Из всех народных эпосов, что существуют на свете, эпос «Калевала», пожалуй, самый человечный и самый напевный. Руны – песни карельского и финского народов рассказывают о героях, которые такие же простые люди, как и каждый из нас, а сказочная страна Калева живет теми же заботами, что и любая другая страна.
Следуя совету неизвестного автора рун, который говорил:
я приступаю к пересказу некоторых событий эпоса, сокращая их, дабы донести всю прелесть этих строк, но не отнять у тебя, мой дорогой читатель, слишком много времени. Это в давние времена долгими зимними вечерами можно было бесконечно долго развивать и развивать сюжет. Сейчас мало кто возьмет в руки огромнейший фолиант и начнет читать его от корки до корки. А если не прочитает, то и не обрадуется, не познает наслаждение, которое преподнесет ему народная поэзия.
Начинается эпос обращением сказителя:
Да как же не развязать? Развязать, конечно. Вот из ларчика выпорхнула песня о прекрасной дочери творения Каве. Непорочная дева страшно тосковала в одиночестве. Скучная, однообразная жизнь ей так опостылела, что однажды из своих чертогов спустилась Каве к морю.
И понесла Каве в своем тяжком чреве плод любви ветра и моря. И носила она этот плод семьсот долгих лет, но дитя стихий все никак не появлялось на свет. Бедная Каве не знала, что уж и делать ей. Металась она из стороны в сторону.
В это время появилась над волнами моря дикая утка. Мечется птица, не может найти себе места, чтобы свить гнездо. Сжалилась Кале — мать воды над уткой, подняла свое колено и на нем утка свила свое гнездо и снесла шесть золотых яиц и одно железное. Заботливой наседкой уселась утка на свои яички. И тут мать воды заметила, что согрелось ее колено, а потом словно в пламени очутилось. Каве неосторожно двинула коленом, и все яички упали в море, разбились, и их обломки разбросало в разные стороны. Из обломков яиц вышла мать-земля сырая, над ней раскинулся свод небесный, из желтка появилось солнце светлое, из белка – месяц ясный, звезды засияли в небе и тучи в воздухе появились.
Только ребенок все не появляется и не появляется на свет божий. За семьсот лет пребывания во чреве матери стал он старым и мудрым. Не скоро, однако, серьезное дело делается.
Вышел из влажных волн новорожденный старый Вейнемейнен на берег и стал думать, что же теперь ему делать. Перво наперво решил он — надо засеять пустынную землю, чтобы появилась на ней красота.
Ожила серая пустынная земля. И Вейнемейнен покойно проводит теперь время.
Услыхал об этих песнях некий Юкагайнен – молодой, плохой лапландец из мрачной страны Похьолы и решил отправиться к Вейнемейнену, чтобы потягаться с ним силой в песенном творчестве. Стремления у него были грандиозные.
Снарядил в дорогу сани Юкагайнен и отправился из своих снежных равнин в песчаные земли Калевалы, чтобы встретиться там с Вейнемейненом.
Говорит молодой плохой лапландец мудрому Вейнемейнену:
Молодой, плохой лапландец начинает спорить со старым мудрым песнопевцем, более того, с пеной у рта стал утверждать, что, якобы, он не только помнит древность, но и сам принимал участие в ее созидании.
Юкагайнен крепко разгневался от таких слов.
И тут вдруг все устрашающие орудия военной битвы злого лапландца Юкагайнена стали преображаться: меч с златою рукоятью стал
Преобразились страшные орудия военной битвы в прекрасные вещи. А Вейнемейнен поет дальше, и чем длиннее его песня, тем все глубже и глубже увязает Юкагайнен в топком гнилом болоте. Молит он Вейнемейнена остановиться, предлагает все, что у него есть: начиная от славных лодок и кончая золотом и серебром. Ото всего отказался Вейнемейнен. У него и так всего достаток.
Высвободился Юкагайнен из вязкой трясины, уселся в свои сани и, грустный – опечаленный, отправился домой. Увидев мать родную, он не выдержал, заплакал.
Прошло время, и долетело страшное — непереносимое известье о гибели Айно до родного дома.
А как же горько было услышать Вейнемейнену весть о кончине юной девы. И деву-то ему жалко. И себя жалко. Придется ему жить одному. И вот отправился он на рыбалку и поймал удивительную рыбку, какой никогда раньше не видел. Но выскользнула необычная рыбка из рук его. То не рыбка была, а юная Айно, принявшая облик рыбки. И сказала она:
Услышав стенания сына, пробудилась в могиле его мать Кале и посоветовала ему отправиться на поиски другой юной девушки, чтобы не погибнуть от унынья и одиночества. И отправился Вейнемейнен на поиски новой невесты. Конь его скачет по земле и по морю, и копыта его сухи. А его приезда ждет уже Юкагайнен, готовит лук и стрелы. Мать же становится на защиту песнопевца
И пустил стрелу из лука молодой плохой лапландец. И попала она в коня песнопевца. И гибнет от нее под песнопевцем конь, что мчался по морю, словно посуху.
Тут спустился к Вейнемейнену из мрака ночи могучий орел и унес его на берег моря. Хочет могучий заклинатель вернуться обратно на родину, а как попасть туда – не знает.
Столкнула старая в воду свою чахлую лодчонку и поплыла на звук плача, и подобрала Вейнемейнена. И признался он ей:
Ветхая старуха обещает отвести Вейнемейнена – вечного заклинателя домой, но просит в награду за это вещь невиданную.
Сия невиданная вещь Сампо есть символ Золотого Века северного народа, символ беспрестанного благополучия – своеобразная скатерть-самобранка. В награду за эту вещицу старуха не только пообещала отправить Вейнемейнена домой, но еще отдать ему в жены свою прекрасную дочь, что была
Вейнемейнен отвечает старухе, что никак не может выковать он Сампо, но у него есть первый в мире кузнец Ильмаринен, который справится с этим делом. Однако старуха говорит: отдам мол свою дочь – деву стройную Похьолы лишь тому, кто сам выкует Сампо. С этими словами дала она песнопевцу коня и отпустила на родину, только велела голову высоко к небу не поднимать.
Та девица в небе была родной дочкой старухе. Старец Вейнемейнен зовет, манит ее в сани, хочет увести в родную Калевалу и сделать женой своей. Девица задумалась над этим предложением и решила спросить совет у птички-дрозда: что лучше — остаться ей у отца с матерью или с мужем жить женою?
Исхитрился Вейнемейнен и исполнил желания девицы. А она ему, как и положено в сказках, следом другие посылает, он же и их исполняет. И вот просит девица построить ей лодку из обломков веретенца, из кусков катушки, а потом пустить ее на воду, не притронувшись к ней руками. Принялся за дело Вейнемейнен, но тут явились злые духи, схватили топорище и вонзили его мужу бедному в колено. Шумным потоком кровь с колена устремилась вниз,
Мечется богатырь-старец от одного селения к другому, просит помощи, но никто не может ему помочь. И остается ему обратиться лишь к одному отцу небесному:
Надоумил высший бог Вейнемейнена, как составить мазь из разных трав и медов. Много дней ушло у богатыря на этот труд. И вот мазь готова.
