Уэда Акинари, появившийся на свет в 1734 году и покинувший его в 1809 году застал эпоху торжества неоконфуцианства, когда утвердилось мнение, что, мол, если ты будешь верен своим обязанностям перед государством и семьей, то твоя жизнь потечет по ровному спокойному руслу, и ничто не посмеет нарушить умиротворенности твоей судьбы.
«Как бы не так!» – прозвучало в произведениях Уэда Акинари.
Вложить в прокрустово ложе жизнь невозможно. И он написал рассказ о чрезвычайно благочестивой семье дровосеков, в которой каждый ее член трепетно заботился о всех остальных. Заботился, заботился, и вдруг сын напал на мать и порубал ее топором на мелкие кусочки, а дочь, злорадно усмехаясь, порезала их кухонным ножом на кухонном столе, где готовилась еда для всей дружной семьи, на еще более мелкие кусочки.
«Видимо, накипело, — сказал бы психотерапевт, — слишком долго сдерживали негативные эмоции, пытаясь придерживаться общепринятых норм – вот и взорвались». Суд же признал этих людей опасными преступниками, но не виновными, поскольку посчитал, что они действовали в состоянии одержимости злым духом.
Об одержимости злыми духами рассказывается в жутковатой новелле «Голубой колпак».
«Давным-давно жил высоких добродетелей монах по имени Кайан. Был он от малых ногтей чудесным образом просветлен в святом учении и всю свою жизнь странствовал по свету. Однажды в сумерках монах подошел к большому богатому на вид дому, чтобы попроситься на ночлег, как вдруг его увидели крестьяне, возвращавшиеся с полей, и в страшном испуге закричали: Дьявол спустился с горы! На помощь! На помощь!» Заволновались, женщины и дети застонали и заплакали, и принялись прятаться кто куда.
Хозяин, выскочивший из дому с коромыслом в руках, увидел перед собой пожилого монаха лет пятидесяти, в черной истрепанной рясе и голубом колпаке, с котомкой за плечами. Монах поманил хозяина посохом и сказал: «Господин, что здесь происходит? Я всего лишь странствующий монах и хотел попросить ночлега под вашим кровом. Верно, вы ожидали какого-нибудь злодея, но мне ли, изможденному монаху, заниматься разбоем? Не бойтесь меня!». Хозяин отбросил коромысло, хлопнул в ладоши и засмеялся: «Ну что за глупый народ? Напугали моего гостя-монаха! Но я заглажу их вину, пригласив вас переночевать». Он почтительно повел Кайана в дом, достойно принял его и предложил обильный ужин.
И вот что рассказал хозяин за ужином: «Неспроста мои крестьяне сочли вас за дьявола и так перепугались. У нас здесь случилась страшная история, похожая на сказку о приведениях. Может быть, она покажется вам ложью, но вы все же расскажите ее и другим людям. Так вот: на горе, что за нашей древней, есть храм. В старину это был родовой храм Каяма, и настоятелями его неизменно были монахи высоких добродетелей. Вот и нынешний настоятель был таким, слыл большим знатоком в науках и святом учении. При нем жители нашей провинции утвердились в вере и усердно посещали этот храм, принося благовонные свечи. Поистине был настоятель безупречен, но с прошлой весны все переменилось. Его пригласили за море на церемонию посвящения монахов в высшие тайны веры. Вернувшись оттуда, он привез с собой прислужника, мальчика лет двенадцати, и сделал его своим постельничим.
Этот мальчик был прекрасной наружности. Монах его полюбил и, забыв о своем многолетнем подвижничестве, стал пренебрегать служением вере. В апреле прошлого года мальчик захворал и слег. День ото дня здоровье его слабело. Настоятель был в отчаянии; он вызвал даже лекарей правителя провинции, но все было напрасно, — мальчик умирал. Настоятель лишился зеницы ока, у него будто вырвали сердце, не было слез, чтобы плакать, не было голоса, чтобы кричать. Горе его оказалось слишком велико. Он не позволял предавать тело ни огню, ни земле и все сидел у трупа мальчика, прижавшись щекой к его щеке, держась руками за его руки. Шли дни, и вот разум его помутился: он стал ласкать мертвеца, словно живого, а когда тело начало разлагаться, в исступлении впился в него зубами и сожрал целиком, оставив лишь обглоданные кости.
Монахи решили, что настоятель обратился в дьявола, и в ужасе бежали из храма. С тех пор этот настоятель то и дело спускается по ночам в деревню и либо пугает жителей до полусмерти, либо разрывает могилы и пожирает свежие трупы. Воистину, давно я слыхал о дьяволах в сказках, а теперь пришлось вот увидеть дьявола во плоти. И мы ничего не можем с ним поделать. Только каждый вечер после захода солнца запираемся в домах и никуда не выходим. Теперь об этом известно во всей провинции, и никто не заглядывает к нам в деревню. Вот почему так случилось, что вы вызвали такое смятение».
Выслушав хозяина, Кайан сказал: «Странные дела случаются на свете. Вот рождается человек и кончает дни свои, не познав благости святого учения, погрязнув в тупости и упрямстве. Он уходит из этого мира, отягощенный грехами любострастия и алчности, и либо вновь обретает свой прижизненный облик и предается разнузданной злобе, либо становится кровожадным демоном и преследует людей. Тому примеров ни счесть с древних времен. Но были и случаи, когда человек обращался в дьявола еще при жизни.
В старину некий монах заночевал в доме, о котором ходили дурные слухи. Ночью подул ветер, разразился сильный дождь. Монаху не дали светильника, и он лежал без сна в темноте. На душе у него было тяжело. В полночь он вдруг услышал блеяние, а немного спустя обнаружил, что кто-то его настойчиво обнюхивает. Заподозрив неладное, монах нащупал посох и изо всех сил ударил. Послышался громкий крик, и кто-то упал. На крик прибежала старуха-хозяйка со светильником. И тут монах увидел перед собой распростертую на полу молодую женщину. Старуха с плачем стала умолять спасти эту женщину. Но монах убежал из дома без оглядки.
Прошло время, и ему снова пришлось проходить мимо этой деревни. В поле он увидел большую толпу людей, которые что-то разглядывали. Монах подошел и спросил: «Что здесь случилось?» И ему ответили: «Поймали женщину-оборотня, зарываем ее в землю». Однако все это случалось с женщинами, потому как все женщины злонравны от природы и потому превращаются в безобразных чудовищ. Но мне никогда еще не приходилось слышать, чтобы в дьявола заживо превращались мужчины. Правда, был у императора Яна вассал, который тайком похищал маленьких детей и лакомился их мясом, но это было с ним от дикой гнусности натуры и к тому, о чем вы мне изволили рассказать, отношения не имеет.
