. Средством передвижения ему служили кони и верблюды, ишаки и мулы, повозки и корабли. Его обжигало солнце пустынь, заносили снега скифских степей, бури обрушивали валы волн, но, порой, и ласковый прохладный ветерок давал передохнуть вечно идущему вперед страннику.
Все встречающееся на своем пути стремился рассмотреть Геродот своим пристальным взглядом, с каждым встречным и поперечным потолковать, порасспросить его о житье-бытье. А потом эти рассказы перенес на папирус и во первых строках начертал: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивительные достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности».
Его, признаться, особо не волновало, насколько эти рассказы были правдивы. Историк говорил: «Я обязан представить то, что говорят, но вовсе не обязан верить этому». Не к изложению фактических исторических событий стремился этот летописец, а гораздо большую ценность видел в том, чтобы передать сам дух своей эпохи, оживить свое повествование яркой, свежей жизненной занимательностью. Кроме того, для него вера в чудеса была искренней и непосредственной. Поэтому, иной раз, самые нелепые небылицы он принимал за чистую монету и правильно, на мой взгляд, делал, потому как сумел передать потомкам сам аромат жизни, в которой нам с вами не пришлось побывать.
«Геродот свято верит в то, что история есть результат мирового порядка, предначертанного самим божеством, которое и управляет всеми нитями судьбы человечества. Для него возможность явления божества людям вполне вероятна. Также он верит в вещие сны, знамения, чудеса и всегда стремиться изложить изречения оракулов и привести случаи исполнения разных предсказаний и чудесных знамений. Он верит, что боги за добрые дела награждают людей, а за преступления карают. Так, по поводу гибели Трои Геродот говорит: Это случилось по божественному соизволению, — для того, чтобы поголовная гибель троянцев сделала ясною для людей ту истину, что за тяжкие преступления следуют от богов и тяжкие наказания».
Мало того, Геродот считает, что божества карают людей не только за преступные деяния, но даже и за то, что они в мыслях превозносят себя выше всякой меры, то есть за такое настроение ума, которое по-гречески называется — «спесь». В подтверждение тому он приводит историю египетского царя Априя, который потерпел поражение в бою именно за свое нечестивое самомнение. Ведь в голове своей царь держал «мысль, будто даже ни один бог не может лишить его царской власти: таким твердым казалось его положение». И вмиг распалось оно по воле богов.
Другой известный историк Фукидид, создавший труд о Пелопоннесской войне, в которой сам принимал непосредственное участие, осуждал метод Геродота. Он писал: «Я не считал согласным со своей задачей записывать то, что узнал от первого встречного, или то, что мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после точных, насколько возможно, исследований относительно каждого факта, в отдельности взятого». Историков, подобных Геродоту, он сравнивал с прозаиками, которые «не столько заботятся об истине, сколько о приятном впечатлении для слуха с преувеличениями и прикрасами: ими рассказываются события ничем не подтвержденные и за давностью времени превратившиеся большей частью в невероятное и сказочное».
Плутарх придерживается того же мнения и начинает свое сочинение «О злокозненности Геродота» так: «Стиль Геродота простой, легкий и живой, уж многих ввел в заблужденье. Особенно же, когда язык писателя имеет столько приятностей и силы, что может скрыть все его пороки. Геродот ловко умеет писать, и речь его приятна; его рассказы очаровательны, производят сильное впечатление и изящны, но, о высоком искусстве, пожалуй, говорить не приходится. Его злоречия надо остерегаться, как ядовитого червя на розе, — оно скрыто за тонкими и лощеными оборотами. Если мы забудем об этом, мы против своей воли поверим лживым и нелепым его сообщениям о лучших и величайших городах и мужах Греции».
Так сказали Фукидид и Плутарх, а Цицерон назвал Геродота «отцом истории». Плюрализм мнений, как мы видим, налицо.