Избавившийся от раны богатырь возвращается на родину и просит кузнеца выковать железную Сампо. За эту работу он обещает кузнецу, что тот получит прекрасную девицу сумрачной страны. С неохотой берется Ильмаринен за дело. И что он ни делает, все не то у него получается. Вот
Кователь не рад был такой корове, разрезал бедную на мелкие кусочки и бросил обратно в огонь. Но пришел наконец-таки день, когда заказ старухи оказался выполнен.
Кузнец привозит Сампо в мрачную страну и просит отдать ему за Сампо девицу, но девица ни в какую не хочет бросать дней своих девичьих. Не настаивает Ильмаринен на свадьбе, грустит лишь о родине. Мать-старуха садит его в лодку, а ветрам велит гнать ее к берегам Калевалы. По дороге встретились Ильмаринен с Вейнемейненом. Вейнемейнен построил лодку для прекрасной девицы сумрачной страны, но не знает, как спустить ее в море не прикладывая рук. И тогда отправляется он в царство мертвых к дочери Туони, чтобы найти слова заклинания. Говорит ему дочь Туони:
Побывав в загробном мире, навидавшись ужасов, песнопевец молвит слово к молодежи:
Понимает Вейнемейнен, что не найти ему здесь нужных слов заклинания. И тогда изменяет старец свой вид, и ползет, как червь железный, и скользить в змеином виде из царства мертвых. И вот однажды обыкновенный пастух помог ему, подсказал песнопевцу, где он сможет найти заклинания.
Далекий путь предстоит Вейнемейнену к умершему песнопевцу Випунену. В этот путь кузнец сковал для старца-песнопевца обувь из стали, железную рубашку и железный посох. Облачился Вейнемйнен в кованную одежду и дошел богатырь до Випунена.
В чреве великана богатырь сделал себе лодку и поплыл по кишкам Випунена, но особого беспокойства тем ему не доставил. Тогда из своей железной одежды соорудил Вейнемейнен кузницу и стал в ней разжигать огонь и ковать железо с ужасным стуком. Тяжко стало Випунену: до рта ему доходит уголья, в горло чад струится горючий. Просит он изверга и мучителя вылезти наружу:
Вот, однако, как хорошо знали древние люди, сколь сложно добывается Слово, как дорого оно стоит.
Когда вышел песнопевец из чрева чудовища, тогда полученные заклинания помогли ему справиться с челноком. И решил Вейнемейнен снова ехать свататься к девице. Прознал о том Ильмаринен – вековечный кователь и тоже решил свататься. Он отправился в баню, смыл с себя сажу, оделся чисто и поехал в страну мрака. На этот раз выбрала девица молодого кузнеца. Вернее, пришлось ей его выбрать, а сама причитала:
Но недолго веселиться славной девушке. Ждут ее тяжкие будни замужней подневольной женщины. Всякая невеста знает-ведает, что
Однако, девице — дочке славной Похьолы иная судьба досталась. Оказалась она злобной бабой, за что со временем и поплатилась сполна. Кузнецу же не удалось испытать семейного счастья.
Но вернемся снова в мрачную Похьолу. Сыграл там пышную свадьбу старый мудрый Вейнемейнен с другой девицей. С небес на них смотрел великий бог Укко, радостный, он
Развеселился народ, и на этой пышной свадьбе
Но, несмотря на заклинания, однажды некая невиданная стихия навалилась всей грудью на милую землю Суоми. Однажды доброжелательный Укко, доверил стихию небесной девице, и ничего хорошего из этого не вышло.
Что же это было за чудо жуткое над северной, внезапно потемневшей землей? Быть может, яростный метеорит, подобный тунгусскому, сокрушил ее в стародавние времена?..
Вот какие истории рассказал нам эпос с напевным именем «Калевала». Судя по нему, у читателей может создаться впечатление, что северные народы были людьми, в основном, доброжелательными и в какой-то степени степенными. Но нет.
Юноша-скандинав имел нрав бурный, он не желал провести всю свою жизнь в нудных однообразных буднях, он рвался на путь завоеваний. И тщетно просила его мать остаться на родине:
Так категорично ответил сын матери и потребовал от нее сшить ему военную рубашку, а потом измазать ее в гное черных змей ужасных.
Что и говорить, воинственный то был народ. Хотя, возможно, воинственность эта шла не столько от свойств души, сколько от условий жизни. Суровой, неласковой, неурожайной была земля Суоми. Короткое лето не успевало прокормить длинную зиму. Частые бури не давали вдосталь насладиться дарами моря, зато море вдоволь наслаждалось человеческими жертвами.
«Когда люди плыли вдоль берега страны Суоми, на них непрестанно и пристально смотрели грозные скалы и вырастающие за ними суровые горы с одной стороны, а с другой стороны – сплошная вода. Где ее конец? Неведомо… И есть ли за этой – то молчаливой, то невообразимо ревущей стихией какая-нибудь суша, какие-нибудь острова или материки? Неизвестно… Живут ли на тех островах или материках какие-либо существа? И что это за существа? Никто не знает…
Кто из обитателей этих скал и глубоких фиордов мог ответить на эти вопросы? Что знали об этом первые, самые первые викинги? Здесь лишь дул ветер, и аромат леса мешался с запахами моря.
В неведомый путь викингов влекла не только тяга к новому, не только манили приключения и возможность наживы; у них было и ясно сознаваемое стремление найти добрый край, где в январе не воют с особой силой ветры, и оттого на душе не делается очень холодно, и темень не свивает гнездо в самом сердце.
Мореходное искусство викингов подчас походило на сказку: оно приносило удачу так же быстро, как в доброй сказке, но могло сыграть и злую шутку, как в злой сказке. Поэтому мореходы были настороже:
— Что есть первый друг человека? – спрашивал опытный покоритель водных просторов.
— Корабль.
— А самый первый враг корабля?
— Вода.
— Верно. Поэтому никогда не уставай вовремя конопатить днища и борта. И смолить, как положено. Смерть вокруг: под килем, у паруса, за бортом. Капля дождя в открытом море может быть дороже самого-самого драгоценного камня. Кто трусит и не смеет глядеть в пустые глаза смерти, пусть остается дома.
Наполненная неистовыми страстями жизнь северного селения.
Когда норвежский писатель ХХ века Коре Холт увидел в музее предметы быта, найденные археологами в древнем кургане, его своеобразная художественная фантазия нарисовала ему картину жизни своих сородичей эпохи викингов. И хотя достоверно никто уже не сможет рассказать об этом времени, Холту в его романе «Тризна по женщине» все же удалось довольно близко подойти к исторической достоверности, а главное, передать сам дух жизни северного народа через краткие и одновременно емкие хлесткие предложения, ибо люди холодных краев не любят пространных словоизлияний. Их слова секут наотмашь так же, как и судьба сечет их.