Видимо, много нагрешил этот монах в прежней жизни, раз он обратился в дьявола. И то обстоятельство, что раньше он неизменно шел по дороге добродетели, объясняется его усердием в служении Будде. И если бы не приблизил он к себе этого мальчика, то остался бы до конца праведным монахом. Но он предпочел стезю любострастия, горение в огне нечистых желаний и поэтому обратился в дьявола. Ведь сказано: «Даешь волю сердцу – станешь демоном, а смиришь сердце – приблизишься к Будде». В благодарность за вашу доброту, хозяин, я хотел бы попытаться вернуть этому дьяволу-монаху человеческий образ, вновь наставить его сердце на истинный путь».
И душа Кайана исполнилась жажды подвига.
Хозяин поклонился, касаясь лбом циновки, и сказал со слезами радости на глазах: «Если вы это сделаете, мой господин, вся наша провинция обретет райский покой и умиротворение». После этих слов он удалился.
Наступила ночь.
Храм на горе был безлюден, дорожка у ворот заросла густым бурьяном, полы внутри покрылись мхом. Статуи будд были оплетены паутиной, на алее высились кучи птичьего помета. Покои настоятеля и кельи монахов пребывали в страшном запустении. Когда солнце стало клониться к закату, Кайан вошел в храм и, стукнув посохом, крикнул: «Странствующий монах просит приюта всего на одну ночь». Никто ему не отозвался. Он крикнул еще раз, но ответа по-прежнему не последовало.
Наконец из спальни, еле волоча ноги, вышел почти совсем высохший монах и проговорил сиплым голосом: «Как вы попали сюда? По некоторым причинам сей храм заброшен, люди в нем не живут, все пришло в запустенье. Здесь не найдешь ни зерна, чтобы приготовить трапезу, ни постели, чтобы отдохнуть с дороги. Ступайте отсюда в деревню». Кайан сказал: «Когда я шел внизу через деревню, чудные виды этой горы и ее потоков увлекли меня, и я незаметно для себя самого оказался здесь. А сейчас уже заходит солнце, возвращаться в деревню далеко. Разрешите мне переночевать у вас».
Монах-хозяин ответил на это: «Скверные дела случаются с людьми в таких вот заброшенных местах. Ну, как хотите. Я вас остаться не уговаривал, выгонять тоже не буду». Он замолчал и больше не сказал ни слова. Зашло солнце, надвигались вечерние сумерки. Светильника не было, в темноте слышался только плеск горного ручья.
Ночью взошла луна, жемчужный ее блеск озарил все углы в храме. А когда наступила глубокая ночь, монах-хозяин снова появился из спальни и принялся что-то нетерпеливо искать. Несколько раз он пробегал мимо Кайана, не замечая его, потом закричал громким голосом: «Да где же эта лысая образина? Ведь только что сидел здесь!» – и принялся искать снова. Он обегал весь храм, выскочил во двор и носился там, пока не свалился в совершеннейшем изнеможении.
Рассвело, утреннее солнце осветило землю, и монах очнулся, словно после тяжкого опьянения. Увидев, что Кайан сидит на прежнем месте, он растерянно на него уставился, затем прислонился к столбу, и так некоторое время сидел молча, тяжело вздыхая. Кайан, приблизившись к нему, спросил: «Что вас так печалит, настоятель? Если вы голодны, прошу вас, насытьтесь моим мясом». Монах-хозяин спросил: «Вы провели здесь всю ночь?» – «Всю ночь», — ответил Кайан. – И не разу глаз не сомкнул». Тогда монах-хозяин сказал: «Я – гнусный пожиратель человечины, но вкус мяса служителей Будды мне еще неведом. А вы, конечно, сам Будда. Но за что скотина-людоед удостоился лицезреть живого Будду? За что мне такая милость?» Он замолк и опустил голову.
Кайан ответил: «В деревне мне рассказали, как ты сначала отдался грязной похоти, а затем превратился в нечистого пожирателя трупов. Твое злодеяние беспримерно, и не знаешь, глядя на тебя, следует ли тебя жалеть или же ужасаться делам твоим. Ты лишил покоя всю округу. Дальше так продолжаться не может. Я хочу вновь обратить тебя к святому учению, вернуть тебе прежнее сердце. Будешь ли ты внимать мне?» Монах-хозяин ответил: «Воистину ты сам Будда. Научи меня, как забыть мне мои гнусные преступления». – «Если так, — сказал Кайан, — следуй за мной». Он усадил монаха на плоскую плиту у галереи храма, снял с себя и одел на его голову свой голубой колпак и прочел несколько стихотворных строк:
«Сиди здесь, не сходи с места и размышляй над смыслом этих стихов, — сказал Кайан. – Когда постигнешь их смысл, вновь обретешь прежнее сердце». И с этими словами он покинул гору. С той поры жители округи избавились от беды. Но никто не знал, жив ли еще страшный настоятель, а подняться в гору и посмотреть никто не решался.
Быстро пролетел год. Снова наступила зима. Кайан опять проходил по этим местам и узнал о том, что все здесь обрели желанный покой благодаря его святости. Кайан поразмыслив, сказал: «Если за свои прежние добродетели монах удостоился вечного покоя, я его ученик на стезе святости. А если он жив, я его наставник. Так или иначе, я должен проведать его». И он снова отправился на гору.
При виде пустынной заброшенной дорожки он с трудом поверил, что поднимался по ней в прошлом году. Бурьян здесь поднялся выше человеческого роста, с него дождем сыпалась роса. Двери храмовой молельни рассыпались, галерея отсырела от дождей и заросла мхами. Кайан отыскал место, где когда-то усадил настоятеля. Там он увидел человека, подобного тени, заросшего спутанными волосами так, что трудно было узнать в нем монаха. Травы обступили его со всех сторон, и из травы доносился тонкий, как комариный писк, голос. Прислушавшись, Кайан услышал:
Долго слушал Кайан, а затем поднял свой посох и крикнул: «Ну что, прозрел теперь?» И обрушил посох на голову настоятеля. В тот же миг настоятель исчез, словно тонкий лед под лучами солнца. Остались в траве только кости да голубой колпак. Видно, лишь теперь оставили его земные страсти. Вот какие светлые дела встречаются на земле».
Эта новелла входит в сборник фантастических новелл под названием «Луна в тумане». Занимательность сюжета, таинственность его перипетий, блестящий слог делают честь создателю – Уэде Акинари. Материалом для его написания послужили старинные японские буддийские легенды и сюжеты из китайской «литературы чудес». Во всех новеллах живут наравне с людьми и действуют всевозможные духи, оборотни, призраки. Да это и не удивительно, ведь в так называемом пантеоне японской нечисти насчитывается около двухсот различных сверхъестественных существ.
В следующей новелле рассказывается причудливая история, в которой ты, мой дорогой читатель, ни за что на свете не сможешь отделить сон от яви.