История Геродота стала первым крупным произведением в прозе. До него существовала лишь поэзия, которая была значительно древнее прозы. «Одним из замечательнейших этапов в истории развития человечества было освобождение литературы от стихотворных уз, причем первоначально эта проза и по выбору слов, и по расстановке еще мало отличалась от поэзии. Дело в том, что грамотных людей в Греции было еще очень мало; письмо употреблялось только для коротких записей; единственным средством для сохранения в точном виде более или менее длинного текста было его устное запоминание. Стихотворная, размеренная форма чрезвычайно облегчала запоминание; поэтому в древнейшее время она употреблялась сплошь да рядом.
Подобно различным краскам на палитре, в распоряжении Геродота имелись все стили, и он наносил их на картину с удивительным художественным чувством и тактом: во вставных эпизодах сказочного типа он писал стилем народной сказки, в местах высокого душевного подъема применял стиль Гомера, в патетическо-трагических местах — стиль античной трагедии. Пусть с точки зрения позднейших литературных канонов такое смешение стилей считалось безвкусицей: нам эта гениальная пестрота кажется столь же прекрасной, как пестрая полихромная раскраска скульптур начала У века». (Лурье)
В своих новеллах Геродот не просто пересказывает услышанное, он сопоставляет и осмысливает его. Вот, к примеру: «Если бы предоставить всем народам на свете выбирать самые лучшие из всех обычаи и нравы, то каждый народ, внимательно рассмотрев их, выбрал бы свои собственные. Так, каждый народ убежден, что его собственные обычаи и образ жизни некоторым образом наилучшие. Поэтому как может здравомыслящий человек смеяться над чужими обычаями! А что люди действительно такого мнения о своем образе жизни и обычаях, в этом можно убедиться на многих примерах. Вот один из них: царь Дарий во время своего правления велел призвать эллинов и спросил, за какую цену они согласны съесть своих покойных родителей. А те ответили, что ни за что на свете не сделают этого.
Тогда Дарий призвал индийцев, которые едят тела покойных родителей, и спросил их, за какую цену они согласятся сжечь на костре своих покойных родителей. А те громко вскричали и просили царя не кощунствовать. Когда кто-нибудь из индийцев занедужит, то его убивают ближайшие друзья. Ведь по их словам, недуг, снедающий больного, загубит для них его мясо. А тот уверяет, что вовсе не страдает от недуга. Они же, не внимая его словам, умерщвляют его и затем поедают труп. Что же касается старцев, то их торжественно закалывают и приносят в жертву божеству и также съедают. Впрочем, до преклонного возраста доживает у них не много людей, так как всякого убивают уже раньше, если он страдает каким-нибудь недугом. Таковы обычаи народов, и мне кажется верно говорят, что обычай — царь всего».
Когда Геродот отправился в путешествие на просторы Северного Причерноморья, он попал в страну, населенную скифами, имевшими, несомненно, славянские корни. «Здесь зима столь сурова, что восемь месяцев стоит невыносимая стужа. В это время хоть лей на землю воду, грязи не будет. Море здесь и весь Босфор Киммерийский замерзают, так что скифы выступают в поход по льду. При сильных холодах у скота или вовсе не бывает рогов, или только маленькие. Воздух здесь наполнен перьями и оттого нельзя ни видеть, ни пройти. К северу от Скифской земли постоянные снегопады. Таким образом всякий, кто видел подобные хлопья снега, поймет меня: ведь снежные хлопья похожи на перья, из-за столь суровой зимы северные области этой части света необитаемы.
Среди всех известных нам народов только скифы обладают одним, но зато самым важным для человеческой жизни искусством. Оно состоит в том, что ни одному врагу, напавшему на их страну, они не дают спастись; и никто не может их настичь, если только сами они не допустят этого. Ведь у скифов нет ни городов, ни укреплений, и свои жилища они возят с собой. Как же такому народу быть неодолимым и неприступным?