Эпиграфом к этому повествованию могли бы служить строки из самого романа: «Я ищу человека, который бы не убивал, рассказы о людских злодеяниях преследуют меня и не дают спать по ночам».
Давай, мой дорогой читатель, перешагнем границу веков и войдем вместе с автором в первое тысячелетие от Рождества Христова. Ступим на северную землю.
«Усадьба Усеберг в голубоватом тумане. Низкие дома с деревянными крышами, дымки над ними, налетающий с фьорда легкий дождь и тяжелые грозовые облака на севере.
Здесь жила немолодая женщина. В ней было что-то грубое. Темные зубы, спутанные длинные волосы. Так обычно выглядят те, кто ходит за свиньями. Грубые сильные пальцы похожи на когти. Такими руками ничего не стоит задушить быка. По форме головы было понятно, что у нее сильная воля и незаурядный ум. Ее зовут Арлетта. Она много лет жила с жрецом из капища. Сейчас ходит за свиньями. Но, кроме того, она еще и помощница смерти. Умерших бедняков уносит в болото. Это всегда считалось делом скотника. Однако ей же поручают и закалывать рабов, которые должны последовать в курган за своим усопшим господином. А это немалая честь.
Скоро и королева последует в курган. Она может взять с собой того, кого ценит больше всех. Даже молодого парня. Но, возможно в ней восторжествует бережливость. Из двух желаний: послушаться зову сердца или сохранить побольше добра своему роду – победит последнее. И хорошо если так. Тогда Арлетте придется заколоть одну старую, уже бессильную рабыню.
Но пока никто ничего не знает. Одна Арлетта с жестокой усмешкой, ледяной учтивостью, сухим смехом и голосом, от которого мороз продирает по коже, едва его услышишь, делает вид, будто бы ей что-то известно. Она хочет убедить всех, будто знает имя того, в кого вонзит свой меч, только молчит об этом.
В Усеберге уже все начинали ненавидеть друг друга, никому не доверяли. С наступлением темноты мужчина прижимает к себе свою женщину, и они утешаются мыслью, что выбор падет не на них. А может, каждый из них думает: если выбор должен пасть на одного из нас, пусть это буду не я.
Только для Отты – старой и безобразной, было бы большой честью сопровождать королеву в курган.
Аса – королева Усеберга сидит в королевских покоях. Покои велики и красивы. Стены и земляной пол богато убраны шкурами. Висит редкостный ковер. На ковре выткано высокое ветвистое дерево, листья его слегка окрашены осенью, и на ветках висят люди. Чтобы мастерица знала, как выглядят повешенные, королева приказала повесить на дереве бродягу. Мастерице стало плохо от увиденного. Потом она выткала дерево с висящими на нем людьми.
Под ногами у королевы шкура белого волка, а белые волки – большая редкость. Плечи у нее закутаны в волчий мех. Лицо и шея в морщинах. Глаза слезятся. Но чувствуется, что силы в этой женщине больше, чем может показаться в ее немощной внешности. Во взгляде – угроза, словно какой-то скрытый третий глаз наблюдает за всеми.
Но вот взгляд Асы устремляется вдаль. Она была юная, стройная, сильная, волосы цвета меди свободно падали ей на спину. У нее был слуга Фритьоф, которого отец подарил ей, когда у нее прорезался первый зуб. Теперь ей было тринадцать, ему – семнадцать. Фритьоф повсюду сопровождал Асу, он ходил с длинным ножом, висевшем на поясе, а в тревожные времена брал с собою еще и меч. Ночью он спал у ее дверей, и чуть что сразу вскакивал.
В то утро на нем была зеленая рубаха. Она сама так захотела. Он шел чуть позади, как подобает телохранителю. На склоне, чуть повыше усадьбы стояло капище. И они забрались в него. Асе было до дрожи любопытно, ее раздирали противоречивые чувства. Она ни разу не была в капище без жреца, и всегда входила туда, низко опустив голову. Здесь стоял Один. Она никогда не осмеливалась взглянуть ему в лицо. Но Фритьоф вдруг поднял этот чурбан – Один оказался самым обычным чурбаном, — положил на пол и уселся на него.
— Садись и ты, — предложил он Асе.
Она села. В детстве ее часто пороли березовой хворостиной, от нее потом горело все тело, теперь оно у нее тоже горело. Она почти не смела дышать. Фритьоф сидел так близко, что его рубаха касалась ее. Он молчал.
— Принеси мне земляники, — сказала она.
Вскоре он вернулся с земляникой.
Утром на столе возле ее постели лежал стебелек с нанизанной на него земляникой.
Конунг — ее отец был силен. Он любил, чтобы ночью у него под боком лежал топор, а не женщина. Он бывал и ласков – со своим конем. Еще он был очень заносчив. Ему говорили: не продавай дешево свою дочь. Пусть серебро польется из обагренных кровью рук Гудрёда Великолепного.
Неслышно, как кошка, прокралась Аса по темному переходу и подслушала у дверей, и услышала смех, и сердце ее колотилось от предчувствия – предложение, торг и, наконец, сделка, холодные расчеты мужчин, женщины, запертые в своих покоях, и взвешенные слитки серебра. С того дня в ней проснулась хитрость и изворотливость.
Но торг не состоялся. Гудрёд Великолепный напал на усадьбу. Убил отца, брата и еще очень многих. Фритьоф остался в живых.
Наутро после брачной ночи с Гудрёдом Великолепным королева Аса получила корабль.
У Гудрёда словно не было лица. Он смотрит не нее, не видя, и берет, не замечая. В этом человеке не было дна, он был весь сплошная ложь и не мог смотреть на того, с кем он разговаривал. Но видел все. Как ни странно, она испытывала к нему даже нежность.
Как-то Аса сказала:
— Сегодня лунная ночь. Пойдем гулять?
— Гулять? – он удивился.
— Давай погуляем вокруг льняного поля. Вдвоем, только ты и я.
— Зачем? – спросил он.
Он разорвал на ней лиф – думал найти нож.
— Значит, есть кто-то другой, — сказал он.
— Кто другой? – воскликнула она.
— А зачем нам тогда гулять на льняном поле?
Он позвал человека и велел, чтобы поле тотчас окружили, и чтобы рабы скосили весь лен. Так и сделали. Он был еще незрелый. Они ничего не нашли. На льняном поле еще не успели распуститься цветы.
В своей подозрительности он дошел до того, что велел пробующему пиво делать три глотка и ждал, не упадет ли тот замертво. Но Аса подшутила над ним, она сказала:
— Мой отец рассказывал как-то об одном яде, который сразу опускается на дно, лишь когда рог будет осушен, тогда станет ясно, отравлен человек или нет. Ее супруг заорал как безумный, отшвырнул рог и вскочил со сжатыми кулаками.