В средневековые времена видениям во сне отводилось колоссальнейшее место. Стремление и необходимость растолковать привидевшееся ночью было первостепенной заботой. Ведь во сне могли быть посланы свыше самые верные пророчества и указания к дальнейшим действиям наяву. «Сон мыслился не просто как некое инобытие, но как бытие особого, высшего порядка. То, чего никак нельзя было прозреть наяву, неожиданно открывалось человеку во сне как некая разгадка тайны. Именно во сне персонажи средневековой литературы удостаивались божественных откровений.
Примером тому служит следующий рассказ: несчастный обездоленный молодой человек молит богиню «явить ему какую-нибудь хотя бы самую малую милость». На исходе двадцать первой ночи богиня является ему во сне и вещает: «Выйдя из храма, бери все, что ни попадется под руки и не выбрасывай». Молодой человек поступает, как ему велено. Выйдя из храма, он подбирает вначале соломинку, потом мандарин, потом кусок ткани и так далее и удачно обменивает эти находки, пока не становится обладателем лошади, а затем и целого поля. Мораль такова: человек обрел счастье, потому что в точности исполнил явленную ему во сне божественную волю». (Т. Редько)
Но сон гораздо более интересен, как состояние человека, в котором он может пережить мистические моменты в рамках своего реального, подчас очень утомительно-однообразного существования. Это особая сфера жизни, это некое фантастическое бытие ли, небытие ли, это сон, который делает жизнь причудливо-упоительной или ужасающе-кошмарной. Это удивительнейший подарок Природы, полученный от ее щедрот человеком, для украшения его реальной жизни.
Но вернемся-ка непосредственно к самой новелле под названием «Перевоплощение во сне».
«В старину жил монах по имени Коги. Он славился как искусный художник, причем больше всего любил изображать не будд, не горы и реки, не цветы и птиц, а рыб. В дни, свободные от храмовой службы, он отправлялся на озеро, где рыбаки ловили рыбу. Коги одарял рыбаков мелкими монетами, выпускал пойманных рыб обратно в озеро и, наблюдая, как они резвятся в воде, зарисовывал их. С годами Коги достиг большого мастерства. Порой, работая над картиной, он засыпал от усталости, и ему снилось, что он погрузился в воду и плавает среди рыб. Проснувшись, художник тут же зарисовывал то, что видел во сне, и вешал рисунки на стену. Он даже называл себя Перевоплощенным в карпа».
Люди, восхищенные его искусством, наперебой выпрашивали у него эти картины. Коги без сожаления раздавал те картины, которые изображали горы и реки, цветы и птиц, но когда речь шла о картинах с изображениями карпов, он всегда отказывал, говоря в шутку: «Разве может монах отдать воспитанную им рыбу мирянам, которые убивают и едят живое?» Эта его шутка, как и его картины, стала известна всей Поднебесной.
Однажды художник заболел, и на седьмой день глаза его закрылись. Он перестал дышать. Собрались его ученики и друзья, огорченные его кончиной, но вскоре они обнаружили, что грудь покойника теплая и не остывает. «Может быть, он еще жив?» – подумали они, сели вокруг и начали ждать. Прошло три дня. На четвертый день Коги вдруг шевельнул руками и ногами, глубоко вздохнул и открыл глаза. Словно человек, очнувшийся ото сна, он сел на своем ложе и спросил: «Сколько дней миновало с той поры, как я впал в забытье?» Ученики и друзья в один голос обрадовано ответили: «Вы перестали дышать три дня тому назад, учитель! Мы все – и служители храма, и ваши добрые знакомые – собрались здесь и уже совещались, как устроить ваши похороны, но вдруг обнаружили, что ваша грудь еще хранит тепло. Тогда мы решили не класть вас в гроб и поглядеть, что будет дальше. И что же – вы ожили! Как хорошо, что мы вас не похоронили».
Коги кивнул и произнес: «Пусть кто-нибудь отправится в дом нашего прихожанина господина Тайра-но Сукэ и скажет ему вот что: Монах чудесным образом ожил. Сейчас вы изволите пить сакэ и есть на закуску свежую рыбу. Но соблаговолите прервать на время ваш пир и пожалуйте к нам в храм. Монах хочет поведать вам нечто очень интересное. И пусть посланный поглядит, что делается в доме этого господина. И он увидит, что господин Тайра-но Сукэ действительно пирует». Посланный, недоумевая, отправился в дом Тайра-но Сукэ, передал слова Коги и убедился в том, что в доме, как и говорил учитель, идет пир. Выслушав посланника, господин Тайра-но Сукэ поспешил в храм.
Коги поднялся ему навстречу и поблагодарил его за внимание, а Сукэ поздравил монаха с возвращением к жизни. Затем Коги сказал: «Позвольте задать вам вопрос, господин. Заказывали вы рыбу рыбаку Бунси?» Удивленный Сукэ ответил утвердительно и спросил откуда он это знает. «Этот рыбак, — сказал Коги, — явился к вам с корзиной, в которой лежала большая рыбина. Когда рыбак вам показал рыбу, вы обрадовались, угостили его персиком из высокой вазы и трижды поднесли ему сакэ. А ваш повар с гордым видом вытащил рыбу из корзины и тут же отправился ее готовить. Все было так, как я сейчас рассказал, не правда ли?» Сукэ пришел в замешательство и попросил Коги объяснить, каким образом он все это узнал. И Коги рассказал следующее:
«Я ведь не знал, что я уже умер. Боль мучила меня нестерпимо, и я весь горел и, чтобы хоть немного освежиться, взял посох и выбрался за ворота. Мне сразу стало легче, я почувствовал себя, как птица, которую выпустили из клетки в синее небо. Шел я то лесом, то полем, пока не очутился на берегу озера. При виде бирюзовых вод мне захотелось испытать наслаждение, которое я раньше ощущал лишь в своих снах, когда превращался в рыбу. Я сбросил одежды, нырнул и поплыл совершенно свободно, а между тем я никогда не умел плавать. Конечно, это был всего только вздорный сон. И все же, как бы хорошо ни плавал человек, ему далеко до рыбы. Я почувствовал зависть к рыбам за их недоступные мне радости. Вдруг возле меня появилась огромная рыба и сказала: Монах, выполнить твое желание нетрудно. Подожди здесь».
Она ушла в глубину и вскоре вернулась в сопровождении множества рыб. На ее спине восседал человек в короне и богатом одеянии. Обратившись ко мне, этот человек сказал: «Повеление морского бога. Старый монах совершал многие добрые дела, спасая моих подданных. Сейчас он желает испытать радости жизни под водой. Дарую ему одеяние золотистого карпа и предлагаю свое гостеприимство. Но пусть он будет осторожен, пусть не соблазнится ароматом корма и не попадет на крючок». Сказав это, человек в короне исчез.