Царь скифов говорил Дарию: «Почему я тотчас же не вступил в сражение с тобой — это я так объясню. У нас ведь нет ни городов, ни обработанной земли. Мы не боимся их разорения и опустошения и поэтому не вступаем в бой с вами немедленно. Если же вы желаете во что бы то ни стало сражаться с нами, то вот у нас есть отеческие могилы. Найдите их и попробуйте разрушить, и тогда узнаете, станем ли мы сражаться за эти могилы или нет.
С головами врагов скифы поступают так: сначала отпиливают черепа до бровей и вычищают. Потом обтягивают череп снаружи сыромятной воловьей кожей, а внутри покрывают позолотой и употребляют вместо чаши. Так скифы поступают даже с черепами своих родственников, если поссорятся с ними. При посещении уважаемых гостей хозяин выставляет такие черепа и напоминает гостям, что эти родственники были его врагами и что он их одолел. Такой поступок у скифов является доблестным деянием.
Взяв конопляное семя, скифы подползают под войлочную юрту и затем бросают его на раскаленные камни. От этого поднимается такой сильный дым и пар, что никакая эллинская паровая баня не сравнится с этой баней. Наслаждаясь ею, скифы громко вопят от удовольствия. Это парение служит им вместо бани, так как водой они вовсе не моются.
Все договоры о дружбе, освещенные клятвой, у скифов совершаются так. В большую глиняную чашу наливают вино, смешанное с кровью участников договора. Для этого делают укол шилом на коже или маленький надрез ножом. Затем в чашу погружают меч, стрелы, секиру и копье. После этого обряда произносят длинные заклинания, а затем, как сами участники договора, так и наиболее уважаемые из присутствующих пьют из чаши.
Своего царя скифы хоронят дважды. Спустя год вновь совершаются погребальные обряды. Из слуг покойного царя выбирают самых усердных, 50 человек умерщвляют путем удушения, извлекают из трупов внутренности, чрево очищают и наполняют отрубями, а затем зашивают. Проткнув лошадей толстыми кольями во всю длину туловища до самой шеи, поднимают их на столбы. Всех 50 удавленных юношей сажают на коней следующим образом: в тело каждого втыкают вдоль спинного хребта прямой кол до самой шеи. Торчащий из тела нижний конец кола вставляют в отверстие, просверленное в другом коле, проткнутом сквозь туловище коня. Поставив вокруг могилы таких всадников, скифы уходят».
Геродот не приукрашивает нравы народов, а передает сцены ужасов с тщательными подробностями. Но это отнюдь не смакование жестокости. Не обходит он стороной и сцены вероломства, святотатства, коварства и других человеческих слабостей и пороков. Он — точный, но отнюдь не беспристрастный наблюдатель, — обязан правдиво передать все им увиденное и услышанное. «А так как в жизни нормой, по его мнению, являлись именно человеческие слабости и пороки, а подвиги благородства — исключением, то естественно, что у него большая часть собранного материала относится к первой категории.
Вот два примера из этой первой категории. Киренянка Феретима жестоко отомстила жителям Барки за смерть своего мужа: главных виновников она велела посадить на колья вокруг стен, а женам их отрезать груди и утыкать ими городскую стену. Но вскоре после расправы с жителями Барки она умерла ужасной смертью: еще при жизни ее тело было съедено червями. «И в самом деле чрезмерное мщение людей ненавистно богам. Если преступник сам не понес кары, то его понесут его потомки.
Некоторые зарабатывали себе на жизнь постыднейшим ремеслом: они покупали красивых мальчиков, оскопляли их, приводили на рынок и там перепродавали их за большие деньги. У варваров евнухи ценятся дороже, чем неоскопленные люди из-за их полной надежности во всех делах».
В целом ряде мест Геродот показывает, что в жизни счастье и несчастье одинаково обрушиваются и на правого и на виновного, но вместо того, чтобы терзаться и мучиться, сделав такое наблюдение, Геродот спокойно сообщает об этой мировой несправедливости как о само собой разумеющихся, данных природой фактах; более того: это бессмысленное устройство жизни он наблюдает с жадным любопытством и с безграничным интересом.