Она сказала:
— Теперь ты в один прекрасный день умрешь от жажды.
Она повернулась к нему и плеснула пивом прямо в его жесткое, непроницаемое лицо.
— Ты могущественный человек. Но когда тебе случается выйти по нужде, ты берешь с собой воина.
Он промолчал. Даже лица не вытер. С бороды капало пиво.
А молодая королева ждала своего прекрасного молодого возлюбленного. Но он не пришел к ней. Не осмелился: он знал, какая судьба ждет его, если он переступит запретный порог. Она уснула в слезах, потому что знала — тот, кто придет к ней в эту ночь, подарит ей ребенка, которого ей так хотелось иметь. Кто-то кладет руку ей на плечо и тихо смеется. Она вскакивает. Кричит. Это не Фритьоф. Это ее супруг, конунг, он скидывает одежду и ложится с ней на меховое одеяло.
С тех пор она ненавидит и того, кто посеял в ней семя, и того, кто не осмелился это сделать. Оба должны умереть, решает она. Она родила сына, иногда она набрасывалась на него с поцелуями, ласкала его, пела ему, баюкала, а потом, вдруг рассердившись, звала рабыню и приказывала ей забрать мальчика: тролли подменили мне ребенка, подкинули своего выродка. И уходила, оставив плачущего сына.
Когда ее повелитель ушел в викингский поход, он взял с собой и Фритьофа. Осенью во фьорд вернулись корабли. Ее это почти не обрадовало. Несколько человек погибли на чужбине. Ни ее супруга, ни Фритьофа не было среди погибших.
— Такова наша судьба, — сказала она им.
Фритьоф был уже не такой, как прежде. Он сказал ей:
— Я тоже убивал людей…Я смотрел на тех, кого убивал, и со мной что-то случилось. Радость исчезла. Она больше никогда не вернется ко мне. Только один раз мы были мужчиной и женщиной. И это никогда не повторится. Никогда, слышишь! – Он закричал и рванул ее за платье, лицо у него почернело. – Можешь ты это понять, или ты слишком слаба для правды? Никогда! Но я мужчина. Поэтому мне нужна другая… И я нашел ее.
Сперва она молчала, потом долго-долго плакала, он гладил ее по волосам – уже не в первый раз. Но зато в последний. И он ушел от нее. Она стояла на коленях. Подол юбки был подогнут, и она исцарапала колени, но юбка прикрывала царапины. Он ушел. Она знала теперь, он насыплет в башмаки жене льняного семени, чтобы она понесла. На другую ночь она взяла ее башмаки и высыпала из них льняное семя. И со злобной улыбкой насыпала в них конопли. Но когда началась зима, его жена была уже в тягости.
Однажды Фритьоф сказал королеве:
— Когда мой сын вырастет, я научу его прощать. Это новое учение. Если бы ты, первая в Усеберге, тоже попробовала прощать? Ты говоришь, к тебе приходили покойные отец и брат. Может, именно это хотели они сказать тебе? Твой супруг убил твоего отца и брата. Это дурной поступок. Но что изменится, если ты пойдешь по их стопам и начнешь убивать только потому, что убивает он?
Гудрёд Великолепный за кружкой пива сказал своей королеве:
— Мои силы уходят. Я уже давно это знаю, только таил в себе, гнал эту мысль прочь. Я убил одного из своих людей, когда он осмелился сказать правду: что я потерял свои владения в Швеции. Мои недруги подходят все ближе. Скоро конец Гудрёду Великолепному, который перед сражениями приносил в жертву раба, зажимал в зубах нож, брал в каждую руку по мечу и выл победную песнь, чтобы воодушевить своих людей на битву!
Когда недруги, захватив мои корабли, выбросят мой труп за борт, я полечу с вечерним ветром и буду слушать шум волн. Ха-ха! – Он долго смеялся, и в смехе его звучали слезы. Лучше бы мне с топором в руке сидеть на коньке крыши только что срубленного дома и смотреть вслед кораблям, чем быть на борту предводителем и знать, что там я буду убивать женщин и отбирать у них серебряные пряжки.
Разве меня не вынудили стать конунгом? Почему мне не разрешили остаться плотником, как мне хотелось? Они считали, что главное мое дело – повелевать. И я повелевал.
Она сказала:
— Наутро после брачной ночи ты подарил мне очень красивый корабль. Давай вдвоем уплывем отсюда на нем.
— Или будем сидеть на коньке крыши и смотреть, как на нем уплывают другие, — засмеялся он.
В тот вечер они уплыли вместе.
Но наступил новый день. И она поняла, что не сможет жить с человеком, который опять будет повелевать. Королева позвала Фритьофа и сказала ему:
— В моих силах отнять у тебя жену и сына, поэтому у тебя нет выбора, и ты должен исполнить все, что я потребую.
По его лицу она поняла, что ему было бы приятнее убить ее. Но он промолчал.
Та ночь была безлунной. Кто-то подкрался к Гудрёду и в темноте всадил копье ему в живот. Его убийцу прикончили на месте. Им оказался Фритьоф, ее слуга. Она объявила, что нечего скрывать: Фритьоф всегда повиновался ее приказаниям.
Потом родичи Гудрёда пришли к ней и сказали, что она должна последовать в курган за своим супругом. Они сомкнулись вокруг нее – серая стена мужчин, прорваться через которую силой она не смогла бы. Ей полагалось смириться, придать своему голосу естественную дрожь. Встать, поклониться и сказать, что повинуется им.
Королева сказала другое:
— Я стою тут. Вы – там. Можете на руках отнести меня в курган, можете отрубить мне голову, но я буду кричать. Не думайте, что я по доброй воле лягу в курган. Надо мной нет никого. Я сама себе госпожа. Наш бог Один не примет вынужденную жертву. Я буду кричать, и меня будет слышно повсюду. И все люди поймут, что вы силой принуждаете меня. Хуже того, какой-нибудь могильный житель станет преследовать вас во тьме, он сядет на край вашей постели, когда вы ляжете спать, и скажет: вы поступили несправедливо, заставив ее последовать за мужем в курган.
И она плюнула одному их мужчин в лицо. Родичи мужа покинули ее. Но они решили сжечь королеву в ее доме.
Она сидела в доме с сыном и слышала, как родичи заколачивали окна и двери. Время тянулось очень долго. Она сидела и ждала, ребенок спал. Ей очень хотелось потрогать сына, но она боялась разбудить его – лучше ему так и умереть, не просыпаясь. Она решала: не умертвить ли ребенка в последний миг, когда станет ясно, что ждать спасения бесполезно? Когда жар сделается нестерпимым, когда полетят искры и запылают бревна. Представив себе это, она завыла от муки, вскочила с проклятиями, затопала ногами, побежала к двери и стала колотить в нее кулаками, потом упала на пол и забилась в рыданиях. Но поднялась и заставила себя опомниться. Они наверняка стоят, прижавшись ухом к дверям, и слушают.