Я оглядел себя и в изумлении увидел, что превратился в карпа. Чешуя на мне отливала золотом. Сам не знаю, как я задвигал плавниками, ударил хвостом и весело поплыл куда глаза глядят. Волны, поднятые ветром, прибили меня к берегу. Но здесь, у самой воды, ходили люди, я испугался и нырнул в глубину. Вдруг увидел огни на рыбачьих лодках, и меня против воли потянуло к ним. Ночь была ясная, чистый месяц сиял над серебряными вершинами гор. Прелестны были острова, и алая изгородь храма, отраженная в воде. Я был заворожен этой красотой, когда надо мной прошел корабль, гонимый попутным ветром, и я метнулся в сторону. Все меня пугало в воде: и шест в опытных руках кормчего на лодке, и шаги стражи на мосту.
Вскоре я проголодался, заметался по озеру в поисках пищи. И тут увидел крючок с наживкой, заброшенный рыбаком Бунси. Наживка пахла необыкновенно вкусно. Но во-время вспомнился завет морского бога. Не к лицу мне, ученику Будды, набрасываться на рыбный корм только потому, что я немного голоден! И я отплыл прочь. Прошло некоторое время, голод все усиливался, и больше терпеть я не мог. Да неужели я настолько глуп, что попадусь на крючок, если схвачу наживку? Я решил, что стесняться нечего, тем более что Бунси – мой старый знакомый, и схватил корм. Бунси немедленно потащил лесу и вытащил меня. «Да что же ты делаешь?» – завопил я. Однако Бунси сделал вид, что ничего не слышит. Он пропустил мне под жабры веревку, впихнул меня в корзину, причалил к берегу и поспешно направился к вам.
Вы с вашим почтенным братом развлекались в южной комнате. Садовник сидел возле вас и жевал фрукты. Увидев огромную рыбу, которую принес Бунси, вы все очень обрадовались. Тогда я изо всех сил закричал: «Вы что, не узнаете Коги? Отпустите меня! Дайте мне вернуться в храм!» Однако вы тоже делали вид, что ничего не слышите, и только обрадовано хлопали в ладоши. Повар выхватил меня из корзины, бросил на кухонную доску и, сильно сдавив мне пальцами глаза, занес надо мной отточенный нож. В смертельной тоске я забился и начал кричать: «Разве можно убивать ученика Будды? Спасите! Спасите!» Тут нож вонзился в меня и я проснулся».
Слушавшие были удивлены чрезвычайно. «А ведь и верно, — сказал Сукэ. – Я видел, как рыба разевает рот, но не слышал ни слова. Подумать только, что я своими глазами видел такие удивительные вещи!» Он тут же отправил домой слугу с приказом выбросить в озеро остатки рыбного кушанья.
Вскоре Коги выздоровел и прожил еще много лет, и умер, когда окончился срок, определенный для него небом. Перед кончиной он опустил в озеро свои картины, изображавшие карпов. Нарисованные карпы отделились от бумаги и, весело играя, исчезли в глубине. Вот почему картины Коги не сохранились до нашего времени».
В следующей, удивительно нежной и трепетной истории рассказывается о самурайской чести.
«Не сажай в саду своем зеленую весеннюю иву. Не бери в друзья легкомысленного человека. Ива легко зеленеет, но разве выдержит она осенние ветры? Легкомысленный человек легко вступает в дружбу, но так же быстро о ней забывает. И если иву вновь красит зеленью каждая весна, то легкомысленный человек никогда не вернется к тебе.
Жил на почтовой станции ученый муж по имени Самон Хасэбэ. Он отличался бескорыстием и бедностью и, кроме книг, которые были его друзьями, не желал иметь никого. Была у него престарелая мудрая мать, проводила она дни за прялкой и тем кормила себя и Самона. Сестра его была замужем за господином Саё из той же деревни. Этот Саё был весьма богат, но, почитая добродетели семьи Хасэбэ, породнился с нею. При каждом удобном случае он присылал этой семье дары, хотя Самон неизменно возвращал их, говоря: «Разве я смею доставлять людям хлопоты из-за своей бедности?»
Однажды Самон посетил соседа. Они разговорились о делах минувших и о делах нынешнего времени, и вот, в разгар беседы, Самон услышал за стеной жалобный стон человека, терзаемого болью. Он спросил хозяина, кто это, и хозяин ответил: «Этот человек отстал от своих спутников и попросился ко мне на ночлег. Похоже, что это – самурай. По виду он человек благородный, поэтому я позволил ему остаться переночевать в моем доме. Но ночью у него поднялся сильный жар. Он не может сам ни встать, ни лечь. Первые дни мне было очень жаль его, но теперь я уже раскаиваюсь в своем необдуманном поступке, ибо не знаю, кто он и откуда. Не знаю, как мне с ним быть».
Самон выслушал и сказал: «Поистине печальный случай. Ваше беспокойство вполне понятно. Но как, должно быть, горестно одинокому человеку вот так захворать в пути, каково у него сейчас на душе! Разрешите мне осмотреть его». Хозяин остановил Самона: «Я слыхал, — сказал он, — что такие болезни прилипчивы. Я даже своим домашним настрого запретил входить к нему. Как бы чего не случилось, если вы зайдете туда».
Самон сказал, улыбаясь: «Смерть и жизнь – судьба. Разве может болезнь переходить от одного к другому? Это глупый предрассудок, и не мне верить таким вещам».
Он толкнул дверь, вошел и взглянул на незнакомца. Как и говорил хозяин, незнакомец был не простым человеком и, видимо, болел очень тяжко. Исхудавший, с желтым лицом, он корчился в муках на старой постели. Грустно взглянув на Самона, больной произнес: «Дайте, пожалуйста, воды». Самон наклонился к нему и сказал: «Не печалься, друг мой. Мы обязательно выходим тебя». Вместе с хозяином он отобрал необходимые снадобья, сам составил рецепт, сам приготовил лекарство и дал больному. Затем он накормил страдальца кашицей. Он ухаживал за незнакомцем как за единоутробным братом. Поистине такой пример достоин подражания.
От теплых и участливых слов Самона у самурая на глазах выступили слезы, и он сказал: «Какое благодеяние оказываете вы скитальцу! Даже если я не выживу, я не забуду вашей доброты». Самон пожурил его: «И слушать не желаю об этом. Разве можно так падать духом? У заразной болезни есть свои сроки. Когда эти сроки пройдут, жизнь твоя будет в безопасности. Я буду каждый день приходить сюда и ухаживать за тобой».
Выполняя обещание, Самон день за днем усердно ухаживал за больным. Мало-помалу болезнь пошла на убыль, и больной воспрянул духом. Он должным образом поблагодарил хозяина, а затем, заинтересованный и восхищенный необычайными достоинствами Самона, осведомился о его занятиях.
После рассказа Самона он сам рассказал Самону о себе: «Зовут меня Соэмон Акана. Учился я военному искусству. Потом далеко уехал, будучи назначенным тайным послом. А через какое-то время на замок напал прежний владелец и захватил его. Мой господин погиб в бою. Мое сопротивление было бесполезно, мне нечего больше было делать, поэтому я тайно ото всех покинул замок. И вот по пути домой заболел и невольно доставил вам, учитель, столько хлопот, которых я, право, не достоин. Весь остаток своей жизни я посвящу тому, чтобы отблагодарить вас». — «Не могу принять твоей горячей благодарности, ибо по самой своей сущности человек не может пройти мимо погибающего». Убежденный этими искренними словами, Акана остался еще на несколько дней, после чего сделался почти таким же здоровым, как и прежде.
