Антоний и Клеопатра.


</p> <p>Антоний и Клеопатра.</p> <p>

После жестокого убийства Гая Юлия Цезаря его племянник Октавиан, усыновленный им в завещании, получил в управление огромную империю, завоеванную дядей и его предшественниками. Эта империя раскинулась вокруг Средиземного моря и для того, чтобы управлять ею, нужно было иметь недюжинный ум и мудрость политика, когда надо мягкого, а когда надо жесткого и непреклонного.

Как мы уже знаем, постоянным соперником Октавинана был Марк Антоний, человек по складу характера своего дерзостный, неуравновешенный, кутила, забияка и, что самое главное, совершенно не выдерживающий никакой критики в качестве правителя государства. Если бы он победил, то Рим намного раньше получил бы своего Нерона или Калигулу.

В свое время после гибели Помпея Антоний сумел так ловко провернуть спекулятивную операцию, что практически за бесценок ему присудили богатейший дом полководца. Но и это не удовлетворило ни Антониевых амбиций, ни Антиниевой скупости. Когда судебные представители однажды пришли к нему за денежным долгом, он взорвался от гнева и заплатил лишь ругательствами и плевками. Это лишь один непристойный случай из его жизни.

Другой случай говорит об обратном: о небывалой щедрости Антония. Однажды он приказал управляющему выдать одному из своих друзей миллион сестерциев. Управляющий сложил деньги на видном месте, надеясь, что, увидев, как это много, Антоний воздержится от подарка другу. Заметив целую кучу денег, Антоний спросил, что это такое. Управляющий ответил, что столь внушительно выглядит подарок другу. «Вот уж не думал, что миллион – такая малость. Прибавь еще столько же», — сказал Антоний, поняв хитрость управляющего и, решив перехитрить его.

Имя Марка Антония скорее всего осталось бы известным лишь узкому кругу историков, если бы не любовь к нему египетской царицы Клеопатры и не пьеса Вильяма Шекспира, увековечившая эту любовь.

Сначала Антоний видел в Риме отлитую из золота статую Клеопатры, которую установили в храме Венеры по приказанию Цезаря, покоренного чарами этой роковой женщины. Потом видел он ее, живую и прекрасную, когда она приезжала по приглашению Цезаря в Рим. Эта встреча была кратковременной. В 41 году до нашей эры он прибыл в Египет по государственным делам, то отбыть оттуда в срок ему уже не удалось. Клеопатра приковала его.

Однажды Антоний посетил главный рынок на берегу Нила. Пьянящий запах благовоний, доносимый ветерком, обратил его взор на реку, где


Ее баркас горел в воде, как жар,
Корма была из золота, а парус
Из пурпура. Там ароматы жгли,
И ветер замирал от восхищенья.
Под звуки флейт приподнимались в лад
Серебряные весла, и теченье
Вдогонку музыке шумело вслед.
Ее самой словами не опишешь.
Она лежала в золотом шатре
Стройней Венеры, а ведь и богиня
Не подлинность, а сказка и мечта.
По сторонам у ней, как купидоны,
Стояли с ямочками на щеках,
Смеющиеся дети с веерами,
От веянья которых пламенел
Ее румянец.

Антоний все пристальнее вглядывался в скользящей по волнам баркас. Волны Нила искрились и играли, отражая блестки солнца миллиардами сверкающих звезд. Они слепили глаза, и все же не ослепляли совсем. А в это время


как нимфы на реке,
Служанки не спускали глаз с царицы.
Одна вела баркас, в руке другой
Так и сновали шелковые снасти.
Как я сказал, с баркаса долетал
Пьянящий запах. Он привлек вниманье
На набережных. В городе в тот миг
На главном рынке, пред толпой, на троне
Сидел Антоний. Город опустел.
Все высыпали на берег. Антоний,
Насвистывая, продолжал сидеть
Один на площади, но даже воздух
Сбежал, казалось, на реку глазеть,
На Клеопатру, обокрав природу.
Когда она причалила, Антоний
Позвал ее на ужин, но узнал,
Что сам к ней приглашен, и не привыкши
Отказывать просительницам, сел,
Побрился десять раз, по крайней мере
И сердцем поплатился на пиру
За все, что ел глазами. Чародейка!
Ее разнообразью нет конца.
Пред ней бессильны возраст и привычка.
Другие пресыщают, а она
Все время будит новые желанья.
Она сумела возвести разгул
На высоту служенья и снискала
Хвалы жрецов.