Время тянулось очень долго.
Ей хотелось пить – воды у нее не было. Горло у нее горело, и она знала, что скоро запылает и все остальное. Ребенок проснулся, и она покормила его. Ребенок уснул и наступил вечер.
Время тянулось очень долго.
Когда пришло утро, она подошла к двери и распахнула ее. Может, она спала? Может, они выдернули гвозди, пока она спала, или только делали вид, будто заколачивают дверь? Теперь она уже никогда этого не узнает.
Королева вышла из дома и встретила человека. Она ударила его.
— Приведи людей и приготовь корабль, — сказала она.
Человек бросился исполнять ее приказание. К ней подошел другой. Она тоже ударила его. Люди сразу стали подчиняться ей. Третьему она презрительно рассмеялась в лицо:
— Что, испугались? Кто вас заставил покориться? Мой сын, который пока что способен сосать грудь своей матери, или моя воля, оказавшаяся сильней, чем ваша?
В то мгновение ее охватило чувство, похожее на радость. Парус был поднят. Они вышли из фьорда. Потом ей покорялись все люди, которых она встречала.
Мало кто из женщин побывал в тех местах, в которых побывала она. В Хольмгарде она видела человека, который жег зерно. Она стояла рядом и смотрела. Ей хотелось научиться всему, понять все, что она видела. Этот человек зарабатывал свой хлеб, сжигая хлеб.
Она редко позволяла своим людям тешиться с женщинами, которых уводили в плен. Ей не доставляло удовольствия бить рабов, но иногда она заставляла их раздеваться. Ей было приятно смотреть на молодых парней, стоявших перед ней во всей своей наготе. Иногда у нее бывали мужчины. Однажды она повелела привести к себе раба. Он был красивый парень, лицом немного напоминал ее слугу. «Тебя я не продам», — пообещала она. И сдержала слово. В тот же день один из ее людей зарубил его по ее приказу.
Те времена, когда она покорялась мужчине, ушли навсегда. И не потому, что она стала стара, а потому, что была опустошена, потому что ее злые, умные, глубоко запавшие и все-таки красивые глаза уже повидали все. Ее больше ничего не радовало.
Когда корабль вернулся обратно в Усеберг, она была стара. Она нетвердо держалась на ногах. На ней самое красивое платье. Она нарядная королева Усеберга, скрюченная костоломом, сгорбленная, опирается на два костыля, пальцы ее похожи на когти, иногда в ее темных, хотя и водянистых глазах мелькает молодой задор.
Королева думала: «Они дорого заплатят мне, когда я буду покидать их. Еще никто не догадывается, сколько человек ляжет со мной в курган. Я ни о чем не жалею. Но может, мне следовало приказать кому-нибудь другому, а не Фритьофу, убить моего мужа? Труп Фритьофа бросили в море. У него нет кургана. А у меня будет».
У Фритьофа за это время вырос сын. Его имя Хеминг. Вот идет Хеминг – ловкий и настороженный. Его молодые яркие губы придают лицу чувственное выражение. Недлинные вьющиеся волосы, умело подстриженная борода. Глаза смотрят приветливо. Широкие плечи, ворот рубахи не зашнурован. Он бос и на поясе его висит нож.
Он идет по тропе через бескрайнее болото, тянущееся к северу от рукава фьорда. Высокие стебли травы с метелками на концах хлещут его по лицу. Стоит раннее летнее утро. Между землей и небом плывет серая дымка, скоро солнце рассеет ее и станет жарко.
Хеминг ступает так мягко, что не слышно его шагов. Он толкнул дверь конюшни. Взвизгнули петли. Конюшня пуста. В летнее время лошади ночуют на пастбище. Но в одном стойле спал человек. Губы у него были срезаны, так что виднелись и нижние и верхние зубы. Он был безобразен.
Это Лодин колдун. Он сам срезал себе губы. А потом съел их, чтобы не потерять ни капли своей силы. Говорят, что Один одаривает своей мудростью лишь того, кто принесет ему в жертву свои губы. «Умеет он колдовать или не умеет? — думает Хеминг. – По-моему, этого никто толком не знает. Даже он сам».
Хеминг вспомнил, как все шли с поля, где жали хлеб. Все очень устали, день выдался жаркий. Вдруг Лодин собрал горстью пот со своего тела и швырнул его в воздух. Пот вспыхнул. Одному старику даже обожгло лицо. А другой раз ночью Лодин вошел в огненный столб и в этом пламени обошел вокруг всей усадьбы. Или может быть, на самом деле он просто нес факел? Но пахло гарью. За ним шли какие-то тени.
Хеминг подумал: а что если Лодин объединится с другими колдунами? Что тогда? Бывало ли когда-нибудь, чтобы колдуны объединяли свои силы против нас, простых людей? Может мне избить его? А что если он способен лишить мое тело силы и мою голову – разума?
И тогда Хеминг ударил колдуна. И рука его не отсохла.
Но прежде, чем весть о победе успела облететь весь Усеберг, и все узнали о ней, Лодин выскочил на каменное крыльцо и отхватил себе одно ухо. И тут же проглотил его. Кое-кого тогда вырвало.
Хеминг подошел к дому. У входа в крытую галерею спала молодая женщина. Она лежала на шкуре, укрывшись овчиной. Плечи ее были обнажены. Волосы светлые.
Она из Ирландии. Раньше Одни была рабыней, теперь свободна. Она служанка королевы. Женщины Усеберга ночью по очереди спят у дверей, ведущих в покои королевы.
Придет время, Хеминг выкупит Одни на свободу. Он полюбил ее, но уронил бы свою честь, если бы женился на ней, пока она была рабыней. Да это и опасно. Лодин мог бы объявить, что рабство заразно и Хемнига бы продали.
Он пошел к самой королеве. К ней не так-то просто проникнуть, если она этого не хочет. Но Хеминг отшвырнул одну из служанок, распахнул под ее рев дверь и вошел. Он действовал честно. «Я люблю Одни, — сказал он. – И готов даром работать на тебя два года, если ты дашь ей свободу».
Королева засмеялась и отказала ему. Зачем ей, некогда такой страстной, позволять молодому мужчине ложиться с той женщиной, которую он любит? Она видела страдания Хеминга и упивалась ими.
Хеминг ушел. Но снова вернулся. В ту же осень. Много ночей перед этим провел он, вырезая голову дракона, какой еще никто никогда не видывал. Эту голову он положил перед королевой на стол. Он сказал: когда ты на своем корабле отправишься в последний путь, эта голова дракона поведет твой корабль через море. Тогда королева уронила голову и заплакала. Теперь она была только старая и жалкая женщина. Хеминг погладил ее по жидким волосам, она прикрыла его руку своею.
На свете есть лишь один человек, к которому она питает тайную нежность, — это Хеминг. По временам она ненавидит и Хеминга, но, преодолев свою ненависть, призывает его к себе, любуется его молодым лицом, и голос ее звучит жалобно, но настоятельно: ты должен быть счастлив!