Все эти дни Самон с рассвета до заката проводил в беседах с Акана. Когда разговор у них зашел о мудрецах древности, оказалось, что Акана отменно их знает. Особенно велики были его познания и опытность в военной науке. Самон нашел в нем приятного собеседника. Взгляды у них были одинаковые, и они оба радовались этому. В конце концов, эти двое подружились настолько, что объявили себя названными братьями. Акана сказал Самону: «Мои родители меня покинули в этом мире уже давно. Теперь, милый брат мой, твоя прелестная матушка будет и моей матерью, и я прошу чести лицезреть ее. Может быть, она снизойдет к моей простодушной просьбе и согласится считать меня своим сыном?» Радость Самона не имела границ. «Матушка постоянно скорбит о моем одиночестве, — сказал он. – Когда она увидит тебя, годы жизни ее продлятся». С этими словами он повел Акана к себе домой.
Мать Самона встретила Акана приветливо и сказала: «Мой сын ни на что не пригоден. Он изучает то, что никому сейчас не нужно и никогда не выйдет в люди. Смотри же, не покидай его и будь ему наставником, как это подобает старшему брату». Акана почтительно выслушал ее и ответил: «Честный человек превыше всего чтит справедливость. Почести, слава, богатство для него ничего не значат. Сейчас я обласкан вами, мой младший брат оказывает мне уважение. Чего мне еще желать?» И Акана провел в доме Самона еще много дней в радости и веселии.
Цветы на холме, что распустились, казалось, только вчера, уже осыпались, и в волнах прохладного ветра наступило лето. Акана, обращаясь к матери и брату, сказал: «Все-таки мне нужно побывать дома, а затем я вернусь, и тогда, если даже мне придется жить на соевой похлебке, я буду выполнять свой сыновний долг и воздавать вам за ваши благодеяния. Прошу вас, отпустите меня». Самон сказал: «А когда же ты вернешься, брат мой?» – «Время быстротечно, — ответил Акана. – Что бы со мной ни случилось, осенью я уже буду здесь». Самон сказал: «А в какой же день осени ждать тебя? Прошу, назначь срок», — «Пусть днем моего возвращения будет Осенний Праздник девятого сентября», — ответил Акана.
«Брат мой, — сказал Самон. – Обязательно вернись в этот день. Я буду ждать тебя за столом, убранным ветками хризантемы и скромным сакэ. Они сердечно простились, и Акана отправился в путь, в страну, скрытую за многими слоями белых облаков.
Быстро катились жемчужины дней, ветви деревьев согнулись под тяжестью плодов, у дорог распустились ромашки, и вот наступил сентябрь. Девятого утром Самон встал пораньше, прибрал свою скромную хижину, поставил в вазу несколько веточек хризантем, желтых и белых, и стал готовиться к пиру. Престарелая мать сказала: «Слышала я, что страна Акана лежит за крутыми горами, и от нас до нее сто ри пути. Разве можно сказать наверное, что он сегодня придет? Успеешь все приготовить, когда увидишь его». Самон ответил: «Акана – самурай, верный своему слову, и обещания он не нарушит. Стыдно мне будет готовиться к встрече тогда, когда он будет уже здесь». Так сказав, он все до последней монеты истратил, купил лучшее сакэ и сварил на закуску свежую рыбу.
День был ясный и безоблачный, по дороге мимо дома Самона шли путники, беседуя между собой. Но вот прошло уже много людей, миновал полдень, а Акана все не появлялся. Солнце уже склонилось к закату, путники заторопились, спеша на ночлег, Самон же все стоял и глядел на дорогу.
Мать позвала Самона и сказала: «Сердце человека – не осеннее небо, но ведь и хризантемы прекрасны не только в свой праздник. Не надо огорчаться, если твой названный брат вернется не сегодня, а когда начнутся дожди. Лишь бы он вернулся. Пойдем в дом и ляжем спать. Подождем до завтра». Самон успокоил мать, уложил ее в постель, а сам подумал: «Может быть, он все-таки еще придет», — и опять вышел на дорогу.
Холодный диск луны глядел ему в лицо, Млечный путь еле мерцал в небе, в тоскливой тишине далеко-далеко разносился лай собак, и волны разбивались о берег, казалось, у самых ног. Но вот тени гор поглотили лунное сияние. Стало темно, и Самон сказал себе: «Больше ждать нечего». Он уже хотел вернуться в дом и запереть двери, как вдруг в смутных ночных тенях увидел фигуру человека, влекомую порывами ветра. Пораженный, он остановился, вгляделся, и что же? Это был Акана. Самон возликовал. «Твой младший брат ждет тебя с утра, — сказал он. – Как хорошо, что ты сдержал свое обещание! Входи же, входи скорее!».
Акана только молча кивнул в ответ.
Самон прошел вперед, усадил Акана на почетное место и сказал: «Брат мой, ты пришел поздно, и матушка, утомившись ожиданием, легла спать. Она думала, что увидит тебя только завтра. Я пойду и разбужу ее». Но Акана, покачав головой, остановил его. И опять он не произнес ни слова. Тогда Самон сказал: «Ты прошел долгий путь и очень утомился. Давай выпьем по случаю встречи и поскорее ляжем отдыхать». Он подогрел сакэ и предложил Акана закуски, но Акана ни к чему не притронулся и закрыл лицо рукавом. Казалось, запах пищи был ему противен. «Прошу тебя, не брезгуй, — сказал Самон. – Все это приготовлено мною и, наверное, очень невкусно, но я готовил от чистого сердца».
Некоторое время Акана молчал, тяжело вздыхая, затем произнес: «Разве посмел бы я отвергнуть сердечное гостеприимство моего мудрого брата? Но я не в силах обманывать тебя и потому открою тебе всю правду. Только ты не должен пугаться. Я не принадлежу больше к миру солнца, я – призрак и принял свой прежний образ лишь на время». Изумленный Самон сказал: «Брат мой, какие странные вещи говоришь ты! Ведь не во сне же мы беседуем».
Вот что рассказал ему Акана: «Расставшись с тобой, отправился я на родину. Там меня схватили и не выпускали на волю. До сего дня просидел я взаперти, и только одна мысль неотступно преследовала меня: что подумает обо мне мой благородный брат, если я нарушу обещание? Бежать из замка было невозможно. И вот сегодня я вспомнил, что говорили в старину: Человеку не покрыть в день и тысячу ри, а душа легко проходит в день тысячу ри. Я вонзил в себя меч, черный ветер ночи подхватил меня и принес к тебе. Я выполнил свое обещание. Оцени же мой поступок». Акана замолчал, и из глаз его полились слезы. «А теперь прощай навсегда, — сказал он. – Прошу только, хорошо служи нашей матушке». Он поднялся и исчез, словно угаснул.