С этого дня Клеопатра была покорена Антонием, Антоний покорен Клеопатрой. Подобно другим влюбленным в нее, Антоний ни в силах был расстаться с египетской чаровницей. И лишь смерть в Риме его жены Фульвии заставляет его отбыть на родину. Как сказать об этом своенравной Клеопатре? Антоний сначала объявил об отъезде ее придворному. Тот ответил:

— «Клеопатра умрет при одном намеке на твой отъезд. Я видел двадцать раз, как она умирала с меньшим основанием. Наверное, в смерти есть что-то обольстительное, раз она с такой любовью летит в ее объятья.

— Она невообразимо хитра.

— Нет, повелитель. Вся она воплощение одной любви без примеси. Разве про нее можно сказать, что она плачет и вздыхает? Это более сильные ливни и ураганы, чем отмеченные в календарях. Ее припадки не хитрость.

— Лучше бы я никогда не видел ее.

— О, повелитель, тогда бы ты прозевал большое чудо, и твое путешествие лишилось бы смысла».

Когда Антоний сказал Клеопатре о смерти жены и своем отъезде, в ответ он услышал не соболезнование, что мог бы услыхать из уст обычной женщины, а гневную-ироничную отповедь:


— Послушай, отвернись и прослезись
В честь памяти ее, потом прощаясь,
Уверь, что слезы назначались мне.
Тебе удастся чудно эта сцена
Чистосердечной фальши.
Вот когда
Ты к нам напрашивался, было время
Для разговоров и высоких слов,
Тогда отъездом и не пахло. Вечность
Была в моих глазах и на губах,
Ты видел меж бровей моих блаженство,
Я вся была небесною. Я вся
И ныне та же, но великий воин,
Как оказалось, и великий лжец.
Будь я мужчиной, ты бы убедился,
Что и в Египте защищают честь.

И это говорят ему, римскому воину, победителю мира, который


Лишенья сносил
С упорством дикаря. Ему случалось,
Пить конскую мочу и муть болот,
Которой бы побрезговали звери.
Он с удовольствием уничтожал
Лесные ягоды любой породы
И, как олени зимнею порой,
Глодал древесную кору. А в Альпах
Он ел такую падаль и такую мразь,
Что видавшие замертво валились.

Нет, он не позволит египтянке так разговаривать с ним. Антоний в гневе бросает:


— Не будь бы ты царицею всего,
Я б мог сказать, что ты царица блажи.

И тут же опомнившись, произносит нежное, покорное прости:


— Но все к лицу упрямице-царице:
И гнев, и смех, и слезы. Каждый след
Ее запальчивости – совершенство.

И все же Клеопатра бессильна перед волей Антония. Она царица Египта, но не полноправная владелица возлюбленного. И он уезжает. А вслед ему несется:


— Счастливый конь!
Гордись, что под Антонием ты ходишь.
Ты знаешь ли, скакун, кто на тебе?
Атлант с полмира на плечах, защита
Людского рода. Все ли шепчет он:
«Где змейка нильская моя?» Он раньше
Так звал меня. Теперь я не шутя
Пропитана сладчайшим ядом. Все ли
Он помнит, опаленную, меня
В следах загара, с кожею в морщинках?
О, я считалась лакомым куском,
Когда был жив широколобый Цезарь.
Однажды предо мной старик Помпей
Забылся так, что смерти не заметил,
Глаза в мой взор, как якорь, погрузив.

Проходит время, и гонец привозит Клеопатре в дар от Антония прекрасную жемчужину с приложением слов покаяния:


Египетской царице шлю зерно
Жемчужины. Ничтожность подношенья
Заглажу я, сложив к твоим ногам
Земные царства. И поверь, что скоро
Царице покорится весь Восток.

И своенравная Клеопатра радуется весточке от возлюбленного. Она вновь вспоминает прощание с ним.