Он чужд оптимистическим настроениям: полного счастья не существует, человеческое счастье не постоянно, но надо уметь довольствоваться той небольшой дозой, которая предоставлена в наше распоряжение — вот лейтмотив его новелл.
Хотя Геродот обладает сильным национальным чувством и придает в душе больше значения превосходству греческой свободы над восточным деспотизмом, он ничуть не склонен объяснять эту разницу расовыми различиями и никогда не забывает о том хорошем, что можно найти у варваров. Он охотно восхваляет их своеобразные законы, восхищается воспитанием детей у персов и уверяет, что вследствие этого воспитания не было никогда ни одного случая, чтобы кто-нибудь из персов когда-либо убил своего отца или мать. Он сообщает, что у персов никогда не казнят человека за первое преступление, а многократных преступников казнят только в том случае, если вина превышает их заслуги.
В другом месте он описывает такой обычай вавилонян: всех девушек на выданье собирают в одно место, вокруг них ставят женихов, затем невест продают женихам с аукциона: сначала самую красивую за наибольшую цену, затем вторую по красоте и так далее; когда же останутся только некрасивые, которых никто уже не хочет купить, — деньги, собранные за красивых девушек, передаются некрасивым в качестве приданого; таким образом все девушки выходят замуж.
Этот обычай Геродот считает мудрейшим.
Описывает он и другой случай: у вавилонян врачей нет, а больных выносят на площадь, где каждый прохожий обязан дать им совет. В конце концов находится кто-либо, кто сам болел подобной болезнью или знает человека, болевшего ею и излечившегося. И этот обычай Геродот называет чрезвычайно мудрым. Однако он чужд слепого восхваления всего чужеземного; например, говоря о тех же вавилонянах, он рассказывает про обычай, в силу которого каждая вавилонянка, как бы знатна она не была, обязана раз в жизни иметь половое общение с первым встречным иноземцем в храме Афродиты и получить за это в уплату медную монету. Некрасивые женщины вынуждены были сидеть в храме по несколько лет, дабы дождаться своего чужеземца и соблюсти обычай.
Геродот называет этот обычай отвратительным.
У племен, обитающих севернее крестонеев, существует вот такой обычай. Когда кто-нибудь из племени умирает, то его жены начинают жаркий спор: которую из них покойник-муж любил больше всех. Разрешив спор, мужчины и женщины осыпают супругу-избранницу похвалами и ближайшие родственники закалывают ее на могиле и затем придают земле вместе с супругом. Остальные же жены сильно горюют, что выбор пал не на них: ведь это для них — величайший позор.
Этот обычай Геродот тоже называет отвратительным.
В основном, однако, Геродот восхищен Востоком и его мудростью и склонен сильно ее преувеличивать. Дело в том, что он родился и вырос под властью персидского царя в малоазиатском городе Галикарнассе, где значительная часть населения происходила от смешанных браков греков и варваров. Для него Восток — колыбель всякой культуры и всякой мудрости; не только в религиозных и философских учениях греков, но даже в греческих обычаях повседневной жизни он всегда готов, не задумываясь, видеть импортный товар, привезенный с Востока! Закон Солона, по которому каждый гражданин должен заниматься каким-нибудь ремеслом, Геродот считает заимствованным у Египта». (Лурье)
А вот какой поучительный рассказ отыскался в геродотоской истории о мужском безудержном бахвальстве и женском достоинстве. «Кандавл был очень влюблен в свою жену и, как влюбленный, считал что обладает самой красивой женщиной на свете. Был у него среди телохранителей некий Гигес, которого он особенно ценил. Однажды он обратился к Гигесу с такими словами:
— Гигес, ты, кажется, не веришь тому, что я говорил тебе о красоте моей жены, ведь ушам люди доверяют меньше, чем глазам, поэтому постарайся увидеть ее обнаженной.