Самон вскочил, хотел удержать его, но черный ветер дунул ему в глаза и скрыл все. Самон споткнулся, упал ничком и горестно застонал. Проснулась престарелая мать, испуганно поднялась с постели и пошла искать Самона. Он лежал, распростершись в гостиной среди бутылей с сакэ и блюд с закусками. Она поспешно подняла его и спросила, что с ним, но он только плакал навзрыд и ничего не отвечал.
Мать принялась его попрекать: «Если ты так злишься на своего названного брата, то с каким лицом ты встретишь его завтра, когда он появится? До чего же ты глуп, словно малое дитя!» Самон, наконец, ответил сквозь слезы: «Он уже был здесь, мой старший брат. Он выполнил обещание. Но он отказался от всего, чем я его угощал, потому что он больше не человек, а житель тьмы. Он заколол себя мечом, чтобы выполнить обещание и пройти в один день сотни ри. Я нарушил ваш покой, матушка, простите меня!»
Мать сказала: «Недаром говорится, что в темнице снится прощение, а жаждущий во сне пьет воду. Верно-то так и с тобой. Опомнись!» Но Самон покачал головой. «Нет, матушка, — сказал он. – Это случилось наяву. Он был здесь, здесь, мой старший брат!» И Самон снова горестно заплакал. Мать больше не сомневалась, и они вдвоем всю ночь лили слезы.
На другой день Самон сказал, склонившись к матери: «С детства я посвятил себя книгам и кисти, но моя жизнь проходит без пользы между небом и землей. Я не прославил своего имени верности стране и не имел случая до конца выполнить свой сыновий долг. А между тем брат мой Акана отдал жизнь, чтобы сдержать свое слово. Я сегодня же отправлюсь на его родину поклониться хотя бы его праху. Прошу вас разрешить мне это и обещайте беречь себя в мое отсутствие».
«Дитя мое, — ответила престарелая мать. – Раз уж ты собрался покинуть меня, возвращайся скорее и успокой мое старое сердце. Не оставляй меня надолго, иначе сегодняшний день может стать для нас днем вечной разлуки».
Самон сказал: «Жизнь подобна пузырьку на воде – нам не дано знать, когда она оборвется, но я все-таки вернусь». Он вытер слезы и покинул дом. По дороге зашел к господину Саё и почтительно попросил его позаботиться о матери. Он шел на родину старшего брата, не думая о еде, когда был голоден, забывая об одежде, когда было холодно, а если засыпал ненадолго, то просыпался от собственных слез, и на десятый день дошел до места.
Встретившие его с изумлением спросили: «Не понимаем, как вы могли так быстро узнать о судьбе вашего названного брата! Может быть, кто-нибудь на крыльях принес вам эту весть?»
Самон ответил: «Самураю не пристало искать богатства и славы: он должен быть верным и справедливым. Таким был и мой названный брат, который убил себя и призраком прошел сотни ри в одну ночь, чтобы выполнить обещание. И я спешил воздать должное его верности».
Недаром сказано: не бери в друзья легкомысленного человека. Если уж быть друзьями, то такими, как Самон и Акана».
Чего только ни случается в новеллах Уэда Акинари. «Чего только не случается в нашем мире, изменчивом, точно морские волны», утверждает Ихара Сайкаку.
В наших кинотеатрах как-то показывали японский фильм под названием «Легенда о Нарайяме», в котором рассказывалось о жестоком языческом обычае уводить старых, дряхлых, ни на что уже негодных стариков высоко в горы, чтобы они там в одиночестве приняли свою смерть. И это был не акт жестокости, а насущнейшая необходимость. Молодые должны были выжить, а лишнего куска хлеба просто не существовало. Фильм потряс своей проникновенностью, но еще больше потряс зрителей тот факт, что событие, о котором было рассказано, произошло в Японии в Х1Х веке.
Х1Х век – отдаленные уголки Японии живут еще по первобытным обычаям. ХХ век в Японии – вершина мировой цивилизации.
Какой скачок!
«Японцы – загадка ХХ века, самый непостижимый, самый парадоксальный из народов. Вместе с их внешним окружением они столь живописны, театральны и артистичны, что временами кажутся нацией позеров; весь их мир – как бы сцена, на которой они играют. Легкомысленный, поверхностный, фантастический народ, думающий лишь о том, чтобы понравиться, произвести эффект. Здесь невозможны обобщения, ибо они столь различны и противоречивы, столь непохожи на другие азиатские народы, что всякие аналогии отпадают.
Это натуры самые чуткие, живые, и в то же время самые невозмутимые, тупые, примитивные; самые рассудочные, глубокие, совестливые и самые непрактичные, поверхностные, безразличные; самые сдержанные, молчаливые, чопорные и самые эксцентричные, болтливые, игривые. В то время, как история объявляет их агрессивными, жестокими, мстительными, опыт показывает их покладистыми, добрыми, мягкими. В те самые времена, когда складывалась изысканная утонченность чайного обряда, они проявляли ни с чем не сравнимую жестокость. Те самые люди, которые провели половину жизни в отрешенном созерцании, в сочинении стихов и в наслаждении искусством, посвятили другую половину разрубанию своих врагов на куски и любованию обрядов харакири», — рассуждает англичанка Элиза Скидмор.
«Сердцем Япония – в старом, умом – в новом. Быть может, ум и сердце японского народа идут рука об руку», — предполагает русский писатель Борис Пильняк.
Другой русский писатель Всеволод Овчинников в своей прекрасной книге «Ветка сакуры» рассказывает о современной японской молодежи: «Взрывы неистовства ежеминутно сотрясают зал. Никто бы и не подумал, что можно с таким неистребимым азартом визжать и топать ногами. Неужели это те самые японские девушки, которые слывут образцом грациозности и сдержанности, безукоризненного контроля над проявлением своих чувств?
Вот толпа совершенно обезумевших поклонниц кидается к сцене, расталкивая друг друга. Какая-то девица протиснулась вперед с гирляндой цветов, но никак не может дотянуться до певца на сцене. Тот великодушно делает шаг к самому краю рампы и слегка нагибается. Но в этот самый момент, когда поклоннице наконец удается набросить цветы ему на шею, в гирлянду вцепляются десятки рук. Заарканенный кумир теряет равновесие и падает прямо на толпу своих визжащих поклонниц, которые, словно стая хищных рыб, начинает буквально рвать его на части, чтобы заполучить хоть какой-нибудь сувенир.
И в то же время просматривается четкий парадокс. Казалось бы, столь падкая на крайности западной моды японская молодежь уже полностью отошла от нравов и обычаев старшего поколения, в то же время, когда приходит пора свадьбы, каждая японская девушка вновь превращается в образец кротости, смирения и покорности. Став невестой, она как бы вновь присягает законам предков. Верность заветам старины проявляется в покорности родительской воле. Ведь то самое поколение, которое выбирает себе кумиров и низвергает их, — это же поколение продолжает мириться с отсутствием права выбора в самом важном для человека вопросе -–в вопросе о том, кто станет его спутником жизни, отцом или матерью его детей.