Он не был грустен, чтоб не омрачать
Тех, кто живет им, словно отраженьем.
Он не был весел, чтобы дать понять,
Что радости оставил он в Египте.
Он не грустил, не радовался. Он
Меж крайностями выбрал середину.

Но Клеопатра не была бы Клеопатрой, если бы произносила лишь слова любви и нежности. Ей необходимо было вступить в перепалку, выпустить на волю свой едкий язычок, застоявшийся за устами. И если нет никого поблизости, то можно побраниться и со служанкой. Та вспоминает Цезаря:


— Неотразимый Цезарь!
— Скажи еще раз так и подавись.
Антоний – вот бесспорный покоритель.
— Великий Цезарь!
— Зубы, говорю,
Тебе я выбью, если ты мне снова
Поставишь рядом с Цезарем того,
Кто лучше всех на свете.
— Виновата.
Я лишь на прежний голос твой пою.
— Что ж, зелена была, не понимала,
Вот и несла спокойно этот вздор.
Бумаги и чернил мне. Ежедневно
Антоний будет от меня иметь гонцов,
Пока не обезлюдеет Египет.

А в это время в Риме Август держит совет, как удержать при себе Антония, вырванного лишь на время из чертогов Клеопатры. Один из советчиков произносит мудрые слова:


— Добром
Уладим разногласья. Спорить с пеной
У рта во взоре – значит совершать
Убийство для уврачеванья раны.
Поэтому, достойные друзья,
Воздержимся давайте от придирок!
Давайте будем наболевших мест
Касаться мягко.

Другой советчик предлагает Августу опутать Антония теми благами, в которых он ненасытен бывает всегда.


— Соедини коварство с красотой
И красоту с могуществом бесстыдства!
Без жалости повесу погрузи
В пучину пьянства. Кухней Эпикура
Дразни пресытившийся аппетит,
Чтоб совесть в нем от спячки и обжорства
Не знала пробужденья. Я не думал,
Что волокита наш наденет шлем
Для мелких экспедиций. Как военный,
Он вдвое больше всех своих друзей.
Гордиться можем, что своим восстаньем
Мы вырвали из ненасытных лап
Египтянки такого сластолюбца.

Но вот совет Августу самый действенный и самый коварный:


— Чтоб прочно привязать
Друг к другу вас нерасторжимым братством
И обоюдно накрепко сковать,
Пусть вступит в брак с Октавией Антоний.
Ей обеспечивает красота
Права на наилучшего супруга,
А нрав ее превыше похвалы.

И Антоний соглашается на брак с сестрой Августа Октавией:


— Я с этим предложеньем и во сне
Не стал бы долго мешкать. Руку, Август!
Доставь мне эту радость, и пускай
Отныне между нами воцарятся
Любовь и братство.


— Вот моя рука.
Я отдаю сестру, которой крепче
Никто из братьев в мире не любил.
Храни ее, живой залог согласья
Владений наших и сердец. Пускай
Любовь меж нами вновь не распадется.

Что ж это? Предал Антоний Клеопатру? Да. Но в глубине души он знает:


Женюсь я лишь для тишины,
Но счастье для меня лишь на Востоке.

И все-таки в Египет скачет гонец с горестной для Клеопатры вестью. Она встречает его с надеждой.


