Русь во времена правления Бориса Годунова.


</p> <p>Русь во времена правления Бориса Годунова.</p> <p>

На престол, после смерти Ивана Грозного, взошел слабоумный царевич Федор с хилым телом и маленькой головкой. О втором претенденте – царевиче Дмитрии еще пока заботились мамки да няньки. В Угличе мать-царица спрашивает о сыночке:


— Что ж, мамка? Уложила ты его?
Заснул ли он, голубчик мой, царевич?


— Заснул, царевна-матушка, заснул!
Уж любовалась, на него я глядя;
Лежит смирнехонько, закрымши глазки
И этак ручки сжамши в кулачки.
Вишь, бегая, мой светик уморился;
Такой живой! Не в старшего он братца,
Не в Федора Иваныча пойдет! (А. Толстой)

А у Федора Ивановича на душу огромным камнем легла неизъяснимая тяжесть. Куда там государством править, себя бы хоть как-то соблюсти. Милая сердцу жена Ирина все заботится о своем болезном муже, беспокоится:


— Ты весь дрожишь, и сердце у тебя
Так сильно бьется!


— Бок болит немного;
Аринушка, я не пойду к обедне.
Ведь тут греха большого нет, не правда ль,
Одну обедню пропустить? Я лучше
Пойду к себе в опочивальню; там
Прилягу я и отдохну часок.
Дай на руку твою мне опереться;
Вот так! Пойдем, Аринушка; на бога
Надеюсь я, он не оставит нас! (А. Толстой)

Борис Годунов — один из приближенных и любимых бояр Ивана Грозного, на бога не надеялся. Надеялся на себя. На то, что пройдя путь рядом с жестоким царем, он не нашел в себе ни малейшей склонности к этой самой жестокости и страсти к кровопролитию. По воле покойного Ивана Грозного его, бывшего безродного дворянина, царь назначил первым помощником Федора Иоановича. Годунову, служившему честью и правдой, удалось


Снискать любовь цареву,
А от грехов и темных дел его
Остаться чистым. (А. Толстой)

Сбылись надежды Бориса. Он еще во времена правления Ивана Грозного мечтал получить бразды правления в свои руки, дабы принести Руси благость и благодать.


Пусть только б царь Иван
Хоть месяц дал мне править государством!
Ему б в один я месяц доказал,
Какие силы русская земля
В себе таит! Я б доказал ему,
Что может власть, когда на благодати,
А не на кознях зиждется она. (А. Толстой)

На необычайном рубеже времен довелось жить Годунову: позади царь самодур-самодержец, впереди не царь, а некое беззащитное, беспомощное существо. Да, что и говорить,


Высокая гора
Был царь Иван. Из недр ее удары
Подземную равнину потрясали,
Иль пламенный, вдруг вырывался сноп
С вершины смерть и гибель слал на землю.
Царь Федор не таков! Его бы мог я
Скорей сравнить с провалом в чистом поле.
Расселины и рыхлая окрестность
Цветущею травой сокрыты. Но –
Вблизи от них бредя неосторожно,
Скользит в обрыв и стадо, и пастух.
Поверье есть такое в наших селах,
Что церковь в землю некогда ушла,
На месте ж том образовалась яма;
Церковищем народ ее зовет,
И ходит слух, что в тихую погоду
Во глубине звонят колокола,
И клирное в ней пенье раздается.
Таким святым, но ненадежным местом
Мне Федор представляется. В душе,
Всегда открытой недругу и другу,
Живет любовь, и благость, и молитва,
И словно тихий слышится в ней звон.
Но для чего вся благость и вся святость,
Коль нет на них опоры никакой! (А. Толстой)

Сам царь Федор Иоанович не прочь отказаться от тяжелой шапки Мономаха. Он говорит:


— Князь, послушай:
Лишь потерпи немного – Мите только
Дай подрасти – и я с престола сам
Тогда сойду, с охотою сойду,
Вот те Христос! (А. Толстой)

В этих словах сама искренность и доброта Федора. Но доброта не долго может удержаться на троне. Вот вспыхнул очередной из многочисленных бунтов недовольного народа. И что же?.. Тотчас все сбегаются в общую свалку, никто в стороне оказаться не хочет.