В то же время при всем том, что японскому образу жизни присуще суровое подавление личных порывов, секс в этой стране никогда не осуждался ни религией, ни моралью. Японцы никогда не смотрели на секс как на некое зло, никогда не отожествляли его с грехом, не видели необходимости окружать его завесой тайны, скрывать от посторонних глаз, как нечто предосудительное.
Если сдвиги в личной жизни приняли в основном, лишь поверхностные изменения, то в области науки и промышленности эти сдвиги стали столь стремительны, что весь мир, буквально захлебываясь, заговорил об японском чуде.
Как человеческое воображение издавна рисовало себе самые несметные богатства? В народных сказках часто это бывает драгоценный ларец или сундук, полный жемчужин, которые можно, как горох, пересыпать горстями. Но даже фантазия волшебных сказок не могла бы представить тридцать трехтонных грузовиков, кузов каждого из которых был бы до краев засыпан жемчугом. В Японии это действительность.
Жемчуг – болезненное отклонение от естества, которое присуще организму устрицы не больше, чем камень в печени присущ человеку. Для того, чтобы внутри моллюска образовалась жемчужина, необходима целая цепь случайностей. Это происходит, во-первых, лишь когда под створки раковины попадает песчинка; во-вторых, когда песчинка целиком войдет в студенистое тело устрицы, не поранив при этом внутренних органов; наконец, в-третьих, когда песчинка эта затащит вместе с собой кусочек поверхностной ткани моллюсков, способный вырабатывать перламутр. Такие клетки начинает обволакивать инородное тело радужными слоями, постепенно образуя перл.
Над загадкой рождения жемчуга люди задумывались очень давно. Есть персидская легенда о дождевой капле, которая своим смирением растрогала океан. Расставшись с тучей вдали от берегов, над которыми она родилась, эта капля взглянула вниз и воскликнула:
— Как короток мой век в сравнении с вечностью! И как ничтожна я в сравнении с безбрежным океаном!
— В твоей скромности большая мудрость, — ответил океан. – Я сохраню тебя, дождевая капля. Я даже сберегу таящийся в тебе блеск радуги. Ты будешь самой драгоценной из всех сокровищ. Ты будешь повелевать миром и даже больше: ты будешь повелевать женщиной. Ты станешь жемчужиной.
Китайцы не сочиняли сказок про жемчуг, зато именно они первыми в мире практически взялись за выращивание его. Еще в УШ веке первые создатели жемчужин вставляли под створки больших пресноводных раковин плоские изображения Будды. Эти фигурки обволакивались слоем перламутра и становились жемчужными барельефами. Такие изделия продавались потом как божественные реликвии.
Воспроизвести этот природный процесс с помощью человеческих рук – значит тысячекратно увеличить вероятность некогда редкого стечения обстоятельств. Искусственно выращивая жемчуг, люди холят, пестуют, лелеют самых прихотливых из прирученных человеком существ – улиток, которые даже более капризны, чем шелковичные черви.
Как же жемчуг добывался раньше?
Вот зеленые склоны встают прямо из морской лазури. Уединенные бухты, острова, заливы, похожие на горные озера, — им нет числа. Прислушаешься, какой-то странный посвист разносится над дремлющими лагунами. Нет, это не птицы. Вон вдали, возле плавающей кадушки, вынырнула и опять скрылась человеческая голова. Это ама – морская дева, ныряльщица за раковинами и всякой съедобной живностью. Суть многолетней тренировки, помноженной на вековые традиции – это правильно поставить дыхание. Важно привыкнуть очень осторожно брать воздух после того, как долгое время пробудешь под водой. Морские девы делают вдох только ртом, почти не разжимая губ. Так вот и родился их посвист, прозванный «песней моря».
Колышутся водоросли, порхают стаи быстрых рыб, и среди них в сумрачной глубине ищут женщины драгоценную добычу.
Выработать в себе способность находиться под водой по сорок – восемьдесят секунд, повторяя такие нырки по много раз в день – лишь азы ремесла морских дев. Опытная ама отличается от неопытной тем, что ныряет не куда попало, а по множеству примет разыскивает излюбленные раковинами места. И, уж наткнувшись на такой участок дна, ощупывает его, как знаток леса знакомую лесную полянку. Только тут подстерегающая опасность страшнее. Если на лесной полянке можно встретить тигра, то в глубине моря – зубастую акулу.
В наше время таких ныряльщиц мало. Жемчуг производят промышленным путем, и в этом производстве занято очень много женщин, потому как делаться эта скрупулезнейшая работа может лишь очень нежными пальцами.
Японская природа не только жестока, но и скупа. Пять шестых территории страны составляют крутые горные склоны. И лишь одна шестая часть остается человеку – тут и поля, возделанные словно клумбы, и города, и заводы. По численности населения Япония входит в первую шестерку стран.
Плотность заселения здесь такова, что приходится строить все выше и выше – это небоскребы и эстакадные автострады. В огромных городах все крошечное: тенистые сады, карликовые деревья — бонсай, стихи – танка, хайку, складной веер, капсульные отели: ячейка — спальное место с постелью, будильником, светильником и радиоприемником с наушниками. Встать в полный рост нельзя. Здесь существуют специальные служащие, которые заталкивает в вагоны метро огромные массы людей.
Здесь все стремится, с одной стороны, к уменьшению, компактности, с другой стороны – в малом обозначить красоту всего мира. «Есть в Японии притча о прекрасном саде, который славился своими цветами повилики. Но однажды люди, придя в сад, с удивлением обнаружили, что все цветы срезаны. В комнате же для чайной церемонии они увидели икэбану из одного-единственного стебля повилики. Хозяин сада принес в жертву все цветы, чтобы подчеркнуть их красоту в одном, самом лучшем. Эту притчу рассказывают на первом занятии икэбана. Она приучает ученика к тому, что выразительность скупа, что с каждой отдельной ветки с листьями и цветами надо так же удалять все лишнее, как скульптор удаляет с куска мрамора все, что не есть лицо». (Какуудзо Окакура)
Япония неподражаема во всем. Страна, которая спускает на воду больше половины строящихся в мире судов по данным последней четверти ХХ века, которая сравнялась с США по выплавке стали и опередила по производству машин, — эта страна создала свой производственный потенциал лишь на привозных ресурсах.
Смотришь на скопление заводских корпусов, на городские улицы, забитые потоками машин, и с трудом доходит до сознания, что метал, из которого созданы каркасы цехов и небоскребов, станки и автомобили, — что весь этот металл привезен в виде руды из других стран. Нефть и даже каждый грамм хлопка тоже откуда-то транспортирован.