— Гонец из Рима!
Скорей вестями уши завали,
Так долго пустовавшие!
— Царица!
— Антоний умер? Если это так,
Ты будешь для меня цареубийцей,
А если он свободен и здоров,
То золото и голубые жилки
Моей руки, которую цари
Дрожа лобзали…
— Он здоров, царица.
— Но берегись,
Мы пьем и за здоровье умерших,
И если в этом смысле он здоров,
Я это золото велю расплавить
И в глотку подлую твою залью.
— Царица, слушай.
— Слушаю. Однако
Твой вид не предвещает мне добра.
Возможно ли трубить с таким уныньем,
Что он здоров. А если не здоров,
Ты должен был, как фурия, явиться
В венце из змей, а не как человек.
— Угодно выслушать тебе?
— Угодно
Прибить тебя, но если, говоришь,
Антоний жив, здоров и не под стражей,
И Август в дружбе с ним, то я велю
Тебя осыпать жемчугом.
— Царица,
Он в добром здравье.
— Очень хорошо.
С ним в дружбе Август.
Ты прекрасный малый.
— Он близок с Августом, как никогда.
Я дам тебе богатство.
— Но, царица…
— Вот не люблю я этих «но». Вся речь
Свелась на нет. Чтоб я их не слыхала!
«Но» – это что-то вроде палача
В предшествии злодея. Лучше разом
Вываливать хорошее с дурным.
Антоний в дружбе с Августом, свободен
И, говоришь, здоров?
— Свободен? Нет.
Я этого не говорил. Он связан
С Октавией.
— С Октавиею? Чем?
— Постелями. Он с нею в браке.
— Чтоб он околел!
— Приди в себя, царица.
— Вон отсюда!
Подлец! Я выколю тебе глаза
И вырву волосы.
Тебя отхлещут
Железной розгой. Я тебя сварю в рассоле.
— Милостивая царица,
Я весть принес, но я их не венчал.
— Скажи, что это ложь, и ты получишь
Наместничество, славу, ты мне в счет
Поставишь нанесенные побои
И взыщешь все, что совесть разрешит.
— Так что ж, мне лгать, царица?
— Лги, несчастный,
Хоть пол-Египта провались и стань
Садком для крокодилов! Убирайся!
Он – чудище одною стороной
И божество – другой.

Шекспир представляет нам искреннее отчаяние Клеопатры. Другая история, мой дорогой читатель, напоминает нам с тобой и о том, что царица была не только женщиной, но, в не меньшей степени, а быть может, и в большей она была царицей. Понимала, что с потерей Антония теряет не только любовника, но и Египет. Недовольство египтян правлением Клеопатры сдерживалось в немалой степени присутствием армии Антония.

Когда римский полководец впервые прибыл в Египет, он настолько был очарован его правительницей, что отложил планируемый поход против парфян. «И в Александрии началась жизнь, вернее, сплошная оргия, настолько нравившаяся обоим любовникам, что они называли себя „неподражаемыми“». Если Клеопатра, будучи любовницей Цезаря, разыгрывала роль Аспасии, — всегда очаровательная, остроумная, изящно выражавшаяся, говорившая о политике, литературе и искусствах, без усилий поднимаясь до всестороннего ума диктатора, — то с увлекающимся Антонием, не знающем удержу ни в чем, она столь же легко превратилась в сладострастную вакханку, куртизанку самого низкого сорта, потворствуя его грубым инстинктам.

Она пила, свободно выражалась, цинично шутила, пела эротические песни, плясала, ссорилась с любовником, отвечая ему площадной бранью и ударами. Грубому римлянину доставляло огромное наслаждение получать побои от крошечной ручки царицы и видеть, как из ее божественного ротика, созданного для музыки хоров Софокла и од Сапфо, вылетают слова, которые она слышала в казармах.

Очень часто «неподражаемые» переодевшись, — она служанкой, он матросом или носильщиком, бродили ночью по александрийским улицам, стучали в ворота, ругались с запоздалыми прохожими, посещали самые отвратительные притоны и вступали в перепалку с пьяницами, к большой радости Антония. Подобные похождения чаще всего заканчивались дракой, и римлянин, несмотря на свою силу и ловкость, бывал иногда жестоко избит. Доставалось и Клеопатре, но, победителями или побежденными, любовники возвращались во дворец очень довольные, готовые на новые безумства.

Однажды Антоний, восхищаясь роскошью и обилием пира, заметил, что его ничем больше не удивить, но Клеопатра в ответ заявила, что завтра выпьет одна десять миллионов сестерций. Оказалось, царица не хвастала. В самый разгар пира, вытащив из уха серьгу с жемчужиной, равной которой не было во всем мире, она бросила ее в чашу, где та растворилась в заранее приготовленном уксусе, и на глазах пораженных гостей залпом выпила кислое питье. Мог ли Антоний не обожать, не восхищаться такой женщиной!» (И. Муромов)

Но ему пришлось, как мы уже знаем, в связи с государственными делами уехать в Рим и там он, опять же, исходя из нужд государства, вступил в брак с сестрой Октавиана Октавией. Узы брака, которые должны были скрепить дружбу Октавиана и Антония, затянулись тугой петлею на шее тихой Октавии. Клеопатра тем временем спустя несколько месяцев в полном одиночестве родила римскому полководцу трех детей-близнецов.