Тут поскорее лавку на запор,
Кафтан долой, захватишь что попало,
Что бог послал, рогатину, топор ли,
Бежать на площадь, ан уж там и валка. (А. Толстой)

Как говорится: размахнись рука, раззудись плечо…

Тут даже у незлобивейшего Федора начинает подниматься собственный бунт в душе:

Палачей! – вопит он. —


Поставить плаху здесь, перед крыльцом!
Здесь, предо мной! Сейчас! Я слишком долго
Мирволил вам. Пришла пора мне вспомнить,
Чья кровь во мне! Не вдруг отец покойный
Стал грозным государем! (А. Толстой)

Федор Иоанович грозным государем так и не стал, а отдал бразды правления Борису Годунову, как и завещал то сделать Иван Грозный. Кажется измученная Русь теперь сможет вздохнуть спокойно. Борис Годунов слышит слова приветствия:


Царю Борису слава и хвала!
Подумаешь: как царь Иван Васильич
Оставил Русь Феодору-царю!
Война и мор – в пределах русской ляхи –
Хан под Москвой – на брошенных полях
Ни колоса! А ныне, посмотри-ка!
Все благодать: амбары полны хлеба –
Исправлены пути – в приказах правда –
А к рубежу попробуй подойти
Лях или немец. Что и говорить!
Воскресла вся земля! Царю недаром
От всех любовь. Такого ликованья
Мы, чай Москва отроду не видали! (А. Толстой)

Радостный, полный сил и надежд, Борис прощает всех, раздает подарки боярам и народу. Тут нашлись умные бояре, которые подсказали его первую ошибку:


— Ты без разбора начал
Всех жаловать; ни на кого опалы
Не наложил; и даже самых тех,
Которые при Федоре хотели
Тебя сгубить, ты наградил сегодня.
Так, государь, нельзя. Обидно то
Что со врагами в милости своей
Ты смешиваешь верных! (А. Толстой)

Борис не хочет слышать больше о всяческих неприятных хитросплетениях в кулуарах власти. Он хочет жить открыто, в дружбе со всеми. Он верит:


— Врагов уж боле
Нет у меня. Прошла пора борьбы,
И без различья ныне изливаться
Должна на всех царя Русии милость,
Как солнца свет.
Не страхом я – любовию хочу
Держать людей. Прослыть боится слабым
Лишь тот, кто слаб; а я силен довольно,
Чтоб не бояться милостивым быть.
Отворотим свой взор
От прошлого. Широкая дорога
Несущая от края и до края
Судов громады, менее ль светла
Тем, что ее источники, быть может,
В болотах дальних кроются?
Вперед гляди! Гляди на светлый путь
Передо мной! Что в совести моей
Схоронено, что для других незримо –
Не может то мне помешать на славу
Руси царить! Царить на славу ей!
Решился твердо я
Одной любовью править; но когда
Держать людей мне невозможно ею –
Им гнев явить и кару я сумею! (А. Толстой)

Сии орудия власти пришлось применять очень скоро. Недовольство бояр медленно, но верно закипало в пределах боярских хором. Многие из них считали, что по составу крови своей они куда как более достойны занять царский трон, и посему позволять верховодить ими какому то худородному дворянину весьма унизительно. По углам шептались:


— Он правит нами,
Как царь Иван – не к ночи будь помянут.
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом, всенародно,
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?
Уверены ль мы в бедной жизни нашей?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там, в глуши голодна смерть иль петля. (А. Пушкин)

В этой круговерти до состояния самой Руси и бедного народа ее боярам и князьям дела не было. Хочется верить, что именно царь Борис стремился изо всех сил поправить положение в государстве, и мог бы это сделать, потому как, действительно, честью и совестью выйти из несших кругов на самый верх – это надо иметь недюжинные способности. Но один царь в поле не воин.

И тут происходит страшное: в Угличе погибает царевич Дмитрий – последний из рода Рюриковичей, правивших на Руси 300 лет. Бурная варяжская кровь за это время вроде бы как «закисла» — ведь царевич страдал падучей болезнью. Израненный кинжалом ребенок тотчас умер. Что произошло? Убили ли его или сам себя поранил в припадке падучей, играя с мальчишками в ножички. Бедное дитя отдало богу душу еще толком и не пожив на свете. Но смерть царственного дитя – это не смерть простого ребенка. За ней многое может скрываться.

Бояре судачат меж собой:


— Конечно, кровь невинного младенца
Ему вступить мешает на престол.


— Перешагнет: Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха. (А. Пушкин)

Вот что говорили в хоромах.

А на улице клубилась


Бессмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Ей нравится бесстыдная отвага. (А. Пушкин)

Бориса Годунова стали обвинять в смерти Дмитрия. Поэты Алексей Толстой и Александр Пушкин, написавшие трагедии о царе Борисе, тоже считают его убийцей царевича. Отчего? Так уж принято в царских делах путем убийства прокладывать себе дорогу к трону. Но Борис?.. Как-то не верится, и не хочется верить. Однако, ни истории, ни трагедии не перепишешь. Истина же затерялась в веках.