— Возьми ее, сказала она. – И тут в ее темных глазах вспыхнула злоба. – Только сначала она год будет при мне служанкой. И ты должен заплатить за нее серебром.
Он ушел. Через год Один была его. Но весь этот год он ждал, не прикасался к ней.
У Одни молодое гибкое тело, округлые формы и та покорность, которая так нравится мужчинам, однако не похоже, что она из тех женщин, которые готовы лечь с кем угодно.
Однажды люди пришли к Хемигну и сказали, чтобы он не забывал пороть Одни. Помни, если ты не будешь пороть женщину, у тебя никогда не будет уверенности, что она принадлежит только тебе. Он был глуп и неопытен. Ему было неприятно пороть ее, и это доказывает, что он ошибся. Она и так будет послушной женой. Поэтому он больше не бил ее.
А как они плясали. Однажды ночью они плясали по кромке поля. Этой пляске она научилась еще в детстве, в Ирландии. Она делала несколько легких коротких шажков, словно птица, бегущая по земле, потом останавливалась, покачивая плечами, делала несколько длинных шагов и опять, как птица. Он бежал за ней и бил в бронзовое блюдце. Их было только двое. И звон блюда, и ее нежный голос. Ее слова, словно цветы, растущие на склоне. Они поют, когда их тронет ветер. По ночам в них собирается роса, днем – солнечный свет.
Они плясали вокруг поля.
На другой день хлеба заколосились.
В доме королевы праздник. Много людей. Рабы подвешивают бычка над очагом на вертеле и все время поворачивают его под оживленный гомон присутствующих. Во главе стола сидит Аса – королева Усеберга. Сегодня она пьяна и потому весела, но за этим весельем полыхает ненависть, которая может опалить многих, если прорвется наружу.
— Лей на бычка жир! – кричит королева. – Больше жира!
В пиршеском покое дымно, пахнет горелым жиром, рога снова наполняют пивом. Приносят мед. Мужской голос заводит лихую песню. Он хриплый и усталый, но заглушить его невозможно.
Женщины жуют для королевы мясо. Они отрезают маленькие ломтики, тщательно их пережевывают и, выплюнув на ладонь, отдают королеве. Она усмехается:
— Небось хочется, чтобы вас самих пожевали мужики!
Праздник в самом разгаре, сейчас произойдет то, чего все ждут. Приносят и зажигают факелы. Их воткнут в земляной пол на небольшом расстоянии друг от друга. Между факелами кидают серебряные украшения. Две молодые женщины получили приказ от королевы. Они послушно раздеваются, снимая с себя все до последней нитки. Им предстоит проползти между факелами и подобрать украшения. Для этого требуется изрядная ловкость. Нельзя слишком приближаться к огню – могут вспыхнуть волосы. Женщины ползут на коленях, извиваются, отвернув лицо от одного факела, они чересчур приближаются к другому. В глазах у королевы жадная радость, но смотрит она не на ползающих женщин, а на мужчин, которые пожирают их глазами.
Все оканчивается благополучно.
Королева Усеберга говорит:
— Я приняла решение. Меня похоронят так, как не хоронили ни одного конунга. Двенадцать человек последует со мной в курган.
Она манит к себе Хеминга.
— Проводи меня, — приказывает она.
Обняв за талию, он поддерживает ее, и они вместе покидают покой.
— Я хочу, чтобы ты жил, — говорит королева. – Ты сын человека, которого я когда-то любила, это неважно, что я желала ему смерти и в конце концов лишила жизни. Я не отниму у тебя Одни. Но за это ты заплатишь дорогой ценой. Слышишь, дорогой ценой. Ни тебя, ни ее не будет в числе той дюжины, что последует за мною в курган. Имена тех я назову тебе потом. Конечно же, остальным захочется плясать от радости на моем кургане. Но я позабочусь, чтобы после моей смерти не было никаких плясок! И ты поможешь мне… или умрешь.
Той ночью, когда меня положат в курган, ты подопрешь бревнами двери дома, в котором оставшиеся в живых начнут пить и веселиться, и подожжешь дом! Сразу не убегай. Выжди и руби каждого, кому удасться выбраться наружу. Пусть все сгорит дотла. Пусть Усиберг сгорит дотла. Это обеспечит мне посмертную славу. Мои похороны надолго останутся у людей в памяти!
Она наклоняется вперед и смеется, брызжет слюной, пустой беззубый рот открыт, она смеется до икоты, потом бросает Хемингу в лицо:
— Убирайся!
У королевы есть сын, которого зовут Хальвдан. Он скоро вернется из похода. Это человек, лишенный мужества, он пошел в отца, а не в мать! Когда он вернется домой, вознесенный к небесам курган, в котором она будет покоиться, и пожарище поведают ему о том, что, когда умерла она, умерло все.
В селении ни один человек не знал, кто войдет в число двенадцати избранников. Люди таились по углам, чтобы ее взгляд случайно не упал на них – пусть выберет себе кого-нибудь другого. Однако такое желание сопровождалось чувством, что они ведут себя недостойно. Они поступались честью, выбирая бесчестье. По ночам они носили к капищу чашки с кровью и лили ее на жертвенный камень, прося Одина, чтобы он велел ей выбрать не их. По пути домой они встречали других.
Но королева жила.
Хеминг решил: ее надо убить. Другого выхода нет. Надо, чтобы все выглядело, как заговор рабов, пусть вина падет на них. Мы их зарубим, и они пойдут за нею в курган.
Потом планы изменились. Королева сможет дожить до осенних жертвоприношений. Значит она будет присутствовать в капище на осенних жертвоприношениях. Телохранители обычно не входят в капище. Она подойдет поближе к Одину. Жрец обрызгает кровью их обоих. Тут неожиданно факелы погасят. И Хеминг задушит ее в темноте. И тут же убьют старую Отту, мечтавшую войти вместе с королевой в курган. Потом заговорщики поднимут шум, распахнут двери, закричат:
— Королева убита! Виновник уже мертв!
У них спросят:
— Зачем Отта убила королеву?
Они ответят:
— Она узнала, что королева не хочет ее брать с собой в курган.
Чтобы планы осуществились, надо их подготовить. Заговорщики сказали колдуну Лодину, что королева хочет его взять с собой в курган. Лодин встал на сторону заговорщиков.
Хеминг пришел к помощнице смерти Арлетте и спросил:
— Ты женщина?
Она уже собралась задрать юбку, но он покачал головой.
— Нет, нет, я о другом. В свое время ты делила постель со жрецом из капища. Значит, ты его хорошо знаешь. Как ты поступала, когда хотела провести его, обдурить?
— Тебе надо сыграть на его тщеславии.