Ее поочередно терзали то бесконечное отчаяние, то всеразрушающий гнев. Такой царице и такой женщине, как она – и быть брошенной. Той, ради одной ночи с которой мужчины отдавали свои жизни, остаться одинокой!.. С этим невозможно было смириться. Ее искренние чувства и гордое самолюбие были задеты настолько, что царице – очень сильной и коварной женщине – не удалось скрыть свое искреннее горе от приближенных под маской равнодушия.

«Когда в 36 году до нашей эры Антоний отправился на войну с Сирией и вступил на азиатский берег, он тотчас же вспомнил свою „нильскую сирену“». Любовь вспыхнула в нем с новой силой, он послал за Клеопатрой, и вскоре любовники наслаждались в объятиях друг друга. Стремясь удержать Антония, египетская чародейка дарила ему щедрые ласки и при одном упоминании о возможном отъезде притворялась смертельно огорченной, не пила, не ела и проводила дни и ночи в слезах.

Видимо поэтому Антоний решил отпраздновать свой триумф в Александрии, рядом с Клеопатрой, чем нанес смертельное оскорбление родине, сенату и народу. Но теперь Рим мало беспокоил его. Во время торжеств Антоний прежде всего устроил судьбу троих своих детей, раздарив им завоеванные области. Клеопатра официально приняла имя «Новой Изиды» и давала аудиенции, облаченная в костюм богини, в облегающем одеянии и короне с ястребиной головой, украшенной рогами коровы. Антоний приказал чеканить монету с профилем Клеопатры и своим и дошел до такой наглости, что на щитах своих легионеров выбил имя царицы Египта.

Октавиан, возмущенный длительным отсутствием Антония, в 31 году до нашей эры объявил войну Клеопатре, как главной виновнице не угодных ему событий на Востоке. Однако любовники не пали духом и смело выступили против Октавиана. В морском сражении царица не поняла стратегического замысла Антония и в решающий момент трусливо бежала со своим флотом. В результате римляне одержали полную победу». (И.Муромов)

Антоний был в бешенстве. Такого оглушительного разгрома ему в жизни не приходилось испытать. Он взвыл от отчаяния:


Пропало все. Египтянка-злодейка
Сгубила нас. Мой флот сдался врагу.
На кораблях бросают кверху шапки,
Братаясь, как старинные друзья.
Блудница с трижды лживою изнанкой!
Так вот кто, — это ты нас предала
Счастливцу-новичку? Отныне сердце
В войне с одной тобою. Мне осталось
Разделаться с колдуньей – вот и все.
О солнце, твоего восхода мне
Уж больше не видать. На этом месте
Расстанутся Антоний и судьба,
Тут и пожмут навек друг другу руки.
Вот он, итог. Все прихвостни мои,
Лизавшие мне пятки по-собачьи,
Пред Августом виляют. Он в цвету
Сосна ж, которая была всех выше,
Без веток и гола. Какой обман!
Колдунья, взглядом ты передвигала
Мои войска на битву и домой.
Мне грудь твоя была венцом и целью,
А ты своей цыганскою игрой
Меня с сумой пустила.

Клеопатра пытается успокоить своего Антония. Но гневные слова бросал он в прекрасное и испуганное ее лицо:


— Прочь, наважденье! Сгинь!
Исчезни, или я тебе воздам
За все сполна и Августу испорчу
Его победный въезд с тобою в Рим.
А я хочу, чтоб ты покрасовалась
Пред шумной чернью, чтобы как пятно
На всем отродье женщин ты тащилась
Пешком за колесницей, чтоб тебя
Показывали публике за деньги
На выставке диковин и чтоб там
Октавия впилась в тебя ногтями.
Смерть от моей разгневанной руки
Спасла б тебя от множества страшнейших.
Владычица Египта, до чего
Ты довела меня! Я должен прятать
Лицо от глаз твоих, а что в былом,
Пошло все прахом.
— О мой повелитель!
Прости моим пугливым парусам.
Я не предвидела, что это бегство
Смутит тебя.
— Ты знала хорошо,
Что сердцем у тебя я на буксире
И тронусь вослед. Ты знала, что тебе
Достаточно кивнуть, и ты заставишь
Меня забыть веления богов.
— Прости меня!