И вот Борис в трагедии Алексея Толстого размышляет в одиночестве:


Кто может осудить
Меня теперь, что не прямой дорогой
Я к цели шел? Кто упрекнет меня,
Что чистотой души не усомнился
Я за Руси величье заплатить?
Кто, вспомня Русь, царя Ивана, ныне
Проклятие за то бы мне изрек,
Что для ее защиты и спасенья
Не пожалел ребенка я отдать
Единого? Мне на душе не раз
Ложилось камнем темное то дело,
И думал я: Что, если не достигну
Чего хочу? Что, если грех тот даром
Я совершил? Но нет! Судьба меня
Не выдала! Я с совестию счеты
Сегодня свел – и не боюсь поставить
Моих заслуг в винностей итог!
Могу теперь идти стезею чистой!
Прочь от меня притворство и обман!
Чрез пропасти и смрадные болота
К престолу днесь меня приведший мост
Ломаю я! Разорвана отныне
С прошедшим связь! Пережита пора
Кромешной тьмы – сияет солнце снова –
И держит скиптр для славы и добра
Лишь царь Борис – нет боле Годунова.

Ушел из жизни царевич Дмитрий, недолгое прошло время как ушел и Федор Иоанович.


Тиха была его кончина.
Он никому не позабыл сказать
Прощальное, приветливое слово;
Когда ж своей царицы скорбь увидел,
«Аринушка, — сказал он, — ты не плачь,
Меня господь простит, что государить
Я не умел!» И, руку взяв ее,
Держал в своей и, кротко улыбаясь,
Так погрузился словно в тихий сон –
И отошел. И на его лице
Улыбка та последняя осталась.
Рыдали все, но скорбь ничья сравниться
Со скорбию Бориса не могла. (А. Толстой)

Борис знать не знает, ведать не ведает, какая новая беда поджидает его. Она зреет в бедной монастырской келье, где молодой послушник Гришка Отрепьев слушает рассказы Пимена о его былой разудалой жизни и завидует ему. Ночь он спал беспокойно, а наутро рассказал о своем сне старцу:


— Мой покой бесовское мученье
Тревожило, и враг меня мутил.
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне видидась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне, и страшно становилось –
И, падая стремглав, я пробуждался…
Я с отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок.
Зачем и мне не тешиться в боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашеский обет
И в тихую обитель затвориться. (А. Пушкин)

Однажды Пимен рассказал Георгию о смерти царевича Дмитрия и его убийцах:


— Укрывшихся злодеев захватили
И привели пред теплый труп младенца,
И чудо – вдруг мертвец затрепетал –
«Покайтеся!» – народ им завопил:
И в ужасе под топором злодея
Покаялись – и назвали Бориса. (А. Пушкин)

Потом пошел рассказ о свершившемся чудодействе у гроба Дмитрия.


В вечерний час ко мне пришел однажды
Простой пастух, уже маститый старец.
И чудную он мне поведал тайну.
«В младых летах, — сказал он, — я ослеп
И с той поры не знал ни дня, ни ночи
До старости: напрасно я лечился
И зелием и тайным нашептаньем;
Напрасно я ходил на поклоненье
В обители к великим чудотворцам;
Напрасно я из кладезей святых
Кропил водой целебной темны очи;
Не посылал господь мне исцеленья.
Вот наконец утратил я надежду
И к тьме своей привык, и даже сны
Мне виданных вещей уж не являли,
А снилися мне только звуки. Раз
В глубоком сне, я слышу, детский голос
Мне говорит: — Встань, дедушка, поди
Ты в Углич-град, в собор Преображенья;
Там помолись ты над моей могилкой,
Бог милостив – и я тебя прощу.
— Но кто же ты? – спросил я детский голос.
— Царевич я Димитрий. Царь небесный
Принял меня в лик ангелов своих,
И я теперь великий чудотворец!
Иди, старик. – Проснулся я и думал:
Что ж, может быть, и в самом деле, бог
Мне позднее дарует исцеленье.
Пойду – и в путь отправился далекий.
Вот Углича достиг я, прихожу
В святой собор, и слушаю обедню
И, разгорясь душой усердной, плачу
Так сладостно, как будто слепота
Из глаз моих слезами вытекала.
Когда народ стал выходить, я внуку
Сказал: — Иван, веди меня на гроб
Царевича Димитрия. – И мальчик
Повел меня – и только перед гробом
Я тихую молитву сотворил,
Глаза мои прозрели; я увидел
И божий свет, и внука, и могилку». (А. Пушкин)

Крепко запала в душу Гришке Отрепьева история с убийством царевича. Подсчитал он годы его и свои, да порешил выдать себя за Дмитрия. В истории получил имя Лжедмитрия или Самозванца.