Громко вскликнул от изумления Гигес и ответил:
— Что за неразумные слова ты говоришь, господин! Ты велишь мне смотреть на обнаженную госпожу? Ведь женщины вместе с одеждой совлекают с себя и стыд! Давно уже люди узнали правила благопристойности и их следует усваивать. Одно из них главное: всякий пусть смотрит только за своим. Я верю, что она красивее всех женщин, но все же прошу, не требуй от меня ничего, противного обычаям.
Так говорил Гигес, пытаясь отклонить предложение царя в страхе попасть из-за этого в беду. Кандавл же возразил ему такими словами:
— Будь спокоен, Гигес, не бойся: я сказал это не для того, чтобы испытать тебя, и моя жена тебе также не причинит никакого вреда. Я подстрою сначала все так, что она даже не заметит, что ты ее увидел. Тебя я поставлю в нашем спальном покое за закрывающейся дверью. За мной войдет туда и жена, чтобы возлечь на ложе. Близко от входа стоит кресло, куда жена, раздеваясь, положит одну за другой свои одежды. И тогда ты сможешь спокойно ею любоваться.
Гигес уже не мог уклониться от такого предложения и выразил свою готовность. Он любовался как вошла жена Кандавла и сняла одежды. Как только женщина повернулась к нему спиной, Гигес постарался, незаметно ускользнув, выйти из покоя. Тем ни менее женщина видела, как он выходил. Хотя она поняла, что все это подстроено ее мужем, но не закричала от стыда, а, напротив, показала вид, будто ничего не заметила, а в душе решила отомстить Кандавлу. Ведь у лидийцев и у всех прочих варваров считается великим позором, даже если и мужчину увидят нагим.
Как ни в чем не бывало, женщина хранила пока что молчание. Но лишь только наступил день, она велела своим самым преданным слугам быть готовыми и позвать к себе Гигеса. Гигес же пришел на зов, уверенный, что ей ничего не известно о происшествии. Когда Гигес предстал перед ней, женщина обратилась к нему с такими словами:
— Гигес, перед тобой теперь два пути: даю тебе выбор, каким ты пожелаешь идти. Или ты убьешь Кандавла и, взяв меня в жены, станешь царем лидийцев, или сейчас же умрешь, для того, чтобы ты, как верный друг Кандавла, и в другое время не увидел, что тебе не подобает. Так вот, один из вас должен умереть: или он, соблазнивший тебя на этот поступок, или ты, который совершил непристойность, увидев мою наготу.
Пораженный этими словами, Гигес избрал себе жизнь и обратился к царице с таким вопросом:
— Так как ты заставляешь меня против воли убить своего господина, то скажи мне, как мы с ним покончим?
На это царица дала ему ответ:
— Мы нападем на него на том самом месте, откуда он показал тебе меня обнаженной, и ты убьешь его во время сна.
Когда Кандавл заснул, Гигес, крадучись, пробрался к нему и, заколов его, овладел таким образом его женой и царством».
Вот такая занимательная история произошла между двумя мужчинами и одной женщиной.
И уж совершенно невероятные истории рассказывает Геродот о своем путешествии в Египет.
«Об истоках Нила рассказывали вот что: есть две горы с остроконечной вершиной. Название этих гор — Крофи и Мофи. Между этими-то горами и выходят на поверхность бездонные источники Нила, причем половина их вод течет на север, в Египет, а другая половина на юг, в Эфиопию. То, что эти источники бездонные, установил, по его словам, производя исследования, египетский царь Псамметих. Царь приказал свить канат длиной во много тысяч оргий и опустить в пропасть, но канат не достал до дна. Если писец действительно сказал правду, то его рассказ, по-моему, доказывает только то, что в этой местности есть сильные водовороты, встречные течения и воды поэтому разбиваются там о скалы, отчего опущенный туда лот не может достичь дна.