Для Антония «пораженье б было меньшим срамом, чем это бегство на виду у всех судов эскадры». Куда деться от такого стыда?.. И опять гневный окрик летит в лицо Клеопатре:


— А вот теперь мальчишке
Я должен просьбы скромные писать
И жалко в них хитрить и унижаться.
Я, человек, который перед тем
Играл полмиром, создавая судьбы
И их губя. Ты знала, как сильна
Ты надо мной и все мое оружье,
Ослабленное страстью, все – твое.
— Прости меня! Прости!
— Ты была
Не первой свежести уже задолго
До нашего знакомства. Для того ль
Оставлено нетронутое ложе
Мной в Риме, для того ль я не завел
Детей от брака с лучшею из женщин,
Чтоб подлости безропотно сносить
Той, что заигрывает с первым встречным?
— Мой повелитель…
— Ты была всегда
Бездельницей, когда же мы доходим
В пороке до предела, горе нам!
Нас боги ослепляют. Помрачают
Наш разум нашей мерзостью. Глядят,
Как мы обожествляем тупоумье
И превозносим нашу хромоту.
— Я не могу.
— Я взял тебя объедком
С тарелки Цезаря, и ты была
К тому еще надкушена Помпеем,
Не говоря о множестве часов
Неведомых молве, когда ты вряд ли
Скучала. Я уверен, что на слух
Тебе знакомо слово «воздержанье»,
Но в жизни не известна эта вещь.
Когда мои созвездия зашли
И озаряют бездны преисподней.
Моя луна земная закатилась.
Антонию конец.
Чтоб Августу польстить, ты строишь глазки
Его рабу!
— Так плохо знать меня!
Пусть первой градиной убьет меня,
Второй – Цезариона. Постепенно
Пусть буря смоет память обо мне,
Моем потомстве и моем Египте.
Пускай непогребенные тела
Лежат в отравленной воде и мухи
В себе их похоронят.

У Клеопатры на черных длинных ресницах повисли две слезинки. И Антоний сжалился. Этого видеть он уже не мог.


— Не надо плакать.
При виде слез твоих перестает
Тревожить остальное. Поцелуя
Достаточно в награду.
Я верю. Слушай. Август осаждает
Александрию. Надо преградить
Ему пути. Еще надежда есть.
— Вновь узнаю я своего героя!
— Не унывай, еще мы поживем.
В ближайшей схватке я своей работой
Влюблю в себя губительницу-смерть.
Сегодня утро ярко спозаранку,
Как детство тех, кто в жизни прогремит.
Отлично. А теперь, мой друг, прощай.
Что ни случись со мной, живи, царица.
Вот поцелуй солдата. Нежных слов,
Как мирный житель, я не в праве тратить.
На этот раз прощаюсь второпях
Как человек из стали. Все, кто должен
Участвовать в сраженье, все за мной.
За мною все! Счастливо оставаться.

Если в расставании еще были надежды на победу, то в бою они рухнули. Антоний проиграл. И Клеопатра, склонившись над умирающим возлюбленным своим, его «кровь смывала слезами, а раны пыталась поцелуями лечить». Но тщетно. И вопль проклятья вырвался из ее груди:


— Обугли, солнце, все, что под тобой!
Пусть станет мир неразличимо черен!
О мой Антоний! О Антоний мой! Мой драгоценный,
Как, ты умираешь? Тебе не жаль меня?
А мне остаться в этом скучном мире,
Который без тебя, как хлев свиной?
Смотрите, девушки, венец вселенной
Растаял и течет.
Мой государь!
Увял военный лавр. Копье солдата
Сломалось. Недоросли и щенки
В годах догнали старших. Исключенье
Ушло от нас, и больше под луной –
Нет ничего достойного вниманья.
Ногами
Переступал он океан. Рукой
Он накрывал вселенную, как шлемом.
Казался голос музыкою сфер,
Когда он разговаривал с друзьями,
Когда ж земной окружности грозил,
Гремел, как гром. Он скупости не ведал,
Он, словно осень, рассыпал дары
И никогда не превращался в зиму.
Забавы не влекли его на дно,
Но выносили наверх, как дельфина.
Двором ему служил почти весь свет.
Как мелочью сорил он островами
И царствами.