Страна же в эти дни жила с надрывом, как и прежде.


В глухие дни Бориса Годунова
Во мгле Российской пасмурной страны,
Толпы людей скиталися без крова,
И по ночам всходило две луны.
Два солнца по утрам светило с неба,
С свирепостью на дольний мир смотря.
И вой протяжный: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!»
Из тьмы лесов стремился до царя.
На улицах иссохшие скелеты
Щипали жадно чахлую траву,
Как скот, — озверены и неодеты,
И сны осуществлялись наяву.
Гроба, отяжелевшие от гнили,
Живым давали смрадный адский хлеб,
Во рту у мертвых сено находили,
И каждый дом был сумрачный вертеп.
От бурь и вихрей башни низвергались,
И небеса, таясь меж туч тройных,
Внезапно красным светом озарялись,
Являя битву воинств неземных!
Невиданные птицы прилетали,
Орлы парили с криком над Москвой,
На перекрестках, молча, старцы ждали,
Качая поседевшей головой.
Среди людей блуждали смерть и злоба,
Узрев комету, дрогнула земля.
И в эти дни Димитрий встал из гроба
В Отрепьева свой дух переселя. (К. Бальмонт)

Мать убиенного царевича – вдовствующая царица Мария признала, ради мести Борису, в лице Самозванца своего сына.


Четырнадцать минуло долгих лет
Со дня, как ты, мой сын, мой ангел божий,
Димитрий мой, упал, окровавленный,
И на моих руках последний вздох
Свой испустил, как голубь трепеща!
Четырнадцать я лет все плачу, плачу,
И выплакать горючих слез моих
Я не могу. Дитя мое, Димитрий!
Доколь дышу, все плакать, плакать буду
И клясть убийцу твоего! Он ждет,
Чтоб крестным целованьем смерть твою
Я пред народом русским утвердила –
Но кто б ни был неведомый твой мститель,
Идущий на Бориса, — да хранит
Его господь! Я ни единым словом
Не обличу его! Лгать буду я!
Его моим я сыном буду звать!
Кто б ни был он – он враг тебе, убийца, —
Он мне союзник будет. Торжество
Небесные ему пошлите силы,
Его полки ведите на Москву!
Иди, иди, каратель Годунова!
Сорви с него украденный венец!
Низринь его! Попри его ногами!
Чтоб он, как зверь, во прахе издыхая,
Тот вспомнил день, когда в мое дитя
Он нож вонзил!
А ты, мой сын, дитя, меж тем
В сырой земле ждать будешь воскресенья,
Во гробике! О господи! Последний
Ребенок нищего на божьем солнце
Волён играть – ты ж, для венца рожденный,
Лежишь во тьме и холоде! Не время
Твои пресекло дни! Ты мог бы жить!
Ты вырос бы! На славу всей земле
Ты б царствовал теперь! Но ты убит!
Убит, мой сын! Убит, убит, мой Дмитрий! (А. Толстой)

Так появился якобы царевич Дмитрий — Гришка Отрепьев,


Бесовский сын, расстрига окаянный,
Прослыть сумел Димитрием в народе;
Он именем царевича, как ризой
Украденной, бесстыдно облачился. (А. Пушкин)

Этому Самозванцу удалось убедить многих влиятельных людей в своей подлинности. Да скорее не убедить, а быть нужным им – ведь царская корона земли русской на дороге не валяется. Итак Лжедмитрий собрал войско в Польше. Перед выходом в поход он встретился с Мариной Мнишек, полюбил которую всей своей юной душой. На горячие слова любви Марина ему отвечала:


— Верю,
Что любишь ты, но слушай, я решилась
С твоей судьбой и бурной и неверной
Соединить судьбу мою; то вправе
Я требовать, Димитрий одного:
Я требую, чтоб ты души своей
Мне тайные открыл теперь надежды,
Намеренья и даже опасенья;
Чтоб об руку с тобой могла я смело
Пуститься в жизнь – не с детской слепотой,
Не как раба желаний легких мужа,
Наложница безмолвная твоя,
Но как тебя достойная супруга,
Помощница московского царя.

Григорий молит Марину:


— О, дай забыть хоть на единый час
Моей судьбы заботы и тревоги!
Забудь сама, что видишь пред собой
Царевича. Марина! Зри во мне
Любовника, избранного тобою,
Счастливого твоим единым взором.
О, выслушай моления любви,
Дай высказать все то, чем сердце полно.