— Ты помощница смерти, — говорит Хеминг. – Может статься, в один прекрасный день ты всадишь свой нож и в мою грудь. Но кем бы ты ни была, тебе, верно, приходит в голову, что и я тоже могу загнать тебе нож в грудь? Я ничего не имею против тебя. Но если ты проболтаешься, твой предсмертный крик опередит то, что ты захочешь сказать.
— Сколько людей уже знают про заговор? – спрашивает она, и ее вопрос выдает незаурядный ум.
— Скажу честно, слишком много. Но иначе нельзя. Скажи, как ненадолго удалить жреца из капища?
— Я все понимаю и считаю, что ты прав. Я тоже думала, что кому-то нужно вмешаться, и ты единственный, кто может это сделать. Но если у тебя все сорвется, мой нож не пощадит того, чьей смерти она потребует. Даже тебя.
— Так и должно быть.
— Тебе надо сыграть на тщеславии жреца. Скажи ему: Один всегда требует, чтобы жрец выходил из капища и окроплял кровью повозку и телохранителей.
— Разве он не знает законов Одина?
— Он ничего не знает.
Они расстались друзьями.
Хеминг долго не открывает свой замысел дряхлой Отте. Но больше ждать нельзя. Когда королеву задушат, Отта может поднять крик в капище и позвать телохранителей. Он знает, у Отты только одно желание: покоиться в кургане вместе с королевой. На этом желании он и хочет сыграть.
— Отта, — произносит он, медленно выговаривая слова, чтобы они лучше дошли до сознания старой изможденной женщины. – Ты единственная достойная чести служить королеве в ее последнем странствии. Я думаю, она тебя и выберет.
Отта радостно кивает.
— Но ведь тебе известно, королева пожелала взять с собой целую дюжину слуг. Это умаляет твою честь. Люди в Усеберге считают, что надо помешать ей взять с собой кого-нибудь кроме тебя.
В старых глазах рабыни загорается огонь
— Слушай, Отта, завтра утром на осенних жертвоприношениях я буду стоять за спиной у королевы. Жреца мы вышлем из капища. И тогда я помогу королеве преодолеть этот путь, который ей осталось пройти здесь. Ты понимаешь, о чем я говорю? Рядом будет всего несколько человек, на них можно положиться, и мы скажем, что королева успела сказать перед смертью: Отта! Похороните со мной в кургане только одну Отту! Но смотри, не кричи, когда я буду душить ее!
Отта радостно кивает.
Хеминг молчит о том, что и Отту убьют там же, в капище, чтобы свалить на нее вину за убийство королевы, и похоронят ее не в кургане, а просто бросят в болото.
И вот все собираются в капище. Жрец берет миску с кровью, подходит к Одину и склоняется перед ним. Потом он макает метелочку в миску с кровью и брызгает на всех присутствующих. И вот он выходит из капища, чтобы обрызгать кровью повозку и телохранителей.
Хеминг вытаскивает сыромятный ремешок и вспоминает, что забыл сделать петлю, которая легко затягивается. Шумно дыша, он возится с ремешком.
— Здесь должно быть тихо. Что ты так пыхтишь? – спрашивает королева.
— Т-ш-ш! – шикает Одни.
Хеминг мгновенно делает петлю. Он набрасывает петлю королеве на шею и затягивает ее. Она вскрикивает. Другой заговорщик убивает Отту. Но снаружи раздается вопль, которого никто не ждал. В капище вбегает жрец.
— Викинги, — кричит он. – Викинги вернулись!
Королева, скрючившись, стоит на коленях. Одни и Хеминг помогают ей подняться.
— Отта покушалась на королеву! – кричит Хеминг. – Она хотела одна последовать за королевой в курган.
Но королева жива. У ее ног лежит Отта. Она мертва.
Один из телохранителей кричит королеве:
— Твой сын вернулся домой!
Она не произносит ни слова. Судьбе было угодно, чтобы королева Усеберга не умерла. Хеминг помогает ей встать на ноги. Он повторяет:
— Это Отта. Она хотела убить тебя, она боялась, что ты прикажешь не класть ее в курган вместе с тобой.
Королева злобно шепчет:
— А ты откуда знаешь, что было у нее на уме?
И хитро смеется – неистребимая старая бестия, высохшая, желчная, но голова ее держится на плечах так же крепко, как обычно.
В первый вечер после возвращения викингов Хеминг с сыном королевы Хальвданом сидят перед очагом. Хеминг смотрит Хальвдану в глаза.
— Я не имею права говорить тебе об этом.
— Скажи! Я буду нем, как камень.
— Она требует с собой дюжину человек.
Хальвдан стучит кулаком по очагу и громко бранится.
— Никогда! – кричит он, приподнявшись, и снова плюхается на лавку. – Никогда! Я привез из Ирландии слишком мало рабов.
Хеминг говорит, что при всех королева потребовала дюжину жизней, но ему наедине сказала, что возьмет с собой двадцать. Если она объявит во всеуслышанье свою волю, позволит ли тебе твоя честь пойти против ее последнего желания?
Хальвдан, сидящий перед огнем, кажется совсем маленьким – толстый мальчик, привыкший прибегать по первому зову матери, даже если она зовет его, чтобы выпороть. Из угла рта у него течет слюна.
— Скажи ей, что в нынешнем году не имеешь возможности дать ей в провожатые столько человек. Поэтому нынче ты дашь ей только одного человека. Зато каждый год в день ее смерти в течение двенадцати лет ты будешь приносить в жертву мужчину или женщину, и класть к ней в курган. Такой чести еще никогда никто не удостаивался. Подумай, двенадцать лет люди будут чтить ее память. Двенадцать лет жители Усеберга будут трепетать от страха или от надежды – кто от чего – попасть в число этих избранных.
Королева призвала к себе Хеминга. Хеминг сидит перед королевой. Меховое одеяло соскользнуло с нее. Лишь полотняная рубашка прикрывает худое тело. От ног до самой шеи она кажется мертвой, но голова живет. В глазах горит жизнь. И светится восторженная радость, которая может продлить ее существование еще на несколько дней. Она улыбается, ее глаза даже красивы.
— Я думаю, Хеминг, — говорит она, — властвует тот, кто причиняет страдания, а мне нужна власть. Но и слава тоже будет сопутствовать мне в памяти многих поколений. Чем больше страданий принесешь людям, тем дольше тебя помнят. А уж как тебя будут вспоминать, с ненавистью или с любовью, — это неважно.
Он теряет самообладание и старается ее душить. Она успевает откинуться в сторону, руки его скользят мимо ее шеи. Но она не зовет телохранителей. Никто не спешит к ней на помощь.
— Не делай этого! – со стоном произносит она. – Как ты думаешь, кого убьют, если ты прикончишь меня? Тебя – непременно. Но и еще одного человека. Я уже отдала приказание. Если со мной что-нибудь случится, ее отвезут в шхеру и оставят там ждать прилива… Ха-ха! Ты думал, я только вчера родилась? Если ты сейчас задушишь меня, то ты сам убьешь ее в мою честь, и это прославит меня, как я того хочу.