Смерть любимого – вселенское горе и одновременно «простое горе, как у тысяч женщин, и как какая-нибудь скотница» Клеопатра льет свои слезы на общий для всех алтарь Вечности и Любви. Там их целое море.

Но Вечность еще не коснулась ее, а действительность вот она, рядом. Октавиан, понимая, насколько сильны чары египтянки, послал к ней своего гонца с целью переманить ее к себе и наказал гонцу:


— Что хочешь, обещай ей от меня
И сам сули ей золотые горы.
Нет стойких женщин даже в дни удач,
А в горе и весталка ненадежна.
Употреби всю хитрость и за труд
Всего, что хочешь, требуй – все получишь.

Клеопатра делает вид, что принимает приглашение Октавиана, но в уме у нее зреет иное решение. Она не позволит подвергнуть себя и своих царственных детей унижению. Она знает истинную правду, знает, что в Риме во время триумфа Августа


Их будут лапать, как публичных женщин,
Невежды-ликторы и бичевать
Паршивцы-рифмоплеты, а актеры
Изобразят александрийский пир.
Антоний будет выведен под мухой,
А желторотый рядовой пискун
Представит жизнь царицы Клеопатры
В игривых сценах.

Нет, этому не бывать, не бывать никогда. Там, где-то в темных комнатах дворца ожидает ее маленькая змейка, несущая смерть тихую и спокойную. Ее-то и потребовала принести к себе Клеопатра, с нею разделила она свое прежде жаркое ложе, положила к себе на грудь и произнесла последние в своей жизни слова:


— Ну, разбойница моя,
Разрежь своими острыми зубами
Тугой житейский узел. Разозлись
И действуй. Что же ты не свирепеешь?
Ах, дурочка, будь речь тебе дана,
Ты Августа ослом бы обозвала.

Змейка впилась в грудь царицы и она с облегчением вздохнула:


— Вот наилучший путь.
Когда вас ожидают неудачи,
Воистину тот будет мудрецом,
Кто будет рад тому, что достижимо.

Победивший Октавиан остался побежденным над уже бездыханными телами Антония и Клеопатры. Он не решился разъединить два этих тела и решил:


— Мы похороним рядом их, ее
С Антонием и на земле не будет
Могилы со славнейшею четой.
Событья вроде этих поражают
И тех, кто в них виновен. Судьбы жертв
В потомстве будят то же уваженье,
Как победители.

Так кончается пьеса Шекспира «Антоний и Клеопатра».

Так кончилась история египетской царицы.

А взирающий глазами Вечности Сфинкс говорит нам:


— Прохожие, кто хочет бросить взгляд
На ложе Клеопатры? Тьмой оно объято;
На нем туманы вечные лежат;
Царица спит и не пробудится. Она-то
Была красой всей Азии когда-то, —
Весь род людской ей бредил много лет!
Царица умерла, и помутился свет.
Румяные уста ее благоухали;
Цари в ее дворце от страсти умирали,
И в бегство для нее Антоний обратился.
Он должен выбрать был – ее иль шар земной.
И он забыл весь мир для женщины одной.
Перед людьми она Юноною явилась.
Единый взгляд ее воспламенял всю кровь.
Один лишь тот испытывал любовь,
Чье сердце на груди царицы гордой билось…
И имя этой женщины, сквозь сон
Произнесенное людьми, хотя б ошибкой,
В них зажигало страсть; весь мир был покорен
Ее божественно-ужасною улыбкой.
В ней был и солнца блеск, и сумрак бурь…
При виде форм ее, прозрачных как лазурь,
Венера в облаках от ревности сгорала.
От ослепительно сверкавшей наготы,
Которой Клеопатра соблазняла. (В. Гюго)