— Не время, князь. Ты медлишь – и меж тем
Приверженность твоих клевретов стынет,
Час от часу опасность и труды
Становятся опасней и труднее,
Уж носятся сомнительные слухи,
Уж новизна сменяет новизну;
А Годунов свои приемлет меры…


— Что Годунов? Во власти ли Бориса
Твоя любовь, одно твое блаженство?
Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно
На трон его, на царственную власть.
Твоя любовь… Что без нее мне жизнь,
И славы блеск, и русская держава?
В глухой степи, в землянке бедной – ты,
Ты заменишь мне царскую корону,
Твоя любовь…

Марина с неприязнью смотрит на незадавшегося царевича:


— Стыдись; не забывай
Высокого, святого назначенья:
Тебе твой сан дороже должен быть
Всех радостей, всех обольщений жизни,
Его ни с чем не можешь ты равнять.
Не юноше кипящему, безумно
Плененному моею красотой,
Знай: отдаю торжественно я руку
Наследнику московского престола,
Царевичу, спасенному судьбой.


— Не мучь меня, прелестная Марина,
Не говори, что сан, а не меня
Избрала ты, Марина! Ты не знаешь,
Как больно тем ты сердце мне язвишь –
Как! Ежели… о страшное сомненье! –
Скажи: когда б не царское рожденье
Назначила слепая мне судьба;
Когда б я был не Иоаннов сын,
Не сей давно забытый миром отрок, —
Тогда б… Тогда б любила ты меня?..


— Димитрий, ты и быть иным не можешь;
Другого мне любить нельзя.

Георгий в гневе и в отчаянии:


— Я не хочу делиться с мертвецом
Любовницей, ему принадлежащей.
Нет, полно мне притворствовать! Скажу
Всю истину; так знай же: твой Димитрий
Давно погиб, зарыт – и не воскреснет;
А хочешь ли ты знать, кто я таков?
Изволь, скажу: я бедный черноризец;
Монашеской неволею скучая,
Под клобуком, свой замысел отважный
Обдумал я, готовил миру чудо –
И наконец из келии бежал
К украинцам, в их буйные курени,
Владеть конем и саблей научился;
Явился к вам, Димитрием назвался
И поляков безмозглых обманул.
Что скажешь ты, надменная Марина?
Довольна ль ты признанием моим?
Что ж ты молчишь?


— О стыд! О горе мне! — отвечает она.

Григорий в отчаянии:


— Куда завлек меня порыв досады!
С таким трудом устроенное счастье
Я, может быть, навеки погубил.
Что сделал я, безумец? – Вижу, вижу:
Стыдишься ты не княжеской любви.
Так вымолви ж мне роковое слово;
В твоих руках теперь моя судьба,
Реши: я жду.

Григорий бросается к Марине, падает к ее ногам. Она же неприступна.


— Встань, бедный самозванец.
Не мнишь ли ты каленопреклоненьем,
Как девочке доверчивой и слабой,
Тщеславное мне сердце умилить?
Ошибся, друг: у ног своих видала
Я рыцарей и графов благородных;
Но их мольбы я хладно отвергала
Не для того, чтоб беглого монаха…


— Не презирай младого самозванца;
В нем доблести таятся, может быть,
Достойные московского престола,
Достойные руки твоей бесценной…


— Достойные позорной петли, дерзкий!
Уж если ты бродяга безымянный,
Мог ослепить чудесно два народа,
Так должен уж, по крайней мере, ты
Достоин быть успеха своего
И свой обман отважный обеспечить
Упорною, глубокой, вечной тайной.
Могу ль, скажи, предаться я тебе,
Могу ль забыть свой род и стыд девичий,
Соединить судьбу мою с твоею,
Когда ты сам с такою простотой,
Так ветрено позор свой обличаешь?


— Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла –
Царевич я. Довольно, стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться. –
Прощай навек. Игра войны кровавой,
Судьбы моей обширные заботы
Тоску любви, надеюсь, заглушат.


— Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но – слушай:
Пора, пора! Проснись, не медли боле;
Веди полки скорее на Москву –
Очисти Кремль, садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но – слышит бог – пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.


— Нет – легче мне сражаться с Годуновым
Или хитрить с придворным езуитом,
Чем с женщиной – черт с ними; мочи нет.
И путает, и вьется, и ползет.
Скользит из рук, шипит, грозит и жалит..
Змея! Змея! – Недаром я дрожал.
Она меня чуть-чуть не погубила.
Но решено: заутра двину рать. (А. Пушкин)

Так закончилась встреча буйной головушки Григория и холодной Марины – «мраморной нимфы, у которой глаза, уста без жизни, без улыбки». (А. Пушкин)

Идут полки Самозванца на Русь. Молокососа Гришку Отрепьева, как знамя освобождения от убийцы царевича, несут польские и украинские воеводы. В это время душевные страдания царя Бориса невыносимы.