Можно долго рассуждать об экономическом японском чуде. Лучше представить одну историю. Сильное землетрясение 1855 года застало у берегов Японии русский фрегат «Диана». Корабль был разбит гигантской волной и затонул. Команде же удалось спастись. Русские моряки попросили позволения построить небольшую шхуну, чтобы вернуться на родину. Власти не только дали им такое разрешение, но и прислали лучших плотников.
Ведь перед страной встала срочная необходимость создать современный флот. Судьба «Дианы» давала удобный случай поучиться. Любопытно, что чертежи, по которым строилось первое в Японии килевое судно, были сделаны рукой русского морского офицера Можайского – будущего изобретателя самолета. Так осуществился импорт зарубежной мысли». (В. Овчинников)
Эта страна живет по своим законам, которые диктует ей ее природа.
«Японское слово джиу-джитсу» знакомо многим. В нем ключ к уразумению характера японского народа в его отношениях с чужими странами, в этом слове тайна успеха этой удаленной за тысячи миль от Европы страны. «Джиу-джитсу» представляет собой целую науку для слабого против сильного. Она учит, что силе надо противопоставить не силу, а научиться ловко направлять эту чужую силу для своей пользы. Япония воспользовалась знаниями Европы, как лестницей, по ступеням которой взобралась на вершину Дальнего Востока». (Уиллард Прайс)
Один из символов Страны Восходящего Солнца стал Сад камней — философский сад, «Сад Рёандзи»…
«Десятки имен у главной достопримечательности японского города Киото, и десятки толкований сути, какую вложил столетие назад мудрый монах Соами в пятнадцать черных, необработанных и разных по величине камней, разбросанный по белому песку. Пятнадцать камней…
Но пятнадцатого камня перед глазами никогда нет. Его загораживают соседние. Делаешь шаг по деревянной галерее, протянувшейся вдоль края песчаного прямоугольника – с остальных трех сторон сад ограничен каменными монастырскими стенами, — и снова четырнадцать камней. Пятнадцатый – тот, что до сих пор прятался, теперь оказался в их числе, а исчез другой камень. Еще шаг по галерее, и гениально спланированный хаос предстает опять в иной композиции, состоящий из всех тех же пятнадцати камней, из которых один – невидим. Здесь каждый видит свои четырнадцать камней». (В. Цветов)
А в пятнадцатом – неведомое.
«Китайцы – это восточные немцы, у них все упорядочено, они больше живут умом, а вот японцы совсем иные – у них широкая душа, романтичная, они славяне Востока». (В. Овчинников)
Вот нам уже и пора попрощаться с Востоком, сказочным Востоком. Что поделаешь. Дадим же заключительное слово великому сказочнику Мира Хансу Христиану Андерсену, потому как лучше него и не скажешь: «Эпохи и поколения человеческие должны стремиться и исчезать, от них остаются лишь миниатюрные отражения, заключенные в рамки слова, которые и плывут по потоку вечности, словно цветы лотоса, говоря нам, что все эти поколения таких же людей, как и мы, только одетых иначе, действительно жили».
25 декабря 2003 года – 28 мая 2004 года
ИСПОЛЬЗУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
1. «Детская энциклопедия Аванта +»
2. Всемирная история. 7 том. 8 том. «Раннее средневековье» Минск. Изд-во «Литература» 1996 г.
3. Калидаса. «Пьесы. Поэмы» Москва. Изд-во «Художественная литература» 1974 год.
4. «Индийский Декамерон». Москва Изд-во «Наука» 1993 год.
5. А. Салтыков «Письма об Индии» Москва Изд-во «Наука» 1985 год.
6. А. Бэшем «Чудо, которым была Индия» Москва Изд-во «Наука» 1977 год.
7. Н. Рукавишникова «Колесница Джаганнатха» Москва Изд-во «Наука» 1983 год.
8. «Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии». Вступительная статья С. Серебряного. Библиотека всемирной литературы. Москва 1977 год.
9. Бана «Каламбари» Москва Изд-во «Наука» 1995 год (Вступительная статья П. Гринцер)
10. Видьяпати «Песни любви» Москва Изд-во «Художественная литература» 1977 год.
11. Бхартрихари «Шатакатраям» Изд-во «Наука» 1979 год
12. «Панчатантра» Изд-во «Художественная литература» 1972 год.
13. Б. Бхаттачария «Голод» Изд-во «Иностранная литература» 1949 год.
14. Б. Бхаттачария «Оседлавший тигра» Изд-во «Иностранная литература» 1956 год.
15. Л. Боженко «Карма» Ростовское книжное издательство 1991 год.
16. П. Кадыров «Бабур» Москва Изд-во «Художественная литература» 1988 год.
17. С. Бородин «Звезды над Самаркандом» Ташкент Изд-во Художественная литература
УзССР»
18. «Три танских поэта» Москва Изд-во «Восточная литература» 1960 год.
19. Ли Бо «Нефритовые скалы» Санкт-Петербург Изд-во «Кристалл» 2000 год.
20. Л. Бежин «Под знаком ветра и потока». Москва Изд-во «Наука» 1982 год.
21. «Белая обезьяна» Китайские новеллы. Чита. Читинское изд-во. 1955 год.
22. «Возвращенная драгоценность» Китайские повести. Москва Изд-во «Наука» 1986 год.
23. «Волшебное зеркало» Новеллы. Москва Изд-во «Художественная литература» 1963 год.
24. «Веселые и поучительные истории» Москва Изд-во «Иностранная литература» 1960 год.
25. У Чэнъэнь «Сунь Укун – Царь обезьян» Вступительная статья А. Рогачева Москва Изд-во «Художественная литература"1982 год.
26. Пу Сун-лин «Новеллы» Москва Изд-во «Художественная литература» 1961 год.
27. «Рассказы о светильника» Москва Изд-во «Наука» 1988 год.
28. «Путь к заоблачным вратам» Москва Изд-во «Правда» 1989 год.
29. В. Варжапетян «Путник со свечой» Москва Изд-во «Книга» 1987 год.
30. Ихара Сайкаку «Новеллы» Вступительная статья Е. Пинус Москва Изд-во Художественная литература» 1959 год.
31. Ихара Сайкаку «Новеллы» Москва Изд-во «Художественная литература» 1984 год.
32. Т. Редько «Творчество Ихара Сайкаку» Москва Изд-во Наука» 1980 год.
33. Уэда Акинари «Луна в тумане» Москва 1961 год Изд-во «Художественная литература»
34. Мацуо Басё «Избранная проза» Санкт-Петербург Изд-во «Гиперион» 2000 год.
35. В. Овчинников «Ветка сакуры» Москва Изд-во «Советский писатель» 1988 год.
36. В. Цветов «Пятнадцатый камень сада Рёандзи» Москва Изд-во «Политическая литература» 1991 год.
37. Басё «Лирика» Вступительная статья В. Марковой. Москва Изд-во «Художественная литература» 1964 год.