О Ниле сказано достаточно. Теперь я хочу подробно рассказать об Египте, потому что в этой стране более диковинного сравнительно со всеми другими странами. Поэтому я должен дать более точное его описание. Подобно тому, как небо в Египте иное, чем где-либо в ином месте, так и нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям остальных народов. Так, например, у них женщины ходят на рынок и торгуют, а мужчины сидят дома и ткут. Мужчины у них носят тяжести на голове, а женщины — на плечах. Мочатся женщины стоя, а мужчины сидя. Естественные отправления они совершают в своих домах, а едят на улице на том основании, что раз эти отправления непристойны, то их следует удовлетворять втайне, поскольку же они пристойны, то открыто. Ни одна женщина у них не может быть жрицей ни мужского, ни женского божества, мужчины же могут быть жрецами всех богов и богинь. Сыновья у них не обязаны содержать престарелых родителей, а дочери должны это делать даже против своего желания.
То, что мне рассказывали о богах в Египте, я не намерен передавать за исключением только имен богов, так как, по моему мнению, о богах все люди знают одинаково мало. Что же касается деяний человеческих, то вот что единогласно передавали мне жрецы. Египтяне были первыми людьми на свете, кто установил продолжительность года. Египтяне также были первыми, кто стал воздвигать богам алтари, статуи и храмы и высекать изображения на камне.
Порядок ежедневных занятий египетский царь установил такой: ранним утром, еще до времени, когда народ собирается на рынок, он усердно разбирал дела, которые ему докладывали. Затем пировал и легкомысленно и весело шутил со своими застольными друзьями. Друзей же царя удручало его поведение, и они упрекали его такими словами:
— Царь! Ты умаляешь свое царское достоинство, предаваясь таким легкомысленным и пустяковым занятиям. Тебе следовало бы, восседая на пышном троне, целый день заниматься делами. Тогда египтяне поняли бы, что над ними властвует действительно великий муж, и о тебе пошла бы лучшая слава. А теперь ты ведешь жизнь вовсе не такую, как подобает царю.
А царь возразил им:
— Стрелок натягивает свой лук только тогда, когда он нужен, и не спускает тетиву, когда нет нужды. Ведь если бы лук был постоянно натянут, он бы лопнул и его нельзя было бы пустить в дело в случае надобности. Такова же и человеческая природа: если бы человек вздумал всегда предаваться серьезным делам, не позволяя себе никаких развлечений и шуток, то либо непременно впал бы в безумие, либо сразу был бы разбит параличом. Поэтому-то я всему уделяю свое время.
Так он отвечал своим друзьям.
Искусство же врачевание у них разделено. Каждый врач лечит только один определенный недуг, а не несколько, и вся египетская страна полна врачей. Так, есть врачи по глазным болезням, болезням головы, зубов, чрева и внутренним болезням.
Желудок египтяне очищают каждый месяц три дня подряд, принимая слабительные средства, и сохраняют здоровье рвотными и клистирами. Ведь, по их мнению, все людские недуги происходят от пищи. Вообще же египтяне самый здоровый народ на свете, что зависит, по-моему, от климата — ведь там нету смены времен года. Действительно, климатические перемены приносят людям большинство недугов.
Один египетский царь имел несчастье ослепнуть, и вот по какому случаю. В то время вода в реке поднялась очень высоко, так что затопила поля. Затем поднялась буря и река разбушевалась. Царь же в своем преступном нечестии, говорят, схватил копье и метнул в реку, в самую пучину водоворота. Тотчас же его поразил глазной недуг, и царь ослеп. Десять лет он был лишен зрения, а на одиннадцатый год пришел к нему прорицатель оракула и сказал, что срок кары истек и царь прозреет, промыв глаза мочой женщины, которая имела сношения только со свои мужем и не знала других мужчин. Сначала царь попробовал мочу своей собственной жены, но не прозрел, затем подряд стал пробовать мочу всех других женщин. Когда наконец царь исцелился и стал вновь зрячим, то собрал всех женщин, которых подвергал испытанию, кроме той, чей мочой, омывшись, прозрел, в один город. Собрав их в этот город, царь сжег всех женщин вместе с самим городом. А ту женщину, от мочи которой он стал вновь зрячим, царь взял себе в жены. Исцелившись же от своего глазного недуга, он принес во все почитаемые храмы посвятительные дары.