Ах! Чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить,
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою. –
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! Как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом.
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть не чиста. (А. Пушкин)

Борис мечется по темным залам, ему мерещатся мертвецы, затаившиеся в потайных углах. Все бьется в виске одна и та же мысль: «Убит, но жив!.. Убит, но жив!…


Убит, но жив!»
Меня с одра все тот же призрак гонит.
Даны часы покоя всякой твари;
Растение и то покой находит,
В росе купая пыльные листы!
Так быть нельзя. Чтобы вести борьбу,
Я разумом владеть свободным должен.
Мне нужен сон. Не может без наклада
Никто вращать в себе и день и ночь
Все ту же мысль. И жернов изотрется
Кружась без отдыха… «Убит, но жив!»
Я совершил без пользы преступленье!
Проклятье даром на себя навлек!
Когда судьбой был так обманут я –
Когда он жив – зачем же я, как Каин
Брожу теперь? Безвинностью моей
Я заплатил за эту смерть – душою
Ее купил! Я требую, чтоб торг
Исполнен был! Я честно отдал плату –
Так пусть же мой противник вправду сгинет,
Иль пусть опять безвинен буду я!
Куда зашел я? Это тот престол,
Где, в день венчанья моего, я в блеске
Невиданном дотоле восседал!
Он мой еще. С помазанной главы
Тень не сорвет венца! Престол мой занят!
Нет, это там играет лунный луч!..
Безумный бред! Все та же мысль! Рожденье
Бессонницы! Но нет – я точно вижу –
Вновь что-то там колеблется, как дым, —
Сгущается и образом стать хочет!
Ты – ты! Я знаю, чем ты хочешь стать –
Сгинь! Пропади!
Преграда та ж осталась предо мной –
Противник жив – венец мой лишь насмешка,
А истина – злодейство есть мое –
И за него проклятье!
Неизлечим недуг
Душевный мой. Он разрушает тело –
И быстро я, усильям вопреки,
Иду к концу. В страданье человек
Бывает слаб. Мне ведать тяжело,
Что все меня клянут… Услышать слово
Приветное я был бы рад…
Но нет…
«Убит, но жив!» Свершилось предсказанье!
Загадка разъяснилася: мой враг
Встал на меня из гроба грозной тенью!
Я ждал невзгод; возможные все беды
Предусмотрел: войну, и мор, и голод,
И мятежи – и всем им дать отпор
Я был готов. Но чтоб воскрес убитый –
Я ждать не мог! Меня без обороны
Застал удар. Державным кораблем
В моей спокойной управляя силе,
Я в ясный день на бег его глядел.
Вдруг грянул гром. С налету взрыла буря
Морскую гладь – крутит и ломит древо
И парус рвет… Не время разбирать,
Чей небо грех крушением карает –
Долг кормчего скорей спасти корабль!
Беда грозит – рубить я должен снасти!
Нет выбора – прошла пора медлений
И кротости! Кто враг царю Борису –
Тот царству враг! Пощады никому!
Казнь кличет казнь – власть требовала жертв –
И первых кровь чтоб не лилася даром,
Топор все вновь подъемлется к ударам!
Не благостью, но страхом уже начал
Я царствовать. Где ж свет тот лучезарный,
В котором мне явился мой престол,
Когда к нему я темной шел стезею?
Где светлый мир, ценою преступленья
Мной купленный? Вступить на путь кровавый
Я должен был, или признать, что даром
Прошедшее свершилось. Колебаться
Теперь нельзя. Чем это зло скорей
Я пресеку, тем мне скорее можно
Вернуться будет к милости. (А. Толстой)

Военный поход Самозванца с польскими войсками закончился крахом. Русские победили, но в очередной раз и без того измотанные силы государства были подорваны. Все благие намерения царя Бориса вели к провалам. Им недовольны были бояре, им недоволен был народ, закрепощение которого шло семимильными шагами. Теперь пропала надежда в Юрьев день попытаться найти себе доброго барина. Стоял крестьянин на перекрестке дорог, а шагу ступить не мог и разводил руками: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…», вот тебе и несвободушка. Ох, как жить-то?..

Юродивый плачет-стенает на Красной площади под стенами Кремля:


— Месяц светит,
Котеночек плачет,
Юродивый, вставай
Богу помолися!

Взяли мою копеечку. Обижают Николку! Борис! Борис! Николку дети обижают… Николку маленького дети обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича.

Борис молвит:

— Молись за меня, бедный Николка.

— Нет, Нет! Нельзя молиться за царя Ирода – богородица не велит. (А. Пушкин)

Подорваны были и силы царя Бориса. Не действия, а безвольные вздохи вошли в его жизнь.