— Во многом я не могу помешать тебе, — медленно говорит он. – Не могу помешать тебе получить ее жизнь. Но если я взамен предложу тебе свою? Почему тебе не оставить Одни ее жизнь и не взять мою? Разве тебе этого мало? Подумай, ведь я сын того человека, которого ты любила когда-то в молодости. Его единственного, сказала ты однажды. Почему бы тебе ни взять в курган его сына?
В его голосе и в глазах – мольба.
Она только качает головой.
— Тогда убей нас обоих!
— Ты не понимаешь, — говорит она. – Как же я тогда заставлю тебя страдать?
— А кто помешает мне умереть раньше тебя? Никто не в силах заставить меня убить ее, потому что никто не может помешать мне умереть раньше тебя. И тогда… если вы и убьете Одни, она умрет с радостью, потому что меня уже не будет в живых.
Королева улыбается и качает головой.
— Ты еще ребенок. Я распорядилась так: если ты убьешь себя, в жертву принесут еще троих мужчин и троих женщин. Как ты думаешь, из-за кого погибнут эти шестеро? Из-за тебя, Хеминг! А Одни умрет в любом случае. — Королева беззвучно рассмеялась. – Ты видел, как хоронят в курганах? Сначала в курган кладут покойника. Потом женщину, которую приносят в жертву, раздевают донага. Помощник смерти дает ей особый напиток. Потом являются воины и по очереди обладают той женщиной, которую ждет нож. Все это произойдет на твоих глазах. А потом ты сам убьешь Одни, которая будет этой женщиной. Ну как, хочется теперь увидеть меня мертвой? Ведь ты так стремился лишить меня жизни.
Они пристально смотрят друг на друга. И он отводит взгляд.
Хеминг рассказал все Одни. Одни сказала:
— Раз уж мне суждено умереть, я рада, что меня убьешь ты. И ты должен жить, иначе они убьют еще трех мужчин и трех женщин. Еще до того, как я стала твоей, я по ночам часто мечтала, будто ты великий конунг. У тебя есть жена, королева, но ты ненавидишь ее. И вот ты умираешь. Меня приносят в жертву и кладут с тобой в курган. Я была так счастлива, когда мечтала об этом!
Тут Одни начинает плакать:
— Мне так хотелось от тебя ребенка. Когда и ты тоже придешь в царство мертвых, там у нас с тобой будет ребенок.
Этого не выдерживает даже он. Его плечи сотрясаются от рыданий, и теперь ей приходится утешать его.
— Я хочу попросить тебя об одной вещи. В эти дни, что мне осталось жить, мне хотелось бы, чтобы рядом со мной был еще один человек, кроме тебя. Та девочка, что в Усеберг пришла с бродягой. Он хотел продать ее. Девочка лет пяти – бледненькая, тоненькие серые пальцы, запавшие глаза, ветхая одежонка, на ногах следы от розги. Ее никто не покупает. Давай, купим ее. Пусть она будет как бы нашей дочкой.
Он прижал ее к себе и обещал купить ребенка. И купил. Одни кормит девочку, моет ее и укладывает спать. Девочка засыпает. А у Хеминга рождается новый план:
— Мы убежим с тобой.
— А девочку мы возьмем с собой?
— Нет, с ребенком бежать нельзя.
— Тогда я не хочу.
Она исполнена силы, против которой у него нет средств. И вдруг он понимает: бегство – это только мечта, последняя мечта. Он наклоняется и целует Одни. Она тверже, чем он. Все кончено. Он убедился, что ему не справиться с королевой.
На рассвете королева умирает.
Королева покоится на носилках. Корабль скользит на катках в курган. Это тот самый корабль, который давным-давно после брачной ночи королева получила в подарок от человека, который взял ее силой и дорого поплатился за это. Корабль проплывает мимо королевы. Кажется, будто он медлит в страхе: что там внутри, жизнь или смерть? Корабль скользит внутрь кургана. Медленно и долго – курган огромен, он целиком поглощает корабль.
Множество людей, собравшихся смотреть, как королеву будут класть в курган, толпятся на ближайших полях. Все лица обращены к носилкам, которые сейчас внесут в курган. Вокруг стоит мертвая тишина.
Вперед выходят воины, которые будут обладать Одни перед тем, как Хеминг зарежет ее. Их тела по пояс обнажены, волосы красиво подстрижены. Арлетта приносил сосуды и поит мужчин. Состав этого напитка известен лишь избранным. Наблюдающие за воинами видят, как напиток распаляет пьющих. В воинах как бы нарастает какой-то внутренний гул, заставляющий их покачиваться из стороны в сторону, у некоторых отвисает нижняя губа, изо рта высовывается кончик языка. Глаза заволакивает пелена и сквозь нее проблескивает угрожающий темный жар.
Арлетта подходит с напитком и к Одни. Красивая, молодая, вся в белом, Одни ждет своего часа – скорбная женщина накануне рокового свершения. Одни осторожно делает первый глоток, она пьет, и лицо ее как бы постепенно отекает, теряя свою красоту. Теперь у нее тупой и сытый вид.
Остается последнее. По древнему обычаю Одни должна выходить к людям обнаженной, но одежды ее не разрезаны. Хеминг медленно снимает с нее одну одежду за другой – как часто он делал это, обуреваемый радостью. Одни прижимается лицом к груди Хеминга и замирает.
Толпа тоже замерла, не слышно даже дыхания, умолк ветер, и море сегодня словно потеряло голос. Одни целиком во власти хмеля, она начинает петь, пляшет вокруг Хеминга. Он тоже пляшет с нею, но ноги с трудом держат его. Он наклоняется к ее губам и целует их. Губы у Одни теплые, как всегда. Мгновение Хеминг стоит не шевелясь.
Но он знает свой долг и исполняет его.
Она повисает в его объятиях, порыв ветра подхватывает ее длинные светлые волосы. Хеминг осторожно опускает ее на землю. Одни не принадлежит теперь никому.
Свершается обряд погребения королевы и Одни в кургане.
Хеминг слышит голос нежный и звонкий. Лицо его светлеет. Шуршит хвоя. Это идет маленькое существо, ребенок, девочка, которую они с Одни купили и из-за которой Одни отказалась бежать из Усеберга».
На этом заканчивается рассказ.
Заканчивается рассказ о том, как в маленьком северном селении страсти разгорелись с ничуть не меньшей силой, нежели во дворцах Мадридского двора. Что там тайны этого двора по сравнению с коварством одной старухи с Севера, которая хотела любви, но судьба ей отказала в ней, и тогда, в королеве, еще молодой женщине, зародилась беспросветная жажда жестокости-мщения ко всему миру. Эта жестокость породила целый шквал иных жестокостей, и у жителей северного селения осталась последняя смутная надежда лишь на новую религию – религию милосердного бога Христа, о которой они что-то где-то слыхали.
Однако…