Быки считаются у египтян посвященными, и поэтому их тщательно исследуют вот каким способом. Если найдут на нем хоть один черный волос, то бык считается нечистым. Исследование же это производит нарочно назначенный для этого жрец. Потом у быка вытягивают язык, чтобы узнать, чист ли он от особых знаков. Если животное оказывается чистым по всем статьям, то жрец отмечает его, обвивая папирусом рога, и затем, намазав его печатной глиной, прикладывает свой перстень с печатью, после чего быка уводят. За принесение в жертву неотмеченного животного полагается смертная казнь.
Свинью египтяне считают нечистым животным. И если кто-нибудь, проходя мимо, коснется свиньи, то сразу же идет к реке и в одежде, которая на нем, погружается в воду. Также и свинопасам, единственным из всех египтян, несмотря на их египетское происхождение, не дозволено вступать ни в один египетский храм. Никто не хочет выдавать за них замуж своих дочерей или брать в жены их девиц, так что они женятся и выходят замуж только между собой. Прочим богам, кроме Селены и Диониса, египтяне не приносят в жертву свиней, да и этим богам — только в известное время, а именно в день полнолуния. О том, почему в другие праздники они пренебрегают свиньями, а в этот приносят их в жертву, у египтян существует сказание. Я знаю это сказание, но не считаю благопристойным его рассказывать.
Хотя у египтян много домашних животных, но их было бы еще гораздо больше, если бы с кошками не происходило вот такого странного явления. Всякий раз, как у кошки появляются на свет котята, они уже больше не идут к котам. Поэтому коты прибегают вот к такой хитрости: они силой похищают котят у кошек, умерщвляют их, но не пожирают. А кошки, лишившись своих котят, и желая снова иметь других, приходят тогда к котам. Ведь эти животные любят детенышей. Во время пожара с кошками творится что-то удивительное. Египтяне не заботятся о тушении огня, а оцепляют горящее пространство и стерегут кошек, а те все же успевают проскользнуть между людей и, перескочив через них, бросаются в огонь. Это повергает египтян в великое горе. Если в доме околеет кошка, то все обитатели дома сбривают себе только брови. Если же околевает собака, то все стригут себе волосы на теле и на голове. Трупы кошек отвозят в город Бубастис, бальзамируют и погребают там в священных покоях. Собак же хоронят каждый в своем городе в священных гробницах. Землероек же и ястребов отвозят в город Буто, а ибисов — в Гермопль. Медведей, редких в Египте, и волков, которых несколько больше лисиц, хоронят там, где найдут их мертвыми.
Против несметных комаров египтяне придумали вот какие предохранительные средства. Жители возвышенной части страны, что над болотами, строят себе особые спальные помещения в виде башен, куда и собираются спать. Ведь комары от ветра не могут летать высоко. Жители же болотистой области вместо башен применяют другое устройство. У каждого там есть рыбачья сеть, которой днем ловят рыбу, а ночью пользуются вот так: сеть эту натягивают в виде полога вокруг спального ложа. Потом подлезают под полог и там спят».
Однако, грешно было бы думать, что «отец истории» слишком уж увлекался небылицами, подобными египетским. Большое внимание Геродот уделял вопросам политики и на примере спора трех персидских деятелей, отстаивающих различные формы правления, достаточно доступно объяснил принципы правления монархистов, олигархов и демократов.
«Защитником демократических идей выступает Отан. Он говорит:
— Может ли быть государство благополучным при самодержавном строе, когда монарху дозволяется безответственно делать все, что угодно? Если бы такой властью был наделен даже достойнейший человек, то и он не сохранил бы свойственных ему душевных качеств. Возможность делать все, что угодно, порождает в человеке своеволие, а чувство зависти присуще человеку по природе. Пресыщенный, он учиняет всякие бесчинства, частью из своеволия, частью из зависти. Самодержец завидует не только здоровью, но и самой жизни добродетельнейших граждан; напротив, негоднейшим из них он покровительствует, а клевете доверяет больше всех. Он нарушает исконные обычаи, насилует женщин, казнит без суда граждан.