Напрасно все! Я строю над провалом!
В единый миг все может обратиться
В развалины. Лишь стоит захотеть
Последнему, ничтожному врагу –
И он к себе царево склонит сердце,
И мной в него вложенное хотенье
Он изменит. Напрасно все. (А. Толстой)

Смерть подбирается к Борису, уже в голове стоит, косу свою точит. Прощальные слова говорит царь сыну:


Умираю;
Обнимемся, прощай, мой сын: сейчас
Ты царствовать начнешь… о боже, боже!
Сейчас явлюсь перед тобой, и душу
Мне некогда очистить покаяньем.
Но чувствую – мой сын, ты мне дороже
Душевного спасенья… так и быть!
Я подданным рожден, и умереть
Мне подданным во мраке б надлежало;
Но я достиг верховной власти… чем?
Не спрашивай. Довольно: ты невинен,
Ты царствовать теперь по праву станешь.
Я, я за все отвечу богу… (А. Пушкин)

Но не придется царствовать сыну Бориса. Бояре захватят власть – лакомый кусок каждому в рот положить охота. Никто не хочет думать о том, что обернется он горькой, черствой коркой.

Один лишь старец знает как жить.

«В заточении, в глухой монастырской келье сидит опальный монах – сгорбленный седой, неторопливо перебирает четки из рыбьих зубов. Куда торопиться? Зачем? Пускай там, за решетчатыми окнами идет жизнь торопливая. Пускай! Кто помышляет только о радостях успокоения, кто, углубленный в свои думы счастлив тем, в чем люди не видят счастья, тот разорвет эти цепи смерти, тот навсегда сбросит с себя эти великие страхи перед земными страданиями.

Старцу уже никогда не разгуливать по кремлевской площади, никогда не собирать, как встарь, около себя народ горящими, словно уголь, палящими сердце словами, ему, обреченному на смерть, жаль человечество. Он считает себя счастливее самого юного отрока.

Как путник, преодолевший трудный путь восхождения на вершину высокой горы, он оглядывается с улыбкой туда, вниз… Все пройдено! Путь кончается! Он знает каждый перевал, каждую тропинку этого пути, он знает, какие острые камни ранят ноги, знает землю, которая, если на нее твердо ступить, увлекает путника в пропасть, откуда нет возврата. И только ему ведомо, добравшемуся до этой загадочной вершины, что такое радость, горе, счастье, честь и слава. Чистая душа есть та, что свободна от страстей и непрестанно веселится доброю любовью к ближнему. Он знает и больше того.

С грустной улыбкой старец смотрит на все Московское государство. Государство, как и человек, должно идти осторожной ногой по тропам вселенной, чтобы не уподобиться Византийскому царству, которое соскользнуло в пропасть. Москва! Подумай об этом! Иди без гордыни по своей тропе. Ныне тебе сулят стать Третьим Римом. Дело великое, но бог выше царей… Не забывай о том! Не гордись! И зачем тебе Третий Рим? Не слишком ли ты возвеличиваешь Москву?». (В. Костылев) Так думает утихомирившийся старец.

В России страшно жить.


Здесь древней ярости еще кишат микробы:
Бориса дикий страх и всех Иванов злобы,
И Самозванца спесь — взамен народных прав. (А. Ахматова)

Трагедия Пушкина о Борисе Годунове кончается словами: «Народ безмолвствует».

Да по силам ли ему всякий раз вмешиваться в дела правителей его. Дело надо делать, иначе смерть подметет своей метлой все дочиста. Учится крестьянин у природы уму разуму: выдирает он из земли все сорняки, дабы они, буйные, благородную поросль не задушили. Вот у него бы да у природы правителям поучиться бы – сорняки под ногами не оставлять, а то ведь все супротив делают – благородную поросль с корнем рвут и ведут народы на заклание смерти.

Принято говорить, что на Руси две беды – дураки да дороги. Конечно, и дураков хватает, и дороги никуда не годные – «едешь по кочкам, по кочкам по маленьким пенечкам, да в ямку — ух!» Но главная беда третья, окаянная – правители русские. Ох, беда, беда с ними – горя нахлебаешься полными пригоршнями. Народ полюбили бы, землю бы приласкали – сторицей отдали бы они. Все бы зажили, полной грудью задышали, а то у одних брюхо подвело, а у других это самое брюхо так набрякло, что душе места не осталося.

Жалеть, любить, приветствовать надо бы тружеников на земле, на которой живем, стихи читать:


Поклон тебе, земля, вместилище плодов,
Здоровья, злаков, руд, народов, городов,
Земля-кормилица, о, как ты терпелива!
В недвижности своей ты хороша на диво,
Благоуханная, одетая в наряд,
Где вытканы цветы и ленты рек пестрят. (Гийом дю Бартас)

Используемая литература.

1. Детская энциклопедия. Изд-во «Аванта +» Москва 1997 год.

2. «Всемирная история» 9 том. 10 том. Минск Изд-во «Литература» 1996 год.

3. «Европейские поэты Возрождения» Вступительная статья Р. Самарина Москва. Изд-во «Художественная литература» 1974 год.

4. «Европейская новелла Возрождения» Москва Изд-во «Художественная литература» 1974 год.

5. Д. Мережковский «Реформаторы. Мартин Лютер» Брюссель Изд-во «Жизнь с богом» 1990 год.

6. Мартин Лютер «Избранные произведения» Санкт-Петербург Изд-во «Андреев и согласие» 1994 год.

7. С. Брант «Корабль дураков» Вступительная статья В. Пуришнва. Москва Изд-во «Художественная литература» 1971 год.

8. Ганс Сакс «Избранное» Вступительная статья А. Левинтона. Москва Изд-во «Художественная литература» 1959 год.

9. А. Немилов. «Лукас Кранах Старший» Москва Изд-во «Изобразительное искусство» 1973 год.

10. «Лукас Кранах» Автор вступительной статьи Н. Никулин. Изд-во «Аврора» Ленинград 1976 год.

11. Вернер Шаде «Кранахи – семья художников». Москва Изд-во «Изобразительное искусство» 1987 год.

12. В. Проскуряков «Парацельс» Москва «Журнально-газетное объединение» 1934 год.

13. Ф. Гартман «Жизнь Парацельса и сущность его учения». Москва Изд-во «Новый Акрополь» 1997 год.

14. С. Зарницкий «Дюрер» Москва Изд-во «Молодая гвардия» 1984 год.

15. «Легенда о докторе Фаусте» Москва-Ленинград Издательство Академии наук СССР 1958 год.

16. Б. Брехт «Мамаша Кураж» Москва Изд-во «Правда» 1990 год.

17. У. Шекспир «Сонеты» Кемерово Книжное изд-во 1985 год.

18. А. Аникст «Шекспир» Москва Изд-во «Молодая гвардия» 1964 год.

19. Г. Мейринк «Летучие мыши» Петроград Изд-во «Петроград» 1923 год.

20. А. Варшавский «Опередивший время» Москва. Изд-во «Молодая гвардия» 1967 год.

21. И. Осиновский «Томас Мор» Москва Изд-во «Мысль» 1985 год.

22. Т. Мор. «Утопия» Москва Изд-во «наука» 1998 год.

23. «Немецкие шванки и народные книги ХУ1 века». Москва. Изд-во «Художественная литература» 1990 год.

24. А. Субботин «Фрэнсис Бэкон» Москва Изд-во «Мысль"1974 год.

25. Ф. Бэкон «Собрание сочинений в 2 томах» Москва изд-во «Мысль» 1972 год.

26. С. Цвейг «Мария Стюарт» Москва Изд-во «Иностранная литература» 1959 год.

27. Ф. Мюльбах «Шестая жена Генриха УШ» Москва Изд-во «Авангард» 1993 год.

28. В. Костылев «Иван Грозный» Трилогия. Г. Горький. Областное издательство. 1952 год.

29. А.К.&nbsp;Толстой «Собрание сочинений в 4 томах. 2 том. „Смерть Иоанна Грозного“», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис» Москва Изд-во Художественная литература» 1963 год.

30. А. Пушкин «Борис Годунов» Москва Изд-во «Художественная литература» 1978 год.

31. В. Сафонов «Дорога на простор» Москва Изд-во «Молодая гвардия» 1955 год.

32. Р. Скрынников «Далекий век» Ленинград Изд-во «Лениздат» 1989 год.

33. В. Шекспир «Собрание сочинений в 8 томах» Москва Изд-во Искусство» 19660 год.

34. О. Генри «Избранные рассказы» Воронежское книжное издательство. 1955 год.

35. «Антология фольклора народов Сибири, Севера и Дальнего Востока» Красноярское книжное издательство» 1989 год.

36. 36. Д.С.&nbsp;Мамин Сибиряк «Богач и Еремка» Москва Изд-во «Художественная литература» 1955 год.

37. Крис Хомфрис «Французский палач» Санкт-Петербург Изд-во «Домино» 2003 год.

38. Э. Радзинский «Загадки истории» 5 том. Москва Изд-во «Вагриус» 1999 год.

39. А. Толстой «Иван Грозный» Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Москва Изд-во «Художественная литература» 1986 год.)