Не таково народное правление! Во-первых, оно носит прекраснейшее имя — равноправие, во-вторых, правящий народ не совершает ничего такого, что совершает самодержец; на должность народ назначает по жребию, и всякий чувствует ответственность за свои дела. Всякое решение передается на общее собрание народа.
В пику защитнику демократии выступает защитник олигархии Мегабит. Он дает уничтожающую оценку демократическому строю:
— Что касается управления самодержавия, то я согласен с мнением Отана, но он ошибается, когда предлагает вручить власть народу. Действительно, нет ничего бессмысленнее и своевольнее негодной толпы, и недопустимо, чтобы люди избавили себя от своеволия тирана для того, чтобы отдаться своеволию разнузданного народа; ибо, если что-нибудь делает тиран, он делает со смыслом, а у народа нет смысла. Да и возможен ли смысл у того, кто ничему доброму не учился?.. Правление народа пускай предлагают те, кто желает зла персам, а мы выберем совет достойнейших людей и им вручим власть.
И, наконец, в заключении выступает Дарий, защищающий принципы монархизма. По его мнению, и демократия, и олигархия, и монархия могут быть и плохими и хорошими. Поэтому вопрос надо ставить так: что лучше — наилучшая демократия, наилучшая олигархия или наилучшая монархия? Если монарх — наилучший человек, то этого уже достаточно для того, чтобы он управлял страной безупречно. Будучи один, он ни с кем не обязан делиться своими планами, и поэтому нечего опасаться, что государственные тайны станут известны врагу, как это бывает при демократии и олигархии. И, наконец, всякая другая форма правления приводит в конце концов к монархии. Борьба между олигархами ведет к кровавым междоусобицам, продолжающимся до тех пор, пока не выдвинется один монарх и не прекратит их. При демократическом строе не может быть, чтобы не нашлось несколько порочных и хитрых людей. Они образуют тайное противогосударственное сообщество и эксплуатируют государство в свою пользу до тех пор, пока не найдется самодержец, который прекратит эти безобразия».
Если в понимание Геродота монархический строй был вполне приемлем, то свою искреннюю ненависть к тирании он очень резко выражает в рассказе о попытке спартанцев восстановить в Афинах власть изгнанного афинянами тирана Гиппия. «Наверное небо будет под землею, а земля поднимется высоко над небом, местожительством людей станет море, а рыбы поселятся там, где живут люди, коль скоро вы, спартанцы, готовитесь упразднить равноправие и восстановить в государстве тиранию, несправедливее и кровожаднее которой нет ничего на свете. Если вам кажется, что управление государств тиранами — дело доброе, то прежде всего поставьте тирана у себя и только потом пытайтесь назначать его другим».
Но столь грозные строки, в данном случае высказанные в адрес тирании, редко появляются на страницах геродотовской истории. Как правило, полным отсутствием воинственности, призывам к мирному решению всех наболевших вопросов пронизаны многие страницы книги. Крез, вступивший в войну с Киром, пытается оправдать свои вынужденные военные действия: «Виновником моих поступков был греческий бог, внушивший мне, чтобы я вступил в войну. Нет никого, кто был бы так глуп, чтобы предпочесть войну миру; во время мира дети хоронят своих отцов, во время войны — отцы хоронят своих детей».
Множество разнообразных интереснейших историй оставил нам Геродот на страницах папируса. Собрание его сочинений составило девять томов. И мы с тобой, мой дорогой читатель, перелистали некоторые страницы и прошагали вместе с «отцом истории» по неровным, ухабистым дорогам древнего мира. Признайся, захватывающее путешествие предложил нам странствующий историк.